Чапек Карел. Кракатит

   XLIII
   Прокоп не видел княжны с той поры, как она слегла; она. только писала ему по нескольку раз в день коротенькие, горячие письма, которые больше скрывали, чем рассказывали. От Пауля Прокоп слышал, что она то лежит, то встает и ходит по комнатам; он не мог понять, почему же она не придет к нему; сам он уже поднялся с постели и ждал, что хоть на минутку позовет она его к себе! Не знал Прокоп, что у княжны открылось кровохарканье, что в легких ее внезапно активизировалась каверна; она не писала ему об этом - наверно, боялась вызвать в нем отвращение, боялась, что ее давние поцелуи будут жечь его губы... но главное, главное ужасало ее то, что она не удержится и снова станет целовать его горячечными губами. Прокоп и не подозревал, что в его собственной мокроте доктора обнаружили следы инфекции, что это заставляет княжну в отчаянии и страхе обвинять себя; короче, он не знал решительно ничего, злился, что с ним так нянчатся, когда он себя чувствует уже почти здоровым, и цепенел в холодной тоске, когда проходил еще день, а княжна не выказывала желания повидаться с ним. Я ей надоел, сообразил он; всегда я был для нее минутным капризом, не больше. Он подозревал ее во всевозможных грехах; не хотел унижаться, не желал сам настаивать на свидании, почти не писал ей, только сидел в кресле с холодеющими руками и ногами и ждал - она придет, позовет, вообще случится что-нибудь...
   В солнечные дни ему уже разрешалось выходить в парк, разрешалось сидеть на осеннем солнышке, укутавшись пледами; с каким удовольствием сбросил бы он эти пледы, побродил бы где-нибудь у пруда наедине со своими черными мыслями - но всегда при нем дежурит Краффт, или Пауль, или Хольц, или даже сам Рон, мягкий, задумчивый поэт Шарль; у него все время что-то вертится на языке, однако он никогда этого не высказывает, он только рассуждает о науке, личной одаренности, об успехе и героизме - обо всем на свете. Прокоп рассеянно слушает его; у него создается впечатление, что почему-то le bon prince стремится пробудить в нем благородное честолюбие. Неожиданно Прокоп получил письмо от княжны, она бессвязно просила его держаться крепче и не быть застенчивым. Тотчас после этого Рон привел к нему подтянутого пожилого господина, в котором все выдавало офицера, переодетого в штатское. Подтянутый господин принялся расспрашивать Прокопа о его планах на будущее. Прокоп, слегка раздраженный его тоном, отвечал столь же отрывисто и надменно, что собирается реализовать свои изобретения.
   - Изобретения военного характера?
   - Я не военный.
   - Возраст?
   - Тридцать восемь.
   - Где служите?
   - Нигде. А вы?
   Подтянутый господин несколько смешался.
   - Вы собираетесь продать свои изобретения?
   - Нет.
   Он понял, что его допрашивают и оценивают весьма официально; от этого ему сделалось скучно, и он стал отвечать лаконично, лишь изредка снисходя до того, чтобы рассыпать перед подтянутым господином щепотку своей учености или горсточку баллистических чисел, ибо видел, что доставляет этим особенную радость Рону. И действительно, le bon prince так и сиял, поглядывая на подтянутого господина, словно спрашивал: ну, как вам покажется это чудо? Однако подтянутый господин не сказал ничего и в конце концов вежливо откланялся.
   На другой день с самого утра прилетел Карсон; он восторженно потирал руки, и вид у него был чрезвычайно важный. Нес какую-то чепуху, все время осторожно зондируя почву; бросал неопределенные словечки вроде "будущее", "карьера", "сказочный успех"; больше он ничего не хотел сказать, а Прокоп и спрашивать ни о чем не желал. Потом пришло письмо от княжны, очень серьезное и странное:
   "Прокоп, сегодня ты должен принять решение. Я уже приняла его, несмотря ни на что - и не жалею. Прокоп, говорю тебе в этот последний миг: люблю тебя и буду ждать, сколько понадобится. Даже если нам придется расстаться на время - а это необходимо, ибо твоя жена не может быть твоей любовницейесли бы даже нас разлучили на годы, я буду тебе покорной невестой; уже одно это, одно это - такое для меня счастье, что и сказать не могу.
