Страница:
Я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Мы никогда не были особенно близки с отцом — он занимался охотой, политикой и войной, не одобрял моего беспорядочного чтения и занятий живописью, запретил встречаться с молодой баронессой Трэгг, а когда запрет был нарушен, запихал меня в разведшколу и громовым своим голосом наказал Одноглазому в случае чего попросту меня расстрелять, за что господин генерал не только не понесет ответственности, но даже получит поощрение… А ежели юный герцог будет находиться в привилегированных по отношению к остальным курсантам условиях, то расстрелян будет как раз сам господин генерал…
— Так, — сказал я. — А мама?
— Герцогиня выжила, — ответил генерал, и, клянусь, глаз его увлажнился. — Но вам лучше ее не видеть. Во всяком случае — пока. Врач, которого вы притащили с собой — сущая находка…
Вот, значит, как. Господа прогрессоры, буде окажутся у меня на собеседовании, станут, конечно, отрицать всякую свою причастность к перевороту, либо заявят, они этого не хотели, это народ, доведенный до отчаяния столетиями голода, эксплуатации и войны, сам поднялся в порыве гнева и замучил своих мучителей. А они только собирали здесь информацию… Змеиное молоко, да кому на Земле нужна информация о Гиганде? Кому там так уж хочется знать об эпидемиях, штыковых атаках, спаленных селах и разрушенных городах? Десятку психов вроде Корнея? И лгут они, даже сами себе лгут, что не вмешиваются, не могут они не вмешиваться, натура у них такая… Ладно, когда это… как его… правительство национального доверия (или народного единства?) будет вздернуто на площади Оскорбленной Невинности, мы объявим народу, что спустились на Гиганду с неба, как писалось в пестрых книжках, которые серьезные люди и за книжки-то не считали, спустились с неба хитрые и злые завоеватели с целью поработить вольный народ Гиганды, либо поедать наших младенцев, либо проводить над нами бесчеловечные опыты, либо вывозить наши природные богатства, либо… ну да есть специалисты, придумают что-нибудь. Здесь нужна большая ложь, ибо правда слишком ужасна.
А мама всегда хотела видеть меня просвещенным государем вроде прадеда моего, герцога Иннга, покровителем искусств, она подсовывала мне старинные яркие альбомы, часто водила в дворцовую галерею и объясняла аллегорический смысл полотен Урагга и гравюр Гринга, летом мы обычно объезжали старинные замки, и у каждого замка была своя история, своя легенда…
— Полковник, ужин окончен, — напомнил Одноглазый Лис.
Значит, это был ужин. На мой вопрос, откуда здесь, под землей, появились такие обширные и удобные залы, кто и когда оборудовал здесь гаражи, мастерские, госпитали, кто накопил такое количество оружия и военной техники, генерал ответил, что начал всю эту затею его предшественник, Черный Гром, и держал все втайне даже от правящего дома, а потом тайну эту передал преемнику. «Приходилось и мне молчать, мальчик, — говорил Одноглазый Лис. — Боевая техника числится списанной или погибшей в бою, оружие и припасы… Ну, признайся я, что тут творится, сейчас же угодил бы под трибунал. Все до последнего патрона — фронту, говорил герцог, до последней банки тушенки…»
И прав оказался старый хитрец, потому что убежище Его Алайского Величества нынче было занято — правительство народного доверия (или национального единства?) скрывалось там сейчас то ли от народа, то ли от нации в целом. Я с большим удивлением узнал, что в правительство это вошел заместитель министра обороны, старший мажордом дворца, младший конюший, библиотекарь, какой-то солдат и двое заклепщиков с Бронемашинного. На кой дьявол там заклепщики, они ведь глухие, подумал я. Впрочем, если учесть, что старшего мажордома зовут Андрей Яшмаа. Андрей Корнеевич Яшмаа… До него добраться будет трудно. Но необходимо. До него — в первую очередь. Видимо, придется его просто убить, сразу и внезапно, без нашей медицинской комедии. Не поверит, да и не допустят к нему чужого врача наши же холуи… Так, ездил наш мажордом в отпуск? Наверняка да. А куда ездил? Разумеется, на Землю. А где жил на Земле? Ну, конечно же, у Корнея Яшмаа. Мог его Гаг там видеть? То есть наоборот, мог ли он видеть Гага? Корней меня, то есть Гага, всем показывал.
Видел, ответил Гаг Одноглазому Лису. Видел, ваше превосходительство, вот как вас сейчас. Он еще с папашей, господином Корнеем, то есть, пререкался. Чего, говорит, мать мучишь? В семье у них нелады, а чего, спрашивается, делить, когда на Земле всего навалом? С жиру бесятся, ваше…
Лис брезгливо заткнул Гага и стали мы думать, как подобраться к Андрею Корнеевичу.
— И все-таки он нам нужен живой, — сказал Лис. — Ведь Яшмаа, как я понял, курирует именно Гиганду?
— Будет он у нас, — сказал я. — Будет живой. Только поеду я сам.
— Ваше высочество, — сказал Лис. — Вы не имеете права рисковать…
— Полковник Гигон, — сказал я. — На задание поедет полковник Гигон. А если дело сорвется, то и герцог Алайский никому не понадобится.
3
4
— Так, — сказал я. — А мама?
— Герцогиня выжила, — ответил генерал, и, клянусь, глаз его увлажнился. — Но вам лучше ее не видеть. Во всяком случае — пока. Врач, которого вы притащили с собой — сущая находка…
Вот, значит, как. Господа прогрессоры, буде окажутся у меня на собеседовании, станут, конечно, отрицать всякую свою причастность к перевороту, либо заявят, они этого не хотели, это народ, доведенный до отчаяния столетиями голода, эксплуатации и войны, сам поднялся в порыве гнева и замучил своих мучителей. А они только собирали здесь информацию… Змеиное молоко, да кому на Земле нужна информация о Гиганде? Кому там так уж хочется знать об эпидемиях, штыковых атаках, спаленных селах и разрушенных городах? Десятку психов вроде Корнея? И лгут они, даже сами себе лгут, что не вмешиваются, не могут они не вмешиваться, натура у них такая… Ладно, когда это… как его… правительство национального доверия (или народного единства?) будет вздернуто на площади Оскорбленной Невинности, мы объявим народу, что спустились на Гиганду с неба, как писалось в пестрых книжках, которые серьезные люди и за книжки-то не считали, спустились с неба хитрые и злые завоеватели с целью поработить вольный народ Гиганды, либо поедать наших младенцев, либо проводить над нами бесчеловечные опыты, либо вывозить наши природные богатства, либо… ну да есть специалисты, придумают что-нибудь. Здесь нужна большая ложь, ибо правда слишком ужасна.
