Черри Кэролайн. Подвальная станция

   Он пробирался сквозь видения, которые свелись теперь только к постыдным воспоминаниям, сквозь путаницу страданий и опустошенности. В данный момент он ни на что не был способен. Он хотел уйти куда-нибудь и спокойно болеть — он мог бы позвонить Ари и сослаться на то, что он нездоров, действительно, нездоров, он не лжет, она может пригласить его в другой раз, когда…
   О, Господи. А как же соглашение, по которому его пускают к Гранту. А как же договоренность, согласно которой Гранту обещают свободу. Она может стереть сознание Гранта. Она может сделать все, что угодно. Она угрожала Джордану. Все зависело от него, а он даже не мог поделиться с Грантом (по крайней мере пока Грант в таком состоянии).
   Он втянул воздух и отправился по дорожке, которая, поворачивая за угол, выводила к главному входу — приближался реактивный самолет. Он слышал его. Это было обычным делом. РЕЗЬЮН-ЭЙР летал при необходимости, не говоря уже о регулярных еженедельных рейсах. Идя по посыпанной гравием и обсаженной кустами дорожке к главному фасаду, он видел, как самолет сел. От дверей отъехал автобус и промчался мимо него вниз, по направлению к главной магистрали. Едет забрать кого-то, прилетевшего на самолете, решил он, недоумевая, кому это в Доме понадобилось спешить вниз по реке во время этой неразберихи.
   Он вошел через автоматические двери, сунув свою карточку-ключ в щель, снова прикрепил карточку к своей рубашке и сразу направился к лифту, чтобы подняться в свою квартиру.
   Как только войдет, надо будет первым делом позвонить Джордану и сказать ему, что Грант поправляется. Он считал, что у него будет время позвонить из больницы, но Грант не хотел расставаться с ним даже ненадолго, а ему не хотелось огорчать его.
   — Джастин Уоррик.
   Он повернулся и посмотрел на агентов Службы безопасности, связывая их присутствие с самолетом и автобусом, и моментально приходя к мысли, что, должно быть, кто-то прибыл.
   — Пройди с нами, пожалуйста.
   Он указал на кнопки лифта.
   — Я просто собираюсь подняться в свою комнату.
   — Пройди с нами, пожалуйста.
   — О, черт, позвоните начальству, спросите своего Инспектора. — Не смейте прикасаться ко мне! — закричал он, когда один из них шагнул к нему. Однако они схватили его за руки и поставили к стене. — Боже мой, — произнес он, испуганный и раздраженный, в то время, как его тщательно обыскивали. Это была ошибка. Они — эйзи. Они неправильно поняли полученные инструкции и сейчас зашли слишком далеко.
   Они завели ему руки за спину, и он ощутил холод металла на запястьях.
   — Эй!
   Наручники защелкнулись. Они заставили его развернуться и повели через холл. Он заартачился было, но они толчком заставили его двигаться по коридору к отделу безопасности.
   Господи. Ари выдвинула обвинения. Ему, Джордану, Крюгеру, всем, связанным с Грантом. Именно так и случилось.
   Он шел туда, куда они его вели, по коридору в кабинет со стеклянными дверями, к Инспектору.
   — Туда, — сказала она, махнув рукой в глубину кабинета.
   — Что, черт возьми, здесь происходит? — потребовал он ответа, пытаясь блефовать, так как ничего другого не оставалось. — Черт возьми, позвоните Ари Эмори!
   Но они провели его через спальные двери, снабженные специальным замком, втолкнули в комнату с голыми бетонными стенами и захлопнули дверь.
   — Черт побери, вы должны хотя бы предъявить мне обвинения!
   Ответа не было.
   Тело было абсолютно замороженное, слегка изогнувшееся, лежащее ничком прямо возле двери в подвал. Поверхности всех предметов в подвале были все еще покрыты изморозью, к ним было больно прикасаться.