   Хожу по комнате, как во сне, бормочу твое имя; милый, милый, ты не в силах вообразить, как я была несчастна с той поры, как с нами все это случилось.
   Сделай же теперь так, чтобы я на самом деле могла называться твоей В.".
   Прокоп не мог как следует уразуметь смысла письма, перечитывал его без конца и просто никак не мог поверить, что княжна имеет в виду... одним словом... Бросился бы к ней, да не мог справиться с жестокими сомнениями: а что, если это только взрыв женской чувствительности, каприз, которому нельзя верить, в котором мне не разобраться... разве ее поймешь? Пока он размышлял, явился дядюшка Шарль с Карсоном. Оба выглядели до того... официально и торжественно, что Прокоп дрогнул: вот сейчас скажут, что меня увозят в крепость, княжна что-то затеяла, и дело плохо... Он поискал Глазами какое-нибудь оружие на случай, если применят силу; выбрал мраморное пресс-папье и сел, сдерживая сердцебиение.
   Рон взглянул на Карсона, Карсон - на Рона с немым вопросом: кому начать? Рон решился первый:
   - То, о чем мы пришли сказать вам, в известной мере... не вызывает сомнения...
   Рон, как всегда, барахтался в словах; потом собрался с духом и принялся за дело смелее:
   - Мой милый, то, что мы тебе скажем, вещь очень серьезная и... секретная. Не только в твоих интересах поступить так, но и... наоборот... Короче говоря, она первая подала эту мысль, и... что касается меня, то по зрелом размышлении... Впрочем, ей нельзя возражать; она упряма... и страстна. Кроме того, похоже, она в самом деле вбила себе в голову.... В общем, для всех будет лучше найти приличный выход, - с облегчением подвел он к делу. - Господин директор объяснит тебе.
   Карсон, или "господин директор", медленным, исполненным достоинства жестом надел очки; вид у него был необычный - до того серьезный, что Прокоп даже встревожился. Начал Карсон так:
   - Я имею честь передать вам пожелание... наших высших военных кругов, которые предлагают вам вступить в нашу армию, то есть, естественно, зачислиться на высшую техническую службу, которая соответствует направлению ваших работ, причем в звании... я бы сказал... я хочу сказать, что у нас нет обыкновения призывать на активную службу в армию- за исключением военного времени - гражданских специалистов, но в данном случае... учитывая, что настоящая ситуация немногим отличается от военной... и имея в виду ваше исключительное значение, еще более подчеркиваемое современными отношениями, и... принимая во внимание ваше исключительное положение, а говоря точнее - ваши... в высшей степени личные обязательства...
   - Какие обязательства? - хрипло перебил его Прокоп.
   - Ну, - смешался Карсон, - я имею в виду ваш интерес... ваши отношения...
   - Я, кажется, не исповедался вам ни в каких своих интересах, - резко оборвал его Прокоп.
   - Ха-ха! - это грубость как будто ободрила Карсона. - Конечно, нет! И не к чему было. Да мы и не оперировали этим вопросом, там, наверху, понял, дорогой мой? Разумеется, нет! Просто - личные соображения, и точка. Влиятельное вмешательство, видите ли... К тому же вы - иностранец... Впрочем, и этот вопрос улажен, - поспешно добавил он. - Достаточно будет вам подать прошение о переходе в наше гражданство.
   - Ага.
   - Что вы сказали?
   - Ничего, только - "ага".
   - Ага. Ну, вот и все, не так ли? Значит, стоит вам подать официальное ходатайство, и... кроме того... Ну, вы же сами понимаете, тут нужны... известные гарантии, правда? Попросту говоря, вы должны чем-то заслужить звание, которое вам присвоят, так ведь? Предполагается, что вы... что вы передадите руководству армии... ну, понимаете? Передадите...
