— Послушайте, это Джейн прислала вас сюда?
Аликино покачал головой:
— Мы постоянно ищем новых клиентов.
Человек, похоже, успокоился. Руки, вцепившиеся в мотыгу, расслабились.
— Думаю, что мою жену не интересуют подобные операции.
— Когда она вернется? Я бы хотел услышать это от нее самой.
Человек энергично помахал рукой перед самым лицом Аликино:
— Если вы из полиции, нечего притворяться. Шерифу я уже все объяснил.
— Я не из полиции. Не волнуйтесь.
— Тогда оставьте меня в покое.
— Хорошо. Когда я могу вернуться, чтобы повидать вашу жену?
— Никогда.
И человек опять принялся обрабатывать землю. Аликино отметил, что в огороде ничего не росло. Земля была сухая, местами заросшая сорняками.
— Не скончалась ли она, случайно?
Эдгар Паркер замер. Потом спросил, угрожающе растягивая слова:
— Что это вам взбрело в голову?
— Я сказал просто так, чтобы удостовериться. Может, она уехала?
— Знаете, что-то вы мне не очень нравитесь, мистер…
— Вы уже побывали у судьи по поводу развода?
Человек был явно ошарашен неожиданным вопросом. Он внимательнее посмотрел на Аликино. Что это еще за дьявол свалился на его голову?
— Откуда вам известно про это?
— Собирать информацию — моя профессиональная обязанность. Знаете ведь, как теперь говорят: кто информирован, тот и вооружен.
— Верно. Я слышал, будто все мы занесены в картотеки и все на контроле. Уйма проклятых компьютеров знает о нас все. Адресный стол, больница, полиция, банк…
— Налоговая инспекция, страховые компании, рекламные агентства, армия…
Паркер с отвращением сплюнул на землю:
— Знают даже, сколько волос у нас на…
— А где ребенок? — Аликино жестом успокоил мужчину. — Послушайте меня, мистер Паркер. Я сказал вам, что мне известно о вашей семье немало, поэтому нет смысла продолжать удивляться. Знайте, что я совершенно безобиден, и дайте мне лучше попить, если можно, холодной воды.
Человек подумал немного, потом отправился в дом с другого входа. Вернулся с высоким стаканом, наполненным водой. Аликино жадно выпил и уселся на соломенный стул.
— В это утро, видя, что ожидается прекрасный день, я подумал, почему бы не съездить в Коншохокен. Я никогда не был тут. А знаете, очаровательный городок.
— И недалеко от Филадельфии.
— А я живу в Нью-Йорке. Это же совсем рядом с вашим штатом Пенсильвания. Какая у вас специальность?
— Служащий. В Филадельфии. Управляющий транспортной конторой.
— На работе полдня, не так ли?
Мужчина утвердительно кивнул. Он не мог сдержать дрожь в руках. Теперь он пытался оторвать сломанную дощечку от старого ящика из-под фруктов.
— Ну да, если вам это еще неизвестно, то все равно скоро узнаете. Уж лучше я сам вам это скажу.
Аликино постарался скрыть все более разгоравшееся любопытство.
— Что же вы хотите сказать мне?
— Не знаю почему, но разговор с вами вызывает у меня такое ощущение, будто говорю со священником.
— Я понял. Будто я исповедник. Вы католик, я полагаю?
Мужчина опять кивнул.
— Вот, Джейн ушла. Я хочу сказать, бросила меня. Мы должны были пойти в суд. Да, по поводу развода. Но она предпочла исчезнуть.
— И вы не знаете, куда она ушла?
Он покачал головой, отводя взгляд.
— Понимаю, — сказал Аликино. — А ребенок?
— Забрала с собой.
— Это вас очень огорчает, не так ли?
— Ребенок ведь и мой тоже. Она не имела права забирать его.
— Может быть, она опасалась, мистер Паркер, что судья отдаст его вам, а поскольку разделить его пополам она не могла, то и забрала всего целиком. — Аликино допил воду, остававшуюся в стакане. — Я знаю ее теорию про половину. Половина жены. Половина каждой вещи…
— И это вам известно? Тогда вы знаете и то, что Джейн была… — Он повертел пальцем у виска, как бы говоря — была сумасшедшей.
— Женская причуда. Может быть, слишком уж навязчивая, в случае с вашей женой. — Аликино улыбнулся. — Читать половину книга — какая странная идея. Это все равно что смотреть лишь половину фильма.
— Делить ребенка пополам — это, по-вашему, тоже странная причуда?
— Я бы сказал — да.
— Она сумасшедшая. Абсолютно сумасшедшая.
Алккино встал и немного прошелся по огороду. Остановился и посмотрел на прямоугольник длиной метра в два и шириной примерно в один метр, где земля, недавно обработанная мотыгой, была темнее.
— Еще один вопрос, и я уйду, мистер Паркер.
— О`кей. Что еще вы хотите знать?
— У вашей жены были долги?
Изумлению Эдгара Паркера, казалось, не было предела.
— Насколько мне известно, не было. Пустяки какие-нибудь, в магазине. Но при чем здесь это?
— Какой-нибудь большой долг, важный.
— Исключено. А что, по-вашему…
Аликино покачал головой.
— Очень серьезный долг.
Глаза человека вспыхнули.
— Я понял. Вы хотите сказать — закладная на недвижимое имущество.
— Я хочу сказать — долг, который можно оплатить только смертью.
— Вы абсолютно на ложном пути, мистер Маскаро. Джейн происходила… происходит из хорошей семьи. Она образованна и воспитанна. Это исключено, она не могла оказаться замешанной в какую-нибудь грязную историю.
— Я не это хотел сказать. — Аликино вздохнул. — Наверное, мне не удается объяснить свою мысль.
— И в самом деле, не понимаю вас.
Аликино пристально посмотрел в маленькие глаза человека:
— Если бы я сказал вам, что имею в виду долг судьбе, року, предначертанию, или как там дьявол называет такие понятия, вам было бы яснее?
Эдгар Паркер отступил на несколько шагов. Он уставился на Аликино, но, казалось, смотрел сквозь него, словно тот вдруг сделался прозрачным.
— Не буду больше беспокоить вас, — сказал Аликино и направился по дорожке, которая вела вдоль дома к выходу на улицу. Прежде чем исчезнуть за углом, он обернулся. — Я все думаю об одном, мистер Паркер. Теперь, когда вашей жены больше нет в живых, вы остались целым человеком, не половиной.
Несколько дней спустя Аликино прочитал в «Нью-Йорк Кроникл» сообщение об аресте федеральной полицией Эдгара Паркера. За его домом в огороде на глубине одного метра нашли труп Джейн Паркер, которая была задушена. Возле тела женщины был найден чудовищно изуродованный ребенок. В земле были закопаны его брюшная полость и нижние конечности. Другая половина тела была обнаружена в морозильнике, в подвале. Таким образом можно было установить, что это было тело единственного ребенка супругов. Эдгар Паркер сознался в двойном убийстве.
Аликино отложил газету, достал из ящика письменного стола страницы, написанные компьютером об ОД Джейн Паркер. Вместе с сообщением газеты складывалось целостное повествование о судьбе Джейн. Аликино вспомнил, какое удивительное чувство восхищения пережил он в тот день, когда Memow оказал ему свою феноменальную услугу.
Однако теперь, когда он вновь изучил эти материалы, ему бросился в глаза один недостаток, один явный пробел — в рассказе компьютера никак не отразилось безумие Эдгара Паркера, более того, создавалось впечатление, будто сумасшедшей была она, только она, Джейн. Очевидно было, что сведений, касающихся мужа, имелось недостаточно, и поэтому реальность, воспроизведенная машиной, оказалась неполной, если не сказать вывернутой наизнанку.
Полученные результаты представлялись несомненно значительными, но до совершенства было еще далеко. Собственный опыт подсказывал Аликино, что любую работу, даже самую заурядную, всегда можно выполнить лучше. Нет такого результата, который невозможно было бы превзойти, и не существует — в абсолюте — некоего предела. «И потом, — сказал себе Аликино, возвращаясь к игре, к спору, возбуждавшему его, — возможно, жизнь слишком сложна для воспроизведения ее перипетий интеллектом машины».
Красным миганием Memow призвал своего оператора к его обязанностям хорошо оплачиваемого — тридцать шесть тысяч долларов в год — служащего гигантской «Ай-Эс-Ти».
— Эй, не стоит, — громко отозвался Аликино, словно обращаясь к человеку. — День окончен, а в моем контракте не предусмотрена сверхурочная работа.
Курсор запрыгал, словно развеселившийся на ветру листок.
Я нашел твоего человека.
Аликино кинулся к клавиатуре.
Ура! Только не говори мне, что он живет в Бразилии.
Это Франц Вейнфельд. Живет в Нью-Йорке на Стейтен-Айланд.
— Дай адрес и телефон. Я позвоню ему сегодня же вечером.
Он опять обратился к компьютеру как к человеку. Эта рассеянность заставила его улыбнуться. Он повторил свой вопрос письменно и ласково похлопал Memow по холодной спине.
Машина произвела безупречный поиск: из нескольких сотен имен, отыскивая их на разных континентах, она вычислила имя именно этого нужного человека.
4
5
Аликино покачал головой:
— Мы постоянно ищем новых клиентов.
Человек, похоже, успокоился. Руки, вцепившиеся в мотыгу, расслабились.
— Думаю, что мою жену не интересуют подобные операции.
— Когда она вернется? Я бы хотел услышать это от нее самой.
Человек энергично помахал рукой перед самым лицом Аликино:
— Если вы из полиции, нечего притворяться. Шерифу я уже все объяснил.
— Я не из полиции. Не волнуйтесь.
— Тогда оставьте меня в покое.
— Хорошо. Когда я могу вернуться, чтобы повидать вашу жену?
— Никогда.
И человек опять принялся обрабатывать землю. Аликино отметил, что в огороде ничего не росло. Земля была сухая, местами заросшая сорняками.
— Не скончалась ли она, случайно?
Эдгар Паркер замер. Потом спросил, угрожающе растягивая слова:
— Что это вам взбрело в голову?
— Я сказал просто так, чтобы удостовериться. Может, она уехала?
— Знаете, что-то вы мне не очень нравитесь, мистер…
— Вы уже побывали у судьи по поводу развода?
Человек был явно ошарашен неожиданным вопросом. Он внимательнее посмотрел на Аликино. Что это еще за дьявол свалился на его голову?
— Откуда вам известно про это?
— Собирать информацию — моя профессиональная обязанность. Знаете ведь, как теперь говорят: кто информирован, тот и вооружен.
— Верно. Я слышал, будто все мы занесены в картотеки и все на контроле. Уйма проклятых компьютеров знает о нас все. Адресный стол, больница, полиция, банк…
— Налоговая инспекция, страховые компании, рекламные агентства, армия…
Паркер с отвращением сплюнул на землю:
— Знают даже, сколько волос у нас на…
— А где ребенок? — Аликино жестом успокоил мужчину. — Послушайте меня, мистер Паркер. Я сказал вам, что мне известно о вашей семье немало, поэтому нет смысла продолжать удивляться. Знайте, что я совершенно безобиден, и дайте мне лучше попить, если можно, холодной воды.
Человек подумал немного, потом отправился в дом с другого входа. Вернулся с высоким стаканом, наполненным водой. Аликино жадно выпил и уселся на соломенный стул.
— В это утро, видя, что ожидается прекрасный день, я подумал, почему бы не съездить в Коншохокен. Я никогда не был тут. А знаете, очаровательный городок.
— И недалеко от Филадельфии.
— А я живу в Нью-Йорке. Это же совсем рядом с вашим штатом Пенсильвания. Какая у вас специальность?
— Служащий. В Филадельфии. Управляющий транспортной конторой.
— На работе полдня, не так ли?
Мужчина утвердительно кивнул. Он не мог сдержать дрожь в руках. Теперь он пытался оторвать сломанную дощечку от старого ящика из-под фруктов.
— Ну да, если вам это еще неизвестно, то все равно скоро узнаете. Уж лучше я сам вам это скажу.
Аликино постарался скрыть все более разгоравшееся любопытство.
— Что же вы хотите сказать мне?
— Не знаю почему, но разговор с вами вызывает у меня такое ощущение, будто говорю со священником.
— Я понял. Будто я исповедник. Вы католик, я полагаю?
Мужчина опять кивнул.
— Вот, Джейн ушла. Я хочу сказать, бросила меня. Мы должны были пойти в суд. Да, по поводу развода. Но она предпочла исчезнуть.
— И вы не знаете, куда она ушла?
Он покачал головой, отводя взгляд.
— Понимаю, — сказал Аликино. — А ребенок?
— Забрала с собой.
— Это вас очень огорчает, не так ли?
— Ребенок ведь и мой тоже. Она не имела права забирать его.
— Может быть, она опасалась, мистер Паркер, что судья отдаст его вам, а поскольку разделить его пополам она не могла, то и забрала всего целиком. — Аликино допил воду, остававшуюся в стакане. — Я знаю ее теорию про половину. Половина жены. Половина каждой вещи…
— И это вам известно? Тогда вы знаете и то, что Джейн была… — Он повертел пальцем у виска, как бы говоря — была сумасшедшей.
— Женская причуда. Может быть, слишком уж навязчивая, в случае с вашей женой. — Аликино улыбнулся. — Читать половину книга — какая странная идея. Это все равно что смотреть лишь половину фильма.
— Делить ребенка пополам — это, по-вашему, тоже странная причуда?
— Я бы сказал — да.
— Она сумасшедшая. Абсолютно сумасшедшая.
Алккино встал и немного прошелся по огороду. Остановился и посмотрел на прямоугольник длиной метра в два и шириной примерно в один метр, где земля, недавно обработанная мотыгой, была темнее.
— Еще один вопрос, и я уйду, мистер Паркер.
— О`кей. Что еще вы хотите знать?
— У вашей жены были долги?
Изумлению Эдгара Паркера, казалось, не было предела.
— Насколько мне известно, не было. Пустяки какие-нибудь, в магазине. Но при чем здесь это?
— Какой-нибудь большой долг, важный.
— Исключено. А что, по-вашему…
Аликино покачал головой.
— Очень серьезный долг.
Глаза человека вспыхнули.
— Я понял. Вы хотите сказать — закладная на недвижимое имущество.
— Я хочу сказать — долг, который можно оплатить только смертью.
— Вы абсолютно на ложном пути, мистер Маскаро. Джейн происходила… происходит из хорошей семьи. Она образованна и воспитанна. Это исключено, она не могла оказаться замешанной в какую-нибудь грязную историю.
— Я не это хотел сказать. — Аликино вздохнул. — Наверное, мне не удается объяснить свою мысль.
— И в самом деле, не понимаю вас.
Аликино пристально посмотрел в маленькие глаза человека:
— Если бы я сказал вам, что имею в виду долг судьбе, року, предначертанию, или как там дьявол называет такие понятия, вам было бы яснее?
Эдгар Паркер отступил на несколько шагов. Он уставился на Аликино, но, казалось, смотрел сквозь него, словно тот вдруг сделался прозрачным.
— Не буду больше беспокоить вас, — сказал Аликино и направился по дорожке, которая вела вдоль дома к выходу на улицу. Прежде чем исчезнуть за углом, он обернулся. — Я все думаю об одном, мистер Паркер. Теперь, когда вашей жены больше нет в живых, вы остались целым человеком, не половиной.
Несколько дней спустя Аликино прочитал в «Нью-Йорк Кроникл» сообщение об аресте федеральной полицией Эдгара Паркера. За его домом в огороде на глубине одного метра нашли труп Джейн Паркер, которая была задушена. Возле тела женщины был найден чудовищно изуродованный ребенок. В земле были закопаны его брюшная полость и нижние конечности. Другая половина тела была обнаружена в морозильнике, в подвале. Таким образом можно было установить, что это было тело единственного ребенка супругов. Эдгар Паркер сознался в двойном убийстве.
Аликино отложил газету, достал из ящика письменного стола страницы, написанные компьютером об ОД Джейн Паркер. Вместе с сообщением газеты складывалось целостное повествование о судьбе Джейн. Аликино вспомнил, какое удивительное чувство восхищения пережил он в тот день, когда Memow оказал ему свою феноменальную услугу.
Однако теперь, когда он вновь изучил эти материалы, ему бросился в глаза один недостаток, один явный пробел — в рассказе компьютера никак не отразилось безумие Эдгара Паркера, более того, создавалось впечатление, будто сумасшедшей была она, только она, Джейн. Очевидно было, что сведений, касающихся мужа, имелось недостаточно, и поэтому реальность, воспроизведенная машиной, оказалась неполной, если не сказать вывернутой наизнанку.
Полученные результаты представлялись несомненно значительными, но до совершенства было еще далеко. Собственный опыт подсказывал Аликино, что любую работу, даже самую заурядную, всегда можно выполнить лучше. Нет такого результата, который невозможно было бы превзойти, и не существует — в абсолюте — некоего предела. «И потом, — сказал себе Аликино, возвращаясь к игре, к спору, возбуждавшему его, — возможно, жизнь слишком сложна для воспроизведения ее перипетий интеллектом машины».
Красным миганием Memow призвал своего оператора к его обязанностям хорошо оплачиваемого — тридцать шесть тысяч долларов в год — служащего гигантской «Ай-Эс-Ти».
— Эй, не стоит, — громко отозвался Аликино, словно обращаясь к человеку. — День окончен, а в моем контракте не предусмотрена сверхурочная работа.
Курсор запрыгал, словно развеселившийся на ветру листок.
Я нашел твоего человека.
Аликино кинулся к клавиатуре.
Ура! Только не говори мне, что он живет в Бразилии.
Это Франц Вейнфельд. Живет в Нью-Йорке на Стейтен-Айланд.
— Дай адрес и телефон. Я позвоню ему сегодня же вечером.
Он опять обратился к компьютеру как к человеку. Эта рассеянность заставила его улыбнуться. Он повторил свой вопрос письменно и ласково похлопал Memow по холодной спине.
Машина произвела безупречный поиск: из нескольких сотен имен, отыскивая их на разных континентах, она вычислила имя именно этого нужного человека.
4
В тот день, когда Аликино договорился встретиться с мистером Вейнфельдом — в последнее воскресенье сентября, — на город обрушился самый настоящий потоп.
Привычка к сидячему образу жизни побуждала Аликино отложить встречу, но он так давно искал ее, готовил, планировал, что теперь уже не мог обуздать нетерпение. Поэтому он набрался мужества и вышел из квартиры.
Миссис Молли, которую он встретил в вестибюле, с изумлением посмотрела на него:
— В такую погоду, мистер Маскаро?
— Насколько я понимаю, вас она тоже не испугала?
— Я, разумеется, и не подумала бы никуда выходить, если б не обнаружила, что у меня нет сахара. Ну да, сахара. Разве не знаете, что он необходим для яблочного пирога? А это значит, что я отложу вам хороший кусок.
— Благодарю, миссис Молли. Не представляю, что бы я делал без ваших чудесных пирогов.
— Когда вернетесь, он окажется вам весьма кстати. Если вернетесь.
Аликино посмеялся, довольный, что и сейчас не попался в ловушку, какую эта женщина всегда расставляла, чтобы узнать, куда же он отправляется. Тем временем по лестнице спустился мистер Холл, банковский служащий, что жил на втором этаже. Он был в высоких резиновых сапогах, в плаще и широкополой клеенчатой шляпе вроде тех, какие надевают моряки во время шторма.
— Вот как надо одеваться, чтобы выйти на улицу в такую погоду, — заметила миссис Молли, указывая на мистера Холла.
Тот с гримасой посмотрел на ботинки Аликино:
— Итальянские мокасины, надо полагать.
— Да.
— Как бумажные кораблики. Это уж точно.
Миссис Молли потянула Холла за рукав:
— Скажите и вы мистеру Маскаро, что нельзя так выходить на улицу.
— У меня же шляпа, плащ и зонт, — попытался оправдаться Аликино. — Думаю, этого достаточно.
— Не всегда, — продолжала женщина. — Это зависит от того, какой путь вам предстоит.
Аликино оставил без внимания столь прямо поставленный вопрос, хотя ему и нечего было скрывать. Просто досаждал покровительственный тон, с каким жильцы дома считали вправе обращаться к нему.
Но тут и мистер Холл отнесся к проблеме вполне серьезно:
— Не собираетесь же вы садиться за руль?
— Да, я как раз подумал, что в такую погоду без машины…
— Извините, но вы просто безумец. Допустим даже, что у вас не зальет карбюратор. Но разве вы не знаете, что «дворники» в такой ливень бесполезны. К тому же ничего не видно, так как потеют стекла.
Лишь бы только удовлетворить свое любопытство, миссис Молли выдвинула альтернативу. Обращаясь к мистеру Холлу, она посоветовала:
— Если направляетесь не за город, то стоит воспользоваться метро.
— Что? — вздрогнул тот. — Извините, теперь, по-моему, вы сошли с ума, миссис. Ни один нормальный человек не станет спускаться в это мерзкое чрево, которое буквально разлагает Нью-Йорк, наводняя город неграми и пуэрториканцами. Лезут отовсюду, словно ядовитые грибы. И кто виноват в этом, если не метро? Следовало бы окружить их кварталы колючей проволокой.
— Какая же я глупая, совсем не подумала, что предлагаю. Хорошо, что никогда не пользуюсь метро. И правильно делаю. Не хожу дальше трех кварталов направо и трех налево.
Мистер Холл погрузился в размышления, качая головой.
— Я хорошо знаю, что нужно делать. Идти пешком.
Миссис Молли бросила озабоченный взгляд на черные мокасины Аликино, у которых все же была толстая резиновая подошва.
— Будь у вас хотя бы сабо?
«Наверное, она хотела сказать „галоши“», — подумал Аликино.
Мистер Холл пожал плечами и, смирившись, развел руками.
— Остается только автобус.
Аликино взглянул на часы и понял, что надо спешить.
— Хорошо, поеду на автобусе.
— Это пока что единственное приличное средство передвижения, — заключил мистер Холл. Приветствуя Аликино, он коснулся полей шляпы и решительно переступил порог. Дождь с шумом обрушился на мистера Холла, но тот, не обращая на него внимания, спустился по нескольким наружным ступенькам и пересек улицу.
Аликино раскрыл зонт.
— До свидания, миссис Молли.
На этот раз она отступила, но надеялась взять реванш, когда ее подопечный вернется.
— Хорошей прогулки. И не забудьте о куске пирога, который ждет вас. — Тут она вдруг заторопилась. — Мне ведь надо еще приготовить его, а я все болтаю. У тебя стала совсем старая голова, бедная Молли!
Ее квартира была на первом этаже. Она скрылась за дверью, а Кино бросился под дождь и побежал к гаражу.
Возможно, он мог бы попасть на мост из района Веррацано, но не рискнул ездить по незнакомым улицам. Только однажды, много лет назад, он бывал в этих местах. И сейчас на своей старой верной «ланче» он сделал большой круг, обогнув Гудзон сначала с одной стороны, затем с другой, и проехал мимо Джерси-сити, вдоль бухты Ньюарк, прежде чем добрался до Стейтен-Айланда, к дому № 104 на Райбон-стрит, по адресу, который мистер Вейнфельд сообщил ему по телефону.
Невысокий, окруженный ухоженным садом дом стоял в одном ряду с точно такими же одинаковыми зданиями по всей улице, отделявшей их от обширных земельных участков.
Франц Вейнфельд сам открыл гостю дверь. На вид ему было меньше семидесяти четырех лет, какие обозначил Memow. Редкие волосы, еще имевшиеся на голове, были уложены венчиком и сохраняли прежний рыжеватый цвет.
Он был высокий, плотный. К петличке пиджака его серого костюма был прикреплен круглый эмалированный значок, на котором выделялась маленькая черная фашистская свастика.
— Присаживайтесь, мистер Маскаро. Рад, что вас не остановила скверная погода.
— Я привык быть точным.
— Мы не знали преград. Именно поэтому нам и удалось заставить уважать себя и внушить страх всему миру.
Аликино оставил зонт, плащ и шляпу в прихожей и последовал за мистером Вейнфельдом. В просторной гостиной он опустился в черное кожаное кресло.
— Выпьете кофе?
— Охотно.
— Только не надейтесь, что он будет приготовлен по-итальянски. Он будет таким, как готовят здесь, в этой весьма отдаленной провинции Европы. Вы, надеюсь, меня понимаете.
Вейнфельд прошел в кухню, и из-за двери, которую он оставил приоткрытой, долетел приятный запах какого-то травяного настоя.
Аликино осмотрелся. Обстановка была типичной для среднего класса, но все же немного побогаче. На стенах висело много фотографий разных размеров. Некоторые относились к военному времени. Вейнфельд был на них один или с другими офицерами в черных мундирах СС.
Хозяин вернулся с двумя чашками кофе, стоявшими на серебряном подносе.
— По воскресеньям я предпочитаю оставаться в одиночестве. Мне нравится, что никто не мешает предаваться воспоминаниям. — Он опустился в кресло напротив Аликино. — В этом году я отмечаю две годовщины — два важных события, которые произошли сорок лет назад. Первое — я его хорошо отпраздновал в мае — это конец войны. — Он улыбнулся. — Вы правильно поняли. Я отмечал конец войны, потому что для меня и для всех немцев, которым удалось сделать немало, это была победа. Большая победа. Мы одни восстали против всеобщего варварства, объединившегося в борьбе с нами. Для нашей высшей цивилизации это было больше, чем нравственная победа. Впрочем, учитывая ненависть, разобщавшую наших так называемых победителей, мне кажется, история на нашей стороне.
Отпивая большой глоток кофе, Аликино спрятал лицо за чашкой. От сигары он отказался:
— Не курю, спасибо. А какое же второе событие?
— Сорок лет назад, как раз в начале октября, я высадился на этом континенте. Сначала в Канаде, потом обосновался тут. Представляете, на родине меня разыскивали как военного преступника. — Он жестом как бы отогнал от себя неприятное воспоминание и снова улыбнулся. — А известно ли вам одно обстоятельство? Живя здесь, все больше убеждаюсь, что для этих людей национал-социалистический режим был бы идеальным. Если бы только их сознание смогло подняться до уровня политики. Но ничего не поделаешь: политика — это дело, которое по силам исключительно нам, европейцам. Это слишком утонченная вещь и непосильно умная для здешних варваров.
— Эта страна живет как бы в постоянном детстве. Никогда не взрослеет. И потому даже не стареет.
Вейнфельд внимательно посмотрел на Аликино:
— Так значит, вы — сын Астаротте Маскаро. По телефону мне показалось, вы моложе.
— А мне уже шестьдесят.
— Ну, вы еще молодой человек. Знаете, сколько мне?
Аликино притворился, будто не знает.
— Семьдесят четыре года.
— Вам можно дать гораздо меньше. Поздравляю, мистер Вейнфельд.
— Вы сказали мне, что ваш отец умер в шестьдесят лет, бедняга. Ну да, когда я познакомился с ним, в сороковом, в Берлине, ему должно было быть пятьдесят пять. Но он хорошо выглядел, казалось, был крепок, как бык. Отчего же он скончался так рано?
— Болезнь. Скоропостижно.
Вейнфельд раскурил сигару.
— Что же вы хотите узнать о своем отце?
— Мне мало что было известно о его жизни. Вам понятен мой интерес, мистер Вейнфельд?
— Он более чем законный, мистер Маскаро.
— Что мой отец делал в Германии?
— Ваш отец был деловым человеком.
— Это мне известно. Он занимался строительством.
— Я тогда ведал политическим контролем в военной промышленности, а ваш отец принимал участие в финансировании той продукции, которая имела жизненно важное значение для нашей войны.
— Понимаю.
— Но вы не должны думать, будто он был обычным бездушным капиталистом вроде этих американцев, которые поглощены заботой только о прибыли. Я искренне восхищался вашим отцом, потому что он был нашим настоящим другом. Он верил в чистоту нашего дела.
— Но чем он конкретно занимался?
Вейнфельд посмотрел на Аликино, стараясь угадать, что ему известно. Наконец решил, что это не имеет значения.
— В этом нет ничего секретного, тем более такого, что следовало бы скрывать. Астаротте принимал очень активное участие, использовав все свои знания и способности, в строительстве наших лагерей смерти.
— Крематории, газовые камеры…
— Да, это огромная работа по тщательному очищению человеческого материала, и ей втайне всегда завидовали наши победители.
— Предполагаю, именно потому, что камеры были совершенны.
— Конечно. Я и сам убедился в этом, позднее, когда стал комендантом лагеря в Померании. — Волнующие воспоминания заставили его подняться. — Эта огромная работа действительно могла изменить ход истории. Будь она доведена до конца в полном объеме, мы жили бы сегодня совсем в другом мире, гораздо лучшем, это несомненно.
— Мистер Вейнфельд, мой отец всегда носил перчатки?
— Перчатки?
— Да, и летом тоже.
— Мне кажется, нет. Извините, не понимаю.
— Когда отец вернулся в Италию, он не снимал их. Я не видел его рук без перчаток.
— Может быть, они были искалечены. Раны. Ожоги. Я тоже был ранен осколком вот в это плечо. — Он потрогал его. — Возможно, хотел скрыть потерю пальцев…
Аликино внезапно захотелось уйти. Ему уже достаточно было этого разговора, из которого, впрочем, он получил подтверждение, что некоторые его догадки не лишены оснований. Существовала определенная связь между строительством печей в крематориях и красными, словно обваренными, руками отца. Этот цвет был вызван не ожогами, не пламенем, а был клеймом, несмываемой печатью.
Удивленный внезапным решением Аликино уйти, мистер Вейнфельд предложил ему задержаться еще ненадолго.
— К тому же, может, и дождь пройдет.
Аликино взглянул в окно.
— Если станем ожидать, пока он пройдет, думаю, мне придется провести тут несколько дней.
— Вы еще работаете, мистер Маскаро? Вам, наверное, уже можно выйти на пенсию? Не помню, говорили вы мне или нет, где работаете?
— В секторе информатики в «Ай-Эс-Ти».
— Да, говорили. У меня много акций «Ай-Эс-Ти». У них хороший курс на Уолл-стрит. Вы женаты, мистер Маскаро?
— Нет.
— А я был женат трижды. Сначала в Германии, потом в Канаде и вот здесь. Но думаю, что самый правильный выбор сделали вы.
Аликино ожидал, что, открыв дверь, Вейнфельд проводит его нацистским приветствием, но тот, напротив, горячо пожал ему руку:
— Вы должны гордиться своим отцом. Надеюсь, скоро навестите меня опять.
После короткой пробежки до машины Аликино показалось, будто он, как был, в одежде, нырнул в бассейн.
Вероятно, ливень еще более усилился.
Привычка к сидячему образу жизни побуждала Аликино отложить встречу, но он так давно искал ее, готовил, планировал, что теперь уже не мог обуздать нетерпение. Поэтому он набрался мужества и вышел из квартиры.
Миссис Молли, которую он встретил в вестибюле, с изумлением посмотрела на него:
— В такую погоду, мистер Маскаро?
— Насколько я понимаю, вас она тоже не испугала?
— Я, разумеется, и не подумала бы никуда выходить, если б не обнаружила, что у меня нет сахара. Ну да, сахара. Разве не знаете, что он необходим для яблочного пирога? А это значит, что я отложу вам хороший кусок.
— Благодарю, миссис Молли. Не представляю, что бы я делал без ваших чудесных пирогов.
— Когда вернетесь, он окажется вам весьма кстати. Если вернетесь.
Аликино посмеялся, довольный, что и сейчас не попался в ловушку, какую эта женщина всегда расставляла, чтобы узнать, куда же он отправляется. Тем временем по лестнице спустился мистер Холл, банковский служащий, что жил на втором этаже. Он был в высоких резиновых сапогах, в плаще и широкополой клеенчатой шляпе вроде тех, какие надевают моряки во время шторма.
— Вот как надо одеваться, чтобы выйти на улицу в такую погоду, — заметила миссис Молли, указывая на мистера Холла.
Тот с гримасой посмотрел на ботинки Аликино:
— Итальянские мокасины, надо полагать.
— Да.
— Как бумажные кораблики. Это уж точно.
Миссис Молли потянула Холла за рукав:
— Скажите и вы мистеру Маскаро, что нельзя так выходить на улицу.
— У меня же шляпа, плащ и зонт, — попытался оправдаться Аликино. — Думаю, этого достаточно.
— Не всегда, — продолжала женщина. — Это зависит от того, какой путь вам предстоит.
Аликино оставил без внимания столь прямо поставленный вопрос, хотя ему и нечего было скрывать. Просто досаждал покровительственный тон, с каким жильцы дома считали вправе обращаться к нему.
Но тут и мистер Холл отнесся к проблеме вполне серьезно:
— Не собираетесь же вы садиться за руль?
— Да, я как раз подумал, что в такую погоду без машины…
— Извините, но вы просто безумец. Допустим даже, что у вас не зальет карбюратор. Но разве вы не знаете, что «дворники» в такой ливень бесполезны. К тому же ничего не видно, так как потеют стекла.
Лишь бы только удовлетворить свое любопытство, миссис Молли выдвинула альтернативу. Обращаясь к мистеру Холлу, она посоветовала:
— Если направляетесь не за город, то стоит воспользоваться метро.
— Что? — вздрогнул тот. — Извините, теперь, по-моему, вы сошли с ума, миссис. Ни один нормальный человек не станет спускаться в это мерзкое чрево, которое буквально разлагает Нью-Йорк, наводняя город неграми и пуэрториканцами. Лезут отовсюду, словно ядовитые грибы. И кто виноват в этом, если не метро? Следовало бы окружить их кварталы колючей проволокой.
— Какая же я глупая, совсем не подумала, что предлагаю. Хорошо, что никогда не пользуюсь метро. И правильно делаю. Не хожу дальше трех кварталов направо и трех налево.
Мистер Холл погрузился в размышления, качая головой.
— Я хорошо знаю, что нужно делать. Идти пешком.
Миссис Молли бросила озабоченный взгляд на черные мокасины Аликино, у которых все же была толстая резиновая подошва.
— Будь у вас хотя бы сабо?
«Наверное, она хотела сказать „галоши“», — подумал Аликино.
Мистер Холл пожал плечами и, смирившись, развел руками.
— Остается только автобус.
Аликино взглянул на часы и понял, что надо спешить.
— Хорошо, поеду на автобусе.
— Это пока что единственное приличное средство передвижения, — заключил мистер Холл. Приветствуя Аликино, он коснулся полей шляпы и решительно переступил порог. Дождь с шумом обрушился на мистера Холла, но тот, не обращая на него внимания, спустился по нескольким наружным ступенькам и пересек улицу.
Аликино раскрыл зонт.
— До свидания, миссис Молли.
На этот раз она отступила, но надеялась взять реванш, когда ее подопечный вернется.
— Хорошей прогулки. И не забудьте о куске пирога, который ждет вас. — Тут она вдруг заторопилась. — Мне ведь надо еще приготовить его, а я все болтаю. У тебя стала совсем старая голова, бедная Молли!
Ее квартира была на первом этаже. Она скрылась за дверью, а Кино бросился под дождь и побежал к гаражу.
Возможно, он мог бы попасть на мост из района Веррацано, но не рискнул ездить по незнакомым улицам. Только однажды, много лет назад, он бывал в этих местах. И сейчас на своей старой верной «ланче» он сделал большой круг, обогнув Гудзон сначала с одной стороны, затем с другой, и проехал мимо Джерси-сити, вдоль бухты Ньюарк, прежде чем добрался до Стейтен-Айланда, к дому № 104 на Райбон-стрит, по адресу, который мистер Вейнфельд сообщил ему по телефону.
Невысокий, окруженный ухоженным садом дом стоял в одном ряду с точно такими же одинаковыми зданиями по всей улице, отделявшей их от обширных земельных участков.
Франц Вейнфельд сам открыл гостю дверь. На вид ему было меньше семидесяти четырех лет, какие обозначил Memow. Редкие волосы, еще имевшиеся на голове, были уложены венчиком и сохраняли прежний рыжеватый цвет.
Он был высокий, плотный. К петличке пиджака его серого костюма был прикреплен круглый эмалированный значок, на котором выделялась маленькая черная фашистская свастика.
— Присаживайтесь, мистер Маскаро. Рад, что вас не остановила скверная погода.
— Я привык быть точным.
— Мы не знали преград. Именно поэтому нам и удалось заставить уважать себя и внушить страх всему миру.
Аликино оставил зонт, плащ и шляпу в прихожей и последовал за мистером Вейнфельдом. В просторной гостиной он опустился в черное кожаное кресло.
— Выпьете кофе?
— Охотно.
— Только не надейтесь, что он будет приготовлен по-итальянски. Он будет таким, как готовят здесь, в этой весьма отдаленной провинции Европы. Вы, надеюсь, меня понимаете.
Вейнфельд прошел в кухню, и из-за двери, которую он оставил приоткрытой, долетел приятный запах какого-то травяного настоя.
Аликино осмотрелся. Обстановка была типичной для среднего класса, но все же немного побогаче. На стенах висело много фотографий разных размеров. Некоторые относились к военному времени. Вейнфельд был на них один или с другими офицерами в черных мундирах СС.
Хозяин вернулся с двумя чашками кофе, стоявшими на серебряном подносе.
— По воскресеньям я предпочитаю оставаться в одиночестве. Мне нравится, что никто не мешает предаваться воспоминаниям. — Он опустился в кресло напротив Аликино. — В этом году я отмечаю две годовщины — два важных события, которые произошли сорок лет назад. Первое — я его хорошо отпраздновал в мае — это конец войны. — Он улыбнулся. — Вы правильно поняли. Я отмечал конец войны, потому что для меня и для всех немцев, которым удалось сделать немало, это была победа. Большая победа. Мы одни восстали против всеобщего варварства, объединившегося в борьбе с нами. Для нашей высшей цивилизации это было больше, чем нравственная победа. Впрочем, учитывая ненависть, разобщавшую наших так называемых победителей, мне кажется, история на нашей стороне.
Отпивая большой глоток кофе, Аликино спрятал лицо за чашкой. От сигары он отказался:
— Не курю, спасибо. А какое же второе событие?
— Сорок лет назад, как раз в начале октября, я высадился на этом континенте. Сначала в Канаде, потом обосновался тут. Представляете, на родине меня разыскивали как военного преступника. — Он жестом как бы отогнал от себя неприятное воспоминание и снова улыбнулся. — А известно ли вам одно обстоятельство? Живя здесь, все больше убеждаюсь, что для этих людей национал-социалистический режим был бы идеальным. Если бы только их сознание смогло подняться до уровня политики. Но ничего не поделаешь: политика — это дело, которое по силам исключительно нам, европейцам. Это слишком утонченная вещь и непосильно умная для здешних варваров.
— Эта страна живет как бы в постоянном детстве. Никогда не взрослеет. И потому даже не стареет.
Вейнфельд внимательно посмотрел на Аликино:
— Так значит, вы — сын Астаротте Маскаро. По телефону мне показалось, вы моложе.
— А мне уже шестьдесят.
— Ну, вы еще молодой человек. Знаете, сколько мне?
Аликино притворился, будто не знает.
— Семьдесят четыре года.
— Вам можно дать гораздо меньше. Поздравляю, мистер Вейнфельд.
— Вы сказали мне, что ваш отец умер в шестьдесят лет, бедняга. Ну да, когда я познакомился с ним, в сороковом, в Берлине, ему должно было быть пятьдесят пять. Но он хорошо выглядел, казалось, был крепок, как бык. Отчего же он скончался так рано?
— Болезнь. Скоропостижно.
Вейнфельд раскурил сигару.
— Что же вы хотите узнать о своем отце?
— Мне мало что было известно о его жизни. Вам понятен мой интерес, мистер Вейнфельд?
— Он более чем законный, мистер Маскаро.
— Что мой отец делал в Германии?
— Ваш отец был деловым человеком.
— Это мне известно. Он занимался строительством.
— Я тогда ведал политическим контролем в военной промышленности, а ваш отец принимал участие в финансировании той продукции, которая имела жизненно важное значение для нашей войны.
— Понимаю.
— Но вы не должны думать, будто он был обычным бездушным капиталистом вроде этих американцев, которые поглощены заботой только о прибыли. Я искренне восхищался вашим отцом, потому что он был нашим настоящим другом. Он верил в чистоту нашего дела.
— Но чем он конкретно занимался?
Вейнфельд посмотрел на Аликино, стараясь угадать, что ему известно. Наконец решил, что это не имеет значения.
— В этом нет ничего секретного, тем более такого, что следовало бы скрывать. Астаротте принимал очень активное участие, использовав все свои знания и способности, в строительстве наших лагерей смерти.
— Крематории, газовые камеры…
— Да, это огромная работа по тщательному очищению человеческого материала, и ей втайне всегда завидовали наши победители.
— Предполагаю, именно потому, что камеры были совершенны.
— Конечно. Я и сам убедился в этом, позднее, когда стал комендантом лагеря в Померании. — Волнующие воспоминания заставили его подняться. — Эта огромная работа действительно могла изменить ход истории. Будь она доведена до конца в полном объеме, мы жили бы сегодня совсем в другом мире, гораздо лучшем, это несомненно.
— Мистер Вейнфельд, мой отец всегда носил перчатки?
— Перчатки?
— Да, и летом тоже.
— Мне кажется, нет. Извините, не понимаю.
— Когда отец вернулся в Италию, он не снимал их. Я не видел его рук без перчаток.
— Может быть, они были искалечены. Раны. Ожоги. Я тоже был ранен осколком вот в это плечо. — Он потрогал его. — Возможно, хотел скрыть потерю пальцев…
Аликино внезапно захотелось уйти. Ему уже достаточно было этого разговора, из которого, впрочем, он получил подтверждение, что некоторые его догадки не лишены оснований. Существовала определенная связь между строительством печей в крематориях и красными, словно обваренными, руками отца. Этот цвет был вызван не ожогами, не пламенем, а был клеймом, несмываемой печатью.
Удивленный внезапным решением Аликино уйти, мистер Вейнфельд предложил ему задержаться еще ненадолго.
— К тому же, может, и дождь пройдет.
Аликино взглянул в окно.
— Если станем ожидать, пока он пройдет, думаю, мне придется провести тут несколько дней.
— Вы еще работаете, мистер Маскаро? Вам, наверное, уже можно выйти на пенсию? Не помню, говорили вы мне или нет, где работаете?
— В секторе информатики в «Ай-Эс-Ти».
— Да, говорили. У меня много акций «Ай-Эс-Ти». У них хороший курс на Уолл-стрит. Вы женаты, мистер Маскаро?
— Нет.
— А я был женат трижды. Сначала в Германии, потом в Канаде и вот здесь. Но думаю, что самый правильный выбор сделали вы.
Аликино ожидал, что, открыв дверь, Вейнфельд проводит его нацистским приветствием, но тот, напротив, горячо пожал ему руку:
— Вы должны гордиться своим отцом. Надеюсь, скоро навестите меня опять.
После короткой пробежки до машины Аликино показалось, будто он, как был, в одежде, нырнул в бассейн.
Вероятно, ливень еще более усилился.
5
Второго октября, в среду, Аликино вошел в свой кабинет и надел белый халат. Он решил не снимать жакет из тонкой шерсти, который носил в эти дни. С годами его чувствительность к холоду возросла.
Memow, казалось, был в хорошем настроении. Едва только пароль запустил в действие его механизм, он быстро написал короткую сентенцию дня:
Жизнь сгорает, словно зажженная свеча. Свечи, сделанные из хорошего воска, горят дольше.
Аликино несколько раз перечитал это изречение. В каком-то смысле, косвенно, оно относилось и к нему, к его жизни, к ценности прожитых им шестидесяти лет.
Прошлые годы оставили след на его лице, отражавшемся в мониторе, но он никак не ощущал их. И если бы ему самому нужно было определить собственный возраст, который он совершенно не замечал, как не замечают удобную одежду из прочного материала — или качество свечного воска, — то он дал бы себе не больше сорока лет.
На двадцать лет меньше. Как раз те годы, что он прожил в Нью-Йорке. До сих пор они казались какими-то чужими, не принадлежащими ему: словно он прожил их за счет кого-то другого, с кем даже не был знаком.
Он без колебаний возвратился к реальности — в свой кабинет, к Memow, которому полагалась заслуженная похвала. Его пальцы уверенно задвигались по клавиатуре.
Молодец, большой молодец. Давал ли я тебе когда-нибудь сведения о Паскале?
Нет.
— Не важно.
Машина не могла слышать его, но Аликино доставляло удовольствие иногда свободно выражать свои мысли вслух.
Засветились красные буквы и цифры, сигналившие, что сейчас появится имя особого должника. Потом зеленый текст ковром развернулся перед его глазами, в этот момент еще немного рассеянно смотревшими на экран.
ОД Аликино Маскаро.
