Страница:
Впрочем, своеобразные увлечения графа Эмилио Гвидобони-Висконти, к счастью, никогда не сталкиваются с несколько скандалезными страстями его прелестной жены. Чудак, достойный того, чтобы новый Э. Т. А. Гофман увековечил его в своих новеллах, он знает лишь одну подлинную возлюбленную, одну всепоглощающую страсть – музыку. Быть может, это и не к лицу позднему потомку великих кондотьеров, но почтенного графа хлебом не корми, только дай ему посидеть в каком-нибудь плохоньком театральном оркестрике среди других музыкантов, бедных, нищенски оплачиваемых, и дай ему вволю попиликать на скрипке. У четы Гвидобони-Висконти, кроме их парижского и венского дворцов, есть еще дворец в Версале, и здесь граф Эмилио проводит за пультом все свои вечера. В какой бы город он ми прибыл, этот идеальный дилетант просит как величайшей милости дозволения попиликать вместе с другими оркестрантами. Но это вечером, а днем он развлекается тем, что играет роль аптекаря. Ребячески подражая средневековым алхимикам, он вдохновенно смешивает всевозможные зелья, наполняет ими бесчисленные склянки и наклеивает на все эти бутылочки и флакончики преаккуратненькие этикетки и сигнатурки. Светские обязанности кажутся ему нестерпимым бременем; лишь в тиши чувствует он себя хорошо. Словом, он отнюдь не преграждает дорогу возлюбленным своей красавицы супруги, напротив, к каждому из них он относится весьма учтиво и благожелательно, ибо. если бы не они, разве мог бы он беспрепятственно предаваться своей любимой музыке?
Бальзак, который после г-на де Берни и г-на Ганского в третий раз имеет счастье встретить человека, полурыцарственно, полуравнодушно предоставляющего своей супруге принимать восторги знаменитого писателя, – Бальзак идет к вожделенной цели со всей свойственной ему поспешностью и нетерпением. Вскоре все его свободные часы принадлежат исключительно семейству Гвидобони-Висконти. Он посещает эту милую чету в Нейи, он выезжает к ним в Версаль, он разделяет с ними ложу в Итальянской опере, и в апреле 1835 года (когда не прошло еще и трех месяцев после его возвращения из Женевы) он сообщает, само собой разумеется, не своей верховной исповеднице г-же Ганской, а скромной и достойной всяческого доверия Зюльме Карро:
«Уже несколько дней, как я поддался чарам совершенно восхитительной женщины. Я даже не знаю, как мне обороняться от них. Подобно бедным юным девушкам, я не нахожу в себе сил, чтобы отречься от того, что мне нравится».
Но графиня все еще колеблется, она еще не склонна поддаться натиску Бальзака. Правда, только что она дала отставку своему прежнему возлюбленному, графу Козловскому, чьими молитвами подарила первенца своему меломану супругу, но она еще не решила, не лучше ли ей сделать преемником князя вовсе не Бальзака, а графа Лионеля де Бонваль, одного из роскошных львов парижского света. Что же касается Бальзака, то он тоже не вправе всей душой предаться своему новому сумасбродству, ибо, хочешь не хочешь, романы нужно написать, победу над кредиторами нужно одержать, а кроме того, он не хочет терять другую свою возможность.
Г-жа Ганская благодаря посредничеству русских и польских друзей – Козловских, Киселевых и прочих доброхотных осведомителей – проведала о внезапном приступе меломании у доселе довольно равнодушного к музыке Бальзака. Она знает, что великий писатель променял не внушающую опасений ложу Олимпии Пелисье, возлюбленной Россини, на ложу Висконти, и, поскольку она преисполнена решимости играть в глазах потомков роль примадонны в жизни Бальзака, она обвиняет его в нечестности и в обмане. По-видимому, в самый миг их необыкновенной помолвки за спиной еще вполне живого и решительно ничего не подозревающего мужа она потребовала от Бальзака неукоснительной верности.
Правда, она милостиво разрешает ему пользоваться услугами «девочек, каких-нибудь девочек» – словом, обещает смотреть сквозь пальцы на его приключения, но, конечно, только если они будут совершенно незначительными и не будут казаться компрометирующими в глазах света. Она достаточно хорошо знает Бальзака, чтобы представить себе, как он будет писать некоей графине Гвидобони-Висконти столь же страстные, столь же пышные, столь же гиперболические письма, как и ей, г-же Ганской. А ведь она считает, что принесла жертву, которая обеспечивает ей монополию! В конце концов Бальзаку не остается никакой другой возможности успокоить ее – нельзя ведь так, здорово живешь, отказаться от будущей вдовы-миллионерши! – кроме как предпринять фантастическую поездку в Вену, поездку, влетевшую ему в копеечку. И все лишь затем, чтобы заверить г-жу Ганскую в том, что она одна самодержавная владычица его сердца. Затем наступает лето, и Бальзак проводит его в Саше, отрабатывает свои авансы.
В августе 1835 года снова начинается бег взапуски с Лионелем де Бонваль за благосклонность прекрасной англичанки. Бальзак одерживает победу, становится возлюбленным графини Висконти, и, по всей вероятности (если только можно верить подозрительно хорошо информированному анониму, накропавшему книгу «Разоблаченный Бальзак»), отцом того Лионеля Ришара Гвидобони-Висконти, который появился на свет 29 мая 1836 года – один из трех незаконных младенцев, не унаследовавших ни имени, ни гения своего отца.
Графиню Гвидобони-Висконти, которая целых пять лет была его возлюбленной, всегда готовой на жертвы подругой и неутомимой помощницей в самые трудные минуты, графиню Гвидобони-Висконти во всех жизнеописаниях Бальзака несправедливо оттесняют на второй план. Впрочем, это случилось по собственной ее вине. В жизни часто решающее значение имеет вовсе не то, как кто действовал и поступал, а только – как он сумел представить свои действия. Графиня Висконти никогда не искала посмертной литературной славы, и поэтому ее образ затенен несравненно более тщеславной, более целеустремленной и энергичной г-жой Ганской, которая с первых своих шагов добивалась роли «бессмертной возлюбленной» великого романиста.
