Чапек Карел. Кракатит

   Я, старый опытный человек, говорю вам: думайте о безумных, несоизмеримых деяниях, о беспрецедентных масштабах, о рекордах людской власти, выходящих за пределы разумного; действительность общиплет по пятьдесят, по восемьдесят процентов с любого великого плана; но то, что останется, все еще должно быть грандиозным. Замахивайтесь на невозможное, чтоб осуществить хоть какую-то неизвестную возможность. Вы знаете, сколь великая вещь - эксперимент; видите ли, все владыки мира больше всего страшатся, что им на долю выпадет поступать иначе, чем их предшественникам, поступать неслыханно, наперекор привычному; нет ничего консервативнее человеческой власти. Вы - первый человек на свете, который может считать весь земной шар своей лабораторией. Вот оно, величайшее искушение на горе: я не дам тебе всего, что пред тобою, дабы пользовался ты и наслаждался властью; но тебе дано самому завоевать все это, переделать, попытаться создать нечто лучшее, чем наш жалкий и жестокий мир. Мир вновь и вновь нуждается в творце; но творец, если он не суверенный властелин и повелитель - всего лишь безумец. Ваши мысли будут равносильны приказу; ваши мечты - историческим переворотам; и если вы даже не создадите ничего, кроме памятника самому себе - все равно дело того стоит. Примите же то, что ваше. А теперь пойдемте; нас ждут.
   XLVIII
   Дэмон завел мотор и вскочил на сиденье.
   - Сейчас приедем.
   Машина спустилась с Горы Искушения в широкую долину, помчалась сквозь немую ночь, перевалила через невысокую горную седловину и остановилась под ольхами у просторного деревянного строения, похожего на старую мельницу. Дэмон вышел из машины, повел Прокопа к деревянной лестнице; дорогу им преградил человек в пальто с поднятым воротником.
   - Пароль! - потребовал он.
   - Цыц! - оборвал его Дэмон и снял автомобильные очки; .часовой отступил. Дэмон с Прокопом торопливо поднялись наверх. Они вошли в большую комнату с низким потолком, похожую на класс: два ряда скамей, возвышение, кафедра и черная доска; только класс этот был полон дыма, духоты и крика.
   На скамьях теснились люди в шляпах; все спорили между собой, с возвышения кричал что-то рыжебородый верзила, на кафедре сухонький, педантического вида старичок яростно звонил в колокольчик.
   Дэмон двинулся прямо к возвышению, вскочил на него,
   - Камарады! - крикнул он, и голос его прозвучал нечеловечески, как крик чайки. - Я привел к вам одного человека... Камарад Кракатит!
   Стало тихо; Прокоп чувствовал, как его охватили, беззастенчиво ощупывая, взгляды пятидесяти пар глаз; словно лунатик, поднялся он на возвышение, окинул невидящим взором комнату, тонущую в мглистой полутьме.
   - Кракатит, Кракатит, - перекатывался ропот у его ног, и ропот этот переходил в крик: - Кракатит! Кракатит! Кракатит!
   Перед Прокопом очутилась красивая растрепанная девушка, протянула ему руку:
   - Привет, камарад!
   Короткое, горячее пожатие, все обещающий блеск глаз, и вот уже тянутся двадцать других рук: грубых, твердых, и иссушенных жаром, и влажно-холодных, и мягких от душевности; Прокоп ощутил себя включенным в целую цепь рук; руки тянутся к нему, присваивают его себе.
   - Кракатит, Кракатит!
   Педантичный старичок звонил как безумный.
   Когда это не помогло - сам кинулся к Прокопу, потряс его руку; у старичка была маленькая, высохшая ручка, точно из пергамента, а за сапожницкими очками пылала огромная радость. Толпа взвыла от восторга и утихла. Старичок заговорил:
   - Вы встретили камарада Кракатита... со стихийной радостью... со стихийной и живой радостью, которая... которую выражаю и я в качестве председателя. Приветствую тебя в нашей среде, камарад Кракатит. Мы приветствуем также председателя Дэмона... и благодарим его. Прошу камарада Кракатита, как гостя, занять место... в президиуме. Пусть теперь делегаты выскажутся, кому вести собрание - мне или... председателю Дэмону.
