Страница:
Алайский народ, забывший в неизбывном своем великодушии прошлые обиды, охотно поделился и вакциной, и шприцами с братским народом бывшей Империи, ныне Каргонской Демократии. За эту помощь Гнору Гину удалось безо всякой стрельбы выторговать у новоиспеченного соседнего правительства не только спорное устье Арихады, но и некоторые другие стратегически важные территории, на которые герцоги Алайские даже и не собирались посягать.
Санитарные фургоны ездили по кварталам бедноты, по конторам, по сохранившимся предприятиям, где их встречали, как родных, и бравые санитары, которых судьба оберегла от бесславной гибели за чужие интересы, быстро и споро ставили уколы.
Докладывали, правда, что у некоторого (впрочем, ничтожно малого) числа людей вакцина вызывает своеобразную аллергическую реакцию, в результате которой вакцинируемый засыпает воистину богатырским сном на двое суток, но все уснувшие тут же доставляются в соответствующий медицинский центр, где им оказывается необходимая помощь.
Адъютант мельком заметил, что среди уснувших, к сожалению, оказалось немало активистов нового режима, незаменимых специалистов и вообще нужных и неординарных людей.
— Они слишком много работали в последнее время, — сказал премьер-министр нового правительства. — А всякая вакцина, как известно, ослабляет организм. Наша власть позаботится о них, брат-адъютант. Пусть отдохнут. Они это заслужили…
Вояка Гнор Гин был никакой, и штабник никакой, но зато выслужился из самых низов, специализируясь на организации военных парадов и показательных учений. Поскольку во время войны этих полезных мероприятий не проводилось, он слонялся по министерству, выискивая нарушения формы одежды и страшно раздражая герцога. Наконец терпение Его Алайского Высочества лопнуло, и он распорядился отправить господина генерала на передовую, но тут как раз и начались народные волнения, был зверским штурмом взят дворец, и, по решению восставших (никого из главарей генерал сроду в глаза не видел) правительство предложили возглавить старому солдату, верному сыну народа Гнору Гину, который не запятнал свое честное имя, гоня на убой цвет алайской нации.
Это была сущая правда. Гнору Гину не доверяли даже призыв резервистов. Герцог тоже держал его в министерстве в качестве сына народа.
— А что там с братом вице-премьером?
— Ищут, брат-премьер. Сами знаете, в каком состоянии у нас безопасность, — сказал адъютант. По всем статьям самое место было брату-адъютанту не здесь, а на восстановительных работах, но генерал к нему уже привык, а привычки его становились отныне законом.
Гнор Гин знал, в каком состоянии безопасность. Яйцерезы, как только начался штурм дворца, защищать Его Алайское Высочество не стали — недосуг, поскольку яростно принялись жечь свои же архивы. Подготовлены архивы к уничтожению были много загодя — честно говоря, все время были готовы. И все, в общем, остались довольны.
— Без архивов работать нельзя, — глубокомысленно сказал генерал, подумал и добавил: — А с архивами жить нельзя.
Сказано было отменно, в духе маршала Нагон-Гига.
— Референт на допросе показал, что брата вице-премьера выманили обманом. Некто Гаг, бывший курсант школы Бойцовых Котов…
— Гаг, Гаг… — премьер-министр нахмурился. — Помнится, ловили уже некоего Гага… А что слышно о молодом герцоге? Покуда он жив, у кровавого подполья есть знамя.
— Найдем, брат-премьер, — сказал адъютант. — Нет в республике дома, где сможет это отродье палача найти приют. Всякий честный алаец…
— Не на митинге, — оборвал его Гнор Гин. — А только чтобы голову его — об это место!
И постучал по крышке стола.
— Референта расстрелять? — осведомился адъютант.
— По необходимости, — туманно ответил премьер.
— Пора, брат-премьер, — напомнил адъютант.
Гнор Гин подошел к зеркалу. Новая форма, сшитая по его собственному эскизу, сидела, как влитая. Он поправил услужливо поданной расческой седые виски. Не хуже покойного герцога выгляжу, не беспокойтесь, только вот презрительности этой проклятой в глазах нет, а есть в глазах усталость и серьезная государственная озабоченность…
Разномастно одетые часовые в коридоре отдавали честь по-старому, поскольку нового ритуала еще не выработали, а честь начальству отдай и не греши. Ох, ведь в интенданстве, должно быть, солдатского новья видимо-невидимо, если, конечно, не ушло оно еще на черный рынок…
Площадь перед Народным собранием была полна народу. Ради торжественного дня люди нарядились во все лучшее, но выглядели все равно бледными и убогими. В толпе выделялись цветом лица здоровенные пожилые мужики — явно крестьяне непризывного возраста.
— Понаехало их со всех концов, ваше… брат-премьер, — пояснил адъютант. — Прямо будто в городе вареньем им намазано.
Многочисленные санитары, работая прикладами, расчищали проезд к театру.
— Почему санитары с автоматами? У них с оружием такой глупый вид, — недовольно сказал премьер.
— Участились случаи нападения на лекарские фургоны, — сказал адъютант. — Какие-то мерзавцы наловчились торговать вакциной, вот доктор Магга и потребовал… И вообще у санитаров дисциплина, не то что…
Он не договорил, потому что нужно было выскакивать и распахивать дверцу перед начальством.
Вход в бывший Императорский театр, а ныне Народное Собрание, был застлан коврами, на коврах же валялось разнообразное оружие — входящих тщательно обыскивали, а без ствола в столице ходили разве что малые дети. Обыск производили люди в морской форме.
— Экипаж восставшего крейсера «Алайские зори», брат-премьер. Первыми ворвались в берлогу тирана…
Премьер милостиво кивнул и прошел дальше. Императорский театр был некогда прекрасен, древен и прекрасен, великолепен именно своей древностью. Когда после победоносного восстания возникло Алайское герцогство, у тиранов и деспотов хватило ума ничего здесь не трогать и не перестраивать, а только вовремя давать деньги на реставрацию. Когда-то к этому крыльцу подъезжали запряженные шестернями заггутских илганов кареты, потом запыхтели первые паровики, потом… Много чего было потом. Здесь лицедействовал великий Линагг, здесь блистала упоительная Барухха, здесь выходил на поклоны выдающийся комедиограф Нигга, впоследствии разоблаченный как имперский шпион… По традиции, к каждой премьере ткался гобелен, изображающий сцену из спектакля, так что на стенах не было свободного места, а вдоль стен стояли драгоценные вазы древней династии Тук, и в вазах ежедневно меняли цветы, нарочито привозимые аж с Архипелага…
Ныне гобелены были частью содраны и растащены, частью осквернены, пошли гобелены на портянки да на пеленки, а в драгоценных вазах, тех, что не сумели или не успели расколотить, вместо цветов благоухала не столь утонченная материя.
