Чивер Джон. Семейная хроника Уопшотов

   В десять часов Гонора помолилась, погасила свет и легла в постель. Только она погасила свет, как почувствовала, что возбуждена и не может заснуть. Она не могла заснуть из-за темноты. Она ее боялась. Она храбро смотрела в темноту, стараясь убедить себя, что там нет ничего, что могло бы внушить страх, но ей казалось, что в темноте кто-то шевелится, нарастает какое-то движение, будто со всех сторон приходят и собираются толпой чьи-то фигуры или какие-то привидения. Гонора откашлялась. Она пыталась закрыть глаза, но это только усилило иллюзию, что темнота была населена. Она снова открыла глаза, решив смотреть прямо на фантастические образы, если уж этого нельзя избежать.
   Фигур, хотя она не могла их ясно видеть, было немного. Как будто двенадцать или четырнадцать - достаточно, чтобы окружить ее кровать. Казалось, они танцевали. Их движения были уродливы и бесстыдны, и, пристально всматриваясь в темноту, Гонора могла различить их очертания. Там были тыквообразные головы, скалившие клыки; там были чопорные маски котов и пиратов, какие продают ребятам накануне Дня всех святых; там были скелеты, палачи в масках, расширяющиеся кверху прически знахарей, фотографии которых она видела в журнале "Нейшнл джиогрефик"; там было все, что когда-либо казалось ей странным и неестественным.
   - Я Гонора Уопшот! - сказала она вслух. - Я Уопшот. В нашем роду все смелые.
   Она встала с кровати, включила свет, разожгла огонь в камине и протянула руки к теплу. Свет и огонь как бы рассеяли нелепые образы.
   - Я Уопшот, - повторила она. - Я Гонора Уопшот.
   Она просидела у огня до полуночи, затем легла в постель и заснула.
   Рано утром она оделась и после завтрака быстро прошла по своему саду, чтобы поспеть на автобус, идущий в Травертин. Дождь кончился, но день был пасмурный - последнее воспоминание о минувшей грозе. Пассажиров в автобусе было мало. Через несколько минут после отъезда какая-то женщина встала со своего места в задней части автобуса и села рядом с Гонорой.
   - Я миссис Киссел, - сказала она. - Вы меня не помните, но я узнала вас. Вы Гонора Уопшот. Мне очень неловко, но я должна сказать вам одну вещь; я заметила, когда вы вошли в автобус... - миссис Киссел понизила голос до шепота, - что у вас все платье спереди расстегнуто. Мне очень неловко, но я считаю, что всегда лучше сказать человеку...
   - Спасибо, - сказала Гонора. Она запахнула пальто.
   - Я считаю, что всегда лучше сказать человеку, - продолжала миссис Киссел. - Я бываю всегда благодарна, когда люди мне говорят. Мне все равно, кто они такие. Это напоминает мне об одном случае, который произошел со мной. Несколько лет назад мистер Киссел и я поехали во время его отпуска в Мэн. Мистер Киссел родом из Мэна. Он окончил Боуденский колледж. Мы поехали в спальном вагоне. Поезд прибыл на станцию рано утром, и я пережила несколько ужасных минут, одеваясь у себя в купе. До этого я никогда не ездила в спальном вагоне. И вот, когда мы сошли с поезда, на платформе было очень мало народу. Начальник станции стоял там, ожидая, по-видимому, почту или что-нибудь в этом роде. И вот, он подошел прямо ко мне. Я никогда его не видела и не могла понять, что ему надо. И вот, он подошел прямо ко мне и сказал: "Мадам, - сказал он шепотом, - мадам, у вас не зашнурован корсет". - Миссис Киссел закинула голову и рассмеялась, как молоденькая. - О, я никогда прежде его не видела, - сказала она, - и никогда не увижу его снова, но он подошел прямо ко мне и сказал мне это, и я не была в претензии. О, я ничуть не была в претензии. Я поблагодарила его, пошла в дамскую комнату и привела корсет в порядок, а затем мы взяли кэб и поехали в гостиницу. В те дни еще были кэбы.