Аликино пришлось сделать некоторое усилие, чтобы понять, что на экране появилось его собственное имя. Несколько секунд он сидел недвижно, созерцая надпись, которая, казалось, трепетала от нетерпения.
В нижней части экрана замигал маленький желтый треугольник. Это означало, что оператор, работающий на терминале, — Аликино — должен немедленно ответить.
Аликино нажал обычную клавишу:
Прошу подтверждения центрального архива.
Ответ не заставил себя ждать:
Подтверждено. Ошибки нет.
Теперь, нажав другую клавишу, Аликино должен был передать имя в компьютер административного центра. Вся операция — появление имени на экране, запрос и ответ о подтверждении, передача имени в административный центр — занимала не более шестидесяти секунд. По окончании этой решающей минуты вступал в действие неумолимый механизм, который вел должника — без какой бы то ни было возможности уклониться — к оплате своего долга.
К смерти.
Пока бежали секунды, Аликино лихорадочно соображал, как выиграть время. Прежде всего он не должен был передать свое имя в административный центр.
Прошу еще одну проверку.
Он прибегнул к возможности, которую прежде никогда не использовал. Он знал, что из центрального архива могут быть только два ответа: проверка не нужна или же принято на проверку.
Пятьдесят процентов вероятности.
Принято на проверку.
Но это еще не все. Он должен был сразу же мотивировать свой запрос о повторной проверке. Без малейшего колебания он объяснил:
Возможна омонимия.
На экране вновь возник зеленый текст, теперь он мигал, и за ним следовал вопросительный знак.
ОД Аликино Маскаро?
Через двадцать секунд надпись исчезла. Аликино облегченно вздохнул. Он добился некоторой отсрочки.
— Почему? — громко спросил он себя. — Почему именно я? Альсацио Гамберини скончался в сто лет. Я тоже, как его преемник, должен жить целый век.
Слушая самого себя, он отчетливо сознавал, что связь, которую он вывел логически, была шаткой, и он не мог обосновать ее никакими конкретными фактами, одним лишь своим желанием жить.
Он набрал на клавиатуре вопрос к Memow.
Тебе известен Аликино Маскаро?
Ты — ОД Аликино Маскаро.
Почему я — ОД?
Информация недоступна.
Когда я должен умереть?
Информация недоступна.
Каким образом?
Информация недоступна.
Аликино понимал, что этот диалог был излишним и бесполезным. Он знал, что все эти разговоры — лишь пустая трата времени. Но как еще отодвинуть срок? Машина, казалось, угадала мысли Аликино. Она написала четыре цифры.
Memow, казалось, был в хорошем настроении. Едва только пароль запустил в действие его механизм, он быстро написал короткую сентенцию дня:
Жизнь сгорает, словно зажженная свеча. Свечи, сделанные из хорошего воска, горят дольше.
Аликино несколько раз перечитал это изречение. В каком-то смысле, косвенно, оно относилось и к нему, к его жизни, к ценности прожитых им шестидесяти лет.
Прошлые годы оставили след на его лице, отражавшемся в мониторе, но он никак не ощущал их. И если бы ему самому нужно было определить собственный возраст, который он совершенно не замечал, как не замечают удобную одежду из прочного материала — или качество свечного воска, — то он дал бы себе не больше сорока лет.
На двадцать лет меньше. Как раз те годы, что он прожил в Нью-Йорке. До сих пор они казались какими-то чужими, не принадлежащими ему: словно он прожил их за счет кого-то другого, с кем даже не был знаком.
Он без колебаний возвратился к реальности — в свой кабинет, к Memow, которому полагалась заслуженная похвала. Его пальцы уверенно задвигались по клавиатуре.
Молодец, большой молодец. Давал ли я тебе когда-нибудь сведения о Паскале?
Нет.
— Не важно.
Машина не могла слышать его, но Аликино доставляло удовольствие иногда свободно выражать свои мысли вслух.
Засветились красные буквы и цифры, сигналившие, что сейчас появится имя особого должника. Потом зеленый текст ковром развернулся перед его глазами, в этот момент еще немного рассеянно смотревшими на экран.
ОД Аликино Маскаро.
Аликино пришлось сделать некоторое усилие, чтобы понять, что на экране появилось его собственное имя. Несколько секунд он сидел недвижно, созерцая надпись, которая, казалось, трепетала от нетерпения.
В нижней части экрана замигал маленький желтый треугольник. Это означало, что оператор, работающий на терминале, — Аликино — должен немедленно ответить.
Аликино нажал обычную клавишу:
Прошу подтверждения центрального архива.
Ответ не заставил себя ждать:
Подтверждено. Ошибки нет.
Теперь, нажав другую клавишу, Аликино должен был передать имя в компьютер административного центра. Вся операция — появление имени на экране, запрос и ответ о подтверждении, передача имени в административный центр — занимала не более шестидесяти секунд. По окончании этой решающей минуты вступал в действие неумолимый механизм, который вел должника — без какой бы то ни было возможности уклониться — к оплате своего долга.
К смерти.
Пока бежали секунды, Аликино лихорадочно соображал, как выиграть время. Прежде всего он не должен был передать свое имя в административный центр.
Прошу еще одну проверку.
Он прибегнул к возможности, которую прежде никогда не использовал. Он знал, что из центрального архива могут быть только два ответа: проверка не нужна или же принято на проверку.
Пятьдесят процентов вероятности.
Принято на проверку.
Но это еще не все. Он должен был сразу же мотивировать свой запрос о повторной проверке. Без малейшего колебания он объяснил:
Возможна омонимия.
На экране вновь возник зеленый текст, теперь он мигал, и за ним следовал вопросительный знак.
ОД Аликино Маскаро?
Через двадцать секунд надпись исчезла. Аликино облегченно вздохнул. Он добился некоторой отсрочки.
— Почему? — громко спросил он себя. — Почему именно я? Альсацио Гамберини скончался в сто лет. Я тоже, как его преемник, должен жить целый век.
Слушая самого себя, он отчетливо сознавал, что связь, которую он вывел логически, была шаткой, и он не мог обосновать ее никакими конкретными фактами, одним лишь своим желанием жить.
Он набрал на клавиатуре вопрос к Memow.
Тебе известен Аликино Маскаро?
Ты — ОД Аликино Маскаро.
Почему я — ОД?
Информация недоступна.
Когда я должен умереть?
Информация недоступна.
Каким образом?
Информация недоступна.
Аликино понимал, что этот диалог был излишним и бесполезным. Он знал, что все эти разговоры — лишь пустая трата времени. Но как еще отодвинуть срок? Машина, казалось, угадала мысли Аликино. Она написала четыре цифры.