— Вчера же, вроде, все вычистили… — бледнея, сказал адъютант. — И когда умудрились?
— Да не тревожься, брат-адъютант, — сказал премьер. — Это всего лишь навсего знак бесконечного народного презрения к причудам аристократов.
Адъютант вздохнул и повел его на сцену, вкладывая в начальственную руку текст речи, свернутый в трубочку. Речь сочинил выдающийся писатель Лягга, всем сердцем принявший новую власть. Премьер заранее просмотрел речь, вычеркнул из нее слово «споспешествующий» по причине его полной для военного человека непроизносимости, и в целом одобрил.
Премьер опасливо выглянул в зал. Зал был набит битком. Солдаты, матросы, яйцерезы, люмпены с городских окраин, работяги в традиционных синих картузах, опять же крестьяне, вообще непонятно кто и даже туземцы с Архипелага в своих полосатых юбочках и с высокими прическами, скрепленными засохшей кровью врагов.
А в герцогской ложе притаились подлинные хозяева страны — члены исполнительного комитета Союза борьбы чего-то с чем-то, и вот их-то премьер-министр боялся по-настоящему.
«Сыны свободного Алая! — повторял он про себя начало речи. — В трудный час, в годину испытаний, когда зубы кровавого дракона Гугу контрреволюции готовы…»
— Пора! — весьма бесцеремонно подтолкнул его адъютант.
На сцене, которую до сей поры отягощали только роскошные декорации, была наспех сооружена трибуна, обтянутая новым алайским флагом — оранжево-зелено-синим.
Шевеля губами, Гнор Гин подошел к трибуне и замер.
Внутри трибуны, как любовник в шкафу, сидел человек с очень знакомым лицом и подбрасывал на ладони гранату.
8
9
Санитарные фургоны ездили по кварталам бедноты, по конторам, по сохранившимся предприятиям, где их встречали, как родных, и бравые санитары, которых судьба оберегла от бесславной гибели за чужие интересы, быстро и споро ставили уколы.
Докладывали, правда, что у некоторого (впрочем, ничтожно малого) числа людей вакцина вызывает своеобразную аллергическую реакцию, в результате которой вакцинируемый засыпает воистину богатырским сном на двое суток, но все уснувшие тут же доставляются в соответствующий медицинский центр, где им оказывается необходимая помощь.
Адъютант мельком заметил, что среди уснувших, к сожалению, оказалось немало активистов нового режима, незаменимых специалистов и вообще нужных и неординарных людей.
— Они слишком много работали в последнее время, — сказал премьер-министр нового правительства. — А всякая вакцина, как известно, ослабляет организм. Наша власть позаботится о них, брат-адъютант. Пусть отдохнут. Они это заслужили…
Вояка Гнор Гин был никакой, и штабник никакой, но зато выслужился из самых низов, специализируясь на организации военных парадов и показательных учений. Поскольку во время войны этих полезных мероприятий не проводилось, он слонялся по министерству, выискивая нарушения формы одежды и страшно раздражая герцога. Наконец терпение Его Алайского Высочества лопнуло, и он распорядился отправить господина генерала на передовую, но тут как раз и начались народные волнения, был зверским штурмом взят дворец, и, по решению восставших (никого из главарей генерал сроду в глаза не видел) правительство предложили возглавить старому солдату, верному сыну народа Гнору Гину, который не запятнал свое честное имя, гоня на убой цвет алайской нации.
Это была сущая правда. Гнору Гину не доверяли даже призыв резервистов. Герцог тоже держал его в министерстве в качестве сына народа.
— А что там с братом вице-премьером?
— Ищут, брат-премьер. Сами знаете, в каком состоянии у нас безопасность, — сказал адъютант. По всем статьям самое место было брату-адъютанту не здесь, а на восстановительных работах, но генерал к нему уже привык, а привычки его становились отныне законом.
Гнор Гин знал, в каком состоянии безопасность. Яйцерезы, как только начался штурм дворца, защищать Его Алайское Высочество не стали — недосуг, поскольку яростно принялись жечь свои же архивы. Подготовлены архивы к уничтожению были много загодя — честно говоря, все время были готовы. И все, в общем, остались довольны.
— Без архивов работать нельзя, — глубокомысленно сказал генерал, подумал и добавил: — А с архивами жить нельзя.
Сказано было отменно, в духе маршала Нагон-Гига.
— Референт на допросе показал, что брата вице-премьера выманили обманом. Некто Гаг, бывший курсант школы Бойцовых Котов…
— Гаг, Гаг… — премьер-министр нахмурился. — Помнится, ловили уже некоего Гага… А что слышно о молодом герцоге? Покуда он жив, у кровавого подполья есть знамя.
— Найдем, брат-премьер, — сказал адъютант. — Нет в республике дома, где сможет это отродье палача найти приют. Всякий честный алаец…
— Не на митинге, — оборвал его Гнор Гин. — А только чтобы голову его — об это место!
И постучал по крышке стола.
— Референта расстрелять? — осведомился адъютант.
— По необходимости, — туманно ответил премьер.
— Пора, брат-премьер, — напомнил адъютант.
Гнор Гин подошел к зеркалу. Новая форма, сшитая по его собственному эскизу, сидела, как влитая. Он поправил услужливо поданной расческой седые виски. Не хуже покойного герцога выгляжу, не беспокойтесь, только вот презрительности этой проклятой в глазах нет, а есть в глазах усталость и серьезная государственная озабоченность…
Разномастно одетые часовые в коридоре отдавали честь по-старому, поскольку нового ритуала еще не выработали, а честь начальству отдай и не греши. Ох, ведь в интенданстве, должно быть, солдатского новья видимо-невидимо, если, конечно, не ушло оно еще на черный рынок…
Площадь перед Народным собранием была полна народу. Ради торжественного дня люди нарядились во все лучшее, но выглядели все равно бледными и убогими. В толпе выделялись цветом лица здоровенные пожилые мужики — явно крестьяне непризывного возраста.
— Понаехало их со всех концов, ваше… брат-премьер, — пояснил адъютант. — Прямо будто в городе вареньем им намазано.
Многочисленные санитары, работая прикладами, расчищали проезд к театру.
