Страница:
Генералы умоляли государя отъехать в более безопасное место, но Александр, не слушая их, со спокойным видом говорил только о подкреплениях для опрокинутых войск. Все считали сражение проигранным, не отчаивался один Александр. По словам Михайловского-Данилевского, это была лучшая минута его военной деятельности. "Я смотрел нарочно в лицо государю, - пишет он, - он не смешался ни на одно мгновение и, приказав сам находившимся в его конвое лейб-казакам ударить на французских кирасир, отъехал назад не более как шагов на пятнадцать. Положение императора было тем опаснее, что позади него находился длинный и глубокий овраг, через который не было моста".
В эту критическую минуту царь распорядился ввести в бой резервную артиллерию и гвардейский корпус. 112 русских орудий открыли канонаду, о которой Милорадович сказал, что она была громче бородинской. Артиллерийский огонь не утихал до шести часов вечера и позволил стянуть к центру резервы. Успех французов остался без последствий. В то же время Блюхер заставил отступить маршала Мармона.
5 октября противники бездействовали. К союзным войскам присоединилась вся северная армия - 110 тысяч человек под начальством Бернадота. Было решено назавтра окружить Наполеона. Александр весь день провел в поле, под дождем, лично присматривая за исполнением его распоряжений. Шварценберг, совершенно ошалевший от вчерашнего боя, уже ни во что не вмешивался.
6 октября, в солнечный и ясный день, разгорелась решающая битва. Александр прибыл к войскам рано утром, еще до снятия с бивуаков. Следуя за колоннами, он переезжал от одной высоты к другой, не обращая внимания на ложившиеся вокруг ядра; Фридрих Вильгельм и Франц следовали за ним. Когда одно ядро упало почти рядом с царем, генералы не выдержали и попросили его не рисковать своей жизнью. Александр с улыбкой ответил:
- Одной беды не бывает. Посмотрите, сейчас прилетит другое ядро.
И в самом деле тотчас же рядом разорвалась граната, ранив нескольких казаков из конвоя*.
Наступление велось союзниками энергично. Французы, несмотря на яростное сопротивление, отступали шаг за шагом. Отовсюду к Александру скакали гонцы с известиями о занятии союзными войсками очередного пункта. В разгар боя командир саксонского корпуса Рюссель перешел на сторону союзников и выпустил по французам заряды, предназначенные для пруссаков. Александр принял явившегося к нему Рюсселя с распростертыми объятиями, восторженно превознося его патриотизм.
Все же, несмотря ни на что, успех в этот день не был окончательным. Французы отступили под самые стены Лейпцига, и наутро нужно было штурмовать город.
С рассветом Александр объехал войска, благодаря их за вчерашнюю победу и призывая щадить город и его жителей.
- Ребята! - взывал царь. - Вы вчера дрались как храбрые воины, как непобедимые герои. Будьте же сегодня великодушны к побежденному нами неприятелю и к несчастным жителям города. Ваш государь этого желает, и если вы преданны мне, в чем я уверен, то вы исполните мое приказание.
Стойкость французской армии была сломлена вчерашним поражением. При первых атаках союзниками городских укреплений французы стали отступать, в конце концов обратившись в беспорядочное бегство. На реке Эльстер повторилась березинская катастрофа. Для переправы через реку и многочисленные отводные каналы нужно было навести множество мостов. Но Бертье не получил от Наполеона накануне никаких распоряжений на этот счет, так что в наличии оказался только один мост - в Линденау. Половина французской армии скучилась на дороге, ведущей к нему, в то время как другая половина прикрывала отступление артиллерии и обоза. Кто-то успел переправиться, как вдруг на глазах у изумленной армии мост взлетел в воздух - французские саперы, неправильно истолковав приказ Наполеона, сочли нужным взорвать мост, чтобы остановить неприятельскую погоню. Мышеловка захлопнулась. Началась паника. Маршал Макдональд, отлично умевший плавать, переплыл Эльстер нагишом и спасся; предводитель польского легиона Понятовский верхом бросился в воду и был унесен течением; Лористон и еще 21 генерал сдались в плен с 15 тысячами человек и 350 орудиями. Еще 13 тысяч французов предпочли смерть плену и были перебиты на улицах и в домах Лейпцига. Они дрались с неслыханным остервенением; Молодая гвардия шесть раз возвращала свои позиции. Но союзники продолжали атаки, не считаясь с потерями. Лейпцигское сражение стоило жизни 130 тысячам человек, в том числе 50 тысячам французов. Русская армия потеряла 22 тысячи солдат и офицеров.
Александр въехал в город около полудня, когда на его улицах еще кипел бой. В окне одного из домов он увидел бледное лицо саксонского короля. Александр демонстративно отвернулся от него. Вечером он написал в Петербург фельдмаршалу Салтыкову: "Благодарение Всевышнему, с душевным удовольствием извещаю ваше сиятельство, что победа совершенная. Битва продолжалась 4-го, 6-го и 7-го числа. До 300 пушек, 22 генерала и до 37 тысяч пленных достались победителям. Всемогущий Един всем руководствовал". Смирение этих строк скрывало рвущуюся наружу радость: он оказался прав в своих предчувствиях, злодей повержен, он, Александр, воистину является орудием Промысла!
Наполеон отошел за Рейн. Германия была освобождена.
Успех вновь породил разброд в коалиции. Меттерних и Фридрих Вильгельм заговорили о выгодном мире и отводе армии на зимние квартиры. В окружении Александра открыто поговаривали, что цель похода достигнута - Наполеон загнан в свое логово, а прусский король может спокойно вернуться в Берлин. Но Александр упорно настаивал на зимнем походе и твердил, что прочный мир может быть подписан только в Париже, любой другой мир будет только перемирием.
- Я не могу каждый раз поспевать вам на помощь за четыреста лье, говорил он Францу и Фридриху Вильгельму.
Благодаря его настойчивости единство мнений было восстановлено, союзные войска двинулись к границам Франции.
Александр считал необходимым сохранить нейтралитет Швейцарии и потому был возмущен, узнав, что австрийцы без его ведома вступили на ее территорию. По этому поводу царь вспомнил о своем старом друге Лагарпе и 22 декабря отправил ему письмо - впервые за годы разлуки. Зная, что Лагарп еще пользуется влиянием в Швейцарии, Александр просил его заверить тамошние власти, что республиканский строй Швейцарии будет сохранен, если кантоны не поддержат Наполеона и сохранят нейтралитет.