Бальзак не был бы самим собой, если бы, охваченный страстью, он не писал восторженных и полных обожания посланий также и графине Висконти. Но она не нумеровала их и не хранила в шкатулке, чтобы напечатать в будущем. Может быть, тому причиной была леность? А может быть, самовластная гордячка не желала, чтобы их интимные отношения стали сюжетом для сплетен и фельетонов после того, как они оба умрут? Как бы то ни было, она сразу же отказалась от посмертной литературной известности, зато она всем сердцем, открыто и беззаботно отдалась живому Бальзаку.
Впрочем, тем самым она избавила себя от всего, что так нас коробит и так удручает при ближайшем рассмотрении отношений г-жи Ганской к Бальзаку. Даже в разгар этой якобы великой страсти неглупая и тщеславная аристократка непрестанно заботилась о своем положении в свете и о своем месте в истории изящной словесности. В течение целых двадцати лет г-жа Ганская всегда боялась, как бы ее не скомпрометировал Бальзак или как бы она не скомпрометировала себя ради Бальзака. Разумеется, ей хочется сохранить его расположение, удержать свое почетное место в его жизни, но только так, чтобы самой не давать ему тепла. Ей нужен Бальзак, возлюбленный, трубадур, но втайне – втайне, чтобы знатная родня, упаси боже, не проведала ни о чем. Она жаждет его писем, его рукописей, но только, ради всего святого, никакого шума, никакого скандала. Тайком прокрадывается она к нему в отель, а в обществе холодно порицает экстравагантности этого странного г-на де Бальзака. Она разыгрывает перед г-ном Ганским роль верной супруги, в то же время предвосхищая свое вдовство, она обещает себя Бальзаку, только бы удержать его возле себя, сделать из него своего вернейшего чичисбея. Она не решается расстаться со своим супругом и его миллионами. Она не рискует ни граном своей безупречной репутации. И даже, когда она, наконец, обретает свободу, она все еще не может решиться на мезальянс. В ее поведении всегда чувствуется умысел, расчетливость, мелочность, осторожность, и даже когда она дарит Бальзаку в Женеве свою любовь, она словно бросает ему милостыню, да еще нехотя, будто тотчас же раскаиваясь в ней. Она действует, словно движимая любопытством, а не желанием свободно, сознательно принести себя ему в дар. И по сравнению с Ганской, которая превратила их отношения в неискреннюю, холодную игру, преисполненную мелочной ревности, внешне безнравственная графиня Висконти кажется нам благородной и независимой. Как только она решила принадлежать Бальзаку, она отдалась ему безраздельно и страстно, – как свидетельствует ее портрет в «Лилии в долине», – и ей глубоко безразлично, знает ли и болтает ли об этом «весь Париж».
Она появляется с Бальзаком в своей ложе. Она поселяет его, когда он не знает, как спастись от кредиторов, в своем доме. Она его ближайшая соседка в «Жарди».
Графиня Гвидобони вовсе не пытается разыгрывать перед мужем мерзкую комедию супружеской верности. Граф нисколько не ревнивец, а она, в противоположность своей далекой сопернице, не докучает Бальзаку мелочными придирками и бездушной ревностью. Она предоставляет ему свободу и посмеивается над его похождениями. Она не лжет ему и не вынуждает его лгать так усердно, как по необходимости ему приходится непрестанно лгать другой. Она не обладает и десятой долей богатства Ганских, но она множество раз помогает Бальзаку, то выдавая за него векселя, то снабжая его наличными. Она настоящая возлюбленная, и в то же время она друг. Она ежечасно обнаруживает смелость, прямодушие, свободу, которыми обладает только женщина, не подчиняющаяся ни общественным предрассудкам, ни окостенелым обычаям и порядкам. Она свободно и открыто живет так, как ей повелевает чувство. Ее откровенность, естественно, приводит к тому, что и Бальзак не в силах держать их отношения в тайне от г-жи Ганской. Быть может, ему удалось все-таки развеять ее подозрения, что страстные любовные сцены с леди Дэдлей в «Лилии в долине» сочинены непосредственно после первых восторгов, пережитых им с прекрасной англичанкой, – «уж не поговаривают ли, что я написал портрет г-жи Висконти?» – пишет он г-же Ганской, якобы пораженный столь непостижимым коварством света.
Но ведь он не может перехватить отчеты, которые польские и русские корреспонденты шлют из Парижа в Верховню, и корреспонденты эти излагают истинное положение вещей со всеми живописными деталями. Естественно, что на его голову начинают градом сыпаться «письма, исполненные сомнений и упреков». Но Бальзак, все еще рассчитывая на посмертные миллионы г-на Ганского, очертя голову продолжает лгать, уверяя, что графиня-де только идеальная подруга, преисполненная поразительной преданности. Желая уверить г-жу Ганскую в своей искренности, он поет изощреннейшие дифирамбы этой «дружбе, которая утешает меня во множестве моих печалей». Он пишет г-же Ганской:
«Г-жа Висконти, о которой вы упоминаете, одна из самых достойных женщин, она преисполнена бесконечной, исключительной доброты. Нежная, элегантная и красивая, она помогает мне влачить бремя моей жизни. Она нежна и все же преисполнена твердости. Она непоколебима и непримирима в своих воззрениях и антипатиях. Она необычайно искренна в обхождении. Но сна была не слишком счастлива в жизни. Вернее, обстоятельства, в которых находятся она и граф, не вполне гармонируют с великолепным именем, которое они носят...»
Однако эти хвалебные гимны Бальзак пишет лишь для того, чтобы заключить их элегическим вздохом: «к несчастью, я вижу ее чрезвычайно редко».
