Страница:
1. Начальнику ЦАГИ, ЩАМ, ЛИИ, тт. Макаревскому, Свищеву, Строеву, Яковлеву, Эрлиху изучить основные данные агрегатов и дать предложения по улучшению отечественных вертолетов.
2. Главному конструктору т. Милю:
…с участием ВИАМ и НИАТ продолжить и закончить работы по изготовлению на базе имеющихся дюралевых прессованных лонжеронов цельнометаллических клеенных лопастей с сотовым заполнителем для вертолетов Ми-1, Ми-4, В-8, В-10…
8. Главным конструкторам тт. Милю, Камову и Эрлиху изучить материалы и отчеты по осмотру конструкций вертолетов H-19D с тем, чтобы практически использовать образцы отдельных узлов и агрегатов, представляющих наибольший интерес для отечественного вертолетос-троения»[316].
О том, что остатки сбитого 1 мая 1960 года американского самолета-разведчика «Локхид U-2» были выставлены на всеобщее обозрение в Центральном парке культуры и отдыха в Москве, знают многие, а вот о том, куда они исчезли после выставки — считанные единицы. А между тем самое интересное (для специалистов) так и осталось строго охраняемой тайной.
Начнем с того, что район падения самолета был тщательно прочесан специальными поисковыми командами. Собирали все, вплоть до мельчайших частиц, которые когда-то принадлежали крылатому шпиону.
Все собранные фрагменты оперативно доставили в НИИ ВВС на аэродром «Чкаловский». Довольно хорошо сохранившиеся остатки оборудования сначала изучили военные на выставке, развернутой в павильоне № 1, а затем дело дошло и до производителей.
Самое интересное оборудование и приборы отправили в НИИ и ОКБ, а лишь отдельные детали были продемонстрированы на выставке, а потом и их отправили в Таганрог (в ОКБ — 49).
Первыми начали тщательное изучение техники двига-телисты. Подтверждение этого факта — постановление Совета министров СССР от 28 июня 1960 года № 702-288 «О воспроизведении двигателя „Пратт-Уитни J75-P-13“. Его копирование под обозначением РД-16-75 велось в Казани в ОКБ —16 под руководством П. Ф. Зубца. Газогенератор американского ТРД посчитали довольно удачным и на его базе начали разрабатывать двигатели для тяжелых машин, в том числе и для Ту-104, вместо РД-ЗМ.
Самолет с разведывательным оборудованием, обеспечивающий сбор информации с большой высоты и на значительном удалении от аэродромов вылета при сравнительно малом весе (благодаря высокой отдаче топлива), по заключению НИИ ВВС, представлял исключительный интерес для военных.
Спустя два месяца, 23 августа, с учетом предложений МО и ГКАТ вышло еще одно постановление Совета Министров СССР «О воспроизведении самолета-разведчика „Локхид U-2“ по его сохранившимся остаткам и материалам сбитого самолета». Главной целью этой работы стало воспроизведение отдельных конструктивных, технологических и эксплуатационных особенностей самолета «Локхид U-2», а также освоение элементов, материалов и оборудования для применения в отечественном самолетостроении.
Однако С-13 (так по документам проходил отечественный аналог U-2) так и не был запущен в серийное производство. Одна из причин — разработка сверхзвукового разведчика Е-15БР (будущего МиГ-25Р). Другая — появление эффективных средств поражения летящей цели[317].
Охота за чужими авиационными технологиями шла постоянно. В 1965 году с территории Франции был выдворен представитель «Аэрофлота» С. Павлов. Он занимался сбором информации о совместном англо-французском проекте самолета «Конкорд». В аэропорту у него обнаружили чертежи турбодвигателя «Олимпус», предназначенного для «Конкорда» и новейшей радарной системы.
Это событие — лишь один из эпизодов операции «Брунгильда». Ее цель — добыча документации по сверхзвуковому лайнеру «Конкорд». Во Франции и Англии в ней было задействовано более 20 агентов восточноевропейских разведок.
В качестве курьера, который доставлял в ГДР материалы от многочисленных источников, работал с 1959 по 1964 год 69-летний пенсионер Ж. Супер. Трудовая карьера этого человека закончилась, когда его арестовала бельгийская контрразведка. Он довольно быстро начал сотрудничать со следствием и рассказал все. Через какое-то время арестовали инженера Г. Штайнбрехера, который работал во Франции и Бельгии. Он регулярно, в течение пяти лет, посещал авиасалоны в Ле Бурже и Фанборо с целью установления нужных контактов. Его арестовали в 1964 году и приговорили к 12 годам тюрьмы.
По мнению западных экспертов, Москве удалось сэкономить примерно 10 млрд. марок, заодно тысячи и тысячи рабочих часов.
Первые рисунки-эскизы этой машины появились в 1962 году. И тут же советский авиаконструктор А. И. Туполев продемонстрировал свою модель сверхзвукового самолета Ту-144. Внешне он выглядел как копия европейского лайнера, да и технические показатели обоих самолетов оказались весьма близкими. Советский самолет также имел дельтовидные несущие плоскости, под которыми размещались двигатели, носовая часть тоже была подвижна. Почти совпали и размеры гигантов.
В 1973 году помощник советского военно-воздушного атташе в Париже старший лейтенант Миронкин выкрал с французского стенда авиасалона в Ле Бурже запасную часть от распределителя системы горючего «Конкорда». Это был высокочувствительный узел системы, контролирующей подачу топлива, с которым, как полагают западные эксперты, советские разработчики испытывали особые трудности. Через день Миронкина выслали из страны.
Правда, из-за того, что не был решен ряд технических проблем, Ту-144 так и не стал аналогом «Конкорда»[318].