1 января 1814 года, в годовщину переправы через Неман, русская армия перешла мост через Рейн в округе Базеля. Александр наблюдал за переправой. Шел дождь со снегом, дул пронизывающий ветер. На днях, отправляя в Швейцарию своего представителя, графа Каподистрию, Александр инструктировал его, что видит свою задачу в "восстановлении европейской системы", которая должна "возвратить каждому народу полное и всецелое пользование его правами и его учреждениями, поставить как их всех, так и нас самих (то есть государей. - С. Ц.) под охрану общего союза, охранить себя и защитить их от честолюбия завоевателей". С такими мыслями он вступал на землю Франции, следуя по пути угадывания замыслов Провидения.
IV
Есть люди, которым боги в своем милосердии дают славу; чаще всего дают они ее в гневе, как проклятие и как яд, потому что она расстраивает все внутреннее здоровье человека и ведет его шумно, дикими прыжками, как будто
его ужалил тарантул, - не к святому венцу.
Карлейль
К началу 1814 года ненависть народов бушевала у самых границ Французской империи. Всюду - от Голландии до Пиренеев - одна из неприятельских армий ждала благоприятной минуты, чтобы вторгнуться во Францию. После Лейпцигской битвы у Наполеона не оставалось уже ни одного союзника. Из 170 тысяч солдат, оставшихся в гарнизонах охваченной восстанием Германии, ни один не смог принять участие в обороне Франции. Гарнизоны зарейнских крепостей капитулировали один за другим. Один Даву с нечеловеческой энергией оборонял Гамбург с суши и с моря*. За исключением Гамбурга, вне Франции уже нигде больше не развевалось французское знамя.
Во Францию через Рейн переправились жалкие остатки армии, сломленные неудачами и лишениями, среди которых к тому же свирепствовали болезни. В Майнце собралось едва 40 тысяч человек, которых косил тиф. Каждое утро на улицах находили мертвых солдат, лежавших вповалку. Живые отказывались прикасаться к ним. Пришлось нарядить каторжников, чтобы свалить трупы на большие телеги, обвязав их веревками, словно возы с сеном. Каторжники не хотели идти на эту работу, но им пригрозили картечью. Не лучше обстояло дело и с генералитетом. Лица маршалов выражали бесконечную усталость от войны и полное равнодушие ко всему, что раньше так занимало их, - к славе, почестям, победам. Мюрат в Италии первый из маршалов открыто перешел на сторону врага. Остальных от этого шага удерживала лишь многолетняя привычка раболепного преклонения перед гением императора.
По Франции рыскали летучие отряды, отыскивавшие уклонявшихся от военной службы. В провинции стояли суда, набитые товарами, которые никто не хотел разгружать, а тем более везти в глубь страны. В Париже 1 января ничего нельзя было достать, кроме самого необходимого и кое-каких сластей. Роялисты повсюду расклеивали свои прокламации, стараясь напомнить народу забытое имя Бурбонов. По Парижу распространялись слухи, что слуги в Тюильри в светлую лунную ночь видели тени Генриха IV и Людовика XVI, которые с коронами в руках входили во дворец. В ночь на Новый год какой-то смельчак пробрался в Тюильри и завесил флаг Империи черным крепом.
Но в народе вера в Наполеона была еще крепка. В городах и деревнях люди ненавидели и осуждали войну, но это не лишало популярности того, кто был ее виновником. Крестьяне кричали разом и "Долой косвенные налоги!", и "Да здравствует император!". Измученная страна к середине января дала Наполеону еще 175 тысяч солдат, но обучать их было уже некогда: к началу февраля четыре пятых новобранцев еще не владели воинскими приемами. Что касается экипировки и вооружения, то на складах и арсеналах Франции их почти не было - все осталось на военных складах зарейнских крепостей. Тщетно Наполеон объявлял набор за набором, удваивал, утраивал налоги, отдал на нужды войны свой собственный капитал - 75 миллионов франков золотом, сэкономленных за десять лет от сумм, отпускаемых на содержание его двора, тщетно торопил с работой на оружейных заводах, оборудованием крепостей, подвозом припасов, шинелей и сапог - времени и денег уже не хватало ни на что.
1 января Наполеон, назначив регентство Марии Луизы, выехал из Парижа к армии. Он еще надеялся все спасти.
Александр покинул Базель 4 января и выехал вслед за армией. Главная армия Шварценберга шла к Лангру восемью колоннами, растянутыми на протяжении 350 верст. Силезская армия Блюхера двигалась несколько быстрее уже 15 января она заняла Нанси.
Дожди, снег, холод - все служило Шварценбергу оправданием его медлительности. Александр, с детства приученный к холоду, с молчаливым укором фельдмаршалу ехал большей частью верхом, в одном мундире. Он по-прежнему сам командовал русскими войсками, Барклай только объявлял его приказы. Все донесения привозились прямо к царю, и все бумаги, заслуживавшие особого внимания, составлялись лично государем. Михайловский-Данилевский не раз заставал его в кабинете с циркулем в руках, проверяющим по карте таблицы переходов. При получении важных сведений ночью Александр вставал, пешком шел к союзным монархам или Шварценбергу, освещая себе путь фонарем, будил их, садился на кровать, читал донесение и условливался о необходимых мерах. В городах, через которые проходила армия, царь принимал местные власти и обнадеживал их своим покровительством.
Русские офицеры с любопытством и некоторым недоумением взирали на страну своих детских грез, не узнавая в ней ту страну культуры и свободы, о которой читали в книгах просветителей и романистов. "Жители, - писал Н. Н. Муравьев, - были бедны, не обходительны, ленивы и в особенности неприятны. Француз в состоянии просидеть целые сутки у окна без всякого занятия и за работу вяло принимается. Едят они весьма дурно, как поселяне, так и жители городов; скряжничество их доходит до крайней степени; нечистота их отвратительна, как у богатых, так и у бедных людей. Народ вообще малообразован, немногие знают грамоту, и то нетвердо и неправильно пишут, даже городские жители. Они, кроме своего селения, ничего не знают и не знают местности и дорог далее пяти верст от своего жилища. Дома поселян выстроены мазанками и без полов. Я спрашивал, где та очаровательная Франция, о которой нам гувернеры говорили, и меня обнадеживали тем, что впереди будет, но мы двигались вперед и везде видели то же самое".
