Челяев Сергей. Ключ от снов (Ключи Коростеля - 3)

   - Ты и это знаешь? - изумился Ян, и в это время ворона громко закаркала. Старик выслушал птицу и покачал головой.
   - Все верно, госпожа Ралина, все верно. Я совсем забыл, что у тебя тоже есть маленький долг перед твоей внучкой. Тогда поспешим. Я помогу тебе обрести невидимые крылья.
   И старик низко поклонился Яну.
   - Прощай, Ян Коростель! Прощай и не помни зла, ведь это отчасти из-за меня ты оказался вовлечен в такое, чему не поверит никто и никогда, а особенно твои будущие соседи и родственники. Да лучше им этого и не говорить, уж поверь мне. Будь счастлив!
   И под ногами старика ожил костер. Сперва из земли пробились маленькие язычки пламени, затем оно стало разгораться все сильнее и ярче, и тут же образ старика в зеленом плаще стал тускнеть и расплываться прямо на глазах Коростеля.
   - Постой! - закричал Ян. - А как я попаду в этот дом, если все, что ты сказал - правда?
   - Это проще простого, - донесся уже издали тихий голос. - У тебя же есть ключ.
   - Этот? - Коростель изумленно схватился за ключ. - Так значит это - ключ от Моего Дома?
   - Да, - тихо прошептал ветер над его головой. - Это - ключ от Твоих Дверей. Тех самых, за которыми - Сны...
   Через минуту оба столбика уже были объяты гудящим пламенем. Старик исчез, и ворона тоже. Коростель замотал головой, чтобы удостовериться, что все происшедшее - не очередной сон наяву. И тут он почувствовал, что ключ на груди заметно потеплел. Он осторожно сунул руку за пазуху и тут же почувствовал, как ее возмущенно оттолкнули маленькие лапки. Ключ был теплым уже давно, и мышонок, пригревшийся возле него, наотрез отказывался делиться теплом с кем бы то ни было, даже - со своим хозяином.
   Ветер подул над его головой. Кроны далеких сосен тревожно зашумели, и Ян поежился не то от холода, не то - от ощущения ледяного холода, постучавшегося вдруг в его сердце.
   "И что же, ты так просто возьмешь и уйдешь?" - спросил невидимый голос в его сердце. "И оставишь здесь великую силу, которую разлил Птицелов, и не сумел собрать?"
   "Это не моя сила", - ответил Коростель невидимому собеседнику. Быть может, это была Черная Душа его перевоплотившегося дома, а может быть - та часть души его собственной, которую он всю жизнь загонял под лавку, не давая ей ни пикнуть, ни поднять голову, страшась встретиться с ее глазами? - "У меня, если хочешь знать, вообще уже никаких сил тут с вами не осталось. Как бы я хотел, чтобы вы все раз и навсегда оставили меня в покое - сны, голоса, заклятия, ключи, незваные гости и великие дела! Неужели они никак не могут без меня обойтись, скажи на милость? И как же тогда они обходились без меня прежде?"
   "У каждого бывает в жизни час, когда нужно и должно сделать выбор", ответил невидимый голос. "Иные идут к этому часу всю свою жизнь, бросая на алтарь все, что у них есть, а другие попросту растягивают этот час на сотни и тысячи маленьких, крохотных и зачастую - ничего не значащих и ни к чему не обязывающих решений, томительных расчетов, изнурительных сомнений. А ты сейчас можешь выиграть все! А уйдя и отказавшись от Силы, можешь совершить величайшую ошибку в своей жизни, и все оставшееся время будешь корить себя и отчаянно желать все вернуть обратно! Взвесь на весах судьбы свое Сегодня и свой день завтрашний, Ян Коростель. И воспользуйся тем, что разлито вокруг тебя, щедро и безрассудно. Ты можешь стать этим сосудом, стоит тебе только захотеть. Все случится само собой. Подумай!"
   "Нет", - ответил Ян. "Нет, Сигурд, ты ошибся. Я никогда не сделаю этого. Никогда".
   "Почему?" - скорбно спросила тишина.