По-видимому, он знает, что г-жа Ганская, черпающая информацию из куда более солидных источников, чем его письма, не вполне доверяет ему. Но, впрочем, это, быть может, не так уж заботит его. Ибо сияние Полярной звезды в эти годы мало-помалу меркнет. Ведь она, уже недостижимая для него, светит за тысячи миль от Парижа, где-то у границы с Азией, кроме того, г-н Ганский неожиданно оказался на диво цветущим и долговечным. В истории живые всегда торжествуют над мертвыми, а в любви – те, кто близко от нас, одерживают победу над находящимися вдали. А ведь графиня Висконти совсем рядом, молодая, красивая, страстная, чувственная женщина, всегда готовая распахнуть ему объятья и никогда ничем не докучающая. Все ближайшие годы он живет с ней подлинной своей жизнью, но в то же время сочиняет и описывает г-же Ганской – для шкатулки и для потомства – свое воображаемое бытие.
Тщеславная Эвелина Ганская хочет быть женщиной, понимающей Бальзака лучше, чем любая другая. Она желает быть его наставницей, его советчицей. И по уровню литературного вкуса, по силе критического суждения она, быть может, во сто крат превосходит графиню Висконти. Но графиня Висконти лучше понимает, что нужно Бальзаку-человеку. Она распознает и постигает первейшую потребность этого вечно затравленного, преследуемого, стонущего под бременем бесчисленных обязательств художника – его великую потребность в свободе. Она видела, что принес Бальзаку этот несчастный 1836 год. Она видит, как он устал, как обессилен, как стремится к покою. И вместо того чтобы ревниво, как та, другая, держать его накрепко возле себя, она гениальным сердечным чутьем угадывает то единственное, что способно встряхнуть сейчас Бальзака и вернуть ему творческое настроение. Графиня устраивает ему путешествие в Италию, которого Бальзак после своего злосчастного приключения с мадам де Кастри так страстно жаждет; путешествие, кстати сказать, не будет стоить Бальзаку ни гроша.
У графа Гвидобони-Висконти есть претензии к итальянским властям по делу о наследстве его матери. Однако суммы, ему причитающиеся, нелегко взыскать. Абсолютно неспособный к малейшему коммерческому усилию, блаженный меломан готов уже отказаться от борьбы за свои наследственные права.
И вот тут-то графиня находит или придумывает хитроумнейшую комбинацию. Пусть Бальзак, их общий друг, чью энергию и деловитость граф, конечно, знает, отправится в Италию и урегулирует их финансовые дела. Добродушный супруг выражает свое согласие, и Бальзак, который только что возвратился из Саше и не знает, куда деваться от кредиторов, разумеется, приходит в восторг. Ему вручают нотариальную доверенность и, видимо, некоторую сумму денег на путевые расходы. Итак, он может в июле сесть в почтовую карету и отправиться в столь давно лелеемое им в мечтах своих путешествие в «страну любви». Но этим не ограничивается великодушие графини Висконти. Она не сопутствует Бальзаку в этой поездке. Понятно, ведь она всего месяц назад стала матерью Лионеля Ришара, которого, очевидно, следует считать залогом их любви. Но – самое удивительное и неожиданное свидетельство ее великодушия – она не возражает, чтобы ее возлюбленного в Италию сопровождал некий смазливый юнец. Юноша с коротко остриженными черными волосами именует себя Марселем – прочие друзья Бальзака и слыхом о нем не слыхали! Единственный, кто может дать о нем справку, – это портной Бальзака, Бюиссон. Совсем недавно Бальзак появился у него вместе с хорошенькой молоденькой брюнеткой и заказал для нее мужской костюм и серый редингот, которые на юной даме сидят как влитые и весьма ей к лицу. Впрочем, не настолько, чтобы проницательный взор не разгадал ее принадлежность к прекрасному полу. Вместо того чтобы искать приключений в «стране любви», Бальзак при помощи рискованного маскарада превращает свое путешествие туда в авантюру.
Эту новую свою возлюбленную вечно занятый Бальзак, как и почти всех своих приятельниц и знакомок, выудил при помощи переписки. И опять-таки, как почти все его приятельницы, она замужняя женщина, при этом, тоже как все, супруга весьма покладистого супруга. Г-жа Каролина Марбути – жена крупного судейского чиновника – скучает в Лиможе. И вот она пишет Бальзаку, присяжному поверенному всех разочарованных и непонятых француженок, романтическое письмо. Но у добровольного адвоката тогда, в 1835 году, не оказалось времени, чтобы ответить ей. И она начинает искать замены. Идя по алфавиту – после «Ба», «Бе» – она попадает, точь-в-точь как герцогиня де Кастри, с Бальзака на Сент-Бёва, у которого встречает больше радушия. Он предлагает ей приехать в Париж, и она приезжает, красивая, пылкая, юная. К сожалению, оказывается, что сухой и напыщенный Сент-Бёв не в ее вкусе. Его декламационные способности вовсе не помогают ему добиться успеха, когда он осыпает ее своими превыспренними сонетами.
И вот она снова пытается постучаться в другую дверь, и Бальзак, который после своего успеха у г-жи Ганской научился ценить молодых женщин, нисколько не разыгрывает Иосифа Прекрасного, оставаясь наедине с этой напористой женой Пентефрия48. Первое же свидание в пресловутом будуаре на улице Батай затягивается на трое суток, и молодая цветущая особа настолько приходится ему по вкусу, что он предлагает ей отправиться с ним в поездку по Турени. На это госпожа Марбути по различным причинам не может решиться. Но когда Бальзак, возвратившись из Саше, делает ей предложение отправиться вместе с ним (на счет другой его приятельницы) в Италию, она с восторгом соглашается. Она будет сопровождать его, переодевшись ради шутки пажом, ибо поездка в романтические края должна быть с самого начала романтической.
Только один-единственный из парижских друзей оказывается свидетелем этой комедии с переодеванием. Жюль Сандо, пришедший на Рю Кассини, чтобы пожелать Бальзаку счастливого пути, видит, как в фиакре подъезжает молодая, коротко остриженная дама и, превосходно ориентируясь на местности, поспешно поднимается в спальню писателя. Он еще улыбается про себя, отметив это новое приобретение своего друга (ведь Бальзак на людях столь красноречиво восхваляет целомудрие как непременное предварительное условие творческой производительности), но через несколько минут из той же комнаты вдруг выскальзывает элегантный юноша в сером рединготе, с хлыстиком в руке и, смеясь, спускается по лестнице, прихватив с собой саквояжик, где лежит белье на неделю и, на всякий случай, дамские наряды, и мгновенно исчезает в недрах почтовой кареты. За ним, тяжело ступая, спускается Бальзак, радуясь, как мальчишка, своей удавшейся шутке. Он усаживается рядом с юным пажом, и несколько минут спустя карета уже катится на юг, в сторону Италии.