10 января в Лангре Александр увиделся с Лагарпом. Старый учитель был вознагражден за двенадцатилетнюю разлуку самым восторженным и радушным приемом. Представляя его прусскому королю, Александр сказал:
- Всем, что я знаю, и всем, что, быть может, есть во мне хорошего, я обязан господину Лагарпу.
Пока что движение союзных армий по Франции напоминало прогулку. Все неукрепленные города сдавались по первому требованию, немногочисленные гарнизоны крепостей не представляли никакой угрозы, и союзники, выставив против них заслоны, спокойно двигались дальше. 20 января разыгралось сражение при Ла-Ротьере. 136 тысяч французов в течение восьми часов выдерживали атаки 122-тысячной главной армии союзников и к вечеру отступили к Труа. Ликование Александра далеко превышало истинное значение победы (потери были равные - по 6 тысяч человек с каждой стороны), главное для него было в том, что это была первая победа над Наполеоном на французской земле. Сверхъестественная сила императора, изменившая ему под Лейпцигом, не возродилась, он перестал быть непобедимым, а значит, принимая во внимание огромный численный перевес союзников, успех можно было считать предрешенным. Офицеры союзных армий назначали друг другу свидания через неделю в саду Пале-Рояля, и сам Александр пообещал пленному генералу Рейнье, уезжавшему из лагеря союзников по случаю обмена пленными:
- Мы раньше вас будем в Париже.
В сражении при Ла-Ротьере союзники, чтобы узнавать друг друга, повязали на рукава белые повязки, что породило слухи о поддержке ими дела свергнутых Бурбонов. Когда Жомини поставил об этом в известность Александра, царь сказал: "Это моя ошибка". Он не был настроен решительно против Бурбонов, но полагал, что Франция откажется принять их, и потому считал их кандидатуру неприемлемой.
На военном совете в Бриенском замке с участием монархов, Шварценберга и Блюхера было решено немедленно идти на Париж. Чтобы облегчить задачу прокормления огромной армии, положено было двигаться двумя колоннами Блюхер долиной Марны, Шварценберг долиной Сены. Самонадеянность победителей была такова, что вопреки всем стратегическим соображениям они дробили свои силы.
В то же время Александр должен был уступить настояниям Меттерниха и Фридриха Вильгельма и отправить уполномоченных послов к Наполеону с предложением открыть мирный конгресс в Шатильоне. Царь пошел на это неохотно и в разговоре с русским уполномоченным графом А. К. Разумовским дал прямое указание не торопиться с переговорами, предоставив войне идти своим ходом.
Наполеон был настроен далеко не миролюбиво. Когда герцог Бассано в Ножане вошел к нему, чтобы представить на подпись депеши в Шатильон для французского уполномоченного, он нашел императора лежащим на полу над картой, утыканной булавками.
- А, это вы, - сказал Наполеон, едва повернув к нему голову. - Я занят теперь совсем другими делами: я мысленно разбиваю Блюхера.
Семидесятилетний Блюхер задорно бросился вперед. Высокий, с седыми бакенбардами и усами, закрывавшими все лицо, он выглядел на коне, в гусарском доломане тридцатилетним удальцом. Его любимой поговоркой были слова: "Побеждать - это значит двигаться вперед". Он хвалил мужество русских, находившихся под его началом; русские солдаты добродушно называли воинственного старика Брюхов. Его мечтой было разбить Наполеона. "Только бы мне удалось побить его один раз, и он погиб", - говорил он.
Наполеон не предоставил ему этой возможности. Он обрушился на растянувшиеся во время похода колонны Блюхера всей мощью сконцентрированных сил. В течение двух недель победы следовали одна за другой - через каждые три дня. "Я снова надел мои итальянские сапоги", - хвастливо заявлял Наполеон. Сократив наполовину армию Блюхера, император повернул против Шварценберга. Перед Труа 150-тысячная главная армия союзников, несмотря на требования Александра, не решилась вступить в бой с 70 тысячами новобранцев императора и отступила за реку Об.
Надев итальянские сапоги, Наполеон уже собирался примерить и якобинский колпак: он призвал французов к народной войне. Настроение обывателей стремительно менялось не в пользу союзников. Если поначалу Франция встретила нашествие равнодушно, то теперь она готова была сопротивляться ему. Слова Александра о том, что он воюет не с французами, а с Наполеоном, оставались словами, а война - войной со всеми сопутствующими ей невзгодами: реквизициями, грабежами, изнасилованиями, убийствами, поджогами. Занятые союзниками провинции были буквально разорены реквизициями, свыше двухсот городов и селений вконец разграблено. "Я думал, - сказал однажды генерал Йорк своим бригадирам, - что имею честь командовать отрядом прусской армии; теперь я вижу, что командую только шайкой разбойников".
Действительно, разбой прусских частей мог сравниться только с неистовым грабежом казаков (регулярные русские части соблюдали строгую дисциплину). "Пруссак" и "казак" сделались самыми ненавистными словами во Франции. Казалось, что они не просто ищут добычу, но что им по душе сеять скорбь, отчаяние и разорение. Не довольствуясь тем, что их карманы, походные сумки и телеги ломились от всякого добра (на трупе одного казака нашли пять пар часов), они уничтожали все, что не могли увезти с собой, разбивали двери, зеркала, окна, рубили мебель, рвали обои, поджигали дома и скирды, вырубали сады и виноградники, выбивали днища у бочек с вином и затопляли подвалы. Зарево пожаров озаряло дикие сцены, не поддающиеся описанию. Мужчин рубили саблями и кололи штыками или, раздетых догола и привязанных к ножкам кровати, заставляли смотреть, как насилуют их жен и дочерей; других истязали, выпытывая, где они спрятали ценности и деньги. В Бюси-ле-Лон казаки сожгли ноги слуге, охранявшему господский дом, а так как и после этого он упорно молчал, сунули ему в рот охапку сена и подожгли; в Ножане пруссаки едва не разорвали суконщика, растягивая его за руки и за ноги, и только благодетельная пуля прекратила его мучения. В Провене бросили на угли младенца, чтобы заставить его мать указать место, где спрятаны драгоценности. В одном только округе Вандёвр насчитывалось 550 человек, умерших от истязаний и побоев.