В 1966 году советской разведке удалось добыть чертежи, подробное техническое описание и инструкцию по эксплуатации системы кондиционирования американского авиалайнера «Боинг-707». Предполагалось, что на ее основе удастся создать аналогичную систему для отечественного самолета «Ил-62». Однако сферы применения этой технологии не ограничились только авиастроением. Она была использована при создании систем кондиционирования подводных лодок, стратегических бомбардировщиков и космических кораблей. Самое интересное в этой истории то, что советская разведка смогла отблагодарить ценного агента только маленькими стаканчиками грузинской чеканки на серебряном подносе и рогом, отделанным серебром[319].
В 1973 году советского военного атташе во Франции Е. Миронкина взяли с поличным во время проведения авиасалона в Ле Бурже[320].
С начала 70-х годов, в период так называемой «разрядки», многочисленные делегации советских ученых и инженеров посетили и детально осмотрели американские секретные лаборатории и авиазаводы, которые в обычной ситуации были скрыты от посторонних глаз.
Особенно часто посещались, авиазаводы фирм «Боинг» и «Локхид». Гости рисовали местным руководителям лучезарные перспективы миллиардных контрактов на поставку в Советский Союз современных пассажирских самолетов. Чтобы решить, машины каких типов следует закупать, Советский Союз должен был ознакомиться со всевозможной технической документацией, характеризующей эту авиационную технику. И специалисты получили легальный доступ к этим материалам.
Как-то вечером, после окончания рабочего дня, советский инженер проскользнул в номер, занимаемый американским служащим, который был назначен сопровождать делегацию будущих покупателей. Визитер был пьян и сразу же выложил опешившему хозяину номера, который бегло говорил по-русски: «Мы никогда не купим ваши самолеты, у нас на это нет денег. И потом, как же мы заставим всю Восточную Европу летать на наших машинах, если сами будем покупать ваши? Мы здесь только для того, чтобы выведать ваши секреты!»
Действительно, СССР никогда не делал попыток приобрести хотя бы один американский пассажирский самолет. Но десять лет спустя начал серийное производство своего первого широкофюзеляжного реактивного лайнера Ил-86, изрядно похожего на американский «Боинг-747». А новый транспортный самолет Ил-76 сильно смахивал на С-141 того же назначения фирмы «Локхид»[321].
В 1980 году двое работников советского консульства в Марселе Г. Тровков и В. Фролов были высланы из Франции за проявление повышенного интереса к самолету «Мираж-2000»[322].
В докладе правительства США за 1985 год говорилось: «Советы считают, что, используя документацию по американскому истребителю F-18, их авиационная и радарная промышленность сэкономила около пяти лет разработок и 35 млн. рублей». Документация по радару управления огнем F-18 послужила технической основой новых радаров нашлемной системы целеуказания для последнего поколения советских истребителей[323].
Еще одна малоизвестная страница истории — участие иностранных специалистов в отечественных проектах по дирижаблестроению.
В 1930 году Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление «О развитии гражданской авиации в СССР». Наряду с выпуском пассажирских самолетов, эта программа предусматривала создание транспортных дирижаблей различного объема и конструкции. К концу первой пятилетки намечалось создать 40 летательных аппаратов: 30 мягких, 3 полужестких, 5 жестких и 2 цельнометаллических. Для реализации этого проекта в 1931 году в системе ГВФ было создано специальное подразделение Дирижаблестрой[324].
На рабочей окраине Долгопрудного (ныне г. Долгопрудный Московской области) на территории Долгопруднеского конструкторского бюро автоматики (ДБКА) в 30-е годы базировалось предприятие по строительству дирижаблей.
Строить их начали еще в первую мировую войну и предполагали использовать в военных целях. В 20-е годы производство находилось в городке Гатчина (Ленинградская область), а затем его перевели в Подмосковье.
Возглавлял дирижабельный проект итальянский генерал У. Нобиле, конструктор и руководитель итальянской экспедиции к Северному полюсу. Он проработал в СССР около пяти лет. Вместе с ним трудилась группа инженеров — около 15 его соотечественников. Почти все они тайно въехали в Советский Союз под чужими именами по линии Коминтерна. Даже спустя 50 лет невозможно установить подлинные имена многих из них.
Сталинская программа предусматривала строительство 50 летательных аппаратов. Сделали только восемь. В феврале 1938 года после очередной катастрофы (дирижабль «СССР-В-6» должен был спасти экспедицию И. Папанина, застрявшую во льдах Арктики, но врезался в гору, не обозначенную на карте между Петрозаводском и Мурманском) было принято решение о сворачивании этой программы. Генерал уехал на родину, а почти всех инженеров расстреляли.
В Дирижаблестрое были отработаны вертикальные взлет и посадка, взлет в условиях нулевой видимости, многосуточное барражирование в воздухе, приводнение[325].
Глава 10. ИНОСТРАННЫЙ СЛЕД В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ АТОМНОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ, РАКЕТОСТРОЕНИИ И КОСМИЧЕСКОЙ СФЕРЕ
2. Главному конструктору т. Милю:
…с участием ВИАМ и НИАТ продолжить и закончить работы по изготовлению на базе имеющихся дюралевых прессованных лонжеронов цельнометаллических клеенных лопастей с сотовым заполнителем для вертолетов Ми-1, Ми-4, В-8, В-10…
8. Главным конструкторам тт. Милю, Камову и Эрлиху изучить материалы и отчеты по осмотру конструкций вертолетов H-19D с тем, чтобы практически использовать образцы отдельных узлов и агрегатов, представляющих наибольший интерес для отечественного вертолетос-троения»[316].
О том, что остатки сбитого 1 мая 1960 года американского самолета-разведчика «Локхид U-2» были выставлены на всеобщее обозрение в Центральном парке культуры и отдыха в Москве, знают многие, а вот о том, куда они исчезли после выставки — считанные единицы. А между тем самое интересное (для специалистов) так и осталось строго охраняемой тайной.
Начнем с того, что район падения самолета был тщательно прочесан специальными поисковыми командами. Собирали все, вплоть до мельчайших частиц, которые когда-то принадлежали крылатому шпиону.
Все собранные фрагменты оперативно доставили в НИИ ВВС на аэродром «Чкаловский». Довольно хорошо сохранившиеся остатки оборудования сначала изучили военные на выставке, развернутой в павильоне № 1, а затем дело дошло и до производителей.
Самое интересное оборудование и приборы отправили в НИИ и ОКБ, а лишь отдельные детали были продемонстрированы на выставке, а потом и их отправили в Таганрог (в ОКБ — 49).
Первыми начали тщательное изучение техники двига-телисты. Подтверждение этого факта — постановление Совета министров СССР от 28 июня 1960 года № 702-288 «О воспроизведении двигателя „Пратт-Уитни J75-P-13“. Его копирование под обозначением РД-16-75 велось в Казани в ОКБ —16 под руководством П. Ф. Зубца. Газогенератор американского ТРД посчитали довольно удачным и на его базе начали разрабатывать двигатели для тяжелых машин, в том числе и для Ту-104, вместо РД-ЗМ.
Самолет с разведывательным оборудованием, обеспечивающий сбор информации с большой высоты и на значительном удалении от аэродромов вылета при сравнительно малом весе (благодаря высокой отдаче топлива), по заключению НИИ ВВС, представлял исключительный интерес для военных.
Спустя два месяца, 23 августа, с учетом предложений МО и ГКАТ вышло еще одно постановление Совета Министров СССР «О воспроизведении самолета-разведчика „Локхид U-2“ по его сохранившимся остаткам и материалам сбитого самолета». Главной целью этой работы стало воспроизведение отдельных конструктивных, технологических и эксплуатационных особенностей самолета «Локхид U-2», а также освоение элементов, материалов и оборудования для применения в отечественном самолетостроении.
Однако С-13 (так по документам проходил отечественный аналог U-2) так и не был запущен в серийное производство. Одна из причин — разработка сверхзвукового разведчика Е-15БР (будущего МиГ-25Р). Другая — появление эффективных средств поражения летящей цели[317].
Охота за чужими авиационными технологиями шла постоянно. В 1965 году с территории Франции был выдворен представитель «Аэрофлота» С. Павлов. Он занимался сбором информации о совместном англо-французском проекте самолета «Конкорд». В аэропорту у него обнаружили чертежи турбодвигателя «Олимпус», предназначенного для «Конкорда» и новейшей радарной системы.
Это событие — лишь один из эпизодов операции «Брунгильда». Ее цель — добыча документации по сверхзвуковому лайнеру «Конкорд». Во Франции и Англии в ней было задействовано более 20 агентов восточноевропейских разведок.
В качестве курьера, который доставлял в ГДР материалы от многочисленных источников, работал с 1959 по 1964 год 69-летний пенсионер Ж. Супер. Трудовая карьера этого человека закончилась, когда его арестовала бельгийская контрразведка. Он довольно быстро начал сотрудничать со следствием и рассказал все. Через какое-то время арестовали инженера Г. Штайнбрехера, который работал во Франции и Бельгии. Он регулярно, в течение пяти лет, посещал авиасалоны в Ле Бурже и Фанборо с целью установления нужных контактов. Его арестовали в 1964 году и приговорили к 12 годам тюрьмы.
По мнению западных экспертов, Москве удалось сэкономить примерно 10 млрд. марок, заодно тысячи и тысячи рабочих часов.
Первые рисунки-эскизы этой машины появились в 1962 году. И тут же советский авиаконструктор А. И. Туполев продемонстрировал свою модель сверхзвукового самолета Ту-144. Внешне он выглядел как копия европейского лайнера, да и технические показатели обоих самолетов оказались весьма близкими. Советский самолет также имел дельтовидные несущие плоскости, под которыми размещались двигатели, носовая часть тоже была подвижна. Почти совпали и размеры гигантов.
В 1973 году помощник советского военно-воздушного атташе в Париже старший лейтенант Миронкин выкрал с французского стенда авиасалона в Ле Бурже запасную часть от распределителя системы горючего «Конкорда». Это был высокочувствительный узел системы, контролирующей подачу топлива, с которым, как полагают западные эксперты, советские разработчики испытывали особые трудности. Через день Миронкина выслали из страны.
Правда, из-за того, что не был решен ряд технических проблем, Ту-144 так и не стал аналогом «Конкорда»[318].
В 1966 году советской разведке удалось добыть чертежи, подробное техническое описание и инструкцию по эксплуатации системы кондиционирования американского авиалайнера «Боинг-707». Предполагалось, что на ее основе удастся создать аналогичную систему для отечественного самолета «Ил-62». Однако сферы применения этой технологии не ограничились только авиастроением. Она была использована при создании систем кондиционирования подводных лодок, стратегических бомбардировщиков и космических кораблей. Самое интересное в этой истории то, что советская разведка смогла отблагодарить ценного агента только маленькими стаканчиками грузинской чеканки на серебряном подносе и рогом, отделанным серебром[319].
В 1973 году советского военного атташе во Франции Е. Миронкина взяли с поличным во время проведения авиасалона в Ле Бурже[320].
С начала 70-х годов, в период так называемой «разрядки», многочисленные делегации советских ученых и инженеров посетили и детально осмотрели американские секретные лаборатории и авиазаводы, которые в обычной ситуации были скрыты от посторонних глаз.
Особенно часто посещались, авиазаводы фирм «Боинг» и «Локхид». Гости рисовали местным руководителям лучезарные перспективы миллиардных контрактов на поставку в Советский Союз современных пассажирских самолетов. Чтобы решить, машины каких типов следует закупать, Советский Союз должен был ознакомиться со всевозможной технической документацией, характеризующей эту авиационную технику. И специалисты получили легальный доступ к этим материалам.
Как-то вечером, после окончания рабочего дня, советский инженер проскользнул в номер, занимаемый американским служащим, который был назначен сопровождать делегацию будущих покупателей. Визитер был пьян и сразу же выложил опешившему хозяину номера, который бегло говорил по-русски: «Мы никогда не купим ваши самолеты, у нас на это нет денег. И потом, как же мы заставим всю Восточную Европу летать на наших машинах, если сами будем покупать ваши? Мы здесь только для того, чтобы выведать ваши секреты!»
Действительно, СССР никогда не делал попыток приобрести хотя бы один американский пассажирский самолет. Но десять лет спустя начал серийное производство своего первого широкофюзеляжного реактивного лайнера Ил-86, изрядно похожего на американский «Боинг-747». А новый транспортный самолет Ил-76 сильно смахивал на С-141 того же назначения фирмы «Локхид»[321].
В 1980 году двое работников советского консульства в Марселе Г. Тровков и В. Фролов были высланы из Франции за проявление повышенного интереса к самолету «Мираж-2000»[322].
В докладе правительства США за 1985 год говорилось: «Советы считают, что, используя документацию по американскому истребителю F-18, их авиационная и радарная промышленность сэкономила около пяти лет разработок и 35 млн. рублей». Документация по радару управления огнем F-18 послужила технической основой новых радаров нашлемной системы целеуказания для последнего поколения советских истребителей[323].
Еще одна малоизвестная страница истории — участие иностранных специалистов в отечественных проектах по дирижаблестроению.
В 1930 году Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление «О развитии гражданской авиации в СССР». Наряду с выпуском пассажирских самолетов, эта программа предусматривала создание транспортных дирижаблей различного объема и конструкции. К концу первой пятилетки намечалось создать 40 летательных аппаратов: 30 мягких, 3 полужестких, 5 жестких и 2 цельнометаллических. Для реализации этого проекта в 1931 году в системе ГВФ было создано специальное подразделение Дирижаблестрой[324].
На рабочей окраине Долгопрудного (ныне г. Долгопрудный Московской области) на территории Долгопруднеского конструкторского бюро автоматики (ДБКА) в 30-е годы базировалось предприятие по строительству дирижаблей.
Строить их начали еще в первую мировую войну и предполагали использовать в военных целях. В 20-е годы производство находилось в городке Гатчина (Ленинградская область), а затем его перевели в Подмосковье.
Возглавлял дирижабельный проект итальянский генерал У. Нобиле, конструктор и руководитель итальянской экспедиции к Северному полюсу. Он проработал в СССР около пяти лет. Вместе с ним трудилась группа инженеров — около 15 его соотечественников. Почти все они тайно въехали в Советский Союз под чужими именами по линии Коминтерна. Даже спустя 50 лет невозможно установить подлинные имена многих из них.
Сталинская программа предусматривала строительство 50 летательных аппаратов. Сделали только восемь. В феврале 1938 года после очередной катастрофы (дирижабль «СССР-В-6» должен был спасти экспедицию И. Папанина, застрявшую во льдах Арктики, но врезался в гору, не обозначенную на карте между Петрозаводском и Мурманском) было принято решение о сворачивании этой программы. Генерал уехал на родину, а почти всех инженеров расстреляли.
В Дирижаблестрое были отработаны вертикальные взлет и посадка, взлет в условиях нулевой видимости, многосуточное барражирование в воздухе, приводнение[325].
Глава 10. ИНОСТРАННЫЙ СЛЕД В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ АТОМНОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ, РАКЕТОСТРОЕНИИ И КОСМИЧЕСКОЙ СФЕРЕ
Начнем с создания атомного оружия. Когда 6 марта 1951 года Ю. и Э. Розенберги были осуждены за шпионаж в пользу Советского Союза, то судья И. Кауфман, отправивший супружескую пару на электрический стул, заявил журналистам, что их деятельность «несомненно изменила ход истории не в нашу пользу»[326].
Из этой супружеской пары, а Э. Розенберг казнили всего лишь за недоносительство на мужа и своего брата, за полувековую историю «холодной войны» сделали не только мучеников, но и главных информаторов Сталина в сфере создания атомного оружия.
Назвать поименно всех, кто действительно информировал Кремль о процессе реализации атомного проекта в США, сейчас, наверное, никто не сможет. Хотя такие попытки в последнее время предпринимались неоднократно. В нашей стране и за рубежом. Их обреченность не только в том, что большинство документов никогда не будет рассекречено, но и желание некоторых исследователей и журналистов «раскрутить» эту тему. Ведь в смертельно опасном процессе охоты за «атомными секретами» участвовало множество сотрудников и агентов советской разведки. И объективно оценить вклад каждого из них крайне сложно.
Ученые, участвующие в создании советской атомной бомбы утверждают, что все они сделали сами и сведения, полученные от разведки, сыграли лишь вспомогательную роль. Бойцы «невидимого фронта» говорят об обратном и доказывают свою правоту с помощью документов той эпохи, где зафиксированы многочисленные благодарности тех же ученых.
Каждая из сторон по-своему права. Если первые признают факт плагиата, то это противоречит нормам этики. А вторые не могут отказаться от того, что они сообщили в Центр. Кто из них прав — на этот вопрос авторы многочисленных монографий отвечают по-разному. И каждый читатель, прочитав несколько книг, сам сможет определить вклад советской разведки в создание отечественного атомного оружия.
Мы же продолжим вспоминать, что происходило в сфере советского «атомного шпионажа» после окончания Второй мировой войны. Этот период чем-то напоминает прямой участок перед финишем. Цель уже видна, удалось догнать и на полкорпуса обойти соперника, еще один рывок… В такой ситуации любые средства хороши. Как в сфере добычи секретной информации, так и ее защите.
Действительно, наиболее урожайным, с точки зрения количества и качества полученной информации, стал для советской разведки конец 1944—первая половина 1946 годов. Именно в этот период ее основными источниками в США были непосредственные участники проекта «Манхэттен» К. Фукс и Б. Понтекорво, С. Сакс и Т. Холл. Отдел «С» получил детальное описание лаборатории в Ок-Ридже и завода в Лос-Аламосе, сведения об участии в создание ядерной промышленности корпораций «Келекс», «Дюпон», «Юнион Карбайд» и других, системы охраны предприятий, данные об ученых, участвующих в различных проектах. Через 12 дней после окончания процедуры сборки первой атомной бомбы в Москву из Нью-Йорка и Вашингтона были доставлены схемы и описание ее устройства. В сентябре 1945 года были получены фотографии помещений заводов в Ок-Ридже и секретной части доклада администрации и конгрессу США, не вошедшие в официальный доклад комиссии Смита, информация об отдельных конструктивных элементах бомбы, дневниковые записи о первом испытательном взрыве в пустыне Аламогордо, произведенном в июне.
Информация о ядерном оружии, поступившая из США, стала во второй половине 40-х годов дополняться сведениями, полученными советской разведкой в Западной Европе, куда после окончания войны вернулись многие из европейских участников проекта «Манхэттен» и ученые-физики, находившиеся в эмиграции в Америке.
Начиная с декабря 1946 года, когда после пуска первого реактора, Л. П. Берия приказал прекратить все контакты с американскими источниками, информация из Европы приобретает первостепенное значение.
Одна из причин решения Берия — разоблачение агентурной сети в Канаде и документы, переданные И. Гузен-ко Королевской канадской конной полиции, тесно сотрудничавшей с ФБР, и последовавшие вскоре аресты канадских ученых-физиков Смита и И. Халперина. Все это создавало возможность выхода американской контрразведки на советскую агентурную сеть, занятую сбором информации о производстве и разработке ядерного оружия. Аналогичную опасность представляли и те данные о советской агентуре в США, которые представила в распоряжение ФБР Э. Бентли[327].
Пресекались попытки других ведомств, кроме отдела «С», заниматься сбором сведений по атомной проблеме. Когда представитель СССР при ООН А. А. Громыко по собственной инициативе решил использовать для сбора информации официальное приглашение администрации Трумэна направить группу советских наблюдателей на предстоящие испытания ядерного оружия на атолл Бикини и отдал соответствующие распоряжения референту при Советском комитете ООН по атомной энергии М. Г. Мещерякову и члену этого комитета профессору Александрову, реакция последовала незамедлительно. Получив подробные доклады А. А. Громыко об испытании и военной инфраструктуре Гавайских, Маршалловых и Корелинских островов, направленными в секретариат Председателя Совета министров СССР, Берия выразил В. М. Молотову решительный протест и потребовал «дать товарищу Громыко указание о том, чтобы он использовал тт. Александрова и Мещерякова в рамках данного им задания» чтобы последние впредь «не занимались сбором сведений, не относящимся» к их обязанностям[328].
А теперь нужно попытаться понять, когда советская разведка реально начала охотиться за «атомными секретами».
Официально считается, что охота за атомными технологиями началась осенью 1941 года, когда из Лондона поступило одно из первых сообщений о возможности использования атомной энергии в военных целях. Этот документ датирован 4 октября 1941 года:
«…Сообщаю очень кратко содержание представленного 24 сентября 1941 года военному кабинету особо секретного доклада правительственной комиссии по разработке способа использования атомной энергии урана для изготовления взрывчатых веществ.
…Даже с учетом веса баллистического механизма урановой бомбы практическая сила ее взрыва будет превышать в 1000 раз силу взрыва обычной бомбы того же веса.
…Следует считать, что урановая бомба будет иметь двойное действие. Кроме разрушающей взрывчатой волны огромной силы образуется, наподобие газового облака, огромное пространство, насыщенное радиоактивными частицами. Все живое, что попадет в сферу действия этих частиц, хотя бы на несколько минут, неизбежно погибнет»[329].
На самом деле знаменитая операция по охоте за «атомными секретами» началась на десять лет раньше. Правда в начале 30-х годов в Советском Союзе еще не осознали возможности использования атома в военных целях, поэтому перед подразделениями отечественной НТР не стояла задача добывать любую информацию по атомной проблеме.
Все началось летом 1931 года, когда в Германию по приглашению немецкого физика доктора Ланге прибыл директор Ленинградского физико-технического института академик А. Ф. Иоффе. Лаборатория Ланге, так же как и институт, которым руководил гость из СССР, занималась работами по созданию ускорителей высоких энергий порядка 20 и 50 млн. вольт.
Советский ученый познакомился с бывшим соотечественником (уехал из России в 1924 году вместе с отцом) инженером Г. Муравкиным, который имел научную степень доктора физико-технических наук. В официальной характеристике доктор Ланге писал: «Доктор Герберт Му-равкин около двух лет принимает участие в работе института по созданию ускорителя заряженных частиц высоких энергий для исследования в области расщепления атомного ядра и лучевой терапии рака. При этом он хорошо зарекомендовал себя во всех отношениях и в значительной степени способствовал осуществлению этого проекта, так что его дальнейшая деятельность в этой области вызывается интересами дела».
А через какое-то время с талантливым физиком познакомился заместитель резидента внешней разведки в Берлине по научно-технической линии Г. Б. Овакимян. Му-равкин дал свое согласие на регулярную передачу в Москву материалов, к которым он имел доступ в немецких институтах.
После отъезда Г. В. Овакимяна из страны связь с источником обеспечивали сотрудник резидентуры Вячеслав и старший группы научно-технической разведки Филипп. От агента поступали материалы, получившие высокую оценку в Харьковском физико-техническом институте. В сентябре 1932 года документы были переданы начальнику управления связи РККА, которое финансировало тогда создание в Харькове ускорителя на 2,4 млн. вольт. В том же сентябре 1932 года в газете «Правда» было опубликовано сообщение Харьковского физико-технического института об осуществлении им деления атома.
В апреле 1933 года Муравкину пришлось спешно покинуть Германию и вернуться в Советский Союз. Дальнейшая его судьба сложилась трагически. В 1937 году он был арестован и исчез в кровавой «мясорубке» той эпохи[330].
Таким образом, первая операция в сфере добычи атомных секретов была проведена на десять лет раньше, чем это принято считать.
Другой миф, что иностранная помощь заключалась исключительно в краже чужих секретов и информировании советских ученых. Правда, в списке героев «невидимого фронта», которые добывали эти тайны, нет супругов Розенберг и их «ценного» агента Грингласса, как и многочисленных немецких специалистов, которые под контролем НКВД активно участвовали в создании советской атомной бомбы.
Начиная с апреля 1945 года в советской зоне оккупации Германии действовали многочисленные группы представителей различных наркоматов. Их основная задача — поиск и вывоз специалистов, оборудования и технической документации. Группу «атомщиков» в этих трофейных командах возглавляли профессора, будущие академики и Герои Социалистического Труда Л. А. Арцимович и Ю. Б. Харитон.
На самом деле ситуация с подневольными специалистами очень запутанная. С одной стороны, действительно, большая часть из них была доставлена в Советский Союз насильственно. А с другой стороны — многие сами изъявляли желание поехать в СССР. Для них это был единственный способ не умереть с голода. Почему они не ушли на Запад? У каждого были свои причины, заставившие остаться на Востоке. И таких людей было достаточно, чтобы 27 октября 1945 года принять специальное Постановление СНК СССР № 2775-766сс «Об использование группы немецких специалистов, изъявивших желание работать в специальных лабораториях»[331].
Депортированные немецкие специалисты (подробнее об этой операции НКВД в главе 17) работали в специально созданных атомных центрах. Так, в секретном институте близ Сухуми продолжали свои научные изыскания лауреат Нобелевской премии за исследования в области ядерной физики Г. Герц, профессор М. фон Арденне (будущий президент Академии наук ГДР), профессора П, Тиссен, М. Стинбек и другие ученые. На севере Челябинской области (впоследствии этот объект стал именоваться Челябинск-70) работала еще одна группа немецких специалистов, в том числе арестованный в Берлине как «невозвращенец» крупнейший русский радиобиолог и генетик Н. В. Тимофеев-Ресовский. Еще одна группа специалистов трудилась в г. Обнинск Калужской области.
Большая часть специалистов вернулась на родину лишь после смерти Сталина, как и большинство узников многочисленных лагерей. Многие из них были награждены советскими орденами, а некоторые даже стали Героями Социалистического Труда и лауреатами Сталинской премии[332].
Было четыре спецобъекта, где работали пленные германские специалисты. Все они подчинялись 9-му управлению МВД СССР. Первый — институт «А» в г. Сухуми (в помещении санатория «Синоп») — возглавлял немецкий ученый М. фон Арденне. А на втором объекте «Г» (в помещении санатория «Агудзеры» недалеко от Сухуми) трудился его коллега, лауреат Нобелевской премии Г. Герц. Третий — институт «Б» (вначале лаборатория «Б» МВД СССР) — был организован для защиты от радиации и располагался в санатории «Сунгул» около г. Касли в Челябинской области. В институте работали германские ученые К. Циммер, М. Борн, А. Кач и другие. Четвертый объект — лаборатория «В» МВД СССР в Калужской области. В ней работала команда немецких специалистов во главе с профессором Р. Позе. Этот человек с 1946 по 1953 год наравне с действительным членом АН УССР А. И. Лейпунским был одним из научных руководителей по созданию атомного реактора на слабообогащенном уране[333].
А вот чем они занимались осенью 1945 года:
«Задание
I. Для группы работников, возглавляемых профессором Арденне.
Считать главными задачами группы работников, возглавляемой профессором Арденне:
Из этой супружеской пары, а Э. Розенберг казнили всего лишь за недоносительство на мужа и своего брата, за полувековую историю «холодной войны» сделали не только мучеников, но и главных информаторов Сталина в сфере создания атомного оружия.
Арест Юлиуса Розенберга
Хотя говорить о том, что Ю. Розенберг сыграл второстепенную роль в истории отечественной научно-технической разведки — это не совсем верно. С момента своей вербовки весною 1942 года сотрудником внешней разведки С. Семеновым он руководил группой из четверых агентов, которые добыли огромное количество материалов по радиолокации.Назвать поименно всех, кто действительно информировал Кремль о процессе реализации атомного проекта в США, сейчас, наверное, никто не сможет. Хотя такие попытки в последнее время предпринимались неоднократно. В нашей стране и за рубежом. Их обреченность не только в том, что большинство документов никогда не будет рассекречено, но и желание некоторых исследователей и журналистов «раскрутить» эту тему. Ведь в смертельно опасном процессе охоты за «атомными секретами» участвовало множество сотрудников и агентов советской разведки. И объективно оценить вклад каждого из них крайне сложно.
Ученые, участвующие в создании советской атомной бомбы утверждают, что все они сделали сами и сведения, полученные от разведки, сыграли лишь вспомогательную роль. Бойцы «невидимого фронта» говорят об обратном и доказывают свою правоту с помощью документов той эпохи, где зафиксированы многочисленные благодарности тех же ученых.
Каждая из сторон по-своему права. Если первые признают факт плагиата, то это противоречит нормам этики. А вторые не могут отказаться от того, что они сообщили в Центр. Кто из них прав — на этот вопрос авторы многочисленных монографий отвечают по-разному. И каждый читатель, прочитав несколько книг, сам сможет определить вклад советской разведки в создание отечественного атомного оружия.
Мы же продолжим вспоминать, что происходило в сфере советского «атомного шпионажа» после окончания Второй мировой войны. Этот период чем-то напоминает прямой участок перед финишем. Цель уже видна, удалось догнать и на полкорпуса обойти соперника, еще один рывок… В такой ситуации любые средства хороши. Как в сфере добычи секретной информации, так и ее защите.
Действительно, наиболее урожайным, с точки зрения количества и качества полученной информации, стал для советской разведки конец 1944—первая половина 1946 годов. Именно в этот период ее основными источниками в США были непосредственные участники проекта «Манхэттен» К. Фукс и Б. Понтекорво, С. Сакс и Т. Холл. Отдел «С» получил детальное описание лаборатории в Ок-Ридже и завода в Лос-Аламосе, сведения об участии в создание ядерной промышленности корпораций «Келекс», «Дюпон», «Юнион Карбайд» и других, системы охраны предприятий, данные об ученых, участвующих в различных проектах. Через 12 дней после окончания процедуры сборки первой атомной бомбы в Москву из Нью-Йорка и Вашингтона были доставлены схемы и описание ее устройства. В сентябре 1945 года были получены фотографии помещений заводов в Ок-Ридже и секретной части доклада администрации и конгрессу США, не вошедшие в официальный доклад комиссии Смита, информация об отдельных конструктивных элементах бомбы, дневниковые записи о первом испытательном взрыве в пустыне Аламогордо, произведенном в июне.
Информация о ядерном оружии, поступившая из США, стала во второй половине 40-х годов дополняться сведениями, полученными советской разведкой в Западной Европе, куда после окончания войны вернулись многие из европейских участников проекта «Манхэттен» и ученые-физики, находившиеся в эмиграции в Америке.
Начиная с декабря 1946 года, когда после пуска первого реактора, Л. П. Берия приказал прекратить все контакты с американскими источниками, информация из Европы приобретает первостепенное значение.
Одна из причин решения Берия — разоблачение агентурной сети в Канаде и документы, переданные И. Гузен-ко Королевской канадской конной полиции, тесно сотрудничавшей с ФБР, и последовавшие вскоре аресты канадских ученых-физиков Смита и И. Халперина. Все это создавало возможность выхода американской контрразведки на советскую агентурную сеть, занятую сбором информации о производстве и разработке ядерного оружия. Аналогичную опасность представляли и те данные о советской агентуре в США, которые представила в распоряжение ФБР Э. Бентли[327].
Пресекались попытки других ведомств, кроме отдела «С», заниматься сбором сведений по атомной проблеме. Когда представитель СССР при ООН А. А. Громыко по собственной инициативе решил использовать для сбора информации официальное приглашение администрации Трумэна направить группу советских наблюдателей на предстоящие испытания ядерного оружия на атолл Бикини и отдал соответствующие распоряжения референту при Советском комитете ООН по атомной энергии М. Г. Мещерякову и члену этого комитета профессору Александрову, реакция последовала незамедлительно. Получив подробные доклады А. А. Громыко об испытании и военной инфраструктуре Гавайских, Маршалловых и Корелинских островов, направленными в секретариат Председателя Совета министров СССР, Берия выразил В. М. Молотову решительный протест и потребовал «дать товарищу Громыко указание о том, чтобы он использовал тт. Александрова и Мещерякова в рамках данного им задания» чтобы последние впредь «не занимались сбором сведений, не относящимся» к их обязанностям[328].
А теперь нужно попытаться понять, когда советская разведка реально начала охотиться за «атомными секретами».
Официально считается, что охота за атомными технологиями началась осенью 1941 года, когда из Лондона поступило одно из первых сообщений о возможности использования атомной энергии в военных целях. Этот документ датирован 4 октября 1941 года:
«…Сообщаю очень кратко содержание представленного 24 сентября 1941 года военному кабинету особо секретного доклада правительственной комиссии по разработке способа использования атомной энергии урана для изготовления взрывчатых веществ.
…Даже с учетом веса баллистического механизма урановой бомбы практическая сила ее взрыва будет превышать в 1000 раз силу взрыва обычной бомбы того же веса.
…Следует считать, что урановая бомба будет иметь двойное действие. Кроме разрушающей взрывчатой волны огромной силы образуется, наподобие газового облака, огромное пространство, насыщенное радиоактивными частицами. Все живое, что попадет в сферу действия этих частиц, хотя бы на несколько минут, неизбежно погибнет»[329].
На самом деле знаменитая операция по охоте за «атомными секретами» началась на десять лет раньше. Правда в начале 30-х годов в Советском Союзе еще не осознали возможности использования атома в военных целях, поэтому перед подразделениями отечественной НТР не стояла задача добывать любую информацию по атомной проблеме.