   - Потому что я не хочу быть ничьим сосудом, - вслух сказал Коростель и покачал головой. - Я вообще не хочу быть сосудом. Ни для чего. А особенно - для Силы. Прощай, Птицелов! Пусть уж лучше я останусь слабым. Простым слабым человеком. Представь себе, я так хочу.
   "Глупец!", - прошелестела тишина ему в спину. "Если бы ты им был..."
   Но Ян Коростель по прозвищу Дудка уже не слышал этих слов. Он плотнее запахнул полушубок, подобрал с земли кривую и сучковатую палку, которая могла сойти за оружие только при очень большом приближении, и бодро зашагал, обходя кучи еще дымящихся обугленных досок и мягкой серой золы, покрывающей место его прошлой жизни, словно горьким и печальным снегом. Но у самого забора, или вернее, того, что от него осталось, он вдруг остановился, вспомнив. Ян расстегнул крючок полушубка, сунул в кислое овчинное тепло руку и коснулся худенькой шелковистой спинки.
   - Ты не спишь, приятель?
   Ответом ему был утвердительный и весьма сонный писк. Коростель улыбнулся и потрепал мышонка по загривку, слегка дернув его за куцый хвостик, свернутый длинным тонким колечком. Писк стал сердитым, но Ян не унимался, пока из рубашки не показалась заспанная серая мордочка.
   - Извини, приятель, - сказал Ян. - Я, похоже, буду менять место своего жилья. Ты как на это посмотришь? Со мной?
   - А ворон там нет? - широко зевнул малюсенький ротик, который вновь обрел дар человеческой речи. Пипка за всю свою короткую жизнь никогда не видел кошек, зато весьма опасался ворон - своих единственных врагов после огня.
   - Если и есть, то мы их не пустим в дом, - твердо пообещал Коростель. - На этот счет можешь быть спокоен.
   - Тогда я с тобой, - согласился бесхитростный мышонок. - У тебя, кстати, ничего нет погрызть?
   - Я бы и сам от чего-нибудь такого не отказался, - сокрушенно развел руками Коростель. - Но, увы, чего нет, того нет. Потерпишь, пока доберемся?
   - Придется, - покладисто сказал Пипка. - Только ты уж поторопись. А пока я еще посплю, если можно. А то от этого огня я страсть как перепугался. А как только я очень сильно перепугаюсь, меня отчего-то всегда сильно так в сон клонит! Но как придем, ты меня обязательно разбуди, ладно?
   - Ладно, - улыбнулся Коростель. - Обязательно разбужу. А пока спи, малыш! Все будет хорошо.
   И он ласково погладил мышонка. Пальцы его нежно коснулись теплой шерстки, и в этот миг...
   "Это ты?"
   Ян похолодел. Его вмиг прошиб холодный пот, и где-то слева сильно кольнуло. Может быть - впервые в жизни.
   Он вспомнил, как в ту ночь, когда к нему во двор конь привез раненого седока, он оставил его в лесу, как и велел друид, и вернулся домой. Уже во дворе он, помнится, видел на притолоке эту злополучную миску с водой. Но тогда Ян настолько замерз и измучился душой, что только взглядом по ней скользнул и скорее побежал в дом. Дверь сразу отворилась, из комнаты пахнуло теплом, и он шагнул внутрь, поспешно задвинув засов. И тогда, именно тогда он явственно услышал этот голос. Голос своего дома.
   "Это ты?" - спросил дом, и в голосе его была тревога. "Угу," - буркнул Ян, поспешно раздеваясь на ходу и желая лишь одного - как можно скорее запрыгнуть в теплую постель.
   Это был голос его дома. Того, что сейчас лежал за спиной грудой углей и праха. У Коростеля перехватило горло.
   "Это ты?"
   - Да, - прошептал Ян, сглотнув горький комок. - Это я.
   И слезы, так долго сдерживаемые горем, гордостью, возрастом, мужеством и еще бог знает чем, хлынули у него из глаз. Ян устыдился и закрыл лицо рукой.