Французские крестьяне составляли партизанские отряды, правда, немногочисленные, которые не менее зверски расправлялись с захваченными союзниками. Особенно прославился отряд отставного офицера Брисса, действовавший в Вогезских горах. Однажды он появился из леса на виду у Александра и обстрелял русский авангард, ранив одного гусара. Впрочем, широкой поддержки у местных жителей партизаны не получили. Что касается местных властей, то они всегда проявляли лояльность к союзникам. Так, мэр города Бламона уведомил Александра письмом, что шайка злоумышленников намеревается посягнуть на его жизнь.
Угрожающие размеры приобрело и дезертирство из союзной армии. Только в русских частях на пути к Парижу сбежало из строя 6 тысяч солдат.
В этой тревожной обстановке 13 февраля в Бар-сюр-Об состоялся военный совет союзного командования, на который были приглашены Шварценберг, Меттерних, лорд Кэстльри, Нессельроде, Радецкий, Дибич, Волконский и ряд других генералов и сановников. Все они, как один, высказывались за отступление. Александр, напротив, видел только одно направление - на Париж. Он убеждал, просил, требовал, горячился... Наконец он твердо сказал:
- В случае отступления я отделюсь от главной армии со всеми находящимися здесь русскими войсками, соединюсь с Блюхером и пойду на Париж. Надеюсь, - обратился он к Фридриху Вильгельму, - ваше величество, как верный союзник, явивший мне многие опыты своей дружбы, не откажетесь идти со мною.
Прусский король, вздохнув, ответил, что не расстанется с ним и что уже "давно предоставил свои войска в распоряжение его величества".
- Для чего же оставлять меня одного? - забеспокоился император Франц.
Решено было переменить роли армий Блюхера и Шварценберга: теперь пруссаки, усиленные армией Бернадота, должны были оттягивать на себя главные силы Наполеона, а армия Шварценберга - действовать в тыл французам, держа направление на Париж.
На следующий день вся русско-австрийская армия перешла обратно за реку Об. В то же время Блюхер начал крайне рискованное движение к Парижу, подставляя свой фланг Наполеону.
- Да, да, я иду на Париж с разбитой армией! - ликовал старый прусский вояка.
Наполеон ринулся ему наперерез. Завязались упорные бои, победы сменялись неудачами, пока приближение армии Шварценберга не заставило императора отступить.
В начале марта союзники получили неожиданную поддержку из Парижа - от Талейрана. Вице-электор совершил новое предательство во благо Франции. Недавно Наполеон сделал еще одну попытку связать его с собой, поручив возглавить переговоры в Шатильоне, но Талейран отказался от этой чести, едва избежав побоев от взбешенного императора. Для Талейрана было важно не покидать Париж, где он держал в руках все нити политической игры. У него возник план "законного" низложения императора не силой оружия иностранных армий, а волей самой нации в лице Сената, с последующей передачей престола Бурбонам. Пока Наполеон на заснеженных полях Франции выигрывал февральскую кампанию, Талейран в столице вербовал сторонников его низложения. Самым крупным его приобретением был архиепископ Майнцкий Дальберг. Вдвоем они послали в лагерь союзников барона Витроля, инспектора казенных ферм, ранее служившего у принца Конде и втайне сочувствующего роялистам. Дальберг передал с ним записку, написанную симпатическими чернилами, осторожный Талейран ограничился устными инструкциями. Суть миссии Витроля сводилась к тому, чтобы побудить союзников как можно быстрее двигаться к Парижу - здесь их ждут.
5 марта Витроль был у Александра и вручил ему листок бумаги, на котором после промачивания в соленой воде появились строчки: "Особа, мной посылаемая к вам, заслуживает вполне вашего доверия. Выслушайте ее и узнайте меня. Пора объясниться. Вы двигаетесь на костылях; встаньте на ноги и пожелайте что можете". Состоялся долгий разговор, во время которого Витроль пришел в ужас: царь высказывался против возвращения Бурбонов!
- Если бы вы их знали, - говорил Александр, - вы были бы убеждены, что бремя такой короны слишком тяжело для них. Идеи свободы не могли развиваться безнаказанно в течение столь долгого времени в стране, подобной вашему отечеству.
"Вот до чего мы дожили, о Боже! - записал потом ошеломленный Витроль. - Император Александр, царь царей, соединившихся для блага вселенной, говорил мне о республике!"
Он, как мог, старался поколебать "гибельное" предубеждение Александра против Бурбонов:
- Мнение нации вы найдете не в провинциях, которые безгласны, а в Париже, и только в Париже! Соедините ваши силы, не оглядывайтесь назад, сожгите ваши корабли, двигайтесь прямо к Парижу, и я предаю мою голову в руки вашего величества: пусть она падет на плахе, если общественное мнение в Париже не выскажется открыто в пользу восстановления монархии.
В конце концов горячность Витроля произвела впечатление на царя.
- Господин Витроль, - сказал он, - в тот день, когда я буду в Париже, я не признаю другого союзника, кроме французской нации. Я обещаю вам, что этот разговор будет иметь величайшие последствия.
Последствия наступили немедленно: переговоры в Шатильоне прекратились, армия Шварценберга двинулась вперед.
8 марта 100-тысячная австро-русская армия настигла Наполеона с 28 тысячами человек на берегу Об, у Арси. Французы вначале в беспорядке кинулись к мосту, но Наполеон со шпагой в руке преградил им путь: "Кто из вас перейдет мост раньше меня?" Весь оставшийся день, до ночи, французы отбивали нерешительные атаки союзников, не уступая ни пяди земли. Александр, следивший за распоряжениями Шварценберга, громко произнес:
- Эти австрийцы сделали мне много седых волос.