А мама всегда хотела видеть меня просвещенным государем вроде прадеда моего, герцога Иннга, покровителем искусств, она подсовывала мне старинные яркие альбомы, часто водила в дворцовую галерею и объясняла аллегорический смысл полотен Урагга и гравюр Гринга, летом мы обычно объезжали старинные замки, и у каждого замка была своя история, своя легенда…
— Полковник, ужин окончен, — напомнил Одноглазый Лис.
Значит, это был ужин. На мой вопрос, откуда здесь, под землей, появились такие обширные и удобные залы, кто и когда оборудовал здесь гаражи, мастерские, госпитали, кто накопил такое количество оружия и военной техники, генерал ответил, что начал всю эту затею его предшественник, Черный Гром, и держал все втайне даже от правящего дома, а потом тайну эту передал преемнику. «Приходилось и мне молчать, мальчик, — говорил Одноглазый Лис. — Боевая техника числится списанной или погибшей в бою, оружие и припасы… Ну, признайся я, что тут творится, сейчас же угодил бы под трибунал. Все до последнего патрона — фронту, говорил герцог, до последней банки тушенки…»
И прав оказался старый хитрец, потому что убежище Его Алайского Величества нынче было занято — правительство народного доверия (или национального единства?) скрывалось там сейчас то ли от народа, то ли от нации в целом. Я с большим удивлением узнал, что в правительство это вошел заместитель министра обороны, старший мажордом дворца, младший конюший, библиотекарь, какой-то солдат и двое заклепщиков с Бронемашинного. На кой дьявол там заклепщики, они ведь глухие, подумал я. Впрочем, если учесть, что старшего мажордома зовут Андрей Яшмаа. Андрей Корнеевич Яшмаа… До него добраться будет трудно. Но необходимо. До него — в первую очередь. Видимо, придется его просто убить, сразу и внезапно, без нашей медицинской комедии. Не поверит, да и не допустят к нему чужого врача наши же холуи… Так, ездил наш мажордом в отпуск? Наверняка да. А куда ездил? Разумеется, на Землю. А где жил на Земле? Ну, конечно же, у Корнея Яшмаа. Мог его Гаг там видеть? То есть наоборот, мог ли он видеть Гага? Корней меня, то есть Гага, всем показывал.
Видел, ответил Гаг Одноглазому Лису. Видел, ваше превосходительство, вот как вас сейчас. Он еще с папашей, господином Корнеем, то есть, пререкался. Чего, говорит, мать мучишь? В семье у них нелады, а чего, спрашивается, делить, когда на Земле всего навалом? С жиру бесятся, ваше…
Лис брезгливо заткнул Гага и стали мы думать, как подобраться к Андрею Корнеевичу.
— И все-таки он нам нужен живой, — сказал Лис. — Ведь Яшмаа, как я понял, курирует именно Гиганду?
— Будет он у нас, — сказал я. — Будет живой. Только поеду я сам.
— Ваше высочество, — сказал Лис. — Вы не имеете права рисковать…
— Полковник Гигон, — сказал я. — На задание поедет полковник Гигон. А если дело сорвется, то и герцог Алайский никому не понадобится.
3
Дорога в столицу оказалась неожиданно длинной — тогда, ночью, на черном «урагане» они доехали до убежища куда быстрее. Дождь кончился еще заполночь, асфальт просох, и только в неглубоких воронках поблескивала вода, а что творилось в глубоких, то там и творилось.
Выезд из убежища — герцог решил, что оно с полным правом носит название «Нариангга», что значит «лисья нора» — был замаскирован по всем правилам военного искусства и даже сверх того. За рулем санитарной машины — старенькой, побитой осколками, сидел Гугу — так герцог прозвал своего шофера. Гигон то и дело взглядывал на его перевязанную голову и ухмылялся — уж больно дерзкой и невыполнимой была вся затея. В фургоне санитарки сидели и лежали раненые, числом десять, и стоял в фургоне гнусный гангренозный запах, и бинты были все в крови.
— Не сунутся, — сказал Гугу. Руки его были в белых нитяных перчатках. — Сейчас все заразы опасаются, себя берегут. Кому охота войну пройти, уцелеть, а потом дристать, покуда мозги из задницы не полезут… Извините, ваше высочество.
— Опять высочество? — рявкнул герцог. — Нас с твоим высочеством первый же патруль повяжет, и сто раз прав будет, змеиное молоко! Угог меня зовут, санитар Угог, и сейчас не я твой начальник, а ты мой!
Он снова играл роль Бойцового Кота, но на этот раз сам — ведь кодовое слово было известно только Одноглазому, а с тем мало ли что может случиться за это время? Все-таки человек в возрасте, битый, многажды раненый… Так что ж, потом до конца жизни в Бойцовых Котах ходить? Да и недолго эту роль играть, но играть уж придется на совесть…
— Не возьму в толк, котяра, — сказал Гугу, выполняя приказ герцога, — как мы эту войну проиграли.
— Тебе виднее, — сказал герцог. — Меня здесь не было, я по лазаретам валялся, по санаториям отдыхал.
— Сводки, главное дело, благоприятные, — продолжал шофер. — Ну, сводкам-то у нас мало кто верит, но вот и ребята, которых с передовой к нам направляли, тоже рассказывали, что, мол, перешли в контрнаступление, выбили крысоедов из Красных Мельниц, загнали в леса и там всех пожгли. Говорят, генерала Дрыггу из штрафного лагеря освободили, вот он все это и возглавил. И десантная бригада с Архипелага самовольно прибыла — не хотим, говорят, синежопых сторожить, когда отцы-матери в опасности. Старый герцог собирался было каждого десятого расстрелять за нарушение Устава, но потом только рукой махнул и приказал выдать по бутылке на рыло из своих погребов. На аэродроме тогда еще одна целая полоса оставалась — вот они и полетели. Спустились крысоедам в тыл, разгромили авиабазу, еще чего-то там… В общем, все ходят как именинники, мечтают о вступлении в Каргон — и тут на тебе! Говорит радиостанция военно-революционного комитета! Династия низложена, кровавый герцог… — он покосился на полковника Гигона, — ну, в общем, низложена династия.
— И все согласились? Я имею в виду там, на фронте?