   — Кусок льда, — пренебрежительно сказал следователь и зафиксировал сцену своей камерой. Это возмутило бы Ари до глубины души, подумал Жиро и поглядел на тело, по-прежнему неспособный поверить, что Ари больше не двинется, что отвердевшие конечности, остекленевшие глаза и полуоткрытый рот не вернутся к жизни. На Ари был свитер. Как и все исследователи, работавшие в этой устаревшей холодной лаборатории, она не надевала ничего более теплого. Однако никакой защищающий от холода костюм не спас бы ее.
   — Она работала при закрытой двери? — Полицейский из Моривилля, маленького городка, в котором только и имелись представители Закона на тысячи миль во все стороны, положил руку на дверь подвала. Даже от этого легкого прикосновения она начала захлопываться. — Проклятье. — Он толчком остановил ее, аккуратно выравнял и осторожно отошел.
   — Здесь имеется переговорное устройство, — сказал Петрос. — Эта дверь захлопывалась рано или поздно; большинство из нас… все мы знали о ней. Когда вы оказываетесь запертым, вы вызываете службу безопасности или офис Страссен, и кто-нибудь спускается и вызволяет вас отсюда, все это пустяки.
   — На этот раз оказалось сложно. — Детектив — его звали Стерн — протянул руку и стукнул кулаком по кнопке интеркома. Защитный слой раскололся как восковой. — Мороз. Мне понадобится это устройство, — обратился он к ассистенту, который следовал за ним со скрайбером. — Кто-нибудь слышит?
   Из устройства не доносилось ни звука.
   — Не работает.
   — Может быть, дело в холоде, — сказал Жиро. — Никакого звонка не было.
   — Вы узнали о каких-то неполадках прежде всего из-за падения давления?
   — Да, из-за давления в танке с жидким азотом. Техники обнаружили. Мне позвонили через минуту или около того.
   — Нет ли здесь местной аварийной сигнализации?
   — Она звенит — вот отсюда, — ответил Жиро, указывая на устройство на стене. — Никто тут не работает. Акустика здесь такова, что невозможно определить, откуда доносится звук. Мы не знали, пока нам не позвонили техники насчет азота. Тогда мы поняли, что это в криогенной лаборатории. Мы прибежали сюда и открыли дверь.
   — Хммм. И эйзи здесь не были. Только Джордан Уоррик. Который уже вернулся наверх, когда выключили сигнал тревоги. Мне нужно заключение по поводу этого переговорного устройства.
   — Мы можем сделать это, — сказал Жиро.
   — Лучше, если это сделают в моей службе.
   — Ты здесь официальное лицо. Это не в твоей юрисдикции, капитан.
   Стерн посмотрел на него — крепко сложенный, суровый мужчина с умными глазами. Достаточно умными, чтобы знать, как Резьюн бережет свои секреты.
   И чтобы знать, что за решением может последовать либо повышение по службе, либо серьезные неприятности, поскольку Резьюн имеет друзей в департаменте внутренних дел.
   — Я думаю, — сказал Стерн, — лучше мне поговорить с Уорриком. — Это был предлог, чтобы перейти к беседам с отдельными лицами. Первым импульсом Жиро было последовать за ним и попытаться скрыть то, что должно было остаться в тайне. А следом пришла настоящая паника, внезапное осознание того, какое бедствие обрушилось на Резьюн, на все их планы, один тот факт, что мозг, бывший столь активным, хранивший столько секретов — теперь не более, чем глыба льда. Тело в таком замороженном виде невозможно перевозить с должным достоинством. Даже эта простая необходимость превращалась в нелепую проблему.
   А Корэйн — это ведь уже утром будет всюду на первых полосах.
   Что же нам делать? Что нам теперь делать?
   Черт возьми, Ари, что нам делать?
