Чобану Ион. Мосты

   5
   Любопытно, в какой мере наделен человек даром предчувствия...
   Кошка чует близость морозов: за день-два до них прячется в духовку, в камин. Свинья перед стужей хрюкает, сгребает рылом солому. Перепелка точно знает, когда ей улететь. Нет на свете твари, существа, которое не предугадывало бы приближение зноя или стужи. А человек? Что он предчувствует?
   Я задал себе этот вопрос и рассеянно смотрел на моего старого друга. Митря стоял с немецким автоматом на плече, прислонившись к грушевому дереву. Позвал меня вместе пойти на могилы солдат, похороненных в нашем селе.
   - Знаешь, вдруг почему-то захотелось... Наверно, потому, что воскресенье. А завтра я уезжаю...
   - Куда тебя теперь пошлют?
   - В армию. Может, снова забросят в немецкий тыл.
   Это был уже совсем не тот повеса с облупленным носом, ходивший когда-то на прополку. Уже не светились озорством лукавые глаза. Тяжело-тяжело опускались веки. Гусиные лапки морщин обозначились в уголках глаз.
   - Что с тобой?
   - Шут знает...
   Словно стараясь объяснить мне, что он и сам не понимает своего настроения, Митря начал рассказывать о гибели Узуна, комсомольского секретаря из Богзешт:
   - Не хотел прыгать с самолета. А когда прыгнул - полетел камнем. Парашют не раскрылся. Упал на виноградник возле колодца. Там и похоронили. Наша первая потеря... Хорошие автоматы у немцев... - переменил он разговор. - Хочешь посмотреть?
   Он снял автомат с плеча, откинул приклад, устойчиво расставил ноги. Раздался выстрел. С орехового дерева слетела троица орехов, словно срезанная ножом.
   - Точно бьет.
   Прижав к плечу приклад, метко сбил еще одну троицу.
   - Попробуй! - протянул он мне автомат.
   Я тоже выстрелил раза три. Нет на свете человека, который не испытал удовольствия от меткого выстрела.
   Спелые орехи падали, вышелушиваясь из треснувшей скорлупы. Я собрал их. Мы стали их колоть, есть. Орехи пахли гнилью. Тлением, показалось мне. Старое дерево больше века росло на кладбище среди могил. Под его густолиственной сенью выросло много свежих холмиков. Здесь похоронены павшие солдаты. По четыре могилы в ряд.
   Митря прислонился к стволу ореха, вздохнул.
   - Вот тебе и справедливость... Попробуй теперь узнай, кто из них был удалым гармонистом... Кто испортил немцам обедню.
   Бравичская вальцовая мельница тогда оказалась рядом с немецкими окопами. Как ни странно, она уцелела и работала.
   Чтобы испортить фашистам пасхальную обедню, наши решили неожиданно выбить их с мельницы. Замысел удался. Немцы отступили, бросив запасы муки. Остались им на праздник сухари да консервы. Об этой вылазке Митря узнал у моего отца: в штабе об этом много говорили. Солдаты действовали на свой страх и риск.
   - Во всяком случае, чувство юмора у них было, - сказал Митря. Но настроение у него не улучшилось. Мне казалось, что он страдает. Я предложил:
   - Пошли домой, ты что-то не в себе...
   - Ничего, пройдет.
   Отец говорил, как на опушке леса во Флорине немцы во время косьбы убили солдата Алексея Машкова. Он рухнул рядом с косой. Кровь, хлынувшая из носа и рта, пролилась на золотую ниву.
   Теперь Митря стоял у изголовья его могилы. Таинственно шелестел осенний лес. Ветер раскачивал три заблудившихся колоса у могилы солдата.
   Чертовски грустная история. Кажется, зимой легче умирать. Но летом! Пшеница пахнет свежим хлебом... Птицы поют.
   - Война на исходе.
   - Верно, война кончается...