На следующий день Наполеон приказал отступать по единственному мосту через Об. Увидев этот маневр, Шварценберг созвал монархов и весь штаб на краткое совещание, которое продолжалось два часа. Александр в этот день чувствовал себя нездоровым и не присутствовал на совещании, поэтому Шварценберг благополучно смог уклониться от несомненной победы. Когда союзники все-таки двинулись вперед, две трети французов уже достигли другого берега. Оставшиеся гренадеры продержались в Арси до темноты и ночью, отступая, взорвали мост. Имея дело с таким противником, мог ли Наполеон бояться поражения?
В эту критическую минуту царь распорядился ввести в бой резервную артиллерию и гвардейский корпус. 112 русских орудий открыли канонаду, о которой Милорадович сказал, что она была громче бородинской. Артиллерийский огонь не утихал до шести часов вечера и позволил стянуть к центру резервы. Успех французов остался без последствий. В то же время Блюхер заставил отступить маршала Мармона.
5 октября противники бездействовали. К союзным войскам присоединилась вся северная армия - 110 тысяч человек под начальством Бернадота. Было решено назавтра окружить Наполеона. Александр весь день провел в поле, под дождем, лично присматривая за исполнением его распоряжений. Шварценберг, совершенно ошалевший от вчерашнего боя, уже ни во что не вмешивался.
6 октября, в солнечный и ясный день, разгорелась решающая битва. Александр прибыл к войскам рано утром, еще до снятия с бивуаков. Следуя за колоннами, он переезжал от одной высоты к другой, не обращая внимания на ложившиеся вокруг ядра; Фридрих Вильгельм и Франц следовали за ним. Когда одно ядро упало почти рядом с царем, генералы не выдержали и попросили его не рисковать своей жизнью. Александр с улыбкой ответил:
- Одной беды не бывает. Посмотрите, сейчас прилетит другое ядро.
И в самом деле тотчас же рядом разорвалась граната, ранив нескольких казаков из конвоя*.
Наступление велось союзниками энергично. Французы, несмотря на яростное сопротивление, отступали шаг за шагом. Отовсюду к Александру скакали гонцы с известиями о занятии союзными войсками очередного пункта. В разгар боя командир саксонского корпуса Рюссель перешел на сторону союзников и выпустил по французам заряды, предназначенные для пруссаков. Александр принял явившегося к нему Рюсселя с распростертыми объятиями, восторженно превознося его патриотизм.
Все же, несмотря ни на что, успех в этот день не был окончательным. Французы отступили под самые стены Лейпцига, и наутро нужно было штурмовать город.
С рассветом Александр объехал войска, благодаря их за вчерашнюю победу и призывая щадить город и его жителей.
- Ребята! - взывал царь. - Вы вчера дрались как храбрые воины, как непобедимые герои. Будьте же сегодня великодушны к побежденному нами неприятелю и к несчастным жителям города. Ваш государь этого желает, и если вы преданны мне, в чем я уверен, то вы исполните мое приказание.
Стойкость французской армии была сломлена вчерашним поражением. При первых атаках союзниками городских укреплений французы стали отступать, в конце концов обратившись в беспорядочное бегство. На реке Эльстер повторилась березинская катастрофа. Для переправы через реку и многочисленные отводные каналы нужно было навести множество мостов. Но Бертье не получил от Наполеона накануне никаких распоряжений на этот счет, так что в наличии оказался только один мост - в Линденау. Половина французской армии скучилась на дороге, ведущей к нему, в то время как другая половина прикрывала отступление артиллерии и обоза. Кто-то успел переправиться, как вдруг на глазах у изумленной армии мост взлетел в воздух - французские саперы, неправильно истолковав приказ Наполеона, сочли нужным взорвать мост, чтобы остановить неприятельскую погоню. Мышеловка захлопнулась. Началась паника. Маршал Макдональд, отлично умевший плавать, переплыл Эльстер нагишом и спасся; предводитель польского легиона Понятовский верхом бросился в воду и был унесен течением; Лористон и еще 21 генерал сдались в плен с 15 тысячами человек и 350 орудиями. Еще 13 тысяч французов предпочли смерть плену и были перебиты на улицах и в домах Лейпцига. Они дрались с неслыханным остервенением; Молодая гвардия шесть раз возвращала свои позиции. Но союзники продолжали атаки, не считаясь с потерями. Лейпцигское сражение стоило жизни 130 тысячам человек, в том числе 50 тысячам французов. Русская армия потеряла 22 тысячи солдат и офицеров.
Александр въехал в город около полудня, когда на его улицах еще кипел бой. В окне одного из домов он увидел бледное лицо саксонского короля. Александр демонстративно отвернулся от него. Вечером он написал в Петербург фельдмаршалу Салтыкову: "Благодарение Всевышнему, с душевным удовольствием извещаю ваше сиятельство, что победа совершенная. Битва продолжалась 4-го, 6-го и 7-го числа. До 300 пушек, 22 генерала и до 37 тысяч пленных достались победителям. Всемогущий Един всем руководствовал". Смирение этих строк скрывало рвущуюся наружу радость: он оказался прав в своих предчувствиях, злодей повержен, он, Александр, воистину является орудием Промысла!
Наполеон отошел за Рейн. Германия была освобождена.
Успех вновь породил разброд в коалиции. Меттерних и Фридрих Вильгельм заговорили о выгодном мире и отводе армии на зимние квартиры. В окружении Александра открыто поговаривали, что цель похода достигнута - Наполеон загнан в свое логово, а прусский король может спокойно вернуться в Берлин. Но Александр упорно настаивал на зимнем походе и твердил, что прочный мир может быть подписан только в Париже, любой другой мир будет только перемирием.
- Я не могу каждый раз поспевать вам на помощь за четыреста лье, говорил он Францу и Фридриху Вильгельму.
Благодаря его настойчивости единство мнений было восстановлено, союзные войска двинулись к границам Франции.
Александр считал необходимым сохранить нейтралитет Швейцарии и потому был возмущен, узнав, что австрийцы без его ведома вступили на ее территорию. По этому поводу царь вспомнил о своем старом друге Лагарпе и 22 декабря отправил ему письмо - впервые за годы разлуки. Зная, что Лагарп еще пользуется влиянием в Швейцарии, Александр просил его заверить тамошние власти, что республиканский строй Швейцарии будет сохранен, если кантоны не поддержат Наполеона и сохранят нейтралитет.