   Воцарилась натянутая тишина. Le bon prince смотрел в окно, глаза Карсона спрятались за сверкающими стеклами очков, у Прокопа сердце сжималось от горя.
   - ...передадите... попросту говоря... - заикался Карсон, от напряжения едва переводя дух.
   - Что именно?
   Карсон пальцем начертил в воздухе большое "К".
   - И больше ничего, - произнес он е облегчением. - На другой же день получите указ... о присвоении вам extra statum 1 звания инженер-полковника саперной службы... с прикомандированием в Балттин. И готово.
   - То есть полковник - лишь для начала, - вмешался дядюшка Шарль. - Большего мы не добились. Но нас заверили, что как только неожиданно начнется война...
   - Другими словами, не далее чем через год, - вставил Карсон, - через год самое большее...
   - ...как только начнется война - безразлично где и с кем - тебе дадут генерала саперных войск...
   1 в виде исключения (лат.).
   это звание равно генералу от кавалерии, и если - в результате войны - у нас изменится форма правления, оно даст тебе право на титул превосходительства... другими словами, для начала - баронат. И в этом отношении... мы получили... твердую гарантию свыше, - вполголоса закончил Рон.
   - А кто вам сказал, что я этого хочу? - ледяным тоном осведомился Прокоп.
   - Ах, боже ты мой, да кто же этого не хочет! - рассыпался Карсон. - Мне обещали дворянство; мне, правда, наплевать, но ведь это делается не для меня, а для общества! Тем более для вас это имело бы особое значение.
   - Стало быть, вы думаете, - медленно произнес Прокоп, что я все же отдам кракатит?
   Карсон собрался было взорваться, но дядюшка Шарль удержал его.
   - Мы считаем, - с достоинством начал Рон, - что ты сделаешь все или... во всяком случае... принесешь любую жертву, чтобы избавить княжну Хаген от того двусмысленного и... невыносимого положения, в какое она попала. При исключительных обстоятельствах... княжна может отдать свою руку военному. Как только ты станешь полковником, ваши отношения будут узаконены... помолвкой, но в строгой тайне; княжна, разумеется, уедет и вернется лишь тогда, когда сможет... просить члена царствующего дома быть свидетелем на ее свадьбе. До той поры... до той поры от тебя зависит - добиться разрешения на брак, которого был бы достоин ты сам и которого достойна княжна. Дай мне руку. Сейчас еще ничего не решай; обдумай как следует, что тебе делать, в чем твой долг и что ты можешь за него отдать. Я мог бы апеллировать к твоему честолюбию; но я обращаюсь только к твоему сердцу. Прокоп, страдания Мины выше ее сил, она принесла в жертву любви больше, чем любая другая женщина. Ты тоже страдал; Прокоп, твоя совесть страдает; но я не пытаюсь оказать на тебя давление, потому что верю тебе. Взвесь хорошенько и потом скажи мне...
   Карсон кивал головой, искренне и глубоко тронутый...
   - Это так, - сказал он. - Я всего лишь грубый чурбан, эдакая старая дубленая шкура, но должен сказать, что... что... Я вам говорил - в этой женщине видна порода. Иисусе Христе, только теперь видишь... - Тут он ударил себя кулаком в область сердца и растроганно заморгал. - Да знаете, я готов задушить вас, если... если вы окажетесь недостойным...
   Прокоп не слушал более; он вскочил, забегал по комнате, с расстроенным, нахмуренным лицом.
   - Значит... значит, я должен? - прохрипел он. - Должен? Ладно, раз должен... Вы захватили меня врасплох! Я ведь не хотел...
