Страница:
– А царя видели?
– На кой мне черт царя видеть? Слава богу, нет. Что я буду всяких царей…
– А Керенского? Много раз видели?
– Его – много. Человек способный, молодой, оратор хороший. Эсерам это всем нравилось. Он – глава эсеров, с красным бантом большим. Эсеры любили красный бант. Они – вообще революционеры по чувству. Они идут на самоотверженные поступки, иногда очень хорошие дела делают, и тут же подлости могут. Он и социалист, и революционер, вот видите, куда же больше.
Сам Керенский – эсер-трудовик. Была партия трудовиков, легальных эсеров, более таких мирных эсеров. Кре-кре-крестьянская группа, иначе. Он возглавлял эту крестьянскую трудовую группу, которая была наполнена эсеровским духом. Они заседали в Государственной думе, он уже был хорошо известен как оратор, главный оратор эсеров трудовиков, то есть крестьянской группы.
Многих эсеров я знал. Со Спиридоновой встречался. Трутовский был такой – и в первом Совнаркоме, по коммунальным делам… Эсеры – это крестьянская партия, для крестьянства и мелкой буржуазии. Если стоишь на позициях крестьянства, а крестьяне – мелкие собственники, то, хочешь не хочешь, будешь защищать интересы мелкобуржуазные.
Каких только партий не было!
Кадеты – конституционные демократы – они за монархию, за царя, но с парламентом. Как в Англии либералы. В этой партии было много буржуазной интеллигенции, дворян, офицерских, генеральских сынков и прочих.
А купцы лучше придумали: партия умеренного прогресса. Правого порядка. За прогресс, но умеренный.
Много партий было. Неразбериха была в голове. Партия Михаила Архангела… Партия мирного обновления…
– Наверно, были такие личности, что в нескольких партиях сразу состояли?
– Жулье могло быть, конечно, везде.
05.03.1976
С февраля до октября
Член ВРК
– На кой мне черт царя видеть? Слава богу, нет. Что я буду всяких царей…
– А Керенского? Много раз видели?
– Его – много. Человек способный, молодой, оратор хороший. Эсерам это всем нравилось. Он – глава эсеров, с красным бантом большим. Эсеры любили красный бант. Они – вообще революционеры по чувству. Они идут на самоотверженные поступки, иногда очень хорошие дела делают, и тут же подлости могут. Он и социалист, и революционер, вот видите, куда же больше.
Сам Керенский – эсер-трудовик. Была партия трудовиков, легальных эсеров, более таких мирных эсеров. Кре-кре-крестьянская группа, иначе. Он возглавлял эту крестьянскую трудовую группу, которая была наполнена эсеровским духом. Они заседали в Государственной думе, он уже был хорошо известен как оратор, главный оратор эсеров трудовиков, то есть крестьянской группы.
Многих эсеров я знал. Со Спиридоновой встречался. Трутовский был такой – и в первом Совнаркоме, по коммунальным делам… Эсеры – это крестьянская партия, для крестьянства и мелкой буржуазии. Если стоишь на позициях крестьянства, а крестьяне – мелкие собственники, то, хочешь не хочешь, будешь защищать интересы мелкобуржуазные.
Каких только партий не было!
Кадеты – конституционные демократы – они за монархию, за царя, но с парламентом. Как в Англии либералы. В этой партии было много буржуазной интеллигенции, дворян, офицерских, генеральских сынков и прочих.
А купцы лучше придумали: партия умеренного прогресса. Правого порядка. За прогресс, но умеренный.
Много партий было. Неразбериха была в голове. Партия Михаила Архангела… Партия мирного обновления…
– Наверно, были такие личности, что в нескольких партиях сразу состояли?
– Жулье могло быть, конечно, везде.
05.03.1976
С февраля до октября
– В феврале 1917 года я жил в Питере на нелегальном положении и хоть был членом Русского бюро ЦК, не все знал – где там, прячешься, уцелеть бы. Трое нас было тогда в бюро ЦК – Шляпников, Залуцкий и я.
Залуцкий был мой друг одно время, рабочий. Мы с ним перед февральской революцией в Русском бюро ЦК были. Тройка, члены бюро ЦК. Это февральская буржуазная революция. Конец 1916-го – начало 1917 года. Никого не было. Ленин за границей, Сталин в Сибири, Свердлов тоже где-то в Сибири, одним словом, никого не было, вот мы, так сказать, на безрыбьи были, значит, бюро ЦК – русское. Орган, замещающий ЦК партии в России. В Петрограде сидели. Готовили февральскую революцию.
– Газету выпускали?
– Какой там – газету! Все было закрыто. Только нелегальные были, нелегальные. Какая там газета… Свергали царизм. Неплохо свергли… Неплохо.
24.08.1971, 05.03.1976, 09.05.1985
– Когда разыгрались события 26 февраля, мы с Залуцким – у меня с ним более тесная личная связь была – пошли на нашу явку на Выборгской стороне узнать, как все-таки обстоит дело. А третьего нашего компаньона, Шляпникова, нет. Сказали, что он, вероятно, у Горького. Отправились к Горькому. Это поздно, ночью, уж, наверное, 27-го числа. Стрельба на улицах, стреляют со всех сторон. Стоим с Залуцким в прихожей у Горького. Он вышел – вот тут я его впервые и увидел.
Мы: «Что у вас слышно? Не был ли у вас Шляпников?»
Он: «Сейчас уже заседает Петроградский Совет рабочих депутатов», – говорит, окая.
«А где заседает?»
«В Таврическом дворце. Шляпников может быть сейчас там. Приходил ко мне и ушел».
Ну мы пришли в Таврический, вызвали Керенского, он был председателем Совета – представились ему: «Мы от ЦК большевиков, хотим участвовать в заседании». Он провел нас в президиум…
27 февраля 1917 года Керенский ввел меня в Петроградский Совет, когда он только создавался. Там большевиков было мало-мало.
А все это происходило в Таврическом дворце – в здании Государственной думы, и Керенский был в курсе всех дел, революционных событий. Он был связан со всеми другими депутатами как лидер кре-крестьянской группы, а во время революции каждому из либералов тоже хочется с крестьянской группой иметь какую-то связь. Очень влиятельный был человек…
Наша русская интеллигенция тесно была связана с крестьянством, с кулачеством, с зажиточными крестьянами. Так началось наше участие уже в заседании Совета рабочих депутатов. Само заседание, вероятно, еще только начиналось. Председательствовал лидер меньшевистской социал-демократической группы Чх-чхеидзе. Оратор? Я его мало слышал, по этому заседанию он с речами почти не выступал. Такой покладистый человек, бородатый, солидный.
