Чаковский Александр Борисович. Победа. Том первый

   — О-о, мистер Воронов! — с преувеличенной, я бы сказал, сладострастной любезностью воскликнул Стюарт. — Я очень, очень рад видеть вас. Прибыли на Совещание?
   Я нехотя кивнул головой.
   — Ты валяй в аэропорт, Чарли, а я посижу с нашим русским коллегой, — уже совсем миролюбиво сказал Стюарт и, не ожидая приглашения, сел рядом со мной. — Имей в виду, — снова обратился он к Брайту, — что все делегации после прилета сразу проходят в комнату для почетных гостей. Журналистов туда пускать не будут. Тебе придется околачиваться в соседнем помещении. Надо быть все время начеку: вдруг кому-нибудь из руководителей или членов делегации придет в голову сделать заявление для печати. Понял?
   — Но мне точно известно, что сегодня… — снова начал Брайт. Видимо, ему до смерти не хотелось уходить.
   — Не твое дело, — уже прежним оскорбительно-грубым тоном перебил его Стюарт. — Могут быть любые неожиданности. Твоя развалюха на месте?
   Только сейчас я заметил, что, обращаясь к Брайту, Стюарт подчеркнуто щеголял американским разговорным языком. Именно американским. В Потсдаме он отличался безукоризненно английским произношением, которое принято называть оксфордским. Этим он как бы противопоставлял себя Брайту, американскому плебею с характерным для него вульгарным жаргоном.
   Теперь все было наоборот. Не только внешностью, но и манерой говорить Стюарт явно старался походить на стопроцентного «янки».
   — Машина со мной, сэр, — уныло ответил Брайт.
   — Садись в нее и жми в аэропорт.
   — Позвольте мне хоть расплатиться…
   — Расплачусь я. Отправляйся! Мистер Воронов, я надеюсь, не откажется посидеть со мной немного…
   — Извини меня, Майкл, — смущенно сказал Брайт.: — Сам понимаешь, дела… Я еще разыщу тебя. Прости.
   Брайт уходил, ссутулившись, с низко опущенной головой. Я следил за ним, пока он не поднялся по лестнице и не скрылся из вида.
   «Теперь моя очередь!» — сказал я себе, решив немедленно уйти.
   — Сожалею, что нарушил вашу компанию сэр, — любезно сказал Стюарт. — Но вы же знаете Брайта: дорвавшись до спиртного, он может выйти из строя на несколько дней. В такое-то время! Словом, я спас Чарли от него самого.
   Все это он произнес добродушно-благожелательным тоном Но я снова почувствовал крайнее раздражение. Чарли Брайт вовсе не был пьяницей! Я помню, он при случае охотно пропускал глоток-другой виски, но и только. Особого пристрастия к алкоголю он никогда не обнаруживал. К тому же я никак не мог понять, почему этот англичанин которого я знал как корреспондента лондонской газеты, так ведет себя по отношению к Брайту? Может быть, Чарли теперь работает в Лондоне? Но он же сам сказал мне, что руководит иностранным отделом в «Ивнинг гардиан», а это американская газета! Кто же дал Стюарту право так обращаться с журналистом, занимающим высокий пост в своей редакции? Наконец, почему Стюарт корчит из себя американца?..
   — Я ухожу, — грубо сказал я. — Прощайте! — В конце концов, какого черта я сижу рядом с этим человеком? Мне бы с ним и здороваться не следовало!
   — Почему? — спросил Стюарт с удивлением, в искренность которого трудно было поверить.
   — Потому что не желаю иметь с вами никакого дела. После того, что произошло тогда…
   — Стоп! — прервал меня Стюарт. — Ваше поведение, мистер Воронов, лишено логики.
   — Какая еще, к черту, логика!
   — Более того, — спокойно продолжал Стюарт, — позволю себе заметить, что вы действуете не в духе времени.
   — Это еще почему?