— Почему санитары с автоматами? У них с оружием такой глупый вид, — недовольно сказал премьер.
— Участились случаи нападения на лекарские фургоны, — сказал адъютант. — Какие-то мерзавцы наловчились торговать вакциной, вот доктор Магга и потребовал… И вообще у санитаров дисциплина, не то что…
Он не договорил, потому что нужно было выскакивать и распахивать дверцу перед начальством.
Вход в бывший Императорский театр, а ныне Народное Собрание, был застлан коврами, на коврах же валялось разнообразное оружие — входящих тщательно обыскивали, а без ствола в столице ходили разве что малые дети. Обыск производили люди в морской форме.
— Экипаж восставшего крейсера «Алайские зори», брат-премьер. Первыми ворвались в берлогу тирана…
Премьер милостиво кивнул и прошел дальше. Императорский театр был некогда прекрасен, древен и прекрасен, великолепен именно своей древностью. Когда после победоносного восстания возникло Алайское герцогство, у тиранов и деспотов хватило ума ничего здесь не трогать и не перестраивать, а только вовремя давать деньги на реставрацию. Когда-то к этому крыльцу подъезжали запряженные шестернями заггутских илганов кареты, потом запыхтели первые паровики, потом… Много чего было потом. Здесь лицедействовал великий Линагг, здесь блистала упоительная Барухха, здесь выходил на поклоны выдающийся комедиограф Нигга, впоследствии разоблаченный как имперский шпион… По традиции, к каждой премьере ткался гобелен, изображающий сцену из спектакля, так что на стенах не было свободного места, а вдоль стен стояли драгоценные вазы древней династии Тук, и в вазах ежедневно меняли цветы, нарочито привозимые аж с Архипелага…
Ныне гобелены были частью содраны и растащены, частью осквернены, пошли гобелены на портянки да на пеленки, а в драгоценных вазах, тех, что не сумели или не успели расколотить, вместо цветов благоухала не столь утонченная материя.
— Вчера же, вроде, все вычистили… — бледнея, сказал адъютант. — И когда умудрились?
— Да не тревожься, брат-адъютант, — сказал премьер. — Это всего лишь навсего знак бесконечного народного презрения к причудам аристократов.
Адъютант вздохнул и повел его на сцену, вкладывая в начальственную руку текст речи, свернутый в трубочку. Речь сочинил выдающийся писатель Лягга, всем сердцем принявший новую власть. Премьер заранее просмотрел речь, вычеркнул из нее слово «споспешествующий» по причине его полной для военного человека непроизносимости, и в целом одобрил.
Премьер опасливо выглянул в зал. Зал был набит битком. Солдаты, матросы, яйцерезы, люмпены с городских окраин, работяги в традиционных синих картузах, опять же крестьяне, вообще непонятно кто и даже туземцы с Архипелага в своих полосатых юбочках и с высокими прическами, скрепленными засохшей кровью врагов.
А в герцогской ложе притаились подлинные хозяева страны — члены исполнительного комитета Союза борьбы чего-то с чем-то, и вот их-то премьер-министр боялся по-настоящему.
«Сыны свободного Алая! — повторял он про себя начало речи. — В трудный час, в годину испытаний, когда зубы кровавого дракона Гугу контрреволюции готовы…»
— Пора! — весьма бесцеремонно подтолкнул его адъютант.
На сцене, которую до сей поры отягощали только роскошные декорации, была наспех сооружена трибуна, обтянутая новым алайским флагом — оранжево-зелено-синим.
Шевеля губами, Гнор Гин подошел к трибуне и замер.
Внутри трибуны, как любовник в шкафу, сидел человек с очень знакомым лицом и подбрасывал на ладони гранату.
8
— Да, — сказала Ася Глумова. С тех пор, как ее муж подался в людены, она почти безвылазно сидела в многоквартирной башне — ожидала. — Да. Появлялся один раз.
«К тебе я стану прилетать, гостить я буду до денницы…» — припомнил Максим старые стихи. Демоны хреновы, вольные сыны эфира…
Предатели, подумал он и чуть не сказал это вслух.
— И что у них новенького? — спросил он.
— У них новенькое от старенького не отличишь, — сказала Ася. — У них и времена перепутались. У него только одно человеческое чувство и осталось — тоска. Музыку он слушал и молчал. Баха и Спенсера.
— Асенька, — сказал Максим. — Я понимаю, что вам все это очень больно, но все-таки попробуйте мне помочь. Попробуйте помочь всем нам…
— Постараюсь, — безжизненно сказала она.
— Это касается времен его прогрессорства. Когда Тойво вернулся с Гиганды, он ничего не рассказывал такого… Ну, может, проговорился случайно… Насчет Странников?
— Он только о Странниках и говорил, — ответила она и пожала худыми плечами. — Потом… Кажется, у него там женщина была. Я не знаю, просто чувствую. И, кажется, очень эта женщина его тревожила. О чем-то она догадалась, вот он оттуда и упорхнул. Но это всего лишь мои бабьи предположения, семьдесят семь дум… Главное, я вовремя ушел, говорил он. Вот уж не знаю, что там за красавица… Господи, да лучше пусть бы у него на каждой планете по десятку баб было, чем так…
— Простите, Ася, — сказал Каммерер. — Я вечно лезу к людям в неподходящую минуту…
— Нет, я всегда рада видеть вас, Максим. И Горбовского рада видеть. С ним поговоришь, и вроде как успокоишься… ненадолго…
— Спасибо, Ася, — сказал Каммерер. — Если что — я для вас всегда на месте.
— Если бы хоть что-то… — сказала Ася Глумова, выключая связь.
Ничего нового Максим не узнал. Женщина на Гиганде. Что может знать простая каргонская женщина о Странниках? Или женщина была непростая?
Горбовский, вспомнил он. Хода нет — ходи с бубей…
К удивлению Максима, старика не оказалось на обычном его месте, в «Доме Леонида», а обнаружился старик, с подачи его робота-секретаря, аж в городе Антонове, где ему делать было вроде бы нечего, да и врачи с большим неудовольствием воспринимали сообщения о том, что человек столь почтенного возраста продолжает пользоваться кабинами Нуль-Т.
Леонид Андреевич сидел на скамейке в парке, и был Леонид Андреевич облеплен детишками в возрасте лет до пяти, и рассказывал он детишкам что-то безумно интересное, не сравнить с максимовыми проблемами…
— Надумал, наконец-то, — сварливо сказал Горбовский. — Все, бесенята, свободны, продолжение следует…
Бесенята унылой стайкой помчались вдоль аллеи.
