Страница:
Уже через несколько дней Бальзак покидает Париж и уезжает, чтобы посетить ее могилу. Некое предчувствие говорит ему, что закончилась целая эпоха его жизни и что вместе с этой женщиной он похоронил и собственную свою молодость.
XVI. Год перелома
XVII. Сардинские серебряные рудники
XVI. Год перелома
Кончина госпожи де Берни – одна из величайших утрат в жизни Бальзака. Его Избранница, его истинная мать! Она воспитывала его, опекала, она научила его любить и верить в свое призвание, и вот ее нет в живых, она не может уже уберечь его от бед, защитить, ободрить. И пусть у него теперь две возлюбленные – далекая на Украине и близкая на Елисейских полях, он одинок. Никогда в жизни он не был еще так одинок. Нечто новое пробуждается в нем после этой кончины, некое чувство, которого этот самоуверенный, жизнерадостный человек никогда прежде не ведал: страх – таинственный, непостижимый, многоликий страх. Боязнь, что у него не станет сил завершить задуманный им чудовищный труд, боязнь умереть слишком рано, упустить за бесконечной работой настоящую жизнь. «Что сделал я с собой, как и для чего живу я?» – спрашивает себя Бальзак. Он стоит перед зеркалом: седые волосы, целая прядь в уже сильно поредевшей гриве – вот они, следы забот и каждодневной борьбы, злосчастной гонки от книги к книге. Желтые, болезненно-дряблые щеки, двойной подбородок, обрюзгшее тело – вот он, итог бесконечных ночей за плотно сдвинутыми шторами, долгих бдений за рабочим столом, недель, проведенных в им же созданной тюрьме – без воздуха, без движения, без свободы. Семнадцать лет длится эта жизнь, день за днем, месяц за месяцем, – десять тысяч, сто тысяч исписанных страниц, пятьсот тысяч гранок, книги и снова книги, а что достигнуто? Почти ничего, во всяком случае, недостаточно для него, для Бальзака! «Человеческая комедия» – творение, которое должно стать таким же всеобъемлющим и великим, как соборы Франции, – еще только начата. Возведено лишь несколько контрфорсов, еще не выведена сводчатая кровля, еще не поднялась ни одна из стрельчатых башен, которые должны устремиться в небо! Сможет ли он когда-нибудь завершить свой труд? Не отмстится ли ему хищническая разработка собственных богатств, которую он ведет вот уже долгие годы? Уже не раз слышалось ему тихое зловещее потрескивание в раскаленной машине, уже не раз терзали его нежданные приступы головокружения, внезапная усталость, после которой он впадал в мертвый сон. А тут еще появились желудочные спазмы, вызванные злоупотреблением черным будоражущим кофе. Разве не самое время остановиться и жить, как живут все люди? Отдыхать, наслаждаться, позабыть о своем неумолимом творчестве, об этом вечном творчестве, об этом непрестанном созидании – не из кирпичей, а из себя, из собственной плоти и духа, покуда другие, счастливые, беззаботные, впивают жизнь и наслаждаются ею? Кто отблагодарил его за все: за безграничное самопожертвование, за яростное самоотречение, кроме той, умершей? Да и что принесла ему его работа? Немного славы, о нет, пожалуй, много славы. Но зато сколько вокруг ненавистников, сколько злобствующих, сколько ненужных тягот! А кроме того, работа не принесла ему самого важного, существенного, вожделенного – она не принесла свободы и независимости. Семь лет назад он начал все сначала. У него было тогда сто тысяч франков долгу, и он работал за десятерых, за двадцатерых, лишая себя сна, не щадя своих сил. Он написал тридцать романов. Но разве бремя сброшено? Нет, оно стало только в два раза тяжелее. Что ни день, он должен вновь и вновь продавать себя издателям и газетам, карабкаться по винтовой лестнице на пятый этаж к замызганным ростовщикам – должен, дрожа, как вор, убегать от судебных исполнителей. Стоит ли трудиться, если титанический труд не приносит свободы? На тридцать седьмом году жизни, в этот год перелома, Бальзак постигает, что все идет не так, как надо, что он слишком мало наслаждался и всю жизнь отдал работе – тщетной работе, ибо все его пылкие желания так и не исполнились.
«Жить по-иному!» – восклицает он, и внутренний голос призывает его не давать «женщинам издалека» очаровывать себя, а наслаждаться их мягким чувственным телом! Не торчать вечно за письменным столом, а путешествовать, странствовать, чтобы перед усталыми глазами сменялись все новые и новые образы. Надо опьянять наслаждением усталую душу, разорвать каторжные цепи, отшвырнуть их. Довольно лихорадочной гонки и непрестанного стремления вперед – пора вдохнуть благорастворенный воздух праздности! Только бы не состариться преждевременно, не дать превратностям судьбы истерзать себя! Убежать, ускользнуть и прежде всего разбогатеть – как можно быстрее, любым способом, только не беспрерывным писанием, писанием и писанием! Бальзаку тридцать семь лет, и его обуревает неведомая, дерзкая и дикая жажда жизни – жажда, которой он еще никогда не знал.
После первой победы над г-жой Ганской в нем, прежде устремлявшем всю свою страсть лишь на творчество, впервые по-настоящему пробудилась чувственность. Приключение следует за приключением. В этот год он сводит знакомство с большим числом женщин, чем за все предшествующее десятилетие. Наряду с графиней Гвидобони-Висконти маленькая Каролина Марбути, а кроме того, юная бретонская дворянка Элен де Валетт. Некую Луизу он пытается привлечь к себе привычным путем – перепиской. Он становится завсегдатаем роскошных ужинов, где знаменитейшие парижские кокотки, прототипы его Торпилль и Акилины, не скупятся на приманку и ласки.
Глаза его увидали лазурное небо Италии, мозг его несколько недель пребывал в блаженной праздности, и скудной кажется ему работа, которая прежде была для него всем. Путешествовать, жить, наслаждаться – вот что стало теперь жадной мечтой Бальзака. Ему не нужно ни работы, ни славы. Лишь теперь, когда холодная тень коснулась его сердца, в нем впервые прорвалась потребность в радости, ласке, свободе.