— Так у крысоедов-то то же самое получилось! Они фронт открыли, а идти в Каргон уже ни горючки нет, ни машин, а главное — сил уже нет, воевать-то не за кого. Генерал Дрыггу застрелился — я, говорит, за какую-то другую страну воевал. Ну, а как врага не стало, тут старые счеты начались, начали потихоньку офицерам грубить, а потом и резать. Тут еще городские в войсках крутятся, подначивают — повернуть оружие, стало быть, против своих же угнетателей. Эх, если бы крысоеды не подвели, мы бы до сих пор победоносно воевали!
— Нравится воевать, что ли? Ты же санитар.
— Молчи, котяра! Знаешь, сколько я вашего брата на спине перетаскал? Может, дивизию, может, больше.
— Молчу, — поспешно сказал герцог. — Откуда же городские взялись?
— Городские-то? То ли не знаешь — из города. Как это у них называется… Союз борьбы какой-то. Кого-то с кем-то. Не зря у нас в деревне городских все время бьют. Даже сборщиков налогов все время били. Налог платили, а сборщиков били… Им, которые к нам в деревню приезжали, начальство даже приплачивало за риск… Про это особая сказка-легенда есть, будто бы при вашем… то есть молодого герцога прадеде это все началось. Сборщики вернутся в город — жалуются. Ну, пришлют карателей, перепорют всю деревню, а на следующий год — та же история. Надоело это старому герцогу Инггу, сам пожаловал. Что вы, сукины дети, говорит, моих слуг обижаете? Я ведь спалю ваши дома, вот уж попляшете! И выходит к нему тогдашний староста и говорит так жалобно: «Ваше Алайское Высочество, ну не любим мы городских!». Тогда обнял его старый герцог и говорит, что, мол, алайским крестьянином крепка земля наша, бейте их сколько влезет, только подати в срок платите…
— А с какой радости их слушать-то стали? — спросил Гигон, пропустив мимо сознания всю эту в высшей степени занимательную историю.
— А кого больше слушать? Небось из ваших-то никто не приехал, — шофер осекся.
— Некому было приезжать, — сказал герцог. — Они тут власть делили.
— Вот пакость, — сказал шофер. — Ты смотри — весь бетон снесли, как же мы поедем? И когда успели, кому теперь бомбить?
Действительно, впереди вместо пусть плохого, выбитого и раскрошенного бетона, тянулась полоса грязи, в которой утонул даже гравий подушки. На первых же метрах машина взревела, основательно, до ступицы, зарывшись в жидкую дорогу.
Герцог покорно взялся за ручку дверцы, но Гугу взревел:
— Сиди, зараза, без тебя обойдемся, бери баранку — весу-то в тебе против моего…
И сам вылез и заорал:
— Эй, покойнички, вылезай — в землю ложиться будем!
Было слышно, как в фургоне завозились легкои тяжелораненые. Кряхтя и стеная, они с удивительной легкостью и проворством вытолкнули грузовик, начали таскать с обочин бревна, камни, обломки бетона и подкладывать их под колеса. Герцог только головой мотал да успевал выруливать, куда надо.
Солнце поднялось уже довольно высоко. По обе стороны дороги тянулся лес, и все верхушки у всех деревьев были срезаны на одной высоте, словно гигантская бритва просвистела в воздухе. Герцог попробовал прикинуть, что же за боевые действия тут велись — и не определил. Зато определил, что впереди белеет какое-то строение.
— Гугу, — перекрывая рев мотора сказал он. — Кажется, блок-пост впереди…
— Зараза, — сказал шофер. — Снова в одиночку придется… Эй, покойнички, давайте-ка назад в гробик!
Раненые охотно полезли в фургон, отчего машина основательно осела.
Так, под рев мотора и Гугу, они кое-как добрались до вагончика, крашеного белым, и долго еще ждали, когда оттуда соизволит выйти какое-нибудь начальство.
— Они, падлы, дорогу и разорили — чтобы к ним на скорости не подскочили да не перестреляли, — сказал Гугу. Бинты на его голове были густо заляпаны грязью, да и перчатки на руках уже не были белыми.
— Ну и глупо, — сказал герцог. — Мы бы уже сто раз их обошли и тепленькими взяли.
— Стратег, — уважительно сказал Гугу. — Прямо маршал Нагон-Гиг.
Из вагончика вальяжно, почесывая все места, вышел человек в солдатской форме, типичный дикобраз. Размерами дикобраз не уступал шоферу, но весь был какой-то рыхлый, белесый и вроде даже бы заплесневелый. Плесенью от него и несло.
— Бумаги давай! — потребовал он.
— Зачем тебе бумаги? Ты же неграмотный, — сказал герцог, но бумаги подал. Дикобраз сделал грамотное лицо и долго изучал документ, шевеля губами.
— Что в фургоне? Оружие? Наркотики? Бабы?
— Бабы, бабы, — сказал герцог. — Иди потрахайся.
Дикобраз обошел машину, лязгнул дверцей фургона и вернулся на удивление быстро.
— Да вы с ума сошли! Вы же их не довезете! Лучше давайте их здесь пристрелим, чтобы не мучились…
— Добрый какой, — сказал Гугу. — А разве у вас в столице не знают, что доктор Магга придумал лекарство от всех болезней?
— От всех? — не поверил дикобраз.
— От всех, — подтвердил Гугу. — Кроме дурости твоей.
— Змеиное молоко! А сам-то ты кто такой? Морду замотал, чтобы беглого аристократа не узнали?
Гугу заревел еще сильнее того, как ревел, выталкивая машину. Он ревел о том, как трижды горел в бронеходе в то время как господа дикобразы отсиживались в окопах, о нравственном облике господ дикобразов, о некоторых особенностях интимной жизни господ дикобразов, о поведении жен господ дикобразов во время войны, о благороднейшем происхождении детей господ дикобразов, о том, как господа дикобразы…
— Ой, хорошо… — сказал заслушавшийся дикобраз. — Штатскому человеку и не понять, как хорошо. Да, аристократы так не могут, один генерал Дрыгга мог, за это они его и извели, сволочи…
В это время дверь вагончика снова распахнулась, оттуда показалась качающаяся фигура в черной шинели и зеленом колпаке.
— Ох, яйцерез мой оклемался, — с испугом сказал дикобраз. — Ко мне яйцереза приставили для верности, вот я его и пою всю дорогу, чтобы не донес… У вас выпить есть? Не себе прошу, вам же лучше…
Герцог с сожалением достал из бардачка фляжку и протянул дикобразу.
— Есть, есть у них! — радостно заорал дикобраз в сторону вагончика. И добавил негромко: — Вы проезжайте быстрей от греха, а то он тут с похмелья у меня человек пять расстрелял…
Гугу не надо было долго уговаривать.
— А чего мы его не убили-то? — с удивлением спросил он, когда блок-пост остался позади.