— Леонид Андреевич, — сказал Максим. — У нас снова не слава Богу…
— Я уже в курсе, — сказал Горбовский. — С большим удовольствием выслушаю вашу, Максим, концепцию. Просто-таки с агромадным наслаждением выслушаю, ибо знаю ее наперед, и заранее терзаю под ноги, как принц Адольф кумирных богов…
Обижаться на Горбовского не следовало по целому ряду соображений. Во-первых, бессмысленно, во-вторых… тоже бессмысленно.
— Леонид Андреевич, — сказал Максим, содрогаясь. — У вас что, своя личная разведка?
— В моем возрасте, Большой Мак, никакая разведка уже не требуется. Равно как и чтение мыслей на расстоянии. Слушаю концепцию.
Никакой особенной концепции у Каммерера не было, но и молчать не годилось.
— Я полагаю, — начал он, — что силы, условно именуемые Странниками, предлагают нам свернуть всю прогрессорскую деятельность. Рискну предположить, что взамен они прекратят всякую деятельность у нас. В противном случае они угрожают вывести из строя всю информационную сеть Земли и, возможно, Периферии. Даже не возможно, а наверняка.
Горбовский удовлетворенно кивал головой.
— КОМКОН-2 предлагает резко ограничить доступ к БВИ частным лицам, взять под контроль всю информацию по прогрессорству и понемногу готовить полную эвакуацию с Гиганды.
— Для чего же только с Гиганды? — поднял брови Горбовский. — Тем более, помнится, что милейший Корней Янович сообщал о больших успехах…
— Связи с Гигандой уже нет, и мы не знаем, что там происходит. Может быть, Странники объявились там в открытую, может быть, Странники превратили планету в Черную Дыру. Все может быть.
— Знаете что, Максим, — сказал Горбовский. — Вы, конечно, непревзойденный разведчик, конспиратор и все такое. Но подчас не можете сопоставить два вопиющих факта, чтобы сделать более-менее грамотный вывод.
— А именно? — снова не обиделся Каммерер.
— Еще месяц назад промелькнуло скромное сообщение, что в лаборатории полимеров Джанет Круликовской под Кейптауном удалось синтезировать вещество, по свойствам своим неотличимое от нашего любимого янтарина.
— Н-ну… — неуверенно сказал Максим.
— Баранки гну, — ласково и с великим терпением парировал Горбовский. — А кто, по-вашему, изобрел янтарин?
— Разумеется, Странники.
— Умница. Если Странники изобрели янтарин, следовательно… Ну, Максим, напрягитесь! Когда я только что излагал всю эту историю детишкам, они сообразили куда быстрее.
— Вы хотите сказать…
— Вот именно! Только не мне бы это говорить, а кому-нибудь из КОМКОНа-2, после чего закрыть тему Странников раз и навсегда. Да, дорогой мой, и людены — мы, и Странники — мы, и, сильно опасаюсь, те ребята на Ковчеге — тоже мы, только непозволительно поумневшие. Вся история со Странниками уже описана в литературе, причем в детской. Только там это называется «поиски Слонопотама». Бедные мы медвежата, бедные мы поросята — мы шли по собственным следам. То, что мы этих следов пока не оставили, ни о чем не говорит…
— Леонид Андреевич, — сказал Каммерер. — Ну нельзя же при нынешнем состоянии науки всерьез говорить о цикличности Времени…
— Нельзя, согласен — но придется, пока вы не сочините более удобоваримую гипотезу. Кстати, в течение тысячелетий люди верили, что время циклично — и ничего, и руки не опускали, пирамиды вон до сих пор стоят…
В этом был он весь — Горбовский Леонид Андреевич, прославленный пилот, Следопыт и мудрец. Эталоном непонятности по традиции принято было считать знаменитого киборга Камилла, но и Камилла Горбовский, случалось, ставил в тупик…
— Тут и вся история с «подкидышами» выглядит иначе, — продолжал Горбовский. — Умные потомки послали глупым предкам посылочку — разумеется, с целью удержать предков от какой-нибудь очередной глупости. Дело не выгорело — опять-таки по глупости нашей и трусости. Бог хитер, но не злонамерен. И даже через много тысяч лет никакому сверхчеловеку в голову не придет отправить своему пращуру адскую машинку. Надеюсь, вы знаете хотя бы, что такое адская машинка?
— Знаю, — ответил Максим. — У нас в подполье на Саракше их очень даже неплохо делали.
— Возможно, что посылочка эта, — сказал Горбовский, — и предназначена была для того, чтобы прервать временной цикл… У Рудольфа просто не хватило выдержки. Доброты у Рудольфа не хватило.
— Информации у Рудольфа не хватило, — сказал Максим. — А вообще я во всем виноват. Мог ведь остановить Абалкина, ушами прохлопал…
— Вот тогда и начали проявляться людены, — сказал Горбовский. — Как еще одна попытка выйти за пределы цикла.
— Леонид Андреевич, дорогой, — сказал Максим. — Все это очень интересно и достойно самого широкого обсуждения. Но я-то не философ, я простой оперативник. Мне не тайны Мироздания постигать положено, а реагировать на явную опасность. А я чувствую, что наши люди на Гиганде в опасности. Более того, в опасности все человечество, коль скоро начались сбои в БВИ…
— Хорошо, — неожиданно согласился Горбовский. — Поговорим о Гиганде. Когда вы делали запросы в БВИ, вам ничего не показалось странным?
— Там все мне показалось странным, — пожал плечами Максим. — Гиганды нет, ничего нет… Да еще герб герцога Алайского к чему-то приплели…
— Вот-вот, — сказал Горбовский, вставая. — «Сведений нет» — это от машины. А герб Его Алайского Высочества с оскорбительным девизом — это, как говорил один толковый безумец, «человеческое, слишком человеческое». Для чего я, по-вашему, покинув свою обитель скорби и одр болезни, развлекаю детишек в городе Антонове?
— Для чего? — тупо повторил Каммерер.
— А для того, — сказал Горбовский, и длинное, темное лицо его осветилось, — что собираюсь я навестить «Дом Корнея», и прошу вас, оперативнейший мой, сопровождать меня, старика, чтобы не получить мне, старику, в лоб. Или по лбу, что, в сущности, едино.
«К тебе я стану прилетать, гостить я буду до денницы…» — припомнил Максим старые стихи. Демоны хреновы, вольные сыны эфира…
Предатели, подумал он и чуть не сказал это вслух.