   — Насколько я понимаю, вы не желаете иметь со мной дела из-за истории с той полькой. Согласен, это был типичный эпизод «холодной войны». Но в международной жизни были сотни таких эпизодов. Из них, в сущности, и состояла «холодная война». Теперь ситуация изменилась! Не забудьте, что мы находимся в Хельсинки. Мы приехали сюда, чтобы перечеркнуть «холодную войну». А вы, мистер Воронов, намерены продолжать ее, так сказать, единолично. Может быть, вы считаете предстоящее Совещание ошибкой и приехали сюда, чтобы ворошить старое?
   При всей моей неприязни к Стюарту нельзя было не признать, что в его словах есть здравый смысл. Я сидел в нерешительности.
   — Что будем пить? — спросил Стюарт, брезгливо отодвигая стакан Брайта.
   — Простите, — сухо сказал я, — мне действительно надо идти.
   — Но почему? Ведь еще нет одиннадцати. Наверное, вас все же обидело, что я прогнал этого Брайта. Вы, по-видимому, считаете его своим другом.
   — На месте Брайта… — хмуро начал я.
   — Не могу представить вас на месте Брайта, — тонко улыбнувшись, перебил меня Стюарт. — Он всего лишь мелкий, ленивый репортер. Как редактор газеты, в которой он работает, я…
   Он не договорил, потому что голос по радио, вновь остановив музыку, назвал его фамилию:
   — Мистер Стюарт, вас приглашают к телефону. Пресс-центр, четвертая кабина. Спасибо.
   «Вот здорово! — подумал я. — Сейчас он пойдет к телефону, а я расплачусь и сбегу». Но не тут-то было.
   — Бармен! — крикнул Стюарт.
   Бармен явился с быстротой, неожиданной для его комплекции.
   — Передайте на коммутатор, — по-прежнему громко сказал Стюарт, — чтобы меня не беспокоили. Меня здесь нет. Ни для кого! Даже для президента Соединенных Штатов!
   Это было произнесено с таким расчетом, чтобы слышали все окружающие.
   Бармен поклонился, поспешил к своей стойке и нырнул за нее. Видимо, там у него был телефон.
   Стюарт некоторое время посматривал по сторонам, словно желая удостовериться, что его акция произвела впечатление. Затем повернулся ко мне.
   — Вы редактор газеты? — удивленно спросил я, возвращаясь к прерванному разговору.
   — Вам кажется, что я не гожусь для этой роли? Должен вас разочаровать. Я редактор и издатель газеты, в которой работает Брайт. Короче говоря, она принадлежит мне и он, следовательно, тоже.
   — «Ивнинг гардиан»?!
   — Вот именно.
   — Но это же американская газета!
   — Уже в течение четверти века ваш покорный слуга является гражданином Соединенных Штатов Америки, — наслаждаясь моим недоумением, веско произнес Стюарт.
   — Каким же образом? — пробормотал я.
   — Когда вы будете менее агрессивно настроены и согласитесь забыть о потсдамском Стюарте, я с удовольствием расскажу, как это произошло.
   Воспользовавшись моим замешательством, Стюарт слегка — без всякой фамильярности — прикоснулся к моему плечу и спросил:
   — Вы встречались с Брайтом после Потсдама?
   — Нет. Но все равно мы старые друзья. Потсдам не забывается.
   Помимо воли я преувеличил свою близость с Чарли. Уж очень мне хотелось показать этому Стюарту, что его отношение к Брайту никак не может повлиять на мое.
   — Вы совершенно правы, — понимающе подтвердил Стюарт. — Брайт тоже на забыл о Потсдаме. Он даже написал о нем книжку. Называлась, кажется, «Свидетельство очевидца».
   — Чарли? — удивленно переспросил я. — Вы хотите сказать, что Чарли написал что-то о Потсдамской конференции?
   — Да, именно. В пятидесятых годах он выпустил книжонку о Потсдаме.
   Чарли — автор книжки, да еще о Потсдаме?! Это было невероятно.
   — Не приходилось читать, — пробормотал я.