— Мы же не яйцерезы, — сказал герцог.
— Яйцерезы, не яйцерезы, а только они у меня, когда порядок наводить станем, эту дорожку будут языками вылизывать.
— А ты веришь, что станем порядок наводить? — спросил герцог.
— Возил бы я тебя иначе, котяра! — ответил Гугу и сунул в рот дорогую сигарету из личных запасов герцога Алайского.
Скоро внизу, в долине, показалась и столица. Дым стелился над ней, дым от многочисленных пожаров, и не все из них мог погасить дождь. Серая ладонь дыма принакрыла развалины герцогского дворца, громаду торгового центра, сгоревшие сады, шестигранник министерства обороны, взорванный мост через Иди-Алай, исторический музей, построенный безумным архитектором в виде древней усыпальницы, стадион боевых искусств на триста тысяч зрителей, старинный театр, который по привычке именовали Императорским, заводской район, откуда в основном и поднимались клубы дыма, и страшно было даже представить, что может гореть, скажем, на фабрике синтетического топлива, поскольку компоненты были сплошь токсичные — а надо всем этим торчал из дымного покрывала согнутый гвоздь Радиобашни.
Они проехали последний рубеж обороны — рубеж, который так и не понадобился, зато кому-то очень понадобилось привести его в полную негодность. Тут и там валялись сорванные взрывом боезапаса башни врытых в землю бронеходов, колпаки дотов, изготовленные из армированного бетона, были расколоты ударами чудовищной силы, словно вышел из моря пацифист ростом до неба и принялся приводить в исполнение свою давнюю мечту.
Может, это и к лучшему, подумал герцог, по крайней мере, въезд свободен, если только, конечно, наши далекие друзья не привезли сюда что-нибудь посерьезнее… Хотя не должны бы, это против их принципов.
На блок-постах их останавливали еще дважды, но в первый раз Гугу снова провел словесную артподготовку, и помогло, а во второй раз бородатый яйцерез, вполне грамотный, стал очень пристально приглядываться к герцогу, но тут один из раненых в фургоне издал столь жалобный предсмертный вопль, что проняло даже яйцереза.
Они доехали до условленного места. Гугу загнал машину во двор. Похоже, что жильцы покинули этот район, и понятно — район был аристократический, престижный. Все тут уже на десять рядов разграбили, а чего утащить не смогли — расколотили. Посреди двора стояла бывшая скульптура Морской Девы работы самого Тругга. От скульптуры остались одни ласты на постаменте. Герцог бывал раньше в этом доме.
Их встретил бывший капрал дворцовой стражи, немолодой и небритый мужик с подбитым глазом. Герцога он, конечно, узнал, несмотря на стриженую голову и грязно-зеленый халат санитара, но виду не подал, потому что виду подавать было нельзя, только вздохнул глубоко и выкатил из-за угла мотоцикл «Прыгунчик», некогда принадлежавший хозяйскому сыну. Герцог и мотоцикл узнал. Не новый, но шикарный, со всеми хромированными причиндалами и очень мощный. Как раз на таких сейчас и катались оборванцы.
— Располагайтесь, — сказал герцог шоферу, и тот выпустил истосковавшуюся раненую братию из фургона. Братия выстроилась в шеренгу по росту, хотя рост у всех был примерно один, соответствующий стандарту личной гвардии герцогов Алайских. — Ждите меня до вечера. Если не вернусь… — он подумал и продолжил: — Значит, не вернусь. Тогда капрал выводит вас из города по своему усмотрению.
Он еще раз осмотрел Гугу, оценил свою работу. Издали сойдет. Да и вблизи сойдет, ведь времени присматриваться не будет. Не должно быть.
По городу бродили какие-то самодельные патрули, иногда со страху стреляли по окнам, в которых им чудились снайперы старого режима. На Цветном кольце его остановил патруль настоящий — двое полицейских и яйцерез на спецмашине.
— Угог, — прочитал в герцоговом документе яйцерез. — Это где ж такие имена дают — Угог? В карательных отрядах, наверное?
— В школе младших лекарей, — спокойно ответил полковник Гигон. — Тут же написано.
— Ты погляди! — всплеснул руками яйцерез. Он был, точно, не кадровый, а сидел всю жизнь в какой-нибудь пивнухе да ждал, не поставит ли добрый человек кружечку. — Кого ни возьми — то санитар, то дворник, то парикмахер. Только защитников кровавого режима не сыщешь. Поедем-ка в участок, там разберемся…
Видно было, что полицейским, как и дикобразу, стыдно водиться с подобным типом — полицейские не попали на фронт по причине преклонных лет.
— Вы же видите — это донесение от самого доктора Магга самому вице-премьеру, — терпеливо объяснял герцог. — Рапорт об эпидемической обстановке, господин… эээ…
— Господ нынче нет! — похвалился яйцерез. — Само слово это отменено…
— Как же друг к другу обращаться? — не выдержал, спросил герцог. Яйцерез глубоко задумался.
— Ну, не знаю, — объявил он. — Будем, наверное, говорить «мужчина», «женщина» и так далее… Как прикажут, так и будем обращаться! — внезапно побагровел он. — Слезай с мотоцикла, марш в машину!
— Мужчина Тигга, — обратился к нему один из полицейских. — Ну-ка этих санитаров куда подальше. Мало ли чего он у себя в больничке нахватался? Тут, на вольном воздухе, бацилл обдувает, но в замкнутом пространстве кабины…
Яйцерез внезапно побледнел — то ли от ученых слов, то ли от чего другого. Он зажал нос пальцами, вернул герцогу документы, стал яростно плевать на ладони и как бы мыть их слюнями. Усатый полицейский подмигнул герцогу и рявкнул:
— Чего встал, клистирная трубка? Пробку на дороге создать хочешь? Проезжай!
Что характерно, на «клистирную трубку» его высочество нисколько не обиделся.
Жители в основном сидели по домам — у кого были дома, а бродили по улицам, кроме патрулей, какие-то подозрительные пьяные компании с узлами. Иногда такая компания мчалась в роскошном открытом автомобиле — патрули стреляли вслед, но больше для острастки. Да, настоящих солдат здесь вешали, а грабителям жилось привольно…
Вот, мстительно думал герцог Гигон, получайте, чего хотели. Вы полагали, что добрые алайцы, скинув ненавистный гнет, немедля приступят к изучению наук и изощрению искусств. Но куда же господин Яшмаа-младший смотрит? И вообще, если вы прогрессоры — так прогрессируйте, змеиное молоко! Чего вы ждете? Пока мы все тут друг друга перегрызем или передохнем от заразы?