   Рон встал, мягко положил ему на плечо руку:
   - Прокоп, ты сам решишь. Мы не торопим тебя; посоветуйся с лучшими чувствами, какие есть в тебе; вопроси бога, любовь, или совесть, или честь - или не знаю что. Одно помни: речь идет не только о тебе, но и о той, которая любит тебя так, что в состоянии... сделать... - Он махнул рукой. - Пойдем!
   XLIV
   День был ненастный, сырой. Княжна все кашляла, ее то знобило, то снова кидало в жар, но в постели она не выдержала: ждала ответа Прокопа. Выглядывала в окно, не выйдет ли он, вновь и вновь призывала Пауля. Он докладывал все то же: Господин инженер ходит по комнате. И ничего не говорит?
   Нет, ничего. Княжна, с трудом передвигая ноги, тоже ходила от стены до стены, словно хотела повторить его движения. И снова садилась, раскачиваясь всем телом, чтоб убаюкать лихорадочную тревогу.
   О, больше нельзя вынести! Собралась писать длинное письмо; заклинала его взять ее в жены; и не надо ему для этого ничего отдавать, никакого секрета, никакого кракатита; она пойдет за ним в его жизнь, будет служить ему, что бы ни случилось, "Я так тебя люблю, - писала она, - что любая жертва, которую я могу принести тебе, кажется мне недостаточной.
   Испытай меня, останься бедным и неизвестным - я пойду с тобой как твоя жена и никогда уже не смогу вернуться в тот мир, который покину. Знаю - меня ты любишь мало, только одним рассеянным уголочком сердца; но ты привыкнешь ко мне. Я была горда, зла и страстна; я изменилась, я брожу среди знакомых предметов, как чужая, я перестала быть..." Перечитала, с тихим стоном разорвала на клочки. Наступил вечер, а вестей от Прокопа все не было.
   "Наверно, сам придет", - мелькнула надежда, и в торопливом нетерпении княжна стала надевать вечернее платье. Взволнованная, стояла она перед большим трюмо, изучала себя горящими глазами, отчаянно недовольная прической, платьем, всем на свете; новыми и новыми слоями пудры покрывала разгоряченное лицо - а голые руки мерзли - увешивала себя украшениями; казалась себе некрасивой, невозможной, неуклюжей.
   - Пауль не приходил? - спрашивала то и дело.
   Наконец Пауль пришел: ничего нового, господин Прокоп сидит впотьмах и не разрешает зажечь свет.
   Уже поздно, слишком поздно; княжна, утомленная до предела, сидит перед зеркалом, пудра осыпается с воспаленных щек, цвет лица стал прямо серым, руки заледенели.
   - Раздень меня, - вяло приказала княжна горничной.
   Свежая, похожая на телочку девушка снимает с нее украшение за украшением, расстегивает платье, набрасывает на нее прозрачный пеньюар; и как раз, когда она собирается расчесать спутанные волосы госпожи, в дверь без доклада вваливается Прокоп.
   Княжна вздрогнула и побледнела еще больше.
   - Ступай, Марике, - еле слышно сказала она, придерживая пеньюар на худенькой груди. - Зачем... ты... пришел?
   Прокоп, очень бледный, с глазами, налитыми кровью, прислонился к шкафу.
   - Вот, значит, каков был ваш план? - сдавленно произнес он. - Хорошо придумали!
   Она встала, словно ее ударили.
   - Что... что ты говоришь?
   Прокоп скрипнул зубами.
   - Я знаю, что говорю. Вот, значит, что вам было нужно: чтоб я... выдал кракатит, так, что ли? Они готовят войну, а вы, вы, - взревел он, - вы их орудие! Вы и ваша любовь! Вы... ваше супружество... шпионка! А я, я... меня хотели поймать на удочку, чтобы вы убивали, чтоб вы мстили...
   Она опустилась на край стула, в ужасе широко раскрыв глаза; все тело ее содрогнулось от страшных бесслезных рыданий; он хотел броситься к ней - она остановила его несгибающейся рукой.