— И что у них новенького? — спросил он.
— У них новенькое от старенького не отличишь, — сказала Ася. — У них и времена перепутались. У него только одно человеческое чувство и осталось — тоска. Музыку он слушал и молчал. Баха и Спенсера.
— Асенька, — сказал Максим. — Я понимаю, что вам все это очень больно, но все-таки попробуйте мне помочь. Попробуйте помочь всем нам…
— Постараюсь, — безжизненно сказала она.
— Это касается времен его прогрессорства. Когда Тойво вернулся с Гиганды, он ничего не рассказывал такого… Ну, может, проговорился случайно… Насчет Странников?
— Он только о Странниках и говорил, — ответила она и пожала худыми плечами. — Потом… Кажется, у него там женщина была. Я не знаю, просто чувствую. И, кажется, очень эта женщина его тревожила. О чем-то она догадалась, вот он оттуда и упорхнул. Но это всего лишь мои бабьи предположения, семьдесят семь дум… Главное, я вовремя ушел, говорил он. Вот уж не знаю, что там за красавица… Господи, да лучше пусть бы у него на каждой планете по десятку баб было, чем так…
— Простите, Ася, — сказал Каммерер. — Я вечно лезу к людям в неподходящую минуту…
— Нет, я всегда рада видеть вас, Максим. И Горбовского рада видеть. С ним поговоришь, и вроде как успокоишься… ненадолго…
— Спасибо, Ася, — сказал Каммерер. — Если что — я для вас всегда на месте.
— Если бы хоть что-то… — сказала Ася Глумова, выключая связь.
Ничего нового Максим не узнал. Женщина на Гиганде. Что может знать простая каргонская женщина о Странниках? Или женщина была непростая?
Горбовский, вспомнил он. Хода нет — ходи с бубей…
К удивлению Максима, старика не оказалось на обычном его месте, в «Доме Леонида», а обнаружился старик, с подачи его робота-секретаря, аж в городе Антонове, где ему делать было вроде бы нечего, да и врачи с большим неудовольствием воспринимали сообщения о том, что человек столь почтенного возраста продолжает пользоваться кабинами Нуль-Т.
Леонид Андреевич сидел на скамейке в парке, и был Леонид Андреевич облеплен детишками в возрасте лет до пяти, и рассказывал он детишкам что-то безумно интересное, не сравнить с максимовыми проблемами…
— Надумал, наконец-то, — сварливо сказал Горбовский. — Все, бесенята, свободны, продолжение следует…
Бесенята унылой стайкой помчались вдоль аллеи.
— Леонид Андреевич, — сказал Максим. — У нас снова не слава Богу…
— Я уже в курсе, — сказал Горбовский. — С большим удовольствием выслушаю вашу, Максим, концепцию. Просто-таки с агромадным наслаждением выслушаю, ибо знаю ее наперед, и заранее терзаю под ноги, как принц Адольф кумирных богов…
Обижаться на Горбовского не следовало по целому ряду соображений. Во-первых, бессмысленно, во-вторых… тоже бессмысленно.
— Леонид Андреевич, — сказал Максим, содрогаясь. — У вас что, своя личная разведка?
— В моем возрасте, Большой Мак, никакая разведка уже не требуется. Равно как и чтение мыслей на расстоянии. Слушаю концепцию.
Никакой особенной концепции у Каммерера не было, но и молчать не годилось.
— Я полагаю, — начал он, — что силы, условно именуемые Странниками, предлагают нам свернуть всю прогрессорскую деятельность. Рискну предположить, что взамен они прекратят всякую деятельность у нас. В противном случае они угрожают вывести из строя всю информационную сеть Земли и, возможно, Периферии. Даже не возможно, а наверняка.
Горбовский удовлетворенно кивал головой.
— КОМКОН-2 предлагает резко ограничить доступ к БВИ частным лицам, взять под контроль всю информацию по прогрессорству и понемногу готовить полную эвакуацию с Гиганды.
— Для чего же только с Гиганды? — поднял брови Горбовский. — Тем более, помнится, что милейший Корней Янович сообщал о больших успехах…
— Связи с Гигандой уже нет, и мы не знаем, что там происходит. Может быть, Странники объявились там в открытую, может быть, Странники превратили планету в Черную Дыру. Все может быть.
— Знаете что, Максим, — сказал Горбовский. — Вы, конечно, непревзойденный разведчик, конспиратор и все такое. Но подчас не можете сопоставить два вопиющих факта, чтобы сделать более-менее грамотный вывод.
— А именно? — снова не обиделся Каммерер.
— Еще месяц назад промелькнуло скромное сообщение, что в лаборатории полимеров Джанет Круликовской под Кейптауном удалось синтезировать вещество, по свойствам своим неотличимое от нашего любимого янтарина.
— Н-ну… — неуверенно сказал Максим.
— Баранки гну, — ласково и с великим терпением парировал Горбовский. — А кто, по-вашему, изобрел янтарин?
— Разумеется, Странники.
— Умница. Если Странники изобрели янтарин, следовательно… Ну, Максим, напрягитесь! Когда я только что излагал всю эту историю детишкам, они сообразили куда быстрее.
— Вы хотите сказать…
— Вот именно! Только не мне бы это говорить, а кому-нибудь из КОМКОНа-2, после чего закрыть тему Странников раз и навсегда. Да, дорогой мой, и людены — мы, и Странники — мы, и, сильно опасаюсь, те ребята на Ковчеге — тоже мы, только непозволительно поумневшие. Вся история со Странниками уже описана в литературе, причем в детской. Только там это называется «поиски Слонопотама». Бедные мы медвежата, бедные мы поросята — мы шли по собственным следам. То, что мы этих следов пока не оставили, ни о чем не говорит…
— Леонид Андреевич, — сказал Каммерер. — Ну нельзя же при нынешнем состоянии науки всерьез говорить о цикличности Времени…
— Нельзя, согласен — но придется, пока вы не сочините более удобоваримую гипотезу. Кстати, в течение тысячелетий люди верили, что время циклично — и ничего, и руки не опускали, пирамиды вон до сих пор стоят…
В этом был он весь — Горбовский Леонид Андреевич, прославленный пилот, Следопыт и мудрец. Эталоном непонятности по традиции принято было считать знаменитого киборга Камилла, но и Камилла Горбовский, случалось, ставил в тупик…
— Тут и вся история с «подкидышами» выглядит иначе, — продолжал Горбовский. — Умные потомки послали глупым предкам посылочку — разумеется, с целью удержать предков от какой-нибудь очередной глупости. Дело не выгорело — опять-таки по глупости нашей и трусости. Бог хитер, но не злонамерен. И даже через много тысяч лет никакому сверхчеловеку в голову не придет отправить своему пращуру адскую машинку. Надеюсь, вы знаете хотя бы, что такое адская машинка?