Он промчался мимо Императорского театра — теперь в нем заседало Народное Собрание, то есть вполне любительская труппа. Краем глаза он успел заметить, что над венчающей театр башенкой развевается флаг, оскорбляющий своей расцветкой даже самый невзыскательный вкус.
Да, подумал герцог, хорошо, что у них больше нет этого… Сикорски. Тот бы наверняка выкурил Лиса из его норы и взял в заместители. На пару они бы почистили столицу не хуже ночных водометных машин. Гигон вспомнил холодный взгляд на стереоснимке в доме Корнея и содрогнулся. И сразу же подумал о Данге — как он там один, продержится ли, выполнит ли задуманное или придется блефовать?
Если не прилетит Каммерер, говорил Данг, если мне удастся отвлечь Каммерера на себя, то план вполне выполним. Выполним даже теперь, после переворота.
Герцог проезжал примерно в том же месте, где всю их компанию подобрал черный «ураган». За парковой зоной начиналась зона охраняемая, бункер номер один, убежище для августейшей семьи и ее окружения.
Ему и в детстве не нравилось это место.
Выезд из убежища — герцог решил, что оно с полным правом носит название «Нариангга», что значит «лисья нора» — был замаскирован по всем правилам военного искусства и даже сверх того. За рулем санитарной машины — старенькой, побитой осколками, сидел Гугу — так герцог прозвал своего шофера. Гигон то и дело взглядывал на его перевязанную голову и ухмылялся — уж больно дерзкой и невыполнимой была вся затея. В фургоне санитарки сидели и лежали раненые, числом десять, и стоял в фургоне гнусный гангренозный запах, и бинты были все в крови.
— Не сунутся, — сказал Гугу. Руки его были в белых нитяных перчатках. — Сейчас все заразы опасаются, себя берегут. Кому охота войну пройти, уцелеть, а потом дристать, покуда мозги из задницы не полезут… Извините, ваше высочество.
— Опять высочество? — рявкнул герцог. — Нас с твоим высочеством первый же патруль повяжет, и сто раз прав будет, змеиное молоко! Угог меня зовут, санитар Угог, и сейчас не я твой начальник, а ты мой!
Он снова играл роль Бойцового Кота, но на этот раз сам — ведь кодовое слово было известно только Одноглазому, а с тем мало ли что может случиться за это время? Все-таки человек в возрасте, битый, многажды раненый… Так что ж, потом до конца жизни в Бойцовых Котах ходить? Да и недолго эту роль играть, но играть уж придется на совесть…
— Не возьму в толк, котяра, — сказал Гугу, выполняя приказ герцога, — как мы эту войну проиграли.
— Тебе виднее, — сказал герцог. — Меня здесь не было, я по лазаретам валялся, по санаториям отдыхал.
— Сводки, главное дело, благоприятные, — продолжал шофер. — Ну, сводкам-то у нас мало кто верит, но вот и ребята, которых с передовой к нам направляли, тоже рассказывали, что, мол, перешли в контрнаступление, выбили крысоедов из Красных Мельниц, загнали в леса и там всех пожгли. Говорят, генерала Дрыггу из штрафного лагеря освободили, вот он все это и возглавил. И десантная бригада с Архипелага самовольно прибыла — не хотим, говорят, синежопых сторожить, когда отцы-матери в опасности. Старый герцог собирался было каждого десятого расстрелять за нарушение Устава, но потом только рукой махнул и приказал выдать по бутылке на рыло из своих погребов. На аэродроме тогда еще одна целая полоса оставалась — вот они и полетели. Спустились крысоедам в тыл, разгромили авиабазу, еще чего-то там… В общем, все ходят как именинники, мечтают о вступлении в Каргон — и тут на тебе! Говорит радиостанция военно-революционного комитета! Династия низложена, кровавый герцог… — он покосился на полковника Гигона, — ну, в общем, низложена династия.
— И все согласились? Я имею в виду там, на фронте?
— Так у крысоедов-то то же самое получилось! Они фронт открыли, а идти в Каргон уже ни горючки нет, ни машин, а главное — сил уже нет, воевать-то не за кого. Генерал Дрыггу застрелился — я, говорит, за какую-то другую страну воевал. Ну, а как врага не стало, тут старые счеты начались, начали потихоньку офицерам грубить, а потом и резать. Тут еще городские в войсках крутятся, подначивают — повернуть оружие, стало быть, против своих же угнетателей. Эх, если бы крысоеды не подвели, мы бы до сих пор победоносно воевали!
— Нравится воевать, что ли? Ты же санитар.
— Молчи, котяра! Знаешь, сколько я вашего брата на спине перетаскал? Может, дивизию, может, больше.
— Молчу, — поспешно сказал герцог. — Откуда же городские взялись?
— Городские-то? То ли не знаешь — из города. Как это у них называется… Союз борьбы какой-то. Кого-то с кем-то. Не зря у нас в деревне городских все время бьют. Даже сборщиков налогов все время били. Налог платили, а сборщиков били… Им, которые к нам в деревню приезжали, начальство даже приплачивало за риск… Про это особая сказка-легенда есть, будто бы при вашем… то есть молодого герцога прадеде это все началось. Сборщики вернутся в город — жалуются. Ну, пришлют карателей, перепорют всю деревню, а на следующий год — та же история. Надоело это старому герцогу Инггу, сам пожаловал. Что вы, сукины дети, говорит, моих слуг обижаете? Я ведь спалю ваши дома, вот уж попляшете! И выходит к нему тогдашний староста и говорит так жалобно: «Ваше Алайское Высочество, ну не любим мы городских!». Тогда обнял его старый герцог и говорит, что, мол, алайским крестьянином крепка земля наша, бейте их сколько влезет, только подати в срок платите…
— А с какой радости их слушать-то стали? — спросил Гигон, пропустив мимо сознания всю эту в высшей степени занимательную историю.
— А кого больше слушать? Небось из ваших-то никто не приехал, — шофер осекся.
— Некому было приезжать, — сказал герцог. — Они тут власть делили.
— Вот пакость, — сказал шофер. — Ты смотри — весь бетон снесли, как же мы поедем? И когда успели, кому теперь бомбить?
Действительно, впереди вместо пусть плохого, выбитого и раскрошенного бетона, тянулась полоса грязи, в которой утонул даже гравий подушки. На первых же метрах машина взревела, основательно, до ступицы, зарывшись в жидкую дорогу.
Герцог покорно взялся за ручку дверцы, но Гугу взревел:
— Сиди, зараза, без тебя обойдемся, бери баранку — весу-то в тебе против моего…
И сам вылез и заорал:
— Эй, покойнички, вылезай — в землю ложиться будем!