   Гонора обернулась и внимательно посмотрела на миссис Киссел, охваченная завистью: такой простодушной и доброжелательной казалась соседка и так мало забот было у нее. К этому времени они доехали до Травертина, и, когда автобус остановился, Гонора вышла и зашагала вверх по улице к мастерской маляра-живописца.
   11
   На следующий день рано утром Лиэндер шел по пропахшей рыбой тропинке к причалу, где стоял "Топаз". С десяток пассажиров ждали его, чтобы купить билеты и сесть на пароход. Тут Лиэндер заметил на рулевой рубке какое-то объявление. Он сразу же подумал о Гоноре, и ему захотелось поскорее узнать, что она замышляет. Объявление было написано на доске и стоило, наверно, долларов пять. Оно гласило:
   "НЕ ВХОДИТЬ! ЭТА ЯХТА ПРОДАЕТСЯ.
   ЗА СПРАВКАМИ ОБРАЩАТЬСЯ К ГОНОРЕ УОПШОТ, 27, БОТ-СТРИТ".
   На мгновение сердце у Лиэндера оборвалось: казалось, он упал духом. А потом обозлился. Объявление было привешено к рубке, а не прибито, он схватил его и собрался бросить в реку, но сообразил, что доска хорошая и может на что-нибудь пригодиться.
   - Сегодня рейса не будет, - сказал он пассажирам.
   Затем он сунул доску под мышку и мимо группы ожидающих направился к площади. Большинство поселковых торговцев, разумеется, знали про объявление, и многие из них наблюдали за Лиэндером. Он никого не видел и с большим трудом удерживался, чтобы не заговорить вслух с самим собой. Как мы знаем, ему шел седьмой десяток; сутуловатый, со слегка переваливающейся походкой, но еще очень красивый старик, с густой шевелюрой и мальчишеским выражением лица. Доска была тяжелая, и рука у него затекла, так что ему несколько раз пришлось перекладывать доску с одного бока на другой, прежде чем он добрался до Бот-стрит. К тому времени он совсем взвинтился. Здравого смысла в нем почти не осталось. Краем доски он стал колотить в дверь Гоноры.
   Гонора шила. Ей понадобилось некоторое время, чтобы дойти до двери. Прежде всего она достала свою палку и обошла кругом гостиную, убирая отовсюду карточки Мозеса и Каверли. Она побросала их на пол за диван. Она сделала это потому, что, хотя ей нравилось видеть вокруг себя карточки мальчиков, она все же не хотела, чтобы кто-нибудь из Уопшотов обнаружил столь явное проявление ее привязанности. Затем она оправила платье и пошла к двери. Лиэндер колотил не переставая.
   - Если ты отобьешь краску с моей двери, - крикнула она ему, - ты уплатишь за это!
   Как только она открыла дверь, Лиэндер ворвался в холл и прорычал:
   - Что, черт возьми, это означает?!
   - Не чертыхайся, - сказала она. Она зажала уши руками. - Я не хочу слышать, как ты чертыхаешься.
   - Чего ты от меня хочешь, Гонора?
   - Я не слышу ни одного твоего слова, - сказала она. - Я не хочу слушать твою ругань.
   - Я не ругаюсь! - прокричал он. - Я перестал ругаться.
   - Судно мое, - сказала Гонора, отнимая руки от ушей. - Я могу делать с ним все, что захочу.
   - Ты не можешь продать его.
   - Могу и продать, - сказала Гонора. - Сыновья д'Агостино хотят купить его для рыбной ловли.
   - Я хочу сказать, что "Топаз" находится в моем распоряжении, Гонора! Голос его звучал отнюдь не просительно, он все еще кричал. - Ты отдала его мне. Я привык к нему. Это мое судно.
   - Я дала его тебе только на время.
   - Это черт знает что, Гонора: члены одной семьи не могут исподтишка делать друг другу гадости.
   - Я не хочу слушать твою ругань, - сказала Гонора. Ее руки снова взлетели вверх.
   - Чего ты хочешь?