   - Мазо!
   - Дэмон!
   - Мазо! Мазо!
   - К черту ваши формальности, Мазо, - крикнул Дэмон. - Ведите собрание, и точка.
   - Собрание продолжается, - возгласил старичок. - Слово имеет делегат Петерс.
   Рыжебородый верзила заговорил снова; по-видимому, он нападал на английских лейбористов, но никто его не слушал. Взгляды всех осязаемо упирались в Прокопа; вон там, в углу большие, мечтательные глаза чахоточного; широко раскрытые голубые глаза какого-то рослого бородатого юноши; круглые, блестящие очки профессора-экзаменатора; колючие заросшие глазки, моргающие из-под невероятно спутанных седых косм; взгляды настороженные, враждебные, глаза запавшие, ребяческие, праведные и порочные. Прокоп осматривал переполненные ряды скамей и вдруг вздрогнул, как от ожога: он встретился со взглядом растрепанной девицы; она выгнулась, словно падая навзничь, волнообразным движением. Прокоп перевел глаза на странную лысую голову, под которой висел узкий пиджачишко, сам черт не разберет, сколько лет этому созданию, двадцать или пятьдесят; не успел он решить эту загадку, как все лицо лысого сморщилось в широкой, восторженной, осчастливленной улыбке. Чей-то взгляд неотвязно раздражал Прокопа; он всюду искал этого человека, но никак не мог найти.
   Делегат Петерс, запинаясь, кончил и, весь красный, исчез между скамей. Взгляды всех приковались к Прокопу в напряженном, настойчивом ожидании; старик Мазо пробормотал какие-то формальности и наклонился к Дэмону. Стояла гробовая тишина; тогда Прокоп поднялся, не отдавая себе отчета в своих действиях.
   - Слово имеет камарад Кракатит, - объявил Мазо, потирая сухие ручки.
   Прокоп ошеломленно озирался: что я должен делать? Говорить? Зачем?, Кто эти люди? Поймал взгляд ланьих глаз чахоточного, строгий, испытующий блеск профессорских очков; он видел глаза моргающие, любопытные и отчужденные, сверкающий, манящий взор красивой девицы; она открыла грешные, горячие губы, вся превратившись во внимание; лысый, сморщенный человечек на первой скамье не спускал восторженных глаз с губ Прокопа; тот, обрадованный, улыбнулся человечку.
   - Люди, - начал он тихо, будто говоря во сне, - вчера ночью... я заплатил безмерную цену. Я пережил... и утратил... - Он собрал все силы, чтоб овладеть собой. - Иной раз переживаешь... такую боль, что она становится уже не только твоей. И ты открываешь глаза и видишь. Затмилась вселенная, и земля затаила дыханье от муки. Мир должен быть искуплен. Ты не снес бы боли своей, если б страдал один. Вы все прошли через ад, все вы...
   Он огляделся; все сливалось в каком-то тусклом сиянии, как на дне морском.
   - Где кракатит? - вдруг раздраженно спросил Прокоп. - Куда вы его дели?
   Старик Мазо осторожно поднял фарфоровую святыню, вложил ему в руку. Это была та самая баночка, которую он когда-то оставил в своем лабораторном бараке на Гибшмонке. Он открыл крышечку, запустил пальцы в зернистый порошок, стал раз-минать его, нюхать, положил щепотку на язык; узнавая его вяжущую резкую горечь, смаковал с наслаждением.
   - Хорошо, - вздохнул он и сжал драгоценный предмет обеими ладонями, как бы грея озябшие руки.
   - Это ты, - вполголоса проговорил он, - я тебя знаю; ты взрывная стихия. Придет твой миг - и ты отдашь все, заключенное в тебе; и это хорошо... - Он нерешительно взглянул исподлобья на людей. - Что вы хотите знать? Я разбираюсь только в двух вещах: в звездах и в химии. Прекрасны... безграничные просторы времени, извечный порядок и неизменность, божественная арифметика вселенной; говорю вам - нет ничего прекраснее... Но что мне все законы вечности?