   - Кто вы вообще? - гремел Прокоп. - Княжна ли вы? Кто вас нанял? Подумай, негодная, ты хотела умертвить тысячи тысяч; ты помогала им, чтоб они смели с лица земли города, чтоб могли уничтожить наш мир - наш, а не ваш - мир людей! Истребить, разнести в клочья, убить! Зачем ты это сделала? - Он уже кричал, он упал на колени, пополз к ней. - Что ты хотела сделать?!
   Она поднялась с выражением ужаса и отвращения, отступила перед ним. Он прижался лицом к месту, где она сидела, зарыдал тяжко, грубо, по-мужски.
   Она едва не опустилась рядом с ним, но -превозмогла себя, отошла еще дальше, прижала к груди руки, искривленные судорогой.
   - Так вот что... вот как ты думаешь! - шепнула она.
   Прокопа душила тяжелая боль.
   - Да знаешь ли ты, что такое война? - закричал он. - Знаешь, что такое кракатит? Тебе никогда не приходило в голову, что я - человек? А-а-а, я вас ненавижу! Вот почему я был хорош для вас! А если я отдам кракатит - все кончится: княжна уедет, а я, я... - Он вскочил, колотя кулаками по своей голове. - А я уже хотел это сделать! Миллион жизней за-за-за... Что, еще мало? Два миллиона трупов! Десять миллионов! Да-да-да, это - партия, даже для княжны! Это уже стоит того, чтобы немного забыться! Я идиот! А-а-а-а! взвыл он. - Тьфу! Вы страшный человек!
   Он был ужасен, чудовищен: на губах выступила пена, лицо набрякло, глаза блуждали, как у помешанного в пароксизме припадка. Княжна прижималась к стене, бледная до синевы, глаза ее вылезли из орбит, губы скривила гримаса страха.
   - Уйди! - всхлипнула она. - Уходи отсюда!
   - Не бойся, - прохрипел он. - Я не убью тебя. Я всегда тебя боялся; даже когда... когда ты была моей, я страшился чего-то и не верил тебе - не верил ни на секунду. И все же, все же я тебя... Я тебя не убью. Я - я хорошо знаю, что делаю. Я, я... - Он оглянулся, схватил флакон с одеколоном, вылил весь себе на руки, омочил лоб. - А-аах, - вздохнул он, - а-аах... Не бойся! Не... не...
   Он несколько успокоился, упал на стул, склонил голову на руки...
   - Ну вот, - сипло начал он, - ну вот, теперь можем и поговорить, правда? Видите - я спокоен. Даже... даже пальцы не дрожат... - Он вытянул руку, чтоб доказать это; рука ходила ходуном. - Теперь можем... без помех, не так ли? Я совсем успокоился. Можете одеться. Итак... ваш дядюшка сказал мне, что я... обязан... что дело моей чести - дать вам возможность... загладить... ложный шаг, и что я должен... ну, в общем, должен заслужить... титул, продаться и этим оплатить... ту жертву, которую вы...
   Она выпрямилась, смертельно бледная, хотела что-то сказать.
   - Погодите, - остановил он ее. - Я еще не... Вы все думали... у вас свои понятия о чести. Ну, так вы страшно ошиблись... Я - не рыцарь. Я... сын сапожника. Это неважно, но... я - парий, понимаете? Низкорожденный, ничтожный мужик. У меня нет никакой чести. Можете выгнать меня как вора или засадить в крепость. Но я не сделаю того, что вы хотите. Кракатит я не дам. Можете думать... например, что я подлец. Я мог бы вам рассказать, что я думаю о войне. Я был на войне... и видел удушливые газы... и знаю, на что способны люди. Я не отдам кракатит. Да что вам объяснять? Вы все равно не поймете; вы - всего лишь татарская княжна и стоите слишком высоко... Я только хочу сказать, что не сделаю по-вашему и что я покорно благодарю за честь... Впрочем, я даже помолвлен; правда, я не знаю ее, но я обручился с ней... Вот вам еще одна моя низость. Сожалею, что я вообще не стоил вашей жертвы.
