Дар Фредерик. По моей могиле кто-то ходил

Фредерик Дар
По моей могиле кто-то ходил

   Когда он уходил из дома, Лизелотта спросила его, когда он думает вернуться, а он ответил, что ничего не знает, потому что может так случиться, что он вообще никогда не вернется.

   Абдель Искеру посвящается эта драма в замедленном ритме как свидетельство верной дружбы.
   Ф.Д.
 

* * *

   Помещение было уродливым, холодным и странным. В сером свете уходящего дня его размеры как бы расплывались. Свет проникал с больного неба сквозь грязную стеклянную дверь. Несмотря на старый стол со створками и разваливающуюся папку для бумаг, оно никак не походило на рабочий кабинет, не помогали и две скамейки, обтянутые искусственной кожей, сквозь широкие дыры которых вылезал конский волос. Большая часть помещения была заставлена новыми коробками с трафаретными надписями и загадочными предметами, тщательно упакованными в коричневую бумагу.
   Прижавшись носом к треснувшему стеклу, Лиза смотрела, как льет дождь над гамбургским портом. Офис, находившийся на самом верху большого склада, напоминал стеклянную кабину подъемного крана. Снаружи сюда можно было попасть по узкой железной лестнице, совершенно заржавленной, перила которой были местами сломаны. Со складом офис связывала другая лестница. Каменная и менее крутая, но и ее деревянные перила оставляли желать лучшего.
   Перед Лизой раскинулся серый мир из железа: кишащие людьми бесконечные верфи, где выли сирены и скрежетали лебедки. Она обернулась и увидела сидящего на столе Паоло. Болтая ногами и насвистывая надоедливую монотонную мелодию, он листал богато иллюстрированную газету.
   – Я восхищаюсь вами, – вздохнула Лиза.
   Паоло с трудом оторвался от газеты. Это был невозмутимый человек с лицом, преждевременно покрытым морщинами. У него был крупный нос, такой же серый, как и все его лицо, и маленькие бегающие глазки с тяжелыми веками.
   – Прошу прощения? – прошептал он.
   Его голос был спокойным, но язвительным. Она спросила себя, действительно ли он не расслышал или находил удовольствие в том, чтобы заставить ее повторить фразу.
   – Я сказала, что восхищаюсь вами, – сказала Лиза.
   – Почему?
   – У вас еще хватает духу свистеть.
   Паоло пожал плечами, затем ловким щелчком большого пальца отправил на затылок свою фетровую шляпу с узкими полями.
   – Это машинально, – объяснил он. – Дайте мне сигарету, и я перестану свистеть.
   Пошарив в карманах своего белого плаща, Лиза достала пачку американских сигарет и безучастно протянула ее Паоло.
   – Я восхищаюсь вами и потому, что вы можете читать, – продолжила она.
   Маленький человечек нерешительно глядел на нее. Казалось, он был слегка удивлен враждебным тоном молодой женщины. Но Паоло был мудрым человеком и понимал, что сейчас переживает Лиза.
   – Я не читаю, а только смотрю картинки. Да и как я мог бы читать, если не понимаю по-немецки?
   Он взял сигарету и закурил, не переставая смотреть на свою спутницу. Паоло находил ее красивой, она волновала его. У Лизы были темно-каштановые волосы, белая кожа усеяна бледными веснушками, а рыжеватые глаза ярко блестели. Паоло увидел две крохотные морщинки в уголках глаз и поразился, что не заметил их раньше.
   – Который час? – спросила она.
   Почти что не шевельнув рукой, Паоло задрал рукав.
   – Шесть часов с мелочью, – ответил он.
   – Еще долго, – сказала Лиза.
   И она вернулась к окну, за которым лил вязкий дождь, мерно превращая пыль в грязь.
   – Как будто разверзлись хляби небесные, правда? – бросил Паоло.
   И добавил после короткой паузы, как бы разговаривая сам с собой:
   – В определенном смысле, так-то оно и лучше. Потому что легавые не любят плохой погоды.