   Придет твой миг - и ты взорвешься; исторгнешь из себя любовь, и боль, и идею, и не знаю, что еще; но самое твое великое и самое сильное - всего лишь мгновение. Нет, не включен ты в цепь бесконечности, не миллионы световых лет - твое исчисление; гак пусть же... пусть же твой ничтожный миг будет достойным того, чтоб прожить его! Выметнись высочайшим пламенем. Ты чувствуешь себя скованным? Разбей свою оболочку, разнеси камень! Дай свершиться единственному твоему мгновению. И это будет хорошо.
   Он и сам неясно понимал, что говорит; смутный инстинкт подхлестывал его, заставлял высказать нечто, мгновенно ускользающее.
   - Я... занимаюсь только химией. Я знаю материю и... понимаю ее; вот и все. Воздух и вода дробят материю; она расщепляется, бродит, гниет, горит, соединяется с кислородом - или распадается; но никогда - слышите, никогда! - не отдает она до конца все то, что в ней заключено. Пусть даже ей назначено пройти весь круговорот жизни; пусть земной прах воплотится в растение, в живую плоть, станет мыслящей клеточкой Ньютонова мозга, и умрет с ним, и снова распадется - и тогда он не исторгнет из себя всего. Но заставьте этот же прах... силой заставьте его расщепиться, нарушьте его связи - и он взорвется в тысячную долю секунды; и тогда, только тогда он обнаружит все свои свойства. Вероятно, он даже не спал; он был только скован, связан, и задыхался, боролся впотьмах, и ждал своего мгновения. Отдать все! Это - его право. И я, я тоже должен отдать все до конца. Неужели мне суждено только черстветь от времени и ждать... гнить в грязи... и раздробляться, не имея права когда-нибудь... разом... проявиться во всей своей человеческой полноте? Да лучше я... тогда уж лучше в одно высшее мгновение... невзирая ни на что... Ибо я верю: хорошо, когда отдаешь все до конца. Безразлично, доброе или плохое. Во мне все срослось; и доброе, и злое, и наивысшее. Кто живет - творит и добро и зло, словно дробясь. И я жил так; но теперь... я должен свершить наивысшее. В этом - искупление человека. Нет наивысшего в том, что я уже совершил; оно прочно сидиг во мне... как в камне. Я должен взорваться... силой... как взрывается заряд; и я не стану спрашивать, что я при этом разобью; но было нужно... мне было нужно отдать наивысшее...
   Он не находил слов, пытаясь выразить невыразимое; и с каждым словом утрачивал смысл, морщил лоб, вглядывался в лица слушателей - не уловили ли они его мысль, которую он не умел высказать иначе.
   Он встретил светозарную симпатию в чистых глазах чахоточного, сосредоточенное стремление понять в широко раскрытых голубых глазах бородатого великанаюноши там, сзади; сморщенный человечек пил его слова с беспредельной преданностью верующего, а красивая девушка принимала их, полулежа, эротическими вздрагиваниями всего тела. Зато остальные глазели на него отчужденно, с любопытством или с растущим равнодушием. Зачем я, собственно, говорю все это?
   - Я пережил, - неуверенно и уже с легким раздражением продолжал он, - пережил столько, сколько в состоянии пережить человек. Зачем я вам это говорю?, Потому что мне этого мало; потому что я... до сих пор не искуплен; во всех моих страданиях не было наивысшего. Это... сидит в человеке, как сила в материи. Надо разрушить материю, чтоб она отдала свою силу, И человека надо освободить от пут, разрушить, раздробить, чтоб он отдал свое высочайшее пламя. О-о-о, будет уже... слишком, если он и тогда не найдет, что... что достиг... что...
   Он запнулся, нахмурился, бросил баночку с кракатитом на стол и сел.
   XLIX
   Некоторое время все растерянно молчали.
   - И это все? - раздался со скамей насмешливый возглас.
   - Все, - недовольно бросил Прокоп.