1 января 1814 года, в годовщину переправы через Неман, русская армия перешла мост через Рейн в округе Базеля. Александр наблюдал за переправой. Шел дождь со снегом, дул пронизывающий ветер. На днях, отправляя в Швейцарию своего представителя, графа Каподистрию, Александр инструктировал его, что видит свою задачу в "восстановлении европейской системы", которая должна "возвратить каждому народу полное и всецелое пользование его правами и его учреждениями, поставить как их всех, так и нас самих (то есть государей. - С. Ц.) под охрану общего союза, охранить себя и защитить их от честолюбия завоевателей". С такими мыслями он вступал на землю Франции, следуя по пути угадывания замыслов Провидения.
IV
Есть люди, которым боги в своем милосердии дают славу; чаще всего дают они ее в гневе, как проклятие и как яд, потому что она расстраивает все внутреннее здоровье человека и ведет его шумно, дикими прыжками, как будто
его ужалил тарантул, - не к святому венцу.
Карлейль
К началу 1814 года ненависть народов бушевала у самых границ Французской империи. Всюду - от Голландии до Пиренеев - одна из неприятельских армий ждала благоприятной минуты, чтобы вторгнуться во Францию. После Лейпцигской битвы у Наполеона не оставалось уже ни одного союзника. Из 170 тысяч солдат, оставшихся в гарнизонах охваченной восстанием Германии, ни один не смог принять участие в обороне Франции. Гарнизоны зарейнских крепостей капитулировали один за другим. Один Даву с нечеловеческой энергией оборонял Гамбург с суши и с моря*. За исключением Гамбурга, вне Франции уже нигде больше не развевалось французское знамя.
Во Францию через Рейн переправились жалкие остатки армии, сломленные неудачами и лишениями, среди которых к тому же свирепствовали болезни. В Майнце собралось едва 40 тысяч человек, которых косил тиф. Каждое утро на улицах находили мертвых солдат, лежавших вповалку. Живые отказывались прикасаться к ним. Пришлось нарядить каторжников, чтобы свалить трупы на большие телеги, обвязав их веревками, словно возы с сеном. Каторжники не хотели идти на эту работу, но им пригрозили картечью. Не лучше обстояло дело и с генералитетом. Лица маршалов выражали бесконечную усталость от войны и полное равнодушие ко всему, что раньше так занимало их, - к славе, почестям, победам. Мюрат в Италии первый из маршалов открыто перешел на сторону врага. Остальных от этого шага удерживала лишь многолетняя привычка раболепного преклонения перед гением императора.
По Франции рыскали летучие отряды, отыскивавшие уклонявшихся от военной службы. В провинции стояли суда, набитые товарами, которые никто не хотел разгружать, а тем более везти в глубь страны. В Париже 1 января ничего нельзя было достать, кроме самого необходимого и кое-каких сластей. Роялисты повсюду расклеивали свои прокламации, стараясь напомнить народу забытое имя Бурбонов. По Парижу распространялись слухи, что слуги в Тюильри в светлую лунную ночь видели тени Генриха IV и Людовика XVI, которые с коронами в руках входили во дворец. В ночь на Новый год какой-то смельчак пробрался в Тюильри и завесил флаг Империи черным крепом.
Но в народе вера в Наполеона была еще крепка. В городах и деревнях люди ненавидели и осуждали войну, но это не лишало популярности того, кто был ее виновником. Крестьяне кричали разом и "Долой косвенные налоги!", и "Да здравствует император!". Измученная страна к середине января дала Наполеону еще 175 тысяч солдат, но обучать их было уже некогда: к началу февраля четыре пятых новобранцев еще не владели воинскими приемами. Что касается экипировки и вооружения, то на складах и арсеналах Франции их почти не было - все осталось на военных складах зарейнских крепостей. Тщетно Наполеон объявлял набор за набором, удваивал, утраивал налоги, отдал на нужды войны свой собственный капитал - 75 миллионов франков золотом, сэкономленных за десять лет от сумм, отпускаемых на содержание его двора, тщетно торопил с работой на оружейных заводах, оборудованием крепостей, подвозом припасов, шинелей и сапог - времени и денег уже не хватало ни на что.
1 января Наполеон, назначив регентство Марии Луизы, выехал из Парижа к армии. Он еще надеялся все спасти.
Александр покинул Базель 4 января и выехал вслед за армией. Главная армия Шварценберга шла к Лангру восемью колоннами, растянутыми на протяжении 350 верст. Силезская армия Блюхера двигалась несколько быстрее уже 15 января она заняла Нанси.
Дожди, снег, холод - все служило Шварценбергу оправданием его медлительности. Александр, с детства приученный к холоду, с молчаливым укором фельдмаршалу ехал большей частью верхом, в одном мундире. Он по-прежнему сам командовал русскими войсками, Барклай только объявлял его приказы. Все донесения привозились прямо к царю, и все бумаги, заслуживавшие особого внимания, составлялись лично государем. Михайловский-Данилевский не раз заставал его в кабинете с циркулем в руках, проверяющим по карте таблицы переходов. При получении важных сведений ночью Александр вставал, пешком шел к союзным монархам или Шварценбергу, освещая себе путь фонарем, будил их, садился на кровать, читал донесение и условливался о необходимых мерах. В городах, через которые проходила армия, царь принимал местные власти и обнадеживал их своим покровительством.
Русские офицеры с любопытством и некоторым недоумением взирали на страну своих детских грез, не узнавая в ней ту страну культуры и свободы, о которой читали в книгах просветителей и романистов. "Жители, - писал Н. Н. Муравьев, - были бедны, не обходительны, ленивы и в особенности неприятны. Француз в состоянии просидеть целые сутки у окна без всякого занятия и за работу вяло принимается. Едят они весьма дурно, как поселяне, так и жители городов; скряжничество их доходит до крайней степени; нечистота их отвратительна, как у богатых, так и у бедных людей. Народ вообще малообразован, немногие знают грамоту, и то нетвердо и неправильно пишут, даже городские жители. Они, кроме своего селения, ничего не знают и не знают местности и дорог далее пяти верст от своего жилища. Дома поселян выстроены мазанками и без полов. Я спрашивал, где та очаровательная Франция, о которой нам гувернеры говорили, и меня обнадеживали тем, что впереди будет, но мы двигались вперед и везде видели то же самое".