   Флориан ждал, сидя на скамейке в приемной в западном крыле больницы. Он опустил локти на колени, свесил голову на руки и плакал, потому что ничего больше не оставалось делать, полиция держит Джордана Уоррика взаперти и не позволяет ему находиться возле Ари, за исключением того ужасного момента, который заставил его поверить, что это правда. И мир стал другим. И указания шли от Жиро Ная: явиться для тайпирования.
   Он понимал это. Явиться к Инспектору, правило, знакомое ему еще с детства: существовали ленты, чтобы справиться с горем, чтобы уничтожить сомнения — ленты, разъясняющие мир, и его законы, и его правила.
   Однако утром Ари по-прежнему будет мертва, и он не знал, смогут ли они сказать ему что-нибудь, что утешило бы его.
   Он бы убил Уоррика. Он так и поступил бы, если бы имел возможность выбирать; но у него был только клочок бумаги, направление на тайпирование, которое привело его сюда, успокоение эйзи; а он никогда не был так одинок и беспомощен, все инструкции отменены, все обязанности просто исчезли.
   Кто-то прошел по коридору и тихо вошел в приемную. Он поднял глаза навстречу подходившей Кэтлин, гораздо более спокойной, чем он сам — всегда спокойной, что бы ни случилось, и даже сейчас.
   Он встал и обхватил ее руками так, как в постели, где они спали вместе столько лет, что он и счет потерял; и в хорошие времена, и в ужасные.
   Он положил голову ей на плечо. Чувствовал ее руки, обнимающие его. В этой сплошной пустоте появилось что-то.
   — Я видел ее, — сказал он; но этого воспоминания он не мог вынести. — Кэт, что нам делать?
   — Мы уже здесь. Это все, что мы можем сделать. Другого места нет.
   — Я хочу ленту. Это так больно, Кэт. Я хочу, чтобы это кончилось.
   Она ладонями подняла его лицо и посмотрела ему в глаза. Ее собственные были голубые, таких не было ни у кого из его знакомых. Кэт всегда была более рассудительна. На мгновение он испугался — ее взгляд был бесцветным, как будто совершенно лишенным всякой надежды.
   — Это кончится, — сказала она и крепче сжала его. — Это кончится, Флориан. Это пройдет. Ты дожидался меня? Пойдем туда. Давай, заснем, хорошо? И больше не будет больно.
   За дверью послышались шаги, но люди проходили туда-сюда каждые пять минут, и Джастин, докричавшийся до хрипоты, сидел у холодной бетонной стены, сжавшись в комок, пока не услышал, что дверь отпирают.
   Тогда он попытался подняться на ноги, с трудом, опираясь на стену, выпрямился и стоя встретил охранников, пришедших за ним.
   Он не сопротивлялся. Он не произнес ни слова, пока его не привезли снова в ту комнату, со столом.
   За которым сидел Жиро Най.
   — Жиро, — хрипло проговорил он, и осел в ближайшее кресло с изогнутой спинкой. — Во имя Господа — что происходит? Они понимают, что делают?
   — Ты обвиняешься в соучастии в преступлении, — сказал Жиро. — Вот что происходит. Закон Резьюн. Ты можешь сделать заявление, добровольное. Ты знаешь, что должен подчиняться административным правилам. Ты знаешь, что тебя могут подвергнуть психоскопии. Я бы серьезно советовал тебе быть откровенным.
   Время замедлилось. Мысли разбегались; внезапное неверие, что такое могло произойти, уверенность, что произошло, что во всем виноват он, что его отец оказался из-за него втянутым — психоскопия все вынесет на поверхность.
   Все. И Джордан узнает. Они расскажут ему.
   Он хотел умереть.
   В этом медленном мире трудно было облекать в слова бешено проносящиеся мысли.
   — Ари шантажировала меня, — сказал он. Это продолжалось вечно, просто зависнув в молчании. Упомянуть Джордана и причину, по которой Гранту пришлось уехать? Могут они докопаться до этого? До какой степени я могу лгать? — Она сказала, что Грант может уехать, если я сделаю то, что она хочет.