   — Ее и в Штатах мало кто читал, — пренебрежительно заметил Стюарт. — Мне-то самому пришлось полистать ее гораздо позже. Когда я брал этого парня в свою газету. Так что же мы будем пить?
   Не дожидаясь ответа, Стюарт снова подозвал бармена.
   Я сидел пораженный. Что мог написать Чарли о Потсдаме? Да еще как «очевидец»! Ведь он же ничего толком не знал и не видел! О том, что происходило в Цецилиенхофе, даже я знал больше, чем он. Кроме того, почему теперь, когда мы снова встретились, он ни слова не сказал о том, что написал книгу о Потсдаме? Впрочем, он вообще врал мне. Говорил, что руководит иностранным отделом…
   Подошел бармен. Стюарт заказал себе водку со льдом.
   — Вам тоже? — спросил он.
   Я ответил, что у меня еще есть виски.
   — Все меняется на свете, — с добродушной иронией заметил Стюарт, когда бармен отошел. — Вы знаете, какой сейчас самый популярный напиток в Штатах? Думаете, виски?
   — Водка. Я бывал в Штатах.
   — И даже не смирновская, а именно ваша. «Столичная». Дороже ценится. — Слово «столичная» Стюарт произнес почти по-русски и широко улыбнулся. — Простите, — снова заговорил он, — какую газету вы здесь представляете?
   — Я представляю журнал. Он называется «Внешняя политика», — ответил я, уверенный в том, что этот журнал никогда не попадался на глаза Стюарту.
   — Знаю, — неожиданно сказал он. — «Внешняя политика». Выходит в Москве ежемесячно. Так?
   Каждый журналист немножко тщеславен. То, что Стюарт знал о существовании моего журнала, отчасти расположило меня в его пользу. Я кивнул.
   — Все русские, кажется, живут на пароходе, — сказал Стюарт. — Вы тоже?
   — Я — в гостинице. Только сегодня прилетел.
   — А я вчера.
   Мы помолчали.
   — Мистер Воронов, — заговорил Стюарт, стараясь придать своим словам некую задушевность, — давайте забудем старое. В карете прошлого никуда не уедешь. Вы помните, кто это сказал?
   — Помню.
   — Я видел «На дне» мальчишкой. Ваш Художественный театр гастролировал тогда в Европе. Итак, давайте поставим крест на прошлом. Все в мире изменилось. Символ этих изменений — Хельсинки. Будем считать, что мы встретились впервые. Американский редактор и русский…
   — Политический обозреватель.
   — Отлично. Мы с вами живем сейчас в изменившемся мире.
   — Да, друг Горацио, — усмехнулся я.
   — Вы платите Шекспиром за Горького. Благодарю. Так вот, может быть, я был слишком настойчив в своем желании задержать вас здесь. Но, не скрою, мне хочется поговорить с вами. Так сказать, на новом этапе. В преддверии Совещания американскому редактору хочется поговорить с советским политическим обозревателем. Разве это не естественно?
   Я слушал Стюарта, отвечал ему, но продолжал думать о Брайте и о книжке, которую он написал. Наконец нe выдержал и, прервав Стюарта, спросил: — Вы сказали, что Брайт что-то написал о Потсдаме?..
   — Ерунда! — Стюарт пренебрежительно махнул рукой.
   — Мы были в Потсдаме вместе, и мне интересно, что же он написал? — настаивал я.
   — Что мог написать Брайт? — пожав плечами, ответил Стюарт. — Честно говоря, я и сам не помню.
   — Но все-таки?
   — Обещаю, что разыщу его книжку на нью-йоркской свалке и пришлю вам. Дайте мне визитную карточку. Впрочем, ваш адрес есть на обложке журнала. Мои референты его получают.
   — Спасибо. Но вы не могли бы несколько подробнее…
   Стюарт подозвал бармена и заказал двойную порцию шотландского виски «Черный ярлык». Это был один из самых дорогих сортов шотландского виски, если не самый дорогой.
   Стюарт вопросительно посмотрел на меня.
   — Апельсиновый сок, — сказал я.