   - Я хочу, чтобы ты перестал ругаться.
   - Почему ты это сделала? Почему ты сделала это за моей спиной? Почему не сказала мне, что ты затеяла?
   - "Топаз" принадлежит мне. Я могу делать с ним все, что захочу.
   - Мы всегда всем делились, Гонора. Этот ковер принадлежит мне. Это мой ковер. - Он говорил о дорожке в холле.
   - Твоя дорогая мать подарила этот ковер мне, - сказала Гонора.
   - Она дала его тебе на время.
   - Она хотела, чтобы он был моим.
   - Это мой ковер.
   - Ничего подобного.
   - Я отплачу тебе той же монетой. - Лиэндер положил доску с объявлением на пол и ухватился за конец дорожки.
   - Оставь этот ковер, Лиэндер Уопшот! - вскричала Гонора.
   - Это мой ковер.
   - Сию же минуту оставь этот ковер. Ты слышишь?
   - Он мой. Это мой ковер.
   Лиэндер потащил к двери дорожку, которая была до того грязной, что он расчихался от многолетней пыли. Тут Гонора схватилась за другой конец ковра и позвала Мэгги. Мэгги вышла из кухни и уцепилась за тот же конец, что и Гонора, - все трое чихали, и все принялись тащить. Это была очень некрасивая сцена, но если мы признаем незаурядность Сент-Ботолфса, то должны признать и тот факт, что это был край выстроенных назло соседям заборов и смертельных ссор и что близнецы Пинчоты всю жизнь прожили в доме, который был разделен проведенной мелом чертой. Лиэндер, конечно, потерпел поражение. Разве может мужчина победить в такой схватке? Оставив ковер во владении Гоноры и Мэгги, он вылетел из дома такой взбудораженный, что не знал, куда идти, и, направившись по Бот-стрит к тогу, вышел в поле, сел на душистую траву и принялся жевать сочные кончики стеблей, чтобы прошла горечь во рту.
   На протяжении жизни Лиэндера число пристанищ для мужчин в его родном поселке сократилось до одного. Конная гвардия была расформирована, Атлантический клуб закрылся, и даже яхт-клуб уплыл вниз по реке в Травертин. Только и осталось что помещение пожарной дружины "Ниагарский брандспойт", так что Лиэндер вернулся в поселок и, пройдя мимо пожарной машины, поднялся по лестнице в зал собраний. В воздухе стоял чудесный запах бифштексов, сохранившийся со вчерашнего ужина, но в зале никого не было, кроме старого Перли Старджиса, а Перли спал. На стенах висело много фотографий Уопшотов: Лиэндер в молодости, Лиэндер и Гамлет, Бенджамин, Эбенезер, Лоренцо и Тедиас. При виде своих фотографий в молодости Лиэндер почувствовал себя несчастным и, подойдя к окну, уселся в один из шезлонгов.
   Его гнев, вызванный поведением Гоноры, сменился глубокой тревогой. Она что-то замышляла, и ему хотелось знать, что именно. Он перебирал в уме, что она может сделать, и вдруг осознал, что она может сделать все, что ей только заблагорассудится. "Топаз" и ферма принадлежали ей. Она платила за обучение в школе и проценты по закладной. Она оплачивала даже уголь, наполнявший их подвал. Все это она предложила самым любезным образом, какой только можно вообразить. "У меня есть необходимые для этого деньги, Лиэндер, - сказала она. - Почему бы мне не помочь моим единственным родственникам?" Это была его вина - ее не за что упрекать, - это он не предвидел последствий такой щедрости. Лиэндер знал, что Гонора любит вмешиваться не в свое дело, но пренебрег этим обстоятельством, убежденный, что жизнь уготовила ему свои дары - карпов в протоке, форелей в горных ручьях, куропаток во фруктовом саду и деньги в кошельке Гоноры, - иначе говоря, преисполненный сознания, что мир обязан веселить его и доставлять ему наслаждения. Затем в его сознания пронеслись образы жены и сыновей, в рубище стоящих среди снежной бури, что было, в конце концов, не так уж невероятно, ибо разве Гонора не могла при желании пустить их всех по миру? Воспоминание о семье пробудило в нем пылкие чувства. Он защитит и приютит ее. Он защитит ее дубинками, камнями, голыми кулаками. Однако это не изменит факта, что Гонора была владелицей всего. Все принадлежало ей. Даже лошадь-качалка на чердаке. Он должен был жить иначе.