   Мы свернули к немецким окопам. Митря хотел непременно посмотреть, где погиб наш односельчанин Тоадер, сын Василе Апостола. Отец подробно описал место:
   "Не забыть! Март, 1944 год. Сегодня освободили село. Вечером гр-н Апостол Тоадер пошел показать дорогу войскам. Их неожиданно атаковали немцы, спрятавшиеся под мостом. Советские солдаты крикнули: "Ложись!" Владимир Богдан, человек пожилой, знавший русский язык, рухнул наземь и уцелел. Уцелели и остальные солдаты... Да будет тебе земля пухом, Тоадер. Погиб возле ив, у трех мостов, ведущих в Хожинешты..."
   - Помнишь, как гудели эти мосты?
   - Конечно!
   - Мы шли нанимать музыкантов...
   - Тоадер любил ходить с нами...
   - Однажды ему выпало их кормить.
   - Мать его рассердилась, не приготовила обеда.
   - А они набросились, сожрали зеленые бобы, росшие на огороде.
   Мы разошлись, договорившись встретиться вечером в клубе.
   После долгого хождения по полям я проголодался. Дома нашел медовое печенье. Накинулся на него, но в печенье наползли муравьи. Я все старался выдуть их...
   Вероятно, я даже не успел откусить ни кусочка. В комнату вбежал Никэ, запыхавшийся, бледный.
   - Бадица! Митря застрелился.
   Я не помню, как выбежал во двор...
   Свернувшись калачиком, Митря лежал у дверей погреба, возле клуба. Парни и девушки тесно толпились вокруг. Все что-то кричали наперебой. Я ничего не понимал.
   Голося, брела к сыну поддерживаемая за локти тетушка Ирина. Георге Негарэ остановил телегу на дороге. Но дед Петраке всех опередил. Кинулся, подобно коршуну, поднял Митрю на руки. Потом медленно пошел к больнице. Следом за Петраке вел под уздцы своих коней Негарэ. А за подводой, ломая руки, тащилась тетушка Ирина. Слышался только сдавленный стон Митри. Время от времени тихий девичий голос упрашивал:
   - Успокойся, мама. Замолчи.
   Вечером прибыл из Теленешт Гончарук.
   - Как было дело? - официально осведомился он.
   Нина Андреевна, вызванная первой на допрос, заплакала, и Гончарук слегка изменил властно-строгий тон.
   - Что вы имеете сообщить? Выкладывайте обстоятельства дела...
   - Ну как было... - снова зарыдала Нина Андреевна.
   - Кто видел происшествие?
   - Я! - подскочил Никэ.
   - Рассказывай.
   - Митря откуда-то пришел... Как появился во дворе клуба, Нина Андреевна сказала: "Дай и мне разок выстрелить из автомата". Тогда Митря: "Пожалуйста! С удовольствием". И протянул ей автомат. Показал, как держать, как прицеливаться. Но пуля не хотела войти... Попался ржавый патрон - ни вперед, ни назад. Разозлился Митря... Как пнет ногой крючок... Что называется затвор... Что-то щелкнуло. Выстрел... Митря схватился за живот. Вот... Доверил оружие в женские руки!
   Поздним вечером Гончарук прикурил от керосиновой лампы и взглянул на меня почти испуганно.
   - Он не говорил, что фронт ему надоел?..
   - Нет, не говорил.
   - М-да-а!.. Загадочка!..
   МОСТ ОДИННАДЦАТЫЙ
   После первого месяца занятий я убедился, что Прокопий Иванович любит свою работу, своих первоклашек и дети отвечают ему взаимностью. Он устраивал с ними экскурсии в поле, где они ловили мотыльков, стрекоз. Был с ребятами прост. Подвернет какой-нибудь малыш ногу, Прокопий Иванович берет его на руки, веселит шуткой-прибауткой - тот невольно засмеется сквозь слезы.
   Особенно умел Прокопий Иванович ладить с родителями. Садился на завалинку, пил с хозяином кислое, неотстоявшееся винцо. Толковал о том о сем: у крестьянина всегда найдется про запас тема для задушевной беседы. Все думы свои он поверяет земле в поле и приятелю за стаканом вина, где-нибудь на завалинке.
   По правде говоря, мне даже стало казаться, что дружба Прокопия Ивановича с моими односельчанами зашла слишком далеко. С некоторых пор его ученики - сегодня один, завтра другой - стали приносить ему в школу то кувшин вина, то кувшин молока, то несколько горячих плачинт, только что вынутых из печи.