Это многообещающее начало. В дороге из этой проделки возникают, – на что, собственно, и надеялся Бальзак, – забавнейшие приключения. Путешественники решили переночевать в монастыре, однако монахов отнюдь не вводит в заблуждение просторный редингот и разутюженные брюки юного Марселя, и они строго-настрого запрещают существу коварного пола переступить порог обители.
Юная нимфа нисколько не обескуражена, и в ближайшем альпийском ручье, прячась за многострадальным рединготом, принимает импровизированную ванну. Автор «Озорных рассказов» при этом приключении, конечно, не остается в накладе, и после головокружительно-быстрого переезда через Мон-Сенис молодая пара, или, официально, мсье де Бальзак со своим камердинером Марселем, прибывает в Турин.
Всякий разумный человек тотчас же прекратил бы небезопасную комедию с переодеванием или, как и положено тайным возлюбленным, снял бы номер в какой-нибудь окраинной гостинице, чтобы не привлекать к себе внимания. Но Бальзак любит доводить все до крайности. Ничуть не стесняясь, велит он ехать в лучший отель города, «Отель дель Эроп», который расположен как раз против окон королевского дворца, и снимает для себя и своего спутника расположенные рядом лучшие номера.
Само собой разумеется, на следующий день «Гадзетта Пьемонтезе» сообщает о прибытии знаменитого писателя. Тотчас же все аристократическое общество любопытствует увидеть Бальзака и его прославленную трость, успех которой, по его же словам, не менее велик, чем успех его творений, и «грозит принять уже всеевропейские масштабы». Лакеи из знатных домов приносят ему приглашения, все взапуски стремятся познакомиться с Бальзаком. Благодаря посредничеству дружественных аристократов Бальзаку для прогулки предоставляют даже лошадей из королевских конюшен. Бальзак, который никогда не мог устоять перед восторгами княгинь, графинь и маркиз, благосклонно принимает приглашения пьемонтской аристократии. После того как ему месяцы и годы наносили визиты только засаленные и злобные кредиторы да судебные исполнители, тщеславие его приятно щекочет то обстоятельство, что его принимают во дворцах, обычно недоступных для буржуа, да еще со всеми почестями, словно заморского принца. Черт, его дернул ввести в эти чванливые палаццо свою переряженную провинциалочку!
И тут происходит такой неожиданный поворот сюжета, какого не придумал бы и сам Бальзак. В аристократических салонах немедленно узнают, что этот юный Марсель, подобно своему тезке из мейерберовских «Гугенотов», не что иное, как переодетая дама, и так как никто не считает возможным, что Бальзак совершил невероятную дерзость, ввел какое-то никому не ведомое легкомысленное создание во дворцы пьемонтской знати, то возникает удивительный слух. Известно, что коллега Бальзака знаменитая Жорж Санд коротко стрижется, курит сигары и трубку, носит штаны и меняет своих возлюбленных, как перчатки. Недавно она побывала с Альфредом де Мюссе в Италии. Почему бы на этот раз ей не прибыть с Оноре де Бальзаком? И вот бедная госпожа Марбути внезапно оказывается центром всеобщего внимания. Господа и дамы окружают ее, болтают с ней об изящной словесности, заранее готовы восторгаться ее остроумием и всячески пытаются выклянчить у нее жоржсандовский автограф. Шутка становится весьма неприятной даже для человека бальзаковского калибра, и писатель употребляет все свое присутствие духа и изворотливость, чтобы распутать эту запутанную шараду. Он по секрету признается маркизу Феликсу де Сен-Тома в этом переодевании, конечно тотчас же старательнейшим образом окутывая его высоконравственным плащом. «Она доверилась мне потому, что знает, сколь всецело я поглощен иной страстью...»
Однако Бальзак чувствует, что пора кончать, прежде чем шутка приобретет скандальный характер. Он довольно удачно улаживает дела своих друзей – супругов Висконти и поспешно покидает город, где впервые в жизни был совершенно счастлив. Три недели без трудов, без пререканий с издателями, без корректур, без кредиторов и завистливых коллег. Впервые в жизни сияющими глазами смотрит он на реальный мир, а не на призрак, выдуманный им самим. Одна из последних станций – Женева, город его судьбы. Здесь пренебрегла им герцогиня де Кастри. Здесь он покорил г-жу Ганскую. Здесь, беззаботный и беспечальный, проводит он теперь время с маленькой г-жой Марбути. Если хоть на миг поверить его письмам к Ганской, то в Женеве он предавался только сладчайшим воспоминаниям да меланхолически оплакивал Исчезнувшую. Действительность куда менее романтична, но зато гораздо более приятна. Обычно Бальзак, в нетерпении снова приняться за работу, заставлял почтальонов до смерти загонять лошадей и проделывал путь от Женевы до Парижа за пять суток. Теперь, когда его сопровождает юная и не склонная к патетическим сценам брюнетка, он едет домой целых десять суток, останавливаясь на ночлег во всех городах на пути. И едва ли можно предположить, что эти ночи были посвящены исключительно сентиментальным и меланхолическим раздумьям о далекой Полярной звезде.
21 августа Бальзак возвращается в Париж, и волшебной поре сразу приходит конец. На дверях налеплены ярлыки судебных исполнителей, на столе стопами лежат неоплаченные счета. Едва переступив порог, он узнает, что Верде, его издатель, обанкротился. Все это не повергает Бальзака в особое изумление. Он знает, и ему еще не раз придется узнать, что за каждый глоток свободы, который он позволяет себе, его еще безжалостней будет душить рука судьбы. Но тут под стопой безразличных или докучливых писем обнаруживается конверт с траурной каймой. Александр де Берни извещает, что его мать, г-жа Лаура де Берни, скончалась 27 июля. И, читая письма Бальзака, нельзя не почувствовать, как глубоко, как искренне потрясла его эта весть.