10 января в Лангре Александр увиделся с Лагарпом. Старый учитель был вознагражден за двенадцатилетнюю разлуку самым восторженным и радушным приемом. Представляя его прусскому королю, Александр сказал:
- Всем, что я знаю, и всем, что, быть может, есть во мне хорошего, я обязан господину Лагарпу.
Пока что движение союзных армий по Франции напоминало прогулку. Все неукрепленные города сдавались по первому требованию, немногочисленные гарнизоны крепостей не представляли никакой угрозы, и союзники, выставив против них заслоны, спокойно двигались дальше. 20 января разыгралось сражение при Ла-Ротьере. 136 тысяч французов в течение восьми часов выдерживали атаки 122-тысячной главной армии союзников и к вечеру отступили к Труа. Ликование Александра далеко превышало истинное значение победы (потери были равные - по 6 тысяч человек с каждой стороны), главное для него было в том, что это была первая победа над Наполеоном на французской земле. Сверхъестественная сила императора, изменившая ему под Лейпцигом, не возродилась, он перестал быть непобедимым, а значит, принимая во внимание огромный численный перевес союзников, успех можно было считать предрешенным. Офицеры союзных армий назначали друг другу свидания через неделю в саду Пале-Рояля, и сам Александр пообещал пленному генералу Рейнье, уезжавшему из лагеря союзников по случаю обмена пленными:
- Мы раньше вас будем в Париже.
В сражении при Ла-Ротьере союзники, чтобы узнавать друг друга, повязали на рукава белые повязки, что породило слухи о поддержке ими дела свергнутых Бурбонов. Когда Жомини поставил об этом в известность Александра, царь сказал: "Это моя ошибка". Он не был настроен решительно против Бурбонов, но полагал, что Франция откажется принять их, и потому считал их кандидатуру неприемлемой.
На военном совете в Бриенском замке с участием монархов, Шварценберга и Блюхера было решено немедленно идти на Париж. Чтобы облегчить задачу прокормления огромной армии, положено было двигаться двумя колоннами Блюхер долиной Марны, Шварценберг долиной Сены. Самонадеянность победителей была такова, что вопреки всем стратегическим соображениям они дробили свои силы.
В то же время Александр должен был уступить настояниям Меттерниха и Фридриха Вильгельма и отправить уполномоченных послов к Наполеону с предложением открыть мирный конгресс в Шатильоне. Царь пошел на это неохотно и в разговоре с русским уполномоченным графом А. К. Разумовским дал прямое указание не торопиться с переговорами, предоставив войне идти своим ходом.
Наполеон был настроен далеко не миролюбиво. Когда герцог Бассано в Ножане вошел к нему, чтобы представить на подпись депеши в Шатильон для французского уполномоченного, он нашел императора лежащим на полу над картой, утыканной булавками.
- А, это вы, - сказал Наполеон, едва повернув к нему голову. - Я занят теперь совсем другими делами: я мысленно разбиваю Блюхера.
Семидесятилетний Блюхер задорно бросился вперед. Высокий, с седыми бакенбардами и усами, закрывавшими все лицо, он выглядел на коне, в гусарском доломане тридцатилетним удальцом. Его любимой поговоркой были слова: "Побеждать - это значит двигаться вперед". Он хвалил мужество русских, находившихся под его началом; русские солдаты добродушно называли воинственного старика Брюхов. Его мечтой было разбить Наполеона. "Только бы мне удалось побить его один раз, и он погиб", - говорил он.
Наполеон не предоставил ему этой возможности. Он обрушился на растянувшиеся во время похода колонны Блюхера всей мощью сконцентрированных сил. В течение двух недель победы следовали одна за другой - через каждые три дня. "Я снова надел мои итальянские сапоги", - хвастливо заявлял Наполеон. Сократив наполовину армию Блюхера, император повернул против Шварценберга. Перед Труа 150-тысячная главная армия союзников, несмотря на требования Александра, не решилась вступить в бой с 70 тысячами новобранцев императора и отступила за реку Об.
Надев итальянские сапоги, Наполеон уже собирался примерить и якобинский колпак: он призвал французов к народной войне. Настроение обывателей стремительно менялось не в пользу союзников. Если поначалу Франция встретила нашествие равнодушно, то теперь она готова была сопротивляться ему. Слова Александра о том, что он воюет не с французами, а с Наполеоном, оставались словами, а война - войной со всеми сопутствующими ей невзгодами: реквизициями, грабежами, изнасилованиями, убийствами, поджогами. Занятые союзниками провинции были буквально разорены реквизициями, свыше двухсот городов и селений вконец разграблено. "Я думал, - сказал однажды генерал Йорк своим бригадирам, - что имею честь командовать отрядом прусской армии; теперь я вижу, что командую только шайкой разбойников".
Действительно, разбой прусских частей мог сравниться только с неистовым грабежом казаков (регулярные русские части соблюдали строгую дисциплину). "Пруссак" и "казак" сделались самыми ненавистными словами во Франции. Казалось, что они не просто ищут добычу, но что им по душе сеять скорбь, отчаяние и разорение. Не довольствуясь тем, что их карманы, походные сумки и телеги ломились от всякого добра (на трупе одного казака нашли пять пар часов), они уничтожали все, что не могли увезти с собой, разбивали двери, зеркала, окна, рубили мебель, рвали обои, поджигали дома и скирды, вырубали сады и виноградники, выбивали днища у бочек с вином и затопляли подвалы. Зарево пожаров озаряло дикие сцены, не поддающиеся описанию. Мужчин рубили саблями и кололи штыками или, раздетых догола и привязанных к ножкам кровати, заставляли смотреть, как насилуют их жен и дочерей; других истязали, выпытывая, где они спрятали ценности и деньги. В Бюси-ле-Лон казаки сожгли ноги слуге, охранявшему господский дом, а так как и после этого он упорно молчал, сунули ему в рот охапку сена и подожгли; в Ножане пруссаки едва не разорвали суконщика, растягивая его за руки и за ноги, и только благодетельная пуля прекратила его мучения. В Провене бросили на угли младенца, чтобы заставить его мать указать место, где спрятаны драгоценности. В одном только округе Вандёвр насчитывалось 550 человек, умерших от истязаний и побоев.