   - Прокопий Иванович!
   - Ну... а что мне делать?
   - Над вами же смеяться станут! - вспыхивала Нина Андреевна.
   - Подумаешь, барыня.
   - Вы превратили школу в корчму.
   Только математик не встревал в дискуссии. Сидел в углу стола и отчерчивал поля в тетрадях. Когда Нина Андреевна, хлопнув дверью, выскакивала из учительской, математик начинал хохотать, вставал и неторопливо приближался к плачинтам Прокопия Ивановича и кувшину вина.
   - Барской гордостью сыт не будешь! - огрызался Прокопий Иванович. Он высматривал учительницу во все окна. Слегка остыв, тоже принимался за гостинцы. А как же жить? Выкобениваться перед сельчанами?
   После всех размолвок он шел домой, составлял планы на завтрашний день. Смазывал дегтем сапоги, наряжался - и в клуб. Там он сутуло танцевал весь вечер...
   А вечером Нина Андреевна снова прибегала ко мне и топала своим остреньким каблучком:
   - Федор Константинович! Какой вы после этого директор? Этот неотесанный тип позорит нас всех!
   - Как позорит?
   - Вы же, слава богу, здешний...
   - Да, я из Кукоары... Но...
   - И вы не слышали, что этот мужлан ходит на посиделки? Водится с девушками... Целыми ночами вместе со своими приятелями гикает у моих ворот.
   - Не слышал, Нина Андреевна. Честное слово...
   - Я прошу относиться ко мне с уважением.
   - Разумеется.
   Мало того что дома дедушка топал на меня, теперь добавилась еще Нина Андреевна. Понятно, моего крестьянского долготерпения хватило бы и не на такое. Но что меня окончательно выводило из равновесия, так это слезы Нины Андреевны. Как начнет реветь, ничем не уймешь. Ну что за характер, прости господи!
   Достаточно было парню из клубного хора сфальшивить, Нина Андреевна тут же выскакивала и летела ко мне. Размахивала над головой своими крохотными, как орешки, кулачками, безутешно рыдала. Губы дрожали, как у маленьких капризных детей.
   Видно, в каждом человеке есть какое-то равновесие. Вся жизнь Нины Андреевны была поделена надвое: половину она пела, половину плакала.
   А что на моих весах? Я, согласно притче, вступил в годы, одолженные моими предками у кроткого трудолюбивого животного. С некоторых пор я уже сбивался со счета: во сколько упряжей запрягался, сколько телег перетащил. Связки тетрадей целыми пудами носил на своем горбу из Теленешт. Керосин и лампы тоже.
   В воскресенье, когда все отдыхали, я вместе с комсомольцами пахал и сеял солдаткам пшеницу. Сам товарищ Фесенко, первый секретарь комсомола Молдавии, застал меня однажды в воскресенье на пахоте. И похвалил, назвал молодцом. Честно говоря, секретарь был совершенно прав. Чего греха таить! Учителем и директором школы стал я с бухты-барахты. Пахать же и сеять учился исподволь, годами, не на двухмесячных курсах!
   Возможно, я слишком увлекся плугами и сеялками. Однажды в понедельник утром учителя посмотрели на меня весьма хмуро. Ответили на приветствие и уткнулись носами в свои тетрадки.
   - Что случилось, товарищи?
   - Случилось...
   - Попали мы в эту дикую глушь!
   - И сами одичаем!
   - Везде директора и досуг организуют!.. - ударил кулаком по столу Прокопий Иванович. Он мрачнел и веселел мгновенно, без подготовительного настроя, что присуще более тонким натурам.
   - Что организуют, Прокопий Иванович?
   - Как его... Это...
   - Бал!
   Математик провел последнюю линию на тетрадном листе и торжественно поднялся.
   - Называется это бал, Прокопий Иванович!
   - Бал так бал. Разве я против? Надо пойти договориться с цыганами...
   - Хе-хе, - засмеялся математик.
   - Не хихикай, Яцку.
   - Ты же видишь, наш директор понятия не имеет, что такое учительский бал...