К чести графини Гвидобони-Висконти, она понимает эту потребность Бальзака, и, вместо того чтобы цепями из роз приковать к себе своего возлюбленного, она дает ему возможность все под тем же предлогом отправиться вторично в Италию. Графиня знает, что в Париже у него нет спасения от кредиторов. Судебные исполнители, которые месяцами тщетно искали его на Рю Кассини, разнюхали, наконец, тайну квартиры на Рю де Батай, и Бальзаку приходится перебраться в меблированные комнаты на Рю де Прованс. Там уже тоже рыщут, разыскивая его, вездесущие рассыльные из суда, и графиня видит, как он измучен, как он устал от этой вечной борьбы. Она понимает, что затравленному Бальзаку необходима хоть самая короткая передышка. Она не школит его, не досаждает ему ревностью, она дарит ему то, в чем этот неисцелимый больной нуждается куда больше, чем в самых лучших, в самых благих советах: она дарит ему возможность несколько месяцев побыть наедине с самим собой, почувствовать себя свободным и беззаботным.
Графа снова побуждают уполномочить Бальзака окончательно урегулировать финансовые дела семьи Висконти, и 12 февраля 1837 года писатель переезжает Альпы, на этот раз в одиночестве, ибо он уже давно устал от чрезмерной назойливости мадам Марбути. А Теофиль Готье, который намеревался сопровождать его, вынужден в последнюю минуту отказаться от поездки. Только шесть дней, проведенные в почтовой карете, поездка через Тессин, мимо панорамы божественных пейзажей – и все заботы растаяли в солнечной лазури! Гениально восприимчивый и впечатлительный Бальзак столь же гениально легко умеет забывать обо всем на свете. И, разумеется, он начисто забыл о долгах и заботах, об обязательствах и неприятностях в тот самый миг, как он вышел из кареты у подъезда миланской гостиницы «Прекрасная Венеция». Да, здесь он не тот, что дома! Ведь на чужбине он больше не г-н Оноре де Бальзак, обязанный по приговору суда и под угрозой заточения в долговую тюрьму уплатить столько-то и столько-то франков тут и столько-то и столько-то – там. Он не вечный должник, вынужденный ускользать через черный ход, когда с парадного к нему стучатся рассыльные из суда. Здесь он знаменитый писатель, о чьем приезде почтительно сообщают газеты, и не проходит и двух часов, как он уже сенсация всего города.
Графиня Маффеи отправляется с ним на прогулку. В ложе князя Порциа он с сестрой князя, графиней Сансевериной, присутствует на спектакле в театре «Ла Скаля». Княгиня Бельджойозо и маркиза Тривульцио приглашают его к себе. Все прославленные, громкие, увековеченные в истории фамилии Италии преклоняются перед его именем, и австрийские военные власти балуют его ничуть не меньше. Губернатор приглашает его отобедать, командующий войсками отдает себя в его распоряжение; первый скульптор Милана, Путинатти, добивается, как чести, дозволения изваять с него статуэтку, и Бальзак презентует ее отнюдь не г-же Ганской, а графу Висконти. Юный князь Порциа осыпает его подарками и подчиняется его желаниям и велениям. Можно представить себе гордость и счастье Бальзака, неисцелимого плебея, когда в ответ на просьбы доподлинных князей и княгинь он ставит свою подпись в альбомах миланской знати, а не на векселях и долговых обязательствах, как то было в Париже.
Куда сдержанней ведут себя литераторы, которых несколько уязвляет культ чужеземца и имена которых знакомы Бальзаку разве понаслышке. Встреча с Мандзони49 протекает не совсем удачно. Автор «Отца Горио» беседует с творцом «Обрученных» (поскольку он не читал этого шедевра) лишь о самом себе. Впрочем, за всеми осмотрами достопримечательностей, визитами и празднествами Бальзак отнюдь не забывает о цели, ради которой он приехал. Он должен урегулировать дело о наследстве графа Висконти, и поскольку писатель знает толк в финансах, – разумеется, если речь идет не о собственных его деньгах, – ему удается урегулировать все самым желательным образом. И так как на этот раз ему все улыбается, то он вынужден – и именно для завершения своих хлопот – отправиться в Венецию. Тот самый город, который он мечтал посетить сперва с герцогиней де Кастри, потом с г-жой Ганской, – город его «Фачино Кане» – призывает его теперь.
Первый день приносит разочарование. Венеция лишена красок. Она в тумане, идет дождь, падает снег. Но с первым же проблеском солнца в Бальзаке пробуждается вся его творческая страстность. Он наделен единственной в своем роде способностью воспринимать и впитывать новые впечатления. И сейчас он ходит повсюду и видит все: музеи, церкви, дворцы, театры, и ничто так не доказывает его великолепное умение вживаться в окружающую обстановку, как то, что за несколько мимолетных дней он впитал в себя атмосферу, историю, обычаи, душу города. Всего только девять суток проводит Бальзак в Венеции, половину из них он посвящает делам и визитам. И все-таки, хотя о Венеции написаны тысячи романов и десятки тысяч новелл, ни один писатель – ни Байрон, ни Гёте, ни Стендаль, ни д'Аннунцио – не изобразил Венецию с такой ослепительной и проникновенной силой, как Бальзак в своей новелле «Массимилла Дони», в новелле, которая является одним из совершеннейших образцов литературного истолкования музыки. Непостижимо, как мог беглый взор схватить самое существенное, как мог человек, который знал лишь несколько слов по-итальянски, найти такое образное и обобщенное выражение, чтобы передать возвышенную чувственность Италии. Вновь и вновь убеждаемся мы в том, что для Бальзака «смотреть» означало проникать, познавать не изучая; познавать как бы посредством магии.
Эта неделя в Венеции, которую позднее он так замечательно увековечил в своей новелле, была кульминационной точкой его итальянского путешествия. Он возвращается снова в Милан, но здесь его ждет уже гораздо более холодная встреча. Оказывается, на одном из приемов в Венеции он, будучи в прекрасном настроении, добродушно и легкомысленно наболтал с три короба всякой чепухи. Да еще по скверной своей привычке, которая и в Вене произвела неприятное впечатление, он слишком уж много говорил о презренном металле, о своих гонорарах и долгах и, что было уж совсем нетактично, пренебрежительно отозвался о Ламартине и о Мандзони. Кто-то из присутствующих писателей поспешил немедленно сообщить непочтительный отзыв Бальзака о Мандзони в миланскую газету. И миланцам не понравилось то, что писатель так плохо отплатил им за гостеприимство. Поэтому Бальзак счел нужным как можно скорей уехать из Милана. Однако после первой неудачи его ожидает вторая.
В Генуе, откуда он намеревался проехать через Ривьеру в Ниццу, власти, опасающиеся какой-то эпидемии, задерживают его в карантине. Это как будто лишь мелкая неприятность, но из нее разовьется другая, и при этом куда более серьезная. Мы не знаем, почему он изменил свое намерение и направился не в Париж, а в Ливорно и оттуда во Флоренцию. Только 3 мая, после почти трехмесячного отсутствия, Бальзак возвращается в Париж. Целых три месяца он, впервые в жизни, не написал ни единой строчки, не читал корректур, не прикасался к перу. Он вкушал только радость бытия, он впитывал впечатления и наслаждался жизнью.
Дилижанс приближался к парижской заставе. Роковое мгновение наступило. Бальзак знает, что ждет его после недель «блаженного ничегонеделания». Он знает, что стопы неоплаченных счетов громоздятся на письменном его столе, что у него описали тильбюри и все, что только было возможно; что он все еще не закончил «Банкирский дом Нусингена» и «Выдающуюся женщину», за которые уже получил аванс, что пятьдесят тысяч франков, которые перед его отъездом ему обещал его новый издатель Боэн, все равно не попадут ему в руки. Но и это еще не все. После банкротства Верде, его прежнего издателя, оказались опротестованными и векселя, легкомысленно выданные Бальзаком; и кредиторы настаивают на аресте. Если его только сумеют изловить, то Бальзак, вчерашний гость принцев, князей и маркизов, угодит в долговую тюрьму.
Поэтому самое главное – стать неуловимым.
У Бальзака теперь три квартиры: одна на Рю Кассини, покамест еще на его имя, но ему удалось вывезти из нее мебель; вторая – на Рю де Батай, на имя мнимой вдовы Дюран и, наконец, еще третья – временное убежище на Рю де Прованс.
Но подобно тому как после пятнадцати лет войн австрийские и прусские войска изучили тактику Наполеона, так кредиторы изучили, наконец, все уловки Бальзака. Никакие пароли и отзывы уже не служат ему защитой, и Бальзаку, владельцу трех квартир, фактически негде приклонить голову. Знаменитейший писатель Франции вынужден прятаться, как беглый каторжник, и он охотно променял бы свою громкую славу, от которой он так щедро вкусил в Италии, на абсолютную безвестность. Даже бежать к преданной чете, к супругам Карро, во Фрапель, где к его услугам всегда комната, и то слишком опасно. Еще прежде, чем он влезет в дилижанс, властям предержащим уже станет известно о скором его прибытии. В отчаянии обращается он к своему прежнему секретарю по «Кроник де Пари», к молодому графу Беллуа, и умоляет его предоставить ему «комнату, местонахождение которой должно оставаться в полной тайне, хлеб и воду, немного салата с бараниной да чернильницу и постель».
Никаких шелковых занавесей, никаких парчовых диванов, никаких перочинных ножичков с золотой насечкой, никаких тростей с набалдашником из кости носорога стоимостью в семьсот франков. Лишь стол для работы да постель для сна. Стрелки часов переставлены на пятнадцать лет назад, к временам мансарды на улице Ледигьер.
Но по каким-то причинам Беллуа не может предоставить ему убежище. И в это страшное мгновение его снова спасает верная подруга, графиня Гвидобони-Висконти.
Графиня несравненно отважнее г-жи Ганской, которая и в пятьдесят лет все еще будет бояться того, «что скажет свет». Она поселяет своего возлюбленного в собственной квартире на Елисейских полях, 54, и он вынужден подчиниться монастырскому режиму. Он не смеет выходить из дому, он не должен показываться гостям и знакомым, и, лишь соблюдая величайшую осторожность, он может, прячась за тяжелыми портьерами, бросить взгляд на парижскую весну. Но монашеская келья не пугает Бальзака, в особенности когда в нее ведет дверь прямо из спальни его прекрасной возлюбленной. С необычайным жаром набрасывается Бальзак на работу. Меньше чем за два месяца заканчивает он «Банкирский дом Нусингена», «Выдающуюся женщину», последние «Озорные рассказы» и пишет вчерне новеллу «Гамбара». Едва ли еще когда-либо неоплаченные векселя и назойливые кредиторы оказывали более вдохновляющее воздействие на продуктивность литературного творчества; и, по-видимому, Бальзак, для которого заботы и долги существуют только, пока они его допекают, продолжал бы и дальше творить в наилучшем расположении духа. Ио однажды судебные исполнители постучались у дверей этого неприкосновенного убежища. Как всегда, Самсона предала Далила. Одна из предшественниц графини Висконти, быть может не взятая вторично в Италию Каролина Марбути, из зависти к сопернице, которая держит такого постояльца в своем семейном доме, сообщила в полицию о местопребывании Бальзака. И вот судебные исполнители вторгаются в салон графини Висконти и ставят перед писателем ужасную альтернативу – либо немедленная уплата долга, либо переезд в долговую тюрьму. И снова его спасает великодушие графини Висконти. Графиня отнюдь не богата, но она тут же уплачивает долг, и судейские вынуждены убраться восвояси. Однако, к досаде Бальзака, выкуп возлюбленного не остается тайной.