— Знаю, — ответил Максим. — У нас в подполье на Саракше их очень даже неплохо делали.
— Возможно, что посылочка эта, — сказал Горбовский, — и предназначена была для того, чтобы прервать временной цикл… У Рудольфа просто не хватило выдержки. Доброты у Рудольфа не хватило.
— Информации у Рудольфа не хватило, — сказал Максим. — А вообще я во всем виноват. Мог ведь остановить Абалкина, ушами прохлопал…
— Вот тогда и начали проявляться людены, — сказал Горбовский. — Как еще одна попытка выйти за пределы цикла.
— Леонид Андреевич, дорогой, — сказал Максим. — Все это очень интересно и достойно самого широкого обсуждения. Но я-то не философ, я простой оперативник. Мне не тайны Мироздания постигать положено, а реагировать на явную опасность. А я чувствую, что наши люди на Гиганде в опасности. Более того, в опасности все человечество, коль скоро начались сбои в БВИ…
— Хорошо, — неожиданно согласился Горбовский. — Поговорим о Гиганде. Когда вы делали запросы в БВИ, вам ничего не показалось странным?
— Там все мне показалось странным, — пожал плечами Максим. — Гиганды нет, ничего нет… Да еще герб герцога Алайского к чему-то приплели…
— Вот-вот, — сказал Горбовский, вставая. — «Сведений нет» — это от машины. А герб Его Алайского Высочества с оскорбительным девизом — это, как говорил один толковый безумец, «человеческое, слишком человеческое». Для чего я, по-вашему, покинув свою обитель скорби и одр болезни, развлекаю детишек в городе Антонове?
— Для чего? — тупо повторил Каммерер.
— А для того, — сказал Горбовский, и длинное, темное лицо его осветилось, — что собираюсь я навестить «Дом Корнея», и прошу вас, оперативнейший мой, сопровождать меня, старика, чтобы не получить мне, старику, в лоб. Или по лбу, что, в сущности, едино.
9
«Дом Корнея» нисколько не походил на «Дом Леонида» — да это и не дом, в сущности, был, а целый комплекс зданий и помещений, включавший в себя спортивные залы, арсенал, лазарет, информационный центр, не говоря уже о знаменитом корнеевом музее, в котором быть я не был, а слышать слышал.
Вести флаер я не мог, поскольку голова ничего не соображала. Леонид Андреевич, приговаривая что-то вроде «вы, нынешние — ну-тка!», вытеснил меня с водительского места и тряхнул стариной так уж крепко, что я начал опасаться за его жизнь. За свою, кстати, тоже. Внизу проплывали, временами становясь набок, золотые пшеничные поля.
Зато на подлете к «Дому Корнея» великий пилот вырубил и без того не очень шумный двигатель и спланировал отнюдь не на положенную площадку, а почти за полкилометра от дома, чуть ли не в кусты.
— Вы умеете ползать по-пластунски, Максим? — сказал он.
— Мне бы очень не хотелось тревожить обитателей дома.
— Ползать по-пластунски я умею, — доложил я. — Но вам не рекомендую. Что же касается обитателей дома, то их всех, насколько я понял, свистали наверх — во главе с хозяином.
И тут я вспомнил, что Корней Янович Яшмаа — один из «подкидышей», значок «эльбрус», если не ошибаюсь. Нет, не ошибаюсь. Ну, вот вам еще одно совпадение…
— Вряд ли он нас ждет, — сказал Горбовский, — но подстраховался наверняка. Представьте себе, Максим, что нам предстоит пробраться в штаб-квартиру хонтийской, скажем, разведки, не потревожив и не повредив часовых, тем более, что живых часовых и нет. Дверь, допустим, заблокирована на пароль. Все двери. Вот чертеж дома, — он протянул мне табличку. — Ваши действия?
Дом, повторяю, был незнакомый, зато все блоки стандартные — Корней Яшмаа не любил излишеств. Я некоторое время изучал чертеж, потом вернул его Горбовскому.
— Пока вижу только один путь, — сказал я. — Допустим, все входы действительно заблокированы. Во дворе со стороны слепой стены есть люк — система циркуляции бассейна. К сожалению, это бассейн не в спортзале, а в музее. Вы, случайно, не знаете, кого Яшмаа поселил в бассейне, Леонид Андреевич?
— Случайно знаю, — сказал Леонид Андреевич. — Ихтиомаммала поселил. Этого ихтиомаммала ему покойный Поль Гнедых завещал. Очень надеюсь, что бедное животное переживет и нас с вами. Не повредите ему, Макс, очень вас прошу.
— Как бы он мне не повредил, — проворчал я. Ихтиомаммал, как это явствует из названия, был рыбоподобным млекопитающим с планеты Яйла, размером был с хорошую касатку, имел густой волосяной покров и множество зубов. Самым приятным в этой скотине было то, что она никогда не спала, а все время кружила и кружила вдоль стен своего узилища. А ежели Корней Янович еще и забыл ее покормить перед отлетом…
— Слушаюсь, шеф, — сказал я. — Рад стараться, шеф. Не оставьте своей милостью многочисленных вдов и сирот… Допустим, я вылез живым из бассейна. С руками, с ногами. Дальше что?
— Дальше? — Леонид Андреевич задумался. — Дальше, голубчик, совершенно бесшумно, словно в той же хонтийской охранке, вы проникаете в кабинет хозяина. Там за пультом должен сидеть человечек. С ним нужно обращаться еще бережней, чем с ихтиомаммалом…
— Христом Богом, Леонид Андреевич, — сказал я. — Не боюсь я плыть и утонуть не боюсь. Но ему, ихтиомаммалу-то, что? У него глотка шире энергопоглотителя. Вот он и сглотнет меня, словно семечку… Да что за человечек-то?
— Вот те на, — удивился Леонид Андреевич. — Старый старик знает, а молодой оперативник не догадывается. Ведь у Корнея Яновича жили двое аборигенов Гиганды. Один взбунтовался, запросился домой, а другой был мальчик умненький, учененький, он и остался в доме науки постигать… Только запомни, что этот мальчик может оказаться не такой уж мальчик, а оперативник вроде тебя, так что не расслабляйся.
— Это что, значит, КОМКОН-1 своевольничает?
— Там узнаешь, кто своевольничает. Но смотри, чтобы все остались живыми. Сам же говорил, что угроза человечеству… Ступайте, голубчик, а я поваляюсь тут на травке…
Вот тебе и добрый Леонид Андреевич, думал я, снимая одежду. И себя береги, и зверюгу не замай, и дело сделай… С другой стороны, не слишком ли я засиделся по кабинетам? Но будь ты хоть чемпион, проворней ихтиомаммала не станешь… Что же он, на смерть меня посылает? Никогда я в воде ни на кого не охотился, хотя какая, к черту, охота… Массаракш, он что, с ума сошел?
К зданиям я подобрался по возможности незаметно. Трава была высокой. Люк, правда, тоже находился под кодом, но код был стандартный. Я какое-то время повисел над черной водой, дождался, когда поток переменит направление и нырнул. Меня понесло вперед, и надо было как-то притормаживать, чтобы не выбросило прямо на середину бассейна. Наконец впереди замаячило светлое пятно. Никакого ихтиомаммала за его границами я не видел, да и видеть не мог, поскольку волоски на этой зверюге, насколько я помню, имели соответствующий коэффициент преломления, что очень помогало ихтиомаммалу в жизненной борьбе.
На выходе из трубы я растопырился, как сказочный герой, которого Баба-Яга пихала в печку. Теперь следовало дождаться новой перемены потока, и как раз в промежутке был шанс выскочить. Массаракш, я же представления не имею, какое расстояние до бортика бассейна! Ну, Горбовский, ну, благодетель… И Корней хорош, мог бы чучелом вполне обойтись…
Наконец вода прекратила на миг движение свое, я мысленно сделал арканарский знак, отгоняющий нечисть, оттолкнулся изо всех сил и пошел наверх. И сейчас же неодолимая сила стиснула мои ребра и потащила, потащила…
Ихтиомаммал догадлив был, прыгнул за мной, но недопрыгнул с полметра, разочарованно лязгнул зубами и принялся описывать привычные круги по бассейну. А я продолжал висеть в воздухе, схваченный блестящими манипуляторами трехметрового домашнего робота. Манипуляторы неторопливо втягивались, одновременно опуская меня на пол.
— Рядовой Драмба, — негромко сообщил робот. — Выполняю задание человека Леонида, охраняю человека Максима…
Ой, Леонид Андреевич, как ты меня умыл, думал я. Хотя все рассчитал правильно — и с роботом связался, и меня в соответствующее настроение привел. Теперь пойду всех имать и хватать…
— Тише, рядовой Драмба, — сказал я. — Кто в доме живой?
— В доме живой человек Данг один, — сказал робот. — Сервомеханизмов в доме…
— Не надо про сервомеханизмы, — сказал я. — Где человек Данг и что он делает?
— Человек Данг работает за пультом в кабинете человека Корнея, — сказал робот. — Имеет все допуски…
— Вот что, — сказал я. — Человек Данг болен и может сам себе повредить. Нужно войти в кабинет, взять человека Данга — вот как ты меня давеча из бассейна вынимал — и подержать в воздухе вплоть до особого распоряжения.
Рядовой Драмба выкатился в коридор, я за ним, оставляя мокрые следы. Стало зябко. Вообще как-то глупо арестовывать человека в голом виде. То есть нет, если он в голом виде, очень даже сподручно, но если наоборот…
…Когда робот вкатился в кабинет, тот, кто сидел за пультом, даже не обернулся. По экрану плыли разнообразные значки, по большей части мне непонятные. Когда Драмба схватил его и развернул на меня, я увидел, что человек этот молод, довольно-таки худ и обладает на редкость пронзительным взглядом.
Мне хотелось сказать что-нибудь красивое, книжное, вроде «Надо уметь проигрывать, полковник Шмультке!». На Саракше в молодые годы я любил щегольнуть подобной сентенцией. Но сейчас передо мной был какой-то другой враг. Более опасный, чем вся разведка Островной Империи, чем экипаж Белой Субмарины. Чем даже Рудольф Сикорски — когда я знал его еще под кличкой Странник. Опасный тем, что осмелился в одиночку выйти против целой планеты — во много раз сильнее и могущественнее, чем его собственная…
— Ну что? — я улыбнулся. — Значит, «Отойди, смерд»?
Сейчас он сделает пальцами какой-нибудь пасс и исчезнет. Но он не исчез, а сказал совершенно спокойно:
Вести флаер я не мог, поскольку голова ничего не соображала. Леонид Андреевич, приговаривая что-то вроде «вы, нынешние — ну-тка!», вытеснил меня с водительского места и тряхнул стариной так уж крепко, что я начал опасаться за его жизнь. За свою, кстати, тоже. Внизу проплывали, временами становясь набок, золотые пшеничные поля.
Зато на подлете к «Дому Корнея» великий пилот вырубил и без того не очень шумный двигатель и спланировал отнюдь не на положенную площадку, а почти за полкилометра от дома, чуть ли не в кусты.
— Вы умеете ползать по-пластунски, Максим? — сказал он.
— Мне бы очень не хотелось тревожить обитателей дома.
— Ползать по-пластунски я умею, — доложил я. — Но вам не рекомендую. Что же касается обитателей дома, то их всех, насколько я понял, свистали наверх — во главе с хозяином.
И тут я вспомнил, что Корней Янович Яшмаа — один из «подкидышей», значок «эльбрус», если не ошибаюсь. Нет, не ошибаюсь. Ну, вот вам еще одно совпадение…
— Вряд ли он нас ждет, — сказал Горбовский, — но подстраховался наверняка. Представьте себе, Максим, что нам предстоит пробраться в штаб-квартиру хонтийской, скажем, разведки, не потревожив и не повредив часовых, тем более, что живых часовых и нет. Дверь, допустим, заблокирована на пароль. Все двери. Вот чертеж дома, — он протянул мне табличку. — Ваши действия?
Дом, повторяю, был незнакомый, зато все блоки стандартные — Корней Яшмаа не любил излишеств. Я некоторое время изучал чертеж, потом вернул его Горбовскому.
— Пока вижу только один путь, — сказал я. — Допустим, все входы действительно заблокированы. Во дворе со стороны слепой стены есть люк — система циркуляции бассейна. К сожалению, это бассейн не в спортзале, а в музее. Вы, случайно, не знаете, кого Яшмаа поселил в бассейне, Леонид Андреевич?
— Случайно знаю, — сказал Леонид Андреевич. — Ихтиомаммала поселил. Этого ихтиомаммала ему покойный Поль Гнедых завещал. Очень надеюсь, что бедное животное переживет и нас с вами. Не повредите ему, Макс, очень вас прошу.
— Как бы он мне не повредил, — проворчал я. Ихтиомаммал, как это явствует из названия, был рыбоподобным млекопитающим с планеты Яйла, размером был с хорошую касатку, имел густой волосяной покров и множество зубов. Самым приятным в этой скотине было то, что она никогда не спала, а все время кружила и кружила вдоль стен своего узилища. А ежели Корней Янович еще и забыл ее покормить перед отлетом…
— Слушаюсь, шеф, — сказал я. — Рад стараться, шеф. Не оставьте своей милостью многочисленных вдов и сирот… Допустим, я вылез живым из бассейна. С руками, с ногами. Дальше что?
— Дальше? — Леонид Андреевич задумался. — Дальше, голубчик, совершенно бесшумно, словно в той же хонтийской охранке, вы проникаете в кабинет хозяина. Там за пультом должен сидеть человечек. С ним нужно обращаться еще бережней, чем с ихтиомаммалом…
— Христом Богом, Леонид Андреевич, — сказал я. — Не боюсь я плыть и утонуть не боюсь. Но ему, ихтиомаммалу-то, что? У него глотка шире энергопоглотителя. Вот он и сглотнет меня, словно семечку… Да что за человечек-то?
— Вот те на, — удивился Леонид Андреевич. — Старый старик знает, а молодой оперативник не догадывается. Ведь у Корнея Яновича жили двое аборигенов Гиганды. Один взбунтовался, запросился домой, а другой был мальчик умненький, учененький, он и остался в доме науки постигать… Только запомни, что этот мальчик может оказаться не такой уж мальчик, а оперативник вроде тебя, так что не расслабляйся.
— Это что, значит, КОМКОН-1 своевольничает?
— Там узнаешь, кто своевольничает. Но смотри, чтобы все остались живыми. Сам же говорил, что угроза человечеству… Ступайте, голубчик, а я поваляюсь тут на травке…
Вот тебе и добрый Леонид Андреевич, думал я, снимая одежду. И себя береги, и зверюгу не замай, и дело сделай… С другой стороны, не слишком ли я засиделся по кабинетам? Но будь ты хоть чемпион, проворней ихтиомаммала не станешь… Что же он, на смерть меня посылает? Никогда я в воде ни на кого не охотился, хотя какая, к черту, охота… Массаракш, он что, с ума сошел?
К зданиям я подобрался по возможности незаметно. Трава была высокой. Люк, правда, тоже находился под кодом, но код был стандартный. Я какое-то время повисел над черной водой, дождался, когда поток переменит направление и нырнул. Меня понесло вперед, и надо было как-то притормаживать, чтобы не выбросило прямо на середину бассейна. Наконец впереди замаячило светлое пятно. Никакого ихтиомаммала за его границами я не видел, да и видеть не мог, поскольку волоски на этой зверюге, насколько я помню, имели соответствующий коэффициент преломления, что очень помогало ихтиомаммалу в жизненной борьбе.
На выходе из трубы я растопырился, как сказочный герой, которого Баба-Яга пихала в печку. Теперь следовало дождаться новой перемены потока, и как раз в промежутке был шанс выскочить. Массаракш, я же представления не имею, какое расстояние до бортика бассейна! Ну, Горбовский, ну, благодетель… И Корней хорош, мог бы чучелом вполне обойтись…
Наконец вода прекратила на миг движение свое, я мысленно сделал арканарский знак, отгоняющий нечисть, оттолкнулся изо всех сил и пошел наверх. И сейчас же неодолимая сила стиснула мои ребра и потащила, потащила…
Ихтиомаммал догадлив был, прыгнул за мной, но недопрыгнул с полметра, разочарованно лязгнул зубами и принялся описывать привычные круги по бассейну. А я продолжал висеть в воздухе, схваченный блестящими манипуляторами трехметрового домашнего робота. Манипуляторы неторопливо втягивались, одновременно опуская меня на пол.
— Рядовой Драмба, — негромко сообщил робот. — Выполняю задание человека Леонида, охраняю человека Максима…
Ой, Леонид Андреевич, как ты меня умыл, думал я. Хотя все рассчитал правильно — и с роботом связался, и меня в соответствующее настроение привел. Теперь пойду всех имать и хватать…
— Тише, рядовой Драмба, — сказал я. — Кто в доме живой?
— В доме живой человек Данг один, — сказал робот. — Сервомеханизмов в доме…
— Не надо про сервомеханизмы, — сказал я. — Где человек Данг и что он делает?
— Человек Данг работает за пультом в кабинете человека Корнея, — сказал робот. — Имеет все допуски…
— Вот что, — сказал я. — Человек Данг болен и может сам себе повредить. Нужно войти в кабинет, взять человека Данга — вот как ты меня давеча из бассейна вынимал — и подержать в воздухе вплоть до особого распоряжения.
Рядовой Драмба выкатился в коридор, я за ним, оставляя мокрые следы. Стало зябко. Вообще как-то глупо арестовывать человека в голом виде. То есть нет, если он в голом виде, очень даже сподручно, но если наоборот…
…Когда робот вкатился в кабинет, тот, кто сидел за пультом, даже не обернулся. По экрану плыли разнообразные значки, по большей части мне непонятные. Когда Драмба схватил его и развернул на меня, я увидел, что человек этот молод, довольно-таки худ и обладает на редкость пронзительным взглядом.
Мне хотелось сказать что-нибудь красивое, книжное, вроде «Надо уметь проигрывать, полковник Шмультке!». На Саракше в молодые годы я любил щегольнуть подобной сентенцией. Но сейчас передо мной был какой-то другой враг. Более опасный, чем вся разведка Островной Империи, чем экипаж Белой Субмарины. Чем даже Рудольф Сикорски — когда я знал его еще под кличкой Странник. Опасный тем, что осмелился в одиночку выйти против целой планеты — во много раз сильнее и могущественнее, чем его собственная…
— Ну что? — я улыбнулся. — Значит, «Отойди, смерд»?
Сейчас он сделает пальцами какой-нибудь пасс и исчезнет. Но он не исчез, а сказал совершенно спокойно: