Страница:
Этот дом был известен просто под номером — «Двадцать восемь». В нем за определенную плату гости могли предаться любому из человеческих пороков — вплоть до самых изощренных.
Исмал прекрасно понимал, что, с одной стороны, существуют люди, которые за деньги готовы исполнить какую угодно чужую прихоть, а с другой — есть и не мало тех, кто достаточно безрассуден или безнравствен, чтобы за это платить.
А платили они Фрэнсису Боумонту.
Конечно, посетители «Двадцать восемь» об этом не подозревали, да и у Исмала не было неопровержимых тому доказательств. Во всяком случае, ничего такого, с чем можно было бы обратиться в суд — Фрэнсис Боумонт не мог предстать перед присяжными, потому что ни одна из его жертв не могла фигурировать в суде в качестве свидетеля. Каждый из пострадавших, подобно молодому помощнику дипломата, скорее предпочел бы самоубийство, нежели бы решился выставить свои низменные пороки на публичное осуждение.
Поэтому Исмалу было поручено расправиться с Боумонтом, не поднимая излишнего шума, как он уже не раз делал, улаживая щекотливые дела, которые беспокоили короля Георга IV, его министров и союзников.
Размышления Исмала прервал голос Ника:
— Как вы намерены играть на этот раз?
Внимательно изучая содержимое чашечки тончайшего фарфора, Исмал ответил:
— Главным инструментом станет его жена. Правда, она верна Боумонту.
— Вы хотите сказать, она осмотрительна? Если только не сумасшедшая, раз хранит верность этому гнусному развратнику.
— Полагаю, мадам Боумонт все же немного сумасшедшая. Она талантливая художница, а творческие люди не всегда рассудочны. Боумонту повезло, что его супруга так увлечена живописью. Это помогает ей совершенно не замечать толпы поклонников, которые добиваются ее внимания.
— Неужели вы хотите сказать, что она не обратила внимания на вас?
— Пришлось изрядно постараться, — мрачно признался Исмал.
— Черт возьми! Хотел бы я на это посмотреть!
— Я сам был обескуражен. Я чувствовал себя мраморной статуей, выставленной в музее — мадам Боумонт видела лишь форму, линии, цвет. Я во все глаза смотрел на прекрасное лицо этой женщины, но замечал только интерес художника. Словно я обыкновенный натурщик, а это, согласись, невыносимо. Потому я был вынужден повести себя немного… неосмотрительно.
— Такого с вами никогда не бывает, — покачал головой Ник. — Если, конечно, у вас нет на то своих причин. Могу поспорить, что вы не просто хотели, чтобы она обратила на вас внимание.
— Ты забыл, что мадам Боумонт замужем и при нашей встрече присутствовал ее супруг. Как только я немного отклонился от обсуждения вопросов живописи, он моментально отреагировал. Боумонт тщеславен, он явный собственник. Поэтому остался очень недоволен тем, что я флиртовал с его женой.
— Ну и нахал! Насколько мне известно, он сам уложил в постель по крайней мере половину замужних женщин Парижа.
— Меня интересовало другое. Боумонт удивился даже тому незначительному успеху, который я имел у мадам. Такое впечатление, что он не привык беспокоиться о ее поведении. Но семя сомнения брошено и я намерен приложить силы к тому, чтобы оно проросло. Боумонт уже не будет таким спокойным ни днем, ни ночью. Уж я об этом позабочусь, можешь не сомневаться!
— Не вижу ничего плохого в том, чтобы совмещать полезное с приятным, — ухмыльнулся Ник.
Исмал допил кофе, поставил на столик чашку и, закрыв глаза, откинулся на мягкие подушки.
— Думаю, что большую часть работы я поручу тебе. В Париже в высших кругах власти есть люди, которым Боумонт платит. Ты организуешь несколько несчастных случаев, и ему придется платить больше, чтобы обеспечить этим людям безопасность. К тому же неприятные инциденты отпугнут некоторых из более уязвимых клиентов. Они ведь отдают огромные деньги за то, чтобы их секреты не были раскрыты. Когда эти люди почувствуют себя в безопасности, они перестанут патронировать «Двадцать восемь». У меня есть еще парочка идей, но их мы обсудим завтра.
— Понятно. Мне предстоит выполнить всю грязную работу, пока вы будете развлекаться с мадам художницей.
— Разумеется. Не могу же я оставить ее на тебя. Ты только наполовину англичанин. Ты не имеешь представления о том, что такое женщины с необузданным нравом, и не сможешь оценить ее по достоинству. Ты не будешь знать, что с ней делать. А если бы и знал, ты не обладаешь необходимым терпением. Я же, как тебе известно, самый терпеливый человек на свете. — Исмал открыл один глаз. — Я тебе рассказывал, как Боумонт чуть не выронил из рук графин, когда я упомянул о царе Николае? Именно в этот момент я понял, что Боумонт именно тот, кого я так долго искал.
— Нет, вы мне об этом не рассказывали. Впрочем, я нисколько не удивлен. Если бы я вас не знал так, как знаю, я бы решил, что ваш интерес вызвала только его жена.
— Надеюсь, что именно так подумал и месье Боумонт, — пробормотал Исмал и опять закрыл глаза.
Фиона, виконтесса Кэррол, была заинтригована.
— Эсмонд оказывает дурное влияние? Ты не шутишь, Лейла? — Темноволосая вдова посмотрела в сторону графа, стоявшего в группе гостей перед недавно законченным портретом мадам Врэсс. — В это невозможно поверить.
— Я уверена, что Люцифер и его слуги все были красивы. Вспомни, ведь они когда-то были ангелами.
— Я всегда представляла себе Люцифера жгучим брюнетом, более похожим на Фрэнсиса. — Зеленые глаза Фионы заблестели. — По-моему, сегодня волосы твоего мужа выглядят особенно черными. Мне кажется, он постарел на десять лет с того времени, как я в последний раз приезжала в Париж.
— Он состарился на десять лет за три недели. Я не думала, что это возможно, но с тех пор как граф Эсмонд стал его закадычным другом, Фрэнсис явно стал выглядеть гораздо хуже. Муж уже целую неделю не ночевал дома. Он пришел — вернее, его принесли — сегодня в четыре часа утра. Фрэнсис проспал до семи вечера. У него был такой вид, что я почти решила ехать в гости одна.
— Так почему же ты этого не сделала?
Потому что она не посмела.
Но в этом Лейла никогда бы не призналась даже своей единственной подруге. Сделав вид, что не расслышала вопроса, Лейла сказала:
— Я никак не могла его разбудить, а потом кое-как заставила принять ванну. Не понимаю, как его шлюхи это терпят. От него так разило опиумом, алкоголем и духами, что я чуть не задохнулась. А он, конечно, ничего не замечает.
— Почему ты его не прогонишь? Ты же от него не зависишь. Давно живешь на свои деньги. У вас нет детей, которых бы он грозился у тебя отнять. А для того чтобы применить насилие, Фрэнсис слишком ленив.
Лейла могла бы возразить, напомнив Фионе, что бывают куда более страшные последствия, чем насилие, но воздержалась.
— Не говори ерунды. — Она взяла с подноса бокал шампанского. — Я не могу жить отдельно от своего мужа. Меня и так все время осаждают мужчины. Если бы рядом не было Фрэнсиса, который разыгрывает из себя ревнивого супруга, мне бы пришлось отбиваться от поклонников в одиночку. И тогда у меня не осталось бы времени на работу.
Фиона рассмеялась. Строго говоря, она не была красивой, но когда смеялась, то становилась хорошенькой, потому что все в ней сияло: ровные белые зубы, зеленые глаза, белая кожа лица в обрамлении блестящих черных локонов.
— Большинство женщин предпочло бы иметь покладистого мужа, — заявила она, — особенно в Париже. И особенно когда появляется такой красавец, как этот Эсмонд. Я не уверена в том, что стала бы возражать, если бы он распространил свое дурное влияние на меня. Но сначала я хочу рассмотреть его поближе.
Глаза Фионы заблестели еще больше.
— Как ты думаешь, не привлечь ли мне его внимание? Сердце Лейлы екнуло.
— Конечно же, нет.
Но Фиона уже смотрела в сторону графа, заслонившись веером.
— Не делай этого, Фиона. Я должна тебя оставить…
В этот момент Эсмонд обернулся и, должно быть, поймал взгляд Фионы, виконтесса поманила его веером. Не колеблясь ни секунды, граф направился к подругам.
Лейла редко краснела. Но сейчас она почувствовала, как кровь прилила к щекам.
— Иногда ты поражаешь меня своим нахальством, — сказала она леди Кэррол и собралась отойти в сторону.
Но Фиона схватила Лейлу за руку.
— Я покажусь еще более дерзкой, если буду вынуждена сама ему представляться. Не убегай, Лейла. Он же не Вельзевул. Черт, — добавила она тут же, — до чего же он.красив. Боюсь, что я упаду в обморок.
Хорошо понимая, что Фиона с таким же успехом могла упасть в обморок, как встать на голову, Лейла стиснула зубы и с нарочитой холодностью представила графу Эсмонду свою неисправимую подругу, .
Не прошло и десяти минут, как Лейла уже вальсировала с графом. Между тем Фиона, горевшая желанием поближе узнать Эсмонда, танцевала с Фрэнсисом, который улыбался и был в отличном настроении.
Лейла все еще пыталась понять, кто распорядился такой расстановкой пар, как услышала над ухом тихий голос графа:
— Жасмин. И что-то еще. Нечто неожиданное. Ах да — миррис. Интригующая комбинация, мадам. Вы смешиваете запахи с такой же легкостью, с какой смешиваете краски.
Лейла никогда не злоупотребляла духами, а сегодня так и вообще подушилась несколько часов тому назад. Чтобы распознать запах ее духов, графу надо было бы быть к ней намного ближе, а он держал ее от себя на некотором расстоянии. Правда, по английским понятиям слишком близко, но в Париже так было принято. Однако Лейле казалось, что Эсмонд все-таки был слишком близко. Во время их многочисленных встреч в обществе после первого знакомства он никогда к ней не прикасался, а лишь слегка проводил губами по ее руке. Сейчас же Лейла чувствовала его теплую руку у себя на талии, и словно пожар распространялся по ее телу.
— Но духами я по крайней мере могу доставить удовольствие только себе.
— И своему мужу.
— Это было бы бесполезной тратой и времени, и духов. У Фрэнсиса почти полностью отсутствует обоняние.
— В определенных обстоятельствах это может оказаться достоинством — когда, например, идешь по улицам Парижа в жаркую погоду. Но в остальных случаях это прискорбно. Ваш супруг так много теряет.
Замечание было вполне безобидным. Однако тон… Последний и единственный раз граф позволял себе открыто флиртовать с ней в день их первого знакомства. Впрочем, он флиртовал с ней и после — но в завуалированной форме. Возможно, Лейле просто показалось, и граф даже не думал ее соблазнять, но так или иначе, во время мимолетных встреч его вкрадчивый, тихий голос вызывал в ее душе необъяснимый трепет. А вслед за ним неизбежно следовало беспокойство.
— Я не знаю, насколько потеря обоняния влияет на восприятие Фрэнсисом внешнего мира, но этот недостаток явно отражается на его аппетите. Мне кажется, что за последний месяц мой муж похудел не менее чем на четырнадцать фунтов.
— Я тоже это заметил.
Лейла взглянула на графа и тут же пожалела об этом. Она уже много раз смотрела в эти глаза и все же они каждый раз притягивали и завораживали. Это из-за их необычного цвета, уверяла себя Лейла. У обыкновенного человека не могут быть глаза такой глубокой синевы. Если ей вдруг когда-нибудь доведется написать эти глаза, все, кто не знаком с графом, станут утверждать, что она слишком их приукрасила.
Граф улыбнулся.
— Ваши мысли отражаются на вашем лице. Даже я вижу, как вы сейчас подбираете и смешиваете краски.
— Я же говорила вам, что я работающая женщина.
— И вы ни о чем другом не думаете?
— Чтобы добиться успеха, женщина-художник должна трудиться в два раза усерднее, чем мужчина. Если бы мои мысли были заняты чем-либо другим, кроме живописи, я не смогла бы написать портрет мадам Врэсс. И тогда сегодня, когда с картины сняли покрывало, аплодировали бы не мне, а художнику-мужчине.
— Согласен — мир глуп. И я, наверное, тоже глуповат. Лейле снова пришлось заглянуть в глаза Эсмонда. Она уже немного задыхалась, и у нее слегка кружилась голова — от того, что надо было говорить и вальсировать одновременно.
— Вы считаете, что женщины не должны становиться художниками? — спросила Лейла.
— Увы, я не знаю ответа на этот вопрос. Но меня очень огорчает мысль, что такая прекрасная женщина, как вы, глядя на мужчину, думает только о мольберте.
Прежде чем Лейла успела ответить, граф сделал такой крутой виток в обратную сторону, что Лейла сбила шаг и наступила Эсмонду на ногу. В тот же момент он ловко обхватил рукой талию Лейлы и, приподняв ее тело над полом, крепко прижал к себе.
Это длилось всего мгновение. Граф не сбился с такта и продолжал плавно скользить по паркету среди пар танцующих, словно ничего не произошло.
А Лейла ощутила, как у нее между грудями потекла струйка пота, и так громко застучало сердце, что заложило уши и она уже не слышала музыки. Впрочем, Лейле и не надо было ее слышать. Ее партнер полностью владел ситуацией и был таким же собранным и уверенным в себе, как и в начале танца.
Кроме того, он оказался на пару дюймов ближе к своей партнерше. Но она не сразу это заметила.
А когда осознала все, что произошло, голова вдруг стала ясной, и вихрь красок вокруг обрел ясные очертания. Лейла вдруг увидела, что Фрэнсис не сводит с нее глаз и больше не смеется. Даже не улыбается.
Но тут же Лейла почувствовала, как рука партнера придвинула ее талию теснее — Эсмонд откровенно прижимал Лейлу к себе, и она сама, должно быть, не заметила, как непроизвольно поддалась движению партнера и прижалась к нему.
Горячая краска залила Лейле лицо и шею. Она попыталась отодвинуться, но рука на талии была тверда.
— Месье, — сказала Лейла.
— Мадам?
— Опасность того, что я могу упасть, уже прошла.
— Рад слышать. На какое-то мгновение я испугался, что мы с вами не подходим друг другу как партнеры. Но, думаю, вы успели заметить, это не так. Мы идеальная пара.
— Было бы еще лучше, если бы я была к вам не так близко.
— В этом я не сомневаюсь. Но, увы, тогда бы вы были целиком поглощены своими красками — думали бы о разных оттенках зеленого, об индиго, умбре. Позже, я обещаю, вы сможете вволю насладиться ими в своей студии.
Лейла глянула на графа с изумлением.
— Ну вот. Сейчас по крайней мере мне удалось полностью овладеть вашим вниманием.
В тот вечер Фрэнсис никуда не отправился с Эсмондом, а сопроводил Лейлу домой — и до самой спальни. Он немного задержался на пороге, словно раздумывая о чем-то, потом вошел в комнату и сел на край кровати.
— Ты здесь не останешься, — твердо заявила Лейла, убирая в гардероб накидку. — А если ты пришел, чтобы прочитать мне нотацию…
— Я знал, что Эсмонд будет за тобой волочиться, — мрачно ответил Фрэнсис. — Он притворяется, будто это не так, но я знал — знал с самого первого дня. А прикидывается таким ангелом! Видел я таких херувимчиков. Но уверяю тебя — это не человек — это дьявол.
— Ты пьян.
— Яд. Ты слышишь, любовь моя? Он — яд, отрава. Он — опиум в обличье человека. А опиум… это так приятно… так сладостно… никаких забот… одно удовольствие. Если принимать в нужных дозах. Но когда ты с ним, ты перестаешь понимать, что такое нужная доза, и в таком случае это удовольствие становится ядом. Помнишь, как тебе было плохо в ту ночь, когда мы уехали из Венеции? А теперь я себя так чувствую точно также… где-то внутри.
Фрэнсис не вспоминал о Венеции уже много лет. Лейла посмотрела на мужа с тревогой. Он и раньше приходил домой почти в беспамятстве, но он никогда не был в таком жалком состоянии. Обычно Боумонт пребывал в собственном фантастическом мире. Он болтал что-то невразумительное, но у него при этом был счастливый вид. Фрэнсис называл это удовольствием. А сейчас он выглядел несчастным и больным. Шестидесятилетним стариком. Лицо серое, щеки ввалились, белки глаз покраснели. А ведь когда-то Фрэнсис был таким красивым, с болью в сердце подумала Лейла.
Она не любила его. Она уже давно избавилась от своего девичьего увлечения, а Боумонт за эти годы делал все, чтобы убить в ней остатки даже тех крох любви, которые еще сохранились. Все же Лейла помнила, каким Фрэнсис был когда-то, и могла себе представить, каким он мог бы стать. А потому ей было горько за то, как бездарно он провел эти годы, и Лейла жалела его. Если бы не милость провидения, она могла бы пойти по тому же пути и опуститься так же низко, как Фрэнсис. Но Бог одарил ее талантом. И волей, чтобы этим талантом воспользоваться. К тому же судьба послала ей мудрого и терпеливого опекуна. Если бы не Эндрю Эриар, она стала бы такой же жалкой, как Фрэнсис, и талант бы не помог.
Лейла подошла к мужу и отвела у него со лба влажные волосы.
— Умойся. Я приготовлю тебе чай.
Фрэнсис схватил ее руку и приложил ко лбу. Казалось, Боумонт был в лихорадке.
— Только не Эсмонд, Лейла! Ради Бога, .кто угодно, только не он! Умоляю тебя.
Он не понимает, что говорит. Она не позволит ему расстроить себя.
— Фрэнсис, у меня никого нет, — терпеливо, словно Боумонт был ребенком, ответила Лейла. — Нет ни любовников, ни даже легкого флирта. Я никогда не стану ничьей шлюхой, даже твоей. — Она выдернула руку. — Так что не говори чепухи.
Боумонт покачал головой.
— Ты не понимаешь, и мне незачем тебе что-то объяснять, потому что ты все равно мне не поверишь. Я не уверен, что и сам понимаю. Но и это не имеет значения. Одно мне совершенно ясно: мы немедленно уедем из Парижа.
Лейла уже отошла от мужа, намереваясь наполнить водой таз, чтобы Фрэнсис умылся, но, услышав его последние слова, обернулась.
— Мы уедем из Парижа? — с бьющимся сердцем повторила Лейла. — Только из-за того, что сегодня вечером ты принял слишком много опиума? Послушай, Фрэнсис…
— Если хочешь, можешь остаться, но я уеду. Подумай хотя бы об этом, моя милая. Я уеду, и некому будет отваживать твоих воздыхателей. Я знаю, что я только на это и годен — паршивый телохранитель. Но может быть, ты решила, что больше не нуждаешься в защите ? Сегодня вечером телохранитель явно был тебе не нужен. А еще рассуждает о шлюхах, — пробормотал Боумонт себе под нос. — Так ты и станешь шлюхой. Одной из сотен. Ты бы видела всех этих девок, когда им удается одним глазком увидеть прекрасного графа Эсмонда. Они словно мухи, которые кружат над выдержанным сыром. Он получит всех и все, что пожелает, — и это не будет стоить ему ни единого су. И тебя получит, моя драгоценная. Ты напишешь его портрет задаром, не правда ли?
Лейла встретилась с ним взглядом.
— Неужели ты и вправду веришь в то, что говоришь?
— Я это знаю! Но я не жду, что ты поверишь моим словам. — Боумонт встал. — Выбор за тобой, моя дорогая. Я не могу тебя заставить. Я немедленно уезжаю в Лондон и настаиваю на том, чтобы ты поехала со мной. Вот только не знаю, зачем мне-то это нужно? — с горькой улыбкой добавил он. — Может быть, и ты — мой яд?
Лейла задалась тем же вопросом, но она уже много лет как перестала пытаться понять своего мужа. Она совершила ошибку, выйдя за него замуж, но нашла способ смириться с этим. Конечно, ее жизнь могла бы сложиться лучше, но, как знать, не была бы она еще хуже. С ней могло случиться нечто ужасное, если бы Фрэнсис не пришел ей на помощь и не спас ее в Венеции. В настоящее время стараниями Эндрю Эриара она была материально независима. Завоевала уважение как художник, а когда работала, по-настоящему была счастлива. Да она вообще считала себя счастливее многих женщин, которых знала, хотя ее муж и был безнадежным развратником. А он… он относился к ней неплохо… по-своему.
Во всяком случае, Лейла не посмела бы остаться в Париже или где-нибудь еще без мужа. А Боумонт, что бы он ни говорил, никогда не допустит, чтобы она осталась в Париже без него.
— Если ты твердо решил уехать, я, конечно, поеду с тобой. Черты его лица смягчились.
— Знаешь, это не каприз. Я решил. Мы уедем в Лондон… в конце этой недели.
В конце недели… Пропадут три заказа… Но у нее появятся другие, подумала Лейла.
Однако не будет графа Эсмонда. Не будет такого лица, как у него. А ведь она всерьез хотела браться за его портрет. Она даже сомневалась, под силу ли ей такая задача.
Может быть, это даже к лучшему — что не придется пытаться.
— Тебе надо больше времени?
— Я могу свернуть студию за два дня. А если ты мне поможешь, то и за один.
— Тогда я помогу. Чем скорее мы уедем, тем лучше.
Глава 2
Исмал прекрасно понимал, что, с одной стороны, существуют люди, которые за деньги готовы исполнить какую угодно чужую прихоть, а с другой — есть и не мало тех, кто достаточно безрассуден или безнравствен, чтобы за это платить.
А платили они Фрэнсису Боумонту.
Конечно, посетители «Двадцать восемь» об этом не подозревали, да и у Исмала не было неопровержимых тому доказательств. Во всяком случае, ничего такого, с чем можно было бы обратиться в суд — Фрэнсис Боумонт не мог предстать перед присяжными, потому что ни одна из его жертв не могла фигурировать в суде в качестве свидетеля. Каждый из пострадавших, подобно молодому помощнику дипломата, скорее предпочел бы самоубийство, нежели бы решился выставить свои низменные пороки на публичное осуждение.
Поэтому Исмалу было поручено расправиться с Боумонтом, не поднимая излишнего шума, как он уже не раз делал, улаживая щекотливые дела, которые беспокоили короля Георга IV, его министров и союзников.
Размышления Исмала прервал голос Ника:
— Как вы намерены играть на этот раз?
Внимательно изучая содержимое чашечки тончайшего фарфора, Исмал ответил:
— Главным инструментом станет его жена. Правда, она верна Боумонту.
— Вы хотите сказать, она осмотрительна? Если только не сумасшедшая, раз хранит верность этому гнусному развратнику.
— Полагаю, мадам Боумонт все же немного сумасшедшая. Она талантливая художница, а творческие люди не всегда рассудочны. Боумонту повезло, что его супруга так увлечена живописью. Это помогает ей совершенно не замечать толпы поклонников, которые добиваются ее внимания.
— Неужели вы хотите сказать, что она не обратила внимания на вас?
— Пришлось изрядно постараться, — мрачно признался Исмал.
— Черт возьми! Хотел бы я на это посмотреть!
— Я сам был обескуражен. Я чувствовал себя мраморной статуей, выставленной в музее — мадам Боумонт видела лишь форму, линии, цвет. Я во все глаза смотрел на прекрасное лицо этой женщины, но замечал только интерес художника. Словно я обыкновенный натурщик, а это, согласись, невыносимо. Потому я был вынужден повести себя немного… неосмотрительно.
— Такого с вами никогда не бывает, — покачал головой Ник. — Если, конечно, у вас нет на то своих причин. Могу поспорить, что вы не просто хотели, чтобы она обратила на вас внимание.
— Ты забыл, что мадам Боумонт замужем и при нашей встрече присутствовал ее супруг. Как только я немного отклонился от обсуждения вопросов живописи, он моментально отреагировал. Боумонт тщеславен, он явный собственник. Поэтому остался очень недоволен тем, что я флиртовал с его женой.
— Ну и нахал! Насколько мне известно, он сам уложил в постель по крайней мере половину замужних женщин Парижа.
— Меня интересовало другое. Боумонт удивился даже тому незначительному успеху, который я имел у мадам. Такое впечатление, что он не привык беспокоиться о ее поведении. Но семя сомнения брошено и я намерен приложить силы к тому, чтобы оно проросло. Боумонт уже не будет таким спокойным ни днем, ни ночью. Уж я об этом позабочусь, можешь не сомневаться!
— Не вижу ничего плохого в том, чтобы совмещать полезное с приятным, — ухмыльнулся Ник.
Исмал допил кофе, поставил на столик чашку и, закрыв глаза, откинулся на мягкие подушки.
— Думаю, что большую часть работы я поручу тебе. В Париже в высших кругах власти есть люди, которым Боумонт платит. Ты организуешь несколько несчастных случаев, и ему придется платить больше, чтобы обеспечить этим людям безопасность. К тому же неприятные инциденты отпугнут некоторых из более уязвимых клиентов. Они ведь отдают огромные деньги за то, чтобы их секреты не были раскрыты. Когда эти люди почувствуют себя в безопасности, они перестанут патронировать «Двадцать восемь». У меня есть еще парочка идей, но их мы обсудим завтра.
— Понятно. Мне предстоит выполнить всю грязную работу, пока вы будете развлекаться с мадам художницей.
— Разумеется. Не могу же я оставить ее на тебя. Ты только наполовину англичанин. Ты не имеешь представления о том, что такое женщины с необузданным нравом, и не сможешь оценить ее по достоинству. Ты не будешь знать, что с ней делать. А если бы и знал, ты не обладаешь необходимым терпением. Я же, как тебе известно, самый терпеливый человек на свете. — Исмал открыл один глаз. — Я тебе рассказывал, как Боумонт чуть не выронил из рук графин, когда я упомянул о царе Николае? Именно в этот момент я понял, что Боумонт именно тот, кого я так долго искал.
— Нет, вы мне об этом не рассказывали. Впрочем, я нисколько не удивлен. Если бы я вас не знал так, как знаю, я бы решил, что ваш интерес вызвала только его жена.
— Надеюсь, что именно так подумал и месье Боумонт, — пробормотал Исмал и опять закрыл глаза.
Фиона, виконтесса Кэррол, была заинтригована.
— Эсмонд оказывает дурное влияние? Ты не шутишь, Лейла? — Темноволосая вдова посмотрела в сторону графа, стоявшего в группе гостей перед недавно законченным портретом мадам Врэсс. — В это невозможно поверить.
— Я уверена, что Люцифер и его слуги все были красивы. Вспомни, ведь они когда-то были ангелами.
— Я всегда представляла себе Люцифера жгучим брюнетом, более похожим на Фрэнсиса. — Зеленые глаза Фионы заблестели. — По-моему, сегодня волосы твоего мужа выглядят особенно черными. Мне кажется, он постарел на десять лет с того времени, как я в последний раз приезжала в Париж.
— Он состарился на десять лет за три недели. Я не думала, что это возможно, но с тех пор как граф Эсмонд стал его закадычным другом, Фрэнсис явно стал выглядеть гораздо хуже. Муж уже целую неделю не ночевал дома. Он пришел — вернее, его принесли — сегодня в четыре часа утра. Фрэнсис проспал до семи вечера. У него был такой вид, что я почти решила ехать в гости одна.
— Так почему же ты этого не сделала?
Потому что она не посмела.
Но в этом Лейла никогда бы не призналась даже своей единственной подруге. Сделав вид, что не расслышала вопроса, Лейла сказала:
— Я никак не могла его разбудить, а потом кое-как заставила принять ванну. Не понимаю, как его шлюхи это терпят. От него так разило опиумом, алкоголем и духами, что я чуть не задохнулась. А он, конечно, ничего не замечает.
— Почему ты его не прогонишь? Ты же от него не зависишь. Давно живешь на свои деньги. У вас нет детей, которых бы он грозился у тебя отнять. А для того чтобы применить насилие, Фрэнсис слишком ленив.
Лейла могла бы возразить, напомнив Фионе, что бывают куда более страшные последствия, чем насилие, но воздержалась.
— Не говори ерунды. — Она взяла с подноса бокал шампанского. — Я не могу жить отдельно от своего мужа. Меня и так все время осаждают мужчины. Если бы рядом не было Фрэнсиса, который разыгрывает из себя ревнивого супруга, мне бы пришлось отбиваться от поклонников в одиночку. И тогда у меня не осталось бы времени на работу.
Фиона рассмеялась. Строго говоря, она не была красивой, но когда смеялась, то становилась хорошенькой, потому что все в ней сияло: ровные белые зубы, зеленые глаза, белая кожа лица в обрамлении блестящих черных локонов.
— Большинство женщин предпочло бы иметь покладистого мужа, — заявила она, — особенно в Париже. И особенно когда появляется такой красавец, как этот Эсмонд. Я не уверена в том, что стала бы возражать, если бы он распространил свое дурное влияние на меня. Но сначала я хочу рассмотреть его поближе.
Глаза Фионы заблестели еще больше.
— Как ты думаешь, не привлечь ли мне его внимание? Сердце Лейлы екнуло.
— Конечно же, нет.
Но Фиона уже смотрела в сторону графа, заслонившись веером.
— Не делай этого, Фиона. Я должна тебя оставить…
В этот момент Эсмонд обернулся и, должно быть, поймал взгляд Фионы, виконтесса поманила его веером. Не колеблясь ни секунды, граф направился к подругам.
Лейла редко краснела. Но сейчас она почувствовала, как кровь прилила к щекам.
— Иногда ты поражаешь меня своим нахальством, — сказала она леди Кэррол и собралась отойти в сторону.
Но Фиона схватила Лейлу за руку.
— Я покажусь еще более дерзкой, если буду вынуждена сама ему представляться. Не убегай, Лейла. Он же не Вельзевул. Черт, — добавила она тут же, — до чего же он.красив. Боюсь, что я упаду в обморок.
Хорошо понимая, что Фиона с таким же успехом могла упасть в обморок, как встать на голову, Лейла стиснула зубы и с нарочитой холодностью представила графу Эсмонду свою неисправимую подругу, .
Не прошло и десяти минут, как Лейла уже вальсировала с графом. Между тем Фиона, горевшая желанием поближе узнать Эсмонда, танцевала с Фрэнсисом, который улыбался и был в отличном настроении.
Лейла все еще пыталась понять, кто распорядился такой расстановкой пар, как услышала над ухом тихий голос графа:
— Жасмин. И что-то еще. Нечто неожиданное. Ах да — миррис. Интригующая комбинация, мадам. Вы смешиваете запахи с такой же легкостью, с какой смешиваете краски.
Лейла никогда не злоупотребляла духами, а сегодня так и вообще подушилась несколько часов тому назад. Чтобы распознать запах ее духов, графу надо было бы быть к ней намного ближе, а он держал ее от себя на некотором расстоянии. Правда, по английским понятиям слишком близко, но в Париже так было принято. Однако Лейле казалось, что Эсмонд все-таки был слишком близко. Во время их многочисленных встреч в обществе после первого знакомства он никогда к ней не прикасался, а лишь слегка проводил губами по ее руке. Сейчас же Лейла чувствовала его теплую руку у себя на талии, и словно пожар распространялся по ее телу.
— Но духами я по крайней мере могу доставить удовольствие только себе.
— И своему мужу.
— Это было бы бесполезной тратой и времени, и духов. У Фрэнсиса почти полностью отсутствует обоняние.
— В определенных обстоятельствах это может оказаться достоинством — когда, например, идешь по улицам Парижа в жаркую погоду. Но в остальных случаях это прискорбно. Ваш супруг так много теряет.
Замечание было вполне безобидным. Однако тон… Последний и единственный раз граф позволял себе открыто флиртовать с ней в день их первого знакомства. Впрочем, он флиртовал с ней и после — но в завуалированной форме. Возможно, Лейле просто показалось, и граф даже не думал ее соблазнять, но так или иначе, во время мимолетных встреч его вкрадчивый, тихий голос вызывал в ее душе необъяснимый трепет. А вслед за ним неизбежно следовало беспокойство.
— Я не знаю, насколько потеря обоняния влияет на восприятие Фрэнсисом внешнего мира, но этот недостаток явно отражается на его аппетите. Мне кажется, что за последний месяц мой муж похудел не менее чем на четырнадцать фунтов.
— Я тоже это заметил.
Лейла взглянула на графа и тут же пожалела об этом. Она уже много раз смотрела в эти глаза и все же они каждый раз притягивали и завораживали. Это из-за их необычного цвета, уверяла себя Лейла. У обыкновенного человека не могут быть глаза такой глубокой синевы. Если ей вдруг когда-нибудь доведется написать эти глаза, все, кто не знаком с графом, станут утверждать, что она слишком их приукрасила.
Граф улыбнулся.
— Ваши мысли отражаются на вашем лице. Даже я вижу, как вы сейчас подбираете и смешиваете краски.
— Я же говорила вам, что я работающая женщина.
— И вы ни о чем другом не думаете?
— Чтобы добиться успеха, женщина-художник должна трудиться в два раза усерднее, чем мужчина. Если бы мои мысли были заняты чем-либо другим, кроме живописи, я не смогла бы написать портрет мадам Врэсс. И тогда сегодня, когда с картины сняли покрывало, аплодировали бы не мне, а художнику-мужчине.
— Согласен — мир глуп. И я, наверное, тоже глуповат. Лейле снова пришлось заглянуть в глаза Эсмонда. Она уже немного задыхалась, и у нее слегка кружилась голова — от того, что надо было говорить и вальсировать одновременно.
— Вы считаете, что женщины не должны становиться художниками? — спросила Лейла.
— Увы, я не знаю ответа на этот вопрос. Но меня очень огорчает мысль, что такая прекрасная женщина, как вы, глядя на мужчину, думает только о мольберте.
Прежде чем Лейла успела ответить, граф сделал такой крутой виток в обратную сторону, что Лейла сбила шаг и наступила Эсмонду на ногу. В тот же момент он ловко обхватил рукой талию Лейлы и, приподняв ее тело над полом, крепко прижал к себе.
Это длилось всего мгновение. Граф не сбился с такта и продолжал плавно скользить по паркету среди пар танцующих, словно ничего не произошло.
А Лейла ощутила, как у нее между грудями потекла струйка пота, и так громко застучало сердце, что заложило уши и она уже не слышала музыки. Впрочем, Лейле и не надо было ее слышать. Ее партнер полностью владел ситуацией и был таким же собранным и уверенным в себе, как и в начале танца.
Кроме того, он оказался на пару дюймов ближе к своей партнерше. Но она не сразу это заметила.
А когда осознала все, что произошло, голова вдруг стала ясной, и вихрь красок вокруг обрел ясные очертания. Лейла вдруг увидела, что Фрэнсис не сводит с нее глаз и больше не смеется. Даже не улыбается.
Но тут же Лейла почувствовала, как рука партнера придвинула ее талию теснее — Эсмонд откровенно прижимал Лейлу к себе, и она сама, должно быть, не заметила, как непроизвольно поддалась движению партнера и прижалась к нему.
Горячая краска залила Лейле лицо и шею. Она попыталась отодвинуться, но рука на талии была тверда.
— Месье, — сказала Лейла.
— Мадам?
— Опасность того, что я могу упасть, уже прошла.
— Рад слышать. На какое-то мгновение я испугался, что мы с вами не подходим друг другу как партнеры. Но, думаю, вы успели заметить, это не так. Мы идеальная пара.
— Было бы еще лучше, если бы я была к вам не так близко.
— В этом я не сомневаюсь. Но, увы, тогда бы вы были целиком поглощены своими красками — думали бы о разных оттенках зеленого, об индиго, умбре. Позже, я обещаю, вы сможете вволю насладиться ими в своей студии.
Лейла глянула на графа с изумлением.
— Ну вот. Сейчас по крайней мере мне удалось полностью овладеть вашим вниманием.
В тот вечер Фрэнсис никуда не отправился с Эсмондом, а сопроводил Лейлу домой — и до самой спальни. Он немного задержался на пороге, словно раздумывая о чем-то, потом вошел в комнату и сел на край кровати.
— Ты здесь не останешься, — твердо заявила Лейла, убирая в гардероб накидку. — А если ты пришел, чтобы прочитать мне нотацию…
— Я знал, что Эсмонд будет за тобой волочиться, — мрачно ответил Фрэнсис. — Он притворяется, будто это не так, но я знал — знал с самого первого дня. А прикидывается таким ангелом! Видел я таких херувимчиков. Но уверяю тебя — это не человек — это дьявол.
— Ты пьян.
— Яд. Ты слышишь, любовь моя? Он — яд, отрава. Он — опиум в обличье человека. А опиум… это так приятно… так сладостно… никаких забот… одно удовольствие. Если принимать в нужных дозах. Но когда ты с ним, ты перестаешь понимать, что такое нужная доза, и в таком случае это удовольствие становится ядом. Помнишь, как тебе было плохо в ту ночь, когда мы уехали из Венеции? А теперь я себя так чувствую точно также… где-то внутри.
Фрэнсис не вспоминал о Венеции уже много лет. Лейла посмотрела на мужа с тревогой. Он и раньше приходил домой почти в беспамятстве, но он никогда не был в таком жалком состоянии. Обычно Боумонт пребывал в собственном фантастическом мире. Он болтал что-то невразумительное, но у него при этом был счастливый вид. Фрэнсис называл это удовольствием. А сейчас он выглядел несчастным и больным. Шестидесятилетним стариком. Лицо серое, щеки ввалились, белки глаз покраснели. А ведь когда-то Фрэнсис был таким красивым, с болью в сердце подумала Лейла.
Она не любила его. Она уже давно избавилась от своего девичьего увлечения, а Боумонт за эти годы делал все, чтобы убить в ней остатки даже тех крох любви, которые еще сохранились. Все же Лейла помнила, каким Фрэнсис был когда-то, и могла себе представить, каким он мог бы стать. А потому ей было горько за то, как бездарно он провел эти годы, и Лейла жалела его. Если бы не милость провидения, она могла бы пойти по тому же пути и опуститься так же низко, как Фрэнсис. Но Бог одарил ее талантом. И волей, чтобы этим талантом воспользоваться. К тому же судьба послала ей мудрого и терпеливого опекуна. Если бы не Эндрю Эриар, она стала бы такой же жалкой, как Фрэнсис, и талант бы не помог.
Лейла подошла к мужу и отвела у него со лба влажные волосы.
— Умойся. Я приготовлю тебе чай.
Фрэнсис схватил ее руку и приложил ко лбу. Казалось, Боумонт был в лихорадке.
— Только не Эсмонд, Лейла! Ради Бога, .кто угодно, только не он! Умоляю тебя.
Он не понимает, что говорит. Она не позволит ему расстроить себя.
— Фрэнсис, у меня никого нет, — терпеливо, словно Боумонт был ребенком, ответила Лейла. — Нет ни любовников, ни даже легкого флирта. Я никогда не стану ничьей шлюхой, даже твоей. — Она выдернула руку. — Так что не говори чепухи.
Боумонт покачал головой.
— Ты не понимаешь, и мне незачем тебе что-то объяснять, потому что ты все равно мне не поверишь. Я не уверен, что и сам понимаю. Но и это не имеет значения. Одно мне совершенно ясно: мы немедленно уедем из Парижа.
Лейла уже отошла от мужа, намереваясь наполнить водой таз, чтобы Фрэнсис умылся, но, услышав его последние слова, обернулась.
— Мы уедем из Парижа? — с бьющимся сердцем повторила Лейла. — Только из-за того, что сегодня вечером ты принял слишком много опиума? Послушай, Фрэнсис…
— Если хочешь, можешь остаться, но я уеду. Подумай хотя бы об этом, моя милая. Я уеду, и некому будет отваживать твоих воздыхателей. Я знаю, что я только на это и годен — паршивый телохранитель. Но может быть, ты решила, что больше не нуждаешься в защите ? Сегодня вечером телохранитель явно был тебе не нужен. А еще рассуждает о шлюхах, — пробормотал Боумонт себе под нос. — Так ты и станешь шлюхой. Одной из сотен. Ты бы видела всех этих девок, когда им удается одним глазком увидеть прекрасного графа Эсмонда. Они словно мухи, которые кружат над выдержанным сыром. Он получит всех и все, что пожелает, — и это не будет стоить ему ни единого су. И тебя получит, моя драгоценная. Ты напишешь его портрет задаром, не правда ли?
Лейла встретилась с ним взглядом.
— Неужели ты и вправду веришь в то, что говоришь?
— Я это знаю! Но я не жду, что ты поверишь моим словам. — Боумонт встал. — Выбор за тобой, моя дорогая. Я не могу тебя заставить. Я немедленно уезжаю в Лондон и настаиваю на том, чтобы ты поехала со мной. Вот только не знаю, зачем мне-то это нужно? — с горькой улыбкой добавил он. — Может быть, и ты — мой яд?
Лейла задалась тем же вопросом, но она уже много лет как перестала пытаться понять своего мужа. Она совершила ошибку, выйдя за него замуж, но нашла способ смириться с этим. Конечно, ее жизнь могла бы сложиться лучше, но, как знать, не была бы она еще хуже. С ней могло случиться нечто ужасное, если бы Фрэнсис не пришел ей на помощь и не спас ее в Венеции. В настоящее время стараниями Эндрю Эриара она была материально независима. Завоевала уважение как художник, а когда работала, по-настоящему была счастлива. Да она вообще считала себя счастливее многих женщин, которых знала, хотя ее муж и был безнадежным развратником. А он… он относился к ней неплохо… по-своему.
Во всяком случае, Лейла не посмела бы остаться в Париже или где-нибудь еще без мужа. А Боумонт, что бы он ни говорил, никогда не допустит, чтобы она осталась в Париже без него.
— Если ты твердо решил уехать, я, конечно, поеду с тобой. Черты его лица смягчились.
— Знаешь, это не каприз. Я решил. Мы уедем в Лондон… в конце этой недели.
В конце недели… Пропадут три заказа… Но у нее появятся другие, подумала Лейла.
Однако не будет графа Эсмонда. Не будет такого лица, как у него. А ведь она всерьез хотела браться за его портрет. Она даже сомневалась, под силу ли ей такая задача.
Может быть, это даже к лучшему — что не придется пытаться.
— Тебе надо больше времени?
— Я могу свернуть студию за два дня. А если ты мне поможешь, то и за один.
— Тогда я помогу. Чем скорее мы уедем, тем лучше.
Глава 2
Лондон, 1828 год
Как выяснилось, не только французские аристократы желали запечатлеть свою внешность для потомков. Уже через неделю после того, как супруги Боумонт обосновались в скромном доме на Куинс-сквер, Лейла начала работать, и всю весну, лето и осень у нее отбоя не было от заказчиков. Работа не оставляла ей времени для светских развлечений, хотя Лейла сомневалась, что у нее вообще было бы много возможностей в этом плане. Ее лондонские клиенты и знакомые вращались в более высоких кругах, чем это было в Париже. Здесь положение женщины-художницы, не принадлежащей к аристократии, было куда более скромным, а распутная жизнь Фрэнсиса многих раздражала.
Впрочем, у него самого была масса друзей. Нельзя сказать, что в высшем свете Лондона не случались дебоши, наоборот, их было более чем достаточно, но аристократы все реже склонялись к тому, чтобы приглашать Боумонта к себе домой или на великосветские рауты и балы, где бы он мог танцевать с их женами. А поскольку не приглашали мужа, не приглашали, за редкими исключениями, и жену.
Однако Лейла была слишком занята, чтобы чувствовать себя одинокой, а беспокоиться о неприличном поведении Фрэнсиса было бесполезно. Во всяком случае, то, что для нее были закрыты двери домов высшего света, помогало ей отделять себя от его пороков и подлостей.
Так она и считала до наступления предрождественской недели, когда на пороге ее студии неожиданно появился герцог Шербурн — один из постоянных спутников Фрэнсиса и супруг ее последней модели, портрет которой Лейла как раз писала;
Краски на портрете леди Шербурн еще не высохли: Лейла закончила его только сегодня утром. Тем не менее герцог настоял на том, чтобы сразу за него расплатиться — причем золотом. Теперь портрет принадлежал ему и он мог делать с ним все, что захочет. В немом ужасе Лейла смотрела, как герцог вынул из кармана булавку для галстука и в бешенстве стал втыкать ее в лицо на портрете.
Лейла наблюдала за всем этим молча, но мозг ее работал. Она поняла, что герцог вымещает свою злобу не на ее работе, а на своей неверной — как он, видимо, считал — жене. Лейле не стоило труда сообразить, что это Фрэнсис наставил рога герцогу. И ей не нужно было знать детали этой любовной связи, чтобы понять, что на этот раз Фрэнсис переступил опасную черту.
Лейла также поняла, и весьма отчетливо, что стена, отделявшая ее жизнь от жизни мужа, рухнула. Опозорив Шербурна, Фрэнсис подверг опасности и ее. Лейла оказалась в ловушке: если она останется с мужем, его скандалы губительно скажутся на ее карьере, а если уйдет от него, Боумонт ее вообще уничтожит. Фрэнсису будет достаточно предать гласности правду о ее отце, и тогда Лейла погибнет.
Открыто Боумонт никогда ей не угрожал. В этом не было необходимости. Лейла понимала, по каким правилам он играет. Фрэнсис не заставлял ее спать с ним, потому что это, по его мнению, было слишком хлопотно. И все же Лейла была его исключительной собственностью. Она не должна была спать ни с кем другим и не должна была уходить от него.
Все, что она могла, — это как можно дальше от него отдалиться.
Лейла ничего не рассказала Фрэнсису о том, что произошло в студии, надеясь, что Шербурн из гордости тоже промолчит, и перестала писать портреты вообще под тем предлогом, что устала от работы и нуждается в отдыхе.
Фрэнсис, постоянно находившийся под действием алкоголя и опиума, ничего не заметил.
В качестве рождественского подарка он преподнес Лейле сережки с рубинами и бриллиантами, которые она надевала, когда он бывал дома, а после бросала в шкатулку, где лежали дорогие, но бесполезные безделушки, скопившиеся за десять лет.
Новый год Лейла встретила с Фионой в поместье Филиппа Вудли, одного из девяти братьев подруги.
Вернувшись домой в первый день нового года, Лейла услышала, как Фрэнсис громогласно требует к себе слуг, которые были отпущены по случаю праздников. Когда Лейла поднялась к мужу, чтобы напомнить ему об этом, она без особого удивления обнаружила, что Фрэнсис встретил новый год в своей комнате — в нос ударил такой отвратительно спертый воздух: смесь дешевых духов, табачного дыма и винного перегара, — что Лейла поспешила ретироваться.
Она вышла из дома, чтобы глотнуть свежего воздуха и пошла по Грейт-Ормонд-стрит. Лейла решила прогуляться до приюта подкидышей, позади которого было расположено кладбище, находившееся в ведении прихода церкви Святого Георгия. Она не знала никого из похороненных здесь. Поэтому и пришла сюда. Эти жители Лондона ничем не могли ее побеспокоить, даже воспоминаниями. Лейла часто приходила сюда в последние месяцы.
Она бродила между могилами уже не меньше часа, когда ее нашел Дэвид. Дэвид Ивз, маркиз Эйвори, был наследником герцога Лэнгфорда. Ему было двадцать четыре года, он был красив, богат, умен, и — что Лейлу беспокоило больше всего — он был одним из самых преданных друзей Фрэнсиса.
Как выяснилось, не только французские аристократы желали запечатлеть свою внешность для потомков. Уже через неделю после того, как супруги Боумонт обосновались в скромном доме на Куинс-сквер, Лейла начала работать, и всю весну, лето и осень у нее отбоя не было от заказчиков. Работа не оставляла ей времени для светских развлечений, хотя Лейла сомневалась, что у нее вообще было бы много возможностей в этом плане. Ее лондонские клиенты и знакомые вращались в более высоких кругах, чем это было в Париже. Здесь положение женщины-художницы, не принадлежащей к аристократии, было куда более скромным, а распутная жизнь Фрэнсиса многих раздражала.
Впрочем, у него самого была масса друзей. Нельзя сказать, что в высшем свете Лондона не случались дебоши, наоборот, их было более чем достаточно, но аристократы все реже склонялись к тому, чтобы приглашать Боумонта к себе домой или на великосветские рауты и балы, где бы он мог танцевать с их женами. А поскольку не приглашали мужа, не приглашали, за редкими исключениями, и жену.
Однако Лейла была слишком занята, чтобы чувствовать себя одинокой, а беспокоиться о неприличном поведении Фрэнсиса было бесполезно. Во всяком случае, то, что для нее были закрыты двери домов высшего света, помогало ей отделять себя от его пороков и подлостей.
Так она и считала до наступления предрождественской недели, когда на пороге ее студии неожиданно появился герцог Шербурн — один из постоянных спутников Фрэнсиса и супруг ее последней модели, портрет которой Лейла как раз писала;
Краски на портрете леди Шербурн еще не высохли: Лейла закончила его только сегодня утром. Тем не менее герцог настоял на том, чтобы сразу за него расплатиться — причем золотом. Теперь портрет принадлежал ему и он мог делать с ним все, что захочет. В немом ужасе Лейла смотрела, как герцог вынул из кармана булавку для галстука и в бешенстве стал втыкать ее в лицо на портрете.
Лейла наблюдала за всем этим молча, но мозг ее работал. Она поняла, что герцог вымещает свою злобу не на ее работе, а на своей неверной — как он, видимо, считал — жене. Лейле не стоило труда сообразить, что это Фрэнсис наставил рога герцогу. И ей не нужно было знать детали этой любовной связи, чтобы понять, что на этот раз Фрэнсис переступил опасную черту.
Лейла также поняла, и весьма отчетливо, что стена, отделявшая ее жизнь от жизни мужа, рухнула. Опозорив Шербурна, Фрэнсис подверг опасности и ее. Лейла оказалась в ловушке: если она останется с мужем, его скандалы губительно скажутся на ее карьере, а если уйдет от него, Боумонт ее вообще уничтожит. Фрэнсису будет достаточно предать гласности правду о ее отце, и тогда Лейла погибнет.
Открыто Боумонт никогда ей не угрожал. В этом не было необходимости. Лейла понимала, по каким правилам он играет. Фрэнсис не заставлял ее спать с ним, потому что это, по его мнению, было слишком хлопотно. И все же Лейла была его исключительной собственностью. Она не должна была спать ни с кем другим и не должна была уходить от него.
Все, что она могла, — это как можно дальше от него отдалиться.
Лейла ничего не рассказала Фрэнсису о том, что произошло в студии, надеясь, что Шербурн из гордости тоже промолчит, и перестала писать портреты вообще под тем предлогом, что устала от работы и нуждается в отдыхе.
Фрэнсис, постоянно находившийся под действием алкоголя и опиума, ничего не заметил.
В качестве рождественского подарка он преподнес Лейле сережки с рубинами и бриллиантами, которые она надевала, когда он бывал дома, а после бросала в шкатулку, где лежали дорогие, но бесполезные безделушки, скопившиеся за десять лет.
Новый год Лейла встретила с Фионой в поместье Филиппа Вудли, одного из девяти братьев подруги.
Вернувшись домой в первый день нового года, Лейла услышала, как Фрэнсис громогласно требует к себе слуг, которые были отпущены по случаю праздников. Когда Лейла поднялась к мужу, чтобы напомнить ему об этом, она без особого удивления обнаружила, что Фрэнсис встретил новый год в своей комнате — в нос ударил такой отвратительно спертый воздух: смесь дешевых духов, табачного дыма и винного перегара, — что Лейла поспешила ретироваться.
Она вышла из дома, чтобы глотнуть свежего воздуха и пошла по Грейт-Ормонд-стрит. Лейла решила прогуляться до приюта подкидышей, позади которого было расположено кладбище, находившееся в ведении прихода церкви Святого Георгия. Она не знала никого из похороненных здесь. Поэтому и пришла сюда. Эти жители Лондона ничем не могли ее побеспокоить, даже воспоминаниями. Лейла часто приходила сюда в последние месяцы.
Она бродила между могилами уже не меньше часа, когда ее нашел Дэвид. Дэвид Ивз, маркиз Эйвори, был наследником герцога Лэнгфорда. Ему было двадцать четыре года, он был красив, богат, умен, и — что Лейлу беспокоило больше всего — он был одним из самых преданных друзей Фрэнсиса.