Он много месяцев был готов к этой утрате. Еще перед отъездом из Парижа он посетил Дилекту. Она была уже так слаба, что даже не могла радоваться тому, что в образе мадам де Морсоф из «Лилии в долине» он перед всем миром засвидетельствовал свою благодарность к ней. Но все-таки он испытывает ужасный стыд, боль. Он так беззаботно и так весело разъезжал по Италии с этой никчемной Каролиной Марбути в то самое время, когда г-жа де Берни была на смертном одре! А его не было у ее постели, и он не слышал ее последних слов. Быть может, он, ничего не подозревая, шутил и смеялся в каком-нибудь туринском салоне в тот самый час, когда тело женщины, любившей его прежде и больше, чем все другие, предавали земле.
Бальзак, который после г-на де Берни и г-на Ганского в третий раз имеет счастье встретить человека, полурыцарственно, полуравнодушно предоставляющего своей супруге принимать восторги знаменитого писателя, – Бальзак идет к вожделенной цели со всей свойственной ему поспешностью и нетерпением. Вскоре все его свободные часы принадлежат исключительно семейству Гвидобони-Висконти. Он посещает эту милую чету в Нейи, он выезжает к ним в Версаль, он разделяет с ними ложу в Итальянской опере, и в апреле 1835 года (когда не прошло еще и трех месяцев после его возвращения из Женевы) он сообщает, само собой разумеется, не своей верховной исповеднице г-же Ганской, а скромной и достойной всяческого доверия Зюльме Карро:
«Уже несколько дней, как я поддался чарам совершенно восхитительной женщины. Я даже не знаю, как мне обороняться от них. Подобно бедным юным девушкам, я не нахожу в себе сил, чтобы отречься от того, что мне нравится».
Но графиня все еще колеблется, она еще не склонна поддаться натиску Бальзака. Правда, только что она дала отставку своему прежнему возлюбленному, графу Козловскому, чьими молитвами подарила первенца своему меломану супругу, но она еще не решила, не лучше ли ей сделать преемником князя вовсе не Бальзака, а графа Лионеля де Бонваль, одного из роскошных львов парижского света. Что же касается Бальзака, то он тоже не вправе всей душой предаться своему новому сумасбродству, ибо, хочешь не хочешь, романы нужно написать, победу над кредиторами нужно одержать, а кроме того, он не хочет терять другую свою возможность.
Г-жа Ганская благодаря посредничеству русских и польских друзей – Козловских, Киселевых и прочих доброхотных осведомителей – проведала о внезапном приступе меломании у доселе довольно равнодушного к музыке Бальзака. Она знает, что великий писатель променял не внушающую опасений ложу Олимпии Пелисье, возлюбленной Россини, на ложу Висконти, и, поскольку она преисполнена решимости играть в глазах потомков роль примадонны в жизни Бальзака, она обвиняет его в нечестности и в обмане. По-видимому, в самый миг их необыкновенной помолвки за спиной еще вполне живого и решительно ничего не подозревающего мужа она потребовала от Бальзака неукоснительной верности.
Правда, она милостиво разрешает ему пользоваться услугами «девочек, каких-нибудь девочек» – словом, обещает смотреть сквозь пальцы на его приключения, но, конечно, только если они будут совершенно незначительными и не будут казаться компрометирующими в глазах света. Она достаточно хорошо знает Бальзака, чтобы представить себе, как он будет писать некоей графине Гвидобони-Висконти столь же страстные, столь же пышные, столь же гиперболические письма, как и ей, г-же Ганской. А ведь она считает, что принесла жертву, которая обеспечивает ей монополию! В конце концов Бальзаку не остается никакой другой возможности успокоить ее – нельзя ведь так, здорово живешь, отказаться от будущей вдовы-миллионерши! – кроме как предпринять фантастическую поездку в Вену, поездку, влетевшую ему в копеечку. И все лишь затем, чтобы заверить г-жу Ганскую в том, что она одна самодержавная владычица его сердца. Затем наступает лето, и Бальзак проводит его в Саше, отрабатывает свои авансы.
В августе 1835 года снова начинается бег взапуски с Лионелем де Бонваль за благосклонность прекрасной англичанки. Бальзак одерживает победу, становится возлюбленным графини Висконти, и, по всей вероятности (если только можно верить подозрительно хорошо информированному анониму, накропавшему книгу «Разоблаченный Бальзак»), отцом того Лионеля Ришара Гвидобони-Висконти, который появился на свет 29 мая 1836 года – один из трех незаконных младенцев, не унаследовавших ни имени, ни гения своего отца.
Графиню Гвидобони-Висконти, которая целых пять лет была его возлюбленной, всегда готовой на жертвы подругой и неутомимой помощницей в самые трудные минуты, графиню Гвидобони-Висконти во всех жизнеописаниях Бальзака несправедливо оттесняют на второй план. Впрочем, это случилось по собственной ее вине. В жизни часто решающее значение имеет вовсе не то, как кто действовал и поступал, а только – как он сумел представить свои действия. Графиня Висконти никогда не искала посмертной литературной славы, и поэтому ее образ затенен несравненно более тщеславной, более целеустремленной и энергичной г-жой Ганской, которая с первых своих шагов добивалась роли «бессмертной возлюбленной» великого романиста.
Бальзак не был бы самим собой, если бы, охваченный страстью, он не писал восторженных и полных обожания посланий также и графине Висконти. Но она не нумеровала их и не хранила в шкатулке, чтобы напечатать в будущем. Может быть, тому причиной была леность? А может быть, самовластная гордячка не желала, чтобы их интимные отношения стали сюжетом для сплетен и фельетонов после того, как они оба умрут? Как бы то ни было, она сразу же отказалась от посмертной литературной известности, зато она всем сердцем, открыто и беззаботно отдалась живому Бальзаку.