   – О! Знаете ли, немецкие легавые...
   – Именно, – сказал Паоло, – сегодня на них длинные прорезиненные плащи, в них им будет неловко бежать.
   Подумав, он добавил:
   – Во всяком случае, немцы неважные бегуны. Не знаю, заметили ли вы: у них квадратные задницы.
   Лиза даже не улыбнулась. Все умерло в ней, кроме этой безумной надежды, которую она несла в себе, как собственного ребенка. Она чувствовала себя серой и холодной, как мрачный горизонт, раскинувшийся у ее ног, как будто была сделана из железа и бетона, может быть, более твердых и ледяных, чем настоящие железо и бетон. Паоло догадывался об этом. Его восхищение было окрашено жалостью. Он раздраженно взглянул на немецкую газету. По его мнению, рисунки были плохими, и его бесило то, что он не понимал подписей под ними.
   – Что значит "бис морген"? – спросил он.
   – До завтра, – перевела Лиза. – А что?
   – Так просто, – вздохнул Паоло, бросая на пол газету. – Под последним рисунком было написано "бис морген", и я не знал, что это значит. Все эти штучки и в Германии и у нас рассчитаны на дуралеев.
   Внезапно она подошла к нему с такой решительностью, что он напугался. Резким жестом Лиза подняла рукав Паоло, чтобы взглянуть на его часы. Поняв ее намерение, Паоло согнул руку в локте, чтобы ей стал виден циферблат. Взглянув на часы, Лиза погрустнела, это было видно по ее глазам. Отпустив запястье Паоло, она уселась на продранную скамейку. Он подошел к ней и ласково положил руку на ее плечо.
   – Старайтесь думать о чем-нибудь другом, – посоветовал он.
   – О чем? – спросила Лиза.
   – О чем угодно, только не об этом.
   – А вы-то действительно думаете о другом? – явно заинтересованно и настойчиво спросила молодая женщина.
   Временами неожиданная мимика совершенно изменяла лицо Паоло, изменяла размеры его головы и смазывала его черты. Можно было подумать, что это лицо сделано из податливой резины и хозяин мог придать ему самые неожиданные формы.
   – У меня есть один рецепт, когда что-то не клеется, – подтвердил он. – Я начинаю думать о Монблане. О Монблане при луне.
   Паоло замолчал, взглянул на женщину, убедился, что заинтересовал ее, и продолжал:
   – Вы когда-нибудь видели Монблан при луне, Лиза?
   – Нет, – ответила она.
   – Я тоже не видел, – сказал Паоло. – Приходилось видеть Монблан, частенько видел луну, но ни разу – их вместе. Столько упущено в жизни...
   Она взглянула на него с каким-то презрением. Он разочаровал ее. Лиза надеялась услышать от Паоло нечто умиротворяющее, как будто он обещал ей это и не сдержал своего обещания. Паоло стало стыдно за ее разочарование. В течение всей своей бурной жизни ему приходилось переживать немало критических моментов, и каждый раз он преодолевал их благодаря своему хладнокровию. Когда дело плохо оборачивалось, он становился чрезвычайно трезвым в рассуждениях, и ничто не могло помешать этому состоянию, но сегодня из-за девушки ему никак не удавалось обрести самоконтроль.
   – Что это там за верфь с громадным краном на рельсах? – спросил он, чтобы не молчать.
   – Просто верфь! – в сердцах отрезала Лиза.
   Машинально она взглянула туда, куда он смотрел. В серых сумерках потрескивали дуговые лампочки. Их голубоватые огоньки как будто вдавливались в громадные стальные плиты, и от этого металл становился красным, как изуродованная плоть.
   Фигуры в желтых комбинезонах двигались в заданном ритме, издали их движения казались неуклюжими.
   – Как же красивы эти сварочные огни, – оценил Паоло. – Мне это напоминает Дворец спорта. Там видишь в темноте полно зажженных спичек. Даже представить себе не можешь, сколько людей могут курить. Одни сигареты гаснут, другие зажигаются, это – как человеческие жизни, правда? В общем, так мне кажется...
   Поскольку она по-прежнему замыкалась в себе, ожесточенная и зажатая, он продолжил, пытаясь придать своим словам любезность и теплоту, свойственные банальности.
   – А что же там делают, на этой верфи? Наверное, корабли?
   – Конечно, – ответила Лиза, от безразличия ее голос стал безжалостным.
   – Скажите-ка на милость, уж больно здоровым выходит тот, который сейчас строят.
   – Это будет танкер. Я видела начало работ.
   Приободрившись, Паоло вытащил сигарету изо рта и посмотрел, как гаснет ее огонек.
   – А в общем-то, – сказал он, – работа – хорошая штука. Только нужно видеть ее с высоты, как мы сейчас. Лично я, если бы мог в одиночку соорудить танкер, может быть, и принялся за это... Но как вы думаете, кажется ли сварщику, в защитных очках, с электродами, что он строит именно танкер?
   Лиза вздохнула:
   – Вы действуете мне на нервы, Паоло. Мне вовсе не хочется разговаривать.
   Грустно тряхнув головой, она добавила: – Ни слышать кого-либо. Я сейчас вместе с Франком, понимаете?
   – Да за кого вы меня принимаете! – рассердился маленький человечек, выплевывая окурок. – Вы что, серьезно считаете, что мне так нравится болтать?
   Поняв, что она была несправедлива, Лиза быстро и как-то умоляюще протянула ему руку.
   – Извините, – прошептала она, – я слишком зла.
   Паоло пожал плечами.
   – Нет, мне это не нравится, – продолжил он. – Мне это вовсе не нравится, Лиза. Я тоже сейчас вместе с Франком.
   То, что он ощущал, было похоже на притупившееся горе. Как старая, но не забытая боль. На сердце у него кошки скребли, и ему было трудно дышать.
   – Скажите, Паоло, вы считаете, что все получится?
   Лиза задала этот вопрос жалобным голоском маленькой девочки, и это взволновало собеседника до глубины души.
   – О! Если вы будете так вести себя, – взорвался Паоло, яростно меряя шагами офис, – вы принесете нам несчастье!
   Он остановился перед ней, сунул руки в карманы, чтобы придать себе более серьезный вид, и медленно, едко произнес:
   – Если вы будете постоянно подносить к уху часы, Лиза, они в конце концов остановятся. Они остановятся, потому что вы сомневаетесь в них. Часы – это как люди: нужно уметь доверять им. У нас великолепные часы. Они так здорово отлажены, что в Швейцарии сдохнут от зависти. Значит, оставим их в покое, и пусть они работают.
   Он прищелкнул языком, как дегустатор.
   – Дайте мне сигарету.
   Протянув ему пачку, она с благодарностью улыбнулась. Паоло вытащил сигарету.
   – А вы будете? – спросил он.
   Лиза бездумно взяла сигарету, и Паоло поднес ей огонек. Порывы ветра временами доносили до них отголоски немецкой песни. Паоло открыл стеклянную дверь, выходящую наружу, и песня зазвучала громче. Какое-то время он слушал ее, но капли дождя заставили его отступить и приоткрыть дверь.
   – Это морячки в баре, там, на таможне.
   – Что сказал Гесслер, в котором часу он придет? – спросила Лиза.
   – В шесть часов с четвертью.
   – Но его нет.
   – Потому что сейчас десять минут седьмого!
   Большим и указательным пальцем Лиза потерла себе глаза. Она провела бессонную ночь, и сейчас веки жгли ей глаза раскаленным железом.
   – Как вы думаете, он придет? – спросила Лиза.
   – Что за мысли приходят вам в голову!
   – Я боюсь, как бы он не сдрейфил! Гесслер всегда вел такую идеально правильную жизнь!