   Но из окна Лиэндер видел синее небо над деревьями на площади, и окружающий мир мгновенно очаровал его. Разве в таком раю может произойти что-нибудь плохое?
   - Проснитесь, Перли, проснитесь, и мы сыграем с вами в триктрак! крикнул он.
   Перли проснулся, и они до полудня играли в триктрак на спички. Потом они позавтракали в булочной и еще поиграли в триктрак. Днем Лиэндеру неожиданно пришло в голову, что ему недостает лишь денег. Бедный Лиэндер! Мы не можем наделить его мудростью и изобретательностью, которыми он не обладал, и приписать ему министерскую широту ума. Вот что он сделал.
   Он пересек площадь и поднялся по лестнице Картрайтовского блока. В конторе телефонной компании он поздоровался с миссис Марстон, симпатичной седой вдовой, окруженной бесчисленными комнатными цветами, которые, казалось, пышно росли и расцветали в благодатном климате ее мягкого нрава. Лиэндер поговорил с ней о дожде, а затем прошел по коридору к кабинету врача, где с дверной ручки, как детский нагрудник, свисало объявление: "ВХОДИТЕ". В приемной была маленькая девочка с перевязанной рукой, прижавшаяся головой к груди матери, и старый Билли Томпкинс, державший пустую склянку из-под пилюль. Мебель как будто перенесли туда с какой-то веранды, и плетеный стул, на который сел Лиэндер, запищал так громко, словно он уселся на мышиное гнездо. На обоях были изображены сцены охоты на лис - своры гончих, изгороди и всадники, - и в этих повторяющихся рисунках Лиэндер видел символ жизнеспособности поселка, склонности его жителей выбирать для себя необычайные и самые различные жизненные пути. Дверь следующей комнаты открылась, и вышла молодая темнокожая беременная женщина. Затем мать ввела к врачу девочку с перевязанной рукой. Они пробыли там недолго. Затем пошел Билли Томпкинс с пустой склянкой из под пилюль. Он вышел, держа в руке рецепт, а Лиэндер вошел.
   - Чем могу быть вам полезен, капитан Уопшот? - спросил доктор.
   - Я играл в триктрак с Перли Старджисом в пожарке, - сказал Лиэндер, и мне пришла в голову одна мысль. Не можете ли вы дать мне какую-нибудь работу?
   - О, боюсь, что это невозможно, - довольно любезно ответил доктор. - У меня нет даже медицинской сестры.
   - Я имел в виду не такую работу, - сказал Лиэндер. - Кто-нибудь может нас услышать?
   - Не думаю, - ответил доктор.
   - Возьмите меня для опытов, - сказал Лиэндер. - Пожалуйста, возьмите меня. Я решил, что это как раз то, чего я хочу. Я подпишу все что угодно. Я никому не скажу. Оперируйте меня. Делайте со мной все, что хотите. Только дайте мне немного денег.
   - Вы сами не знаете, о чем говорите, капитан Уопшот.
   - Возьмите меня, - настаивал Лиэндер. - Я очень интересный экземпляр. Чистокровный янки. Подумайте, какая кровь течет в моих жилах. Сенаторы. Ученые. Капитаны дальнего плавания. Герои. Школьные учителя. Вы можете написать медицинское исследование. Составите себе имя, будете знамениты. Я расскажу вам историю нашей семьи. Я сообщу вам всю нашу родословную. Мне все равно, что вы сделаете со мной. Только дайте мне немного денег.
   - Уйдите, пожалуйста, отсюда, капитан Уопшот.