Впрочем, тем самым она избавила себя от всего, что так нас коробит и так удручает при ближайшем рассмотрении отношений г-жи Ганской к Бальзаку. Даже в разгар этой якобы великой страсти неглупая и тщеславная аристократка непрестанно заботилась о своем положении в свете и о своем месте в истории изящной словесности. В течение целых двадцати лет г-жа Ганская всегда боялась, как бы ее не скомпрометировал Бальзак или как бы она не скомпрометировала себя ради Бальзака. Разумеется, ей хочется сохранить его расположение, удержать свое почетное место в его жизни, но только так, чтобы самой не давать ему тепла. Ей нужен Бальзак, возлюбленный, трубадур, но втайне – втайне, чтобы знатная родня, упаси боже, не проведала ни о чем. Она жаждет его писем, его рукописей, но только, ради всего святого, никакого шума, никакого скандала. Тайком прокрадывается она к нему в отель, а в обществе холодно порицает экстравагантности этого странного г-на де Бальзака. Она разыгрывает перед г-ном Ганским роль верной супруги, в то же время предвосхищая свое вдовство, она обещает себя Бальзаку, только бы удержать его возле себя, сделать из него своего вернейшего чичисбея. Она не решается расстаться со своим супругом и его миллионами. Она не рискует ни граном своей безупречной репутации. И даже, когда она, наконец, обретает свободу, она все еще не может решиться на мезальянс. В ее поведении всегда чувствуется умысел, расчетливость, мелочность, осторожность, и даже когда она дарит Бальзаку в Женеве свою любовь, она словно бросает ему милостыню, да еще нехотя, будто тотчас же раскаиваясь в ней. Она действует, словно движимая любопытством, а не желанием свободно, сознательно принести себя ему в дар. И по сравнению с Ганской, которая превратила их отношения в неискреннюю, холодную игру, преисполненную мелочной ревности, внешне безнравственная графиня Висконти кажется нам благородной и независимой. Как только она решила принадлежать Бальзаку, она отдалась ему безраздельно и страстно, – как свидетельствует ее портрет в «Лилии в долине», – и ей глубоко безразлично, знает ли и болтает ли об этом «весь Париж».
Она появляется с Бальзаком в своей ложе. Она поселяет его, когда он не знает, как спастись от кредиторов, в своем доме. Она его ближайшая соседка в «Жарди».
Графиня Гвидобони вовсе не пытается разыгрывать перед мужем мерзкую комедию супружеской верности. Граф нисколько не ревнивец, а она, в противоположность своей далекой сопернице, не докучает Бальзаку мелочными придирками и бездушной ревностью. Она предоставляет ему свободу и посмеивается над его похождениями. Она не лжет ему и не вынуждает его лгать так усердно, как по необходимости ему приходится непрестанно лгать другой. Она не обладает и десятой долей богатства Ганских, но она множество раз помогает Бальзаку, то выдавая за него векселя, то снабжая его наличными. Она настоящая возлюбленная, и в то же время она друг. Она ежечасно обнаруживает смелость, прямодушие, свободу, которыми обладает только женщина, не подчиняющаяся ни общественным предрассудкам, ни окостенелым обычаям и порядкам. Она свободно и открыто живет так, как ей повелевает чувство. Ее откровенность, естественно, приводит к тому, что и Бальзак не в силах держать их отношения в тайне от г-жи Ганской. Быть может, ему удалось все-таки развеять ее подозрения, что страстные любовные сцены с леди Дэдлей в «Лилии в долине» сочинены непосредственно после первых восторгов, пережитых им с прекрасной англичанкой, – «уж не поговаривают ли, что я написал портрет г-жи Висконти?» – пишет он г-же Ганской, якобы пораженный столь непостижимым коварством света.
Но ведь он не может перехватить отчеты, которые польские и русские корреспонденты шлют из Парижа в Верховню, и корреспонденты эти излагают истинное положение вещей со всеми живописными деталями. Естественно, что на его голову начинают градом сыпаться «письма, исполненные сомнений и упреков». Но Бальзак, все еще рассчитывая на посмертные миллионы г-на Ганского, очертя голову продолжает лгать, уверяя, что графиня-де только идеальная подруга, преисполненная поразительной преданности. Желая уверить г-жу Ганскую в своей искренности, он поет изощреннейшие дифирамбы этой «дружбе, которая утешает меня во множестве моих печалей». Он пишет г-же Ганской:
«Г-жа Висконти, о которой вы упоминаете, одна из самых достойных женщин, она преисполнена бесконечной, исключительной доброты. Нежная, элегантная и красивая, она помогает мне влачить бремя моей жизни. Она нежна и все же преисполнена твердости. Она непоколебима и непримирима в своих воззрениях и антипатиях. Она необычайно искренна в обхождении. Но сна была не слишком счастлива в жизни. Вернее, обстоятельства, в которых находятся она и граф, не вполне гармонируют с великолепным именем, которое они носят...»
Однако эти хвалебные гимны Бальзак пишет лишь для того, чтобы заключить их элегическим вздохом: «к несчастью, я вижу ее чрезвычайно редко».
По-видимому, он знает, что г-жа Ганская, черпающая информацию из куда более солидных источников, чем его письма, не вполне доверяет ему. Но, впрочем, это, быть может, не так уж заботит его. Ибо сияние Полярной звезды в эти годы мало-помалу меркнет. Ведь она, уже недостижимая для него, светит за тысячи миль от Парижа, где-то у границы с Азией, кроме того, г-н Ганский неожиданно оказался на диво цветущим и долговечным. В истории живые всегда торжествуют над мертвыми, а в любви – те, кто близко от нас, одерживают победу над находящимися вдали. А ведь графиня Висконти совсем рядом, молодая, красивая, страстная, чувственная женщина, всегда готовая распахнуть ему объятья и никогда ничем не докучающая. Все ближайшие годы он живет с ней подлинной своей жизнью, но в то же время сочиняет и описывает г-же Ганской – для шкатулки и для потомства – свое воображаемое бытие.