   — Дайте вспомнить, — комически-обреченным тоном произнес Стюарт, видя, что я смотрю на него с нетерпением. — Если мне не изменяет память, Брайт в своей книжке утверждал, что жить с вами в дружбе невозможно. Что к вам неприменимы критерии цивилизованного мира. Он описывал, например, как Сталин пытался навязать Западу свои правительства в Восточной Европе. Послушайте, мистер Воронов, — вдруг перебил сам себя Стюарт, обнажая в улыбке свои ослепительно белые — конечно, вставные — зубы. — Я вовсе не собираюсь защищать то, что он когда-то настрочил. Вы хотите назвать это антисоветской стряпней? Согласен. Впрочем, лет двадцать назад она воспринималась по-иному. Сейчас это уже анахронизм.
   — Вы считаете, что с антисоветской стряпней в ваших газетах покончено? — вежливо спросил я.
   — Не задирайтесь! — шутливо-снисходительно отозвался Стюарт. — Мы же договорились — новая эра! В прошлом вы тоже немало порезвились на «трубадурах империализма» и «поджигателях войны», на Пентагоне и военно-промышленном комплексе…
   — Это название изобрели не мы.
   — А кто же?
   — Президент Эйзенхауэр. Ему было виднее.
   — Ладно, не будем считаться, — снова улыбнулся Стюарт. — До семьдесят третьего вы не входили в международную авторскую конвенцию. Могли и позаимствовать. Перевернем страницу и начнем жить по-человечески, без осточертевшей грызни. Должен же для чего-нибудь войти в историю этот июль семьдесят пятого! Отныне Хельсинки не только столица Финляндии. Это и символ. Согласны?
   Теперь он правильно говорил, этот Стюарт. Разумно! Черт с ним, с Брайтом и с его книгой! В конце концов, Потсдам — это уже история. Новым критерием международных отношений становятся теперь Хельсинки. Это слово прочно войдет в арсенал борьбы за мир. Надо смотреть вперед, а не назад. Вперед и только вперед!
   — Согласен! — уже более дружелюбно ответил я. — Забудем о нашем старом споре. В конце концов, это уже далекое прошлое. Сюда же люди едут для того, чтобы строить будущее…
   — Вот именно! — воскликнул Стюарт. — А как, по вашему мнению, будет выглядеть Заключительный акт?
   — Я могу только предполагать…
   — Что ж, давайте ваш вариант. Я дам свой, а потом проверим.
   Стюарт усмехнулся и глотнул из стакана. Пить он, видимо, умел: сначала — водка без всякой закуски, затем — двойная порция неразбавленного виски. Другой бы на его месте давно захмелел.
   — Никакого своего варианта я, естественно, дать не могу, — сказал я. — Но главный смысл документа, мне кажется, предсказать можно.
   — Попробуйте.
   — Главным, по-моему, является убеждение в том,что так дальше продолжаться не может. «Холоднаявойна» изжила себя, выродилась и должна либо прекратиться, либо перерасти в горячую. А начать горячую войну значит предоставить обезьянам начать все сначала. Если они сохраняться, конечно.
   Стюарт внимательно смотрел на меня:
   — Дальше?
   — А что дальше? — Я пожал плечами. — Остальное — дело техники. Необходимо практически обеспечить мирное сосуществование, сокращение вооружений, стабильность существующих границ, развитие экономических и культурных связей.
   — Не слишком ли все просто на первый взгляд? — усмехнувшись, сказал Стюарт.
   — Великое всегда просто, — пошутил я.
   Но Стюарт даже не улыбнулся. Глаза его по-прежнему смотрели на меня внимательно и пытливо.
   — Как известно, физика — наука внеклассовая. Во всех школах мира одинаково учат, что от соприкосновения разных электрических полюсов происходит разряд. Назовем его взрывом. Вот мне и хочется вас спросить: а как же будет с нашими системами?
   — В каком смысле?
   — «Два мира — две системы»! Вы так пишете в своих газетах, верно?
   — Верно.