   - Это принесет некоторую пользу человечеству, не так ли? - спросил Лиэндер. - Это принесет пользу человечеству. Обещаю вам никому не говорить. Я поклянусь на Библии. У вас будет лаборатория, о которой никто не узнает. Я никому не скажу. Я буду приходить туда, когда вы назначите. Я буду приходить туда по ночам, если вы захотите. Я скажу миссис Уопшот, что уезжаю путешествовать.
   - Уйдите, пожалуйста, отсюда, капитан Уопшот.
   Лиэндер взял шляпу и ушел. На площади женщина с того берега реки кричала что-то по-итальянски своему сыну.
   - Говорите по-английски, - сказал ей Лиэндер. - Говорите по-английски. Вы в Соединенных Штатах.
   В старом "бьюике" он поехал домой на ферму.
   Он устал - и обрадовался, когда увидел огни своей фермы. Ему хотелось есть и пить, и аппетит его как бы распространялся на ландшафт и на дом. Лулу что-то сожгла. В холле пахло горелым. Сара была в маленькой гостиной.
   - Ты видел объявление? - спросила она.
   - Да, - сказал Лиэндер. - Она приходила сюда сегодня?
   - Да. Она была здесь днем.
   - Она повесила его на рулевую рубку, - сказал Лиэндер. - Я думаю, она повесила его сама.
   - О чем ты говоришь?
   - Об объявлении.
   - Да ведь оно на столбе ворот.
   - Что ты хочешь сказать?
   - Объявление на столбе ворот. Она прибила его туда сегодня днем.
   - Она хочет продать ферму?
   - О нет.
   - О чем оно, о чем же оно? О чем оно, черт побери?
   - Лиэндер, прошу тебя...
   - Я не могу ни с кем разговаривать.
   - Ты не должен так разговаривать.
   - Ну о чем же оно? Скажи мне, Сара, о чем оно?
   - Она считает, что мы должны сдавать комнаты туристам. Она разговаривала с Паттерсонами, от сдачи комнат туристам они получают столько денег, что могут ежегодно ездить в Дейтону.
   - Я не желаю ездить в Дейтону.
   - У нас три лишние спальни, - сказала Сара. - Она считает, что мы должны их сдавать.
   - В голове у этой старухи не осталось никакого понятия о том, что пристало и чего не пристало делать! - воскликнул Лиэндер. - Она продаст мое судно иностранцам и наполнит мой дом чужими людьми. У нее нет никакого понятия о приличии.
   - Она только хочет...
   - Она только хочет свести меня с ума. Не могу взять в толк, что она делает. Я не хочу ездить в Дейтону. С чего она взяла, что я хочу ездить в Дейтону?
   - Лиэндер, прошу тебя. Ш-ш-ш...
   В сумеречном свете она увидела фары автомобиля, Приближавшегося по аллее. Она прошла через холл к боковой двери и вышла на крыльцо.
   - Вы можете приютить нас? - весело крикнул незнакомый мужчина.
   - Что ж, пожалуй, - сказала Сара.
   Лиэндер последовал за ней через холл, но, услышав голос приезжего, смутно видневшегося в темноте возле машины, отошел от входа.
   - Сколько вы берете? - спросил мужчина.
   - Как повсюду, - сказала Сара. - Не хотите ли посмотреть комнаты? Мужчина и женщина поднялись по ступенькам.
   - Все, что нам требуется, - это удобные постели и ванная, - сказал мужчина.
   - Что ж, на кровати хороший волосяной матрас, - задумчиво сказала Сара, - но в колонке с горячей водой появилась ржавчина, и в этом месяце мы намучились с насосом; но я хотела бы, чтобы вы посмотрели комнаты.
   Она отворила решетчатую дверь и вместе с приезжими вошла в холл. Лиэндер, стоявший там и захваченный врасплох, открыл дверь стенного шкафа и залез в темноту, наполненную старой одеждой и спортивным снаряжением. Он услышал, как чужие люди вошли в его дом и поднялись за Сарой по лестнице. Как раз в этот миг старый ватерклозет с необычайным усердием принялся издавать вступительные звуки к концерту. Когда шум стих, Лиэндер услышал, как незнакомец спросил:
   - Стало быть, комнаты с отдельной ванной у вас нет?