   Она стояла окаменев, впиваясь ногтями в стену. Была страшная тишина - только среди невыносимого молчания слышался скрип ногтей, царапающих штукатурку.
   Прокоп поднялся медленно, тяжело:
   - Хотите вы сказать что-нибудь?
   - Нет, - выдохнула она и вперила в пустоту огромные глаза. Распахнувшийся пеньюар открывал мальчишески стройную фигуру княжны; Прокоп готов был проползти по полу, лишь бы поцеловать ее дрожащие колени.
   Он приблизился, умоляюще сжав руки, сдавленным голосом заговорил:
   - Княжна, теперь меня увезут... как шпиона или еще под каким-нибудь предлогом... Я не стану больше сопротивляться. Будь что будет, я готов. Знаю - я больше вас не увижу. Вы ничего мне не скажете на прощанье?
   Губы княжны дрожали, но она промолчала; боже, на что она смотрит там, в пустоте?
   Подошел к ней вплотную.
   - Я любил вас, - выдавил он из себя. - Любил вас больше, чем умел выразить. Я низкий и грубый человек, но теперь могу вам сказать, что... любил вас иначе... и больше. Я брал вас... обнимал в страхе, что вы - не моя, что вы от меня ускользнете; я хотел убедить себя... И никогда не мог убедиться. Вот почему я... - Не отдавая себе отчета, он положил руку ей на плечо; она затрепетала под легонькой тканью пеньюара. - Я любил вас... как отчаявшийся...
   Княжна подняла на него глаза.
   - Милый... - шепнула она, и по бледному ее лицу пробежала горячая волна крови.
   Он быстро наклонился, поцеловал потрескавшиеся губы; она не противилась.
   Прокоп скрипнул зубами:
   - Как это, как это, что я и сейчас тебя люблю?
   Бешеным рывком он оторвал ее от стены, обхватил своими медвежьими лапами. Она забилась с такой силой, что, если б он разжал руки, - упала бы наземь; и он еще крепче сжал ее, едва удерживаясь на ногах, так яростно она сопротивлялась. Она извивалась, стиснув зубы, конвульсивно упираясь руками в его грудь; волосы ее упали на лицо, она кусала их, чтоб подавить крик, отталкивала Прокопа, изогнувшись назад, кидаясь во все стороны, как в припадке падучей. Это была бессмысленная, безобразная сцена; он думал только о том, что нельзя ей дать упасть на пол, нельзя опрокинуть стул, и что... что было бы с ним, если б она вырвалась? Он бы провалился от стыда! Прокоп рванул княжну к себе, зарылся губами в спутанные волосы; нашел пылающий лоб; а она в отвращении отворачивала лицо и отчаянно старалась ослабить тиски его рук.
   - Дам, дам кракатит, - холодея от ужаса, услышал он собственный голос. - Ддддам, слышишь? Все отдам! Пусть война, новая война, новые миллионы убитых... Мне... мне все равно. Хочешь? Скажи только слово... Я же говорю, что отдам кракатит! Клянусь, я... я тебе кляннн... Люблю тебя, слышишь? Будь... будь что будет! И даже если погибнет весь мир... Я люблю тебя!
   - Пусти! - жалобно кричала она, вырываясь.
   - Не могу, - простонал он, зарывшись лицом в ее волосы. Я самый презренный из людей... Я пре... предал весь мир, весь человеческий род... Плюнь мне в глаза, но не вы-гоняй меня! Почему я не могу отпустить тебя? Я отдам кракатит, слышишь? Я поклялся; но теперь дай мне забыться! Где... где твои губы? Я подлец, но делуй меня! Я про... пропал...