   — И ты не знал о связях Крюгера с Рочером.
   — Нет! — Это было легко. Слова нанизывались одно на другое. — Предполагалось, что Крюгер обеспечит ему возможность спокойно уехать, потому что Ари угрожала повредить ему, если я… — если я не… — она… — Он начинал чувствовать тошноту. Ленточные видения нахлынули на него, и он откинулся назад насколько позволяли скованные руки и попытался ослабить этот узел в животе. — Когда Грант не добрался до города, я сам пошел к ней. Я попросил ее о помощи.
   — Что сказала она?
   — Она обозвала меня идиотом. Она рассказала мне о Рочере. Я не знал.
   — Вот так. И ты не пошел к своему отцу.
   — Я не мог. Он не знал об этом. Он бы…
   — Что он бы сделал?
   — Я не знаю. Я не знаю, как он бы поступил. Все сделал я. Он не имеет к этому никакого отношения.
   — Ты имеешь в виду похищение Гранта?
   — Ни к чему. Ни к Крюгеру. Ни к Рочеру. Ни к кому.
   — И Ари допустила, чтобы это произошло.
   Это звучало неправдоподобно. Ловушка, подумал он. Она допустила это. Может быть, она надеялась, что он справится. Может быть…
   … А может быть по другой причине. Она была помешана на этом. Она была.
   Но с Ари никогда точно не известно. Она разыгрывает эмоции с такой же легкостью, как большинство людей пользуются ключом.
   — Я думаю, что остальные вопросы мы зададим во время психоскопии. Разве что ты сам хочешь мне что-нибудь еще рассказать.
   — Кто будет проводить ее? — Были разные специалисты и ему было небезразлично, перед кем выкладывать подноготную.
   — Жиро, если мои показания запишут, Ари это не понравится. Она знает, где я? Знает ли она…
   Господи, неужели это какие-то хитрости между Ари и Жиро, неужели он схватил меня, чтобы добыть сведения против нее?
   — Я хочу поговорить с Ари. У меня назначена с ней встреча. Она наверняка интересуется, где я нахожусь. Если она не узнает, где я, она начнет…
   — Начнет что-нибудь против Джордана, может быть, даже такое, с чем сама потом не справится. Они расскажут ему. Жиро сам расскажет ему. Может быть, администрация хочет скомпрометировать Джордана, а может быть, это какая-то совместная акция Ари и Жиро, она — против меня, а Жиро против Джордана.
   О, Господи, о Господи! Во что я ввязался?
   —… Начнет спрашивать, где я. Слышишь?
   — Я так не думаю. И я собираюсь сам задавать вопросы. Ты самостоятельно пойдешь на процедуру или ты будешь создавать проблемы? Как ни крути, будет только хуже, если ты будешь сопротивляться. И ты понимаешь это. Я просто хочу тебе напомнить об этом.
   — Я пойду сам.
   — Отлично.
   Жиро встал, а Джастин подвинулся вперед и поднялся на подгибающихся ногах. Он наполовину окоченел от холода, а его мысли, цепляющиеся одна за другую, слились в безысходный круговорот.
   Он прошел через дверь, которую открыл перед ним Жиро, и пошел по коридору впереди него и двух ожидавших охранников в помещение, о котором он слышал всю свою жизнь, в комнату, очень похожую на больничную палату, в том крыле, куда эйзи ходили для настройки ленточных структур; зеленые стены, жесткая кушетка. В углу на подставке стояла камера.
   — Рубашку, — сказал Жиро.
