Чейз Лоретта. Пленники ночи

   — Я влюбилась в Фрэнсиса, — тихо сказала Лейла. — Он разговаривал со мной. Слушал. Он давал мне почувствовать, что я красива. Что я особенная. Он фактически угрозами заставил одного из лучших художников Парижа взять меня своей ученицей. К тому времени, когда появился Эндрю, ничто не могло заставить меня уехать из Парижа, потому что там жил Фрэнсис. Эндрю думал — и я поддерживала его в этом мнении, — что я не хочу прерывать своих занятий живописью, чтобы завоевать место в той профессии, к которой у меня есть талант. Но шансы для женщины-художницы пробиться и занять в этой профессии достойное место очень невелики. У меня не хватило бы смелости пытаться и дальше, если бы не Фрэнсис. Он был мне нужен.
   Лейла подняла на Исмала глаза.
   — До сих пор я не до конца понимаю, почему Фрэнсис обо мне заботился. Он был красив, обаятелен и… о, он мог бы иметь любую женщину, какую бы только захотел. Не знаю, почему он женился на мне?
   Исмал тоже не совсем это понимал. Впрочем, только до этого момента. Он заглянул в глаза Лейлы и в их золотистой глубине увидел то, что видел Боумонт. И сердцем почувствовал то же, что чувствовал он.
   Исмал скучал по ней, мечтал услышать ее голос, ощутить ее аромат, как наркоман мечтает о наркотике. А для Боумонта таким наркотиком, без сомнения, было вожделение. Он увлекся Лейлой с самого начала, и его увлечение продолжалось еще многие годы. Лейла сказала, что тоже сначала любила Боумонта и он был ей нужен, и она, должно быть, любила со всей страстью своей натуры. Если бы Исмал оказался на месте Боумонта в те далекие годы, он тоже был бы околдован ею. Он сделал бы все, только бы заполучить ее… и удержать.
   Нетрудно догадаться, что сделал Боумонт. Так легко соблазнить молодую неопытную девушку, почти подростка, и не оставить ей другого выбора, как выйти замуж. Исмал поступил бы так же. Он всегда презирал Боумонта, но то, что он тогда не оказался на его месте, сейчас приводило его в отчаяние. Более того, он ненавидел и ревновал Боумонта.
   — Вы так хорошо разбираетесь в людях, — стараясь не выдать своих чувств, сказал Исмал. — Вы чувствуете, какие они на самом деле, и эта правда видна на ваших портретах. А себя вы не видите. Поэтому вы не понимаете, что чувствовал ваш муж, почему женился на вас и почему не бросил даже после того, когда вы отказали ему в своей постели. Он был вашей первой любовью — принцем, которого ждет любая девушка. Потом вы переросли его и разлюбили. Но он, который был намного старше и опытнее вас… — Исмал отвернулся. — Его судьба была решена, приговор вынесен. Он любил вас и, как ни пытался, не мог перестать любить.
   Пусть это послужит хоть каким-то утешением, подумал Исмал. Боумонт наверняка страдал. Он попался в собственную ловушку. Как того и заслуживал.
   — Вас послушать, так это какая-то мелодрама. Я вам уже давно сказала, что Фрэнсис излечился от своей так называемой любви очень быстро.
   Исмал пожал плечами.
   — Конечно, однолюбом он не был. Насколько я знаю, он никого не любил и редко ложился дважды в постель с одной женщиной. Такие мужчины, как правило, оставляют своих жен. Не могу сказать вам, сколько раз его друзья упрекали его в обескураживающем чувстве собственности в отношении вас. Если принять во внимание то, что вы мне рассказали, другого ответа, кроме как любовь, нет. И это многое объясняет.
   — Его друзья? — Глаза Лейлы сверкнули гневом. — Это все, чем вы занимались в это время? Сплетничали обо мне с его распутными друзьями? — Она вскочила. — Господи, а я вам столько всего наговорила! Вы об этом тоже будете сплетничать?
   — Конечно же, нет. Странные вы делаете выводы. Никто плохо о вас не говорит. Напротив…
   — Ко мне это не имеет никакого отношения. У него были враги. Вам поручили выяснить, за что они злились на него. Это не я сделала его ненавистным, омерзительным. О! Ради Бога!
   Лейла подбежала к камину. Краем глаза Исмал увидел, как она быстро смахнула рукой слезы. И от этого быстрого движения у него защемило сердце.
   Лейла была несчастна. Такой он ее нашел, и скорее всего она чувствовала себя несчастной всю эту неделю. И она была одна. Исмал сомневался, что Лейла доверила кому-либо, даже своей лучшей подруге, секреты своего растерзанного сердца.
   А ему она и вовсе не должна доверять. Он не сможет противостоять искушению загнать ее в ловушку, воспользовавшись тем, что знает о ней. И это будет глупо во всех отношениях.
   Надо остановиться. Переменить тему, отвлечь Лейлу. Поговорить о расследовании. Ведь он здесь именно по этой причине.
   — Конечно, не вы сделали его ненавистным. Никто…
   — Не надо меня успокаивать, — прервала его Лейла. — Подойдя к софе, она стала перекладывать с места на место многочисленные декоративные подушки. — Вы, конечно же, не сплетничали. Вы просто собирали информацию. Я не имею права указывать вам, как вести расследование.
   — Кстати, по поводу расследования, — подхватил Исмал. — Мне следовало бы получше объяснить…
   — Ну да, вы не успели. Я отвлекла вас своей пустой болтовней о моем прошлом. — Взяв красную подушечку, Лейла стала обрывать оборку, быстро моргая, чтобы смахнуть слезы.
   О Аллах! Она сейчас расплачется и что тогда ему делать? Исмал сел на софу рядом с Лейлой.
   — То, что вы мне рассказали, поможет делу, точно так же, как то, что вы на днях рассказали мне о лорде Эйвори. Характер жертвы очень часто может дать ключ к разгадке преступления, а иногда и преступника.
   — А его частная жизнь? Она тоже дает ключ к разгадке? Вы сказали, что Фрэнсис был в отчаянии. Из-за любви.
   — Потому что любовь противоречила его натуре. — Исмал уже начал терять терпение. — Ваш муж был не в ладу с самим собой.
   — И этого бы не произошло, если бы он не встретил меня, — с горечью в голосе сказала Лейла. — Жил бы себе жил и не тужил. И никому не причинял бы зла или боли.
   — Вы сами в это не верите.
   — Неужели? Я весь этот долгий день только тем и занималась, что искала, во что бы поверить и не нашла ничего другого. А вы только что подтвердили мои догадки. Фрэнсис просто связался не с той женщиной.
   — Мадам, но это же безумие.
   — Вот как? Разве вы не думаете, что я приношу несчастье? Мой отец был предателем, а я решила скрыть убийство. У меня бывают такие приступы гнева, что я перестаю соображать и начинаю крушить все подряд. Я превратила жизнь своего мужа в ад — довела его до пьянства, наркотиков и продажных женщин. Вы не хотели браться за это расследование, не так ли? Потому что жертва был свиньей, а его жена — сумасшедшая.
   — Вы все извратили, — оборвал Исмал Лейлу. — Я сказал, что он любил вас. Да, для него это было несчастьем, потому что страдала его гордость. Но вы не виноваты ни в его гордости, ни в его пороках. Просто не верится, что вы можете чувствовать себя несчастной из-за него. Даже плакать по нему…
   — Я не пла…
   — Вы плакали до моего прихода, и сейчас вы на грани слез и ждете, когда я наконец уйду и вы сможете проплакать всю ночь. Но он был свиньей!
   Лейла взглянула на Исмала и отодвинулась от него.
   — Свиньей, — повторил он. — Думаете, я не знаю, каким он был? Думаете, я такой дурак, что верил, когда он говорил, что вы всему причиной? Я всего лишь сказал, что он любил вас. Но разве это делает из человека — из любого человека — святого? Али-паша тоже любил свою жену Эмину. И при этом поджаривал людей на вертеле, разрывал их на части и стрелял по ним из пушки. А сколько раз из мести за нанесенную ему десятки лет тому назад обиду он крушил целые города, убивая мужчин, женщин и детей!
   Говоря это, Исмал надвигался на Лейлу, и ей приходилось от него отстраняться.
   — Он любил ее безумно, страстно, но в его гареме было триста женщин. Разве любовь совершила чудо и изменила его характер? — спросил Исмал. — А что могла сделать Эмина? Разве это была ее вина, что ее муж был безумцем?
   — Не знаю. — Лейла посмотрела на Исмала. — А кто такой Али-паша?
   Только когда Лейла подняла на него глаза и Исмал увидел ее изумленное лицо, до него дошло, что он сидит совсем рядом.
   Что он натворил? Он потерял терпение. Потерял контроль над собой.
   И выдал себя: первый ненормальный, который пришел ему на ум, не был каким-нибудь западноевропейцем — например Наполеоном, — нет, он заговорил об Али-паше. Из всех чудовищ в мире и во всей истории человечества Исмал выбрал албанца, своего соотечественника, своего собственного учителя и мучителя.
   Надо было быстро сообразить, как вести себя дальше.
   — Не говорите мне, что вы не слышали об Али-паше. Полагаю, ваш лорд Байрон и его друг лорд Браутон достаточно прославили визиря в своих произведениях.
   — Я очень многого не читала. — Лейла внимательно смотрела ему в лицо. Исмал был уверен, что она что-то почувствовала, догадалась, что за его словами кроется какой-то секрет. Но какой — об этом она не должна узнать.
   — Вы говорили об Али-паше так, будто были с ним знакомы. Вот и ответ на его молчаливый вопрос.
   Исмал немного отодвинулся, испугавшись, что не сдержится и начнет трясти Лейлу.
   — Да, я с ним встречался. Когда… путешествовал по Востоку.
   — Я этого не знала. Это были государственные дела? — не унималась Лейла.
   — Если вы не в настроении обсуждать расследование, мадам, буду счастлив рассказать вам о своих путешествиях, если вам это так интересно. Скажите только, что именно вы хотите, и я постараюсь вам услужить.
   — Я хочу, чтобы вы прекратили разговаривать со мной снисходительным тоном. И стоит ли так горячиться?
   — Вы ждете от человека, чтобы он оставался спокойным, а сами его постоянно обрываете. А до этого все время бегали по студии… Как я могу обсуждать с вами какие-либо вопросы? Я почти склонен думать, что вы все это делаете нарочно.
   — Нарочно? — возмутилась Лейла.
   — Чтобы отвлечь меня. Чтобы устроить скандал. Вы этого желаете? Я и тут к вашим услугам.
   Беги, хотел он предупредить Лейлу, но подсел к ней совсем близко.
   Она не вскочила, не убежала. Она подняла голову и попыталась вынудить его опустить глаза.
   — Со мной этот номер не пройдет, — тихо сказал Исмал.
   Он склонился над ней и увидел, что ее высокомерие и уверенность уступили место панике. Лейла собралась бежать, но теперь уже было поздно, Исмал оказался проворнее. Схватив ее, он сжал ее в своих объятиях и впился губами в ее губы.
   Вот она — беда. И он сам ее накликал. Волны ярости и ревности захлестывали его. Бедой были ее мягкие губы и их предательская податливость. Сладостный яд желания забурлил в его крови.
   Но и Лейла почувствовала эту беду. Она не была так уж не пробиваема. Исмал понял это по ее первой реакции на свой поцелуй — быстрой и отчаянной. Она длилась всего секунду. Ом мучительное мгновение — и Лейла выскользнула из его рук.
   — Я знаю, зачем вы это сделали, — запинаясь, произнесу она. — Вы хотите сбить меня с толку. Я должна все рассказывать, но ни о чем не могу спрашивать. Ведь так?