Тщеславная Эвелина Ганская хочет быть женщиной, понимающей Бальзака лучше, чем любая другая. Она желает быть его наставницей, его советчицей. И по уровню литературного вкуса, по силе критического суждения она, быть может, во сто крат превосходит графиню Висконти. Но графиня Висконти лучше понимает, что нужно Бальзаку-человеку. Она распознает и постигает первейшую потребность этого вечно затравленного, преследуемого, стонущего под бременем бесчисленных обязательств художника – его великую потребность в свободе. Она видела, что принес Бальзаку этот несчастный 1836 год. Она видит, как он устал, как обессилен, как стремится к покою. И вместо того чтобы ревниво, как та, другая, держать его накрепко возле себя, она гениальным сердечным чутьем угадывает то единственное, что способно встряхнуть сейчас Бальзака и вернуть ему творческое настроение. Графиня устраивает ему путешествие в Италию, которого Бальзак после своего злосчастного приключения с мадам де Кастри так страстно жаждет; путешествие, кстати сказать, не будет стоить Бальзаку ни гроша.
У графа Гвидобони-Висконти есть претензии к итальянским властям по делу о наследстве его матери. Однако суммы, ему причитающиеся, нелегко взыскать. Абсолютно неспособный к малейшему коммерческому усилию, блаженный меломан готов уже отказаться от борьбы за свои наследственные права.
И вот тут-то графиня находит или придумывает хитроумнейшую комбинацию. Пусть Бальзак, их общий друг, чью энергию и деловитость граф, конечно, знает, отправится в Италию и урегулирует их финансовые дела. Добродушный супруг выражает свое согласие, и Бальзак, который только что возвратился из Саше и не знает, куда деваться от кредиторов, разумеется, приходит в восторг. Ему вручают нотариальную доверенность и, видимо, некоторую сумму денег на путевые расходы. Итак, он может в июле сесть в почтовую карету и отправиться в столь давно лелеемое им в мечтах своих путешествие в «страну любви». Но этим не ограничивается великодушие графини Висконти. Она не сопутствует Бальзаку в этой поездке. Понятно, ведь она всего месяц назад стала матерью Лионеля Ришара, которого, очевидно, следует считать залогом их любви. Но – самое удивительное и неожиданное свидетельство ее великодушия – она не возражает, чтобы ее возлюбленного в Италию сопровождал некий смазливый юнец. Юноша с коротко остриженными черными волосами именует себя Марселем – прочие друзья Бальзака и слыхом о нем не слыхали! Единственный, кто может дать о нем справку, – это портной Бальзака, Бюиссон. Совсем недавно Бальзак появился у него вместе с хорошенькой молоденькой брюнеткой и заказал для нее мужской костюм и серый редингот, которые на юной даме сидят как влитые и весьма ей к лицу. Впрочем, не настолько, чтобы проницательный взор не разгадал ее принадлежность к прекрасному полу. Вместо того чтобы искать приключений в «стране любви», Бальзак при помощи рискованного маскарада превращает свое путешествие туда в авантюру.
Эту новую свою возлюбленную вечно занятый Бальзак, как и почти всех своих приятельниц и знакомок, выудил при помощи переписки. И опять-таки, как почти все его приятельницы, она замужняя женщина, при этом, тоже как все, супруга весьма покладистого супруга. Г-жа Каролина Марбути – жена крупного судейского чиновника – скучает в Лиможе. И вот она пишет Бальзаку, присяжному поверенному всех разочарованных и непонятых француженок, романтическое письмо. Но у добровольного адвоката тогда, в 1835 году, не оказалось времени, чтобы ответить ей. И она начинает искать замены. Идя по алфавиту – после «Ба», «Бе» – она попадает, точь-в-точь как герцогиня де Кастри, с Бальзака на Сент-Бёва, у которого встречает больше радушия. Он предлагает ей приехать в Париж, и она приезжает, красивая, пылкая, юная. К сожалению, оказывается, что сухой и напыщенный Сент-Бёв не в ее вкусе. Его декламационные способности вовсе не помогают ему добиться успеха, когда он осыпает ее своими превыспренними сонетами.
И вот она снова пытается постучаться в другую дверь, и Бальзак, который после своего успеха у г-жи Ганской научился ценить молодых женщин, нисколько не разыгрывает Иосифа Прекрасного, оставаясь наедине с этой напористой женой Пентефрия48. Первое же свидание в пресловутом будуаре на улице Батай затягивается на трое суток, и молодая цветущая особа настолько приходится ему по вкусу, что он предлагает ей отправиться с ним в поездку по Турени. На это госпожа Марбути по различным причинам не может решиться. Но когда Бальзак, возвратившись из Саше, делает ей предложение отправиться вместе с ним (на счет другой его приятельницы) в Италию, она с восторгом соглашается. Она будет сопровождать его, переодевшись ради шутки пажом, ибо поездка в романтические края должна быть с самого начала романтической.
Только один-единственный из парижских друзей оказывается свидетелем этой комедии с переодеванием. Жюль Сандо, пришедший на Рю Кассини, чтобы пожелать Бальзаку счастливого пути, видит, как в фиакре подъезжает молодая, коротко остриженная дама и, превосходно ориентируясь на местности, поспешно поднимается в спальню писателя. Он еще улыбается про себя, отметив это новое приобретение своего друга (ведь Бальзак на людях столь красноречиво восхваляет целомудрие как непременное предварительное условие творческой производительности), но через несколько минут из той же комнаты вдруг выскальзывает элегантный юноша в сером рединготе, с хлыстиком в руке и, смеясь, спускается по лестнице, прихватив с собой саквояжик, где лежит белье на неделю и, на всякий случай, дамские наряды, и мгновенно исчезает в недрах почтовой кареты. За ним, тяжело ступая, спускается Бальзак, радуясь, как мальчишка, своей удавшейся шутке. Он усаживается рядом с юным пажом, и несколько минут спустя карета уже катится на юг, в сторону Италии.
Это многообещающее начало. В дороге из этой проделки возникают, – на что, собственно, и надеялся Бальзак, – забавнейшие приключения. Путешественники решили переночевать в монастыре, однако монахов отнюдь не вводит в заблуждение просторный редингот и разутюженные брюки юного Марселя, и они строго-настрого запрещают существу коварного пола переступить порог обители.