   – Именно, – хохотнул Паоло, – не так часто добропорядочному человеку предоставляется возможность свернуть с правильного пути! Тем более, – добавил он, – Гесслер всегда все завершает самым тщательным образом, особенно зло!
   Паоло замолчал, увидев за стеклянной дверью, ведущей наружу, силуэт. Он не слышал шума шагов на железной лестнице, и это появление застало его врасплох. А Паоло ненавидел, когда его заставали врасплох.
   Дверь открылась, и на пороге появился Гесслер. Ему было около сорока лет, светлые волосы уже начали седеть, он был классическим воплощением германского типа мужчины. У него были светские манеры и несколько грустная – из-за старомодности – элегантность. В руках он держал дешевый чемодан, резко контрастировавший с его обликом. При виде Гесслера Лиза обрадовалась. Его приход казался ей хорошим предзнаменованием.
   – А мы как раз говорили о вас, месье Гесслер, – сказал Паоло, выказав при этом чувство юмора.
   Гесслер бросил на него такой ледяной взгляд, что даже природная вежливость не в силах была растопить его. Он слабо улыбнулся.
   – Об этом деле, – сказал он, – чем меньше говоришь, тем будет лучше.
   Затем немец подошел к Лизе и поклонился ей, слегка щелкнув каблуками.
   – Добрый вечер, Лиза.
   Она так и не вынула рук из карманов.
   – Какие новости? – спросила молодая женщина с явным беспокойством.
   Гесслер положил чемодан на стол.
   – Новости, на которые вы намекаете, еще не новости, – сказал он, посмотрев на часы. – По крайней мере, я так не думаю. В эту минуту фургон только выезжает из тюрьмы.
   Он изъяснялся на безупречном французском языке, хотя и с сильным акцентом, слегка сглаженным его мягким голосом.
   – А если в последнюю минуту приказ будет отменен? – прошептала Лиза.
   – У нас, – тихо сказал Гесслер, – никогда не отменяют приказы в последнюю минуту.
   – Я боюсь, – сказала она.
   Все ее отчаяние выразилось в этой фразе. Паоло и Гесслер двинулись было к Лизе, но затем оба смутились и оставили при себе свое сочувствие.
   – Если предположить, что все сорвется... – начала Лиза, безучастно глядя на старый стол.
   – Последние дни я часто думал над этой возможностью, – уверил ее Гесслер.
   – И что же? – спросила она голосом больного, обращающегося к врачу после осмотра.
   – Дело в том, – сказал Гесслер, – что я предпочитаю не думать об этом в тот момент, когда... все происходит!
   Показав на чемодан, он добавил:
   – Здесь форма.
   Заинтересовавшись, Лиза и Паоло подошли к чемодану. Паоло открыл хлипкие замки и поднял крышку. Вытащив из чемодана матросскую куртку с позолоченными пуговицами, он вытянул ее перед собой, как продавец из большого магазина, предлагающий свой товар.
   – Что это? – спросил он.
   – Форма матроса торгового флота, – небрежно ответил Гесслер.
   – Немецкого? – настаивал Паоло.
   – Это вас шокирует? – спросил Гесслер с натянутой улыбкой.
   Паоло пожал плечами, положил куртку и выудил из чемодана плоскую фуражку, которую чисто по-детски нахлобучил себе на голову. Потом подошел к стеклянной двери. В стеклах уморительно отразилось его лицо.
   – Есть такие парни, – вздохнул он, – стоит им нахлобучить себе на башку фуражку, как они тут же становятся похожими на корсаров... Я же похож на почтальона.
   Он снял фуражку и ловко бросил ее в открытый чемодан.
   – У каждого своя рожа, – вздохнул Паоло, – такова жизнь.
   Гесслер вытащил из кармана книжечку, похожую на записную, с оттиснутыми на обложке золочеными буквами.
   – Кроме того, вот паспорт на имя Карла Людриха, – заявил он.
   Лиза взяла паспорт и открыла его на первой странице. Гесслер грустно улыбнулся.
   В этом человеке все было грустно и серьезно: голос, лицо, манеры, одежда.
   – Я позаботился, чтобы печать немного заехала на фотографию, – объяснил он.
   Лиза рассматривала изображение, что-то волновало ее.
   – Этой фотографии пять лет, – вздохнула молодая женщина. – Он очень изменился?
   Гесслер пожал плечами.
   – За пять лет любой человек изменится!
   – А он? – настаивала Лиза.
   – Я слишком часто вижу его, чтобы понять, изменился он или нет.
   Она с сожалением закрыла паспорт и положила его в чемодан.
   – Пять лет тюремного заключения... для такого человека, как Франк...
   – Да уж, – проворчал Паоло, – он наверняка стены грыз, это я уж вам точно говорю!
   Гесслер удивленно посмотрел на него.
   – Каждый раз, когда мы встречались, он был совершенно спокоен, – уверенно сказал немец.
   – Бомбы тоже ведут себя спокойно, прежде чем взорваться! – усмехнулся Паоло.
   Гесслер отвернулся, чтобы взглянуть на часы, но Лиза перехватила его взгляд.
   – Где они сейчас? – спросила она.

* * *

   Большой черный тюремный фургон, быстро ехавший по Штреземанштрассе, притормозил перед перекрестком. И это как будто заставило сработать какое-то хитроумное устройство: красные огни исчезли, поглощенные темнотой, уступив место зеленому свету. Фургон снова набрал скорость.
   Шофером был толстый блондин с красным лицом. Ведя машину, он что-то напевал. Сидевший рядом с ним вооруженный охранник грыз спичку и смотрел на проезжавшие мимо машины. Внезапно зажглись уличные фонари. И сразу же все водители включили фары. Это произошло совершенно автоматически. Так же поступил и шофер фургона. В три секунды на Штреземанштрассе умирающий день сменился ночью. Правда, небо еще светилось большими фиолетовыми огнями, но, благодаря общему решению людей, их присутствие стало вовсе не обязательным.
   Фургон, описав дугу, выехал на Будапештерштрассе, затем резко повернул направо, в сторону Эльбы. Показались здания, построенные в стиле рококо, – это было начало Эльбтуннеля. Когда появилась тюремная перевозка, два полицейских на мотоциклах, стоявшие перед Ландунгсбрюккеном, включили моторы и приблизились к фургону.
   Их черные прорезиненные плащи, намокшие от дождя, блестели при свете уличных фонарей, как панцири насекомых.
   Не переставая петь, шофер подмигнул им. Кортеж въехал внутрь здания и двинулся по направлению к лифту. Перед его решеткой вытянулась очередь из автомобилистов, велосипедистов и мотоциклистов. Внезапно снизу показалась громадная стальная кабина, и лифтер в куртке с галунами бесшумно раздвинул ее двери. Автомобили и мотоциклы ринулись в лифт, но все не смогли там поместиться, и полудюжина мотоциклистов и велосипедистов осталась ждать своей очереди. Лифт скрылся, чтобы выгрузить свое содержимое под рекой. Вращение хорошо смазанных катушек, по которым скользили громадной толщины кабели, позволяло судить о глубине шахты. Спуск длился довольно долго, затем катушки остановились и принялись вращаться в обратную сторону. Когда клеть снова появилась, мотоциклисты рванулись к ней, но полицейские загородили им проход и сделали фургону знак подъехать поближе. Мотоциклисты покорно выстроились на деревянных тротуарах. Они так же не возражали, когда полицейские запретили им въехать в лифт после тюремного фургона, хотя в лифте оставалось достаточно места. Никто не произнес ни слова. Лифтер закрыл за полицейскими решетку и равнодушным жестом взялся за рычаг спуска.
   Облокотившись на свои велосипеды и мотоциклы, рабочие смотрели, как исчезает из виду просторная освещенная кабина.
   Никто и не подумал о заключенном, сидевшем в фургоне.

* * *

   Они уже давно молчали. Все трое сидели неподвижно, с отсутствующим видом, как статуи. Вдруг Лиза быстро перекрестилась.
   – Вы верующая? – спросил Гесслер.
   – Нет, – ответила Лиза, – но ничем не стоит пренебрегать.
   Гесслер улыбнулся.
   – Это очень по-французски, – сказал он.
   – Почему? – проворчал Паоло.
   Гесслер не ответил, и маленький человечек с яростью взглянул на него. Лиза вскрикнула, и оба мужчины, вздрогнув, инстинктивно взглянули на улицу, но серый, спокойный порт по-прежнему растворялся в тумане, в котором вспыхивали сварочные огни.
   – Что с вами? – задал вопрос Гесслер.
   – Я только что вспомнила, что забыла в своей комнате радиоприемник.
   – При чем здесь радио?
   – Чтобы знать новости!
   – Информация, которая вас интересует, появится еще до новостей, моя милая Лиза, – сказал Гесслер, стараясь говорить спокойно. Но это давалось ему с трудом.
   Этот человек с грубыми манерами был лишен чувства юмора. В его светскости не было утонченности. Несмотря на свои порывы, он оставался напряженным и холодным.
   – Если ничего не получится, – прошептала молодая женщина, – мы должны как-то узнать об этом. Молчание и ожидание делу не помогут.
   Гесслер согласился с ней и, достав из кармана связку ключей, протянул ее Паоло.
   – В моей машине лежит маленький транзистор, – сказал он.
   Паоло взял ключи.
   – Где ваша машина?
   – Это черный "мерседес", я поставил его рядом с Фаар-каналом.
   Паоло несколько раз подбросил связку ключей и вышел, бросив странный взгляд на Гесслера и Лизу. Под его шагами застонала железная лестница. Прислушиваясь к удаляющимся шагам, молодая женщина и адвокат смотрели, как дождь рисует на окнах странный узор-паутину, который беспрестанно менялся.
   Подойдя к Гесслеру, Лиза пристально посмотрела на него. Тревога нарисовала под ее горящими глазами круги.
   – Адольф, – прошептала она, – я вовсе не огорчена тем, что на минутку осталась с вами наедине.
   – Я всегда счастлив, когда мы оказываемся вдвоем, Лиза.
   "Как он спокоен и владеет собой", – подумала молодая женщина. Этот удивительный человек не переставал восхищать ее. Он напоминал ей пальму: такой же прямой, твердый и крепкий, но в его сердце таилась бесконечная нежность.
   – Пришло время поблагодарить вас, – прошептала молодая женщина. – А это очень трудно.
   Гесслер положил свою ухоженную руку на плечо Лизе.
   – Пришло время попрощаться с вами, – возразил он, – а это еще труднее.
   На мгновение они как бы застыли. Им слишком много надо было сказать друг другу, но о таких вещах никогда не говорят. Слова застряли у них в горле.
   – Спасибо, Адольф, – запинаясь, произнесла наконец Лиза.
   – Прощайте, Лиза, – медленно сказал Гесслер, убирая свою руку с ее плеча.
   – Я вам обязана всем, – сказала женщина.
   Глаза у нее блестели, а на длинные ресницы навернулись слезы.
   – Вы, должно быть, очень страдаете оттого, что помогли... свершиться... этому?
   Упав с ресниц Лизы, слезы потекли по ее искаженному гримасой лицу. Гесслер подумал, что для него эти две слезинки были самым дорогим в жизни подарком, он хотел дотронуться до них, но не решился.
   – Я ни о чем не жалею, – только и сказал он.
   Гесслер подумал о Лотте, своей жене, такой спокойной, жирной, вечно что-то трещавшей, как сорока. Он представил ее себе за столом, обжирающейся жирной пищей. Или в театре – в вышедших из моды ярких нарядах.
   – Нет, – с вызовом повторил он, – я ни о чем не жалею.
   – Если бы вы не помогли, – возразила Лиза, – все шло бы как и прежде.
   – Я знаю.