   "Не плачь. Не надо, хозяин. Ты ведь жив, а это - главное. А я вот... видишь..."
   Ян закивал, не в силах выговорить ни слова. Поток рыданий сотрясал его душу. Никогда, наверное, ему не было так горько, даже когда он увидел похищенную Руту, когда увидел стоящего с ней рядом Молчуна, и когда подумал, что весь мир разлетелся вдребезги от непостижимой, вселенской несправедливости. Даже мышонок у него за пазухой проснулся на мгновение, но тут же вновь сладко заснул, крепко обхватив теплый ключ всеми четырьмя лапками и длинным облезлым хвостиком.
   А слезы, что сотрясают нам души, они же их и омывают, унося с собой самую первую боль, горечь, страх! Коростель отнял руки, смахнул предательские слезы и оглянулся, несмотря на все обычаи и дурные приметы. Дымы над его бывшим домом уже не были так высоки, земля, которую посыпала сухая белая крупка поземки, не казалась такой черной и страшной, как прежде, пустота на месте его дома уже не зияла такою же раной в его сердце. И только эхо голоса его дома все звучало в нем, не переставая ни на миг.
   "Ты ведь жив, а это - главное. А я вот... видишь..."
   - Ничего, - горько сказал Ян Коростель и упрямо взметнул подбородок. Ничего... Мы еще сюда вернемся.
   Через минуту он уже шагал в сторону правой излучины реки, где ее русло было немного поуже. Кроме того, оттуда лежал прямой путь на Аукмер. Коростель сильно прихрамывал, но думал, что если лед крепок и ему удастся быстро перебраться на тот берег, к вечеру он достигнет города. От дома до реки было недалеко, и скоро Коростель уже стоял на берегу. Над рекой стоял густой молочный туман. А на другом берегу реки стоял чудинский воин, который тоже только что вышел из леса. Он смотрел на Яна оценивающе, поскольку союзные воины всегда подозрительно относятся к человеку без оружия, не без оснований опасаясь увидеть в нем какого-нибудь хитрого и коварного колдуна.
   И Ян растерялся. Кривая палка в его руке могла послужить оружием разве что от ворон и собак. В открытом поединке с белоглазым чудином, вооруженным огромным мечом и щитом, перекинутым за спину, у него не было никаких шансов. Он проклял себя за самоуверенность, обернулся и...
   Меж высоких сосновых стволов, неудержимо рвущихся в небо, мелькнуло что-то. Затем Коростель увидел две высокие фигуры, и двое чудинов в черных одеждах и кожаных доспехах вышли из безмолвного леса как привидения. Их силуэты были размыты, фигуры воинов казались в предутреннем тумане увеличенными, неестественными, жуткими. Их было двое, затем вышел еще один. И совсем рядом, из заснеженных кустов прибрежного ракитника вышел коренастый крепыш, охотник-саам. Воины смотрели на него угрюмо, один злобно улыбался. Но ни одного зорза среди воинов Севера не было. Ян смотрел на них, сжимая в руке бесполезную палку. Он понял, что проиграл в игре, в которую вовсе и не собирался ввязываться.
   "Может быть, удастся как-нибудь договориться", - мелькнула у него мысль, но в этот миг саам спустил тетиву. Стрела была выпущена явно с целью попугать. Она прошла впритирку с головой Коростеля, а столь опытному стрелку, как житель озер, славящийся метким глазом и твердой рукой, попасть в Коростеля с такого близкого расстояния наверняка не составило бы труда. Воины расхохотались, когда Ян испуганно присел, еще чувствуя на лице легкое дуновение пролетевшей рядом верной смерти. Они играли с ним, как кошка с мышью. Вернее - как стая кошек.
   Тогда Коростель вскочил и побежал на лед. В это же время чудин с противоположного берега тоже побежал ему навстречу. Он легко преодолел несколько торосов, перепрыгнул одну или две полыньи и на бегу выхватил меч. Ян в замешательстве остановился, почувствовав себя оленем, попавшим в волчью западню.