   Он знал, что они хотели. Он стянул ее и положил на тумбочку. Он сел на кушетку и взял разъем у стоящего наготове эйзи, попытался помочь им приладить датчики, поскольку всегда делал это сам, когда прокручивал ленту, но координация подвела его. Он откинулся назад прямо на протянутые ему в помощь руки, почувствовал, как они укладывают его ноги на кушетку. Чувствовал, как они возятся с пластырями. Он закрыл глаза. Он хотел сказать Жиро, чтобы тот отослал эйзи, потому что то, что он должен рассказать, касалось Ари, и эйзи, которые услышат это, подлежат частичному стиранию памяти, другого выхода кроме стирания нет.
   Жиро задавал ему вопросы мягко, профессионально. Первые Джастин еще не осознавал. Но так продолжалось недолго. Он мог бы попасть в руки одного из техников, но Жиро был лучшим специалистом по допросам, о какой только можно мечтать — спокойным, не позволявшим эмоциям повлиять на ход допроса. Профессионал — и этим все сказано. И хотя Жиро ставил правду под сомнение, он по крайней мере пытался обнаружить, в чем она заключалась.
   Жиро так ему и сказал. И под наркотиками это казалось правдой.
   Жиро не будет шокирован действиями Ари. Он жил слишком долго и видел слишком многое. Жиро искренне сочувствовал ему и верил всему, что он говорил. Юноша с его данными, находящийся у Ари под рукой, — надо понимать, что такое случилось не впервые. Само собой, Ари попытается подвести рычаг под его отца. Кто бы сомневался? Джордан, безусловно, будет в курсе.
   Нет, возражал он, борясь с видением белого потолка и яркого света. Он помнил, что Жиро прикоснулся к его плечу.
   Ты, действительно, позаботился о том, чтобы твой отец не знал. Конечно. Как ты думаешь, что бы он сделал, если бы обнаружил?
   Пошел бы в Департамент.
   Вот как?
   Но он не знал.
   Теперь ты можешь поспать. Ты проснешься отдохнувшим. Ты можешь идти. Ты не упадешь.
   Что-то по-прежнему было не так. Он пытался разобраться, что именно. Но оно ускользнуло куда-то из поля зрения.
   Церемония прощания с покойной была устроена с варварской пышностью. Зал Государственных Собраний был заполнен траурными звуками похоронной музыки и набит цветами и венками — спектакль как раз в духе старой Земли, как заметил один из репортеров, тогда как другие комментаторы сравнивали церемонию с тем, как была обставлена смерть Кори Сантесси, главного организатора Союза. Ее сорокавосьмилетнее пребывание в Совете, вначале от Внутренних Дел, затем от Гражданского Департамента, научило избирателей постоянности. Тогда тоже была необходимость (принимая во внимание отдаленность колоний и ту степень, до какой могли разрастись и распространиться слухи) продемонстрировать несомненную смерть Сантесси, устроить символическую передачу факела преемником и позволить всем его коллегам, делящим его влияние, выступить на публике, пролить соответствующие слезы и произнести благочестивые речи, с бесконечными повторениями.
   Тем более, если погибшая была синонимом Резьюн, а кроме того, жертвой насилия.
   — У нас имелись разногласия, — сказал Майкл Корэйн в своей речи, — но Союз понес невосполнимую утрату в результате этой трагедии, — нетактично было бы упоминать то, что утрата оказывалась двойной, считая предполагаемого убийцу. — Ариана Эмори была женщиной, обладавшей принципиальностью и проницательностью. Вспомните хотя бы о ковчегах, сохраняющих наше генетическое наследие, на орбитах возле удаленных звезд. Вспомните о взаимоотношениях с Землей и о соглашениях, которые сделали возможным сохранение и восстановление редких видов…
   Это была одна из лучших его речей. Он трудился над ней до кровавого пота. Ходили вызывающие беспокойство слухи о сокрытии свидетельских показаний по этому делу, о необъяснимом приказе, который, по заявлению Резьюн, сама Эмори похоронила где-то в компьютерах Дома: якобы требовалось ликвидировать личных охранников Эмори, что и было без лишних вопросов исполнено персоналом. Имелось также известное дело эйзи Уоррика, похищенного и обработанного экстремистами Рочера, а затем возвращенного в Резьюн. Следовало помнить и о Рочере, произносящим зажигательные речи, публично радующемуся совершенному убийству, событие, гораздо более привлекающее внимание прессы, чем выступления таких узаконенных в центристской партии аболиционистов, как Янни Мерино, сожалеющего о человеческой смерти и продолжающего осуждать ликвидацию эйзи. Все вместе слишком сложно для служб новостей: Янни так и не научился высказывать за один раз одну идею и все прозвучало слишком похоже на то, что сказал Рочер. Репортеры толпились на лестницах и торчали в дверях, как агрессоры, готовые мгновенно ринуться в атаку. На любого центриста из Совета или Сената с вопросами: «Ты считаешь, что был заговор?» или «Какова твоя реакция на речь Рочера?"