– Чхеидзе, знаете, как окончил жизнь? Хлебным ножом в Париже, – говорит Шота Иванович.
– Я знаю… Вот тогда мы выдвинули лозунг «Никакой поддержки Временному правительству!». Никакой поддержки. Я формулировал, что это правительство капиталистов, помещиков, поэтому оно проводит контрреволюционную линию. Тут была неточность, но основное Ленин все-таки потом одобрил…
Ну я вошел за стол пре-президиума, куда тут деваться? В Совет надо входить…
В президиуме я оказался почти рядом с Иорданским, тогдашним издателем и редактором «Современного мира», где я работал бухгалтером и секретарем редакции и назывался Алексей Петрович Карпов. Этот Иорданский был, так сказать, выпивоха большой… Потом он был нашим послом в Италии… У него все дела вела некая Мария Карловна, которая вместе с ним жила.
Ну вот, он оказался рядом со мной. Я у него был как Карпов, а тут я уже выступаю как Молотов. Ну он на меня вылупился! Я выступил и высказал предложение: разрешать выпуск только тех газет, которые поддерживают революцию. А те, которые не поддерживают, – не выпускать. Не прошло предложение. Видимо, я плохо защищал. По существу, думаю, я был прав… А перед этим мне пришлось быть на нашей явке и редактировать манифест, рабочий один составил, Каюров. Я его редактировал, поправлял, добавлял, в общем, получилось неплохо. Ленин потом одобрил. В тот же день мы манифест и выпустили. Уже открыто я пошел в типографию, где печатали первые выпуски «Известий рабочих депутатов». Экстренный выпуск вышел вечером, я еще не был в типографии, а утром вышел первый выпуск «Известий рабочих депутатов» – я просидел всю ночь в типографии. Там был Стеклов в числе редакторов, Суханов, был такой Серебров, тоже потом довольно известный. Я им сунул наш манифест в «Известия рабочих депутатов», а утром на машине поехали обратно в Таврический дворец – не спали тогда.
10.03.1977
– А машины у вас были?
– Какие машины! В революционное время захватывали, а мы, уже как командиры, использовали их. Утром, часов в пять-шесть, я опять ехал в Таврический дворец и направо-налево разбрасывал из машины «Известия» с нашим манифестом – вот таким образом.
29.06.1972, 01.01.1979
– «Рано мы родились!» – сказал мне тогда Стеклов. Потом он довольно долго при Ленине был редактором «Известий». Старый большевик, но сделался потом певцом меньшевистского типа и ушел от партии. На втором заседании в Таврическом дворце я внес предложение, которое не поддержали. Мне пришлось выступать против Керенского…
Я был непосредственным участником этих событий. Ленина не было, и нам пришлось руководить самим. Указаний от него не было, да и не могло быть, когда не только для Ленина день революции был неожиданным, но и для нас, находящихся в Питере. Нельзя все рассчитать заранее.
– Вы как-то рассказывали, когда вы были в «Правде» в июльские дни 1917 года, Сталин и Каменев вас уволили из редакции…
Молотов сначала вроде не мог вспомнить, а потом улыбнулся:
– До приезда Сталина я восстанавливал «Правду», выход первых номеров «Правды», ну-с, еще Сталина и Каменева не было, а после этого случилось так, что меня оттуда выставили фактически Сталин и Каменев. В 1917 году.
Можно проверить по материалам, по «Правде» того периода. Известно, что была допущена крупная ошибка со стороны Каменева. Вернулись из ссылки Сталин, Каменев и Муранов. Муранов был депутат Государственной думы, большевик из рабочих, в статьях полагался на Сталина и Каменева. А до этого редакция была такая: я, Калинин и, по-моему, Ольминский, я вот сейчас точно уже не могу сказать, был ли тогда Ольминский, по-моему, был. Когда приехали Сталин и Каменев, они вместе были в Енисейске, в ссылке, они меня исключили из состава редакции. Они тогда более или менее вместе действовали. Тогда же меня исключили из состава Бюро ЦК. Я в нелегальное время был членом Бюро ЦК, так сказать, в числе основных работников партии. Это было утверждено Лениным. Когда февральская революция вспыхнула, стали пополнять Бюро ЦК. Ну тут такие формальные выборы… Кто мог пополнить? Сами решали. Калинина решили ввести, он не был в составе Бюро ЦК, потом ввели Шутко, был такой агитатор, пропагандист. А в нелегальное время помогала нам Стасова, но она в Бюро не входила, помогал нам Осипов, он стоял во главе страховых дел рабочих, мы его ввели в состав Бюро, но фактически он роли не играл. Были еще отдельные товарищи, их понемногу стали вводить в это Бюро ЦК. Если кое-кто заявлял, что у него есть обязанность какая-нибудь, естественно, добавляли. Скажем, Марья Ильинична, Анна Ильинична, такие последовательные проводники линии, ну как же их не включить!
Бюро пополнилось так, что в первые дни февральской революции меня провалили в Петроградском комитете, я делал доклад, сам написал резолюцию, которую Бюро ЦК одобрило, – я занимал даже чересчур революционную линию, но, в основном, правильную, которую большинство критиков не оспаривало: новое правительство – контрреволюционное, князь Львов, Гучков, Керенский… Керенский выступил на заседании Совета рабочих депутатов, я против выступил, и Залуцкий выступил против. Ну а потом, когда я по поручению Бюро ЦК делал доклад на заседании Петроградского комитета партии большевиков, меня провалили, мою резолюцию не приняли, а приняли другую резолюцию. Меня поддерживали Калинин, Шутко, еще кое-кто, но нас оказалось меньшинство. Мы стояли на точке зрения, в основном, последовательно революционной: что это правительство буржуазное; мы его назвали прямо: контрреволюционное. К свержению правительства мы не призывали, потом, позже, был сделан ошибочный шаг к свержению, я к этому не причастен, но я твердо держался на той позиции, что это буржуазное, антиреволюционное правительство. Ясных выводов у нас, может, было недостаточно, но по этому вопросу мы занимали строго критическую, последовательную позицию: не оказывать поддержки его деятельности. Победила другая линия.
Кто был ее автором – я сейчас точно не могу сказать персонально, но эту позицию активно защищал Подвойский, затем Федоров, который был членом ЦК избран, рабочий ленинградский, питерский тогдашний. Был такой Политикус, Михайлов – вот они. Еще некоторых я помню, кто защищал, но одним из активных был, пожалуй, Подвойский, хотя он ораторствовал мало. Шмидт еще – потом он был членом ЦК и наркомом труда, еще несколько человек. Они провели другую линию: правительство это буржуазное, но его надо поддерживать постольку, поскольку оно обладает революционной энергией.
Мы же были против поддержки этого правительства и считали его антиреволюционным. И предлагали бороться за создание революционного правительства. Но у нас еще не было вывода, как у Ленина – на основе Советов, Советское правительство, Советская власть. Такого не было. Я защищал демократическую революцию, не мечтал о социалистической, и то меня проваливали. А эти «постольку поскольку» потом, когда Ленин приехал, были осуждены. Эта позиция была признана неправильной. Наша позиция была не вполне ясной, но она была более последовательной.
Когда Сталин и Каменев приехали, меня на Петербургском комитете провалили, потом из редакции вышибли, тоже, так сказать, деликатно, без шума, но умелой рукой, потому что они были более авторитетные, без всякого сомнения. И по возрасту на десять лет старше. Я и не боролся, куда мне было бороться, когда я не получаю поддержки. Я выступал со своим мнением, добивался чего-то, но был в меньшинстве. Вот в этот период, когда нас вышибли, была напечатана в «Правде», можно сказать, знаменитая передовая статья Каменева «На пулю – пулей!». Отвечать на пулю пулей. Это оборонческая линия. А Сталин был в редакции. Вот где ошибка. При нас, пока мы были, такого не было.
Вот эта ошибка Сталина. И другая есть его ошибка в этот период. Его статья напечатана в собрании сочинений, я до сих пор удивляюсь, почему он ее там напечатал. Надо просто взять 1917 год. Возьмите. Там есть статья тоже по вопросу о войне. И там проводится такая мысль, там сказано примерно так, что надо бороться за мир и использовать то, что делает Временное правительство для мира. Это, конечно, не суть ленинской установки. Эта статья опубликована, она как раз очень соответствует каменевской передовой «На пулю – пулей!», потому что тоже «постольку поскольку» – поскольку правительство добивается мира, его надо поддерживать. Я говорю, может быть, грубо, почитайте ее, для чего Сталину было нужно ее включать? Ведь у Сталина исключительный язык пропагандиста, классический язык, точный, короткий, ясный. И в голову прямо вколачивал. Но ошибку допустил.
По-моему, я ему про это не говорил. Может, я в то время и не перечитал этой статьи, а потом, когда немножко стало посвободней, прочитал и вижу: мне до сих пор непонятно, зачем? Это говорит о том, что не все ясно было ему…
Теперь о явке Ленина на суд в 1917 году. Знаю, что в этом обвиняют Сталина. Думаю, перебарщивают. Тут я уже не совсем точно помню, я не перечитывал этих документов. Возможно, что у Сталина тут была, с точки зрения формальной, более осторожная позиция – дескать, надо отрицательно отнестись к этому требованию Временного правительства, но не при всех случаях жизни. А может быть, это способ был, так сказать, лишний раз уличить Временное правительство, использовать его, доказать, что оно никаких гарантий не может дать. Вот это, я думаю, более вероятно. Я знаю, что в этом Сталина обвиняют, но я не имел возможности проверить, перечитать документы. Надо их взять.
Но позицию Сталина по вопросу явки Ленина на суд, мне кажется, извращают. Больше сводится к тому, что именно извращают.
…Мы жили тогда со Сталиным в одной квартире. Он был холостяком, я был холостяком. Была большая такая квартира на Петроградской стороне. Я жил в одной комнате с Залуцким, членом Бюро ЦК, потом зиновьевцем. Смилга с женой там жил, Сталин к нам присоединился, вот мы, пять человек, жили в одной квартире. Вроде коммуны у нас было. Три или четыре комнаты…
В этот период, в июльские дни, Сталин говорил: «Ты был ближе всех к Ленину в начальной стадии, в апреле». У него сомнения некоторые были, он не сразу присоединился к ленинским тезисам, вот к Апрельским, да. Он с некоторой выдержкой думал, более тщательно. Ну а мы были помоложе, попроще подходили к делу, поддерживали Ленина без всяких колебаний и твердо шли по этому пути…
Что-то его беспокоило. У него были мысли по вопросу о мире, он размышлял над этим и искал ответы на вопросы в начале марта, числа так восьмого – десятого, а Ленин приехал только 4 апреля. В первые дни Сталин, конечно, дал слишком много воли Каменеву и свою статью напечатал такую.
Ленина не так просто было иногда понять. – И Молотов стал рассказывать, как встречал Ленина на Финляндском вокзале Петрограда в апреле 1917 года. Я спросил, много ли было народу, как показывают в кино.
– Трудно сказать – ночью было. Но пару танков, помнится, стояло.
– Броневиков, – поправили за столом.
– Да, броневиков.
07.11.1983
– Я впервые увидел Ленина в апреле 1917 года на Финляндском вокзале, там и познакомился с ним. Он вышел из вагона вместе со Сталиным, который встретил его за несколько станций до Петрограда. Ленин поднялся на броневик и произнес: «Да здравствует социалистическая революция!»
Для большевиков это была уже другая ориентация. Потом Ленин выступал в очень тесном кругу – человек 45 было, не более…
В Петрограде, я сидел в президиуме партийной конференции, а Ленин выступал и говорил: теперь опасность у нас в этих старых большевиках, которые не понимают того, что у нас новый этап. Они думают, что у нас демократическая революция. А мы должны идти к социалистической революции. И вот все мучили головы: как это – к социалистической революции?
Я никогда не был против Ленина, но ни я, никто из тех, кто был всегда с Лениным, сразу толком его не поняли. Все большевики говорили о демократической революции, а тут – социалистическая!
И вот ведь Каменев – большевик, Рыков – большевик, они так и не поняли, они так и твердили, что у нас еще, мол, демократическая революция. Они были очень видные большевики. В своих выступлениях они утверждали – демократическая, а Ленин – социалистическая. А когда они говорили: социалистическая революция – это дело будущего, Ленин отвечал: нет, теперь уже надо готовиться к социалистической, а тот, кто говорит «демократическая» – это старые большевики, которые мешают. Это главная опасность внутри партии. Не потому что они плохие люди, а вот не сразу поворачиваются мозги. Прочувствовал, готов был свою жизнь отдать за определенные цели, а цели изменились, так что ж, теперь надо снова подумать, а это не так просто. Ленин открыл нам глаза на это.
11.06.1970, 03.02.1972,
31.07.1972, 22.07.1981
Залуцкий был мой друг одно время, рабочий. Мы с ним перед февральской революцией в Русском бюро ЦК были. Тройка, члены бюро ЦК. Это февральская буржуазная революция. Конец 1916-го – начало 1917 года. Никого не было. Ленин за границей, Сталин в Сибири, Свердлов тоже где-то в Сибири, одним словом, никого не было, вот мы, так сказать, на безрыбьи были, значит, бюро ЦК – русское. Орган, замещающий ЦК партии в России. В Петрограде сидели. Готовили февральскую революцию.
– Газету выпускали?
– Какой там – газету! Все было закрыто. Только нелегальные были, нелегальные. Какая там газета… Свергали царизм. Неплохо свергли… Неплохо.
24.08.1971, 05.03.1976, 09.05.1985
– Когда разыгрались события 26 февраля, мы с Залуцким – у меня с ним более тесная личная связь была – пошли на нашу явку на Выборгской стороне узнать, как все-таки обстоит дело. А третьего нашего компаньона, Шляпникова, нет. Сказали, что он, вероятно, у Горького. Отправились к Горькому. Это поздно, ночью, уж, наверное, 27-го числа. Стрельба на улицах, стреляют со всех сторон. Стоим с Залуцким в прихожей у Горького. Он вышел – вот тут я его впервые и увидел.
Мы: «Что у вас слышно? Не был ли у вас Шляпников?»
Он: «Сейчас уже заседает Петроградский Совет рабочих депутатов», – говорит, окая.
«А где заседает?»
«В Таврическом дворце. Шляпников может быть сейчас там. Приходил ко мне и ушел».
Ну мы пришли в Таврический, вызвали Керенского, он был председателем Совета – представились ему: «Мы от ЦК большевиков, хотим участвовать в заседании». Он провел нас в президиум…
27 февраля 1917 года Керенский ввел меня в Петроградский Совет, когда он только создавался. Там большевиков было мало-мало.
А все это происходило в Таврическом дворце – в здании Государственной думы, и Керенский был в курсе всех дел, революционных событий. Он был связан со всеми другими депутатами как лидер кре-крестьянской группы, а во время революции каждому из либералов тоже хочется с крестьянской группой иметь какую-то связь. Очень влиятельный был человек…
Наша русская интеллигенция тесно была связана с крестьянством, с кулачеством, с зажиточными крестьянами. Так началось наше участие уже в заседании Совета рабочих депутатов. Само заседание, вероятно, еще только начиналось. Председательствовал лидер меньшевистской социал-демократической группы Чх-чхеидзе. Оратор? Я его мало слышал, по этому заседанию он с речами почти не выступал. Такой покладистый человек, бородатый, солидный.
– Чхеидзе, знаете, как окончил жизнь? Хлебным ножом в Париже, – говорит Шота Иванович.
– Я знаю… Вот тогда мы выдвинули лозунг «Никакой поддержки Временному правительству!». Никакой поддержки. Я формулировал, что это правительство капиталистов, помещиков, поэтому оно проводит контрреволюционную линию. Тут была неточность, но основное Ленин все-таки потом одобрил…
Ну я вошел за стол пре-президиума, куда тут деваться? В Совет надо входить…
В президиуме я оказался почти рядом с Иорданским, тогдашним издателем и редактором «Современного мира», где я работал бухгалтером и секретарем редакции и назывался Алексей Петрович Карпов. Этот Иорданский был, так сказать, выпивоха большой… Потом он был нашим послом в Италии… У него все дела вела некая Мария Карловна, которая вместе с ним жила.
Ну вот, он оказался рядом со мной. Я у него был как Карпов, а тут я уже выступаю как Молотов. Ну он на меня вылупился! Я выступил и высказал предложение: разрешать выпуск только тех газет, которые поддерживают революцию. А те, которые не поддерживают, – не выпускать. Не прошло предложение. Видимо, я плохо защищал. По существу, думаю, я был прав… А перед этим мне пришлось быть на нашей явке и редактировать манифест, рабочий один составил, Каюров. Я его редактировал, поправлял, добавлял, в общем, получилось неплохо. Ленин потом одобрил. В тот же день мы манифест и выпустили. Уже открыто я пошел в типографию, где печатали первые выпуски «Известий рабочих депутатов». Экстренный выпуск вышел вечером, я еще не был в типографии, а утром вышел первый выпуск «Известий рабочих депутатов» – я просидел всю ночь в типографии. Там был Стеклов в числе редакторов, Суханов, был такой Серебров, тоже потом довольно известный. Я им сунул наш манифест в «Известия рабочих депутатов», а утром на машине поехали обратно в Таврический дворец – не спали тогда.
10.03.1977
– А машины у вас были?
– Какие машины! В революционное время захватывали, а мы, уже как командиры, использовали их. Утром, часов в пять-шесть, я опять ехал в Таврический дворец и направо-налево разбрасывал из машины «Известия» с нашим манифестом – вот таким образом.
29.06.1972, 01.01.1979
– «Рано мы родились!» – сказал мне тогда Стеклов. Потом он довольно долго при Ленине был редактором «Известий». Старый большевик, но сделался потом певцом меньшевистского типа и ушел от партии. На втором заседании в Таврическом дворце я внес предложение, которое не поддержали. Мне пришлось выступать против Керенского…
Я был непосредственным участником этих событий. Ленина не было, и нам пришлось руководить самим. Указаний от него не было, да и не могло быть, когда не только для Ленина день революции был неожиданным, но и для нас, находящихся в Питере. Нельзя все рассчитать заранее.
– Вы как-то рассказывали, когда вы были в «Правде» в июльские дни 1917 года, Сталин и Каменев вас уволили из редакции…
Молотов сначала вроде не мог вспомнить, а потом улыбнулся:
– До приезда Сталина я восстанавливал «Правду», выход первых номеров «Правды», ну-с, еще Сталина и Каменева не было, а после этого случилось так, что меня оттуда выставили фактически Сталин и Каменев. В 1917 году.
Можно проверить по материалам, по «Правде» того периода. Известно, что была допущена крупная ошибка со стороны Каменева. Вернулись из ссылки Сталин, Каменев и Муранов. Муранов был депутат Государственной думы, большевик из рабочих, в статьях полагался на Сталина и Каменева. А до этого редакция была такая: я, Калинин и, по-моему, Ольминский, я вот сейчас точно уже не могу сказать, был ли тогда Ольминский, по-моему, был. Когда приехали Сталин и Каменев, они вместе были в Енисейске, в ссылке, они меня исключили из состава редакции. Они тогда более или менее вместе действовали. Тогда же меня исключили из состава Бюро ЦК. Я в нелегальное время был членом Бюро ЦК, так сказать, в числе основных работников партии. Это было утверждено Лениным. Когда февральская революция вспыхнула, стали пополнять Бюро ЦК. Ну тут такие формальные выборы… Кто мог пополнить? Сами решали. Калинина решили ввести, он не был в составе Бюро ЦК, потом ввели Шутко, был такой агитатор, пропагандист. А в нелегальное время помогала нам Стасова, но она в Бюро не входила, помогал нам Осипов, он стоял во главе страховых дел рабочих, мы его ввели в состав Бюро, но фактически он роли не играл. Были еще отдельные товарищи, их понемногу стали вводить в это Бюро ЦК. Если кое-кто заявлял, что у него есть обязанность какая-нибудь, естественно, добавляли. Скажем, Марья Ильинична, Анна Ильинична, такие последовательные проводники линии, ну как же их не включить!
Бюро пополнилось так, что в первые дни февральской революции меня провалили в Петроградском комитете, я делал доклад, сам написал резолюцию, которую Бюро ЦК одобрило, – я занимал даже чересчур революционную линию, но, в основном, правильную, которую большинство критиков не оспаривало: новое правительство – контрреволюционное, князь Львов, Гучков, Керенский… Керенский выступил на заседании Совета рабочих депутатов, я против выступил, и Залуцкий выступил против. Ну а потом, когда я по поручению Бюро ЦК делал доклад на заседании Петроградского комитета партии большевиков, меня провалили, мою резолюцию не приняли, а приняли другую резолюцию. Меня поддерживали Калинин, Шутко, еще кое-кто, но нас оказалось меньшинство. Мы стояли на точке зрения, в основном, последовательно революционной: что это правительство буржуазное; мы его назвали прямо: контрреволюционное. К свержению правительства мы не призывали, потом, позже, был сделан ошибочный шаг к свержению, я к этому не причастен, но я твердо держался на той позиции, что это буржуазное, антиреволюционное правительство. Ясных выводов у нас, может, было недостаточно, но по этому вопросу мы занимали строго критическую, последовательную позицию: не оказывать поддержки его деятельности. Победила другая линия.
Кто был ее автором – я сейчас точно не могу сказать персонально, но эту позицию активно защищал Подвойский, затем Федоров, который был членом ЦК избран, рабочий ленинградский, питерский тогдашний. Был такой Политикус, Михайлов – вот они. Еще некоторых я помню, кто защищал, но одним из активных был, пожалуй, Подвойский, хотя он ораторствовал мало. Шмидт еще – потом он был членом ЦК и наркомом труда, еще несколько человек. Они провели другую линию: правительство это буржуазное, но его надо поддерживать постольку, поскольку оно обладает революционной энергией.
Мы же были против поддержки этого правительства и считали его антиреволюционным. И предлагали бороться за создание революционного правительства. Но у нас еще не было вывода, как у Ленина – на основе Советов, Советское правительство, Советская власть. Такого не было. Я защищал демократическую революцию, не мечтал о социалистической, и то меня проваливали. А эти «постольку поскольку» потом, когда Ленин приехал, были осуждены. Эта позиция была признана неправильной. Наша позиция была не вполне ясной, но она была более последовательной.
Когда Сталин и Каменев приехали, меня на Петербургском комитете провалили, потом из редакции вышибли, тоже, так сказать, деликатно, без шума, но умелой рукой, потому что они были более авторитетные, без всякого сомнения. И по возрасту на десять лет старше. Я и не боролся, куда мне было бороться, когда я не получаю поддержки. Я выступал со своим мнением, добивался чего-то, но был в меньшинстве. Вот в этот период, когда нас вышибли, была напечатана в «Правде», можно сказать, знаменитая передовая статья Каменева «На пулю – пулей!». Отвечать на пулю пулей. Это оборонческая линия. А Сталин был в редакции. Вот где ошибка. При нас, пока мы были, такого не было.
Вот эта ошибка Сталина. И другая есть его ошибка в этот период. Его статья напечатана в собрании сочинений, я до сих пор удивляюсь, почему он ее там напечатал. Надо просто взять 1917 год. Возьмите. Там есть статья тоже по вопросу о войне. И там проводится такая мысль, там сказано примерно так, что надо бороться за мир и использовать то, что делает Временное правительство для мира. Это, конечно, не суть ленинской установки. Эта статья опубликована, она как раз очень соответствует каменевской передовой «На пулю – пулей!», потому что тоже «постольку поскольку» – поскольку правительство добивается мира, его надо поддерживать. Я говорю, может быть, грубо, почитайте ее, для чего Сталину было нужно ее включать? Ведь у Сталина исключительный язык пропагандиста, классический язык, точный, короткий, ясный. И в голову прямо вколачивал. Но ошибку допустил.
По-моему, я ему про это не говорил. Может, я в то время и не перечитал этой статьи, а потом, когда немножко стало посвободней, прочитал и вижу: мне до сих пор непонятно, зачем? Это говорит о том, что не все ясно было ему…
Теперь о явке Ленина на суд в 1917 году. Знаю, что в этом обвиняют Сталина. Думаю, перебарщивают. Тут я уже не совсем точно помню, я не перечитывал этих документов. Возможно, что у Сталина тут была, с точки зрения формальной, более осторожная позиция – дескать, надо отрицательно отнестись к этому требованию Временного правительства, но не при всех случаях жизни. А может быть, это способ был, так сказать, лишний раз уличить Временное правительство, использовать его, доказать, что оно никаких гарантий не может дать. Вот это, я думаю, более вероятно. Я знаю, что в этом Сталина обвиняют, но я не имел возможности проверить, перечитать документы. Надо их взять.
Но позицию Сталина по вопросу явки Ленина на суд, мне кажется, извращают. Больше сводится к тому, что именно извращают.