   - Нет, не все!
   Это сказал Дэмон, вставая.
   - Камарад Кракатит предполагал у делегатов желание понять...
   - Ого! - выкрикнул кто-то.
   - Да. Придется делегату Мезиерскому потерпеть, пока я договорю. Камарад Кракатит образно сказал нам, - тут голос Дэмона опять стал похожим на скрипучий крик чайки, - что надо начинать резолюцию, отметая в сторону теорию этапов; революцию истребительную, подобную взрыву, в которой человечество проявит все то наивысшее, что таится в нем.
   Человек должен разбиться, чтобы отдать все свое до конца. Общество надо взорвать, чтобы оно обнаружило в себе высшее добро. Вы здесь спорите о том, в чем оно, это высшее добро для человечества. Камарад Кракатит учит нас, что достаточно привести человечество в состояние взрыва, и оно взметнется куда выше, чем вы могли бы предписать ему; нельзя оглядываться на то, что разобьется при этом! И я утверждаю - камарад Кракатит прав!
   - Прав! Прав! - вспыхнули аплодисменты, крики. - Кракатит! Кракатит!
   - Тише! - перекричал всех Дэмон. - Его слова тем более вески, что за ними стоит фактическая власть осуществить такой взрыв. Камарад Кракатит - человек дела. Он явился, чтобы возложить на нас прямое действие. И я вам говорю - это действие будет ужаснее, чем кто-либо из вас осмеливался мечтать. И оно начнется сегодня, завтра, в течение недели...
   Его слова утонули в неописуемом грохоте. Волна людей, вскочивших с места, захлестнула возвышение.
   Прокопа обнимали, тянули за руки, кричали: "Кракатит! Кракатит!" Красивая девушка с растрепанными волосами бешено пробивалась к Прокопу; движением толпы ее бросило к нему на грудь; он хотел оттолкнуть ее, но она обняла его, прильнула, лихорадочно лепеча что-то на непонятном языке. Тем временем на краю возвышения человек в очках медленно и негромко доказывал пустым скамьям, что теоретически недопусгимо делать выводы социологического порядка из явлений неорганизованной природы.
   - Кракатит! Кракатит! - шумела толпа; все давно повскакали с мест, Мазо потрясал колокольчиком, как обезумевший; вдруг на кафедру вспрыгнул черноволосый сухощавый юноша, высоко подняв руку с баночкой кракатита.
   - Тихо! - гаркнул он. - По местам! Или я швырну вам это под ноги!
   Пала внезапная тишина; клубок людей схлынул с возвышения. На нем остался лишь Мазо с колокольчиком в руке, растерянный и беспомощный, Дэмон, прислонившийся к доске, да Прокоп, на котором все еще висела темноволосая менада.
   - Россо! - раздались голоса. - Стащите его вниз! Долой Россо!
   Юноша на кафедре дико вращал горящими глазами.
   - Не двигаться! Мезиерский хочет стрелять в меня! Брошу! - взревел он, потрясая баночкой.
   Толпа попятилась, рыча, как раздразненный хищник. Двое, трое подняли руки; остальные последовали их примеру; на минуту воцарилось гнетущее молчание.
   - Сойди! - закричал старик Мазо. - Кто дал тебе слово?
   - Брошу! - грозил Россо, напряженный, как тетива.
   - Это противоречит процедурным правилам, - рассердился Мазо. - Я протестую и... слагаю с себя обязанности председателя.
   Он швырнул колокольчик на пол и сошел с возвышения.
   - Браво, Мазо, - раздался иронический голос. - Славно ты помог делу!
   - Тихо! - кричал Россо, отбрасывая волосы со лба. - Я беру слово. Камарад Кракатит сказал нам: настанет твой миг, и ты взорвешься; дай свершиться твоему единственному мгновению. Ладно, я принял его слова к действию.
   - Он не то имел в виду!
   - Да здравствует Кракатит!
   Кто-то свистнул.
   Дэмон схватил Прокопа за локоть, потащил к какой-то дверце за доской.
