Страница:
— Обычай пустой, конечно, но так принято. А Хозяин Калтера, моя дорогая, семи недель от роду, лежит сейчас в своей колыбельке в Мидкалтере. — Говоря это, он встал и с ангельской улыбкой задержался у открытой двери. — Поэтому, что бы ты ни сделала, — разъяснил Тади Бой с той же милой улыбкой, — ничто не изменится в жизни Калтеров, понимаешь? — И, повернувшись, вышел.
Дверь закрылась. С окаменевшим лицом Уна О'Дуайер смотрела на нее и ничего не слышала до тех пор, пока чья-то рука, тяжелая, словно лопата, отвесила ей две затрещины сперва по правой, а затем по левой щеке, отбросив девушку назад, к высоким позолоченным табуретам.
— Ты безмозглая, жадная потаскушка, — гневно произнесла у нее за спиной Тереза Бойл — лицо старой дамы покрылось пятнами, а волосы встали дыбом. — Разве я для того привезла тебя сюда, чтобы ты бросалась на первого встречного мужика? — Шумная, насмешливая, веселая особа, проживавшая в Дьепе в отеле «Порк-эпик», куда-то исчезла. Но и в жестоком оскале крепких зубов, и в пристальном взгляде седых, торчащих, как шипы, прядях — во всем складе ее красного, обветренного лица вновь проявилось злобное коварство, мелькнувшее в этих чертах в день охоты с гепардом, когда погиб маленький зайчик. Все это явно было продолжением затяжной войны, шедшей с переменным успехом.
Придя в себя, Уна положила руку на алтарь и в ярости запустила бы в тетку подсвечником, если бы та не схватила ее за запястье.
Тонким, как фольга, голосом Уна произнесла:
— Я должна была поостеречься. — Затем через минуту добавила: — У тебя ума как у таракана. Если мы окажемся в болоте, то только по твоей милости. Я ничего не сказала этому парню. Ты же все слышала, черт бы тебя побрал, уж наверное торчала под дверью.
— Я и видела тоже все, — заявила Тереза Бойл. — И глаза мои уловили кое-что новенькое. Хорошо же встречают меня здесь после дальней дороги.
Тетка отпустила Уну, и та села; затем, обнаружив, что все еще сжимает в руке подсвечник, поставила его на место.
— Ты навещала нашего знатного друга?
— Да.
— И он знает, что Баллах — это Кроуфорд из Лаймонда?
— Естественно, знает. Он просил тебе кое-что передать.
Уна нахмурилась и сжала губы.
— Почему мне?
Госпожа Бойл засмеялась знакомым сердечным смехом.
— А тебе бы хотелось, чтобы я взяла вину на себя? «Уна О'Дуайер обманула меня, — сказал он. — Уна О'Дуайер уверяла, что Лаймонд и Филим О'Лайам-Роу — одно и то же лицо. Она утверждает, будто ввела меня в заблуждение невольно. Так пусть же, Бог мне судья, она теперь это докажет».
Наступило короткое молчание, затем Уна спросила:
— Как?
Улыбаясь, Тереза Бойл повернулась и широкой рукой наездницы шлепнула по органу. Раздался глухой металлический звон, от которого Уна вздрогнула.
— Тади Бой через две недели умрет.
— Значит, план остается в силе?
Овальное бледное лицо теперь ничего не выражало.
— План касательно твоего музыкального друга остается в силе. И если ты предупредишь мастера Баллаха, либо уведешь его, либо он сам избежит гибели, с твоей ли помощью или без нее, — знай, Уна О'Дуайер, что и ты пропала, и наше дело проиграно.
Широкие загорелые пальцы с обломанными ногтями распластались по клавиатуре. Уна посмотрела на них, поднялась и повернулась к двери.
— А что сейчас с нами происходит? — с горечью спросила она, открывая дверь навстречу яркой суете внешнего мира. — С нами и с нашим делом?
Глава 2
Дверь закрылась. С окаменевшим лицом Уна О'Дуайер смотрела на нее и ничего не слышала до тех пор, пока чья-то рука, тяжелая, словно лопата, отвесила ей две затрещины сперва по правой, а затем по левой щеке, отбросив девушку назад, к высоким позолоченным табуретам.
— Ты безмозглая, жадная потаскушка, — гневно произнесла у нее за спиной Тереза Бойл — лицо старой дамы покрылось пятнами, а волосы встали дыбом. — Разве я для того привезла тебя сюда, чтобы ты бросалась на первого встречного мужика? — Шумная, насмешливая, веселая особа, проживавшая в Дьепе в отеле «Порк-эпик», куда-то исчезла. Но и в жестоком оскале крепких зубов, и в пристальном взгляде седых, торчащих, как шипы, прядях — во всем складе ее красного, обветренного лица вновь проявилось злобное коварство, мелькнувшее в этих чертах в день охоты с гепардом, когда погиб маленький зайчик. Все это явно было продолжением затяжной войны, шедшей с переменным успехом.
Придя в себя, Уна положила руку на алтарь и в ярости запустила бы в тетку подсвечником, если бы та не схватила ее за запястье.
Тонким, как фольга, голосом Уна произнесла:
— Я должна была поостеречься. — Затем через минуту добавила: — У тебя ума как у таракана. Если мы окажемся в болоте, то только по твоей милости. Я ничего не сказала этому парню. Ты же все слышала, черт бы тебя побрал, уж наверное торчала под дверью.
— Я и видела тоже все, — заявила Тереза Бойл. — И глаза мои уловили кое-что новенькое. Хорошо же встречают меня здесь после дальней дороги.
Тетка отпустила Уну, и та села; затем, обнаружив, что все еще сжимает в руке подсвечник, поставила его на место.
— Ты навещала нашего знатного друга?
— Да.
— И он знает, что Баллах — это Кроуфорд из Лаймонда?
— Естественно, знает. Он просил тебе кое-что передать.
Уна нахмурилась и сжала губы.
— Почему мне?
Госпожа Бойл засмеялась знакомым сердечным смехом.
— А тебе бы хотелось, чтобы я взяла вину на себя? «Уна О'Дуайер обманула меня, — сказал он. — Уна О'Дуайер уверяла, что Лаймонд и Филим О'Лайам-Роу — одно и то же лицо. Она утверждает, будто ввела меня в заблуждение невольно. Так пусть же, Бог мне судья, она теперь это докажет».
Наступило короткое молчание, затем Уна спросила:
— Как?
Улыбаясь, Тереза Бойл повернулась и широкой рукой наездницы шлепнула по органу. Раздался глухой металлический звон, от которого Уна вздрогнула.
— Тади Бой через две недели умрет.