   - А ты объясни ему. Язык у тебя есть?.. - приструнил его Прокопий Иванович.
   - Садись за стол и запиши. Во-первых, пригласительные билеты, математик загнул палец. - Во-вторых, буфет: питье, закуски... Потом уборка помещения. Кто будет ответственным за это? А чтобы получился хороший зал для танцев, надо раздвинуть дощатые стены, перегородки между классами. Вся школа превратится в один зал. Кто обеспечит цветы? Кто займется распространением билетов? Приглашения будут стоить дорого, девушки не платят. Кому поручим пригласить учителей из соседних сел?
   Когда математик дошел до семян конопли, пальцев ему не хватило.
   - Зачем конопля? - возмутился Прокопий Иванович. - Лучше нажарим семечек... Кто захочет, будет щелкать...
   - Конопля не для щелкания, Прокопий Иванович. Коноплю надо посыпать на пол. Танцующие ее разотрут - ни пылинки не подымется.
   - Куча забот, Яцку. Фантазия у тебя, ей-богу!
   - Зато настоящий учительский бал.
   - В селах, что эвакуировались, хоть шаром покати, нигде конопли не найдешь, - вставил я.
   - Может, ореховые ядрышки, Яцку?
   Не годятся. Не так трещат под ногами, не так пахнут, как конопля. Она же благоухает: духи! А на ореховых ядрышках поскользнешься и шею сломаешь.
   - Ну и морока! - ворчал Прокопий Иванович.
   Думал-думал, потом снова трахнул кулаком по столу:
   - Ладно... Пойду домой, притащу из своего села торбу конопли. Будет здорово, ох и натанцуюсь!
   Нина Андреевна хлопала глазами, точно кукла, и только вздрагивала каждый раз, когда Прокопий Иванович ударял кулаком по столу.
   - Поставлю Илие Ингуряну у дверей, ни один черт без билета не пройдет! - попытался я закруглить разговор: учителя уже опаздывали на урок.
   Но на перемене Нина Андреевна снова затопала острым каблуком по полу.
   - Видеть не могу этого хулигана!
   - Но мы не можем отгородиться от сельской молодежи...
   - Видеть не могу. Я выставлю его!.. Каждую ночь вместе с Прокопием Ивановичем гикает у моих ворот... Как вам не стыдно, Прокопий Иванович... А еще комсомолец!
   - А что, комсомольцы не имеют права гикать, когда хотят и где хотят?
   - Учитель же, слава богу!
   - Ну и что? Учителю нельзя гикать?
   - Хотела бы я знать, с кем вы придете на бал!
   - Не беспокойтесь, девушек хватает. И даже чересчур. Не буду цепляться за ваш хлястик...
   - Еще бы! Ходите на посиделки, как деревенский парень!
   - Что же мне, водиться с женатыми?
   - Ведите себя с достоинством, подобающим учителю.
   - Учителю на посиделки ходить нельзя?
   - Учителю нельзя ковырять в носу, нельзя увиваться за девушками.
   - Хе-хе, что же вы хотите? За кем мне увиваться?
   - Святой Сысой! Святой Сысой!.. - Нина Андреевна, залившись румянцем, выскочила из учительской, забыв классный журнал.
   От возмущения даже не заплакала.
   - А что она ко мне пристает?
   - Может, влюбилась? - усмехнулся математик. Заложил тетрадь линейкой и пошел на урок.
   - Неужто?! - удивился Прокопий Иванович.
   Никто не отозвался, и он ушел к своим первоклашкам. Я остался один: пожалуй, надо задержаться в учительской. С минуты на минуту может вернуться плачущая Нина Андреевна со своими обидами. И некому будет утешить ее.
   2
   Лишь на другой день я понял, что затеял наш математик. Он принес в учительскую целый тюк расчерченных, разукрашенных в три цвета приглашений. Вероятно, бедняга не спал целую неделю. Теперь дело стало за немногим: организовать все остальное! Чертежный шрифт математика это, конечно, очень красиво, но...
   - Из дохода расплатимся с музыкантами, рассчитаемся за мясо, вино, муку... а прибыль сдадим в фонд сирот. Купим на зиму обувь, одежду... Так делали я в других селах!