   - Можете свистеть! - насмешливо продолжал Россо. - Однако никто из вас не свистел, когда перед вами встал этот чужой человек и... и "дал свершаться своему мгновению". Почему бы и другим не попробовать?
   - Это правда, - произнес спокойный голос.
   Красивая девушка встала перед Прокопом, защищая его своим телом. Он попытался оттолкнуть ее.
   - Неправда! - кричала она, сверкая глазами. - Он... он...
   - Замолчи, - прошипел Дэмон.
   - Приказывать умеет каждый, - лихорадочно продолжал Россо. - Пока это у меня в руках, приказываю я. Мне все равно, сдохну я или нет. Не смейте выходить! Галеассо, стереги дверь! Так, а теперь поговорим.
   - Да, теперь поговорим, - резко отозвался Дэмон.
   Россо молниеносно обернулся к нему; в ту же секунду со скамья вскочил голубоглазый гигант, ринулся вперед, по-бычьи склонив голову, и не успел Россо опомниться, как тот схватил его за ноги и дернул изо всех сил; Россо полетел с кафедры головой вниз. В страшной тишине с треском стукнулась голова о доски, а с возвышения скатилась под скамьи крышечка фарфоровой банки.
   Прокоп метнулся к бездыханному телу; по груди, по лицу Россо, по полу, по луже крови рассыпался белый порошок кракатита. Дэмон оттащил Прокопа; снова поднялся галдеж, несколько человек подскочило к возвышению.
   - Не наступите на кракатит, взорвется! - воскликнул срывающийся голос, но люди уже бросались наземь, собирали белый порошок в спичечные коробки, дрались, катались по полу, сцепившись в клубок.
   - Заприге дверь! - прорычал кто-то.
   Свет погас. Одновременно Дэмон ногой толкнул дверцу позади доски и потащил Прокопа вон.
   Дэмон посветил карманным фонариком. Они были в чуланчике без окон, где хранились поставленные друг на друга столы, пивные подносы, какая-то заплесневелая одежда. Дэмон поспешно увлек Прокопа дальше - через кисло пахнущую черную дыру коридора, вниз по темной узкой лестнице. Тут их догнала растрепанная девушка.
   - Я с вами, - прошептала она, вцепившись в руку Прокопа.
   Дэмон выбежал во двор, бросая впереди себя скачущий кружок света от фонарика; вокруг стояла бездонная чернота. Он сорвал калитку с петель и помчался по шоссе; не успел Прокоп, пытавшийся стряхнуть с себя девушку, добежать до машины, как мотор уже взревел, и Дэмон бросился за руль.
   - Скорей!
   Прокоп вскочил в машину, девушка - за ним; машина дернулась, двинулась во тьму. Дул ледяной ветер; девушка дрожала в легком платье, и Прокоп закутал ее меховой полостью, сам отодвинулся в противоположный угол. Автомобиль трясся по скверной грунтовой дороге, переваливался на ухабах, буксовал и снова с урчанием набирал скорость. Прокоп мерз, но отодвигался всякий раз, когда его бросало к девушке, сжавшейся в комочек. Она сползла к нему.
   - Тебе холодно, правда? - И она попыталась притянуть его к себе, прикрыть концом полости. - Согрейся! - с придыханием шепнула она, засмеялась каким-то мерцающим смехом и всем телом прильнула к Прокопу; была она горячая и пышная - словно нагая была. Горький, дикий, запах исходил от ее спутанных волос, они щекотали щеки Прокопа, лезли в глаза. Близко придвинув к нему лицо, она говорила что-то на чужом языке, повторяла одно и то же, все тише и тише, сжимая мочку Прокопова уха мелко дрожащими зубами; и вдруг, резко извернувшись, прижалась к его груди, впилась в его губы порочным, опытным, влажным поцелуем. Прокоп грубо отпихнул ее; она выпрямилась, полная недоумения, обиженно отодвинулась, стряхнула с плеч меховую полость; студеный ветер дул по-прежнему, Прокоп снова накрыл ей плечи. Она яростно дернулась, строптиво сорвала мех, бросила на пол.
   - Как хотите, - буркнул Прокоп и отвернулся.