Все началось летом 1931 года, когда в Германию по приглашению немецкого физика доктора Ланге прибыл директор Ленинградского физико-технического института академик А. Ф. Иоффе. Лаборатория Ланге, так же как и институт, которым руководил гость из СССР, занималась работами по созданию ускорителей высоких энергий порядка 20 и 50 млн. вольт.
Советский ученый познакомился с бывшим соотечественником (уехал из России в 1924 году вместе с отцом) инженером Г. Муравкиным, который имел научную степень доктора физико-технических наук. В официальной характеристике доктор Ланге писал: «Доктор Герберт Му-равкин около двух лет принимает участие в работе института по созданию ускорителя заряженных частиц высоких энергий для исследования в области расщепления атомного ядра и лучевой терапии рака. При этом он хорошо зарекомендовал себя во всех отношениях и в значительной степени способствовал осуществлению этого проекта, так что его дальнейшая деятельность в этой области вызывается интересами дела».
А через какое-то время с талантливым физиком познакомился заместитель резидента внешней разведки в Берлине по научно-технической линии Г. Б. Овакимян. Му-равкин дал свое согласие на регулярную передачу в Москву материалов, к которым он имел доступ в немецких институтах.
После отъезда Г. В. Овакимяна из страны связь с источником обеспечивали сотрудник резидентуры Вячеслав и старший группы научно-технической разведки Филипп. От агента поступали материалы, получившие высокую оценку в Харьковском физико-техническом институте. В сентябре 1932 года документы были переданы начальнику управления связи РККА, которое финансировало тогда создание в Харькове ускорителя на 2,4 млн. вольт. В том же сентябре 1932 года в газете «Правда» было опубликовано сообщение Харьковского физико-технического института об осуществлении им деления атома.
В апреле 1933 года Муравкину пришлось спешно покинуть Германию и вернуться в Советский Союз. Дальнейшая его судьба сложилась трагически. В 1937 году он был арестован и исчез в кровавой «мясорубке» той эпохи[330].
Таким образом, первая операция в сфере добычи атомных секретов была проведена на десять лет раньше, чем это принято считать.
Другой миф, что иностранная помощь заключалась исключительно в краже чужих секретов и информировании советских ученых. Правда, в списке героев «невидимого фронта», которые добывали эти тайны, нет супругов Розенберг и их «ценного» агента Грингласса, как и многочисленных немецких специалистов, которые под контролем НКВД активно участвовали в создании советской атомной бомбы.
Начиная с апреля 1945 года в советской зоне оккупации Германии действовали многочисленные группы представителей различных наркоматов. Их основная задача — поиск и вывоз специалистов, оборудования и технической документации. Группу «атомщиков» в этих трофейных командах возглавляли профессора, будущие академики и Герои Социалистического Труда Л. А. Арцимович и Ю. Б. Харитон.
На самом деле ситуация с подневольными специалистами очень запутанная. С одной стороны, действительно, большая часть из них была доставлена в Советский Союз насильственно. А с другой стороны — многие сами изъявляли желание поехать в СССР. Для них это был единственный способ не умереть с голода. Почему они не ушли на Запад? У каждого были свои причины, заставившие остаться на Востоке. И таких людей было достаточно, чтобы 27 октября 1945 года принять специальное Постановление СНК СССР № 2775-766сс «Об использование группы немецких специалистов, изъявивших желание работать в специальных лабораториях»[331].
Депортированные немецкие специалисты (подробнее об этой операции НКВД в главе 17) работали в специально созданных атомных центрах. Так, в секретном институте близ Сухуми продолжали свои научные изыскания лауреат Нобелевской премии за исследования в области ядерной физики Г. Герц, профессор М. фон Арденне (будущий президент Академии наук ГДР), профессора П, Тиссен, М. Стинбек и другие ученые. На севере Челябинской области (впоследствии этот объект стал именоваться Челябинск-70) работала еще одна группа немецких специалистов, в том числе арестованный в Берлине как «невозвращенец» крупнейший русский радиобиолог и генетик Н. В. Тимофеев-Ресовский. Еще одна группа специалистов трудилась в г. Обнинск Калужской области.
Большая часть специалистов вернулась на родину лишь после смерти Сталина, как и большинство узников многочисленных лагерей. Многие из них были награждены советскими орденами, а некоторые даже стали Героями Социалистического Труда и лауреатами Сталинской премии[332].
Было четыре спецобъекта, где работали пленные германские специалисты. Все они подчинялись 9-му управлению МВД СССР. Первый — институт «А» в г. Сухуми (в помещении санатория «Синоп») — возглавлял немецкий ученый М. фон Арденне. А на втором объекте «Г» (в помещении санатория «Агудзеры» недалеко от Сухуми) трудился его коллега, лауреат Нобелевской премии Г. Герц. Третий — институт «Б» (вначале лаборатория «Б» МВД СССР) — был организован для защиты от радиации и располагался в санатории «Сунгул» около г. Касли в Челябинской области. В институте работали германские ученые К. Циммер, М. Борн, А. Кач и другие. Четвертый объект — лаборатория «В» МВД СССР в Калужской области. В ней работала команда немецких специалистов во главе с профессором Р. Позе. Этот человек с 1946 по 1953 год наравне с действительным членом АН УССР А. И. Лейпунским был одним из научных руководителей по созданию атомного реактора на слабообогащенном уране[333].
А вот чем они занимались осенью 1945 года:
«Задание
I. Для группы работников, возглавляемых профессором Арденне.
Считать главными задачами группы работников, возглавляемой профессором Арденне: