Страница:
Манильское общество скучать мне не давало. Авиационный комитет приглашал на ланч, обедал я тоже всегда в какой-нибудь компании, ходил на матч боксеров, посещал Английский клуб, а в бассейне любовался местными красотками в купальниках. Но чем больше приемов я посещал, чем больше ходил по гостям, тем острее ощущал одиночество. Я сознавал, что меня здесь принимают за некий абстрактный символ или если и за вполне определенного субъекта, то интересного только своим перелетом из Новой Зеландии в Манилу. Многие люди здесь относились ко мне с искренней симпатией и дружеским расположением, но я тосковал подушевней близости и взаимопониманию с каким-нибудь одним человеком. Иногда же мне хотелось оказаться одному, на яхте, ничего не делать, лежать на палубе и плыть себе не спеша по Тихому океану. А порой вдруг я начинал мечтать о какой-нибудь дикой оргии, но, будучи всегда в милой и добропорядочной компании, понимал, что мысли мои непотребны. Женщины привлекали меня, мог бы влюбиться без памяти, но приходилось сдерживать свои чувства ведь я был здесь недолгим гостем. И чувствовал, что меня охватывает глубокая депрессия.
Одна компания, у которой был свой гидроплан, предложила мне ангар для моей "Джипси Мот". Осмотр поплавков дал неутешительные результаты. У правого был дырявый киль, на левом - сильная выпуклость. Чтобы привести в порядок, их надо было снять, а для этого подвесить самолет к потолочной балке (очевидный, как я полагал, способ). У компании было два пилота, один из них - немец с худым лицом, скошенным лбом и жидкими прилизанными волосами. Говорил он резко, отрывисто, комкая слова. Когда "Мот" привезли в ангар, там дежурил этот немец. Моя идея подвесить гидроплан к балке ему не понравилась. Я предложил другой вариант, но он отверг и его. Я решил, что он просто невзлюбил меня, и мог его понять: чего ради возиться с любителем, когда здесь, в Маниле, есть настоящие авиаторы? Я решил поговорить с ним пообстоятельнее и был поражен его опытом: он знал машины практически всех типов, летал пилотом всю мировую войну.
- В какой эскадрилье вы служили? - спросил я. - В американской?
- Я воевал против вас, - ответил он.
Опыт этого пилота был мне очень интересен. Если он чего-то не знал об аэропланах, этого не стоило знать вовсе. Я спросил, как, по его мнению, следует поднять мой гидроплан.
- Не поднять, - ответил он, - а наклонить и опереть на кончик крыла.
Я заметил на это, что "Джипси Мот"не так, наверное, прочна, как те солидные машины, с которыми он привык иметь дело. Но он резко оборвал меня, заявив, что в Китае только и летал на таких самолетах. Так мы разговаривали, ничего, собственно, не предпринимая, и я чувствовал себя рядом с ним жалким любителем. Тут появился посыльный от Уильямсона и позвал меня на ланч.
После ланча немца сменил другой пилот, американец Макилрой. За полчаса мы с ним подвесили гидроплан под крышу, а потом столь же быстро сняли поплавки и пропеллер. Поплавки были в плохом состоянии, в некоторых местах только краска препятствовала течи. Я решил, что помочь мне теперь может только Авиационный корпус США, и обратился к ним. Они согласились, но не было ли это всего лишь проявлением вежливости? Я позвонил на аэродром, и там немедленно рассеяли мои сомнения. В ангар явился некий весьма толковый майор, уяснил задачу, и на следующее утро, в 7 часов, армейский грузовик увез мои поплавки. Я взялся за мотор; мне в помощь отрядили прекрасного механика. Он сделал работу, которую я ненавидел, - прочистил клапаны. Пресловутый выпускной клапан цилиндра № 3 был так изъеден, что мы его заменили.
Майор пригласил меня на аэродром. Из моего пропеллера сделали конфетку: прежнего изъяна будто и не было - заделан деревом, а кончики лопастей обшиты медью. Пропеллер стал немного тяжелее, но, очевидно, только так он мог выдержать постоянные удары о воду. Пропеллер был так здорово отцентрован, что, когда я слегка подул на него, он стал вращаться. Я был в восторге. С поплавками сложнее, ремонт их требовал еще нескольких дней. Надо было ставить заплатку. Чем крепить заклепками или болтами? Сначала хотели заклепками, но потом решили ставить на болты. Пустяковая замена, но если бы я только мог предвидеть ее последствия!
Глава девятнадцатая
ЯПОНСКИЕ ВСТРЕЧИ
Пять с половиной месяцев прошло с тех пор, как я вылетел из Веллингтона. Теперь, 30 лет спустя, после своих одиночных океанских плаваний, я могу сказать, что, путешествуя на самолете, ты более одинок, чем на борту яхты. Когда идешь на яхте, она становится твоим домом, привыкаешь к ней самой, ко всем ее частям - парусам, веревкам, каюте, палубе. На самолете ты не живешь, ты просто перелетаешь на нем с места на место. Но только начинаешь знакомиться с новой обстановкой, новыми людьми, как уже надо лететь дальше. В самолете, в воздухе ты слишком отчужден от земли, здесь все другое, иной мир, иные чувства. Потом новая посадка, опять ты должен подчиняться земным правилам жизни. И так месяцами...
Как-то в воскресенье меня пригласила на обед некая миссис Маккой. Ее муж командовал американским полком при взятии Манилы во время испано-американской войны 1898 года. В этой компании участвовал и мой дядя - он командовал британскими кораблями, посланными в Манилу для обеспечения наших интересов. Там были и немцы, преследовавшие свои экспансионистские цели; они послали на Филиппины эскадру под командованием адмирала фон Дидриха. Мой дядя Эдуард расположил свои корабли между американским и немецким флотом и заявил фон Дидриху, что, если тот предпримет какой-либо маневр, это будет считаться действием против англичан. На обеде у миссис Маккой присутствовал американский генерал-губернатор Дэвис. Его имя сейчас хорошо известно - именно он учредил в теннисе Кубок Дэвиса.
Мне не терпелось лететь дальше. Любезнейший преподобный отец Мигель Сельга, директор Бюро погоды, каждый день навещал меня на моем рабочем месте у гидроплана и информировал с неким оттенком удовлетворения, что к востоку от Филиппин медленно формируется область пониженного давления, которая, по его мнению, должна преобразоваться в тайфун. Отец Сельга оказался прав, и через несколько дней, 31 июля, принес мне официальную сводку: "Предупреждение о тайфуне. Тихоокеанский тайфун располагается сегодня, в 10 часов утра, восточнее острова Лусон. Вероятное направление тайфуна северо-западное".
В этот день началась моя необыкновенная гонка с тайфуном, который несколькими днями позже снес две тысячи домов на острове Риукиу близ Формозы и который японская газета "Асахи Майнихи" назвала самым свирепым тайфуном за последние сто лет.
С самого первого своего дня в Маниле я постоянно слышал вопрос: "Когда же придет тайфун?" Местные жители не собирались убегать от тайфуна - напротив, они ждали его как блага. Жара с каждым днем становилась все более невыносимой, тайфун принес бы спасительную прохладу. На саму Манилу тайфуны обрушивались редко: горы защищали ее. Ждать небесной воды оставалось недолго - через две недели почти весь город был затоплен, по главным улицам можно было добираться только на лодках.
В воздухе тайфун опаснее, чем в море, но это меня тогда не слишком беспокоило: я считал, что если мне удастся убежать от тайфуна, то легко можно будет облететь его стороной. Но надо было добраться до Формозы раньше тайфуна. Лететь с Филиппин дальше я мог только через Формозу, а отец Сельга был почти уверен, что и тайфун пойдет именно этим маршрутом.
В тот день, когда мне вернули мои поплавки, все, казалось, шло не так: гаечные ключи выскальзывали из рук, гайки заедали, постоянно отвлекали любопытные. Адская жара сводила с ума, но при этом я умудрился схватить сильный насморк, да сверх того ныл покалеченный палец. Апофеоз настал, когда пришла пора запускать мотор - он не заводился. Я бился с пропеллером, пока совсем не ослеп от пота, и был готов схватить тяжелый молот и разнести к черту всю машину. Но тут я вдруг по-другому взглянул на происходящее, со стороны, - представил себя этаким глупым крошечным насекомым, которое копошится со своими ничтожными делишками. Мне стало смешно и весело, я пошел домой и немного вздремнул. А вернувшись к гидроплану, легко, играючи проверил всю проводку, промыл контакты в бензине и поставил на место. Мотор немедленно завелся. Вся машина, включая поплавки, была в отличном состоянии. Солнце сияло, море сверкало. Мотор, лаская слух, ревел в полный голос. Гидроплан легкой птицей взмыл вверх и пошел над морем, испытывая свою летную силу.
На следующее утро воздух был недвижим, а гидроплан порядком загружен. Две-три попытки взлететь результата не дали, но спокойствие моря постепенно передалось и мне, нетерпение и гнев улеглись. "Все к лучшему", - подумал я, вытащил свой надувной спасательный жилет, сделал из него подушку, устроился на крыле и заснул. Проснулся от ветра, дуло со скоростью 10 миль в час. Попробовал взлететь раз-другой - не подучилось, тогда я слил немного бензина из заднего бака. После этого мы едва не взлетели - чуть-чуть не хватило, - и я слил бензин из заднего бака полностью. Оставшегося запаса должно было хватить на 5 часов 20 минут полета, не больше, но я надеялся, что в крайнем случае смогу найти какое-нибудь место для посадки. Со следующей попытки я оторвался от воды, поднялся и полетел к дому Уильямсона. Он помахал мне. Заход к Уильямсону стоил мне 20 миль, но я не мог улететь, не попрощавшись. Спустя ровно 5 часов 20 минут я опустился на реку Апарри - именно сюда я и планировал попасть.
Наутро, перед отлетом, едва я ступил на поплавок, он погрузился в воду - прежняя история. Поработал помпой десять минут, но вода продолжала поступать. Пришлось буксировать гидроплан ближе к берегу, на мелководье. Стоя по пояс в воде на вязком илистом дне, я снял крышку люка - отсек был примерно на две трети полон воды. Я стал вычерпывать ее банкой из-под табака - более объемная посуда в отверстие люка не пролезала. Когда уровень воды внутри понизился до нескольких дюймов, стало видно, как она поступает в поплавок - вроде слегка бьющего ключа. Точное место течи я определить не мог: оно было скрыто А-образной перекладиной, укрепленной на дне отсека. Я пытался придумать, как ликвидировать течь, не видя места повреждения, которое к тому же находилось под водой. И нащупать его не мог: мешала перекладина. С любезной помощью добровольцев мы вытащили гидроплан на илистый берег и установили его на настил из пустых кокосовых орехов. Я очистил поплавки от грязи, но не смог найти никаких признаков повреждения. Налил воду в поплавок - и опять никакой течи. Тогда мы потащили гидроплан через грязь обратно в реку, я смотрел внутрь поплавка - и опять ничего. Лететь дальше было уже поздно. Устроил одному из своих помощников короткий прогулочный полет вдоль реки. И после этого - никаких признаков течи. Утром, когда я ступил на поплавок, он погрузился в воду. Все, как вчера: опять искал отверстие и опять не нашел. "Господи ты боже мой! - подумал я. - Что-то ведь нужно предпринять". Но единственное, до чего я смог додуматься, - это засунуть тряпку внутрь поплавка, под перекладину, выше загадочной течи. Сделав это, я закрыл люк и полетел на Формозу.
Следуя на север, я пролетел над островом Бабуян, а потом над Аутау-Су - первым на моем пути японским островом, в 40 милях восточнее Формозы. Японцы запретили мне приближаться к юго-восточному побережью Формозы, а также очертили обширную запретную зону и на севере острова. У меня не было обычной карты Формозы, только морская, но она не давала на острове никаких обозначений, кроме нескольких отметок высот. Одна из них - 11 490 футов - находилась к юго-западу от моего маршрута, другая - 8887 футов - к западу, третья - 3480 футов - к северу, но там была запретная зона. "Значит, - думал я, - мне надо забраться повыше и перелететь через какую-нибудь седловину. "Джипси Мот" справится с высотой 5 тысяч футов, а поднатужившись, одолеет и 6 тысяч, но это предел". Я пристегнулся и стал набирать высоту. Седловину прошел с большим запасом высоты, но дальше вместо ожидаемой долины увидел только горы и облака. Я попал в длинное узкое и глубокое ущелье; внизу поблескивал горный поток, а впереди, перекрывая путь, лежало зловещее дождевое облако. Мне стало неуютно, но поворачивать я не хотел. Если огибать северную запретную зону морем, то сначала придется где-нибудь сесть и заправиться. Под облаком лежала речная долины со скалистыми склонами, наполовину покрытыми лесом. Они были освещены солнцем - значит, за облаком небо чистое. Я решил рискнуть, сбавил газ и нырнул под облако. Теперь я летел глубоко в ущелье: по обеим сторонам - обрывистые стены, внизу- бешеный поток, а сверху- тяжелое облако. Что там дальше - неизвестно; ущелье впереди резко заворачивало вправо, и впереди я видел только мрачные склоны гор. Воздушные течения кидали гидроплан то вверх, то вниз. Миновав поворот, я увидел, что ущелье впереди целиком забито грозовым облаком. Проклятия посыпались на голову жестокого японского чиновничества, пославшего меня в эту переделку. Было темно, как в сумерках, от черных скал поднимались испарения. Вспышки молний ярко освещали ущелье, но после них оно выглядело еще более мрачно.
Дождя не было. Я еще раз пожертвовал высотой и пошел под облако. Пролетев под ним, я увидел поворот, прошел его - ущелье продолжалось, но впереди оно казалось закрытым совершенно. Плотное белое облако сидело, как клин, между стенами ущелья и спускалось почти до самого дна, посылая вниз тусклую завесу дождя, в которой исчезала бурлящая река. Меня парализовал страх. Я был в ловушке, лететь вслепую в тесном ущелье безнадежное дело. Я не знал, что делать. Стал было разворачиваться, но испугался и рывком вернул гидроплан к прежнему направлению. Но лететь дальше означало лететь на верную смерть. Надо было повернуть, и я заложил крутой вираж. Картина всего ущелья ярко запечатлелась в моем мозгу: отдельные деревья на склонах, водопады и валуны внизу, выхваченные солнцем пятна зеленого леса, плотное облако над головой и мелькнувшее вдруг что-то вроде небольшого прохода - щель высоко на склоне, узкая боковая долинка. Это был шанс. Я еще раз заложил крутой вираж, дал полный газ и пошел вверх. Долетев до долинки, я увидел, что впереди она отлого поднимается к облакам. Не сбавляя газа, продолжал вести гидроплан по максимально крутой траектории. И тут, уже под самым облаком, я, словно сквозь амбразуру, увидел впереди широкий открытый простор. Это был самый центр запретной зоны. Но к черту японцев с их запретами, они - пустяки в сравнении со страшными скалами ущелья.
Немного погодя слева от меня открылась седловина, за которой я увидел затопленную водой равнину. Сделав еще один резкий вираж, перелетел через горный проход и устремился к равнине. Теперь, в безопасности, я почувствовал себя измотанным. Пролетел прямо над Тайхоку, столицей острова, и пошел дальше на Тамсуй, расположенный у широкой реки. Летел низко и видел, как сотни японских детей на школьных дворах прекращали играть и задирали ко мне свои головки - целое море смуглых лиц. Поразительно, как много было тут флагов - японских, конечно: красное солнце с короткими лучиками на белом фоне.
Немало увидел я и самих японцев - они усеяли весь берег реки, который был обложен камнем. На реке я заметил три катера, на каждом - японский флаг и куча чиновников в белой униформе. Увидев их, тут же вспомнил о церемонных японских приветствиях. Сделал круг над рекой и сел поблизости от одного из катеров. Сильное течение немедленно понесло гидроплан к морю. Помня, с какой скоростью вода наполняла мой поплавок в Апарри, я засуетился и закричал, что должен стать на якорь на мелкой воде. Чиновники на катерах защебетали, я крикнул им еще раз, а потом решил не дожидаться их мнения и поскорее становиться на якорь, пока меня еще несло по сравнительно мелкой воде. Я достал и приготовил якорь. Чиновников мои действия, похоже, взволновали: они то кричали, то быстро переговаривались между собой. Определенно они не понимали, что мне нужна именно мелкая вода. При виде якоря японцы явно расстроились; я не мог этого не заметить, но все же отдал его. Якорь держал, успешно сопротивляясь быстрому течению. Один из катеров с чиновниками подошел к гидроплану, и мне стали представлять всех по очереди, словно на приеме. Я понимал, что, как человек цивилизованный, должен уважать чужие обычаи, быть благоразумным и подчиняться заведенному порядку, но в то же время не мог не видеть вопиющей глупости, фантастического абсурда происходящего. Эта дурацкая церемония на грязном мелководье казалась мне чем-то невероятным и едва не вышибла из меня дипломатическую учтивость. Пока чиновники, стоя на катере, по очереди представлялись мне на таком английском, которого я не понимал, и отвешивали при этом по три поклона каждый, я был готов рвать и метать при мысли о том, что именно в эти минуты мой поплавок наполняется водой. Особую силу разыгрываемому фарсу придавало то, что все эти японцы были облачены в безукоризненно белые казенные одежды и щегольские форменные фуражки, а я предстал перед ними последним бродягой, с головы до ног перемазанный грязью, маслом и еще бог знает чем. Мой спасательный жилет, который и в лучшие свои времена не отличался изяществом формы, сейчас совершенно не удовлетворял этому понятию - его распирало в разные стороны от засунутых в него грязных тряпок и веревок. То, что когда-то было приличными резиновыми тапочками, превратилось теперь во что-то отвратительное. Рубашка грязная, воротничок отлетел. Волосы торчали во все стороны, борода всклокочена, под ногтями черная грязь. И все же я не осмелился прервать церемонию. Нация, приученная к харакири (таково было мое представление о японцах), ожидала стойкости и от меня, полагая, что я не прерву поклонов, даже если поплавок уйдет у меня из-под ног.
Закончилось тщательное знакомство с многочисленными обитателями второго катера, я кипел и дымился от едва сдерживаемых эмоций. Улучив момент, я еще раз прокричал свое заклинание:
- Я должен перетащить гидроплан к берегу, пока он не затонул!
- Вы привяжете его к причалу, который мы для вас приготовили, да? поинтересовался один японец, умевший изъясняться по-английски.
- Мой самолет тонет, мой самолет тонет! - повторял я как заведенный.
- Сейчас к вам прибудет таможенник.
- Говорю вам: я тону!
Я чувствовал, как тает запас плавучести у меня под ногами. Подошел третий катер, столь же переполненный, как и два предыдущих, с той лишь разницей, что на его борту был британский консул Овенс. Очередная церемония. Дождавшись конца, я крикнул Овенсу:
- Мой гидроплан тонет!
Овенс, высокого роста англичанин с длинным подбородком, подстриженными усами и редкими волосами, не обладал громким голосом и вообще держался несколько отстраненно. На нем был желтовато-белый тропический костюм, на голове шлем. Вид он имел весьма самоуверенный и оттого слегка глуповатый. И я сам, и мой гидроплан были ему явно совсем некстати, и он, казалось, никак не мог взять в толк, чего ради я так разволновался. Следом за японцами он сообщил мне, что мой гидроплан желает осмотреть таможенник и что лучше этому не препятствовать. Я ответил, что смешно и глупо настаивать на немедленном таможенном досмотре, когда его с таким же успехом можно сделать, отбуксировав меня сначала на мелководье. Последовала длительная дискуссия, после которой он объявил, что мне следует пустить таможенника на борт здесь и сейчас.
- В таком случае, - сказал я, - пусть они пришлют сампан (парусное судно, управляемое веслами). Этот катер изуродует мой самолет.
Моему требованию они вняли, сампан пришел. Его привел маленький японец в костюме моряка, в круглой бескозырке с ленточками и со свистком на шее. Он мастерски подвел сампан к моей машине, и я передал японцам свой бортовой журнал, запечатанную камеру, двуствольный пистолет и патроны. И повторял при этом:
- Поймите же, у моего гидроплана дырка, дырка, он тонет, тонет, я должен немедленно вытащить его на берег.
Возобновилась дискуссия, не менее продолжительная, чем прежде, после чего переводчик объявил:
- Теперь они осмотрят ваш багаж.
- Они осмотрят мой багаж, когда мой гидроплан будет на берегу - и не раньше, - меня уже охватило отчаяние. - Говорю вам: мой гидроплан тонет.
Опять долгое совещание. Потом мне с катера бросили конец и потащили "Мот" к причалу, выше пирса. Худшего нельзя представить: течение было такое сильное, что катер едва его преодолевал, и при малейшей ошибке мой гидроплан врежется прямо в столбы пирса. Когда они все же доползли до причала, поплавок, на котором я стоял, ушел под воду. Я перескочил на другой и крикнул на катер, чтобы они немедленно тащили гидроплан к берегу. Они не поняли или не захотели понять и повторяли свое решение: мне нельзя на берег, пока не сделают карантинный осмотр.
Подошел четвертый катер, на нем еще один англичанин - Мак-Кей, представитель компании "Шелл". Я объяснил ему, что происходит, он все мгновенно понял и стал уламывать японцев. Те взорвались пулеметной очередью возражений, десять человек одновременно. Разозлился и я и заорал представителю "Шелл":
- Богом молю, киньте вы сами мне конец и уведите к берегу - ради всего святого! Говорю вам, гидроплан может затонуть в любой момент!
Он явно испугался:
- Нет-нет, что вы, я не могу этого сделать.
Однако он удвоил свой натиск на японцев, не изменяя при этом мягкую, почти робкую манеру обращения с ними. Прием подействовал - катер потащил меня к илистому берегу. Конец заведен, гидроплан обрел спасение на мелководье.
Мак-Кей организовал перемещение гидроплана на твердую землю с помощью бамбуковых шестов. Он руководил операцией; я полностью ему доверился и отдался в руки японских чиновников. Первым делом меня погнали сквозь толпу к зданию таможни. Там подвели к длинному деревянному столу, на котором стояли стаканы и бутылка портвейна. Расположившись кругом, японцы стали пить за иноземного авиатора. Затем перешли к существу дела. Предполагалось, что я сяду в Каренко. Почему же я прилетел сюда?-Каким маршрутом я летел из Апарри? Сколько лошадиных сил в моем моторе? Они толпились вокруг меня, забрасывали переводчика своими бесконечными вопросами, повторяя их не два, не три, а десять и двадцать раз. Один вопрос повторялся чаще других: в каком часу я вылетел из Апарри? Я редко помнил подобные детали сразу же после полета и дал примерный ответ:
- Пять-шесть часов назад. Это чрезвычайно их возбудило.
- В телеграмме сказано, что вы улетели из Апарри вчера.
- Я не знаю, что там сказано в телеграмме.
- В телеграмме сказано, что вы пролетели Баско сегодня в одиннадцать тридцать. Это так?
- Наверное, так.
- Вы улетели из Апарри вчера, вы пролетели Баско сегодня. Где вы были в промежутке? .
- В Апарри, надо полагать, потому что я вылетел из Апарри не вчера, а сегодня.
- А в каком часу вы улетели из Апарри?
Этот вопрос они повторяли двадцать раз, сопровождая его другими, исключительно дурацкими. Все это выглядело невероятно глупо. Во-первых, если бы я фотографировал ночью их укрепления на юге Формозы, то в последнюю очередь стал бы врать им о времени своего вылета из Апарри, которое легко проверялось. Во-вторых, если бы у них было что-то достойное шпионской разведки, там наверняка стояла бы охрана, способная, надо полагать, заметить аэроплан.
Потом они перешли к моему полету через горы. Мне стало немного не по себе - не было ли все предыдущее лишь подготовкой к этой главной теме? На их вопрос ответил, что летел, как мог, точно в соответствии с разрешением и никуда не отклонялся. Я все еще был возмущен тем, что они без всякой необходимости загнали меня в горы, и в продолжение этого допроса стал ощущать к ним настоящую враждебность. Я, конечно, поминутно знал свой маршрут от Апарри (он был подробно отмечен на моей морской карте), но пока мне не хотелось вдаваться в подробности, и я продолжал держаться версии 5-6 часов. Ясно, что они специально повторяли и повторяют этот свой вопрос, пытаясь подловить меня и уличить в шпионаже. Меня охватил холодный гнев - зряшнее дело, конечно, но надо помнить, что, пролетев полтысячи миль, я и без того натерпелся сегодня немало. На вопрос о лошадиных силах моего мотора они уже неоднократно слышали однозначный ответ ("Сто лошадиных сил, сто"), но, когда опять спросили об этом, мне стало невмоготу, и разнообразия ради я ответил: "Двадцать". Потом сказал "двадцать пять", и так с каждым разом добавлял 5 сил - мне самому стало любопытно: до какого же предела я дойду? На самом деле число лошадиных сил непостоянно и зависит от числа оборотов: минимум 20, максимум - 100. Я стал дурачить их и выдавать сомнительные шутки. В конце концов они перепоручили меня Овенсу, а тот от вел к себе домой. Он сказал, что я поступил весьма рискованно, насмехаясь над японцами, но что он все понимает - они довели меня до белого каления.
Явился Мак-Кей и сообщил о ситуации с поплавком. Все дело в заплатке - болты были завинчены недостаточно туго, они разболтались, и вода просачивается внутрь. Когда поплавок вытаскивают, вода внутри него прижимает заплатку к корпусу, и течь прекращается. Я спросил Мак-Кея, сможет ли он устранить эту неисправность. Он сказал, что сможет, но придется использовать сталь, так как дюраля у него нет. Я сказал: "Валяй, ставь сталь", и добавил, что мне надо улететь завтра, потому что идет тайфун. Овенс удивился - он не слышал ни о каком тайфуне - и пошел узнавать прогноз. Вернулся с известием: нет никакого низкого давления ни у Формозы, ни у Шанхая, погода ожидается прекрасная. Должно быть, решил я, этот тайфун - просто миф. Как отец Сельга мог знать о нем в июле, если сегодня уже 5 августа и японцы о тайфуне даже не слышали? Я решил задержаться в Тамсуе еще на один день.
Одна компания, у которой был свой гидроплан, предложила мне ангар для моей "Джипси Мот". Осмотр поплавков дал неутешительные результаты. У правого был дырявый киль, на левом - сильная выпуклость. Чтобы привести в порядок, их надо было снять, а для этого подвесить самолет к потолочной балке (очевидный, как я полагал, способ). У компании было два пилота, один из них - немец с худым лицом, скошенным лбом и жидкими прилизанными волосами. Говорил он резко, отрывисто, комкая слова. Когда "Мот" привезли в ангар, там дежурил этот немец. Моя идея подвесить гидроплан к балке ему не понравилась. Я предложил другой вариант, но он отверг и его. Я решил, что он просто невзлюбил меня, и мог его понять: чего ради возиться с любителем, когда здесь, в Маниле, есть настоящие авиаторы? Я решил поговорить с ним пообстоятельнее и был поражен его опытом: он знал машины практически всех типов, летал пилотом всю мировую войну.
- В какой эскадрилье вы служили? - спросил я. - В американской?
- Я воевал против вас, - ответил он.
Опыт этого пилота был мне очень интересен. Если он чего-то не знал об аэропланах, этого не стоило знать вовсе. Я спросил, как, по его мнению, следует поднять мой гидроплан.
- Не поднять, - ответил он, - а наклонить и опереть на кончик крыла.
Я заметил на это, что "Джипси Мот"не так, наверное, прочна, как те солидные машины, с которыми он привык иметь дело. Но он резко оборвал меня, заявив, что в Китае только и летал на таких самолетах. Так мы разговаривали, ничего, собственно, не предпринимая, и я чувствовал себя рядом с ним жалким любителем. Тут появился посыльный от Уильямсона и позвал меня на ланч.
После ланча немца сменил другой пилот, американец Макилрой. За полчаса мы с ним подвесили гидроплан под крышу, а потом столь же быстро сняли поплавки и пропеллер. Поплавки были в плохом состоянии, в некоторых местах только краска препятствовала течи. Я решил, что помочь мне теперь может только Авиационный корпус США, и обратился к ним. Они согласились, но не было ли это всего лишь проявлением вежливости? Я позвонил на аэродром, и там немедленно рассеяли мои сомнения. В ангар явился некий весьма толковый майор, уяснил задачу, и на следующее утро, в 7 часов, армейский грузовик увез мои поплавки. Я взялся за мотор; мне в помощь отрядили прекрасного механика. Он сделал работу, которую я ненавидел, - прочистил клапаны. Пресловутый выпускной клапан цилиндра № 3 был так изъеден, что мы его заменили.
Майор пригласил меня на аэродром. Из моего пропеллера сделали конфетку: прежнего изъяна будто и не было - заделан деревом, а кончики лопастей обшиты медью. Пропеллер стал немного тяжелее, но, очевидно, только так он мог выдержать постоянные удары о воду. Пропеллер был так здорово отцентрован, что, когда я слегка подул на него, он стал вращаться. Я был в восторге. С поплавками сложнее, ремонт их требовал еще нескольких дней. Надо было ставить заплатку. Чем крепить заклепками или болтами? Сначала хотели заклепками, но потом решили ставить на болты. Пустяковая замена, но если бы я только мог предвидеть ее последствия!
Глава девятнадцатая
ЯПОНСКИЕ ВСТРЕЧИ
Пять с половиной месяцев прошло с тех пор, как я вылетел из Веллингтона. Теперь, 30 лет спустя, после своих одиночных океанских плаваний, я могу сказать, что, путешествуя на самолете, ты более одинок, чем на борту яхты. Когда идешь на яхте, она становится твоим домом, привыкаешь к ней самой, ко всем ее частям - парусам, веревкам, каюте, палубе. На самолете ты не живешь, ты просто перелетаешь на нем с места на место. Но только начинаешь знакомиться с новой обстановкой, новыми людьми, как уже надо лететь дальше. В самолете, в воздухе ты слишком отчужден от земли, здесь все другое, иной мир, иные чувства. Потом новая посадка, опять ты должен подчиняться земным правилам жизни. И так месяцами...
Как-то в воскресенье меня пригласила на обед некая миссис Маккой. Ее муж командовал американским полком при взятии Манилы во время испано-американской войны 1898 года. В этой компании участвовал и мой дядя - он командовал британскими кораблями, посланными в Манилу для обеспечения наших интересов. Там были и немцы, преследовавшие свои экспансионистские цели; они послали на Филиппины эскадру под командованием адмирала фон Дидриха. Мой дядя Эдуард расположил свои корабли между американским и немецким флотом и заявил фон Дидриху, что, если тот предпримет какой-либо маневр, это будет считаться действием против англичан. На обеде у миссис Маккой присутствовал американский генерал-губернатор Дэвис. Его имя сейчас хорошо известно - именно он учредил в теннисе Кубок Дэвиса.
Мне не терпелось лететь дальше. Любезнейший преподобный отец Мигель Сельга, директор Бюро погоды, каждый день навещал меня на моем рабочем месте у гидроплана и информировал с неким оттенком удовлетворения, что к востоку от Филиппин медленно формируется область пониженного давления, которая, по его мнению, должна преобразоваться в тайфун. Отец Сельга оказался прав, и через несколько дней, 31 июля, принес мне официальную сводку: "Предупреждение о тайфуне. Тихоокеанский тайфун располагается сегодня, в 10 часов утра, восточнее острова Лусон. Вероятное направление тайфуна северо-западное".
В этот день началась моя необыкновенная гонка с тайфуном, который несколькими днями позже снес две тысячи домов на острове Риукиу близ Формозы и который японская газета "Асахи Майнихи" назвала самым свирепым тайфуном за последние сто лет.
С самого первого своего дня в Маниле я постоянно слышал вопрос: "Когда же придет тайфун?" Местные жители не собирались убегать от тайфуна - напротив, они ждали его как блага. Жара с каждым днем становилась все более невыносимой, тайфун принес бы спасительную прохладу. На саму Манилу тайфуны обрушивались редко: горы защищали ее. Ждать небесной воды оставалось недолго - через две недели почти весь город был затоплен, по главным улицам можно было добираться только на лодках.
В воздухе тайфун опаснее, чем в море, но это меня тогда не слишком беспокоило: я считал, что если мне удастся убежать от тайфуна, то легко можно будет облететь его стороной. Но надо было добраться до Формозы раньше тайфуна. Лететь с Филиппин дальше я мог только через Формозу, а отец Сельга был почти уверен, что и тайфун пойдет именно этим маршрутом.
В тот день, когда мне вернули мои поплавки, все, казалось, шло не так: гаечные ключи выскальзывали из рук, гайки заедали, постоянно отвлекали любопытные. Адская жара сводила с ума, но при этом я умудрился схватить сильный насморк, да сверх того ныл покалеченный палец. Апофеоз настал, когда пришла пора запускать мотор - он не заводился. Я бился с пропеллером, пока совсем не ослеп от пота, и был готов схватить тяжелый молот и разнести к черту всю машину. Но тут я вдруг по-другому взглянул на происходящее, со стороны, - представил себя этаким глупым крошечным насекомым, которое копошится со своими ничтожными делишками. Мне стало смешно и весело, я пошел домой и немного вздремнул. А вернувшись к гидроплану, легко, играючи проверил всю проводку, промыл контакты в бензине и поставил на место. Мотор немедленно завелся. Вся машина, включая поплавки, была в отличном состоянии. Солнце сияло, море сверкало. Мотор, лаская слух, ревел в полный голос. Гидроплан легкой птицей взмыл вверх и пошел над морем, испытывая свою летную силу.
На следующее утро воздух был недвижим, а гидроплан порядком загружен. Две-три попытки взлететь результата не дали, но спокойствие моря постепенно передалось и мне, нетерпение и гнев улеглись. "Все к лучшему", - подумал я, вытащил свой надувной спасательный жилет, сделал из него подушку, устроился на крыле и заснул. Проснулся от ветра, дуло со скоростью 10 миль в час. Попробовал взлететь раз-другой - не подучилось, тогда я слил немного бензина из заднего бака. После этого мы едва не взлетели - чуть-чуть не хватило, - и я слил бензин из заднего бака полностью. Оставшегося запаса должно было хватить на 5 часов 20 минут полета, не больше, но я надеялся, что в крайнем случае смогу найти какое-нибудь место для посадки. Со следующей попытки я оторвался от воды, поднялся и полетел к дому Уильямсона. Он помахал мне. Заход к Уильямсону стоил мне 20 миль, но я не мог улететь, не попрощавшись. Спустя ровно 5 часов 20 минут я опустился на реку Апарри - именно сюда я и планировал попасть.
Наутро, перед отлетом, едва я ступил на поплавок, он погрузился в воду - прежняя история. Поработал помпой десять минут, но вода продолжала поступать. Пришлось буксировать гидроплан ближе к берегу, на мелководье. Стоя по пояс в воде на вязком илистом дне, я снял крышку люка - отсек был примерно на две трети полон воды. Я стал вычерпывать ее банкой из-под табака - более объемная посуда в отверстие люка не пролезала. Когда уровень воды внутри понизился до нескольких дюймов, стало видно, как она поступает в поплавок - вроде слегка бьющего ключа. Точное место течи я определить не мог: оно было скрыто А-образной перекладиной, укрепленной на дне отсека. Я пытался придумать, как ликвидировать течь, не видя места повреждения, которое к тому же находилось под водой. И нащупать его не мог: мешала перекладина. С любезной помощью добровольцев мы вытащили гидроплан на илистый берег и установили его на настил из пустых кокосовых орехов. Я очистил поплавки от грязи, но не смог найти никаких признаков повреждения. Налил воду в поплавок - и опять никакой течи. Тогда мы потащили гидроплан через грязь обратно в реку, я смотрел внутрь поплавка - и опять ничего. Лететь дальше было уже поздно. Устроил одному из своих помощников короткий прогулочный полет вдоль реки. И после этого - никаких признаков течи. Утром, когда я ступил на поплавок, он погрузился в воду. Все, как вчера: опять искал отверстие и опять не нашел. "Господи ты боже мой! - подумал я. - Что-то ведь нужно предпринять". Но единственное, до чего я смог додуматься, - это засунуть тряпку внутрь поплавка, под перекладину, выше загадочной течи. Сделав это, я закрыл люк и полетел на Формозу.
Следуя на север, я пролетел над островом Бабуян, а потом над Аутау-Су - первым на моем пути японским островом, в 40 милях восточнее Формозы. Японцы запретили мне приближаться к юго-восточному побережью Формозы, а также очертили обширную запретную зону и на севере острова. У меня не было обычной карты Формозы, только морская, но она не давала на острове никаких обозначений, кроме нескольких отметок высот. Одна из них - 11 490 футов - находилась к юго-западу от моего маршрута, другая - 8887 футов - к западу, третья - 3480 футов - к северу, но там была запретная зона. "Значит, - думал я, - мне надо забраться повыше и перелететь через какую-нибудь седловину. "Джипси Мот" справится с высотой 5 тысяч футов, а поднатужившись, одолеет и 6 тысяч, но это предел". Я пристегнулся и стал набирать высоту. Седловину прошел с большим запасом высоты, но дальше вместо ожидаемой долины увидел только горы и облака. Я попал в длинное узкое и глубокое ущелье; внизу поблескивал горный поток, а впереди, перекрывая путь, лежало зловещее дождевое облако. Мне стало неуютно, но поворачивать я не хотел. Если огибать северную запретную зону морем, то сначала придется где-нибудь сесть и заправиться. Под облаком лежала речная долины со скалистыми склонами, наполовину покрытыми лесом. Они были освещены солнцем - значит, за облаком небо чистое. Я решил рискнуть, сбавил газ и нырнул под облако. Теперь я летел глубоко в ущелье: по обеим сторонам - обрывистые стены, внизу- бешеный поток, а сверху- тяжелое облако. Что там дальше - неизвестно; ущелье впереди резко заворачивало вправо, и впереди я видел только мрачные склоны гор. Воздушные течения кидали гидроплан то вверх, то вниз. Миновав поворот, я увидел, что ущелье впереди целиком забито грозовым облаком. Проклятия посыпались на голову жестокого японского чиновничества, пославшего меня в эту переделку. Было темно, как в сумерках, от черных скал поднимались испарения. Вспышки молний ярко освещали ущелье, но после них оно выглядело еще более мрачно.
Дождя не было. Я еще раз пожертвовал высотой и пошел под облако. Пролетев под ним, я увидел поворот, прошел его - ущелье продолжалось, но впереди оно казалось закрытым совершенно. Плотное белое облако сидело, как клин, между стенами ущелья и спускалось почти до самого дна, посылая вниз тусклую завесу дождя, в которой исчезала бурлящая река. Меня парализовал страх. Я был в ловушке, лететь вслепую в тесном ущелье безнадежное дело. Я не знал, что делать. Стал было разворачиваться, но испугался и рывком вернул гидроплан к прежнему направлению. Но лететь дальше означало лететь на верную смерть. Надо было повернуть, и я заложил крутой вираж. Картина всего ущелья ярко запечатлелась в моем мозгу: отдельные деревья на склонах, водопады и валуны внизу, выхваченные солнцем пятна зеленого леса, плотное облако над головой и мелькнувшее вдруг что-то вроде небольшого прохода - щель высоко на склоне, узкая боковая долинка. Это был шанс. Я еще раз заложил крутой вираж, дал полный газ и пошел вверх. Долетев до долинки, я увидел, что впереди она отлого поднимается к облакам. Не сбавляя газа, продолжал вести гидроплан по максимально крутой траектории. И тут, уже под самым облаком, я, словно сквозь амбразуру, увидел впереди широкий открытый простор. Это был самый центр запретной зоны. Но к черту японцев с их запретами, они - пустяки в сравнении со страшными скалами ущелья.
Немного погодя слева от меня открылась седловина, за которой я увидел затопленную водой равнину. Сделав еще один резкий вираж, перелетел через горный проход и устремился к равнине. Теперь, в безопасности, я почувствовал себя измотанным. Пролетел прямо над Тайхоку, столицей острова, и пошел дальше на Тамсуй, расположенный у широкой реки. Летел низко и видел, как сотни японских детей на школьных дворах прекращали играть и задирали ко мне свои головки - целое море смуглых лиц. Поразительно, как много было тут флагов - японских, конечно: красное солнце с короткими лучиками на белом фоне.
Немало увидел я и самих японцев - они усеяли весь берег реки, который был обложен камнем. На реке я заметил три катера, на каждом - японский флаг и куча чиновников в белой униформе. Увидев их, тут же вспомнил о церемонных японских приветствиях. Сделал круг над рекой и сел поблизости от одного из катеров. Сильное течение немедленно понесло гидроплан к морю. Помня, с какой скоростью вода наполняла мой поплавок в Апарри, я засуетился и закричал, что должен стать на якорь на мелкой воде. Чиновники на катерах защебетали, я крикнул им еще раз, а потом решил не дожидаться их мнения и поскорее становиться на якорь, пока меня еще несло по сравнительно мелкой воде. Я достал и приготовил якорь. Чиновников мои действия, похоже, взволновали: они то кричали, то быстро переговаривались между собой. Определенно они не понимали, что мне нужна именно мелкая вода. При виде якоря японцы явно расстроились; я не мог этого не заметить, но все же отдал его. Якорь держал, успешно сопротивляясь быстрому течению. Один из катеров с чиновниками подошел к гидроплану, и мне стали представлять всех по очереди, словно на приеме. Я понимал, что, как человек цивилизованный, должен уважать чужие обычаи, быть благоразумным и подчиняться заведенному порядку, но в то же время не мог не видеть вопиющей глупости, фантастического абсурда происходящего. Эта дурацкая церемония на грязном мелководье казалась мне чем-то невероятным и едва не вышибла из меня дипломатическую учтивость. Пока чиновники, стоя на катере, по очереди представлялись мне на таком английском, которого я не понимал, и отвешивали при этом по три поклона каждый, я был готов рвать и метать при мысли о том, что именно в эти минуты мой поплавок наполняется водой. Особую силу разыгрываемому фарсу придавало то, что все эти японцы были облачены в безукоризненно белые казенные одежды и щегольские форменные фуражки, а я предстал перед ними последним бродягой, с головы до ног перемазанный грязью, маслом и еще бог знает чем. Мой спасательный жилет, который и в лучшие свои времена не отличался изяществом формы, сейчас совершенно не удовлетворял этому понятию - его распирало в разные стороны от засунутых в него грязных тряпок и веревок. То, что когда-то было приличными резиновыми тапочками, превратилось теперь во что-то отвратительное. Рубашка грязная, воротничок отлетел. Волосы торчали во все стороны, борода всклокочена, под ногтями черная грязь. И все же я не осмелился прервать церемонию. Нация, приученная к харакири (таково было мое представление о японцах), ожидала стойкости и от меня, полагая, что я не прерву поклонов, даже если поплавок уйдет у меня из-под ног.
Закончилось тщательное знакомство с многочисленными обитателями второго катера, я кипел и дымился от едва сдерживаемых эмоций. Улучив момент, я еще раз прокричал свое заклинание:
- Я должен перетащить гидроплан к берегу, пока он не затонул!
- Вы привяжете его к причалу, который мы для вас приготовили, да? поинтересовался один японец, умевший изъясняться по-английски.
- Мой самолет тонет, мой самолет тонет! - повторял я как заведенный.
- Сейчас к вам прибудет таможенник.
- Говорю вам: я тону!
Я чувствовал, как тает запас плавучести у меня под ногами. Подошел третий катер, столь же переполненный, как и два предыдущих, с той лишь разницей, что на его борту был британский консул Овенс. Очередная церемония. Дождавшись конца, я крикнул Овенсу:
- Мой гидроплан тонет!
Овенс, высокого роста англичанин с длинным подбородком, подстриженными усами и редкими волосами, не обладал громким голосом и вообще держался несколько отстраненно. На нем был желтовато-белый тропический костюм, на голове шлем. Вид он имел весьма самоуверенный и оттого слегка глуповатый. И я сам, и мой гидроплан были ему явно совсем некстати, и он, казалось, никак не мог взять в толк, чего ради я так разволновался. Следом за японцами он сообщил мне, что мой гидроплан желает осмотреть таможенник и что лучше этому не препятствовать. Я ответил, что смешно и глупо настаивать на немедленном таможенном досмотре, когда его с таким же успехом можно сделать, отбуксировав меня сначала на мелководье. Последовала длительная дискуссия, после которой он объявил, что мне следует пустить таможенника на борт здесь и сейчас.
- В таком случае, - сказал я, - пусть они пришлют сампан (парусное судно, управляемое веслами). Этот катер изуродует мой самолет.
Моему требованию они вняли, сампан пришел. Его привел маленький японец в костюме моряка, в круглой бескозырке с ленточками и со свистком на шее. Он мастерски подвел сампан к моей машине, и я передал японцам свой бортовой журнал, запечатанную камеру, двуствольный пистолет и патроны. И повторял при этом:
- Поймите же, у моего гидроплана дырка, дырка, он тонет, тонет, я должен немедленно вытащить его на берег.
Возобновилась дискуссия, не менее продолжительная, чем прежде, после чего переводчик объявил:
- Теперь они осмотрят ваш багаж.
- Они осмотрят мой багаж, когда мой гидроплан будет на берегу - и не раньше, - меня уже охватило отчаяние. - Говорю вам: мой гидроплан тонет.
Опять долгое совещание. Потом мне с катера бросили конец и потащили "Мот" к причалу, выше пирса. Худшего нельзя представить: течение было такое сильное, что катер едва его преодолевал, и при малейшей ошибке мой гидроплан врежется прямо в столбы пирса. Когда они все же доползли до причала, поплавок, на котором я стоял, ушел под воду. Я перескочил на другой и крикнул на катер, чтобы они немедленно тащили гидроплан к берегу. Они не поняли или не захотели понять и повторяли свое решение: мне нельзя на берег, пока не сделают карантинный осмотр.
Подошел четвертый катер, на нем еще один англичанин - Мак-Кей, представитель компании "Шелл". Я объяснил ему, что происходит, он все мгновенно понял и стал уламывать японцев. Те взорвались пулеметной очередью возражений, десять человек одновременно. Разозлился и я и заорал представителю "Шелл":
- Богом молю, киньте вы сами мне конец и уведите к берегу - ради всего святого! Говорю вам, гидроплан может затонуть в любой момент!
Он явно испугался:
- Нет-нет, что вы, я не могу этого сделать.
Однако он удвоил свой натиск на японцев, не изменяя при этом мягкую, почти робкую манеру обращения с ними. Прием подействовал - катер потащил меня к илистому берегу. Конец заведен, гидроплан обрел спасение на мелководье.
Мак-Кей организовал перемещение гидроплана на твердую землю с помощью бамбуковых шестов. Он руководил операцией; я полностью ему доверился и отдался в руки японских чиновников. Первым делом меня погнали сквозь толпу к зданию таможни. Там подвели к длинному деревянному столу, на котором стояли стаканы и бутылка портвейна. Расположившись кругом, японцы стали пить за иноземного авиатора. Затем перешли к существу дела. Предполагалось, что я сяду в Каренко. Почему же я прилетел сюда?-Каким маршрутом я летел из Апарри? Сколько лошадиных сил в моем моторе? Они толпились вокруг меня, забрасывали переводчика своими бесконечными вопросами, повторяя их не два, не три, а десять и двадцать раз. Один вопрос повторялся чаще других: в каком часу я вылетел из Апарри? Я редко помнил подобные детали сразу же после полета и дал примерный ответ:
- Пять-шесть часов назад. Это чрезвычайно их возбудило.
- В телеграмме сказано, что вы улетели из Апарри вчера.
- Я не знаю, что там сказано в телеграмме.
- В телеграмме сказано, что вы пролетели Баско сегодня в одиннадцать тридцать. Это так?
- Наверное, так.
- Вы улетели из Апарри вчера, вы пролетели Баско сегодня. Где вы были в промежутке? .
- В Апарри, надо полагать, потому что я вылетел из Апарри не вчера, а сегодня.
- А в каком часу вы улетели из Апарри?
Этот вопрос они повторяли двадцать раз, сопровождая его другими, исключительно дурацкими. Все это выглядело невероятно глупо. Во-первых, если бы я фотографировал ночью их укрепления на юге Формозы, то в последнюю очередь стал бы врать им о времени своего вылета из Апарри, которое легко проверялось. Во-вторых, если бы у них было что-то достойное шпионской разведки, там наверняка стояла бы охрана, способная, надо полагать, заметить аэроплан.
Потом они перешли к моему полету через горы. Мне стало немного не по себе - не было ли все предыдущее лишь подготовкой к этой главной теме? На их вопрос ответил, что летел, как мог, точно в соответствии с разрешением и никуда не отклонялся. Я все еще был возмущен тем, что они без всякой необходимости загнали меня в горы, и в продолжение этого допроса стал ощущать к ним настоящую враждебность. Я, конечно, поминутно знал свой маршрут от Апарри (он был подробно отмечен на моей морской карте), но пока мне не хотелось вдаваться в подробности, и я продолжал держаться версии 5-6 часов. Ясно, что они специально повторяли и повторяют этот свой вопрос, пытаясь подловить меня и уличить в шпионаже. Меня охватил холодный гнев - зряшнее дело, конечно, но надо помнить, что, пролетев полтысячи миль, я и без того натерпелся сегодня немало. На вопрос о лошадиных силах моего мотора они уже неоднократно слышали однозначный ответ ("Сто лошадиных сил, сто"), но, когда опять спросили об этом, мне стало невмоготу, и разнообразия ради я ответил: "Двадцать". Потом сказал "двадцать пять", и так с каждым разом добавлял 5 сил - мне самому стало любопытно: до какого же предела я дойду? На самом деле число лошадиных сил непостоянно и зависит от числа оборотов: минимум 20, максимум - 100. Я стал дурачить их и выдавать сомнительные шутки. В конце концов они перепоручили меня Овенсу, а тот от вел к себе домой. Он сказал, что я поступил весьма рискованно, насмехаясь над японцами, но что он все понимает - они довели меня до белого каления.
Явился Мак-Кей и сообщил о ситуации с поплавком. Все дело в заплатке - болты были завинчены недостаточно туго, они разболтались, и вода просачивается внутрь. Когда поплавок вытаскивают, вода внутри него прижимает заплатку к корпусу, и течь прекращается. Я спросил Мак-Кея, сможет ли он устранить эту неисправность. Он сказал, что сможет, но придется использовать сталь, так как дюраля у него нет. Я сказал: "Валяй, ставь сталь", и добавил, что мне надо улететь завтра, потому что идет тайфун. Овенс удивился - он не слышал ни о каком тайфуне - и пошел узнавать прогноз. Вернулся с известием: нет никакого низкого давления ни у Формозы, ни у Шанхая, погода ожидается прекрасная. Должно быть, решил я, этот тайфун - просто миф. Как отец Сельга мог знать о нем в июле, если сегодня уже 5 августа и японцы о тайфуне даже не слышали? Я решил задержаться в Тамсуе еще на один день.