   — Но тогда ваши выводы, как бы это сказать… — Стюарт пошевелил пальцами, точно пытаясь поймать нужное слово. — Если использовать марксистскую терминологию, ваши выводы несколько идеалистичны.
   «В баре финской гостиницы, — подумал я, — американский газетный босс учит меня марксизму. Воистину зрелище для богов!»
   — Почему же? — спокойно спросил я.
   — Потому что, если не изменятся причины, останутся неизменными и следствия, — ответил Стюарт. — Если вы не изменитесь, все останется по-прежнему.
   В пылу спора я не замечал, что люди, сидевшие за соседним столиком, внимательно к нам прислушивались. Я понял это, когда возле меня неожиданно оказался молодой парень в джинсах и рубашке-ковбойке. В руке он держал стакан с виски.
   — Простите, — сказал парень, обращаясь ко мне, — хотел бы выпить за вас. Но, пожалуйста, не верьте ему, — он кивнул в сторону Стюарта, протянул ко мне стакан и добавил: — Фрэд Эллиот. «Дейли уорлд».
   — Газетка наших «комми». Тираж не дотягивает и до пятидесяти тысяч, — презрительно процедил Стюарт.
   — Кто вы такой, сэр? — вежливо спросил его парень.
   — «Электрик машинери корпорэйшн». Слыхали? — наливаясь краской, ответил Стюарт.
   — Плевал я на вашу… — парень грубо выругался, — «корпорэйшн». Здесь место для журналистов!
   — Но я редактор «Ивнинг гардиан»! — возмущенно воскликнул Стюарт. Он выхватил из кармана пластмассовую зеленую карточку и бросил ее на стол.
   — Значит, помесь таксы с бульдогом, — спокойно констатировал парень.
   Я смотрел на него с удивлением. Во-первых, он употребил нецензурное слово, которое, впрочем, теперь часто встречалось в современной американской беллетристике. Во-вторых, при чем тут «корпорэйшн»?
   Парень все еще выжидающе стоял возле нашего столика со стаканом в руке.
   Я встал и звонко чокнулся с ним своим бокалом, в котором еще осталось немного сока.
   — Благодарю вас, — сказал я. — За тост и за совет.
   Парень отошел. Когда он сел за свой столик, его соседи громко рассмеялись.
   — Продолжим наш разговор, — как ни в чем не бывало сказал Стюарт, пряча в карман свою карточку; очевидно, он не носил ее на лацкане, чтобы не походить на «обыкновенного журналиста». — Он ведь у нас дружеский, не так ли, мистер Воронов? Откровенный, дружеский разговор, не так ли?
   — Допустим, что так, — уклончиво ответил я. — Но я хотел бы знать, каких изменений вы от нас ждете?
   — Таких, которые пойдут вам же на пользу, — пояснил Стюарт. — Только таких.
   — Например?
   — Все это хорошо известно, мистер Воронов! — добродушно произнес Стюарт. — Чтобы жить в мире, надо лучше знать друг друга. Но разве можно в газетных киосках вашей страны найти хотя бы одну американскую газету? «Дейли уорлд» не в счет, ее и в Штатах только коммунисты читают.
   «Старая песня! — с тоской подумал я. — „У вас нет свободы печати“… „У вас только одна партия“… Как скучно!»
   — Что еще?
   — Я мог бы, — все так же добродушно ответил Стюарт, — вывалить на вас всю «третью корзину». Однако я не собираюсь делать это. Наши и ваши бюрократы уже и так охрипли, обсуждая ее содержимое в Женеве. Если они пришли к соглашению, то отчего бы и нам не сговориться? В конце концов, взаимопонимание зависит от людей бизнеса и журналистов в гораздо большей степени, чем от чиновников государственного департамента или министерства иностранных дел.
   — Вы, кажется, причисляете себя к бизнесменам?
   — В известной степени. Вы тоже не слышали о фирме «Электрик машинери корпорэйшн»?
   — Не слышал, — признался я.
   — Между тем она не из последних.
   — Какое же отношение вы к ней имеете?
   — Фирма принадлежит нашей семье. Как-нибудь я расскажу вам свою «одиссею».
   «Еще одна неожиданность! — подумал я. — Значит, этот тип действительно не только редактор газеты, но и бизнесмен. „Фирма принадлежит нашей семье“… Чудеса в решете!»
   — Никак не могу понять, — сказал я, — чего вы от нас все-таки ждете? Чтобы мы продавали ваши газеты?
   — Но, мистер Воронов, это же просто символ! — возразил Стюарт. — Разумеется, гораздо важнее, чтобы ваши танки ушли из Европы.
   — А что вы предлагаете взамен? Ликвидируете свои средства передового базирования? Так они, кажется, у вас называются? Что ж, давайте поторгуемся. Бизнес есть бизнес!
   — Согласен, давайте торговаться. Во-первых, ваш уровень жизни еще очень невысок. Мы поможем повысить его. Продадим товары, нужные вашему населению. У вас плохие отели, рестораны, магазины. Скажите откровенно, есть у вас что-либо похожее хотя бы на этот бар? Качество обслуживания в вашей стране очень низкое. Я позволяю себе говорить вполне откровенно…
   — Валяйте, валяйте, — отозвался я, употребляя одно из жаргонных словечек Чарли.
   Наш разговор прервался, ибо музыка вновь смолкла и нежный голос диктора сказал:
   — Атеншен, атансьон, ахтунг! Ледиз энд джентльмен, медам э месье, майне дамен унд хэррен!
   Стюарт невольно прислушался.
   — Очередной пресс-релиз о делегациях, прибывших на Совещание, будет к услугам господ журналистов завтра в пресс-центре начиная с девяти часов утра. Сенкыо, мерси, данке шен, киитос.
   Текст объявления был произнесен сначала по-английски, а затем повторен по-французски, по-немецки, по-русски и, наконец, насколько я мог догадаться, по-фински.
   — Кто бы мог подумать, что финский язык станет официальным языком такого Совещания, — иронически улыбнулся Стюарт.
   — Боюсь, что вам еще об очень многом предстоит подумать, — в тон ему ответил я.
   — Вот как! — протянул Стюарт. — Однако, как говорят французы, вернемся к нашим баранам. Итак, мистер Воронов, мы могли бы оказать вам весьма эффективную помощь. Да и не только вам. Жизненный уровень стран Восточной Европы тоже сильно отстает от западноевропейского. Посоветуйте им отказаться от плановой экономики. Они нуждаются в нашей помощи не меньше, чем вы. Вот тогда, мистер Воронов, мирное сосуществование станет не просто лозунгом, но реальным делом. Чему вы улыбаетесь?
   — Вспомнил старый анекдот.
   — Какой?
   — Один купец… ну, коммерсант, бизнесмен, предлагает другому купить у него повидло и… секундные стрелки для часов. ;
   — Повидло?
   — Нечто вроде джема или варенья.
   — При чем тут часовые стрелки?
   — Точно такой же вопрос второй купец задает первому и заявляет, что повидло он возьмет, а стрелки ему не нужны. Тогда первый отвечает, что это невозможно.
   — Почему?
   — Потому, что стрелки и повидло перемешаны. Брать надо либо то и другое, либо ничего. :
   — Не понимаю аналогии.
   — Чего же тут не понять? Ваш бизнес, мистер Стюарт, перемешан с политикой. Ваше изобилие перемешано с кровью.
   — Мистер Воронов!..
   — Простите, я не хотел вас обидеть. Но ведь у нас откровенный дружеский разговор! Я хотел сказать, что ваше изобилие неотделимо от безработицы, расизма, террора. Оно связано с богатством одних и нищетой других. Я не отрицаю ваши достижения в области техники и сервиса. Нам есть чему у вас поучиться.
   — Это я и предлагаю!
   — Бескорыстно?
   — Бескорыстного бизнеса не бывает. Бескорыстной бывает только благотворительность! За помощь надо платить!
   — Чем, мистер Стюарт? Если деньгами и товарами, мы согласны. Но вы же требуете другой платы.