…Мы жили тогда со Сталиным в одной квартире. Он был холостяком, я был холостяком. Была большая такая квартира на Петроградской стороне. Я жил в одной комнате с Залуцким, членом Бюро ЦК, потом зиновьевцем. Смилга с женой там жил, Сталин к нам присоединился, вот мы, пять человек, жили в одной квартире. Вроде коммуны у нас было. Три или четыре комнаты…
В этот период, в июльские дни, Сталин говорил: «Ты был ближе всех к Ленину в начальной стадии, в апреле». У него сомнения некоторые были, он не сразу присоединился к ленинским тезисам, вот к Апрельским, да. Он с некоторой выдержкой думал, более тщательно. Ну а мы были помоложе, попроще подходили к делу, поддерживали Ленина без всяких колебаний и твердо шли по этому пути…
Что-то его беспокоило. У него были мысли по вопросу о мире, он размышлял над этим и искал ответы на вопросы в начале марта, числа так восьмого – десятого, а Ленин приехал только 4 апреля. В первые дни Сталин, конечно, дал слишком много воли Каменеву и свою статью напечатал такую.
Ленина не так просто было иногда понять. – И Молотов стал рассказывать, как встречал Ленина на Финляндском вокзале Петрограда в апреле 1917 года. Я спросил, много ли было народу, как показывают в кино.
– Трудно сказать – ночью было. Но пару танков, помнится, стояло.
– Броневиков, – поправили за столом.
– Да, броневиков.
07.11.1983
– Я впервые увидел Ленина в апреле 1917 года на Финляндском вокзале, там и познакомился с ним. Он вышел из вагона вместе со Сталиным, который встретил его за несколько станций до Петрограда. Ленин поднялся на броневик и произнес: «Да здравствует социалистическая революция!»
Для большевиков это была уже другая ориентация. Потом Ленин выступал в очень тесном кругу – человек 45 было, не более…
В Петрограде, я сидел в президиуме партийной конференции, а Ленин выступал и говорил: теперь опасность у нас в этих старых большевиках, которые не понимают того, что у нас новый этап. Они думают, что у нас демократическая революция. А мы должны идти к социалистической революции. И вот все мучили головы: как это – к социалистической революции?
Я никогда не был против Ленина, но ни я, никто из тех, кто был всегда с Лениным, сразу толком его не поняли. Все большевики говорили о демократической революции, а тут – социалистическая!
И вот ведь Каменев – большевик, Рыков – большевик, они так и не поняли, они так и твердили, что у нас еще, мол, демократическая революция. Они были очень видные большевики. В своих выступлениях они утверждали – демократическая, а Ленин – социалистическая. А когда они говорили: социалистическая революция – это дело будущего, Ленин отвечал: нет, теперь уже надо готовиться к социалистической, а тот, кто говорит «демократическая» – это старые большевики, которые мешают. Это главная опасность внутри партии. Не потому что они плохие люди, а вот не сразу поворачиваются мозги. Прочувствовал, готов был свою жизнь отдать за определенные цели, а цели изменились, так что ж, теперь надо снова подумать, а это не так просто. Ленин открыл нам глаза на это.
11.06.1970, 03.02.1972,
31.07.1972, 22.07.1981
Член ВРК
– Перед Октябрьским восстанием был создан партийный центр, в который входил Сталин. А я входил в Военно-революционный комитет, который был создан Петроградским Советом. Председателем Петроградского Совета был Троцкий, он тогда хорошо себя вел.
А дней за десять до этого было заседание ЦК, конечно, нелегальное. Ленин же прибыл в Петроград, и на этом секретном заседании было выделено пять человек вроде партийного штаба, который был связан с отдельными воинскими частями и, конечно, с Петроградским комитетом. Я, как член бюро Петроградского комитета партии, был направлен в состав Военно-революционного комитета, официального органа при Совете рабочих и солдатских депутатов. Наш ВРК сидел в Смольном, там же, где и партийный центр, где и Ленин, и, собственно, наш комитет всеми фактическими делами в ходе восстания ведал в течение пяти, а может, и десяти недель, начиная с октябрьских дней. Военно-революционный комитет возглавлял дело формально – за его спиной стоял ЦК, партийная группа, которая осуществляла руководство Военно-революционным комитетом. От этого Военно-революционного комитета теперь ни одного живого человека нет, а я, вероятно, единственный человек из тех, которые в первые дни были с самого начала в Смольном.
– Как для вас запомнился день 25 октября 1917 года?
– Трудно сказать, основное то, что мы чувствовали, что делали большое, важное дело.
Цельного у меня нет представления. Тогда я был холостяком, 25-го, 26-го домой не приходил, ночевал в Смольном.
– Там у вас штаб был?
– Штаб – нельзя сказать. Я был членом Военно-революционного комитета, поэтому мог устроиться более-менее нормально, питаться, спать. В комитет входили Сталин, Свердлов, Троцкий… Бубнов тоже входил. Много видных деятелей входило.
Ночевал я в Смольном вместе с одним товарищем, был ли он членом Военно-революционного комитета, я сомневаюсь. Бакаев был такой, из рабочих, старый коммунист, не очень даже старый, тогда все молодые были. Молодой, конечно. Мне 27 лет уже было. Ряд дел приходилось выполнять. Выступал на заводе на партийном собрании – 25-го или 26-го. И теперь еще вижу, живет один из деятелей этого завода Виноградов. По телевизору показывали. Я его помню. Ну тогда он не такой, конечно, был – 67 лет назад. Но крепко держится.
– А какой завод это был, не Путиловский?
– Нет, я помнил, но сейчас начинаю сомневаться. Не буду. Не уверен, что правильно скажу… Ну, давайте за революцию! (Наливает мне и себе молдавского каберне.) Я на копейку только налью. Ну, на две копейки только…
А Бакаев был тоже членом Петроградского комитета, мы раньше встречались немного, он тоже ночевал в Смольном в этот день. Мы с ним выбрали палату довольно большую и занимались стрельбой из револьвера. Там какая-то доска, я помню, была – едва ли не в стенку стреляли. Я совсем плохо стреляю, решил, что немножко надо попрактиковаться. Ну немного, наверно, стрелял, но в дореволюционное время револьвер при себе невыгодно было держать.
Я прочитал в энциклопедии, о вас написано: член Петроградского ВРК. Почему Петроградского?
– Значит, выборов не было с мест, только Петроградский. Во главе стоял Петроградский Совет рабочих депутатов. Вот я был представителем Петроградского комитета в составе Военно-революционного комитета, руководившего всеми делами. Должен сказать, что руководящую работу вел не ВРК, а Центральный комитет, его группа.
– Троцкий большую роль сыграл?
– Большую, но только агитационную роль. В организационных делах он мало принимал участия, его не приглашали, видимо… Крошу в суп корочку. Иначе у меня зубы не берут… (Снова наливает вина.) За Октябрьскую революцию мало одного бокала!
Сами не думали, что мы готовы для этого, а вот пришлось. За Ленина! Да, как он выдержал…
В первые дни Октября я видел его часто, но не разговаривал с ним. Он меня знал как секретаря и члена редакции «Правда».
15.11.1984
– Я участвовал, присутствовал, не больше, чем присутствовал, при обсуждении в Смольном в ночь на 25-е, а может, даже на 24 октября вопроса о создании нового правительства. Помню, что был Ленин и почему-то Сокольников запомнился. Потому что, видимо, он какие-то факты сообщал. Ну и группа членов ЦК, связанных с Лениным. Я не был членом ЦК, но был вроде старшего от Петроградского комитета. Обсуждали вопрос, как открывать съезд. Ну ясно, что Ленин должен открывать. Он и открыл.
«Как мы назовем правительство?» – Ленин говорит. Решили, что Совет Министров как-то не подходит, буржуазное. Кто-то предложил – Совет Народных Комиссаров. Во Франции очень распространенное – комиссары. Комиссары полиции, муниципальные, прочие. Потом, Франция ближе к нам по своему духу, чем, скажем, Германия, где муштра более… Мы и в армии взяли: маршал, а не фельдмаршал, ближе к Франции. Все-таки старались не немецкое брать. Потом кое-что и немецкое взяли. Ну в армии унтеров не завели. А тут сказалось то, что многие наши эмигранты, ставшие членами правительства, жили в Швейцарии, во Франции, а часть в Англии.
Комиссары… Парижская коммуна…
Как член Военно-революционного комитета я был назначен заведующим агитационным отделом этого комитета. В чем его функции главные? Тогда рабочие, молодцы, питерские рабочие приходили в ВРК: «Я поеду в свою Калужскую губернию, что мне сказать? Где литературу взять?» Надо было с ними побеседовать, на вопросы ответить, дать литературу. Вот я этим занимался, принимал рабочих с разных заводов, из армии, давал указания, кому брошюрку какую-нибудь, листовку. В ночь на 25-е, что ли, мне было поручено арестовать редакцию и захватить «Крестьянскую газету» эсеровскую – Аргунов там был такой во главе, старый, видный эсер. Я взял группу красногвардейцев и явился в редакцию: «Вы закрыты!» – «Ну, мы так и знали! От вас разве можно ждать чего-нибудь другого, хорошего?» – «Закрывайтесь, нечего вам тут делать!»
Вышибли редактора и его сотрудников, опечатали помещение. Это, значит, в ночь на 25 октября.
Через день-два является из Святейшего Синода сторож, говорит: «С кем можно поговорить?» А дежурили разные члены комитета. Кто уходил спать, кто в командировку послан, его заменяли. Этот сторож говорит: «У нас в Святейшем Синоде собирается стачечный комитет». Верней, он не сказал «стачечный комитет», а «какие-то подозрительные люди собираются и что-то там все время организуют, действуют».
Мне тогда поручили отряд красногвардейцев довольно порядочный, человек двадцать – тридцать. Не помню сколько, но не меньше двадцати.
– На машине были?
– Ну, еще бы, захватили власть, и машины у нас не было? Поехали туда. За большим, буквой П, столом сидят эти заговорщики, «Стачечный комитет саботажников»—представители разных министерств, человек сорок – пятьдесят.
«Руки вверх! – как полагается. – Обыскать!» Обыскали и забрали всех. Оказалось – меньшевики и эсеры.
«Мы будем жаловаться в Петроградский Совет!»
«Хорошо», – я взял двух крикунов с собой в Петроградский Совет. Там же был и Военно-революционный комитет… Дальнейшей их судьбы не знаю, моя задача была– забрать их…
Мне до сих пор почему-то запомнилось, в голове сидит, даже представляю натурально, как Ленин провозглашает Советскую власть. Я был позади трибуны, наверху, там, где президиум находился. Ленин выступает на трибуне, тут президиум, я вот здесь сбоку. И мне почему-то помнится, что Ленин, обращаясь к аудитории, к залу стоял, и одна нога у него была приподнята – имел он такую привычку, когда выступал, – и видна была подошва, и я заметил, что она протерта. Форма дырки даже отпечаталась в голове (рисует протертую подошву ботинка Ленина). Вот примерно такая штука протертая. Но есть там вторая стелька. Вторая стелька еще сохранилась, а нижняя подметка протерта. Даже форму подошвы запомнил…
…Это было единственное время, когда Троцкий держался неплохо, оратор он был очень хороший, а тут важно ораторское искусство, чтоб владеть аудиторией, и это он мог. Он массой владел хорошо, поэтому с ним нелегкая борьба была потом. Я близок был с Аросевым, а он страшно ненавидел Троцкого, даже чересчур. У него такие образы возникали специальные, как это у художников бывает…
А дней за десять до этого было заседание ЦК, конечно, нелегальное. Ленин же прибыл в Петроград, и на этом секретном заседании было выделено пять человек вроде партийного штаба, который был связан с отдельными воинскими частями и, конечно, с Петроградским комитетом. Я, как член бюро Петроградского комитета партии, был направлен в состав Военно-революционного комитета, официального органа при Совете рабочих и солдатских депутатов. Наш ВРК сидел в Смольном, там же, где и партийный центр, где и Ленин, и, собственно, наш комитет всеми фактическими делами в ходе восстания ведал в течение пяти, а может, и десяти недель, начиная с октябрьских дней. Военно-революционный комитет возглавлял дело формально – за его спиной стоял ЦК, партийная группа, которая осуществляла руководство Военно-революционным комитетом. От этого Военно-революционного комитета теперь ни одного живого человека нет, а я, вероятно, единственный человек из тех, которые в первые дни были с самого начала в Смольном.
– Как для вас запомнился день 25 октября 1917 года?
– Трудно сказать, основное то, что мы чувствовали, что делали большое, важное дело.
Цельного у меня нет представления. Тогда я был холостяком, 25-го, 26-го домой не приходил, ночевал в Смольном.
– Там у вас штаб был?
– Штаб – нельзя сказать. Я был членом Военно-революционного комитета, поэтому мог устроиться более-менее нормально, питаться, спать. В комитет входили Сталин, Свердлов, Троцкий… Бубнов тоже входил. Много видных деятелей входило.
Ночевал я в Смольном вместе с одним товарищем, был ли он членом Военно-революционного комитета, я сомневаюсь. Бакаев был такой, из рабочих, старый коммунист, не очень даже старый, тогда все молодые были. Молодой, конечно. Мне 27 лет уже было. Ряд дел приходилось выполнять. Выступал на заводе на партийном собрании – 25-го или 26-го. И теперь еще вижу, живет один из деятелей этого завода Виноградов. По телевизору показывали. Я его помню. Ну тогда он не такой, конечно, был – 67 лет назад. Но крепко держится.
– А какой завод это был, не Путиловский?
– Нет, я помнил, но сейчас начинаю сомневаться. Не буду. Не уверен, что правильно скажу… Ну, давайте за революцию! (Наливает мне и себе молдавского каберне.) Я на копейку только налью. Ну, на две копейки только…
А Бакаев был тоже членом Петроградского комитета, мы раньше встречались немного, он тоже ночевал в Смольном в этот день. Мы с ним выбрали палату довольно большую и занимались стрельбой из револьвера. Там какая-то доска, я помню, была – едва ли не в стенку стреляли. Я совсем плохо стреляю, решил, что немножко надо попрактиковаться. Ну немного, наверно, стрелял, но в дореволюционное время револьвер при себе невыгодно было держать.
Я прочитал в энциклопедии, о вас написано: член Петроградского ВРК. Почему Петроградского?
– Значит, выборов не было с мест, только Петроградский. Во главе стоял Петроградский Совет рабочих депутатов. Вот я был представителем Петроградского комитета в составе Военно-революционного комитета, руководившего всеми делами. Должен сказать, что руководящую работу вел не ВРК, а Центральный комитет, его группа.
– Троцкий большую роль сыграл?
– Большую, но только агитационную роль. В организационных делах он мало принимал участия, его не приглашали, видимо… Крошу в суп корочку. Иначе у меня зубы не берут… (Снова наливает вина.) За Октябрьскую революцию мало одного бокала!
Сами не думали, что мы готовы для этого, а вот пришлось. За Ленина! Да, как он выдержал…
В первые дни Октября я видел его часто, но не разговаривал с ним. Он меня знал как секретаря и члена редакции «Правда».
15.11.1984
– Я участвовал, присутствовал, не больше, чем присутствовал, при обсуждении в Смольном в ночь на 25-е, а может, даже на 24 октября вопроса о создании нового правительства. Помню, что был Ленин и почему-то Сокольников запомнился. Потому что, видимо, он какие-то факты сообщал. Ну и группа членов ЦК, связанных с Лениным. Я не был членом ЦК, но был вроде старшего от Петроградского комитета. Обсуждали вопрос, как открывать съезд. Ну ясно, что Ленин должен открывать. Он и открыл.
«Как мы назовем правительство?» – Ленин говорит. Решили, что Совет Министров как-то не подходит, буржуазное. Кто-то предложил – Совет Народных Комиссаров. Во Франции очень распространенное – комиссары. Комиссары полиции, муниципальные, прочие. Потом, Франция ближе к нам по своему духу, чем, скажем, Германия, где муштра более… Мы и в армии взяли: маршал, а не фельдмаршал, ближе к Франции. Все-таки старались не немецкое брать. Потом кое-что и немецкое взяли. Ну в армии унтеров не завели. А тут сказалось то, что многие наши эмигранты, ставшие членами правительства, жили в Швейцарии, во Франции, а часть в Англии.
Комиссары… Парижская коммуна…
Как член Военно-революционного комитета я был назначен заведующим агитационным отделом этого комитета. В чем его функции главные? Тогда рабочие, молодцы, питерские рабочие приходили в ВРК: «Я поеду в свою Калужскую губернию, что мне сказать? Где литературу взять?» Надо было с ними побеседовать, на вопросы ответить, дать литературу. Вот я этим занимался, принимал рабочих с разных заводов, из армии, давал указания, кому брошюрку какую-нибудь, листовку. В ночь на 25-е, что ли, мне было поручено арестовать редакцию и захватить «Крестьянскую газету» эсеровскую – Аргунов там был такой во главе, старый, видный эсер. Я взял группу красногвардейцев и явился в редакцию: «Вы закрыты!» – «Ну, мы так и знали! От вас разве можно ждать чего-нибудь другого, хорошего?» – «Закрывайтесь, нечего вам тут делать!»
Вышибли редактора и его сотрудников, опечатали помещение. Это, значит, в ночь на 25 октября.
Через день-два является из Святейшего Синода сторож, говорит: «С кем можно поговорить?» А дежурили разные члены комитета. Кто уходил спать, кто в командировку послан, его заменяли. Этот сторож говорит: «У нас в Святейшем Синоде собирается стачечный комитет». Верней, он не сказал «стачечный комитет», а «какие-то подозрительные люди собираются и что-то там все время организуют, действуют».
Мне тогда поручили отряд красногвардейцев довольно порядочный, человек двадцать – тридцать. Не помню сколько, но не меньше двадцати.
– На машине были?
– Ну, еще бы, захватили власть, и машины у нас не было? Поехали туда. За большим, буквой П, столом сидят эти заговорщики, «Стачечный комитет саботажников»—представители разных министерств, человек сорок – пятьдесят.
«Руки вверх! – как полагается. – Обыскать!» Обыскали и забрали всех. Оказалось – меньшевики и эсеры.
«Мы будем жаловаться в Петроградский Совет!»
«Хорошо», – я взял двух крикунов с собой в Петроградский Совет. Там же был и Военно-революционный комитет… Дальнейшей их судьбы не знаю, моя задача была– забрать их…
Мне до сих пор почему-то запомнилось, в голове сидит, даже представляю натурально, как Ленин провозглашает Советскую власть. Я был позади трибуны, наверху, там, где президиум находился. Ленин выступает на трибуне, тут президиум, я вот здесь сбоку. И мне почему-то помнится, что Ленин, обращаясь к аудитории, к залу стоял, и одна нога у него была приподнята – имел он такую привычку, когда выступал, – и видна была подошва, и я заметил, что она протерта. Форма дырки даже отпечаталась в голове (рисует протертую подошву ботинка Ленина). Вот примерно такая штука протертая. Но есть там вторая стелька. Вторая стелька еще сохранилась, а нижняя подметка протерта. Даже форму подошвы запомнил…
…Это было единственное время, когда Троцкий держался неплохо, оратор он был очень хороший, а тут важно ораторское искусство, чтоб владеть аудиторией, и это он мог. Он массой владел хорошо, поэтому с ним нелегкая борьба была потом. Я близок был с Аросевым, а он страшно ненавидел Троцкого, даже чересчур. У него такие образы возникали специальные, как это у художников бывает…