Было слышно, как в фургоне завозились легкои тяжелораненые. Кряхтя и стеная, они с удивительной легкостью и проворством вытолкнули грузовик, начали таскать с обочин бревна, камни, обломки бетона и подкладывать их под колеса. Герцог только головой мотал да успевал выруливать, куда надо.
Солнце поднялось уже довольно высоко. По обе стороны дороги тянулся лес, и все верхушки у всех деревьев были срезаны на одной высоте, словно гигантская бритва просвистела в воздухе. Герцог попробовал прикинуть, что же за боевые действия тут велись — и не определил. Зато определил, что впереди белеет какое-то строение.
— Гугу, — перекрывая рев мотора сказал он. — Кажется, блок-пост впереди…
— Зараза, — сказал шофер. — Снова в одиночку придется… Эй, покойнички, давайте-ка назад в гробик!
Раненые охотно полезли в фургон, отчего машина основательно осела.
Так, под рев мотора и Гугу, они кое-как добрались до вагончика, крашеного белым, и долго еще ждали, когда оттуда соизволит выйти какое-нибудь начальство.
— Они, падлы, дорогу и разорили — чтобы к ним на скорости не подскочили да не перестреляли, — сказал Гугу. Бинты на его голове были густо заляпаны грязью, да и перчатки на руках уже не были белыми.
— Ну и глупо, — сказал герцог. — Мы бы уже сто раз их обошли и тепленькими взяли.
— Стратег, — уважительно сказал Гугу. — Прямо маршал Нагон-Гиг.
Из вагончика вальяжно, почесывая все места, вышел человек в солдатской форме, типичный дикобраз. Размерами дикобраз не уступал шоферу, но весь был какой-то рыхлый, белесый и вроде даже бы заплесневелый. Плесенью от него и несло.
— Бумаги давай! — потребовал он.
— Зачем тебе бумаги? Ты же неграмотный, — сказал герцог, но бумаги подал. Дикобраз сделал грамотное лицо и долго изучал документ, шевеля губами.
— Что в фургоне? Оружие? Наркотики? Бабы?
— Бабы, бабы, — сказал герцог. — Иди потрахайся.
Дикобраз обошел машину, лязгнул дверцей фургона и вернулся на удивление быстро.
— Да вы с ума сошли! Вы же их не довезете! Лучше давайте их здесь пристрелим, чтобы не мучились…
— Добрый какой, — сказал Гугу. — А разве у вас в столице не знают, что доктор Магга придумал лекарство от всех болезней?
— От всех? — не поверил дикобраз.
— От всех, — подтвердил Гугу. — Кроме дурости твоей.
— Змеиное молоко! А сам-то ты кто такой? Морду замотал, чтобы беглого аристократа не узнали?
Гугу заревел еще сильнее того, как ревел, выталкивая машину. Он ревел о том, как трижды горел в бронеходе в то время как господа дикобразы отсиживались в окопах, о нравственном облике господ дикобразов, о некоторых особенностях интимной жизни господ дикобразов, о поведении жен господ дикобразов во время войны, о благороднейшем происхождении детей господ дикобразов, о том, как господа дикобразы…
— Ой, хорошо… — сказал заслушавшийся дикобраз. — Штатскому человеку и не понять, как хорошо. Да, аристократы так не могут, один генерал Дрыгга мог, за это они его и извели, сволочи…
В это время дверь вагончика снова распахнулась, оттуда показалась качающаяся фигура в черной шинели и зеленом колпаке.
— Ох, яйцерез мой оклемался, — с испугом сказал дикобраз. — Ко мне яйцереза приставили для верности, вот я его и пою всю дорогу, чтобы не донес… У вас выпить есть? Не себе прошу, вам же лучше…
Герцог с сожалением достал из бардачка фляжку и протянул дикобразу.
— Есть, есть у них! — радостно заорал дикобраз в сторону вагончика. И добавил негромко: — Вы проезжайте быстрей от греха, а то он тут с похмелья у меня человек пять расстрелял…
Гугу не надо было долго уговаривать.
— А чего мы его не убили-то? — с удивлением спросил он, когда блок-пост остался позади.
— Мы же не яйцерезы, — сказал герцог.
— Яйцерезы, не яйцерезы, а только они у меня, когда порядок наводить станем, эту дорожку будут языками вылизывать.
— А ты веришь, что станем порядок наводить? — спросил герцог.
— Возил бы я тебя иначе, котяра! — ответил Гугу и сунул в рот дорогую сигарету из личных запасов герцога Алайского.
Скоро внизу, в долине, показалась и столица. Дым стелился над ней, дым от многочисленных пожаров, и не все из них мог погасить дождь. Серая ладонь дыма принакрыла развалины герцогского дворца, громаду торгового центра, сгоревшие сады, шестигранник министерства обороны, взорванный мост через Иди-Алай, исторический музей, построенный безумным архитектором в виде древней усыпальницы, стадион боевых искусств на триста тысяч зрителей, старинный театр, который по привычке именовали Императорским, заводской район, откуда в основном и поднимались клубы дыма, и страшно было даже представить, что может гореть, скажем, на фабрике синтетического топлива, поскольку компоненты были сплошь токсичные — а надо всем этим торчал из дымного покрывала согнутый гвоздь Радиобашни.
Они проехали последний рубеж обороны — рубеж, который так и не понадобился, зато кому-то очень понадобилось привести его в полную негодность. Тут и там валялись сорванные взрывом боезапаса башни врытых в землю бронеходов, колпаки дотов, изготовленные из армированного бетона, были расколоты ударами чудовищной силы, словно вышел из моря пацифист ростом до неба и принялся приводить в исполнение свою давнюю мечту.
Может, это и к лучшему, подумал герцог, по крайней мере, въезд свободен, если только, конечно, наши далекие друзья не привезли сюда что-нибудь посерьезнее… Хотя не должны бы, это против их принципов.
На блок-постах их останавливали еще дважды, но в первый раз Гугу снова провел словесную артподготовку, и помогло, а во второй раз бородатый яйцерез, вполне грамотный, стал очень пристально приглядываться к герцогу, но тут один из раненых в фургоне издал столь жалобный предсмертный вопль, что проняло даже яйцереза.
Они доехали до условленного места. Гугу загнал машину во двор. Похоже, что жильцы покинули этот район, и понятно — район был аристократический, престижный. Все тут уже на десять рядов разграбили, а чего утащить не смогли — расколотили. Посреди двора стояла бывшая скульптура Морской Девы работы самого Тругга. От скульптуры остались одни ласты на постаменте. Герцог бывал раньше в этом доме.