Французские крестьяне составляли партизанские отряды, правда, немногочисленные, которые не менее зверски расправлялись с захваченными союзниками. Особенно прославился отряд отставного офицера Брисса, действовавший в Вогезских горах. Однажды он появился из леса на виду у Александра и обстрелял русский авангард, ранив одного гусара. Впрочем, широкой поддержки у местных жителей партизаны не получили. Что касается местных властей, то они всегда проявляли лояльность к союзникам. Так, мэр города Бламона уведомил Александра письмом, что шайка злоумышленников намеревается посягнуть на его жизнь.
Угрожающие размеры приобрело и дезертирство из союзной армии. Только в русских частях на пути к Парижу сбежало из строя 6 тысяч солдат.
В этой тревожной обстановке 13 февраля в Бар-сюр-Об состоялся военный совет союзного командования, на который были приглашены Шварценберг, Меттерних, лорд Кэстльри, Нессельроде, Радецкий, Дибич, Волконский и ряд других генералов и сановников. Все они, как один, высказывались за отступление. Александр, напротив, видел только одно направление - на Париж. Он убеждал, просил, требовал, горячился... Наконец он твердо сказал:
- В случае отступления я отделюсь от главной армии со всеми находящимися здесь русскими войсками, соединюсь с Блюхером и пойду на Париж. Надеюсь, - обратился он к Фридриху Вильгельму, - ваше величество, как верный союзник, явивший мне многие опыты своей дружбы, не откажетесь идти со мною.
Прусский король, вздохнув, ответил, что не расстанется с ним и что уже "давно предоставил свои войска в распоряжение его величества".
- Для чего же оставлять меня одного? - забеспокоился император Франц.
Решено было переменить роли армий Блюхера и Шварценберга: теперь пруссаки, усиленные армией Бернадота, должны были оттягивать на себя главные силы Наполеона, а армия Шварценберга - действовать в тыл французам, держа направление на Париж.
На следующий день вся русско-австрийская армия перешла обратно за реку Об. В то же время Блюхер начал крайне рискованное движение к Парижу, подставляя свой фланг Наполеону.
- Да, да, я иду на Париж с разбитой армией! - ликовал старый прусский вояка.
Наполеон ринулся ему наперерез. Завязались упорные бои, победы сменялись неудачами, пока приближение армии Шварценберга не заставило императора отступить.
В начале марта союзники получили неожиданную поддержку из Парижа - от Талейрана. Вице-электор совершил новое предательство во благо Франции. Недавно Наполеон сделал еще одну попытку связать его с собой, поручив возглавить переговоры в Шатильоне, но Талейран отказался от этой чести, едва избежав побоев от взбешенного императора. Для Талейрана было важно не покидать Париж, где он держал в руках все нити политической игры. У него возник план "законного" низложения императора не силой оружия иностранных армий, а волей самой нации в лице Сената, с последующей передачей престола Бурбонам. Пока Наполеон на заснеженных полях Франции выигрывал февральскую кампанию, Талейран в столице вербовал сторонников его низложения. Самым крупным его приобретением был архиепископ Майнцкий Дальберг. Вдвоем они послали в лагерь союзников барона Витроля, инспектора казенных ферм, ранее служившего у принца Конде и втайне сочувствующего роялистам. Дальберг передал с ним записку, написанную симпатическими чернилами, осторожный Талейран ограничился устными инструкциями. Суть миссии Витроля сводилась к тому, чтобы побудить союзников как можно быстрее двигаться к Парижу - здесь их ждут.
5 марта Витроль был у Александра и вручил ему листок бумаги, на котором после промачивания в соленой воде появились строчки: "Особа, мной посылаемая к вам, заслуживает вполне вашего доверия. Выслушайте ее и узнайте меня. Пора объясниться. Вы двигаетесь на костылях; встаньте на ноги и пожелайте что можете". Состоялся долгий разговор, во время которого Витроль пришел в ужас: царь высказывался против возвращения Бурбонов!
- Если бы вы их знали, - говорил Александр, - вы были бы убеждены, что бремя такой короны слишком тяжело для них. Идеи свободы не могли развиваться безнаказанно в течение столь долгого времени в стране, подобной вашему отечеству.
"Вот до чего мы дожили, о Боже! - записал потом ошеломленный Витроль. - Император Александр, царь царей, соединившихся для блага вселенной, говорил мне о республике!"
Он, как мог, старался поколебать "гибельное" предубеждение Александра против Бурбонов:
- Мнение нации вы найдете не в провинциях, которые безгласны, а в Париже, и только в Париже! Соедините ваши силы, не оглядывайтесь назад, сожгите ваши корабли, двигайтесь прямо к Парижу, и я предаю мою голову в руки вашего величества: пусть она падет на плахе, если общественное мнение в Париже не выскажется открыто в пользу восстановления монархии.
В конце концов горячность Витроля произвела впечатление на царя.
- Господин Витроль, - сказал он, - в тот день, когда я буду в Париже, я не признаю другого союзника, кроме французской нации. Я обещаю вам, что этот разговор будет иметь величайшие последствия.
Последствия наступили немедленно: переговоры в Шатильоне прекратились, армия Шварценберга двинулась вперед.
8 марта 100-тысячная австро-русская армия настигла Наполеона с 28 тысячами человек на берегу Об, у Арси. Французы вначале в беспорядке кинулись к мосту, но Наполеон со шпагой в руке преградил им путь: "Кто из вас перейдет мост раньше меня?" Весь оставшийся день, до ночи, французы отбивали нерешительные атаки союзников, не уступая ни пяди земли. Александр, следивший за распоряжениями Шварценберга, громко произнес:
- Эти австрийцы сделали мне много седых волос.
На следующий день Наполеон приказал отступать по единственному мосту через Об. Увидев этот маневр, Шварценберг созвал монархов и весь штаб на краткое совещание, которое продолжалось два часа. Александр в этот день чувствовал себя нездоровым и не присутствовал на совещании, поэтому Шварценберг благополучно смог уклониться от несомненной победы. Когда союзники все-таки двинулись вперед, две трети французов уже достигли другого берега. Оставшиеся гренадеры продержались в Арси до темноты и ночью, отступая, взорвали мост. Имея дело с таким противником, мог ли Наполеон бояться поражения?