   - О нет, - сказала Сара. - Мне очень жаль. - В ее голосе звучало сожаление. - Видите ли, это один из самых старых домов в Сент-Ботолфсе, а наша ванная - самая старая во всей округе.
   - Да, но мы ищем комнату с отдельной ванной, - сказал незнакомец, и...
   - Мы всегда предпочитаем отдельную ванную, - мягко сказала его жена. Даже когда едем поездом, мы предпочитаем брать купе с ванной.
   - De gustibus non est disputandum [о вкусах не спорят (лат.)], любезно сказала Сара, но ее любезность была деланной.
   - Спасибо, что показали комнаты.
   - Не стоит благодарности.
   Решетчатая дверь захлопнулась, и, когда машина двинулась по аллее, Лиэндер вылез из стенного шкафа. Он прошел по аллее к тому месту, где на столбе ворот висело объявление: "ПРИЮТ ТУРИСТАМ". Оно было примерно такой же величины и на такой же доске, что и объявление на "Топазе"; Лиэндер поднял его над головой, со всей силы ударил о камни, расколов на две части и испытав сильное сотрясение в собственных костях. Позже вечером он пошел на Бот-стрит.
   В доме Гоноры было темно, но Лиэндер решительно остановился и окликнул ее по имени. Он дал ей время надеть халат и снова позвал.
   - В чем дело, Лиэндер? - спросила она. Он не видел ее, но голос доносился вполне отчетливо, и он знал, что она подошла к окну. - Что ты хочешь?
   - О, в последние дни ты стала такой заносчивой, Гонора. Не забывай, я знаю, кто ты такая. Я помню, как ты кормила помоями свиней и, возвращаясь с фермы Уэйлендов, приносила с собой ведра молока. Я должен что-то сказать тебе, Гонора. Я должен сказать тебе что-то важное. Это было давно. Сразу же после того, как ты вернулась из Испании. Я стоял с Митчем Эмерсоном перед домом Моуди. Когда ты проходила через площадь, Митч кое-что сказал про тебя. Я не могу повторить, что он сказал. Ну, я увел его за лесной склад и лупил до тех пор, пока он не заорал. Он весил на пятьдесят фунтов больше меня, и все Эмерсоны были смелые ребята, но я заставил его заорать. Я тебе никогда об этом не рассказывал.
   - Спасибо, Лиэндер.
   - И про другое не рассказывал. Я всегда выполнял свой долг по отношению к тебе. Я поехал бы в Испанию и убил Састаго, если б ты меня попросила. Я весь поседел, служа тебе. Так почему же ты издеваешься надо мной?
   - Мозес должен уехать, - сказала Гонора.
   - Что?
   - Мозес должен повидать белый свет и показать, на что он способен. О, мне тяжело говорить так, Лиэндер, но я считаю, что это правильно. Целое лето он не ударил палец о палец, только развлекался, а все мужчины в нашей семье уходили из дому молодыми, все Уопшоты. Я обдумала это и решила, что он захочет уехать, но боюсь - он будет скучать по дому. О, в Испании я так скучала по дому, Лиэндер! Я этого никогда не забуду.
   - Мозес - хороший парень, - сказал Лиэндер. - Он нигде не пропадет. Он выпрямился, с гордостью подумав о сыне. - Что ты имеешь в виду?
   - Я думаю, он может уехать куда-нибудь вроде Нью-Йорка или Вашингтона, в какой-нибудь незнакомый и далекий город.
   - Великолепная мысль, Гонора. И это причина всех твоих затей?
   - Каких затей?
   - Ты собираешься продать "Топаз"?
   - Сыновья д'Агостино передумали.
   - Я поговорю с Сарой.
   - Это будет нелегко для всех нас, - сказала Гонора и вздохнула.
   Лиэндер услышал дрожащий звук, трепетный и прерывистый, как дым, поднявшийся, казалось, из таких глубин души старой женщины, что возраст не изменил его нежности и чистоты, и он тронул Лиэндера, как вздох ребенка.