Их встретил бывший капрал дворцовой стражи, немолодой и небритый мужик с подбитым глазом. Герцога он, конечно, узнал, несмотря на стриженую голову и грязно-зеленый халат санитара, но виду не подал, потому что виду подавать было нельзя, только вздохнул глубоко и выкатил из-за угла мотоцикл «Прыгунчик», некогда принадлежавший хозяйскому сыну. Герцог и мотоцикл узнал. Не новый, но шикарный, со всеми хромированными причиндалами и очень мощный. Как раз на таких сейчас и катались оборванцы.
— Располагайтесь, — сказал герцог шоферу, и тот выпустил истосковавшуюся раненую братию из фургона. Братия выстроилась в шеренгу по росту, хотя рост у всех был примерно один, соответствующий стандарту личной гвардии герцогов Алайских. — Ждите меня до вечера. Если не вернусь… — он подумал и продолжил: — Значит, не вернусь. Тогда капрал выводит вас из города по своему усмотрению.
Он еще раз осмотрел Гугу, оценил свою работу. Издали сойдет. Да и вблизи сойдет, ведь времени присматриваться не будет. Не должно быть.
По городу бродили какие-то самодельные патрули, иногда со страху стреляли по окнам, в которых им чудились снайперы старого режима. На Цветном кольце его остановил патруль настоящий — двое полицейских и яйцерез на спецмашине.
— Угог, — прочитал в герцоговом документе яйцерез. — Это где ж такие имена дают — Угог? В карательных отрядах, наверное?
— В школе младших лекарей, — спокойно ответил полковник Гигон. — Тут же написано.
— Ты погляди! — всплеснул руками яйцерез. Он был, точно, не кадровый, а сидел всю жизнь в какой-нибудь пивнухе да ждал, не поставит ли добрый человек кружечку. — Кого ни возьми — то санитар, то дворник, то парикмахер. Только защитников кровавого режима не сыщешь. Поедем-ка в участок, там разберемся…
Видно было, что полицейским, как и дикобразу, стыдно водиться с подобным типом — полицейские не попали на фронт по причине преклонных лет.
— Вы же видите — это донесение от самого доктора Магга самому вице-премьеру, — терпеливо объяснял герцог. — Рапорт об эпидемической обстановке, господин… эээ…
— Господ нынче нет! — похвалился яйцерез. — Само слово это отменено…
— Как же друг к другу обращаться? — не выдержал, спросил герцог. Яйцерез глубоко задумался.
— Ну, не знаю, — объявил он. — Будем, наверное, говорить «мужчина», «женщина» и так далее… Как прикажут, так и будем обращаться! — внезапно побагровел он. — Слезай с мотоцикла, марш в машину!
— Мужчина Тигга, — обратился к нему один из полицейских. — Ну-ка этих санитаров куда подальше. Мало ли чего он у себя в больничке нахватался? Тут, на вольном воздухе, бацилл обдувает, но в замкнутом пространстве кабины…
Яйцерез внезапно побледнел — то ли от ученых слов, то ли от чего другого. Он зажал нос пальцами, вернул герцогу документы, стал яростно плевать на ладони и как бы мыть их слюнями. Усатый полицейский подмигнул герцогу и рявкнул:
— Чего встал, клистирная трубка? Пробку на дороге создать хочешь? Проезжай!
Что характерно, на «клистирную трубку» его высочество нисколько не обиделся.
Жители в основном сидели по домам — у кого были дома, а бродили по улицам, кроме патрулей, какие-то подозрительные пьяные компании с узлами. Иногда такая компания мчалась в роскошном открытом автомобиле — патрули стреляли вслед, но больше для острастки. Да, настоящих солдат здесь вешали, а грабителям жилось привольно…
Вот, мстительно думал герцог Гигон, получайте, чего хотели. Вы полагали, что добрые алайцы, скинув ненавистный гнет, немедля приступят к изучению наук и изощрению искусств. Но куда же господин Яшмаа-младший смотрит? И вообще, если вы прогрессоры — так прогрессируйте, змеиное молоко! Чего вы ждете? Пока мы все тут друг друга перегрызем или передохнем от заразы?
Он промчался мимо Императорского театра — теперь в нем заседало Народное Собрание, то есть вполне любительская труппа. Краем глаза он успел заметить, что над венчающей театр башенкой развевается флаг, оскорбляющий своей расцветкой даже самый невзыскательный вкус.
Да, подумал герцог, хорошо, что у них больше нет этого… Сикорски. Тот бы наверняка выкурил Лиса из его норы и взял в заместители. На пару они бы почистили столицу не хуже ночных водометных машин. Гигон вспомнил холодный взгляд на стереоснимке в доме Корнея и содрогнулся. И сразу же подумал о Данге — как он там один, продержится ли, выполнит ли задуманное или придется блефовать?
Если не прилетит Каммерер, говорил Данг, если мне удастся отвлечь Каммерера на себя, то план вполне выполним. Выполним даже теперь, после переворота.
Герцог проезжал примерно в том же месте, где всю их компанию подобрал черный «ураган». За парковой зоной начиналась зона охраняемая, бункер номер один, убежище для августейшей семьи и ее окружения.
Ему и в детстве не нравилось это место.
4
На главной площади Арканара стоит памятник, отлитый из превосходной ируканской бронзы. Памятник изображает человека в длиннополой одежде и с мудрым, добрым, всепонимающим лицом. Голова человека при этом располагается отнюдь не на плечах, а держит он ее, как военную фуражку, на сгибе локтя левой руки, правой рукою благословляя прогуливающихся по площади горожан в ярких праздничных одеждах. Правой же ногой мужчина попирает омерзительного уродца с двумя мечами в коротких лапках и гипертрофированными гениталиями, что является верным признаком нечистого.
Изображает памятник невинноубиенного Рэбу-мученика, а попираемый представляет собой проклятой памяти дона Румату Эсторского, чьи преступления возмутили даже обитателей изрыгнувшей его преисподней, каковые обитатели были вынуждены утащить своего зарвавшегося собрата обратно во тьму. По традиции в день свадьбы к памятнику приходят молодожены — попросить у святого мученика побольше детишек и поплевать на уродца.
Стереофотография, изображавшая площадь с памятником, висела в кабинете председателя КОМКОН-1 Жан-Клода Володарского с целью напомнить посещавшим кабинет Прогрессорам о неблагодарности их работы. Сам Жан-Клод Володарский, разместив свои сто двадцать килограммов в покойном кресле и распушив усы, был исполнен тихого, спокойного, но стойкого негодования.