   Исмал не поверил своим ушам. Он даже думать ни о чем не мог, а она — проклятая женщина — все еще рассуждает о деле!
   — Вы ходили к Квентину за справедливостью, — отрезал Исмал. — Квентин поручил это дело мне, и я займусь им, но буду вести его так, как я привык, — по-своему. Можете рассказывать все или ничего не рассказывать: для меня в этом нет ни какой разницы. Преступление должно быть раскрыто, и я его раскрою. Это мое дело, а вы — либо играете по моим правилам, либо не играете совсем.
   Скрестив на груди руки и гордо подняв подбородок, Лейла; спокойно ответила:
   — Тогда, месье, забирайте свои правила и катитесь к черту!
   Она не пошевельнулась, пока он шел к выходу, не вздрогнула, когда он с силой захлопнул дверь. С гордо поднятой головой она стояла на середине комнаты до тех пор, пока не стихли! его шаги. Потом подошла к полкам и, взяв новый альбом для эскизов, села за стол.
   Она проревела несколько часов до его прихода, и сейчас. У нее было еще больше причин, чтобы плакать, но слез больше не было. Эсмонд осушил их одним жарким поцелуем.
   Она сама напросилась на неприятности. Зачем ей было обрушивать на него свою злость, свою боль и вину? Словно это была его забота — утешать ее, во всем разобраться и все улаживать. Будто она была ребенком.
   Может, она и в самом деле ребенок? Лейла окинула взглядом студию — ну чем не детская? Здесь она играла в свои игрушки и не обращала внимания на то, что происходит в мире взрослых, где Фрэнсис бушевал, как чудовище, вырвавшееся на свободу.
   С помощью работы она исключила его из своего мира, отказываясь думать о тех бедах, которые он приносит людям — до сегодняшнего дня, пока Фиона не раскрыла ей глаза на то, что он сделал с Шербурнами.
   Может, Фрэнсис сделал это потому, что его собственный брак оказался неудачным и превратил его в бесчувственное животное и ожесточил его. А случилось это потому, что уже много лет дома его никто не ждал? Потому что она, Лейла, думала только о том, как защитить себя, свою гордость. Его неверность была удобной отговоркой, чтобы не делить с ним постель… где она не могла бы прятаться или притворяться и где стала бы той, какой была на самом деле: похотливой, глупой и распущенной шлюхой…
   Недаром Фрэнсис смеялся над ней и говорил, что ей нужны не двое и не трое мужчин, а целый полк.
   Ей никогда не приходило в голову, что Фрэнсис тоже мог чувствовать себя униженным, как и она. Он любил и хотел ее, но не мог ее удовлетворить. И поэтому он искал и находил нормальных женщин, которые умели доставлять ему удовольствие. А она наказывала его за это.
   Она прогнала его и гнала все дальше. Она гнала его на улицы Парижа с их непреодолимыми соблазнами. Это она, Лейла, первая толкнула его вниз по предательскому склону, который вел к моральному разложению. И ни разу не попыталась вернуть обратно.
   Поэтому-то Лейла и плакала сейчас. Она оказалась эгоистичной и неблагодарной по отношению к человеку, спасшему ей жизнь и сделавшему из нее художницу. А он любил ее.
   Эсмонд застал Лейлу в тот момент, когда она осознала свою вину перед Фрэнсисом и отчаянно пыталась найти оправдание своей безответственности. Оставшись одна, она снова и снова вспоминала всю свою жизнь, начиная с Венеции, и не могла найти ничего в свое оправдание. Лейла дошла до того, что хотела прожить все снова в разговоре с Эсмондом, но он понял ее Уловку и сказал ей об этом. Он завуалировал правду красивыми словами, но правда по-прежнему оставалась неприглядной.
   Беспокойный карандаш штрих за штрихом заполнял чистый лист, пока не стали видны камин и стоящая около него фигура мужчины. Его лицо было повернуто к софе, около которой стояла Лейла… или нет, скорее, металась, разражаясь гневными тирадами, словно необузданное существо, какой Лейла была в душе… Женщиной, которая хотела стать любовницей Эсмонда и которая хотела, чтобы он обнимал ее!
   Этот первый поцелуй был предупреждением большого пожара, после которого останутся лишь отчаяние и стыд. Но вопреки предупреждению Лейла была почти готова сдаться. Ее спасла гордость. Она прервала поцелуй только затем, чтобы не позволить Эсмонду увидеть, в какое отвратительное существо ее превратит похоть.
   И вот она его прогнала и он никогда больше не вернется! Она спасена?
   Бросив карандаш, Лейла уронила голову на сложенные на столе руки и дала волю слезам.
   На следующий день Фиона нанесла Лейле краткий визит. Она осталась у подруги ровно столько времени, сколько понадобилось, чтобы сообщить, что на леди Шербурн вчера вечером были подаренные мужем сапфиры, а что она, Фиона, должна срочно уехать из Лондона, потому что ее младшая сестра Легация заболела во время визита к тетке, живущей в Дорсете.
   — Похоже, мне все-таки придется играть роль сиделки, — пожаловалась Фиона. — Хотя скорее всего меня от этого освободят. Тетя Мод очень внимательна, но всегда обращается с больными так, будто они находятся на смертном одре. Если я не поеду в Дорсет, моя сестренка умрет от уныния.
   — Бедняжка, — посочувствовала Лейла. — Плохо болеть вдали от дома. Хотя ей уже восемнадцать, ей наверняка хочется быть рядом с мамочкой.
   — Поэтому-то я и еду — буду ей вместо мамы. Наша мама, как тебе известно, потеряла интерес к материнству после рождения седьмого ребенка. Жаль, что она одновременно не потеряла интерес к папе. Впрочем, я сомневаюсь, что она когда-либо имела ясное представление о том, как появляются дети. Всякий раз, когда мать узнавала, что беременна, она страшно удивлялась. А папа, из чистого озорства, ничего ей не объяснял.
   — Так вот в кого ты такая озорница?
   Фиона разгладила перчатки.
   — Да, боюсь, что страшно на него похожа. Девять братьев и ни один из них, кажется… О! Что я делаю? Я заехала всего на минутку.
   Она обняла Лейлу.
   — Я вернусь, как только смогу. Пиши мне каждый день, а то я помру со скуки.
   Не дожидаясь ответа, Фиона упорхнула, не догадываясь, что оставила подругу сходить с ума не только от скуки, но и от одиночества.
   Эндрю по настоянию Лейлы продолжал свою деловую поездку во Францию, а Дэвида она не видела уже по крайней мере целую неделю. С самых похорон Фрэнсиса никто больше ее не навещал. Кроме Эсмонда.
   О нем она не будет думать.
   Нет, она вообще ни о ком и ни о чем не будет думать. Она займет себя работой, будет рисовать, даже если не сможет создать что-то стоящее. У нее и раньше случались простои, но она знала, чем заполнить свободное время.
   Лейла провела день, сбивая рамы, а вечер — натягивая холсты. На следующий день она приготовила клей и загрунтовала им все холсты.
   На третий день она собралась покрыть холсты еще одним слоем — свинцовыми белилами, смешанными с лаком, — когда с визитом пожаловал лорд Шербурн.
   Вот уж с кем ей меньше всего хотелось встречаться, так это с Шербурном. С другой стороны, Лейла никого другого давно не видела. Независимо от того, что сулит ей этот визит, он поможет ей немного отвлечься от мыслей, которые, как она ни старалась, ей никак не удавалось отогнать.
   Если визит окажется неприятным, ей придется сократить его под каким-либо благовидным предлогом.
   Лейла не стала переодеваться, а лишь сняла халат, вымыла руки и воткнула в растрепавшиеся волосы шпильки. Шербурн поймет, что оторвал ее от работы, и долго у нее не задержится.
   Гаспар позволил его светлости дожидаться в гостиной. Когда Лейла вошла, Шербурн стоял, заложив руки за спину, и рассматривал безделушки в стеклянной горке. Услышав шаги Лейлы, он обернулся. Они поздоровались, и Шербурн выразил свои соболезнования. Лейла поблагодарила гостя и вежливо предложила ему сесть. Он так же вежливо отказался.
   — Я не отниму у вас много времени. Я вижу, что вы работали. Я также понимаю, что мой визит не слишком вам приятен, если вспомнить, как я вел себя в прошлый раз.
   — Нет необходимости говорить об этом.
   — Есть. Я понимаю, что вел себя чудовищно, мадам. Но я ссорился не с вами, ас… другими. Не следовало втягивать в это вас. Мне давно надо было извиниться.
   По лицу Шербурна было видно, с каким трудом ему даются! эти слова. Он был так же напряжен, как в тот день, когда он изуродовал портрет своей жены.
   — Вы заплатили за портрет и имели право делать с ним все, что угодно.
   — Я жалею, что так поступил.
   — Мне тоже жаль. Портрет вашей жены был одним из самых удачных. Но если вас это беспокоит, я могу написать другой.
   — Это… вы очень добры… великодушны. Но боюсь, что я не так скоро приду в себя. Как… неловко. Но вы действительно очень добры. Правда.
   — Если вы будете столь любезны, — Лейла указала на стол, на котором стоял графин с вином, — и разольете, я с удовольствием выпью с вами стакан вина. Не важно, буду ли я писать новый портрет или нет, я надеюсь, что мы сможем остаться друзьями.
   Лейла никогда не пила вина днем, но Шербурн явно в нем нуждался. В каком-то смысле она была перед ним в долгу и надо было помочь ему немного отвлечься.
   Уловка сработала. Когда Шербурн протянул Лейле стакан, ей показалось, что гость немного расслабился. Все же она понимала, что его беспокоит не только то, что он изуродовал написанный ею портрет.
   Шербурн внимательно посмотрел на Лейлу. Что он хотел увидеть?
   Граф вовсе не был обязан приходить, и визит явно был для него нелегким.
   Лейла смотрела, как Шербурн сделал большой глоток вина.
   — Я не имела в виду, что мы должны помириться, — осторожно сказала она. — Я догадалась, что вы сердитесь на кого-то другого. Я сама очень часто вымещаю свое раздражение на неодушевленные предметах.
   — По-моему, благодаря спектаклю, который я в тот день устроил, было достаточно ясно, на кого я был сердит. Так что не трудно было догадаться. — Шербурн встретился с Лейлой взглядом. — Я был не единственным, кого предала моя супруга. Незачем было усугублять нанесенный мне вред оскорблением.
   — Я уже давно привыкла к такого рода урону. Почему бы и вам не сделать то же самое.
   — Хотелось бы мне знать, как это делается, — довольно резко ответил гость. — Как мне смотреть в глаза жене и притворяться, что ничего не произошло, ничего не изменилось?
   В отличие от него Лейла слишком хорошо знала, как это делается. Особенно вначале.
   — Вы могли бы припомнить, что за человек был мой муж. Я подозреваю, что леди Шербурн не понимала, куда он ее завлекает. Фрэнсис мог быть весьма… неразборчивым.
   Шербурн отвернулся к горке.
   — Я это знал, и не понаслышке.
   Лейла видела, как у него сжались кулаки.
   — Мне не следовало вмешивать в эти дела вас. Просто в то время я был невменяем и только это может служить мне оправданием. Понимаете, я ничего не мог сделать. Когда я понял, на что он способен, я не смел что-либо предпринять, потому что он легко мог мне отомстить тем, что предал бы огласке… детали… эпизода. Я стал бы всеобщим посмешищем, а репутация Сары была бы погублена. Ситуация была невыносимой. И тогда я отвел душу тем, что испортил вашу работу.
   Лейла знала, что Шербурн не заслуживал ее сострадания. Он предавал свою жену не один раз. Все же она его понимала: из таких ситуаций редко кто находит выход. Даже она боялась уйти от Фрэнсиса из опасения, что он начнет ей мстить. Боумонт не только унизил этого человека, но лишил возможности призвать его к ответу — вызвать на дуэль. Это было настолько невыносимо, что — как знать — могло вынудить графа попытаться отомстить и другим способом.
   — Вы по крайней мере заплатили за портрет, — сказала она, отгоняя неприятную мысль.
   — И продолжаем платить. Мы провели два невыносимых месяца. Сара все время плачет. Знаете, как это… тяжело. — Шербурн приложил пальцы к виску, и Лейла поняла, что это был жест беспомощности и непонимания. — Мне не хочется возвращаться домой. Вчера была годовщина нашей свадьбы. Я подарил ей сапфиры, и мы устроили обед. Какой это был чудовищный фарс!
   — Леди Кэррол рассказала мне, что сапфиры восхитительны и что они очень идут вашей жене.
   — После того как гости ушли, Сара все равно плакала. И сегодня утром тоже. Это невыносимо. — Шербурн поставил стакан. — Мне не следовало говорить об этом.
   — Может быть, вам надо поговорить не со мной, а с вашей женой?
   — Мы разговариваем только на людях.
   Лейла видела, что он страдает, и ей было его жаль. Теперь не важно, могла ли она что-либо изменить или остановить Фрэнсиса, — дело было сделано. Это был долг, который ей оставил Фрэнсис, и ей придется его заплатить, как если бы это был долг денежный.
   — А сапфиры — это было предложение заключить мир? Лейла видела, как Шербурн стиснул зубы.
   — Это была годовщина нашей свадьбы, и я не мог не сделать жене подарка.
   Лейла тоже поставила свой стакан и, набравшись смелости, сказала:
   — Конечно, это не мое дело, но мне кажется, что ваша жена хочет, чтобы вы ее простили, а вы откупились холодными камнями. Разве вы оба недостаточно страдали? Неужели вы позволите, чтобы поступок Фрэнсиса разрушил вашу семью?
   Шербурн сжал губы. Он не хотел слушать. Его гордость не позволяла ему слушать. Все же он не отчитал Лейлу, хотя она это, несомненно, заслуживала. Граф был пэром Англии, а она простая смертная. Не мог он стоять здесь только из вежливости, как того требовали приличия.
   Собравшись с духом, Лейла сказала:
   — Вы не можете не видеть, что ваша супруга сожалеет о содеянном. Проявите к ней немного сочувствия, хотя бы ради собственного спокойствия. Она прелестная молодая женщина, милорд. Не думаю, что это так уж трудно. — Лейла взяла руку Шербурна. — Вы же старше и опытнее. Неужели вы не сможете уговорить ее?
   Неожиданно черты его лица смягчились и он улыбнулся.
   — Хотелось бы знать, кто сейчас кого уговаривает? Вы обладаете талантами, о которых я и не подозревал, миссис Боумонт.
   Лейла отпустила его руку.
   — Я не имею права советовать. Просто мне очень жаль, что Фрэнсис явился причиной ваших бед. Мне бы хотелось все уладить. Вы имеете право испытывать недобрые чувства, но мне стало бы гораздо легче, когда бы я поняла, что вы их больше не испытываете.
   — Во всяком случае, не к вам. Я хотел, чтобы вы это знали. Лейла уверила Шербурна, что все понимает, и вскоре они расстались, по всей видимости — друзьями.
   Как только граф уехал, Лейла рухнула на софу и стала благодарить Бога за то, что она не совершила роковой ошибки.
   Она знала, что позволила чувствам управлять своим разумом. Вместо того чтобы болтать о светских пустяках, она вмешалась в сферу взаимоотношений двух людей. Не надо было быть экспертом в расследовании убийств, чтобы понять главное: если бы Шербурн убил Фрэнсиса, чтобы тот не предал огласке детали того, что произошло между Боумонтом и леди Шербурн, он мог убить любого, кто, по его мнению, тоже знал об этом.