   Чудины и саамский лучник явно наслаждались этой сценой охоты на человека. Лучник наладил новую стрелу, намереваясь добавить остроты в сюжет, и чудины одобрительно загалдели, наперебой советуя, куда для начала метить сааму, чтобы не убить свою жертву сразу, а только слегка подранить. И в этот миг совсем рядом с Коростелем раздался громкий треск. Лед, с виду такой крепкий и толстый у берега, разом провалился под коваными сапогами чудина. Тот взмахнул руками, пытаясь ухватиться за край образовавшейся проруби, но она все росла и росла, и новые трещины обрушивали в черную воду льдины вокруг тонущего. То ли воин был скверным пловцом, то ли растерялся от неожиданности, когда добыча была уже так близка, но уже через несколько мгновений он с отчаянным воплем ушел под воду, и плавающие льдины тут же сомкнулись над его головой.
   Воины закричали от страха и злобы. Коростель, все еще не в силах оторвать взгляд от зловещей проруби, почувствовал, как над рекой посветлело, хотя леса еще продолжали темнеть вокруг реки в ожидании рассвета. Затем речной лед осветило вновь, и Коростель, подняв голову, увидел высоко над рекой луну. Она была огромна, почти белого цвета, и ее сияние проливалось на противоположный берег, как потоки воды. Там, у прибрежных кустов, словно вспыхнуло ослепительное белое пламя, и странная светлая дорожка быстро побежала по льду, словно кто-то пустил с того берега зеркальцем огромного лунного зайчика. Полоса света стремительно пересекла скованную льдом реку и застыла в ожидании.
   Чудины вновь заорали, и кто-то из воинов стал быстро бормотать заклятья против лунных духов. Коростель же стоял, не в силах осмыслить то, что сейчас остановилось перед ним. Он совершенно онемел и изумленно смотрел на реку.
   Между двух речных берегов его родной реки, на которой он столько раз купался и рыбачил, повисло и тихо подрагивало странное мягкое сияние. Оно начиналось где-то там, на другом берегу, и заканчивалось узенькой дорожкой прямо возле его ног. Испарения тумана заволокли противоположный берег, и светящийся мостик исчезал среди кустов, окутанных белым неподвижным дымом. Дрожащий призрачный свет был необыкновенного желтого цвета, каким бывает лунное сияние над рекой тихими летними ночами.
   "Да это же - лунная дорожка!", - поразился Ян. Он прежде всегда считал, что лунная дорожка может быть только над текущей рекой, что она не может, подобно радуге, раскинуться меж берегами, да еще и улечься на речном льду как тропинка, проторенная невесть кем. Теперь он уже не видел и луны в небе - она погасла, оставив в вышине только мелкую соль гаснущих звездочек, рассыпанную над лесом. Небо уже посветлело, наверное, уже пришел рассвет, невидимый в белом небе зимы. Лишь кое-где в небесах медленно ползли чернильные ночные тучи, которые шаловливо разрывали в клочья высокие ветра. И Коростель вспомнил слова Травника.
   - А если смерть все-таки окажется хитрее, Симеон? - спросил он тогда в лесной избушке на проклятом острове раненого друида. - Возьмет и перекроет тебе все пути отступления, каждую лазейку, что тогда?
   Ему в ту минуту казалось, что он припер-таки друида к стенке.
   - Что тогда? - усмехнулся Травник, а глаза его на мгновение заблестели.
   - Тогда ступлю на лунную дорожку, - сказал Симеон. - И стану подниматься понемножку!
   Так что же это значит, чуть не воскликнул Коростель, забыв о притихших за спиной воинах, забыв вообще обо всем на свете. Выходит, это ко мне уже подступила Смерть? И лунная дорожка - ее предвестница? Но я-то ведь еще жив? Я - жив?!
   "Ты жив, а это - главное", - отозвалась память его сгоревшего дома. И Ян всхлипнул и шагнул на сияющую дорожку.
   Он не знал и не помнил потом, побежали за ним чудины или так и остались на берегу, охваченные суеверным ужасом; пускали ли вслед ему стрелы, надеясь достать хоть так ускользнувшего от них проклятого колдуна; посылали ли проклятья ему вслед или в страхе разбежались, увидев, как человек вдруг окутался сиянием и растаял в жутком огне злой луны, которую этот чародей умудрился заставить служить себе. Ян шел как во сне, не видя ни сияющего льда под ногами, ни призрачных теней по бокам дорожки, что-то шепчущих, окликающих его и тихо смеющихся вслед. Он перешел по лунной дорожке на тот берег и едва ступил на сухой прибрежный лед в кустах высохшего тростника, как его тут же оставили все чувства. Ян ничего не слышал, не видел, не ощущал, не знал, не хотел. Его тело уже не слушалось ничего и никого, желая лишь одного отдохновения. Коростель почувствовал, как лес и берег бешено закрутились у него перед глазами, а сияющая дорожка стала стремительно сворачиваться под ногами. А в следующее мгновение Ян уже лежал на снегу, и глаза его закрывались сами собой - так тихо, но неуклонно убаюкивала его магия Другой Дороги, берущей свое начало из лунного света.
   Охотник-саам что-то залопотал, показывая рукой своим товарищам туда, где только что пролегала лунная дорожка. В этом месте на реке вспухла широкая черная полоса, по ней быстро побежали огромные трещины, и через миг от одного берега до другого вскрылся лед. Река вздрогнула, просыпаясь от ледяного плена, огромные льдины вздыбились, и, освобожденная, хлынула темная речная вода. Она быстро топила льдины, и река возбужденно дрожала в ожидании забытого и удивительного чувства, которое в полной мере знакомо только движущейся воде течения.
   Лунная магия усыпила не только Яна, но и Пипку, пригревшегося у него на груди. Поэтому когда Коростель, наконец, открыл глаза и с удивлением огляделся, мышонок по-прежнему продолжал спать. Вокруг уже было очень светло - стояло то ли позднее утро, то ли ранний полдень. Обернувшись на реку, Коростель увидел пустой противоположный берег. Да и кто бы рискнул переправляться сейчас через реку, которая разрушила свой ледяной панцирь и теперь задумчиво поигрывала толстыми и широкими льдинами, словно решая, ожить ли ей окончательно или же вновь погрузиться в сладкий зимний сон.
   Что ж, сказал себе Коростель, мне, наверное, уже никогда не понять, что же произошло со мной на этой реке. Тогда что и остается, как не положиться на судьбу? Он отряхнулся от тростниковой пыли, проверил за пазухой ключ и мышонка, который, видимо, решил выспаться на всю жизнь вперед, и зашагал в лес.
   В чащах отчего-то сильно пахло дымом и гарью. Видимо, где-то слева сквозь лес прошел нешуточный пожар. Коростель на миг призадумался, мог ли это перекинуться сюда огонь от его дома, но тут же отбросил это предположение. Слишком широка была река, да и от дома до реки вряд ли донес бы искры даже самый настойчивый и самоуверенный ветерок. Поэтому не думай об этом далеком лесном пожаре, сказал он себе, а думай обо всем остальном, что ты должен решить и узнать в том городе, где тебя будут все ждать.
   И Коростель побрел вперед, забирая все дальше вправо. Он не знал, что в тот миг слева от него, совсем недалеко, в сгоревшем лесу, усеянном мертвыми деревьями и телами убитых северных воинов, остались его друзья - Травник, Эгле и Март. Но Яна уже властно вела его судьба, а друидам только еще предстояло ухватиться за спасительную руку справедливого провидения.
   ГЛАВА 12
   ОГОНЬ И ВОСК
   - Ты ведь мне снишься, бабушка, правда? - пролепетала Эгле. Она знала, что это не могло быть ничем иным, кроме как сном. Последним, что она помнила, было падающее дерево, больно хлестнувшее ее ветвями, прежде чем на нее обрушился тлеющий ствол. Но, удивительное дело: сейчас она совсем не чувствовала боли, хотя сквозь ткань плаща на плече и боку темнели и ширились влажные пятна. Старая Ралина тоже не обращала на них никакого внимания, хотя в бытность их жизни в Круге, во Вдовьем скиту, друидесса весьма болезненно реагировала на ее малейшие царапины и ссадины на коленках - неизменные спутники веселого и непоседливого девчоночьего нрава. Они сидели у костра, грелись и смотрели на тихую игру багрово-черных углей. Как она здесь очутилась, Эгле не знала и не могла вспомнить, сколько ни напрягала свою девичью память.
   - Это не сон, - улыбнулась старая друидесса. - Ты - в безвременье.
   - Разве такое может быть? - пожала плечами Эгле, и ей показалось, как где-то далеко, внутри нее откликнулось раненое плечо, заныло и задергало. Ралина внимательно посмотрела на нее, и боль сразу утихла, словно тело девушки, пробудившись на миг, уснуло вновь.
   - Очень редко, - согласилась прабабка. - Почти никогда. Разве что только в последние минуты жизни.
   - Значит, я, наверное, умираю, - безучастно проговорила Эгле. Ей почему-то было сейчас безразлично, что будет с ней, потому что больше не существовало ничего, кроме этой ночи, теплого костра и глубоких, завораживающих и по-прежнему таких строгих глаз той, что в жизни заменила ей и отца, и мать.
   - Нет, милая, ты будешь жить долго, - улыбнулась старая волшебница молодой. - Ухожу я.
   - Я в это не верю, - возразила Эгле. - Ты уже столько раз уходила, бабушка Ралина, столько раз я получала известия о том, что ты пропала или погибла... Ты - вечная, ты - моя вечная, строгая бабушка Ралина, и будешь со мной всегда.
   - Все так, внученька, все так... - прошептала друидесса, и глаза ее на мгновение увлажнились. Но затем старуха сердито тряхнула головой, словно отмахиваясь от капель надоедливого дождя, и глаза ее сверкнули.
   - У нас мало времени, моя милая. Поэтому ты должна выслушать то, что я сейчас собираюсь тебе сказать.
   - Разве мы куда-то спешим? - завороженно, как во сне, пробормотала Эгле.
   - Да, только отныне наши пути разойдутся. Но прежде - выслушай, потому что мне нелегко будет об этом рассказывать.
   - Хорошо, бабушка, - пролепетала Эгле. - Тогда ты говори, а я буду тебя слушать. Но только, пожалуйста, поскорее - меня отчего-то ужасно клонит в сон.
   - Это не беда, - вновь ласково улыбнулась Ралина. - Даже если ты уснешь, ты все равно будешь меня слышать. Хорошо, мой птенчик?
   Эгле кивнула, и Ралина, подсев к внучке поближе, взяла ее за руку. Молодая друидка шевельнула пальчиками, отвечая на ласку, но старая волшебница мягко и в то же время настойчиво заставила ее распрямить ладонь и легким движением сняла с безымянного пальца внучки маленькое колечко из тусклого белого серебра. Эгле вопросительно взглянула на друидессу, но та успокоительно кивнула ей.
   - Время этого колечка уже на исходе, моя милая. Ты выросла, и должна приобщиться к другой мудрости и, увы, к совсем другой печали. Их ты не разглядишь ни в каком зеркале, даже - если это самый большой осколок.
   - Ты... знаешь? Да, бабушка? - глаза Эгле стали круглыми как две темные пуговицы.
   - Что ты заглядывала в Зеркало Валанда? Конечно...
   Старая друидесса улыбнулась, но по ее лицу на мгновение пробежала тень, словно легкий ветерок шаловливо вспенил и без того волнующуюся водную гладь.
   - Значит, от тебя действительно ничего нельзя скрыть, - покачала головой девушка и виновато опустила голову.
   - А ты разве сомневалась? - усмехнулась старуха. - У любого, кто хоть раз глянул в зеркало Валанда, навеки поселяется в глазах его свет. И еще - печаль.
   - Да, ты права, бабушка Ралина, - прошептала Эгле. - Печаль такая, что, кажется, горше нет.
   - Как бы ни было горько в твоей жизни, мой птенчик, всегда найдется еще большая, еще горшая тоска, - возразила старая друидесса. - И то, что ты сейчас узнаешь, может оказаться для тебя трудным испытанием.
   - Я слушаю тебя, милая бабушка, - кивнула Эгле и непроизвольно всхлипнула. Друидесса поджала губы.
   - Ты ведь не знаешь своих родителей, верно?
   - Ты для меня и мать, и отец, и семья, и друзья, - проговорила Эгле и слабо улыбнулась - слова, некогда казавшиеся ей такими важными и чуть ли не священными, теперь выглядели ничего не значащей, заученной фразой.
   - Так будет не всегда, и ты это знаешь, - ответила друидесса. - Но я хорошо помню твою мать.
   - Ты всегда рассказывала мне о ней, когда я тебя просила, - прошептала девушка.
   - Тогда приготовься услышать то, чего я тебе не говорила еще никогда, сурово проговорила Ралина и взяла ее руку в свои сухие и холодные ладони.
   - Твоя мать умерла при родах, и ты это отлично знаешь, - сказала друидесса и прикрыла глаза. - Твой отец был достойный человек, но так случилось, что он погиб всего лишь за несколько недель до твоего появления на свет, птенчик. Боюсь, что его смерть ускорила роды и их... печальный исход. Твоя мать, и я сейчас это знаю, не хотела жить. Она больше не видела в своей жизни смысла.
   Эгле была бледна как бумага. Ралина открыла глаза и остро посмотрела на внучку.
   - Мужчина значит очень много для женщины, тем более - любимый. Много - но не все, девочка. После откровений, подсмотренных в осколке Зеркала Валанда, ты, похоже, это тоже поняла.
   - Я очень любила Збышка, бабушка... - прошептала Эгле. - Но в Зеркале я увидела другого. А ведь стекла Валанда не ошибаются, верно?
   Некоторое время друидесса испытующе смотрела на внучку, после чего покачала головой.
   - Стекла тоже ошибаются, но - реже. А вот люди - чаще.
   - Почему ты заговорила об этом вновь, бабушка? - упрямо вздернула подбородок Эгле. - Мы уговорились с тобой раз и навсегда - больше об этом не говорить. Мне так... легче.
   - Тебе-то? Пожалуй, да, - согласилась старая волшебница. - Но послушай, что я тебе скажу, и, быть может, ты изменишь свое мнение. Ты появилась на свет в Круге, во Вдовьем скиту. Это - место твоего рождения. Так думают все.
   - А разве... это не так? - удивилась Эгле, на лице которой все еще оставалась тень досады от упоминания имени молодого друида.
   - И так, и нет, - молвила Ралина. - Когда у твоей матери начались схватки, повитуха осмотрела ее - твоя мать к этому времени уже лишилась чувств - и сказала мне, что роженица вряд ли выживет. Ошибки быть не могло - эта почтенная женщина была мастерицей своего дела. Она пользовала всех женщин Круга, что были на сносях, и я поверила ей безоговорочно. Кроме того, - друидесса вздохнула, я обратилась к магии и увидела у твоей матери прерывающуюся линию судьбы. Разрыв увеличивался с каждой минутой, и уже никто не был в силах соединить ускользающие концы жизни. Твоей матери оставалось жить несколько минут. И тогда я решилась - и перенесла ее на Другую Дорогу.
   - Ты сумела открыть Другую Дорогу? - со страхом и недоверием воскликнула молодая друидка.
   - Мне не было резона ее открывать, - усмехнулась старая друидесса, - у меня есть своя.
   - Разве это возможно? - Эгле была поражена.
   - Как видишь, - сухо молвила старуха. - Это - достояние каждого властителя Круга, и я - не исключение. Я получила Другую Дорогу, когда была избрана и прошла испытания. Всего лишь одно короткое заклинание.
   Друидесса горько усмехнулась: видно было, что это воспоминание напомнило ей о чем-то трудном и горьком, что сопутствовало Ралине всю ее долгую и многотрудную жизнь.