Из «Судебной газеты» эта щекотливая подробность просачивается и в другие газеты, и Бальзак, который все еще продолжает бессмысленную игру и старается представить себя г-же Ганской через тысячу разъединяющих миль несчастным и одиноким, вынужден сообщить ей:
«Субъекты, которые обязаны отводить должников в тюрьму, разыскали меня. Я пал жертвой предательства, и мне больно, что я скомпрометировал хозяев, столь великодушно предоставивших мне убежище. Не желая идти в тюрьму, я должен был, не сходя с места, заплатить долги по делу Верде и был вынужден обременить моих друзей, которые сами предложили мне деньги».
Естественно, он не рискнул назвать своей ревнивой корреспондентке имени своей спасительницы. В отношениях Бальзака и графини Висконти мужество и великодушие были только на ее стороне.
Женщины всегда спасают Бальзака от величайших бедствий. Теперь, когда долги – по крайней мере самые неотложные – уплачены, он может с поднятой головой и ни от кого не прячась вернуться в свое давнишнее убежище, туда, где он привык работать. Он может вернуться к Маргоннам, в любимую Турень. Там никто не докучает ему своей назойливостью, да и пребывание у друзей ничего ему не стоит.
И снова, как бы в ответ на все тяготы, хлопоты и жизненные передряги, он создает шедевр – «Цезарь Бирото». Да и какой сюжет мог бы прийтись ему больше по душе, ему, только что спасенному от долговой тюрьмы, чем одиссея должника, который против собственной воли, из одного легковерия, запутывается в спекуляциях и подвергается затем травле, мучениям и оскорблениям со стороны бесчисленных адвокатов, кредиторов и судейских?
Все, что в последние годы Бальзак испытал на собственной шкуре – напрасные обивания порогов в поисках кредита, измену друзей, неумолимую власть векселя и долговой расписки, сатанинскую злобу денег, которые мстят каждому, кто не служит им всей душой, – все воплотилось в великом буржуазном эпосе. В эпосе о той среде, которую не изобразил еще никто во всей французской литературе.
История совершенно заурядного банкротства, постигшего мелкого буржуа, резко контрастирует с грандиозными и нередко гиперболизированными событиями, описанными в романах Бальзака, и сообщает еще большую правдивость и полноту тому миру, который изображен в «Человеческой комедии».
Так еще раз удается ему перевоплотить в великолепные образы все, что еще вчера его угнетало.
Свободный, радостный и поздоровевший, Бальзак возвращается осенью в Париж.
«Жить по-иному!» – восклицает он, и внутренний голос призывает его не давать «женщинам издалека» очаровывать себя, а наслаждаться их мягким чувственным телом! Не торчать вечно за письменным столом, а путешествовать, странствовать, чтобы перед усталыми глазами сменялись все новые и новые образы. Надо опьянять наслаждением усталую душу, разорвать каторжные цепи, отшвырнуть их. Довольно лихорадочной гонки и непрестанного стремления вперед – пора вдохнуть благорастворенный воздух праздности! Только бы не состариться преждевременно, не дать превратностям судьбы истерзать себя! Убежать, ускользнуть и прежде всего разбогатеть – как можно быстрее, любым способом, только не беспрерывным писанием, писанием и писанием! Бальзаку тридцать семь лет, и его обуревает неведомая, дерзкая и дикая жажда жизни – жажда, которой он еще никогда не знал.
После первой победы над г-жой Ганской в нем, прежде устремлявшем всю свою страсть лишь на творчество, впервые по-настоящему пробудилась чувственность. Приключение следует за приключением. В этот год он сводит знакомство с большим числом женщин, чем за все предшествующее десятилетие. Наряду с графиней Гвидобони-Висконти маленькая Каролина Марбути, а кроме того, юная бретонская дворянка Элен де Валетт. Некую Луизу он пытается привлечь к себе привычным путем – перепиской. Он становится завсегдатаем роскошных ужинов, где знаменитейшие парижские кокотки, прототипы его Торпилль и Акилины, не скупятся на приманку и ласки.
Глаза его увидали лазурное небо Италии, мозг его несколько недель пребывал в блаженной праздности, и скудной кажется ему работа, которая прежде была для него всем. Путешествовать, жить, наслаждаться – вот что стало теперь жадной мечтой Бальзака. Ему не нужно ни работы, ни славы. Лишь теперь, когда холодная тень коснулась его сердца, в нем впервые прорвалась потребность в радости, ласке, свободе.
К чести графини Гвидобони-Висконти, она понимает эту потребность Бальзака, и, вместо того чтобы цепями из роз приковать к себе своего возлюбленного, она дает ему возможность все под тем же предлогом отправиться вторично в Италию. Графиня знает, что в Париже у него нет спасения от кредиторов. Судебные исполнители, которые месяцами тщетно искали его на Рю Кассини, разнюхали, наконец, тайну квартиры на Рю де Батай, и Бальзаку приходится перебраться в меблированные комнаты на Рю де Прованс. Там уже тоже рыщут, разыскивая его, вездесущие рассыльные из суда, и графиня видит, как он измучен, как он устал от этой вечной борьбы. Она понимает, что затравленному Бальзаку необходима хоть самая короткая передышка. Она не школит его, не досаждает ему ревностью, она дарит ему то, в чем этот неисцелимый больной нуждается куда больше, чем в самых лучших, в самых благих советах: она дарит ему возможность несколько месяцев побыть наедине с самим собой, почувствовать себя свободным и беззаботным.