   Это "прежде" всколыхнуло в сердце Гесслера грустную песенку о потерянном счастье. На мгновение он – обычно такой спокойный – пришел в отчаяние.
   – Но из-за того, что вы помогли, – продолжила Лиза, – мы должны расстаться.
   Почему она продолжала так настаивать на этом? Зачем она сыпала соль на раны? Гесслер не считал, что Лиза из какого-то намерения старается сделать ему больно. Он подумал, что никогда в общем-то не понимал женщин. Наверное, у нее были свои причины так говорить.
   – Вы потрясающий человек, Адольф.
   Смутившись, Гесслер неловко пожал плечами.
   – Да нет же, – сухо возразил он, – когда не можешь сохранить то, что уплывает от тебя, лучше отдать его. Я – не потрясающий, а самолюбивый человек.
   А потом бросил с такой горечью, что испугал Лизу:
   – Прощайте, Лиза!
   Она не поняла его.
   – Вы уйдете прямо сейчас? – спросила женщина, ужаснувшись, что ей придется остаться одной в этом просторном помещении, где смутно витали запахи упаковочных материалов и плесени.
   – Конечно, нет, но я прощаюсь с вами сейчас, потому что людям никогда не удается попрощаться в нужный момент.
   Повинуясь какому-то порыву, она протянула ему руку. Он бережно взял ее, поднес к губам, затем прижал к щеке.
   – Я не очень-то верю в Бога, – вздохнул он, – но да хранит вас Бог, Лиза.
   – Надеюсь, у вас не будет неприятностей? – спросила она, любуясь им.
   Гесслер выпустил ее руку и расстегнул пиджак.
   – Меня, несомненно, допросят как адвоката Франка, но у меня такая хорошая репутация, что если только не произойдет какой-нибудь... случайности...
   Он резко рассмеялся.
   – Знаете ли, полицейские похожи на большинство смертных. Они считают, что после определенного возраста ты уже не способен на правонарушение.
   Она знала, что в душе Гесслера идет яростная борьба. По тому, как он произнес слово "правонарушение", Лиза могла оценить, насколько глубоко его разочарование. Адвокат никогда не излечится от этого. Она знала, что мир типичного буржуа начнет рушиться. Пока же он подчинялся порыву, все остальные проблемы заслонила опасность. Но вскоре, когда все успокоится, в душе Гесслера поселится пагубное, таинственное и неумолимое зло.
   – Вы сердитесь на меня? – спросила Лиза.
   – Я ни на кого не держу зла, – уверил ее адвокат, – даже на самого себя.
   – Я боюсь, что позже...
   Он снова улыбнулся ей, и на этот раз у него вышла настоящая улыбка: добрая и ласковая.
   – Успокойтесь: я потороплюсь вернуть себе респектабельный облик, я просто создан для этого.
   – Что вы собираетесь делать, когда мы уедем?
   – Ну... вернусь к себе, – сказал Гесслер. – Буржуа всегда в конце концов возвращаются к себе.
   На какой-то момент он задумался. Это напряжение становилось настолько невыносимым для Лизы, что она пожалела, что Паоло ушел.
   – Вы никогда не замечали мою жену, когда приходили в мой кабинет? – спросил Гесслер.
   Лиза отрицательно покачала головой.
   – Когда я женился на ней, – сказал адвокат, – она была красивой девушкой, аппетитной блондинкой. В течение двадцати лет я видел, как она толстеет, как она стареет. Мне казалось... Не знаю, означает ли это что-нибудь, ведет ли это куда-либо. Да нет! Тарелка, которая крутится на конце тросточки жонглера, тоже ничего не означает. Я – тарелка на конце тросточки, Лиза. Я вращаюсь, вращаюсь... А скорость постепенно снижается. Однажды я упаду и разобьюсь.
   Внезапно он опустил крышку чемодана: форма действовала ему на нервы.
   – Вы обратили внимание на живые растения, которые якобы украшают мою квартиру?
   – Да, они очень красивые, – искренне сказала Лиза.