Юная нимфа нисколько не обескуражена, и в ближайшем альпийском ручье, прячась за многострадальным рединготом, принимает импровизированную ванну. Автор «Озорных рассказов» при этом приключении, конечно, не остается в накладе, и после головокружительно-быстрого переезда через Мон-Сенис молодая пара, или, официально, мсье де Бальзак со своим камердинером Марселем, прибывает в Турин.
Всякий разумный человек тотчас же прекратил бы небезопасную комедию с переодеванием или, как и положено тайным возлюбленным, снял бы номер в какой-нибудь окраинной гостинице, чтобы не привлекать к себе внимания. Но Бальзак любит доводить все до крайности. Ничуть не стесняясь, велит он ехать в лучший отель города, «Отель дель Эроп», который расположен как раз против окон королевского дворца, и снимает для себя и своего спутника расположенные рядом лучшие номера.
Само собой разумеется, на следующий день «Гадзетта Пьемонтезе» сообщает о прибытии знаменитого писателя. Тотчас же все аристократическое общество любопытствует увидеть Бальзака и его прославленную трость, успех которой, по его же словам, не менее велик, чем успех его творений, и «грозит принять уже всеевропейские масштабы». Лакеи из знатных домов приносят ему приглашения, все взапуски стремятся познакомиться с Бальзаком. Благодаря посредничеству дружественных аристократов Бальзаку для прогулки предоставляют даже лошадей из королевских конюшен. Бальзак, который никогда не мог устоять перед восторгами княгинь, графинь и маркиз, благосклонно принимает приглашения пьемонтской аристократии. После того как ему месяцы и годы наносили визиты только засаленные и злобные кредиторы да судебные исполнители, тщеславие его приятно щекочет то обстоятельство, что его принимают во дворцах, обычно недоступных для буржуа, да еще со всеми почестями, словно заморского принца. Черт, его дернул ввести в эти чванливые палаццо свою переряженную провинциалочку!
И тут происходит такой неожиданный поворот сюжета, какого не придумал бы и сам Бальзак. В аристократических салонах немедленно узнают, что этот юный Марсель, подобно своему тезке из мейерберовских «Гугенотов», не что иное, как переодетая дама, и так как никто не считает возможным, что Бальзак совершил невероятную дерзость, ввел какое-то никому не ведомое легкомысленное создание во дворцы пьемонтской знати, то возникает удивительный слух. Известно, что коллега Бальзака знаменитая Жорж Санд коротко стрижется, курит сигары и трубку, носит штаны и меняет своих возлюбленных, как перчатки. Недавно она побывала с Альфредом де Мюссе в Италии. Почему бы на этот раз ей не прибыть с Оноре де Бальзаком? И вот бедная госпожа Марбути внезапно оказывается центром всеобщего внимания. Господа и дамы окружают ее, болтают с ней об изящной словесности, заранее готовы восторгаться ее остроумием и всячески пытаются выклянчить у нее жоржсандовский автограф. Шутка становится весьма неприятной даже для человека бальзаковского калибра, и писатель употребляет все свое присутствие духа и изворотливость, чтобы распутать эту запутанную шараду. Он по секрету признается маркизу Феликсу де Сен-Тома в этом переодевании, конечно тотчас же старательнейшим образом окутывая его высоконравственным плащом. «Она доверилась мне потому, что знает, сколь всецело я поглощен иной страстью...»
Однако Бальзак чувствует, что пора кончать, прежде чем шутка приобретет скандальный характер. Он довольно удачно улаживает дела своих друзей – супругов Висконти и поспешно покидает город, где впервые в жизни был совершенно счастлив. Три недели без трудов, без пререканий с издателями, без корректур, без кредиторов и завистливых коллег. Впервые в жизни сияющими глазами смотрит он на реальный мир, а не на призрак, выдуманный им самим. Одна из последних станций – Женева, город его судьбы. Здесь пренебрегла им герцогиня де Кастри. Здесь он покорил г-жу Ганскую. Здесь, беззаботный и беспечальный, проводит он теперь время с маленькой г-жой Марбути. Если хоть на миг поверить его письмам к Ганской, то в Женеве он предавался только сладчайшим воспоминаниям да меланхолически оплакивал Исчезнувшую. Действительность куда менее романтична, но зато гораздо более приятна. Обычно Бальзак, в нетерпении снова приняться за работу, заставлял почтальонов до смерти загонять лошадей и проделывал путь от Женевы до Парижа за пять суток. Теперь, когда его сопровождает юная и не склонная к патетическим сценам брюнетка, он едет домой целых десять суток, останавливаясь на ночлег во всех городах на пути. И едва ли можно предположить, что эти ночи были посвящены исключительно сентиментальным и меланхолическим раздумьям о далекой Полярной звезде.
21 августа Бальзак возвращается в Париж, и волшебной поре сразу приходит конец. На дверях налеплены ярлыки судебных исполнителей, на столе стопами лежат неоплаченные счета. Едва переступив порог, он узнает, что Верде, его издатель, обанкротился. Все это не повергает Бальзака в особое изумление. Он знает, и ему еще не раз придется узнать, что за каждый глоток свободы, который он позволяет себе, его еще безжалостней будет душить рука судьбы. Но тут под стопой безразличных или докучливых писем обнаруживается конверт с траурной каймой. Александр де Берни извещает, что его мать, г-жа Лаура де Берни, скончалась 27 июля. И, читая письма Бальзака, нельзя не почувствовать, как глубоко, как искренне потрясла его эта весть.
Он много месяцев был готов к этой утрате. Еще перед отъездом из Парижа он посетил Дилекту. Она была уже так слаба, что даже не могла радоваться тому, что в образе мадам де Морсоф из «Лилии в долине» он перед всем миром засвидетельствовал свою благодарность к ней. Но все-таки он испытывает ужасный стыд, боль. Он так беззаботно и так весело разъезжал по Италии с этой никчемной Каролиной Марбути в то самое время, когда г-жа де Берни была на смертном одре! А его не было у ее постели, и он не слышал ее последних слов. Быть может, он, ничего не подозревая, шутил и смеялся в каком-нибудь туринском салоне в тот самый час, когда тело женщины, любившей его прежде и больше, чем все другие, предавали земле.