Графа снова побуждают уполномочить Бальзака окончательно урегулировать финансовые дела семьи Висконти, и 12 февраля 1837 года писатель переезжает Альпы, на этот раз в одиночестве, ибо он уже давно устал от чрезмерной назойливости мадам Марбути. А Теофиль Готье, который намеревался сопровождать его, вынужден в последнюю минуту отказаться от поездки. Только шесть дней, проведенные в почтовой карете, поездка через Тессин, мимо панорамы божественных пейзажей – и все заботы растаяли в солнечной лазури! Гениально восприимчивый и впечатлительный Бальзак столь же гениально легко умеет забывать обо всем на свете. И, разумеется, он начисто забыл о долгах и заботах, об обязательствах и неприятностях в тот самый миг, как он вышел из кареты у подъезда миланской гостиницы «Прекрасная Венеция». Да, здесь он не тот, что дома! Ведь на чужбине он больше не г-н Оноре де Бальзак, обязанный по приговору суда и под угрозой заточения в долговую тюрьму уплатить столько-то и столько-то франков тут и столько-то и столько-то – там. Он не вечный должник, вынужденный ускользать через черный ход, когда с парадного к нему стучатся рассыльные из суда. Здесь он знаменитый писатель, о чьем приезде почтительно сообщают газеты, и не проходит и двух часов, как он уже сенсация всего города.
Графиня Маффеи отправляется с ним на прогулку. В ложе князя Порциа он с сестрой князя, графиней Сансевериной, присутствует на спектакле в театре «Ла Скаля». Княгиня Бельджойозо и маркиза Тривульцио приглашают его к себе. Все прославленные, громкие, увековеченные в истории фамилии Италии преклоняются перед его именем, и австрийские военные власти балуют его ничуть не меньше. Губернатор приглашает его отобедать, командующий войсками отдает себя в его распоряжение; первый скульптор Милана, Путинатти, добивается, как чести, дозволения изваять с него статуэтку, и Бальзак презентует ее отнюдь не г-же Ганской, а графу Висконти. Юный князь Порциа осыпает его подарками и подчиняется его желаниям и велениям. Можно представить себе гордость и счастье Бальзака, неисцелимого плебея, когда в ответ на просьбы доподлинных князей и княгинь он ставит свою подпись в альбомах миланской знати, а не на векселях и долговых обязательствах, как то было в Париже.
Куда сдержанней ведут себя литераторы, которых несколько уязвляет культ чужеземца и имена которых знакомы Бальзаку разве понаслышке. Встреча с Мандзони49 протекает не совсем удачно. Автор «Отца Горио» беседует с творцом «Обрученных» (поскольку он не читал этого шедевра) лишь о самом себе. Впрочем, за всеми осмотрами достопримечательностей, визитами и празднествами Бальзак отнюдь не забывает о цели, ради которой он приехал. Он должен урегулировать дело о наследстве графа Висконти, и поскольку писатель знает толк в финансах, – разумеется, если речь идет не о собственных его деньгах, – ему удается урегулировать все самым желательным образом. И так как на этот раз ему все улыбается, то он вынужден – и именно для завершения своих хлопот – отправиться в Венецию. Тот самый город, который он мечтал посетить сперва с герцогиней де Кастри, потом с г-жой Ганской, – город его «Фачино Кане» – призывает его теперь.
Первый день приносит разочарование. Венеция лишена красок. Она в тумане, идет дождь, падает снег. Но с первым же проблеском солнца в Бальзаке пробуждается вся его творческая страстность. Он наделен единственной в своем роде способностью воспринимать и впитывать новые впечатления. И сейчас он ходит повсюду и видит все: музеи, церкви, дворцы, театры, и ничто так не доказывает его великолепное умение вживаться в окружающую обстановку, как то, что за несколько мимолетных дней он впитал в себя атмосферу, историю, обычаи, душу города. Всего только девять суток проводит Бальзак в Венеции, половину из них он посвящает делам и визитам. И все-таки, хотя о Венеции написаны тысячи романов и десятки тысяч новелл, ни один писатель – ни Байрон, ни Гёте, ни Стендаль, ни д'Аннунцио – не изобразил Венецию с такой ослепительной и проникновенной силой, как Бальзак в своей новелле «Массимилла Дони», в новелле, которая является одним из совершеннейших образцов литературного истолкования музыки. Непостижимо, как мог беглый взор схватить самое существенное, как мог человек, который знал лишь несколько слов по-итальянски, найти такое образное и обобщенное выражение, чтобы передать возвышенную чувственность Италии. Вновь и вновь убеждаемся мы в том, что для Бальзака «смотреть» означало проникать, познавать не изучая; познавать как бы посредством магии.
Эта неделя в Венеции, которую позднее он так замечательно увековечил в своей новелле, была кульминационной точкой его итальянского путешествия. Он возвращается снова в Милан, но здесь его ждет уже гораздо более холодная встреча. Оказывается, на одном из приемов в Венеции он, будучи в прекрасном настроении, добродушно и легкомысленно наболтал с три короба всякой чепухи. Да еще по скверной своей привычке, которая и в Вене произвела неприятное впечатление, он слишком уж много говорил о презренном металле, о своих гонорарах и долгах и, что было уж совсем нетактично, пренебрежительно отозвался о Ламартине и о Мандзони. Кто-то из присутствующих писателей поспешил немедленно сообщить непочтительный отзыв Бальзака о Мандзони в миланскую газету. И миланцам не понравилось то, что писатель так плохо отплатил им за гостеприимство. Поэтому Бальзак счел нужным как можно скорей уехать из Милана. Однако после первой неудачи его ожидает вторая.
В Генуе, откуда он намеревался проехать через Ривьеру в Ниццу, власти, опасающиеся какой-то эпидемии, задерживают его в карантине. Это как будто лишь мелкая неприятность, но из нее разовьется другая, и при этом куда более серьезная. Мы не знаем, почему он изменил свое намерение и направился не в Париж, а в Ливорно и оттуда во Флоренцию. Только 3 мая, после почти трехмесячного отсутствия, Бальзак возвращается в Париж. Целых три месяца он, впервые в жизни, не написал ни единой строчки, не читал корректур, не прикасался к перу. Он вкушал только радость бытия, он впитывал впечатления и наслаждался жизнью.