   Для некоторых центристов составляло очень большую сложность найти правильную линию поведения в этой ситуации. Не говоря уж о том, что службы новостей находились в ведении Департамента Информации, избранным Советником от которого являлась Катерина Лао, надежное эхо Арианы Эмори в карьерах — если репортеры раздобудут материал, который обрадует Руководство. И не вина репортеров, если они чувствовали, что Высшее Руководство хочет больше, больше и больше данных, подкрепляющих теорию Заговора: безусловно, это был хороший театр.
   Корэйна бросало в пот всякий раз, когда он видел скрайбер возле кого-нибудь из членов его партии. Он пытался лично поговорить с каждым из них, напоминая об осмотрительности и приличиях. Но камеры действовали опьяняюще, график встреч в период похорон был очень напряженным и насыщенным, да и не каждый Советник и не каждый член партии соглашался с партийной линией.
   Перед камерами появились лица, которые прежде не встречались: среди них — Жиро Най, директор Резьюн. Репортеры без конца разъясняли зрителям, что вопреки сложившемуся мнению, Ариана Эмори не являлась Администратором Резьюн, что на самом деле она вообще не имела административной должности в Резьюн в течение более чем пятидесяти последних лет. Необходимо было познакомиться с новыми именами. Жиро Най. Петрос Иванов. Янни Шварц.
   Най, черт бы его побрал, имел особую любовь к интервью.
   Когда освобождалось место в Союзе, а соответствующий Советник не успевал назначить заместителя, секретарь Департамента этого самого округа назначал исполняющего обязанности. Им в данном случае стал Жиро Най.
   Который запросто может оставить свой пост в Резьюн в погоне за местом Эмори.
   Это означает, мрачно подумал Корэйн, что Най победит. Разве что суд над Джорданом Уорриком принесет что-нибудь взрывчатое. Разве что Уоррик использует зал суда как сцену для выступления с публичными обвинениями. Однако собственные информаторы Корэйна в Департаменте Внутренних Дел сообщили, что Уоррик по-прежнему находится под домашним арестом. Мерильд, в Новгороде, сам подозреваемый, находясь в условиях полицейского расследования как участник заговора, не мог выступать адвокатом при защите Уоррика, и, адвокат аболиционистов попытался связаться с Уорриком. Уоррик благоразумно отказался, но он запросил министерство Внутренних Дел, чтобы назначить адвоката для консультаций — что вызвало шум в прессе: человек с положением Уоррика, Особенный, идущий на слушание в Совете с назначенным департаментом адвокатом — как настоящий бедняк, потому что его кредит в Резьюн заморожен, а Резьюн не может, по этическим соображениям вести силами своих юристов и обвинение и защиту.
   Играла траурная музыка. Члены семьи собрались у гроба для последнего прощания. Затем почетный воинский караул закрыл его и опечатал. Военный эскорт и представители службы безопасности Резьюн ожидали снаружи.
   Ариана Эмори отправлялась в космос. Никаких монументов, говорила она. Кремация и отправка в космос, где крейсер Галлант, оказавшийся около Сайтиин, использует одну из своих ракет для запуска праха Эмори в сторону солнца. Заключительная экстравагантность, о которой она просила правительство Союза.