— Значит, план остается в силе?
Овальное бледное лицо теперь ничего не выражало.
— План касательно твоего музыкального друга остается в силе. И если ты предупредишь мастера Баллаха, либо уведешь его, либо он сам избежит гибели, с твоей ли помощью или без нее, — знай, Уна О'Дуайер, что и ты пропала, и наше дело проиграно.
Широкие загорелые пальцы с обломанными ногтями распластались по клавиатуре. Уна посмотрела на них, поднялась и повернулась к двери.
— А что сейчас с нами происходит? — с горечью спросила она, открывая дверь навстречу яркой суете внешнего мира. — С нами и с нашим делом?
Глава 2
АМБУАЗ: ПРОИСХОДИТ НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ
Если взрослый в здравом уме приводит лошадь к препятствию и происходит несчастный случай, то, сообразуясь с природой случая, штраф взимается с дееспособного взрослого.
На самом деле план по устранению Лаймонда был настолько дорогим, расточительным и причудливым, что никто не мог ни предугадать его, ни предупредить Фрэнсиса Кроуфорда, ни конечно же уберечь от опасности.
Он не рассказал брату всего, что знал, а Ричард не настаивал, поверив обещанию Лаймонда уехать через две недели. В Шотландии лорд Калтер слыл, и не без оснований, незаменимым помощником в беде. Он снял с усталых плеч Эрскина бремя охраны королевы и стал незаметно наблюдать за всеми передвижениями Лаймонда.
Об этом последнем Лаймонд не знал. Они встретились лишь однажды, накануне отъезда Ричарда в Амбуаз. Встреча была достаточно долгой, и перед уходом Лаймонд заметил:
— Можешь расслабиться, мой дорогой, больше никто не подливает эликсира в мой суп.
Он выглядел потрясающе легкомысленным, упоенным самим собою, словно бойцовая рыбка, атакующая зеркало. После этого они не виделись две недели.
То, что вдовствующую шотландскую королеву вместе с сыном, дочерью, слугами и всей шумной свитой удалось препроводить в Амбуаз, расценивалось королевой Франции и коннетаблем по нескольким убедительным причинам как несомненный успех.
Во-первых, это удаляло легкомысленную и распущенную Дженни Флеминг от королевской семьи, если и не вычеркивало совсем из сладострастных мечтаний короля. Екатерина бурно покровительствовала искусствам и больше ни о чем не думала.
Вторая причина была непосредственно связана с данным Джорджу Пэрису поручением привезти Кормака О'Коннора и с возросшим в Блуа беспокойством по поводу бесцеремонности некоторых дворян шотландской вдовствующей королевы. И, наконец, побеседовав с Ричардом Кроуфордом и найдя его неподкупным, честным и приятным человеком, Екатерина Медичи с радостью отпустила его в Амбуаз вместе с королевой и тайным соглядатаем. Анонимное сообщение всегда лучше расследовать, но присутствие лорда Калтера во Франции, казалось, не могло принести короне ни пользы, ни вреда — письмо, в котором настоятельно предлагалось его пригласить, было, несомненно, результатом личной недоброжелательности.
В этом королева Екатерина была, безусловно, права, как и в своем предположении, что инцидент исчерпан, хотя она едва ли знала почему. Исходя из своих соображений, вдовствующая королева предвосхитила предложение Лаймонда и пожаловала сэру Джорджу Дугласу то, что он хотел, — графство Мортон для его сына. Обрадованный сэр Джордж поблагодарил ее в подобающих выражениях, но не сделал новость общим достоянием, даже не сообщил о ней своим ближайшим родственникам во Франции, так как получал удовольствие, поощряя истерические выпады лорда д'Обиньи по поводу неблагодарных мира сего. Было забавно слушать, когда его милость начинал с горечью сравнивать воздаяние, какое принесла ему целая жизнь, наполненная преданностью искусству, и те знаки внимания, какие французский двор расточает Тади Бою Баллаху.
Сэр Джордж также отметил, что во все эти бурные недели празднеств, которые продолжались от Сретения до Масленицы — маскарады и балы, охоты и турниры, пирушки и карнавальные шествия, — била ключом веселая, грубая, сладострастная жизнь, подтачивая устои придворного этикета.
Прибыл видам Шартрский, еще не забывший побед, одержанных в Лондоне, где он провел полгода вместе с д'Энгиеном среди прочих номинальных заложников, которые должны были оставаться в Англии до тех пор, пока Франция окончательно не расплатится за Булонь. Д'Энгиен и д'Омаль провели там несколько месяцев, насладились празднествами и вернулись домой. Видам остался очаровывать молодого короля, соблазнять красивую жену маркиза Нортхэмптона, посещать свадьбы, давать банкеты, наезжать в Шотландию, когда захочет.
Видам, союзник Марии де Гиз, навещал ее в Амбуазе и Шатодене и развлекал придворных своими альковными историями. Он также обратил пристальный взор своих больших карих глаз на нового дружка д'Энгиена и ненавязчиво познакомился с Баллахом.
Какой бы беспорядочной ни была придворная жизнь, старый король никогда не допускал проявлений вульгарности в тронном зале. Теперь, под расслабляющим влиянием Тади Боя, из-за праздничной суеты, дела, не терпящие отлагательств, затягивались или вообще не выполнялись. Легкомыслие в политике, и без того давно уже туманившее прекрасные глаза Франции, грозило перейти в настоящую слепоту.
Февраль выдался скверным. Ричард не сомневался, что Лаймонд сдержит слово, но ничего не сказал ни Эрскинам, ни леди Флеминг, ни королеве-матери: он обещал брату хранить секрет. Когда Лаймонд уедет и посол по особым поручениям тоже, обязанности защитника и соглядатая падут на его плечи, а Ричард знал, что королева-мать так же страстно, как и он сам, желает его возвращения в Шотландию. Против собственной воли останется он здесь, во Франции, присматривать за маленькой Марией. Но кому еще может довериться королева-мать? Более того: он четко осознавал грозящую опасность. Убийца, если он все еще здесь, прекрасно знал, кто такой Тади. Все, что ему останется сделать, — это перенести атаку на брата Тади Боя.
Ричард догадывался, что Фрэнсис осознает это еще яснее, поэтому и охранял его. Он не сомневался, что, несмотря на обещание, Лаймонд станет использовать все имеющиеся в его распоряжении средства, чтобы спровоцировать нападение в оставшиеся две недели, и будет держать в тайне даже от своих покровителей приближающийся отъезд. А до тех пор пока Лаймонда не убрали с дороги, маленькая королева, возможно, в безопасности.