Дилижанс приближался к парижской заставе. Роковое мгновение наступило. Бальзак знает, что ждет его после недель «блаженного ничегонеделания». Он знает, что стопы неоплаченных счетов громоздятся на письменном его столе, что у него описали тильбюри и все, что только было возможно; что он все еще не закончил «Банкирский дом Нусингена» и «Выдающуюся женщину», за которые уже получил аванс, что пятьдесят тысяч франков, которые перед его отъездом ему обещал его новый издатель Боэн, все равно не попадут ему в руки. Но и это еще не все. После банкротства Верде, его прежнего издателя, оказались опротестованными и векселя, легкомысленно выданные Бальзаком; и кредиторы настаивают на аресте. Если его только сумеют изловить, то Бальзак, вчерашний гость принцев, князей и маркизов, угодит в долговую тюрьму.
Поэтому самое главное – стать неуловимым.
У Бальзака теперь три квартиры: одна на Рю Кассини, покамест еще на его имя, но ему удалось вывезти из нее мебель; вторая – на Рю де Батай, на имя мнимой вдовы Дюран и, наконец, еще третья – временное убежище на Рю де Прованс.
Но подобно тому как после пятнадцати лет войн австрийские и прусские войска изучили тактику Наполеона, так кредиторы изучили, наконец, все уловки Бальзака. Никакие пароли и отзывы уже не служат ему защитой, и Бальзаку, владельцу трех квартир, фактически негде приклонить голову. Знаменитейший писатель Франции вынужден прятаться, как беглый каторжник, и он охотно променял бы свою громкую славу, от которой он так щедро вкусил в Италии, на абсолютную безвестность. Даже бежать к преданной чете, к супругам Карро, во Фрапель, где к его услугам всегда комната, и то слишком опасно. Еще прежде, чем он влезет в дилижанс, властям предержащим уже станет известно о скором его прибытии. В отчаянии обращается он к своему прежнему секретарю по «Кроник де Пари», к молодому графу Беллуа, и умоляет его предоставить ему «комнату, местонахождение которой должно оставаться в полной тайне, хлеб и воду, немного салата с бараниной да чернильницу и постель».
Никаких шелковых занавесей, никаких парчовых диванов, никаких перочинных ножичков с золотой насечкой, никаких тростей с набалдашником из кости носорога стоимостью в семьсот франков. Лишь стол для работы да постель для сна. Стрелки часов переставлены на пятнадцать лет назад, к временам мансарды на улице Ледигьер.
Но по каким-то причинам Беллуа не может предоставить ему убежище. И в это страшное мгновение его снова спасает верная подруга, графиня Гвидобони-Висконти.
Графиня несравненно отважнее г-жи Ганской, которая и в пятьдесят лет все еще будет бояться того, «что скажет свет». Она поселяет своего возлюбленного в собственной квартире на Елисейских полях, 54, и он вынужден подчиниться монастырскому режиму. Он не смеет выходить из дому, он не должен показываться гостям и знакомым, и, лишь соблюдая величайшую осторожность, он может, прячась за тяжелыми портьерами, бросить взгляд на парижскую весну. Но монашеская келья не пугает Бальзака, в особенности когда в нее ведет дверь прямо из спальни его прекрасной возлюбленной. С необычайным жаром набрасывается Бальзак на работу. Меньше чем за два месяца заканчивает он «Банкирский дом Нусингена», «Выдающуюся женщину», последние «Озорные рассказы» и пишет вчерне новеллу «Гамбара». Едва ли еще когда-либо неоплаченные векселя и назойливые кредиторы оказывали более вдохновляющее воздействие на продуктивность литературного творчества; и, по-видимому, Бальзак, для которого заботы и долги существуют только, пока они его допекают, продолжал бы и дальше творить в наилучшем расположении духа. Ио однажды судебные исполнители постучались у дверей этого неприкосновенного убежища. Как всегда, Самсона предала Далила. Одна из предшественниц графини Висконти, быть может не взятая вторично в Италию Каролина Марбути, из зависти к сопернице, которая держит такого постояльца в своем семейном доме, сообщила в полицию о местопребывании Бальзака. И вот судебные исполнители вторгаются в салон графини Висконти и ставят перед писателем ужасную альтернативу – либо немедленная уплата долга, либо переезд в долговую тюрьму. И снова его спасает великодушие графини Висконти. Графиня отнюдь не богата, но она тут же уплачивает долг, и судейские вынуждены убраться восвояси. Однако, к досаде Бальзака, выкуп возлюбленного не остается тайной.
Из «Судебной газеты» эта щекотливая подробность просачивается и в другие газеты, и Бальзак, который все еще продолжает бессмысленную игру и старается представить себя г-же Ганской через тысячу разъединяющих миль несчастным и одиноким, вынужден сообщить ей:
«Субъекты, которые обязаны отводить должников в тюрьму, разыскали меня. Я пал жертвой предательства, и мне больно, что я скомпрометировал хозяев, столь великодушно предоставивших мне убежище. Не желая идти в тюрьму, я должен был, не сходя с места, заплатить долги по делу Верде и был вынужден обременить моих друзей, которые сами предложили мне деньги».
Естественно, он не рискнул назвать своей ревнивой корреспондентке имени своей спасительницы. В отношениях Бальзака и графини Висконти мужество и великодушие были только на ее стороне.
Женщины всегда спасают Бальзака от величайших бедствий. Теперь, когда долги – по крайней мере самые неотложные – уплачены, он может с поднятой головой и ни от кого не прячась вернуться в свое давнишнее убежище, туда, где он привык работать. Он может вернуться к Маргоннам, в любимую Турень. Там никто не докучает ему своей назойливостью, да и пребывание у друзей ничего ему не стоит.
И снова, как бы в ответ на все тяготы, хлопоты и жизненные передряги, он создает шедевр – «Цезарь Бирото». Да и какой сюжет мог бы прийтись ему больше по душе, ему, только что спасенному от долговой тюрьмы, чем одиссея должника, который против собственной воли, из одного легковерия, запутывается в спекуляциях и подвергается затем травле, мучениям и оскорблениям со стороны бесчисленных адвокатов, кредиторов и судейских?
Все, что в последние годы Бальзак испытал на собственной шкуре – напрасные обивания порогов в поисках кредита, измену друзей, неумолимую власть векселя и долговой расписки, сатанинскую злобу денег, которые мстят каждому, кто не служит им всей душой, – все воплотилось в великом буржуазном эпосе. В эпосе о той среде, которую не изобразил еще никто во всей французской литературе.