— Не кажется ли вам, уважаемый друг Каммерер, что ваше ведомство начинает брать на себя несвойственные ему функции?
Максим глядел на экран сонными, ничего не понимающими глазами. Со времен Большого Откровения никаких чрезвычайных происшествий практически не было, а была такая уж лютая рутина, что впору самим устраивать заговоры и разоблачать их по мере возможности. Максиму уже не раз случалось засыпать прямо за рабочим столом, что вызывало к жизни среди младших сотрудников массу шуток самого дурного пошиба.
— Не кажется, дорогой Жан-Клод, — сказал он наконец. — Хотелось бы мне, разнообразия ради, хоть немного пофункционировать, но увы…
— Я уже обращался в центр БВИ, — сказал Жан-Клод. — Они отсылают к вам, поскольку закрывать и секретить можете только вы.
— Ему же дана власть связывать и развязывать, — меланхолично пробормотал Максим. — Ну что там у вас?
— Как будто не знаете? — усы Жан-Клода поднялись вверх и по ним, кажется, даже побежали небольшие синие искры. — На БВИ закрыт доступ к информации по Гиганде. Ко всей информации — понимаете?
— Понимаю, — сказал Максим, ничего не понимая.
С первых дней появления самого института Прогрессоров их деятельность всегда была на виду и под контролем. Дети в интернатах играли в рейд барона Пампы по ируканским тылам, женщины обсуждали очередные наряды прекрасной герцогини Соанской, мужчины толковали о том, как можно поразить прославленного фехтовальщика при Эсторском дворе, дона Мао, левым мечом на четвертом выпаде. Прогрессорство было в моде. Потом барон Пампа умер от старости в своем родовом замке Бау, герцогиню Соанскую перестали спасать от полноты все портновские ухищрения, а несравненного дона Мао без всяких выпадов зарезал в гнусном трактире какой-то удачливый оборванец. Прогрессорство стало таким же привычным делом, как выпас китовых стад.
Потом какому-то умнику в Совете пришло в голову засекретить Прогрессорство в принципе. На всякий случай. По крайней мере, Каммерер, просматривая протоколы тех лет, никаких серьезных резонов не нашел, но врачи и учителя, всегда представленные в Совете подавляющим большинством, запрет охотно наложили по причине своей традиционной консервативности. В результате на Саракше явился совершенно непредсказуемый Мак Сим, принялся активно сокрушать челюсти и башни противобаллистической защиты. А в Совете явился совершенно разъяренный Сикорски, и все вернулось к обычному порядку. С тех пор никаких попыток в этом роде не предпринималось, и вся информация снова стала общедоступной — за исключением случаев, касающихся тайны личности. Некоторым Прогрессорам не хотелось, чтобы окружающие знали об их профессии. Но фронтовые сводки с Гиганды, схему миграции племен на Сауле или что-нибудь в этом роде мог получить любой школьник — с разрешения Учителя, разумеется.
Изображает памятник невинноубиенного Рэбу-мученика, а попираемый представляет собой проклятой памяти дона Румату Эсторского, чьи преступления возмутили даже обитателей изрыгнувшей его преисподней, каковые обитатели были вынуждены утащить своего зарвавшегося собрата обратно во тьму. По традиции в день свадьбы к памятнику приходят молодожены — попросить у святого мученика побольше детишек и поплевать на уродца.
Стереофотография, изображавшая площадь с памятником, висела в кабинете председателя КОМКОН-1 Жан-Клода Володарского с целью напомнить посещавшим кабинет Прогрессорам о неблагодарности их работы. Сам Жан-Клод Володарский, разместив свои сто двадцать килограммов в покойном кресле и распушив усы, был исполнен тихого, спокойного, но стойкого негодования.
— Не кажется ли вам, уважаемый друг Каммерер, что ваше ведомство начинает брать на себя несвойственные ему функции?
Максим глядел на экран сонными, ничего не понимающими глазами. Со времен Большого Откровения никаких чрезвычайных происшествий практически не было, а была такая уж лютая рутина, что впору самим устраивать заговоры и разоблачать их по мере возможности. Максиму уже не раз случалось засыпать прямо за рабочим столом, что вызывало к жизни среди младших сотрудников массу шуток самого дурного пошиба.
— Не кажется, дорогой Жан-Клод, — сказал он наконец. — Хотелось бы мне, разнообразия ради, хоть немного пофункционировать, но увы…
— Я уже обращался в центр БВИ, — сказал Жан-Клод. — Они отсылают к вам, поскольку закрывать и секретить можете только вы.
— Ему же дана власть связывать и развязывать, — меланхолично пробормотал Максим. — Ну что там у вас?
— Как будто не знаете? — усы Жан-Клода поднялись вверх и по ним, кажется, даже побежали небольшие синие искры. — На БВИ закрыт доступ к информации по Гиганде. Ко всей информации — понимаете?
— Понимаю, — сказал Максим, ничего не понимая.
С первых дней появления самого института Прогрессоров их деятельность всегда была на виду и под контролем. Дети в интернатах играли в рейд барона Пампы по ируканским тылам, женщины обсуждали очередные наряды прекрасной герцогини Соанской, мужчины толковали о том, как можно поразить прославленного фехтовальщика при Эсторском дворе, дона Мао, левым мечом на четвертом выпаде. Прогрессорство было в моде. Потом барон Пампа умер от старости в своем родовом замке Бау, герцогиню Соанскую перестали спасать от полноты все портновские ухищрения, а несравненного дона Мао без всяких выпадов зарезал в гнусном трактире какой-то удачливый оборванец. Прогрессорство стало таким же привычным делом, как выпас китовых стад.
Потом какому-то умнику в Совете пришло в голову засекретить Прогрессорство в принципе. На всякий случай. По крайней мере, Каммерер, просматривая протоколы тех лет, никаких серьезных резонов не нашел, но врачи и учителя, всегда представленные в Совете подавляющим большинством, запрет охотно наложили по причине своей традиционной консервативности. В результате на Саракше явился совершенно непредсказуемый Мак Сим, принялся активно сокрушать челюсти и башни противобаллистической защиты. А в Совете явился совершенно разъяренный Сикорски, и все вернулось к обычному порядку. С тех пор никаких попыток в этом роде не предпринималось, и вся информация снова стала общедоступной — за исключением случаев, касающихся тайны личности. Некоторым Прогрессорам не хотелось, чтобы окружающие знали об их профессии. Но фронтовые сводки с Гиганды, схему миграции племен на Сауле или что-нибудь в этом роде мог получить любой школьник — с разрешения Учителя, разумеется.