   — Какой? Уж не хотите ли вы сказать, что мы посягаем на вашу социальную систему?
   — На словах — нет. Это было бы слишком наивно. Но мне кажется, на деле вы хотите приобрести такие рычаги, с помощью которых ее можно было бы видоизменить. Короче говоря, мы с вами по-разному понимаем слово «Хельсинки». А ваш «бизнес» нам уже некогда предлагали. Только он назывался иначе.
   — Как?
   — План Маршалла.
   — Вас опять тянет в далекое прошлое.
   — Уроки истории не проходят даром. В свое время мы отказались от этого плана, хотя были разорены войной. Тысячи наших сел и городов лежали в руинах. Неужели вы думаете, что мы примем такой же план теперь, когда видим мир с высоты наших космических кораблей?
   — Любой бизнес невозможен без компромисса! — возразил Стюарт.
   — Но он предполагает взаимную выгоду. Какое равноправие может быть между партнерами, если один из них сядет в долговую яму?
   — Вы драматизируете события, мистер Воронов.
   — Вовсе нет. Я оптимист и верю в победу здравого смысла.
   — Он уже победил! Столь дорогая вашему сердцу Потсдамская конференция длилась две недели. Ее участники пробирались сквозь непроходимые джунгли. Совещание же в Хельсинки займет всего два дня.
   — Плохо считаете, мистер Стюарт. Для того чтобы Потсдам стал реальностью, надо было разгромить фашизм. На это ушло четыре года. А для того чтобы состоялось нынешнее Совещание, понадобилось куда больше времени! Нашей стране и ее друзьям пришлось приложить немало усилий, чтобы Декларация 1966 года воплотилась в жизнь.
   — Вы считаете созыв этого Совещания исключительно своей заслугой?
   — Отнюдь нет. Я лишь хочу напомнить, что путь к нему был долог и труден. Запад весьма неохотно шел нам навстречу.
   — Значит, вы нас заставили?
   Я покачал головой.
   — Вас заставило совсем иное: позор вьетнамской войны, растущие безработица и инфляция, воля народов к миру и, наконец, здравый смысл. Вы же считаете, что он уже победил…
   — Мистер Воронов, не нужно иронизировать! — с упреком сказал Стюарт. — Скажите честно, разве вашим соотечественникам не надоели очереди, хронический дефицит и все такое прочее? Или вы скажете, что все это вам нравится и вы не завидуете нашему изобилию?!
   — Нет, не скажу… — после паузы ответил я. — Но ваше изобилие — палка о двух концах. В тридцатых годах вы топили в океане кофе, чтобы на него не снизились цены… Так?
   — Тогда были годы депрессии, — пожал плечами Стюарт.
   — Это известно. Значит, изобилие и нищета. Ну, а сейчас? Вам некуда девать деньги? Поэтому вы вбиваете их в ракеты и самолеты? Хотите поддержать курс доллара?
   — Мы тратим много денег на вооружение, потому что в еще больших размерах это делаете вы, — возразил Стюарт.
   — Советская военная угроза? Разговоры о ней просто камуфляж. Вы преследуете совсем другую цель. По крайней мере, преследовали до сих пор.
   — Интересно какую?
   — Как минимум две цели. Во-первых, обеспечить себевоенное преимущество.
   — А во-вторых?
   — Вы хотите заставить нас гнаться за вами. В области вооружений. Не дать нам возможности тратить больше средств на те самые товары, отели, бары… Словом, вы меня понимаете.
   — Беспочвенная подозрительность! — воскликнул Стюарт. — Не будем читать друг у друга в душах. Я предложил вам выгодную сделку! Жду вашего ответа.
   — Каковы же условия этой сделки? Передовую технологию вы даете нам, а безработицу оставляете себе? Пятую авеню и Тайме Сквер — нам, а Гарлем — себе? Великолепные жилые дома и магазины нам, а астрономическую квартирную плату себе?
   — Вы забываете, что средние заработки у нас гораздо выше, чем у вас.