История совершенно заурядного банкротства, постигшего мелкого буржуа, резко контрастирует с грандиозными и нередко гиперболизированными событиями, описанными в романах Бальзака, и сообщает еще большую правдивость и полноту тому миру, который изображен в «Человеческой комедии».
Так еще раз удается ему перевоплотить в великолепные образы все, что еще вчера его угнетало.
Свободный, радостный и поздоровевший, Бальзак возвращается осенью в Париж.
XVII. Сардинские серебряные рудники
Годы 1836 и 1837 были тяжелыми, катастрофическими годами в жизни Бальзака. И если бы к нему вообще была применима обычная мера, то 1838 год непременно должен был принести перелом.
Летом графиня Висконти покрыла его самые неотложные долги. За «Цезаря Бирото», которого он написал в течение двух месяцев, его вознаградили весьма щедро. Писатель никогда еще не получал столь высокого гонорара. Двадцать тысяч франков наличными уплатили ему за одно только право опубликовать роман в газете. В ту пору, когда деньги были гораздо дороже, а налогов и вовсе не было, двадцать тысяч франков были поистине огромной суммой. Бальзак котируется так высоко, что, если учесть его беспримерную трудоспособность и огромный запас еще не опубликованных материалов, он легко мог бы заработать от шестидесяти до ста тысяч франков в год. Живя вполне комфортабельно и работая без всякой спешки, он прекрасно может в течение двух лет освободиться от всех долгов. Едва ли была у него когда-либо лучшая возможность, чем теперь, чтобы ввести, наконец, сваю жизнь в колею. Романы его с каждым годом становятся доходнее, готовится к печати большое собрание его сочинений, и прославленное имя Бальзака становится именем европейским.
Но такова уж его природа. Он вовсе не жаждет порядка. И именно тогда, когда небеса начинают проясняться, он, из чувства, быть может неосознанного, но извечно ему свойственного, из чувства противоречия, ухитряется навлечь на себя новые бури. Корабль его уже готов войти в мирную гавань, но тут он меняет курс и устремляется опять в бушующее море. Именно в тот самый год, когда жизнь его как будто начинает упорядочиваться, он окончательно расстраивает ее двумя чудовищными сумасбродствами.
Сумасбродства Бальзака обладают одной типичной для него особенностью, а именно – истоки их всегда совершенно разумны. Все его предприятия построены на реальных, здоровых и ясных наблюдениях. В основе их лежит правильный и точный расчет. Печатня и наборный цех были, как доказали преемники Бальзака, весьма доходным предприятием. «Кроник де Пари», издаваемая столь блестящими сотрудниками, могла бы стать одной из влиятельнейших парижских газет. Но все дела, а часто и книги Бальзака портит одно роковое обстоятельство – нетерпеливый до страсти и страстный от нетерпения, он сразу же все доводит до крайности и никогда не в силах удержаться в разумных границах. Довести все до размеров грандиозного – эта величайшая сила Бальзака, проявляющаяся в его романах, становится роковой, как только он переходит к практическим начинаниям, как только поэт вступает в мир трезвых, а порою и мелочных расчетов.
Новое предприятие Бальзака в основе своей тоже логично. Оно возникло в результате честного и вполне понятного стремления художника обеспечить себе, наконец, вожделенный покой. Годами влечет его извечная мечта всех творческих натур: скромный, уединенный домик на лоне природы, где, не тревожимый никем, поэт может всецело предаться осуществлению своей сокровенной задачи, – словом, нечто вроде виллы Делис Вольтера, Монморанси Жан Жака, Воклюза Петрарки. Париж был хорош для художника в его юные годы, пока он мог жить там, еще неизвестный и незаметный, наблюдая за окружающей жизнью. Теперь же, когда наблюдают за ним самим, когда каждая мелкая подробность его частной жизни становится достоянием прессы, когда журналисты и кредиторы вырывают друг у друга ручку звонка на дверях его квартиры, Бальзак чувствует, что его личная свобода стеснена, что его творческая сосредоточенность нарушена. Итак, стоит ли продолжать жить в Париже?
Прошли времена, когда он вынужден был обивать пороги редакций. Подобно королям Франции, которые управляют страной из Блуа и Версаля, он тоже может господствовать над прессой и публикой из своего приятного далека. А кроме того, он устал каждое лето гостить то у Маргоннов, то у Карро, то у разных других друзей. Как любому крестьянину, как любому рантье, Бальзаку хочется (ведь ему уже тридцать восемь!) иметь собственный скромный маленький домик. Давным-давно собирался он приобрести такой сельский дом, «Ла Гренадьер» в Турени, постоянно там жить и работать, не отказываясь, впрочем, и от своей парижской квартиры. Но ему ни разу еще не удавалось наскрести необходимые средства. Теперь же Бальзак стал бережлив и изменяет прежнее свое решение (кстати сказать, все его самые безумные эксперименты всегда начинаются с попытки сократить свой бюджет). Стоит ли иметь дачу на лоне природы и при этом квартиру в Париже? Не лучше ли, не дешевле ли подыскать себе домик где-нибудь в окрестностях Парижа, в какой-нибудь живописной сельской местности, и жить там круглый год, вдали от докучных притязаний столичных обитателей? А в то же время он будет находиться достаточно близко к Парижу и иметь возможность в любое мгновение съездить туда по делам или развлечься.
Бальзаку не надо долго напрягать свою память, чтобы найти подходящее место. Память у него поистине демоническая, и до конца дней своих помнит он о каждом холме и о каждом строении, которые хотя бы на миг приковали к себе его внимание. Он много раз ездил в Версаль – сперва к герцогине д'Абрантес, потом к графине Висконти – и тогда-то ему и приглянулась долина вокруг Севра и Вилль д'Авре. Здесь, как ему кажется, можно обрести «свежую тень, аромат и зелень швейцарской долины». Как чудесно после утомительной работы глядеть с холмов на серебряную, извивающуюся как змея Сену, на широкую панораму, а вокруг тебя только виноградники, сады и поля! И при том он будет рядом с Парижем, с этим Парижем, стать властелином которого он некогда поклялся. Построить загородный домик без всякой роскоши, домик, как бы созданный для работы, и к тому же недорогой. И забыть раз навсегда о ежеквартальных взносах арендной платы.