   Он зашатался, словно падая; теперь княжна могла вырваться - он взмахнул руками, чтоб удержаться; но она запрокинула голову, отбросила волосы назад, подставила губы. Он обхватил ее, безвольную, податливую; целовал сомкнутые губы, пылающие щеки, шею, глаза... хрипло всхлипывал - она не сопротивлялась, бессильно повиснув у него на руках. Испуганный ее мученической неподвижностью, он отпустил ее, отступил на шаг. Княжна пошатнулась, провела рукой по лбу, слабо улыбнулась о, какой жалкой была эта попытка улыбнуться! - и обвила руками его шею.
   XLV
   Они лежали без сна, тесно прижавшись друг к другу, устремив глаза в полумрак. Он слышал лихорадочное биение ее сердца; за все эти часы она не сказала ни слова, целовала ненасытно и вновь отрывалась, клала платочек между своими губами и его, словно дохнуть на него боялась; и теперь отвернула лицо, устремила во тьму горячечный взор...
   Он сел, обняв колени. Да, пропал; пойман на удочку, связан, выдан с головой филистимлянам.
   А, пусть теперь будет, что должно быть. Отдашь оружие в руки тех, кто его использует. Погибнут тысячи тысяч. Смотри - не видишь разве бескрайнее поле руин? Вот это была церковь, а то - дом; это был человек. Сила страшна, и все зло от нее. Будь проклята сила, душа злая, неискупленная - как кракатит, как я, как я сам!
   Созидательная, трудолюбивая слабость людскаяот тебя пошло все доброе, все честное; твое дело - связывать, сцеплять, соединять разрозненное и удерживать соединенное. Будь проклята рука, развязавшая силу! Будь проклят тот, кто нарушит связи стихий!
   Все человеческое всего лишь лодочка в океане сил; и ты, ты выпустишь на волю бурю, какой не было никогда...
   Да, я выпущу бурю, какой никогда еще не было; отдам кракатит, освобожденную стихию, и разобьется вдребезги лодочка человечества... Погибнут тысячи тысяч. Истреблены будут народы и сметены города; не будет предела тому, у кого оружие в руке и гибель в сердце. Ты это сделал. Страшна страсть кракатит человечьих сердец, и все зло - от нее.
   Прокоп взглянул на княжну - без ненависти, разрываемый тревожной любовью и состраданием.
   О чем она сейчас думает, застывшая и устрашенная?
   Наклонился, поцеловал ее в плечо. Так вот за что я отдам кракатит; отдам его и уйду, чтоб не видеть позора и ужаса своего поражения. Страшную цену заплачу я за свою любовь - и уйду...
   Прокоп вздрогнул от сознания бессилия: да разве дадут мне уйти? На что им кракатит, пока я могу открыть его тайну другим? А, вот зачем хотят они связать меня навеки! Вот зачем заставляют отдать им душу и тело! Здесь, здесь ты останешься, скованный страстью, и вечно будешь страшиться этой женщины; будешь метаться в зловещей любви, и выдумывать адское оружие... и служить им будешь...
   Княжна обратила к нему безмолвный взгляд. Он сидел, как изваяние, и по грубому, тяжелому лицу его стекали слезы. Она приподнялась на локтях, не спуская с него пристальных скорбно-пытливых глаз; он не замечал этого, сидел зажмурясь, цепенея в тупом отчаянии поражения. Тогда она тихонько встала, зажгла ночник на туалетном столике, стала одеваться.
   Он очнулся, только когда звякнул гребень о столик. С удивлением посмотрел Прокоп, как она обеими руками поднимает, скручивает непокорные волосы.
   - Завтра... завтра отдам, - прошептал он.
   Княжна не ответила - она держала шпильки во рту, торопливо свивая волосы в тугой узел. Он следил за малейшим ее движением; она лихорадочно спешила, но временами застывала, потупясь; потом, кивнув головой, еще быстрее приводила себя в порядок. Вот встала, близко, внимательно посмотрела на себя в зеркало, провела пуховкой но лицу - словно никого тут не было. Ушла в соседнюю комнату и вернулась, надевая через голову юбку. И снова села, задумалась, покачиваясь всем телом, еще раз кивнула своим мыслям и скрылась в гардеробной.