ГЛАВА 17
Маленький заяц с кожаным носом-пуговицей снова барабанит лапкой мне по лицу: "Очнись, очнись!" Сейчас. Набираю в грудь воздуху, открываю глаза...
Почти вечер. Какой-то пустынный парк с облезшими скамейками-ветеранами... опрокинутая урна... заросший зеленью пруд.
Я полулежу на скамейке, надо мной склонились т р о е. Господи, откуда они?! Или это бред, и я сейчас в пыточной камере, в застенках у волосатого Исрапи? Или... уже т а м? Естьт а мперевернутые урны и обрывки "Правды" в грязи?
Т р о е. Откуда они взялись здесь, откуда здесь взялся я?
Склонившиеся надо мной соответствуют пейзажу запустения куда меньше, чем я. Три... японца(?). Два молодых и один очень старый. Все в официальных черных костюмах, белых рубашках, черных галстуках. У одного из молодых -"дипломат". Лицо старца украшают очки в тонкой роговой "интеллигентской" оправе. Он колдует над моим телом, над левой рукой, в то время как спутники почтительно наблюдают за его манипуляциями из-за спины.
Скашиваю глаза. Куртка накинута мне на плечи... левая рука свободна... японец что-то прикладывает к ней. Насколько хватает познаний в ботанике, это -- лук-порей.
Старец обстоятельно бормочет себе под нос. Из его бормотания до меня доходит смысл лишь нескольких слов. "И-фун, ин-паку, Хаттори".
И-фун, ин-паку -- название реанимационных точек на теле. Хаттори... да, да, это он -- мой добрый японский оккупант.
Увидев, что я проявляю некоторую активность, обладатель модных очков прерывает процедуры, отступает чуть в сторону и кланяется. Коротко кланяются и его спутники. Старец опускает глаза чуть ниже моего подбородка и разражается длинной тирадой на неизвестном языке.
Кока, юко, хэджимэ, ваза-ари, матэ, ассаикоми, рэй, иппон, ката, кумитэ, додзе, татами, бусидо, сэнсей... а еще -- Ниппон, гири и домо аригато. Вот, в общем-то, и все мои успехи в японском. Но что бы ни говорил благообразный седой господин, сейчас передо мной -- спасители.
Куда лучше с японцами в парке под мелко накрапывающим дождичком, чем под крышей и в тепле... с басмачами.
Как же мне слово благодарности ввернуть? Эх, коротка кольчужка, маловат словарный запас! Дослушиваю не перебивая старца, потом выдаю нечто совершенно непотребное:
-- Сан... сан... сан! ( поочередно кивая головой каждому)...
-- Отомо Сайдзи...
-- Касуми Дандзе...
-- Сугитани Дзэндзюбо...
-- Неволин. Сергей. Очень приятно. Домо аригато, Сайдзи-сан... Дандзе-сан... Дзэндзюбо-сан! Ниппон -- иппон... О-сэнсей, домо аригато!
Японцы вежливо смеются. Старец склоняет голову:
-- О-сэнсей Хаттори Хансо-сан...
И дальше снова ничего не понимаю. Заметив мое замешательство, старец Сайдзи кивает молодому парню с "дипломатом". Тот достает из чемоданчика огромный гроссбух. Сайдзи-сан раскрывает его на заложенной странице и по слогам читает:
-- Ви долз-ны еха-ть с намь-и, до-ро-гой русики друг... Хансо-сан. Ми долз-ны осень бии-седовать!
"А, Хаттори, это, оказывается за тобой!" -- разочарованно обращаюсь к своему подсознанию, древнему японцу, -- "У тебя, оказывается, и фамилия есть -- Хансо. А мне не признавался!"
Интересно, а откуда японцы в курсе моих заморочек? Я, кажется, никому в Японию не писал, не рассказывал истории вторжения в тело чужого разума. Профессору Момоту в Харьков -- да, писал. А в Японию... Нет, не было такого.
Да, а который час?! На сегодняшний вечер намечена планерка с парнями Баратынского, а я здесь рассиживаю! Забыв о вежливости, стучу пальцем по запястью, по тому месту, где и японцы, и русские носят часы. Мой "джи-шок" остался, конечно, в лапах Исрапи.
-- Сугитани, Касуми...
Пара часов предупредительно взлетает к моим глазам. На неотличимых друг от друга "сейко" -- время, совпадающее до секунды. Двадцать один двенадцать. О-о-о, мне же через сорок восемь минут надо быть на другом конце Москвы!
Как объяснить это любезным спасителям, у которых насчет меня (Хаттори) существуют, видимо, свои планы?
Отомо Сайдзи общался со мной при помощи какой-то умной книги. Разговорник, что ли? И пока старик накладывает мне повязку на руку, довольно-таки нещадно массирует точки на ладонях и у основания переносицы, умудряюсь состроить Касуми выразительную гримасу: "Книгу, книгу, пожалуйста!" Спасибо.
... Та-ак... хорошо, что дотошные японские издатели раздобыли где-то кириллицу. То есть, худо-бедно, предусмотрели возможность диалога. Теперь разберусь. Вообще я пытался когда-то самостоятельно освоить этот язык по армейскому самоучителю времен второй мировой, но не сумел. Запомнил только две фразы, которые сейчас ни к селу ни к городу. "Кто ваш командир?" и "Ой, товарищ Попов, кажется, начинается землетрясение"...
Как мне удалось выговорить почерпнутое из разговорника-справочника, не пойму до сих пор. Тем более, не смогу воспроизвести. Но главное -- Касуми, Сугитани и Отомо меня тогда поняли.
-- Я должен скоро быть на важной встрече.
Сайдзи-сан предупредительно поднимает руку:
-- Ви долзны ехать с нами!
Как же до них достучаться? Снова копаюсь в книге:
-- Меня ждут друзья!
Теперь над справочником склоняется Касуми:
-- Ми васи дурузия. Ви долзны ехать с нами!
Друзья -- кто бы сомневался после того, что вы для меня сделали! Кстати, как вам это удалось? Но сейчас ни время и ни место -- вдаваться в подробности. Ну, не силой же вырываться?!
-- Буси-гири!
Будь я проклят, если это сказано мной! Неожиданно встрепенулся Хаттори и пришел на помощь, используя мой скудный словарный запас.
-- Хэй, Хансо-сан!
Трое одновременно вскидывают руки ладонями внутрь -- в каком-то неизвестном приветствии. Сайдзи поправляет очки и по слогам читает:
-- Ми зинаем долг воина! Ви виполнить! Но ми синова встиретисся!
-- Когда, где?
-- Ми сами находися вас!
Сайдзи закрепляет повязку на предплечье, Сугитани и Касуми осторожно одевают на меня куртку. Старец улыбается и протягивает какие-то корни.
-- Нарсиса. Ви прикиладывать рана. Ми сами находися вас!
Японцы с достоинством кланяются и уходят вглубь парка.
Я до боли зажмуриваю глаза, открываю их. Снова зажмуриваю и снова открываю. Троица неторопливо покидает меня. Все обыденно и буднично... как эта скамейка, на которой сижу... как неохотно накрапывающий мелкий московский дождь.
Будто не было только что душманского логова и кровожадного Исрапи... Странного видения -- деда, сына и Инны -- вытащившего меня из плена. Будто присел отдохнуть, а ко мне подошли эти трое, поинтересовались, как пройти на ВДНХ, и, узнав дорогу, отправились восвояси.
Время! Время! Мне ведь к чертям на кулички... в Чертаново... к Баратынскому. Даже если удастся машину поймать, это сколько же по счетчику накрутит?
Кстати о деньгах... Я пошарил в карманах куртки. Пусто. В слаксах. Слава Богу! Все деньги здесь... даже моя зажигалка-талисман. Как же "джи-шок" у чеченца остался?
... В этот вечер мне впервые за весь московский вояж повезло со знающим таксистом. Стоило выйти на пустынную улицу, как сразу рядом притормозил "зеленый огонек". Если следовать правилам, стоило бы пропустить не только первую машину, но и вторую, третью -- чтобы не было "подсадки". Но время поджимало, и я плюнул на наставления, известные ныне и детям.
Пожилой усатый шофер приспустил стекло:
-- Куда?
-- В мичуринскую психиатрическую...
-- Как платишь?
-- Сколько скажешь и сразу.
-- Падай!
"Упав" в "Волгу", я закурил и поинтересовался:
-- Хорошо место знаете? Даже улицу не спросили...
Таксист сморщился, словно я сказал что-то неприличное:
-- А як же ж не знать? Двадцать лет шоферю. Уж кого я только из этой твоей мичуринской прямо в Кремль не отвозил...
Он снова приоткрыл окно и сплюнул:
-- Ту же Леру Старохамскую, к примеру. Правда, она меня теперь и не упомнит. В перестройку дело-то было!
*****
На оперативку к Баратынскому я все-таки опоздал минут на пять. В основном потому, что дежурившие на КПП долго не хотели меня пропускать. Успокоились охранники только тогда, когда явился собственной персоной вызванный ими хозяин заведения.
Юрий Викторович, так мне показалось, был слегка навеселе. Легкий запах коньяка, во всяком случае, от него исходил.
-- О, Сергей Иванович! И со своей закуской...
Баратынский подслеповато щурился в темноте больничного двора, пока мы шли к главному корпусу.
Какая закуска? А, вот он о чем... Я, оказывается, как вручил мне Сайдзи свои корни нарцисса, так в руках их всю дорогу и держал.
-- Сер-гей Ива-нович! Где это вы шлялись? И по синяку под каждым глазом!
Еще один Ремеслук на мою голову! Разглядел-таки меня Баратынский уже в больничном коридоре! Эх, Юрий Викторович, Юрий Викторович... После двух заходов к Шамилю, два синяка -- детские шалости. Сам, впрочем, и виноват. Вслух я произнес другое:
-- Лучше объясните... Мы что-то празднуем или планируемся? Ремеслук говорил, что время "Ч" -- сегодня в ночь.
-- Сере-жа!
... Баратынский картинно распахнул дверь в помещение, служившее прежним обитателям психушки чем-то вроде ленинской комнаты...
-- Сере-жа! Заходи, не осуждай. И не думай, что мы только водку трескать умеем!
"Ленинская комната" ничем не напоминала оперативный штаб, а присутствовавшие в ней -- слаженную спецкоманду, готовящуюся к проведению важной силовой акции. Когда мы вошли, пир был в самом разгаре. Чувствовалось, что "третий" тост уже давно выпит.
Пятнадцать человек, собравшиеся за большим круглым столом, уставленным коньяком, водкой и по-мужски нарубленной снедью, сидели и внимательно слушали тамаду. Он, шестнадцатый, возвышался над столом, зажимая в своей медвежьей лапе граненый стакан, и говорил негромким басом:
-- Нас, подразделение "Вымпел", расформировали в 93 году. Меня и еще примерно 130 ребят отправили служить в милицию. Приезжали американцы, сулили большие деньги, чтобы парни отправились работать в Штаты. Никто не изменил присяге. Но... ни наш опыт, ни то, что мы могли сделать для России -- все это оказалось никому не нужным здесь. Выпьем, ребята, чтобы однажды раскрылось имя того, кто загубил одно из лучших спецподразделений страны... Выпьем, парни, за боевых, а не паркетных генералов... Хотя бывшие боевые уже давно в ручных превратились, за исключением Рохлина, пожалуй. Выпьем за российского маршала...
Тут говоривший закашлялся, а сидевшие за столом невнятно загудели.
-- Да нет, вы плохо обо мне подумали... Зан а с т о я щ е г ороссийского маршала. За Жукова!
Все молча опрокинули стаканы. На нас с Баратынским никто и глазом не повел. Радушный хозяин усадил меня за стол и тихо пояснил на ухо:
-- Сейчас парни решили "круговой" пустить. Ну, ты знаешь эти дела... Каждый по очереди свое рассказывает...
Баратынский налил мне водки.
-- Сенниковский тост шестой был. Не много и осталось. Да ты не смотри... ребята же по чуть-чуть. Граммов по пятьдесят на раз, так что сиди спокойно!
Я машинально прикинул: шестнадцать тостов по пятьдесят... Конечно, восемьсот граммов для здорового, подготовленного мужика -- не доза. Но... уж очень я этого не люблю. Мешать дело с выпивкой. Пусть кто-то и назовет питерским снобом, но у меня лично -- именно питерская закваска. Розенбаумовская, если хотите: "Любить так любить, гулять так гулять, стрелять так стрелять..."
Мы, кажется, пострелять собрались? Золото российское стране вернуть, нет?
Между тем, один из мужиков, мой примерно ровесник, уже настроил гитару и вполголоса затянул:
КАК НА ПОЛЕ КУЛИКОВОМ
ПРОКРИЧАЛИ КУЛИКИ,
И В ПОРЯДКЕ БЕСТОЛКОВОМ
ВЫШЛИ РУССКИЕ ПОЛКИ.
КАК ДЫХНУЛИ ПЕРЕГАРОМ -
ЗА ВЕРСТУ РАЗИТ,
ЗНАЧИТ, ВЫПИТО НЕМАЛО:
БУДЕТ ВРАГ РАЗБИТ.
СЛЕВА РАТЬ, СПРАВА РАТЬ,
ПРИЯТНО С ПОХМЕЛЬЯ
МЕЧОМ ПОМАХАТЬ...
Не допев, гитарист отложил шестиструнку, наполнил стакан и поднялся:
-- Ребята, мне хочется, чтобы вы вместе со мной выпили за парней из подразделения "А"... за боевого генерала Карпухина... за многим здесь знакомого члена бывшей сборной СССР по боксу Толстикова... за тех, кто штурмовал дворец Амина в Афганистане... за тех, кто предан своей стране и предан... ее правителями. Ребята, давайте помянем и Витю Шатских, предательски застреленного в спину в октябре девяносто третьего... Мы знаем теперь, кто это сделал... и пусть я уже не в "А"... неважно... Клянусь, я достану эту мразь! Витя, да будет тебе земля пухом.