   - Покойной ночи, дорогая Гонора, - сказал он.
   - Чувствуешь этот восхитительный ветерок?
   - Да. Покойной ночи.
   - Покойной ночи, Лиэндер.
   12
   В колледже Мозес не обнаружил выдающихся успехов, и, если не считать нескольких дружеских связей, там не было ничего, о чем стоило бы пожалеть; не жалко было ему ни овсянки со снятым молоком, ни "Данстер-хауса", их общежития, отражавшегося вверх ногами, наподобие свиной туши, в мелкой воде реки Чарлз. Ему хотелось повидать мир. Для Лиэндера мир означал место, где Мозес мог проявить свой сильный, уравновешенный характер, свою смышленость и проницательность. Думая об отъезде сына, он испытывал чувство гордости и предвкушал его будущие успехи. Мозес должен был преуспеть! На стороне Гоноры была традиция, так как все мужчины в семье Уопшотов - в том числе отец Лиэндера - совершали путешествие, помогавшее им стать взрослыми; некоторые из них огибали мыс Горн еще до того, как начали бриться, и на пути домой бесстыдно охотились за красавицами Самоа, которые наверняка должны были проявлять некоторые признаки утомления. Сара всегда находила утешение в печальных выводах - жизнь ведь лишь расставание, и мы живем лишь ото дня ко дню, - и такие мысли помогли ей перенести боль от того, что ее первенца отрывают от дома. Но как все это отразится на бедном Каверли?
   Еще с год назад отношения между братьями были чрезвычайно воинственными. Они дрались голыми руками, обледенелыми снежками, палками, камнями. Они всячески оскорбляли друг друга и считали, что мир - это такое место, где другой проявляет себя мошенником с отвратительным характером. Потом вся эта недоброжелательность сменилась нежностью и расцвела братская дружба, носившая все признаки любви - радость близости и боль разлуки. Они даже совершали вместе длинные прогулки по берегу в Травертине, делясь самыми сокровенными и неосуществимыми планами. Узнав, что брат уезжает, Каверли впервые изведал оборотную сторону любви - это была горечь. Он не представлял себе жизни без Мозеса. Гонора все устроила. Мозес поедет в Вашингтон и будет работать у мистера Бойнтона, который был ей чем-то обязан. Если в душе Мозеса и возникали какие-нибудь сожаления или намеки на сожаления, они терялись в смятении его чувств и отступали перед страстным желанием покинуть Сент-Ботолфс и попробовать свои силы в широком мире.
   Сара собрала те вещи, которые, по ее мнению, могли понадобиться Мозесу, когда он начнет свою жизнь в чужом месте: свидетельство о конфирмации, блесну, купленную как сувенир на Плимут-Роке, рисунок военного корабля, сделанный им в шестилетнем возрасте, футболку, молитвенник, шарф и два табеля успеваемости; по, услышав, как он громко кричит что-то снизу Каверли, стоявшему на верхней площадке лестницы, она по звуку его голоса почувствовала, что ничего этого он с собой не возьмет, и снова все спрятала. Предстоящий отъезд Мозеса сблизил Сару и Лиэндера и вновь оживил те милые самообманы, которые составляют основу многих долговечных супружеств. Лиэндер считал, что Сара - хрупкая женщина, и вечерами перед отъездом Мозеса приносил ей теплый платок, чтобы защитить от ночной прохлады. Сара считала, что у Лиэндера прекрасный баритон, и теперь, когда Мозес уезжал, ей хотелось, чтобы Лиэндер снова занялся пением. Сара не была хрупкой - у нее хватало сил на десятерых, - а Лиэндер не мог спеть простейшей мелодии, "Помни о ночной прохладе", - говорил Лиэндер, принося жене платок, а Сара, восхищенно глядя на него, говорила: "Какой стыд, что мальчики никогда не слышали твоего пения".
   Устроили прощальный прием гостей. Мужчины пили виски, а дам угощали имбирным пивом и мороженым.