Дни шли за днями, но никаких покушений на королеву или Лаймонда не происходило. Маргарита, оба Бурбона, Сент-Андре, видам, молодые Гизы с женами и веселое братство лучников лелеяли, бранили и подстрекали к новым выходкам Тади Боя Баллаха, этот светильник, горевший без топлива, который жил в эти дни как будто с обнаженными нервами. И вот, без всякого предупреждения, пришла весть, которой он ждал.
Она явилась в восемь часов туманного, промозглого вечера, в субботу накануне Великого поста, когда, наряженный в маску Джона Стюарта д'Обиньи и в плащ из зеленых перьев, он ехал верхом вместе с двадцатью ацтеками и таким же количеством турок — вся компания под предводительством его милости направлялась к постоялому двору на острове д'Ор под Амбуазом.
В этот день турнир закончился рано, так как у короля случился приступ зубной боли. Это было единственной болезнью, которая когда-либо беспокоила его, и Генрих, как всякий здоровый человек, испугался и разозлился. Послеполуденные забавы были отменены, но придворные остались разряженными кто в тюрбан, кто в перья, и энергия, оставшаяся без применения, искала выхода.
Погода выдалась сносная. По амбуазской дороге верхом на скакунах разных мастей и пород, в развевающихся одеждах, со струящимися перьями и тарахтящими трещотками летели два турнирных отряда: турки и ацтеки. Они громко перекликались на ходу, гонялись друг за другом, купали неучтивых в спокойных водах Луары, а после оделяли золотыми монетами на просушку. Уже в сумерках всадники подъехали к первой опоре моста через Луару и, достигнув маленького островка посередине реки, ворвались в Сент-Барб, требуя горячей пищи и вина. Прислуга, потрясенная нарядами, но польщенная присутствием молодых господ, поспешила выполнить все их распоряжения. Тади Бой бросил маску на стол, залпом выпил большую кружку крепкого вина и запел новую песню, которую только что сочинил. Но боль не ослабевала: он дождался, когда все взгляды обратились к видаму, разодетому в перья, который пытался отплясывать чечетку, и поспешно вышел во двор.
Была тихая темная ночь. Влажный туман серыми клубами поднимался от реки, окрашиваясь в желтые тона от света, падавшего из окон домов, что стояли на двух мостах. Позади чернела крыша церкви Спасителя. В небольших домиках, сгрудившихся вокруг постоялого двора, мерцали огни, высвечивая узкую полоску белого берега и воду, спокойную, маслянисто-черную, расступающуюся вокруг окруженного пеной острова.
Дальний берег скрывался в тумане. Лаймонд видел только шпили Сен-Флорентена и Сен-Дени, верхушку городской стены, ее башни, колокольню и сгрудившиеся трубы домов. Очертания черепичных крыш словно соскальзывали вниз, в покрытую туманом долину реки Амасс, а вдалеке возникал огромным каменным бастионом с уступами и хитроумными, словно вырезанными в драгоценном камне переплетениями силуэт королевского замка в Амбуазе.
Над линией тумана выстроившиеся в ряд окна были освещены, а на деревьях в обширном саду поблескивали фонари. Королева-мать пребывала в резиденции.
Было холодно. Лаймонд спросил себя без всякого драматизма, не потеряет ли он сознания, и стал размышлять с клиническим интересом, удастся ли дотянуть до отъезда или же убийца положит конец всему. Пронзительный лязг металла отрезвил его, словно холодная вода. При нем, как обычно, была шпага на кожаной портупее. Вытащив ее, он скользнул в сторону от белой стены и уловил у себя за спиной другой звук — на этот раз звяканье шпор. Его рука коснулась двери конюшни, когда впереди послышался звон клинков.
Лаймонд затаил дыхание. Где-то во тьме незнакомец со шпорами нарушил тишину: выхватив со свистом шпагу, он пробежал мимо, легко касаясь булыжной мостовой. Кто-то закричал, начал отбиваться; на постоялом дворе открылся ставень — трапеция яркого света, расчерченного на квадраты, осветила сцену. В углу конного двора маленький человечек, сильно укутанный и забрызганный с ног до головы, сражался не на жизнь, а на смерть с двумя незнакомцами, на одном из которых были шпоры.
Свет упал и на Тади Боя. Когда дверь постоялого двора со стуком распахнулась и его черная тень легла на порог денника, маленький человечек снова закричал. Его схватили за воротник, и бедняга выронил шпагу. Лаймонд подошел к ним, неслышно ступая в своих кожаных сапогах, и ударом в плечо отбросил человека со шпорами. Другой повернулся к нему, и, воспользовавшись передышкой, осажденный со всех сторон путник пригнулся и метнулся в сторону.
Нападавшие бросились было следом, но жесткий голос Лаймонда остановил их. Из дверей постоялого двора доносились голоса. Кто-то закричал — ему ответили. Затем все стихло: люди на пороге, видимо, вслушивались в безмолвие ночи. После, решив не искать себе лишних неприятностей, они удалились. Дверь хлопнула, а вскоре закрылись и ставни, снова погрузив двор во тьму.
— Ну? — проговорил Лаймонд. — Джоки Роб из Хартри и Фиши Джеймс из Тинто. По приказу лорда Калтера?
Названные лица больше не шаркали ногами по булыжнику, а стояли как вкопанные.
— Да, сэр.
— Вы вообразили, — продолжил Фрэнсис Кроуфорд, — что некто пяти футов двух дюймов роста собирается с рапирой покуситься на мою жизнь?
— Нет, хозяин. То есть… — Джоки Роб был настолько щепетилен, что сразу поправился: — Нет, сэр.
Предостерегающее пожатие Фиши Джеймса оказалось лишним. Достаточно было резкой ноты в голосе переодетого человека, стоящего перед ними. Он редко видел младшего брата лорда в Мидкалтере, но слышал о нем. Его потрясло, что хозяин… что молодой Кроуфорд знает их имена.
— Что ж, — любезно промолвил Лаймонд, — вам лучше разыскать его и привести ко мне.
Они переглянулись во тьме, напрасно ища друг у друга поддержки.
— Чтобы допросить? — осмелился предположить Фиши Джеймс.
— Чтобы извиниться, — мягким голосом ответил Лаймонд. — И получить сообщение, которое он доставил сюда, если, конечно, парень в состоянии его передать.
Они нашли ночного гостя в стойле, под соломой. На плече у него была небольшая рана. Лаймонд перевязал ее, пока два защитника, покорные, как овечки, стояли на страже. Успокоенный и утешенный, разжившийся золотом и одеждой, путешественник вкратце изложил суть дела.
— Галера благополучно пристала в Далки, сэр. Принц Барроу направился прямо домой. Господин Стюарт сопровождал господина Пэриса к дому О'Коннора, но О'Коннора там не оказалось. Они разделились и поехали двумя разными дорогами, чтобы найти его. Некоторое время спустя господин Пэрис после безуспешных поисков вернулся, разузнав, что О'Коннор на севере и вернется не раньше, чем через неделю. Господин Стюарт вообще не вернулся.
— Он остался искать О'Коннора? — Тон Лаймонда как бы заранее отметал этот невероятный факт.
— Нет. Он взял почтовую лошадь и сел на корабль. Господин Пэрис считает, что он, возможно, направился в Шотландию, а затем…
— Затем? — спросил Лаймонд голосом, утратившим всякую резкость.
— Господин Пэрис разузнал, что другой корабль, вышедший на этот раз из Дублина с О'Лайам-Роу на борту, входит в гавань. Трубы играют, пушки бьют, все размахивают шляпами; на пристани — почетный караул, блеск, да и только. И О'Лайам-Роу, почетный гость, в своем лучшем шелковом костюме…
— Направляется в Лондон, — с внезапным оживлением закончил Лаймонд, и его синие глаза засветились в темноте.
— Направляется в Лондон, — без особой радости согласился посланец Джорджа Пэриса.
Как обычно в последнее время, реакция оказалась слишком сильной, почти невыносимой. После ухода гонца он отослал смущенных нянек, приставленных братом, и, собрав всю свою волю, вернулся на постоялый двор: следовало выпить, чтобы приглушить боль и продолжать действовать. Когда он зашел, готовясь достойно встретить бурные восторги по поводу своего появления, Фрэнсис Кроуфорд обнаружил, что всеми овладела новая мысль.
Сент-Андре вызвал на состязание принца Конде, который возглавлял ацтеков против турок. Командам предлагалось проплыть с острова д'Ор до Амбуаза. Все знали о сильном глубинном течении в этой спокойной реке, и такое состязание должно было добавить новую, захватывающую главу к истории о ключе и о супруге маршала Сент-Андре.
Лорд д'Обиньи, в тот день руководивший забавами, внес уточнения, кардинально изменив маршрут. Мексиканцы и турки под водительством молодого кудрявого капитана, почти трезвого, направятся к королевскому замку в Амбуазе и попытаются проникнуть туда. Затем они соберутся наверху у Тур-де-Миним и, пустившись галопом по спиралеобразному пандусу для карет, которым прославилась башня, минуют подъемный мост, выедут на берег и через ближайший рукав реки доплывут до ее середины, на остров д'Ор, где они находятся сейчас.
Почти трезвый молодой капитан, который должен был улестить вдовствующую королеву и начальника королевской охраны, уехал; чтобы поддерживать юношу в состоянии относительной трезвости, лучник по имени Андре Спенс последовал за ним.
В положенное время и остальная причудливая компания, вопя во всю глотку, направилась ко второму мосту. В самом центре скакал Тади Бой, мысли которого уже слегка затуманились: он пытался осознать истинное значение того, что только что услышал, и в то же время предчувствовал с философской покорностью судьбе, что кризис, которого он ждал, вот-вот наступит, а люди брата отосланы домой. Однако же в целом он не слишком беспокоился, ибо был чрезвычайно, до блаженного самозабвения пьян.
Он забрал маску у лорда д'Обиньи, которому та, казалось, надоела, и всю дорогу, пока они поднимались по откосу, миновав мост, а затем въезжали в замок через Львиные ворота, безуспешно пытался привести себя в чувство.
Клубы тумана, как огромные тюфяки, лежали вокруг замка. На их фоне фонари казались поблекшими, а все окружающее подернутым дымкой и выцветшим. Внизу под холодным ночным ветром медленно струилась черная река.
Никто, однако, не пересек Луару вплавь этой ночью. Трагедия произошла в самом замке, где под огромным навесом у королевских покоев собрался весь шотландский двор, чтобы посмотреть на беснующихся беспечных удальцов из свиты французского короля.
В Амбуазе высились две башни, повозки и лафеты можно было втащить туда, карабкаясь по крутому, выложенному булыжником пандусу, почти тридцати футов шириной, на котором могло разместиться до четырех всадников в ряд. Однако сегодня он был пуст. Вдоль всего крутого ската, протянувшегося от дворца к берегу, факелы вспыхивали ярким пламенем. За высокими окнами черные, как ночь, щели в двенадцатифутовых стенах были завешаны гобеленами; туман, поднимаясь от реки, клубился у монастыря, заполняя ров, полз по влажным стенам и его, словно дым, наносило в широкие ворота, увенчанные гербами.
Наверху, в широком дворе, столпились всадники, выстраиваясь в ряд, нарушая строй и перестраиваясь заново. Неподвижные фонари превращали в светлячков драгоценности на сбруе и одеждах; плащи развевались с шелестом, как крылья огромных птиц; ятаганы сверкали, шнуры от навеса, раздуваемые сквозняком, переплетались, как паутина или как узелковое письмо перуанцев. Кто-то затрубил в раковину — и Сент-Андре, с серьгой в ухе и тюрбаном на голове, улыбаясь, окинул взглядом все увеличивающуюся толпу.
Ричард, прекрасно владеющий своим лицом, стоял рядом с королевой-матерью и молча, спокойно наблюдал за происходящим. Он видел, как видам, совершенно пьяный, едва державшийся в седле, с трудом собирается с силами; Лоран де Женстан, сильно надушенный, одетый в красную парчу, ощупью ловит оброненные поводья своего мерина; лорд д'Обиньи мечтает втихомолку очутиться подальше отсюда, в любом другом месте, и одновременно смакует необычное, восхитительное приключение; и, наконец, слитая с ночной тьмой, со странной, зловещей маской у луки седла, расхлябанная фигура брата, впритык к принцу Конде, окутанному плащом из зеленых перьев.
Подняли платок. Когда он взмыл вверх, Лаймонд повернулся к безликой толпе шотландцев, поднял руку и небрежно помахал. При тусклом свете его лицо казалось одновременно и пьяным, и напряженным, как две недели назад у него в комнате. Он, казалось, плохо отдает себе отчет в происходящем, но Ричард не удержался и помахал в ответ. Затем белый платок упал, и нестройная толпа всадников рванулась к склону Тур-де-Миним.
Они стремительно, как парящие дельфины, ринулись вперед ликующей стаей. Ацтеки и мусульмане, богатые, своенравные молодцы: гривы коней, волосы и плащи всадников развевались по ветру. Вот все столпились на мгновение у широких ворот и устремились вниз по крутому скату.
Стиснутые с боков, соприкасаясь седлами и стременами, притиснутые к каменной стене, они заполонили широкую спираль и, придерживая коней, струились по склону, вдыхая запах навоза и лошадиного пота во влажном воздухе. Ночь позади них светилась огнями, проплывали высокие крестовые своды, мелькали толстые стены, и топот копыт заглушал последние проблески мысли.
Все кричали, не отдавая себе отчета; бряцали уздечки, звенели подпруги, лошади ржали, копыта с силой били по булыжнику, вызывая невыносимо громкое, с ума сводящее эхо. Первым скакал лучник, за ним — Конде и де Женстан. Тади Бой был следующим: он, повинуясь инстинкту, несся среди этой беспорядочно катящейся лавины, и д'Энгиен, присматривавший за ним, прижимался к его боку. Следом мчались видам, Сент-Андре и дюжина остальных. Д'Обиньи, на красивом лице которого читалась какая-то решимость, оказался в числе отставших.
Кони спотыкались, оскальзывались, некоторые всадники уже упали и с яростью были отброшены с дороги. Склон, подернутый желтой дымкой тумана, становился книзу все круче, и молодые всадники на великолепных скакунах в неудержимом, бешеном порыве летели, натянув поводья, все быстрее и быстрее по снижающимся виткам спирали, и густой туман кружил у них за спиной.
Веревка была протянута поперек дороги перед последним поворотом. Лоран де Женстан, скакавший впереди, так никогда и не узнал причины своего падения. Раскинув руки, молодой человек повалился на бок, одна нога застряла в стремени, и он со страшной силой ударился о стену — звук удара потонул в адском грохоте и гуле.
Он умер, и его припудренное лицо окрасилось кровью, но лошадь осталась живой, чтобы убить следующего всадника, на всем скаку врезавшегося в ее мощный круп и упавшего под железные копыта. Затем, как поток, бьющийся о скалу, приближающиеся лошади налетели на все возрастающую груду упавших, сами тоже падали и, разбитые, скатывались вниз.
Среди них, влекомый д'Энгиеном, который сжимал его поводья в потных руках, был и Фрэнсис Кроуфорд из Лаймонда; и он упал, и разбился, и откатился в сторону, и распростерся беспорядочной грудой окрашенных алым перьев, как подстреленная птица в причудливой спиральной клетке. В потоке падающих людей и лошадей факелы на последнем витке спирали погасли, погрузив трагическую сцену во тьму и туман. Сваленные в кучу, как марионетки, в темноте громоздились изломанные люди и покалеченные лошади; последним повезло больше — за исключением тех, которые кидались вниз, в густой мрак, перелетали через плотную шевелящуюся массу и, ударяясь о каждый поворот, кувыркались по склону. Человеческие останки и обломки предметов были разбросаны вдоль всего холма.
Ричард находился среди тех, кто в мерцающем смутном свете вновь зажженных факелов начал душераздирающую работу по спасению упавших. Он видел, как их одного за другим поднимали, оттаскивали, уносили и укладывали на импровизированные носилки. Сент-Андре, бесценный фаворит короля, упал, как на подушку, на зеленые перья соперника и круп мертвой лошади — он получил только глубокую рану на ноге. Стонавшего видама вынесли в полуобмороке со сломанной ключицей и вывихнутым коленом. Де Женстан был мертв, Д'Обиньи — без сознания, одежда его была в крови, но пульс бился ровно. Д'Энгиен тоже был весь в синяках, но в остальном цел. Принц Конде упал довольно удачно, но на него свалилась его лошадь, а затем — лошадь Сент-Андре, в результате сломаны бедро и рука, что еще — определить было невозможно, так как он отчаянно отбивался от любой попытки помочь ему и кричал. Вынесли еще двух человек с закрытыми лицами. Ричард склонился над каждым и приподнял ткань. Оба были незнакомцами.
На самом деле план по устранению Лаймонда был настолько дорогим, расточительным и причудливым, что никто не мог ни предугадать его, ни предупредить Фрэнсиса Кроуфорда, ни конечно же уберечь от опасности.
Он не рассказал брату всего, что знал, а Ричард не настаивал, поверив обещанию Лаймонда уехать через две недели. В Шотландии лорд Калтер слыл, и не без оснований, незаменимым помощником в беде. Он снял с усталых плеч Эрскина бремя охраны королевы и стал незаметно наблюдать за всеми передвижениями Лаймонда.
Об этом последнем Лаймонд не знал. Они встретились лишь однажды, накануне отъезда Ричарда в Амбуаз. Встреча была достаточно долгой, и перед уходом Лаймонд заметил:
— Можешь расслабиться, мой дорогой, больше никто не подливает эликсира в мой суп.
Он выглядел потрясающе легкомысленным, упоенным самим собою, словно бойцовая рыбка, атакующая зеркало. После этого они не виделись две недели.
То, что вдовствующую шотландскую королеву вместе с сыном, дочерью, слугами и всей шумной свитой удалось препроводить в Амбуаз, расценивалось королевой Франции и коннетаблем по нескольким убедительным причинам как несомненный успех.
Во-первых, это удаляло легкомысленную и распущенную Дженни Флеминг от королевской семьи, если и не вычеркивало совсем из сладострастных мечтаний короля. Екатерина бурно покровительствовала искусствам и больше ни о чем не думала.
Вторая причина была непосредственно связана с данным Джорджу Пэрису поручением привезти Кормака О'Коннора и с возросшим в Блуа беспокойством по поводу бесцеремонности некоторых дворян шотландской вдовствующей королевы. И, наконец, побеседовав с Ричардом Кроуфордом и найдя его неподкупным, честным и приятным человеком, Екатерина Медичи с радостью отпустила его в Амбуаз вместе с королевой и тайным соглядатаем. Анонимное сообщение всегда лучше расследовать, но присутствие лорда Калтера во Франции, казалось, не могло принести короне ни пользы, ни вреда — письмо, в котором настоятельно предлагалось его пригласить, было, несомненно, результатом личной недоброжелательности.
В этом королева Екатерина была, безусловно, права, как и в своем предположении, что инцидент исчерпан, хотя она едва ли знала почему. Исходя из своих соображений, вдовствующая королева предвосхитила предложение Лаймонда и пожаловала сэру Джорджу Дугласу то, что он хотел, — графство Мортон для его сына. Обрадованный сэр Джордж поблагодарил ее в подобающих выражениях, но не сделал новость общим достоянием, даже не сообщил о ней своим ближайшим родственникам во Франции, так как получал удовольствие, поощряя истерические выпады лорда д'Обиньи по поводу неблагодарных мира сего. Было забавно слушать, когда его милость начинал с горечью сравнивать воздаяние, какое принесла ему целая жизнь, наполненная преданностью искусству, и те знаки внимания, какие французский двор расточает Тади Бою Баллаху.
Сэр Джордж также отметил, что во все эти бурные недели празднеств, которые продолжались от Сретения до Масленицы — маскарады и балы, охоты и турниры, пирушки и карнавальные шествия, — била ключом веселая, грубая, сладострастная жизнь, подтачивая устои придворного этикета.
Прибыл видам Шартрский, еще не забывший побед, одержанных в Лондоне, где он провел полгода вместе с д'Энгиеном среди прочих номинальных заложников, которые должны были оставаться в Англии до тех пор, пока Франция окончательно не расплатится за Булонь. Д'Энгиен и д'Омаль провели там несколько месяцев, насладились празднествами и вернулись домой. Видам остался очаровывать молодого короля, соблазнять красивую жену маркиза Нортхэмптона, посещать свадьбы, давать банкеты, наезжать в Шотландию, когда захочет.
Видам, союзник Марии де Гиз, навещал ее в Амбуазе и Шатодене и развлекал придворных своими альковными историями. Он также обратил пристальный взор своих больших карих глаз на нового дружка д'Энгиена и ненавязчиво познакомился с Баллахом.
Какой бы беспорядочной ни была придворная жизнь, старый король никогда не допускал проявлений вульгарности в тронном зале. Теперь, под расслабляющим влиянием Тади Боя, из-за праздничной суеты, дела, не терпящие отлагательств, затягивались или вообще не выполнялись. Легкомыслие в политике, и без того давно уже туманившее прекрасные глаза Франции, грозило перейти в настоящую слепоту.
Февраль выдался скверным. Ричард не сомневался, что Лаймонд сдержит слово, но ничего не сказал ни Эрскинам, ни леди Флеминг, ни королеве-матери: он обещал брату хранить секрет. Когда Лаймонд уедет и посол по особым поручениям тоже, обязанности защитника и соглядатая падут на его плечи, а Ричард знал, что королева-мать так же страстно, как и он сам, желает его возвращения в Шотландию. Против собственной воли останется он здесь, во Франции, присматривать за маленькой Марией. Но кому еще может довериться королева-мать? Более того: он четко осознавал грозящую опасность. Убийца, если он все еще здесь, прекрасно знал, кто такой Тади. Все, что ему останется сделать, — это перенести атаку на брата Тади Боя.
Ричард догадывался, что Фрэнсис осознает это еще яснее, поэтому и охранял его. Он не сомневался, что, несмотря на обещание, Лаймонд станет использовать все имеющиеся в его распоряжении средства, чтобы спровоцировать нападение в оставшиеся две недели, и будет держать в тайне даже от своих покровителей приближающийся отъезд. А до тех пор пока Лаймонда не убрали с дороги, маленькая королева, возможно, в безопасности.
Дни шли за днями, но никаких покушений на королеву или Лаймонда не происходило. Маргарита, оба Бурбона, Сент-Андре, видам, молодые Гизы с женами и веселое братство лучников лелеяли, бранили и подстрекали к новым выходкам Тади Боя Баллаха, этот светильник, горевший без топлива, который жил в эти дни как будто с обнаженными нервами. И вот, без всякого предупреждения, пришла весть, которой он ждал.
Она явилась в восемь часов туманного, промозглого вечера, в субботу накануне Великого поста, когда, наряженный в маску Джона Стюарта д'Обиньи и в плащ из зеленых перьев, он ехал верхом вместе с двадцатью ацтеками и таким же количеством турок — вся компания под предводительством его милости направлялась к постоялому двору на острове д'Ор под Амбуазом.
В этот день турнир закончился рано, так как у короля случился приступ зубной боли. Это было единственной болезнью, которая когда-либо беспокоила его, и Генрих, как всякий здоровый человек, испугался и разозлился. Послеполуденные забавы были отменены, но придворные остались разряженными кто в тюрбан, кто в перья, и энергия, оставшаяся без применения, искала выхода.
Погода выдалась сносная. По амбуазской дороге верхом на скакунах разных мастей и пород, в развевающихся одеждах, со струящимися перьями и тарахтящими трещотками летели два турнирных отряда: турки и ацтеки. Они громко перекликались на ходу, гонялись друг за другом, купали неучтивых в спокойных водах Луары, а после оделяли золотыми монетами на просушку. Уже в сумерках всадники подъехали к первой опоре моста через Луару и, достигнув маленького островка посередине реки, ворвались в Сент-Барб, требуя горячей пищи и вина. Прислуга, потрясенная нарядами, но польщенная присутствием молодых господ, поспешила выполнить все их распоряжения. Тади Бой бросил маску на стол, залпом выпил большую кружку крепкого вина и запел новую песню, которую только что сочинил. Но боль не ослабевала: он дождался, когда все взгляды обратились к видаму, разодетому в перья, который пытался отплясывать чечетку, и поспешно вышел во двор.
Была тихая темная ночь. Влажный туман серыми клубами поднимался от реки, окрашиваясь в желтые тона от света, падавшего из окон домов, что стояли на двух мостах. Позади чернела крыша церкви Спасителя. В небольших домиках, сгрудившихся вокруг постоялого двора, мерцали огни, высвечивая узкую полоску белого берега и воду, спокойную, маслянисто-черную, расступающуюся вокруг окруженного пеной острова.
Дальний берег скрывался в тумане. Лаймонд видел только шпили Сен-Флорентена и Сен-Дени, верхушку городской стены, ее башни, колокольню и сгрудившиеся трубы домов. Очертания черепичных крыш словно соскальзывали вниз, в покрытую туманом долину реки Амасс, а вдалеке возникал огромным каменным бастионом с уступами и хитроумными, словно вырезанными в драгоценном камне переплетениями силуэт королевского замка в Амбуазе.
Над линией тумана выстроившиеся в ряд окна были освещены, а на деревьях в обширном саду поблескивали фонари. Королева-мать пребывала в резиденции.
Было холодно. Лаймонд спросил себя без всякого драматизма, не потеряет ли он сознания, и стал размышлять с клиническим интересом, удастся ли дотянуть до отъезда или же убийца положит конец всему. Пронзительный лязг металла отрезвил его, словно холодная вода. При нем, как обычно, была шпага на кожаной портупее. Вытащив ее, он скользнул в сторону от белой стены и уловил у себя за спиной другой звук — на этот раз звяканье шпор. Его рука коснулась двери конюшни, когда впереди послышался звон клинков.
Лаймонд затаил дыхание. Где-то во тьме незнакомец со шпорами нарушил тишину: выхватив со свистом шпагу, он пробежал мимо, легко касаясь булыжной мостовой. Кто-то закричал, начал отбиваться; на постоялом дворе открылся ставень — трапеция яркого света, расчерченного на квадраты, осветила сцену. В углу конного двора маленький человечек, сильно укутанный и забрызганный с ног до головы, сражался не на жизнь, а на смерть с двумя незнакомцами, на одном из которых были шпоры.
Свет упал и на Тади Боя. Когда дверь постоялого двора со стуком распахнулась и его черная тень легла на порог денника, маленький человечек снова закричал. Его схватили за воротник, и бедняга выронил шпагу. Лаймонд подошел к ним, неслышно ступая в своих кожаных сапогах, и ударом в плечо отбросил человека со шпорами. Другой повернулся к нему, и, воспользовавшись передышкой, осажденный со всех сторон путник пригнулся и метнулся в сторону.
Нападавшие бросились было следом, но жесткий голос Лаймонда остановил их. Из дверей постоялого двора доносились голоса. Кто-то закричал — ему ответили. Затем все стихло: люди на пороге, видимо, вслушивались в безмолвие ночи. После, решив не искать себе лишних неприятностей, они удалились. Дверь хлопнула, а вскоре закрылись и ставни, снова погрузив двор во тьму.
— Ну? — проговорил Лаймонд. — Джоки Роб из Хартри и Фиши Джеймс из Тинто. По приказу лорда Калтера?
Названные лица больше не шаркали ногами по булыжнику, а стояли как вкопанные.
— Да, сэр.
— Вы вообразили, — продолжил Фрэнсис Кроуфорд, — что некто пяти футов двух дюймов роста собирается с рапирой покуситься на мою жизнь?
— Нет, хозяин. То есть… — Джоки Роб был настолько щепетилен, что сразу поправился: — Нет, сэр.
Предостерегающее пожатие Фиши Джеймса оказалось лишним. Достаточно было резкой ноты в голосе переодетого человека, стоящего перед ними. Он редко видел младшего брата лорда в Мидкалтере, но слышал о нем. Его потрясло, что хозяин… что молодой Кроуфорд знает их имена.
— Что ж, — любезно промолвил Лаймонд, — вам лучше разыскать его и привести ко мне.
Они переглянулись во тьме, напрасно ища друг у друга поддержки.
— Чтобы допросить? — осмелился предположить Фиши Джеймс.
— Чтобы извиниться, — мягким голосом ответил Лаймонд. — И получить сообщение, которое он доставил сюда, если, конечно, парень в состоянии его передать.
Они нашли ночного гостя в стойле, под соломой. На плече у него была небольшая рана. Лаймонд перевязал ее, пока два защитника, покорные, как овечки, стояли на страже. Успокоенный и утешенный, разжившийся золотом и одеждой, путешественник вкратце изложил суть дела.
— Галера благополучно пристала в Далки, сэр. Принц Барроу направился прямо домой. Господин Стюарт сопровождал господина Пэриса к дому О'Коннора, но О'Коннора там не оказалось. Они разделились и поехали двумя разными дорогами, чтобы найти его. Некоторое время спустя господин Пэрис после безуспешных поисков вернулся, разузнав, что О'Коннор на севере и вернется не раньше, чем через неделю. Господин Стюарт вообще не вернулся.
— Он остался искать О'Коннора? — Тон Лаймонда как бы заранее отметал этот невероятный факт.
— Нет. Он взял почтовую лошадь и сел на корабль. Господин Пэрис считает, что он, возможно, направился в Шотландию, а затем…
— Затем? — спросил Лаймонд голосом, утратившим всякую резкость.
— Господин Пэрис разузнал, что другой корабль, вышедший на этот раз из Дублина с О'Лайам-Роу на борту, входит в гавань. Трубы играют, пушки бьют, все размахивают шляпами; на пристани — почетный караул, блеск, да и только. И О'Лайам-Роу, почетный гость, в своем лучшем шелковом костюме…
— Направляется в Лондон, — с внезапным оживлением закончил Лаймонд, и его синие глаза засветились в темноте.
— Направляется в Лондон, — без особой радости согласился посланец Джорджа Пэриса.
Как обычно в последнее время, реакция оказалась слишком сильной, почти невыносимой. После ухода гонца он отослал смущенных нянек, приставленных братом, и, собрав всю свою волю, вернулся на постоялый двор: следовало выпить, чтобы приглушить боль и продолжать действовать. Когда он зашел, готовясь достойно встретить бурные восторги по поводу своего появления, Фрэнсис Кроуфорд обнаружил, что всеми овладела новая мысль.
Сент-Андре вызвал на состязание принца Конде, который возглавлял ацтеков против турок. Командам предлагалось проплыть с острова д'Ор до Амбуаза. Все знали о сильном глубинном течении в этой спокойной реке, и такое состязание должно было добавить новую, захватывающую главу к истории о ключе и о супруге маршала Сент-Андре.
Лорд д'Обиньи, в тот день руководивший забавами, внес уточнения, кардинально изменив маршрут. Мексиканцы и турки под водительством молодого кудрявого капитана, почти трезвого, направятся к королевскому замку в Амбуазе и попытаются проникнуть туда. Затем они соберутся наверху у Тур-де-Миним и, пустившись галопом по спиралеобразному пандусу для карет, которым прославилась башня, минуют подъемный мост, выедут на берег и через ближайший рукав реки доплывут до ее середины, на остров д'Ор, где они находятся сейчас.
Почти трезвый молодой капитан, который должен был улестить вдовствующую королеву и начальника королевской охраны, уехал; чтобы поддерживать юношу в состоянии относительной трезвости, лучник по имени Андре Спенс последовал за ним.
В положенное время и остальная причудливая компания, вопя во всю глотку, направилась ко второму мосту. В самом центре скакал Тади Бой, мысли которого уже слегка затуманились: он пытался осознать истинное значение того, что только что услышал, и в то же время предчувствовал с философской покорностью судьбе, что кризис, которого он ждал, вот-вот наступит, а люди брата отосланы домой. Однако же в целом он не слишком беспокоился, ибо был чрезвычайно, до блаженного самозабвения пьян.
Он забрал маску у лорда д'Обиньи, которому та, казалось, надоела, и всю дорогу, пока они поднимались по откосу, миновав мост, а затем въезжали в замок через Львиные ворота, безуспешно пытался привести себя в чувство.
Клубы тумана, как огромные тюфяки, лежали вокруг замка. На их фоне фонари казались поблекшими, а все окружающее подернутым дымкой и выцветшим. Внизу под холодным ночным ветром медленно струилась черная река.
Никто, однако, не пересек Луару вплавь этой ночью. Трагедия произошла в самом замке, где под огромным навесом у королевских покоев собрался весь шотландский двор, чтобы посмотреть на беснующихся беспечных удальцов из свиты французского короля.
В Амбуазе высились две башни, повозки и лафеты можно было втащить туда, карабкаясь по крутому, выложенному булыжником пандусу, почти тридцати футов шириной, на котором могло разместиться до четырех всадников в ряд. Однако сегодня он был пуст. Вдоль всего крутого ската, протянувшегося от дворца к берегу, факелы вспыхивали ярким пламенем. За высокими окнами черные, как ночь, щели в двенадцатифутовых стенах были завешаны гобеленами; туман, поднимаясь от реки, клубился у монастыря, заполняя ров, полз по влажным стенам и его, словно дым, наносило в широкие ворота, увенчанные гербами.
Наверху, в широком дворе, столпились всадники, выстраиваясь в ряд, нарушая строй и перестраиваясь заново. Неподвижные фонари превращали в светлячков драгоценности на сбруе и одеждах; плащи развевались с шелестом, как крылья огромных птиц; ятаганы сверкали, шнуры от навеса, раздуваемые сквозняком, переплетались, как паутина или как узелковое письмо перуанцев. Кто-то затрубил в раковину — и Сент-Андре, с серьгой в ухе и тюрбаном на голове, улыбаясь, окинул взглядом все увеличивающуюся толпу.
Ричард, прекрасно владеющий своим лицом, стоял рядом с королевой-матерью и молча, спокойно наблюдал за происходящим. Он видел, как видам, совершенно пьяный, едва державшийся в седле, с трудом собирается с силами; Лоран де Женстан, сильно надушенный, одетый в красную парчу, ощупью ловит оброненные поводья своего мерина; лорд д'Обиньи мечтает втихомолку очутиться подальше отсюда, в любом другом месте, и одновременно смакует необычное, восхитительное приключение; и, наконец, слитая с ночной тьмой, со странной, зловещей маской у луки седла, расхлябанная фигура брата, впритык к принцу Конде, окутанному плащом из зеленых перьев.
Подняли платок. Когда он взмыл вверх, Лаймонд повернулся к безликой толпе шотландцев, поднял руку и небрежно помахал. При тусклом свете его лицо казалось одновременно и пьяным, и напряженным, как две недели назад у него в комнате. Он, казалось, плохо отдает себе отчет в происходящем, но Ричард не удержался и помахал в ответ. Затем белый платок упал, и нестройная толпа всадников рванулась к склону Тур-де-Миним.
Они стремительно, как парящие дельфины, ринулись вперед ликующей стаей. Ацтеки и мусульмане, богатые, своенравные молодцы: гривы коней, волосы и плащи всадников развевались по ветру. Вот все столпились на мгновение у широких ворот и устремились вниз по крутому скату.
Стиснутые с боков, соприкасаясь седлами и стременами, притиснутые к каменной стене, они заполонили широкую спираль и, придерживая коней, струились по склону, вдыхая запах навоза и лошадиного пота во влажном воздухе. Ночь позади них светилась огнями, проплывали высокие крестовые своды, мелькали толстые стены, и топот копыт заглушал последние проблески мысли.
Все кричали, не отдавая себе отчета; бряцали уздечки, звенели подпруги, лошади ржали, копыта с силой били по булыжнику, вызывая невыносимо громкое, с ума сводящее эхо. Первым скакал лучник, за ним — Конде и де Женстан. Тади Бой был следующим: он, повинуясь инстинкту, несся среди этой беспорядочно катящейся лавины, и д'Энгиен, присматривавший за ним, прижимался к его боку. Следом мчались видам, Сент-Андре и дюжина остальных. Д'Обиньи, на красивом лице которого читалась какая-то решимость, оказался в числе отставших.
Кони спотыкались, оскальзывались, некоторые всадники уже упали и с яростью были отброшены с дороги. Склон, подернутый желтой дымкой тумана, становился книзу все круче, и молодые всадники на великолепных скакунах в неудержимом, бешеном порыве летели, натянув поводья, все быстрее и быстрее по снижающимся виткам спирали, и густой туман кружил у них за спиной.
Веревка была протянута поперек дороги перед последним поворотом. Лоран де Женстан, скакавший впереди, так никогда и не узнал причины своего падения. Раскинув руки, молодой человек повалился на бок, одна нога застряла в стремени, и он со страшной силой ударился о стену — звук удара потонул в адском грохоте и гуле.
Он умер, и его припудренное лицо окрасилось кровью, но лошадь осталась живой, чтобы убить следующего всадника, на всем скаку врезавшегося в ее мощный круп и упавшего под железные копыта. Затем, как поток, бьющийся о скалу, приближающиеся лошади налетели на все возрастающую груду упавших, сами тоже падали и, разбитые, скатывались вниз.
Среди них, влекомый д'Энгиеном, который сжимал его поводья в потных руках, был и Фрэнсис Кроуфорд из Лаймонда; и он упал, и разбился, и откатился в сторону, и распростерся беспорядочной грудой окрашенных алым перьев, как подстреленная птица в причудливой спиральной клетке. В потоке падающих людей и лошадей факелы на последнем витке спирали погасли, погрузив трагическую сцену во тьму и туман. Сваленные в кучу, как марионетки, в темноте громоздились изломанные люди и покалеченные лошади; последним повезло больше — за исключением тех, которые кидались вниз, в густой мрак, перелетали через плотную шевелящуюся массу и, ударяясь о каждый поворот, кувыркались по склону. Человеческие останки и обломки предметов были разбросаны вдоль всего холма.
Ричард находился среди тех, кто в мерцающем смутном свете вновь зажженных факелов начал душераздирающую работу по спасению упавших. Он видел, как их одного за другим поднимали, оттаскивали, уносили и укладывали на импровизированные носилки. Сент-Андре, бесценный фаворит короля, упал, как на подушку, на зеленые перья соперника и круп мертвой лошади — он получил только глубокую рану на ноге. Стонавшего видама вынесли в полуобмороке со сломанной ключицей и вывихнутым коленом. Де Женстан был мертв, Д'Обиньи — без сознания, одежда его была в крови, но пульс бился ровно. Д'Энгиен тоже был весь в синяках, но в остальном цел. Принц Конде упал довольно удачно, но на него свалилась его лошадь, а затем — лошадь Сент-Андре, в результате сломаны бедро и рука, что еще — определить было невозможно, так как он отчаянно отбивался от любой попытки помочь ему и кричал. Вынесли еще двух человек с закрытыми лицами. Ричард склонился над каждым и приподнял ткань. Оба были незнакомцами.