Летом графиня Висконти покрыла его самые неотложные долги. За «Цезаря Бирото», которого он написал в течение двух месяцев, его вознаградили весьма щедро. Писатель никогда еще не получал столь высокого гонорара. Двадцать тысяч франков наличными уплатили ему за одно только право опубликовать роман в газете. В ту пору, когда деньги были гораздо дороже, а налогов и вовсе не было, двадцать тысяч франков были поистине огромной суммой. Бальзак котируется так высоко, что, если учесть его беспримерную трудоспособность и огромный запас еще не опубликованных материалов, он легко мог бы заработать от шестидесяти до ста тысяч франков в год. Живя вполне комфортабельно и работая без всякой спешки, он прекрасно может в течение двух лет освободиться от всех долгов. Едва ли была у него когда-либо лучшая возможность, чем теперь, чтобы ввести, наконец, сваю жизнь в колею. Романы его с каждым годом становятся доходнее, готовится к печати большое собрание его сочинений, и прославленное имя Бальзака становится именем европейским.
Но такова уж его природа. Он вовсе не жаждет порядка. И именно тогда, когда небеса начинают проясняться, он, из чувства, быть может неосознанного, но извечно ему свойственного, из чувства противоречия, ухитряется навлечь на себя новые бури. Корабль его уже готов войти в мирную гавань, но тут он меняет курс и устремляется опять в бушующее море. Именно в тот самый год, когда жизнь его как будто начинает упорядочиваться, он окончательно расстраивает ее двумя чудовищными сумасбродствами.
Сумасбродства Бальзака обладают одной типичной для него особенностью, а именно – истоки их всегда совершенно разумны. Все его предприятия построены на реальных, здоровых и ясных наблюдениях. В основе их лежит правильный и точный расчет. Печатня и наборный цех были, как доказали преемники Бальзака, весьма доходным предприятием. «Кроник де Пари», издаваемая столь блестящими сотрудниками, могла бы стать одной из влиятельнейших парижских газет. Но все дела, а часто и книги Бальзака портит одно роковое обстоятельство – нетерпеливый до страсти и страстный от нетерпения, он сразу же все доводит до крайности и никогда не в силах удержаться в разумных границах. Довести все до размеров грандиозного – эта величайшая сила Бальзака, проявляющаяся в его романах, становится роковой, как только он переходит к практическим начинаниям, как только поэт вступает в мир трезвых, а порою и мелочных расчетов.
Новое предприятие Бальзака в основе своей тоже логично. Оно возникло в результате честного и вполне понятного стремления художника обеспечить себе, наконец, вожделенный покой. Годами влечет его извечная мечта всех творческих натур: скромный, уединенный домик на лоне природы, где, не тревожимый никем, поэт может всецело предаться осуществлению своей сокровенной задачи, – словом, нечто вроде виллы Делис Вольтера, Монморанси Жан Жака, Воклюза Петрарки. Париж был хорош для художника в его юные годы, пока он мог жить там, еще неизвестный и незаметный, наблюдая за окружающей жизнью. Теперь же, когда наблюдают за ним самим, когда каждая мелкая подробность его частной жизни становится достоянием прессы, когда журналисты и кредиторы вырывают друг у друга ручку звонка на дверях его квартиры, Бальзак чувствует, что его личная свобода стеснена, что его творческая сосредоточенность нарушена. Итак, стоит ли продолжать жить в Париже?
Прошли времена, когда он вынужден был обивать пороги редакций. Подобно королям Франции, которые управляют страной из Блуа и Версаля, он тоже может господствовать над прессой и публикой из своего приятного далека. А кроме того, он устал каждое лето гостить то у Маргоннов, то у Карро, то у разных других друзей. Как любому крестьянину, как любому рантье, Бальзаку хочется (ведь ему уже тридцать восемь!) иметь собственный скромный маленький домик. Давным-давно собирался он приобрести такой сельский дом, «Ла Гренадьер» в Турени, постоянно там жить и работать, не отказываясь, впрочем, и от своей парижской квартиры. Но ему ни разу еще не удавалось наскрести необходимые средства. Теперь же Бальзак стал бережлив и изменяет прежнее свое решение (кстати сказать, все его самые безумные эксперименты всегда начинаются с попытки сократить свой бюджет). Стоит ли иметь дачу на лоне природы и при этом квартиру в Париже? Не лучше ли, не дешевле ли подыскать себе домик где-нибудь в окрестностях Парижа, в какой-нибудь живописной сельской местности, и жить там круглый год, вдали от докучных притязаний столичных обитателей? А в то же время он будет находиться достаточно близко к Парижу и иметь возможность в любое мгновение съездить туда по делам или развлечься.
Бальзаку не надо долго напрягать свою память, чтобы найти подходящее место. Память у него поистине демоническая, и до конца дней своих помнит он о каждом холме и о каждом строении, которые хотя бы на миг приковали к себе его внимание. Он много раз ездил в Версаль – сперва к герцогине д'Абрантес, потом к графине Висконти – и тогда-то ему и приглянулась долина вокруг Севра и Вилль д'Авре. Здесь, как ему кажется, можно обрести «свежую тень, аромат и зелень швейцарской долины». Как чудесно после утомительной работы глядеть с холмов на серебряную, извивающуюся как змея Сену, на широкую панораму, а вокруг тебя только виноградники, сады и поля! И при том он будет рядом с Парижем, с этим Парижем, стать властелином которого он некогда поклялся. Построить загородный домик без всякой роскоши, домик, как бы созданный для работы, и к тому же недорогой. И забыть раз навсегда о ежеквартальных взносах арендной платы.