   - Да, да, - механически одобрил я.
   Говорят, вступил в хору, пляши, хоть тресни. Пляска оказалась не из легких. Легко сказать, мука. Но как раздобыть ее в селе, проведшем чуть ли не все лето в эвакуации? Осенью Кукоара вместо пшеницы собрала урожай квитанций. Рассчитались с государством. Рассчитались с поставками... Но рассчитались и с пшеницей. Мяса тоже небогато в селе. Зато энтузиазма через край.
   Нина Андреевна из старых тетрадных обложек вместе со школьниками сделала гирлянду, развесила под потолком бумажные цепи. Чистоту везде навели необычайную.
   По случаю бала Прокопий Иванович привез из своего села шляпу первого парня на деревне. Чудесную шляпу из рисовой соломки, с китайскими иероглифами на широкой черной ленте. Да вот несколько дней как захандрил Прокопий! Математик сообщил ему, что на балах танцуют без головного убора.
   - Почему бы мне не танцевать в шляпе?
   - В помещении положено снимать...
   - Это я знаю.
   В учительской оборудовали буфет. Филуцэ Мокану, мужик хромой и плутоватый, как многие, меченные дьяволом, хлопотал, потирая руки от удовольствия: предвкушал, что и ему перепадет что-нибудь на учительском балу...
   Прокопий Иванович спросил у Мокану насчет шляпы. Но тот не привык прямо отвечать на вопрос. Начал издалека:
   - День святой Марии прошел?
   - Прошел. Давненько.
   - Тогда... в свою шляпу, и дело в шляпе!..
   С тех пор как Мокану заделался продавцом в кооперативе, всякий стыд потерял.
   Как и на любое торжество, музыканты пришли почти сразу за устроителями. Чтобы живее собрался народ, грянули медные трубы. Задребезжали стекла просторных окон, гулко отозвался, словно прокатился гром, вместительный зал. Музыканты соскучились по музыке. Но еще больше истосковались по табачку. Прижимая к груди трубы, ходили по школе, приставали то к одному, то к другому:
   - Не найдется закурить?
   Евлампий, капельмейстер, такой смуглый, что даже кажется зеленоватым, подходит ко мне:
   - Я всегда знал, что вы станете большим человеком...
   Скручивает Евлампий цигарку из моего табачка, закладывает за ухо и снова протягивает мне клочок газеты. Поет, как соловушка.
   - Еще на самокруточку, товарищ директор... Потом мое дело - труба. Вы же знаете нашу работу... Свой человек.
   Запах мяты окутывал школу. Я не думал, что наберется столько людей. Даже бадя Натоле пришел потанцевать со своей женой на нашем балу.
   - Веселье будет несуточное! - гордо прошепелявил Евлампий. Подошел к отцу, попросил и у него закурить.
   Музыкант был прав. Едва грянул оркестр, все ожило, заискрилось. Наша музыка затопила все село. Мне мерещилось, что во дворах приплясывают большие винные бочки. И люди, которые давят гроздья. А вино течет ручьями, гордое собственной, накопленной за лето крепостью. И само ищет слабака. Хочет позабавиться, поглумиться над его рассудком.
   Учителя из соседних сел прибывали на бал на подводах. Мужчины надели одолженные ради такого случая галстуки. Из нехитрого своего гардероба умудрились выбрать самое лучшее. Что касается меня, я был в белоснежной накрахмаленной рубахе, одолженной у бади Василе. Этот американский подарок он получил вскоре после того, как потерял руку. Одолжив сорочку на вечер, я втайне надеялся купить ее.
   Нина Андреевна сердито вошла в зал. Без кавалера: сама оплатила входной билет. Она сверлила меня глазами и сверху донизу вся так и сверкала пуговицами, застежками. Надо будет непременно привести Вику, чтобы не вызвать у моей коллеги ложных надежд.
   Прокопий Иванович пришел с дочкой мельника. Люди сторонились этой парочки: на мельнице Прокопий Иванович весьма обильно смазал дегтем сапожищи.