Если бы говорил не бывший "альфовец", если бы не тост в память Шатских, я поднялся бы раньше. А так... заставил себя проглотить водку... встал:
-- Простите, что вмешиваюсь. Но хочется знать некоторые подробности. В частности, время акции, план ее проведения. А также... состоится ли она вообще?
Теперь все шестнадцать недоуменно смотрели на меня, настолько выбивалось из общего настроя сказанное.
Густо покраснел Баратынский, пребывавший до этого где-то глубоко в себе. Из-за стола поднялся уже знакомый Дмитрий Васильевич Самохвалов, самый пожилой из присутствовавших. Как помнилось, ветеран вьетнамской войны:
-- Да не дергайся, друг...
-- Виноват... я забыл еще раз представить. Наш партнер -- Неволин Сергей Иванович, -- перебил летчика опомнившийся Баратынский.
-- Викторович, да знакомил ты нас уже с Сергеем... Мы поняли уже, -умиротворяюще прогудел Самохвалов и снова повернулся ко мне:
-- Сережа, все в порядке. Ребята, дайте я объясню... Сергей, время "ноль" -- три пятьдесят утра. У нас, как минимум, три часа до начала сборов. Далее. План простой, зато реальный. С воздуха проутюжим их огневые точки, затем шестерка -- ты в том числе -- десантируется и подавляет казарму "чехов" в этом пионерлагере. Остальное -- танковый десант. Напролом на "шестьдесят девятке". Задача: захватить и взять под контроль их казначейство.
Вот, собственно, все. Операция не из самых сложных, даже при численном перевесе "духов". Опыт, по крайней мере, имеется -- и немалый.
... Самонадеянность -- она подводила иногда и самых опытных бойцов... и меня. "Чехи" -- не мальчики. Уверен, деньги, на которые можно скупить всю Россию, они стерегут зорко...
-- А мины учли? Или коридоры уже успели сделать?
-- Да нет, какие там коридоры! Просто пропылесосю сверху их поле НУРСами -- вот тебе и коридор, по нему и танк пойдет.
Привстал Баратынский:
-- Сергей, Дмитрий Васильевич готовил группу, он руководит непосредственно операцией. Все учтено, вплоть до прикрытия акции. Я координируюсь с Ремеслуком и его соколами. Контроль над обеими базами -"Заветами Ильича" и "Дубками" надо устанавливать одновременно.
Оставалось только согласиться. Конечно, лучше, если бы с самого начал Ремеслук доверил мне "сыграть" группу Баратынского, притереть людей друг к другу. Но если эту роль отвели Самохвалову -- руководству виднее. Хотя, честно говоря, я не подозревал, что мне предстоит поучаствовать в операции в роли боевика.
Ладно, понять Ремеслука и Баратынского тоже можно: в таких делах каждый на учете и людьми не раскидываются.
-- И еще, Сергей Иванович...
Ничто в самохваловской манере говорить и держаться не напоминало о выпитом.
-- Для нас этот бой -- быть может, самый важный из всех, которые были. Как говорил генерал Лебедь, не к ночи он будь помянут, -- за Державу обидно! В общем, если бы не были уверены в себе -- не расслаблялись бы.
... Пусть слова про Державу первым сказал не Лебедь, а Луспекаев (опять же -- "Белое солнце пустыни!"), главное -- в другом. За два с лишним часа, пока продолжалось странное застолье, я убедился, что этим людям (не говорю о себе) предстоит действительно самый важный бой. Бой, который они не имеют права проиграть.
Я слушал их тосты-истории и вслушивался в себя. Всех нас роднило, пожалуй, одно: каждый из присутствовавших был солдатом эпохи проигранных войн. От Афганистана до Чечни. Все мы так или иначе участвовали в войнах, начатых маразматичными старцами и нефтяными магнатами, кремлевскими кокотками и придворными фаворитами. Все эти войны были проиграны бездарными полководцами, сданы в угоду интересам очередных толстосумов и политиканов.
У каждого из нас была когда-то своя война, но сегодня -- одна на всех. Единственная, которую мы считали достойной и справедливой: война за право быть хозяином на своей земле, за свою униженную и опущенную страну, а не за некое абстрактное государство, не умеющее, да и не желающее защищать своих граждан.
... Если вдуматься... кем сочли бы нас офицеры былых поколений, будь они хоть "белыми", хоть "красными"! Что они сказали бы, услышав последний тост, произнесенный в эту ночь?..
Как было у них? За что воевали они?
..."За веру, царя и отечество!"... "За Русь святую!"... Или: "За власть Советов!"... "За Родину, за Сталина!"...
Шли годы, менялись лозунги, но суть оставалась, на самом деле, прежней. И мы пришли к ней же. Но мы росли, взрослели в другое время. Во время, когда не слагалось од и не служилось молебнов во славу русского оружия... Когда верность своей стране стала чуть ли не пороком, а предательство возвели в ранг высшей доблести и добродетели.
И потому наш последний, общий тост-девиз звучал грубо и не лирично:
-- ЗА ВСЮ Х...НЮ!
Мы воздадим за всю х... ню -- вам, пришельцы. За всю грязь, кровь и подлость, которую вы принесли с собой в чужую для вас, не принадлежащую вам землю.
ГЛАВА 17
Незабываемое, наверное, зрелище со стороны: боевой вертолет, ощерившийся пулеметами и ракетными установками, с Красным Крестом и надписью "Неотложная медицинская помощь" на борту, медленно поднимается в воздух со двора спецклиники и зависает над ночным, спящим Чертаново.
Ворота больницы открываются, и на пустынную московскую улицу вываливается, отчихиваясь неотработанным топливом, "шестьдесят девятка". Танк, в отличие от "мирного" вертолета, имеет самый что ни на есть воинственный вид. Он окрашен в сочно-зеленый цвет, на башне его довольно умело намалеваны полумесяц и девиз -- "На Крэмль!"
Увидев в первый момент эти художества, я решил, что бойцы Баратынского переусердствовали от избытка эмоций. А все оказалось проще: ушлый Ремеслук, пользуясь своими обширными связями, раздобыл для экипажа справки о том, что "шестьдесят девятка" -- всего лишь муляж для кино, направляющийся ныне на съемки чеченской эпопеи Невзорова "Чистилище-2".
Не знаю, как это удалось полковнику, но справки скрепляли такие солидные печати и подписи, что беспрепятственный проход по Москве и пригородам танку был гарантирован.
Итак, к трем ноль пяти утра я и все шестнадцать бойцов Баратынского, полностью экипировались и заняли места в машинах согласно расчету. Юрий Викторович, как и говорил, остался в офисе мичуринской клиники координировать операцию с Ремеслуком.
Самохвалов, командир группы, занял кресло пилота "Акулы", я уселся рядом с ним. Ветеран Вьетнама надел наушники и показал, чтобы я сделал то же самое. Остальные парни с большей или меньшей степенью комфорта разместились в утробе "борта".
Васильич пощелкал клавишами на приборном пульте, и наша "Неотложка", пару раз дернувшись, взмыла вверх. Выше, выше... Я посмотрел вниз: маленькие человечки под нами оседлывали "тэшку", еще можно было разглядеть, что головы наездников украшали зеленые повязки. По всей видимости, для того, чтобы в случае проверки ВАИ или ППС, бойцы полностью соответствовали киношному антуражу.
"Акула" застыла в воздухе, ее довольно сильно потряхивало. Повисев так с десяток секунд, она норовисто дернула носом к земле и, задрав хвост, резво взяла с места. Да-а, все-таки прав я: пить не надо, тем более, перед самой операцией! Как иначе объяснить, что Самохвалов, налетавший свою первую сотню часов еще в небе Куангбиня, дергал сейчас машину, словно какой-нибудь приготовишка с ускоренных пилотских курсов?
-- Непривычно немного... Одно дело теория, другое -- практика, -пробурчал в наушниках самохваловский бас, -- Не над Чертаново же было тренировочные полеты совершать!
-- Сейчас, сейчас... все будет тип-топ...
Спокойствие и уверенность "вьетнамца" передались машине. "Вертушка", из принципа дернувшись еще разок, подчинилась воле пилота. Через полчаса мы зависли невдалеке от цели. Весь полет Самохвалов переговаривался с экипажем танка, и только минут за пять до подлета установил режим радиомолчания.
К цели "Акула" и танк подкрались почти одновременно, и теперь "шестьдесят девятка", затаившаяся в перелеске возле "Заветов Ильича", ждала, когда Васильич подойдет поближе и распесочит своими НУРСами минное поле.
-- Иншалла! -- нарушил наконец тишину Самохвалов, дав сигнал к началу атаки, и бросил "борт" к самому краю предполагаемого минного поля.
... Боевик, дежуривший на базе за пультом электронного перехвата, быстро среагировал на неожиданно оглушительный шум винтов и чье-то приветствие. Он сразу нажал аларм-кнопку, подав сигнал тревоги и поднимая весь лагерь в ружье...
-- ЕСТЬ ЗАХВАТ ЦЕЛИ, БЛ...!
Радостный вопль Ремеслука, раздавшийся в наушниках, заставил меня вздрогнуть.
-- А-а, "тамагочи" ремеслуковская! -- хмыкнул Васильич и нажал на гашетку.
Один за другим три НУРСа пропахали землю у пионерлагеря, но взрывов раздалось на порядок больше. Это детонировали мины -- "ловушки", МОН-200, усиленные артиллерийскими снарядами.
Раз, два, три... Очередные три НУРСа расчистили коридор перед лагерем. В него, выскочив из леска, лихо ломанулась "шестьдесят девятка". Самохвалов бросил вертушку вверх...
Я щелкнул кнопкой ДТТ на пульте. ДТТ -- десантный телескопический трос -- довольно непривычная для меня штука американского, кажется, производства. По пять тросов с каждого борта приготовились принять десантников, о чем сообщила надпись, вспыхнувшая на пульте: "система активирована". Самое классное в этом штатовском ДТТ -- материал, которым покрыты тросы -десантироваться можно, не перебирая руками, а просто соскальзывая вниз на землю, не боясь обжечь руки. Выигранные секунды -- спасенная жизнь.
-- ЕСТЬ ЗАХВАТ, БЛ...! -- снова проорал в наушниках электронный Ремеслук.
Теперь Самохвалов поливал из крупнокалиберных пулеметов склад ГСМ и "чеховскую" казарму. Парни в "вертушке" подобрались, приготовились вступить в бой сразу после огневой обработки точек.
Я едва успел взглянуть вниз, увидеть мечущиеся в огне тени боевиков, как пилот рванул машину вверх. Под нами громыхнуло. "Вертушка" не успела набрать высоты и пламя, поднявшееся от взорванного склада ГСМ, опалило ее белый борт. Ударная волна тряханула "неотложку", подбросила вверх...
-- А ну-ка, еще разок, ребята... Чтоб вам работы поменьше было!
Самохвалов снова бросил вертолет на цель, спустил гашетку...
-- Спасибо за использование нашей установки! -- проверещал в наушниках кокетливый женский фальцет, -- Магазины пусты. Патроны закончились.
-- Хренов "говорун", -- ругнулся Васильич, -- Ну, вперед, ребята, с Богом!
Мы вывались из вертушки. Внизу полыхал пожар. Вот когда пригодились "сферы": они защитили лица от огня.
Пятеро во главе с вымпеловцем Сенниковым устремились к казарме боевиков... Танк-ветеран уже вовсю утюжил "чехов", отчаянно оборонявших бомбоубежище-казначейство... Наша пятерка быстро рассыпалась по территории лагеря. В обязанность нам вменили подчистку объекта после работы танкового десанта и сенниковских парней, ликвидацию стихийно вспыхивающих очагов сопротивления.
-- "Один в поле", "Один в поле", объект "ноль" -- прошипело в моем ухе. Послание означало, что группе, штурмующей духовское казначейство, срочно нужна поддержка. Я и еще трое парней откинули "сферы" и, нацепив ПНВ-89 -приборы ночного видения, бросились к бомбоубежищу.
Метрах в ста от казначейства стоял танк и хищно поводил в стороны пушкой, контролируя возможные мишени. "Тэшка" была сейчас, однако, практически беспомощна: любым выстрелом, пулеметной очередью можно задеть своих, смешавшихся с последними защитниками бомбоубежища. Теперь все решал непосредственный контакт.
Что и говорить, преимущество было на нашей стороне. Численный перевес ничего не дал "чехам", его быстро свел на нет шквальный огонь "вертушки" и танка. Теперь духи, не успевшие оснаститься "ночниками", ослепленные и обожженные, медленно, но верно сдавали позиции одну за другой.
-- Черный-один, объект под контролем, -- прокашлялся наушник.
Парни Сенникова взяли казарму.
-- Черный-ноль, понял -- отозвалась "вертушка" руководителя группы.
-- Зубр-один, объект под контролем!
-- Черный-ноль, понял!
Ребята под командой "альфовца" захватили и контролировали то, что осталось от склада боеприпасов и ГСМ.
Наше вмешательство в штурм казначейства окончательно сломило "чехов", последние двое легли прямо на пороге бомбоубежища, так и не успев воспользоваться своими "борзами". Ворвавшись по трупам ко входу казначейства, мы закинули внутрь с десяток шумовых гранат. Обычные не использовали: очень уж не хотелось, чтобы хоть часть складированных там денег пострадала.
На удивление, из самого бункера не раздалось ни стона: видимо, духи и в казарме, и в бомбоубежище с самого начала атаки поддались стадному инстинкту и вывалили наружу. Нам повезло. Окопайся они на подземных этажах казармы, займи грамотную оборону в бункере -- и выкурить их было бы непросто.
-- Черный-два... Один в поле... объект под контролем.
-- Черный-ноль, понял.
Через минуту "Черная Акула" опустилась на территории бывшего пионерлагеря "Заветы Ильича". Со стороны складов, казармы и от нас к руководителю группы Самохвалову побежали трое, чтобы скоординировать дальнейшие действия и уточнить число потерь.
-- Зубр-один, три "трехсотых", "двухсотых" нет...
-- Принято...
-- Черный-один, один "трехсотый"...
Маленький заяц с кожаным носом-пуговицей снова барабанит лапкой мне по лицу: "Очнись, очнись!" Сейчас. Набираю в грудь воздуху, открываю глаза...
Почти вечер. Какой-то пустынный парк с облезшими скамейками-ветеранами... опрокинутая урна... заросший зеленью пруд.
Я полулежу на скамейке, надо мной склонились т р о е. Господи, откуда они?! Или это бред, и я сейчас в пыточной камере, в застенках у волосатого Исрапи? Или... уже т а м? Естьт а мперевернутые урны и обрывки "Правды" в грязи?
Т р о е. Откуда они взялись здесь, откуда здесь взялся я?
Склонившиеся надо мной соответствуют пейзажу запустения куда меньше, чем я. Три... японца(?). Два молодых и один очень старый. Все в официальных черных костюмах, белых рубашках, черных галстуках. У одного из молодых -"дипломат". Лицо старца украшают очки в тонкой роговой "интеллигентской" оправе. Он колдует над моим телом, над левой рукой, в то время как спутники почтительно наблюдают за его манипуляциями из-за спины.
Скашиваю глаза. Куртка накинута мне на плечи... левая рука свободна... японец что-то прикладывает к ней. Насколько хватает познаний в ботанике, это -- лук-порей.
Старец обстоятельно бормочет себе под нос. Из его бормотания до меня доходит смысл лишь нескольких слов. "И-фун, ин-паку, Хаттори".
И-фун, ин-паку -- название реанимационных точек на теле. Хаттори... да, да, это он -- мой добрый японский оккупант.
Увидев, что я проявляю некоторую активность, обладатель модных очков прерывает процедуры, отступает чуть в сторону и кланяется. Коротко кланяются и его спутники. Старец опускает глаза чуть ниже моего подбородка и разражается длинной тирадой на неизвестном языке.
Кока, юко, хэджимэ, ваза-ари, матэ, ассаикоми, рэй, иппон, ката, кумитэ, додзе, татами, бусидо, сэнсей... а еще -- Ниппон, гири и домо аригато. Вот, в общем-то, и все мои успехи в японском. Но что бы ни говорил благообразный седой господин, сейчас передо мной -- спасители.
Куда лучше с японцами в парке под мелко накрапывающим дождичком, чем под крышей и в тепле... с басмачами.
Как же мне слово благодарности ввернуть? Эх, коротка кольчужка, маловат словарный запас! Дослушиваю не перебивая старца, потом выдаю нечто совершенно непотребное:
-- Сан... сан... сан! ( поочередно кивая головой каждому)...
-- Отомо Сайдзи...
-- Касуми Дандзе...
-- Сугитани Дзэндзюбо...
-- Неволин. Сергей. Очень приятно. Домо аригато, Сайдзи-сан... Дандзе-сан... Дзэндзюбо-сан! Ниппон -- иппон... О-сэнсей, домо аригато!
Японцы вежливо смеются. Старец склоняет голову:
-- О-сэнсей Хаттори Хансо-сан...
И дальше снова ничего не понимаю. Заметив мое замешательство, старец Сайдзи кивает молодому парню с "дипломатом". Тот достает из чемоданчика огромный гроссбух. Сайдзи-сан раскрывает его на заложенной странице и по слогам читает:
-- Ви долз-ны еха-ть с намь-и, до-ро-гой русики друг... Хансо-сан. Ми долз-ны осень бии-седовать!
"А, Хаттори, это, оказывается за тобой!" -- разочарованно обращаюсь к своему подсознанию, древнему японцу, -- "У тебя, оказывается, и фамилия есть -- Хансо. А мне не признавался!"
Интересно, а откуда японцы в курсе моих заморочек? Я, кажется, никому в Японию не писал, не рассказывал истории вторжения в тело чужого разума. Профессору Момоту в Харьков -- да, писал. А в Японию... Нет, не было такого.
Да, а который час?! На сегодняшний вечер намечена планерка с парнями Баратынского, а я здесь рассиживаю! Забыв о вежливости, стучу пальцем по запястью, по тому месту, где и японцы, и русские носят часы. Мой "джи-шок" остался, конечно, в лапах Исрапи.
-- Сугитани, Касуми...
Пара часов предупредительно взлетает к моим глазам. На неотличимых друг от друга "сейко" -- время, совпадающее до секунды. Двадцать один двенадцать. О-о-о, мне же через сорок восемь минут надо быть на другом конце Москвы!
Как объяснить это любезным спасителям, у которых насчет меня (Хаттори) существуют, видимо, свои планы?
Отомо Сайдзи общался со мной при помощи какой-то умной книги. Разговорник, что ли? И пока старик накладывает мне повязку на руку, довольно-таки нещадно массирует точки на ладонях и у основания переносицы, умудряюсь состроить Касуми выразительную гримасу: "Книгу, книгу, пожалуйста!" Спасибо.
... Та-ак... хорошо, что дотошные японские издатели раздобыли где-то кириллицу. То есть, худо-бедно, предусмотрели возможность диалога. Теперь разберусь. Вообще я пытался когда-то самостоятельно освоить этот язык по армейскому самоучителю времен второй мировой, но не сумел. Запомнил только две фразы, которые сейчас ни к селу ни к городу. "Кто ваш командир?" и "Ой, товарищ Попов, кажется, начинается землетрясение"...
Как мне удалось выговорить почерпнутое из разговорника-справочника, не пойму до сих пор. Тем более, не смогу воспроизвести. Но главное -- Касуми, Сугитани и Отомо меня тогда поняли.
-- Я должен скоро быть на важной встрече.
Сайдзи-сан предупредительно поднимает руку:
-- Ви долзны ехать с нами!
Как же до них достучаться? Снова копаюсь в книге:
-- Меня ждут друзья!
Теперь над справочником склоняется Касуми:
-- Ми васи дурузия. Ви долзны ехать с нами!
Друзья -- кто бы сомневался после того, что вы для меня сделали! Кстати, как вам это удалось? Но сейчас ни время и ни место -- вдаваться в подробности. Ну, не силой же вырываться?!
-- Буси-гири!
Будь я проклят, если это сказано мной! Неожиданно встрепенулся Хаттори и пришел на помощь, используя мой скудный словарный запас.
-- Хэй, Хансо-сан!
Трое одновременно вскидывают руки ладонями внутрь -- в каком-то неизвестном приветствии. Сайдзи поправляет очки и по слогам читает:
-- Ми зинаем долг воина! Ви виполнить! Но ми синова встиретисся!
-- Когда, где?
-- Ми сами находися вас!
Сайдзи закрепляет повязку на предплечье, Сугитани и Касуми осторожно одевают на меня куртку. Старец улыбается и протягивает какие-то корни.
-- Нарсиса. Ви прикиладывать рана. Ми сами находися вас!
Японцы с достоинством кланяются и уходят вглубь парка.
Я до боли зажмуриваю глаза, открываю их. Снова зажмуриваю и снова открываю. Троица неторопливо покидает меня. Все обыденно и буднично... как эта скамейка, на которой сижу... как неохотно накрапывающий мелкий московский дождь.
Будто не было только что душманского логова и кровожадного Исрапи... Странного видения -- деда, сына и Инны -- вытащившего меня из плена. Будто присел отдохнуть, а ко мне подошли эти трое, поинтересовались, как пройти на ВДНХ, и, узнав дорогу, отправились восвояси.
Время! Время! Мне ведь к чертям на кулички... в Чертаново... к Баратынскому. Даже если удастся машину поймать, это сколько же по счетчику накрутит?
Кстати о деньгах... Я пошарил в карманах куртки. Пусто. В слаксах. Слава Богу! Все деньги здесь... даже моя зажигалка-талисман. Как же "джи-шок" у чеченца остался?
... В этот вечер мне впервые за весь московский вояж повезло со знающим таксистом. Стоило выйти на пустынную улицу, как сразу рядом притормозил "зеленый огонек". Если следовать правилам, стоило бы пропустить не только первую машину, но и вторую, третью -- чтобы не было "подсадки". Но время поджимало, и я плюнул на наставления, известные ныне и детям.
Пожилой усатый шофер приспустил стекло:
-- Куда?
-- В мичуринскую психиатрическую...
-- Как платишь?
-- Сколько скажешь и сразу.
-- Падай!
"Упав" в "Волгу", я закурил и поинтересовался:
-- Хорошо место знаете? Даже улицу не спросили...
Таксист сморщился, словно я сказал что-то неприличное:
-- А як же ж не знать? Двадцать лет шоферю. Уж кого я только из этой твоей мичуринской прямо в Кремль не отвозил...
Он снова приоткрыл окно и сплюнул:
-- Ту же Леру Старохамскую, к примеру. Правда, она меня теперь и не упомнит. В перестройку дело-то было!
*****
На оперативку к Баратынскому я все-таки опоздал минут на пять. В основном потому, что дежурившие на КПП долго не хотели меня пропускать. Успокоились охранники только тогда, когда явился собственной персоной вызванный ими хозяин заведения.
Юрий Викторович, так мне показалось, был слегка навеселе. Легкий запах коньяка, во всяком случае, от него исходил.
-- О, Сергей Иванович! И со своей закуской...
Баратынский подслеповато щурился в темноте больничного двора, пока мы шли к главному корпусу.
Какая закуска? А, вот он о чем... Я, оказывается, как вручил мне Сайдзи свои корни нарцисса, так в руках их всю дорогу и держал.
-- Сер-гей Ива-нович! Где это вы шлялись? И по синяку под каждым глазом!
Еще один Ремеслук на мою голову! Разглядел-таки меня Баратынский уже в больничном коридоре! Эх, Юрий Викторович, Юрий Викторович... После двух заходов к Шамилю, два синяка -- детские шалости. Сам, впрочем, и виноват. Вслух я произнес другое:
-- Лучше объясните... Мы что-то празднуем или планируемся? Ремеслук говорил, что время "Ч" -- сегодня в ночь.
-- Сере-жа!
... Баратынский картинно распахнул дверь в помещение, служившее прежним обитателям психушки чем-то вроде ленинской комнаты...
-- Сере-жа! Заходи, не осуждай. И не думай, что мы только водку трескать умеем!
"Ленинская комната" ничем не напоминала оперативный штаб, а присутствовавшие в ней -- слаженную спецкоманду, готовящуюся к проведению важной силовой акции. Когда мы вошли, пир был в самом разгаре. Чувствовалось, что "третий" тост уже давно выпит.
Пятнадцать человек, собравшиеся за большим круглым столом, уставленным коньяком, водкой и по-мужски нарубленной снедью, сидели и внимательно слушали тамаду. Он, шестнадцатый, возвышался над столом, зажимая в своей медвежьей лапе граненый стакан, и говорил негромким басом:
-- Нас, подразделение "Вымпел", расформировали в 93 году. Меня и еще примерно 130 ребят отправили служить в милицию. Приезжали американцы, сулили большие деньги, чтобы парни отправились работать в Штаты. Никто не изменил присяге. Но... ни наш опыт, ни то, что мы могли сделать для России -- все это оказалось никому не нужным здесь. Выпьем, ребята, чтобы однажды раскрылось имя того, кто загубил одно из лучших спецподразделений страны... Выпьем, парни, за боевых, а не паркетных генералов... Хотя бывшие боевые уже давно в ручных превратились, за исключением Рохлина, пожалуй. Выпьем за российского маршала...
Тут говоривший закашлялся, а сидевшие за столом невнятно загудели.
-- Да нет, вы плохо обо мне подумали... Зан а с т о я щ е г ороссийского маршала. За Жукова!
Все молча опрокинули стаканы. На нас с Баратынским никто и глазом не повел. Радушный хозяин усадил меня за стол и тихо пояснил на ухо:
-- Сейчас парни решили "круговой" пустить. Ну, ты знаешь эти дела... Каждый по очереди свое рассказывает...
Баратынский налил мне водки.
-- Сенниковский тост шестой был. Не много и осталось. Да ты не смотри... ребята же по чуть-чуть. Граммов по пятьдесят на раз, так что сиди спокойно!
Я машинально прикинул: шестнадцать тостов по пятьдесят... Конечно, восемьсот граммов для здорового, подготовленного мужика -- не доза. Но... уж очень я этого не люблю. Мешать дело с выпивкой. Пусть кто-то и назовет питерским снобом, но у меня лично -- именно питерская закваска. Розенбаумовская, если хотите: "Любить так любить, гулять так гулять, стрелять так стрелять..."
Мы, кажется, пострелять собрались? Золото российское стране вернуть, нет?
Между тем, один из мужиков, мой примерно ровесник, уже настроил гитару и вполголоса затянул:
КАК НА ПОЛЕ КУЛИКОВОМ
ПРОКРИЧАЛИ КУЛИКИ,
И В ПОРЯДКЕ БЕСТОЛКОВОМ
ВЫШЛИ РУССКИЕ ПОЛКИ.
КАК ДЫХНУЛИ ПЕРЕГАРОМ -
ЗА ВЕРСТУ РАЗИТ,
ЗНАЧИТ, ВЫПИТО НЕМАЛО:
БУДЕТ ВРАГ РАЗБИТ.
СЛЕВА РАТЬ, СПРАВА РАТЬ,
ПРИЯТНО С ПОХМЕЛЬЯ
МЕЧОМ ПОМАХАТЬ...
Не допев, гитарист отложил шестиструнку, наполнил стакан и поднялся:
-- Ребята, мне хочется, чтобы вы вместе со мной выпили за парней из подразделения "А"... за боевого генерала Карпухина... за многим здесь знакомого члена бывшей сборной СССР по боксу Толстикова... за тех, кто штурмовал дворец Амина в Афганистане... за тех, кто предан своей стране и предан... ее правителями. Ребята, давайте помянем и Витю Шатских, предательски застреленного в спину в октябре девяносто третьего... Мы знаем теперь, кто это сделал... и пусть я уже не в "А"... неважно... Клянусь, я достану эту мразь! Витя, да будет тебе земля пухом.
Если бы говорил не бывший "альфовец", если бы не тост в память Шатских, я поднялся бы раньше. А так... заставил себя проглотить водку... встал:
-- Простите, что вмешиваюсь. Но хочется знать некоторые подробности. В частности, время акции, план ее проведения. А также... состоится ли она вообще?
Теперь все шестнадцать недоуменно смотрели на меня, настолько выбивалось из общего настроя сказанное.
Густо покраснел Баратынский, пребывавший до этого где-то глубоко в себе. Из-за стола поднялся уже знакомый Дмитрий Васильевич Самохвалов, самый пожилой из присутствовавших. Как помнилось, ветеран вьетнамской войны:
-- Да не дергайся, друг...
-- Виноват... я забыл еще раз представить. Наш партнер -- Неволин Сергей Иванович, -- перебил летчика опомнившийся Баратынский.
-- Викторович, да знакомил ты нас уже с Сергеем... Мы поняли уже, -умиротворяюще прогудел Самохвалов и снова повернулся ко мне:
-- Сережа, все в порядке. Ребята, дайте я объясню... Сергей, время "ноль" -- три пятьдесят утра. У нас, как минимум, три часа до начала сборов. Далее. План простой, зато реальный. С воздуха проутюжим их огневые точки, затем шестерка -- ты в том числе -- десантируется и подавляет казарму "чехов" в этом пионерлагере. Остальное -- танковый десант. Напролом на "шестьдесят девятке". Задача: захватить и взять под контроль их казначейство.
Вот, собственно, все. Операция не из самых сложных, даже при численном перевесе "духов". Опыт, по крайней мере, имеется -- и немалый.
... Самонадеянность -- она подводила иногда и самых опытных бойцов... и меня. "Чехи" -- не мальчики. Уверен, деньги, на которые можно скупить всю Россию, они стерегут зорко...
-- А мины учли? Или коридоры уже успели сделать?
-- Да нет, какие там коридоры! Просто пропылесосю сверху их поле НУРСами -- вот тебе и коридор, по нему и танк пойдет.
Привстал Баратынский:
-- Сергей, Дмитрий Васильевич готовил группу, он руководит непосредственно операцией. Все учтено, вплоть до прикрытия акции. Я координируюсь с Ремеслуком и его соколами. Контроль над обеими базами -"Заветами Ильича" и "Дубками" надо устанавливать одновременно.
Оставалось только согласиться. Конечно, лучше, если бы с самого начал Ремеслук доверил мне "сыграть" группу Баратынского, притереть людей друг к другу. Но если эту роль отвели Самохвалову -- руководству виднее. Хотя, честно говоря, я не подозревал, что мне предстоит поучаствовать в операции в роли боевика.
Ладно, понять Ремеслука и Баратынского тоже можно: в таких делах каждый на учете и людьми не раскидываются.
-- И еще, Сергей Иванович...
Ничто в самохваловской манере говорить и держаться не напоминало о выпитом.
-- Для нас этот бой -- быть может, самый важный из всех, которые были. Как говорил генерал Лебедь, не к ночи он будь помянут, -- за Державу обидно! В общем, если бы не были уверены в себе -- не расслаблялись бы.
... Пусть слова про Державу первым сказал не Лебедь, а Луспекаев (опять же -- "Белое солнце пустыни!"), главное -- в другом. За два с лишним часа, пока продолжалось странное застолье, я убедился, что этим людям (не говорю о себе) предстоит действительно самый важный бой. Бой, который они не имеют права проиграть.
Я слушал их тосты-истории и вслушивался в себя. Всех нас роднило, пожалуй, одно: каждый из присутствовавших был солдатом эпохи проигранных войн. От Афганистана до Чечни. Все мы так или иначе участвовали в войнах, начатых маразматичными старцами и нефтяными магнатами, кремлевскими кокотками и придворными фаворитами. Все эти войны были проиграны бездарными полководцами, сданы в угоду интересам очередных толстосумов и политиканов.
У каждого из нас была когда-то своя война, но сегодня -- одна на всех. Единственная, которую мы считали достойной и справедливой: война за право быть хозяином на своей земле, за свою униженную и опущенную страну, а не за некое абстрактное государство, не умеющее, да и не желающее защищать своих граждан.
... Если вдуматься... кем сочли бы нас офицеры былых поколений, будь они хоть "белыми", хоть "красными"! Что они сказали бы, услышав последний тост, произнесенный в эту ночь?..
Как было у них? За что воевали они?
..."За веру, царя и отечество!"... "За Русь святую!"... Или: "За власть Советов!"... "За Родину, за Сталина!"...
Шли годы, менялись лозунги, но суть оставалась, на самом деле, прежней. И мы пришли к ней же. Но мы росли, взрослели в другое время. Во время, когда не слагалось од и не служилось молебнов во славу русского оружия... Когда верность своей стране стала чуть ли не пороком, а предательство возвели в ранг высшей доблести и добродетели.
И потому наш последний, общий тост-девиз звучал грубо и не лирично:
-- ЗА ВСЮ Х...НЮ!
Мы воздадим за всю х... ню -- вам, пришельцы. За всю грязь, кровь и подлость, которую вы принесли с собой в чужую для вас, не принадлежащую вам землю.
ГЛАВА 17
Незабываемое, наверное, зрелище со стороны: боевой вертолет, ощерившийся пулеметами и ракетными установками, с Красным Крестом и надписью "Неотложная медицинская помощь" на борту, медленно поднимается в воздух со двора спецклиники и зависает над ночным, спящим Чертаново.
Ворота больницы открываются, и на пустынную московскую улицу вываливается, отчихиваясь неотработанным топливом, "шестьдесят девятка". Танк, в отличие от "мирного" вертолета, имеет самый что ни на есть воинственный вид. Он окрашен в сочно-зеленый цвет, на башне его довольно умело намалеваны полумесяц и девиз -- "На Крэмль!"
Увидев в первый момент эти художества, я решил, что бойцы Баратынского переусердствовали от избытка эмоций. А все оказалось проще: ушлый Ремеслук, пользуясь своими обширными связями, раздобыл для экипажа справки о том, что "шестьдесят девятка" -- всего лишь муляж для кино, направляющийся ныне на съемки чеченской эпопеи Невзорова "Чистилище-2".
Не знаю, как это удалось полковнику, но справки скрепляли такие солидные печати и подписи, что беспрепятственный проход по Москве и пригородам танку был гарантирован.
Итак, к трем ноль пяти утра я и все шестнадцать бойцов Баратынского, полностью экипировались и заняли места в машинах согласно расчету. Юрий Викторович, как и говорил, остался в офисе мичуринской клиники координировать операцию с Ремеслуком.
Самохвалов, командир группы, занял кресло пилота "Акулы", я уселся рядом с ним. Ветеран Вьетнама надел наушники и показал, чтобы я сделал то же самое. Остальные парни с большей или меньшей степенью комфорта разместились в утробе "борта".
Васильич пощелкал клавишами на приборном пульте, и наша "Неотложка", пару раз дернувшись, взмыла вверх. Выше, выше... Я посмотрел вниз: маленькие человечки под нами оседлывали "тэшку", еще можно было разглядеть, что головы наездников украшали зеленые повязки. По всей видимости, для того, чтобы в случае проверки ВАИ или ППС, бойцы полностью соответствовали киношному антуражу.
"Акула" застыла в воздухе, ее довольно сильно потряхивало. Повисев так с десяток секунд, она норовисто дернула носом к земле и, задрав хвост, резво взяла с места. Да-а, все-таки прав я: пить не надо, тем более, перед самой операцией! Как иначе объяснить, что Самохвалов, налетавший свою первую сотню часов еще в небе Куангбиня, дергал сейчас машину, словно какой-нибудь приготовишка с ускоренных пилотских курсов?
-- Непривычно немного... Одно дело теория, другое -- практика, -пробурчал в наушниках самохваловский бас, -- Не над Чертаново же было тренировочные полеты совершать!
-- Сейчас, сейчас... все будет тип-топ...
Спокойствие и уверенность "вьетнамца" передались машине. "Вертушка", из принципа дернувшись еще разок, подчинилась воле пилота. Через полчаса мы зависли невдалеке от цели. Весь полет Самохвалов переговаривался с экипажем танка, и только минут за пять до подлета установил режим радиомолчания.
К цели "Акула" и танк подкрались почти одновременно, и теперь "шестьдесят девятка", затаившаяся в перелеске возле "Заветов Ильича", ждала, когда Васильич подойдет поближе и распесочит своими НУРСами минное поле.
-- Иншалла! -- нарушил наконец тишину Самохвалов, дав сигнал к началу атаки, и бросил "борт" к самому краю предполагаемого минного поля.
... Боевик, дежуривший на базе за пультом электронного перехвата, быстро среагировал на неожиданно оглушительный шум винтов и чье-то приветствие. Он сразу нажал аларм-кнопку, подав сигнал тревоги и поднимая весь лагерь в ружье...
-- ЕСТЬ ЗАХВАТ ЦЕЛИ, БЛ...!
Радостный вопль Ремеслука, раздавшийся в наушниках, заставил меня вздрогнуть.
-- А-а, "тамагочи" ремеслуковская! -- хмыкнул Васильич и нажал на гашетку.
Один за другим три НУРСа пропахали землю у пионерлагеря, но взрывов раздалось на порядок больше. Это детонировали мины -- "ловушки", МОН-200, усиленные артиллерийскими снарядами.
Раз, два, три... Очередные три НУРСа расчистили коридор перед лагерем. В него, выскочив из леска, лихо ломанулась "шестьдесят девятка". Самохвалов бросил вертушку вверх...
Я щелкнул кнопкой ДТТ на пульте. ДТТ -- десантный телескопический трос -- довольно непривычная для меня штука американского, кажется, производства. По пять тросов с каждого борта приготовились принять десантников, о чем сообщила надпись, вспыхнувшая на пульте: "система активирована". Самое классное в этом штатовском ДТТ -- материал, которым покрыты тросы -десантироваться можно, не перебирая руками, а просто соскальзывая вниз на землю, не боясь обжечь руки. Выигранные секунды -- спасенная жизнь.
-- ЕСТЬ ЗАХВАТ, БЛ...! -- снова проорал в наушниках электронный Ремеслук.
Теперь Самохвалов поливал из крупнокалиберных пулеметов склад ГСМ и "чеховскую" казарму. Парни в "вертушке" подобрались, приготовились вступить в бой сразу после огневой обработки точек.
Я едва успел взглянуть вниз, увидеть мечущиеся в огне тени боевиков, как пилот рванул машину вверх. Под нами громыхнуло. "Вертушка" не успела набрать высоты и пламя, поднявшееся от взорванного склада ГСМ, опалило ее белый борт. Ударная волна тряханула "неотложку", подбросила вверх...
-- А ну-ка, еще разок, ребята... Чтоб вам работы поменьше было!
Самохвалов снова бросил вертолет на цель, спустил гашетку...
-- Спасибо за использование нашей установки! -- проверещал в наушниках кокетливый женский фальцет, -- Магазины пусты. Патроны закончились.
-- Хренов "говорун", -- ругнулся Васильич, -- Ну, вперед, ребята, с Богом!
Мы вывались из вертушки. Внизу полыхал пожар. Вот когда пригодились "сферы": они защитили лица от огня.
Пятеро во главе с вымпеловцем Сенниковым устремились к казарме боевиков... Танк-ветеран уже вовсю утюжил "чехов", отчаянно оборонявших бомбоубежище-казначейство... Наша пятерка быстро рассыпалась по территории лагеря. В обязанность нам вменили подчистку объекта после работы танкового десанта и сенниковских парней, ликвидацию стихийно вспыхивающих очагов сопротивления.
-- "Один в поле", "Один в поле", объект "ноль" -- прошипело в моем ухе. Послание означало, что группе, штурмующей духовское казначейство, срочно нужна поддержка. Я и еще трое парней откинули "сферы" и, нацепив ПНВ-89 -приборы ночного видения, бросились к бомбоубежищу.
Метрах в ста от казначейства стоял танк и хищно поводил в стороны пушкой, контролируя возможные мишени. "Тэшка" была сейчас, однако, практически беспомощна: любым выстрелом, пулеметной очередью можно задеть своих, смешавшихся с последними защитниками бомбоубежища. Теперь все решал непосредственный контакт.
Что и говорить, преимущество было на нашей стороне. Численный перевес ничего не дал "чехам", его быстро свел на нет шквальный огонь "вертушки" и танка. Теперь духи, не успевшие оснаститься "ночниками", ослепленные и обожженные, медленно, но верно сдавали позиции одну за другой.
-- Черный-один, объект под контролем, -- прокашлялся наушник.
Парни Сенникова взяли казарму.
-- Черный-ноль, понял -- отозвалась "вертушка" руководителя группы.
-- Зубр-один, объект под контролем!
-- Черный-ноль, понял!
Ребята под командой "альфовца" захватили и контролировали то, что осталось от склада боеприпасов и ГСМ.
Наше вмешательство в штурм казначейства окончательно сломило "чехов", последние двое легли прямо на пороге бомбоубежища, так и не успев воспользоваться своими "борзами". Ворвавшись по трупам ко входу казначейства, мы закинули внутрь с десяток шумовых гранат. Обычные не использовали: очень уж не хотелось, чтобы хоть часть складированных там денег пострадала.
На удивление, из самого бункера не раздалось ни стона: видимо, духи и в казарме, и в бомбоубежище с самого начала атаки поддались стадному инстинкту и вывалили наружу. Нам повезло. Окопайся они на подземных этажах казармы, займи грамотную оборону в бункере -- и выкурить их было бы непросто.
-- Черный-два... Один в поле... объект под контролем.
-- Черный-ноль, понял.
Через минуту "Черная Акула" опустилась на территории бывшего пионерлагеря "Заветы Ильича". Со стороны складов, казармы и от нас к руководителю группы Самохвалову побежали трое, чтобы скоординировать дальнейшие действия и уточнить число потерь.
-- Зубр-один, три "трехсотых", "двухсотых" нет...
-- Принято...
-- Черный-один, один "трехсотый"...