   Тем временем Дэмон выбрался на мощеную дорогу и погнал машину с воющей скоростью. Пассажирам видна была только спина Дэмона, ощетинившаяся космами козьей шубы. Прокоп задыхался от резкого встречного ветра; он оглянулся на девушку та, намотав волосы на шею, тряслась от холода в своем платьице. Ему .стало жаль ее; он поднял полость, набросил ей на плечи; она отталкивала его руку в строптивом гневе, тогда он завернул девушку всю, с головой, крепко обхватил руками:
   - И не шевелитесь!
   - Что, опять бесится? - спокойно бросил Дэмон от руля. А вы ее...
   Прокоп притворился, что не расслышал циничного слова, но бесформенный сверток в его руках тихонько захихикал.
   - Она славная девчонка, - равнодушно продолжал Дэмон. Твой папа был ведь писатель?
   Сверток кивнул; и Дэмон назвал имя настолько известное, настолько чистое и священное, что Прокоп вздрогнул и невольно разжал руки. Сверток завозился и вспрыгнул к Прокопу на колени; из-под меха высунулись красивые грешные ноги, по-детски закачались в воздухе. Он натянул полость, чтоб девушка не замерзла; она, видимо, сочла это игрой и, давясь тихим смехом, стала высоко подбрасывать то одну, то другую ногу. Он обхватил сверток как можно ниже; тогда из-под меха выскользнула полная девичья рука, вцепилась ему в лицо в необузданной любовной игре, потянула за волосы, защекотала шею, пальцами силилась раскрыть ему губы. Он перестал сопротивляться; рука дотронулась до его лба; нащупала строгие морщины и отдернулась, как бы обжегшись; теперь это - боязливая детская ручонка, которая не знает, что ей разрешено; она украдкой приближается к его лицу, касается его, отдергивается... снова коснулась, погладила и легонько, робко легла на шершавую щеку. Под полостью глубоко вздохнули и замерли.
   Машина, пробравшись через спящий городок, спустилась в открытое поле.
   - Ну, как? - обернулся Дэмон. - Что скажете насчет наших людей?
   - Тише, - шепотом ответил неподвижный Прокоп. - Она уснула.
   L
   Машина остановилась в сумрачной лесистой долине. Прокоп разглядел в темноте массивные копры и терриконы.
   - Вот и приехали, - буркнул Дэмон. - Это мой рудник и заводишко; грошовое предприятие. Ну, вылезайте!
   - Оставить ее здесь? - негромко спросил Прокоп.
   - Кого? Ах да, вашу красавицу... Разбудите, мы здесь заночуем.
   Прокоп вышел из машины, осторожно вынес девушку на руках.
   - Куда ее положить?
   Дэмон отпирал дверь угрюмого дома.
   - Что? Погодите, здесь у меня несколько комнат. Положите... Впрочем, я сам вас отведу.
   Он зажег свет и повел Прокопа по нетопленным конторским коридорам; наконец вошел в одну дверь, повернул выключатель. Они оказались в скверной непроветренной комнате; у стены стояла неубранная кровать, жалюзи на окнах были спущены.
   - Ага, - проворчал Дэмон, - видно, тут ночевал... один знакомый. Не очень-то здесь уютно, не правда ли? Да что с холостяка взять... Положите ее на постель.
   Прокоп бережно опустил тихонько дышащий сверток. Дэмон зашагал по комнате, потирая руки.
   - Теперь сходим на нашу станцию. Она там, на холме, в десяти минутах ходьбы. Или хотите остаться здесь? - Он подошел к спящей девушке, откинул угол меха, обнажив ее ноги выше колен.
   - Красивая, правда? Жаль, что я так стар...
   Прокоп нахмурился, прикрыл ноги.
   - Покажите мне вашу станцию, - сухо сказал он.
   Губы Дэмона дрогнули в усмешке.
   - Пойдемте.
   Он повел Прокопа через двор. В машинном отделении горел свет, пыхтели машины, по двору бродил кочегар в рубашке с засученными рукавами, курил трубочку. Вверх по откосу тянулась подвесная дорога для вагонеток с рудой, ее поперечины вырисовывались мертво, как ребра древнего ящера.