   Он был очень доволен, что помирился с девушкой. Вообще настроение было хорошее, веселились все искренне. Говорили и о сражениях на вражеской территории. Наша армия теперь громила фашистов на всех фронтах.
   Филуцэ со своим буфетом, естественно, подогревал веселье. Буфетную стойку брали штурмом. Музыканты превзошли самих себя. И только один человек грустил. Парень, который раньше не знал, что это такое, - Митря.
   Он сидел, заложив руку за пояс, желтый как воск. Недавно вышел из больницы. Вина ему пить нельзя. Танцевать тоже. Как говорится, веселись одними глазами, если можешь!
   Я был в ответе за то, чтобы все чувствовали себя непринужденно и весело, забыли о бедах и заботах. Подошел к Митре:
   - Все пройдет, Митря... И твоя рана... Ну ее!..
   Он вымученно улыбнулся. Старики потеснились, уступили ему место на лавке. Стали расспрашивать в сотый раз, как было дело. Митря, морщась, сотый раз рассказывал. Очень просто... пулю заело в затворе автомата. Она слегка заржавела. Толкнул, не вошла. Хотел вытащить, не выходит. Тогда пнул ногой. Выстрел. Что было потом, не помнит. Очнулся в госпитале.
   - Да-а, - вздыхали мужики.
   - Суждено было такое...
   Стало душно. Посреди зала остановился высокий, торжественный математик.
   - Почтенное собрание, дорогие гости! Ощупайте свои карманы, прикиньте возможности. Сейчас выберем королеву бала.
   - Кто больше заплатит, тот и выберет. Устроим аукцион...
   - Деньги на бочку!
   Оглядываюсь, встречаю взгляд Мокану. У меня ни гроша за душой.
   - Что-нибудь наторговали?
   - Будьте спокойны, товарищ директор! - шмыгнул Филуцэ своим острым носом. Азарт распалил его, сделал похожим на хищную птицу. - Товарищ директор... Мы их всех купим с потрохами.
   Да, за ним надо смотреть в оба. Как бы мне не пришлось всю зиму отрабатывать за сегодняшнюю королеву бала! Сумма стремительно росла. Я мог рассчитывать на немногое. В качестве премии ЦК комсомола мне предоставили право выбора - поездку по стране или тысячу двести рублей наличными. Пожалуй, эти деньги можно пожертвовать. Будь что будет. Зато в кассе станет больше денег - на одежду и обувь для сирот. В конце концов я тоже получил премию благодаря школьникам и комсомольцам, занявшим первенство в районе: они собирали орехи и фрукты для ленинградских детей, переживших блокаду.
   Но сумма продолжала расти. Значительно превзошла мою премию. Накрылась и зарплата следующего месяца. Нелегко мне было тягаться с теленештскими математиками: зарабатывают они - будь здоров!
   Когда я увидел, что на королеву бала израсходована и ноябрьская зарплата, стало как-то все равно. На чашу весов Филуцэ я бросил все, что мог и не мог. Мгновенно вспыхнули шумные аплодисменты. Меня стали качать, подбрасывать... Потом поставили на ноги в центре зала.
   - Танец с королевой! С королевой!
   Я стоял в растерянности. Где же все-таки раздобуду такую уйму денег?.. Но было поздно.
   - Выбирайте королеву! Народу не терпится... Королеву!
   Нина Андреевна переминалась с ноги на ногу. Вздохнула. Она знала, кого я выберу.
   Зато как беззаботна была Вика! Но когда я остановился перед ней с поклоном, залилась румянцем.
   Митря пожал мне руку выше локтя. Одобрил.
   Со всех сторон нас забрасывали разноцветными, мелко нарезанными бумажками. Прокопий Иванович посыпал нас семенами конопли.
   Евлампий, предвидевший, что я стану большим человеком, вместе со своими оркестрантами лез из кожи вон. И после каждого танца не забывал затянуться.
   - Во сколько обошлось? - шепотом спросила Вика.
   - Тысячи три... не больше.
   - Дорого... Не надо было...
   На заре танцоры устали. Сонливость, как горький лук, пощипывала глаза. Народу поубавилось. Мы, местные учителя, разрывались на части. Уезжали друзья, коллеги, знакомые. Их следовало проводить. Над школой всходило утро. Сквозь открытое окно учительской слышалось, как бродит вино в бочке Михаила Пинтяка. Ветром доносило кисловато-хмельной запах.