   Дело в том, что эта сука явно хотела быть уверенной, что никто не удерет с образцом ее генотипа. И выбрала в качестве склепы целую звезду.
   Убийство и поспешное погребение не дали возможности вовремя оповестить и собрать Совет целиком — но Секретари Департаментов находились в Новгороде или на Станции, у сената Сайтиин как раз была сессия, и Совет Миров тоже заседал. Кроме того, послы от Земли и Сообщества прибыли со
   Станции Сайтиин. В пределах досягаемости оказались трое Советников: Корэйн от Гражданского Департамента, живший на Сайтиин, Илья Богданович от Государственного Департамента, и Леонид Городин от Обороны.
   Фактическое большинство центристов в две трети, подумал Корэйн. А что это дало во время похорон?
   Некто собирался, конечно, поздравить Ная. Повод — его назначение исполняющим обязанности. Не прием: торжественность момента не позволяла; даже если он не был бы кузеном Эмори. Но этот человек явился в офис, принадлежавший прежде Эмори. Некто оказал уважение; встретился с Наем, хотя и ненадолго, и выразил соболезнование. И изучал этого человека, и старался сформировать о нем мнение, и попытался за эти недолгие минуты оценить, кто он, человек, появившийся из полной темноты внутри Резьюн, чтобы подхватить мантию Арианы Эмори.
   Как определить в пять минут, если это вообще возможно, сможет ли этот Особенный удержать все нити власти, которыми пользовалась Эмори, сможет ли он превзойти эту тварь, которая была слишком многим обеспечена.
   — Сир, — обратился Най во время этой встречи, взяв собеседника за руку. — Мне кажется, что я знаком с тобой после всех бесед с Ари за столом. Она уважала тебя.
   Это сразу встревожило его, во-первых: если Най с ним и знаком, то в одностороннем порядке, а во-вторых, он вспомнил, кем был Най, и подумал о том, как бы Ариана Эмори отреагировала на подобное описание ситуации.
   На долю секунды он даже как бы пожалел, что этой суки уже нет. Ариана действительно была сукой, но он потратил двадцать лет, чтобы научиться читать ее мысли. Этот человек был абсолютно незнакомым. И это наполняло его растерянностью.
   — По ряду вопросов мы противостояли друг другу, — пробормотал Корэйн так, как он бормотал аналогичные фразы другим преемникам за свое долгое пребывание в должности, — но только не в общем стремлении к благу государства. Я чувствую утрату, сир. Я не думаю, что когда-нибудь давал ей это понять. Но я не думаю, что кто-нибудь из нас в действительности осознает, чем станет Союз без нее.
   — Мне надо обсудить с тобой серьезные вещи, — сказал Най, так и не отпуская его руки, — относительно того, что главным образом занимало ее ум.
   — Я буду рад встретиться с тобой, когда тебе будет удобно, сир.
   — Если ты по своему графику располагаешь временем, сейчас.
   Такие вещи Корэйну не нравились: внезапные встречи без предварительных договоров. Но это были новые отношения, важные отношения. Ему претила мысль о том, чтобы начать их с извинения и отказа от разговора.
   — Как пожелаешь, — сказал он и, в итоге, оказался в офисе, прежде принадлежавшем Эмори, с Наем, сидящим за столом, без Флориана и Кэтлин, но в присутствии эйзи по имени Аббан из персонала, чьи седые волосы не были покрашены: без всяких претензий, не чета Наю, посеребренному брюнету, которому уже сотня уже наверняка стукнула, и, по всей вероятности, его эйзи было не меньше. Аббан им обоим принес кофе, а Корэйн сидел, задумавшись на глазах журналистов и политиков, следящих за каждым движением за стенами этих кабинетов, отмечающих каждый звонок, каждый визит.