   - Пришлось закрыть три шахты, - рассказывал Дэмон. - Оказались нерентабельны. Давно бы все продал, если б не станция. Идите сюда.
   По крутой тропинке он стал подниматься в гору, поросшую лесом; Прокоп следовал за ним по звуку шагов - стояла непроглядная тьма; временами с веток елей сказывались тяжелые капли. Дэмон остановился, с трудом перевел дух.
   - Старость, - проговорил он. - Дыхание уже не то. Приходится все больше и больше надеяться на других... Сегодня на станции никого нет; камарад телеграфист остался там, с ними... Но все равно; пойдемте!
   Вершина холма была разрыта, как поле боя: брошенные костры, тросы, огромные отвалы пустой породы; и на верхушке самого высокого отвала - деревянное строение с антеннами.
   - Это и есть... станция, - пропыхтел совсем задохнувшийся Дэмон. - Она стоит... на сорока тысячах тоннах магнитной руды. Естественный конденсатор, понимаете? Весь холм-огромная сеть проводов. Когда-нибудь расскажу нам подробнее. Помогите мне взобраться.
   Они вскарабкались по сыпкой тропинке; крупный щебень с шорохом скатывался из-под ног; но вот наконец и станция...
   Прокоп остановился как вкопанный, не веря собственным глазам: да ведь это - его лаборатория, оставленная в поле над Гибшмонкой! Во г и некрашеная дверь, несколько более светлых досок после починки, сучки, похожие на глаза... Ничего не понимая, Прокоп провел рукой по косяку: конечно, вот он, ржавый согнутый гвоздь, Прокоп сам когда-то вбил его!
   - Откуда это здесь? - еле слышно пролепетал Прокоп.
   - Что "это"?
   - Этот домик?
   - А, он здесь уже много лет, - равнодушно проговорил Дэмон. - А что такого?
   - Ничего.
   Прокоп обошел вокруг домика, ощупывая стены, окна. Ну да, вот трещина в доске, разбитое стекло в раме; здесь выпал сучок, так и есть, и дырка изнутри заклеена бумагой. Дрожащей рукой водил он по знакомым убогим приметам; все так, как было, все так...
   - Ну, осмотрели? - подал голос Дэмон. - Отоприте, ключ у вас.
   Прокоп сунул руку в карман. Конечно, вот он, ключ от его старой лаборатории... той, что осталась дома; вставил ключ в висячий замок, отомкнул, вошел внутрь, и - как дома - машинально протянул руку влево, повернул выключатель, у которого был гвоздик вместо головки - как там, дома. Дэмон вошел следом. Боже, вот и моя койка, до сих пор не постланная; мой умывальник, кувшин с отбитым краем, губка, полотенце, все... Прокоп посмотрел в угол - тут и старая чугунная печурка, и труба, подвязанная проволокой, ящик с угольной крошкой, а там - продавленное колченогое кресло, из сиденья торчат волос и пружины. А вот и щель в полу, и прожженная половица, и шкаф, платяной шкаф... Он открыл дверцу; в шкафу висели чьи-то измятые брюки.
   - Неказисто здесь, - заметил Дэмон. - Наш телеграфист такой... в общем, чудак. А что вы скажете насчет аппаратов?
   Прокоп, которого не покидало ощущение, будто он все это видит во сне, повернулся к столу. Нет, этого у него не было, тут что-то совсем другое: вместо химической утвари на одном конце стола стояла двенадцатиламповая корабельная радиостанция; рядом лежали наушники, приемник, конденсаторы, вариометр, регулятор, под столом находился обыкновенный трансформатор; а на другом конце...
   - Это, первое, - нормальная станция, для обычных разговоров, - объяснил Дэмон, - а второе и есть наш передатчик затухающих искр. С его помощью мы посылаем антиволны, противотоки, искусственные магнитные бури - назовите как хотите. Вот и вся наша тайна. Вы разбираетесь в таких вещах?