   - Товарищ директор, попробуем?
   - В буфете кончилось?
   - Выпили... Если бы...
   Филуцэ, припадая на одну ногу - "сажая чеснок", по выражению деда, подошел к окну, выпрыгнул. Через минуту мы уже видели, как он перемахивает через забор к Михаилу. Туманная дымка предзимнего рассвета размыла очертания его лица с профилем хищной птицы. Но что он делает, видно было хорошо. Заглянул в летнюю кухню соседа и вот уже приближается к бочке. В руках держит два кувшина. Несколько минут его не видно. Вдруг он неожиданно вырастает с кувшинами у подоконника.
   - Отменное вино у этого Пинтяка.
   - Распробовал? - удивился Прокопий Иванович.
   - Кто же покупает, не пробуя?
   - Это верно.
   Клубится поздняя осень. На рассвете выпадает иней. Холодно. Школьный двор плавает в клубах молочно-белого тумана.
   - Хороший был вечер... Давайте, товарищи, выпьем по стакану! - сказал Филуцэ. Подкрутил фитиль лампы. - Если сами о себе не позаботимся, кто же это сделает?
   - Будем здоровы, и пусть в лихое время нам будет не хуже, чем сегодня! - сказал Прокопий Иванович.
   Стаканы сошлись в круге, потом придвинулись ко мне.
   - За короля бала! - провозгласил Филуцэ.
   - И за королеву!.. - прибавил Прокопий Иванович.
   - И за девушку с мельницы! - сказал я.
   - Которая не жалеет дегтя... - Филуцэ локтем подтолкнул Прокопия Ивановича.
   - Что же, подведем итог... Хотя я с ног валюсь от усталости, потянулся математик. Он был высок, худощав, быстро уставал.
   Филуцэ разложил на столе пачки денег. Больше всего было красных тридцатирублевок. Тридцатка - стоимость литра вина.
   - Доброго вам подсчета! Меня примете в долю?
   Мы оцепенели. На подоконнике учительской, подтянувшись на руках, появился Гица Могылдя.
   - Спасибо за приглашение... Как видите, я сдержал слово... пришел!.. - Он легко спрыгнул на пол, держа автомат наизготове.
   - Вы дурно шутите, почтенный.
   - С кем имею честь?
   - С нашим математиком! - подскочил Прокопий Иванович.
   - Математики спят в такую пору.
   - Издеваться можете над своими знакомыми.
   - Хорошая у тебя школа, Фрунзэ.
   - Хорошая...
   - Высокая!
   - Ничего...
   - Отец твой здесь председателем?
   - Здесь.
   - Передай, что ненароком и его могу осенить крестным знамением.
   Он шагнул к столу с деньгами и стал рассовывать купюры по карманам.
   3
   Война просеивает людей, как дедово решето - пшеницу.
   Трусы, уклоняющиеся от фронта, ударились в бега. Чахли в своих укрытиях - даже барсучий жир не помогал. Высыхали, желтели, словно выжатые, высосанные влажной холодной землей. Поскольку исход войны уже был предрешен, за ними не очень гонялись. Но зато с особым старанием вылавливали военных преступников, бывших убийц, как у нас называют предателей. Кто бы мог подумать, что одним из них станет сын чулукского мельника Гица Могылдя, чернявый, как навозный жук, невзрачный парнишка. В 1941 году Гица убивал комсомольцев дубинкой. В Чулуке работы для оккупантов не осталось: Гица добровольно, сам перебил всех советских активистов.
   Теперь он скрывался, грабил кооперативы. Временами уводил телка, разделывал его в лесу и жарил на углях. Гица же прихватил и наши деньги, вырученные за бал.
   Стояли прозрачно-светлые дни с пушистой изморозью по утрам и паутиной, повисающей на виноградных опорах днем. Вскоре они сменились туманно-серой погодой: сеялся мелкий промозглый дождь. Дороги, утрамбованные телегами и машинами, раскисали и с каждым днем становились все непроходимей.