Страница:
Герцогу Эльхингенскому, которому было поручено уничтожить оставленную в Смоленске артиллерию и взорвать городские стены, пришлось заняться также обеспечением продовольствия для своего корпуса на время перехода от Смоленска до Орши. При том положении, в котором находился герцог, эту первостепенную задачу, заставившую его продлить свое пребывание в Смоленске, нельзя было приносить в жертву каким бы то ни было другим соображениям. Надо вспомнить, что войскам арьергарда приходилось сражаться на каждом шагу, а в то же время они не могли надеяться раздобыть что-нибудь в тех местах, через которые они проходили, так как они везде проходили последними. К тому же арьергард шел по следам пожаров и разрушений, которыми был отмечен всюду путь солдат, отбившихся от своих частей. Таково было положение герцога Эльхингенского, когда он получил ряд приказаний от императора, а к вечеру - письмо князя Экмюльского, который сообщал ему о последних событиях и предупреждал, что, не желая подвергать риску свои войска и дать противнику возможность подтянуть подкрепления, он двинется ускоренным темпом; князь предлагал ему поступить таким же образом, по герцог Эльхингенский мог выйти из Смоленска только ночью (с 16 на 17 ноября). Ему приходилось выбирать между весьма реальной опасностью дождаться того, что его солдаты будут разбегаться, когда им придется умирать от голода, и опасностью сражения с превосходными силами неприятеля; он выбрал решение соответствовавшее его отваге и испытанному мужеству его войск.
- Все казаки и все русские в мире, - воскликнул он, получив сообщение князя Экмюльского, - не помешают мне соединиться с армией!
Он сдержал свое слово и доказал, что его отвага в состоянии сделать невозможное.
Я излагал уже все те соображения, которые заставили императора выступить в путь, и говорил о принятых им мерах. По его мнению, заставив неприятеля отдалиться от дороги, он сделал все, что мог сделать полководец в таком затруднительном положении. По-прежнему убежденный, что Кутузов старается скрыть от него какие-то маневры и что задача спасения всей армии властно повелевает ему торопиться, император нагнал гвардию и свой штаб в Лядах. По дороге он узнал от отставших, занятых добыванием продовольствия, что русские собрали много пехоты и кавалерии в Добром. Один крестьянин, которого ночью привели к нему, утверждал даже, что вчера много войск прошло в Романове; это подтверждало предположения императора о намерении Кутузова опередить его.
В 4 часа утра император прислал за мной. Повторив снова то, что он говорил нам в предыдущие вечера, и перечислив соображения, которые легли в основу его решения, император выразил сожаление о том, что не приказал корпусам выступать из Смоленска с промежуткамн не больше чем в 24 часа, а также о том, что не направил еще раньше Жюно и часть гвардии для прикрытия Орши. Он заявил затем, что намерен ускорить свое передвижение.
- Мне могут устроить здесь какие-нибудь каверзы, - сказал он.
Корпусам, которые оставались на позициях, чтобы прикрывать Красное, было приказано выждать прибытия колонны князя Экмюльского в расчете на то, что князь согласно последним распоряжениям штаба будет двигаться не иначе, как сохраняя связь с герцогом Эльхингенским.
Связь с корпусами, то есть передача приказаний и донесений, сделалась почти невозможной или осуществлялась так медленно, что приказы и донесения редко получались вовремя. Офицеры генерального штаба, по большей части лишившиеся своих лошадей, передвигались пешком, а те, у которых сохранились лошади, прибывали на место ничуть не быстрее, так как не могли заставить своих лошадей передвигаться по льду. Морозы усилились, и дорога стала еще более трудной, чем раньше. Местность сделалась еще более холмистой, и спускаться по склонам было невозможно. Легко представить себе, какие трудности приходилось преодолевать артиллерии и обозам и как много лошадей потеряла артиллерия при этом переходе! Под Лядами пришлось спускаться но такому крутому склону, а его оледеневшая поверхность была так отполирована телами многочисленных людей и лошадей, которые просто скатывались вниз, что мы вынуждены были поступить, как и все, то есть сесть на лед и скользить на собственном заду. Император должен был поступить таким же образом, так как тысячи рук, которые протягивались ему на помощь, не представляли собою какой-либо прочной опоры. Пусть же представят себе, каково было положение солдат с их ранцами и ружьями, положение людей, которые сопровождали артиллерию и обозы, и, наконец, положение всадника, который подвергался риску быть раздавленным своей лошадью, так как благодаря своей тяжести она катилась вниз быстрее, чем он.
В Лядах мы нашли местных жителей и кое-какое продовольствие; по дворам разгуливали куры и утки; все были поражены, так как со времени перехода через Неман мы не видели ничего подобного. При виде этого достатка все лица разгладились от морщин. Всем казалось, что наступил конец лишениям. Я отмечаю эти мелкие подробности наряду с грозными событиями, которые предстояло нам пережить, потому, что такие мелочи наглядно объясняют наше тогдашнее положение, и потому, что они оказывают всегда огромное влияние на француза, готового воспрянуть духом от самого ничтожного пустяка. Для людей, привыкших после выхода из Москвы находить только необитаемые места, опустевшие дома и трупы вместо живых существ, было большим событием увидеть дома, в которых есть жители и можно найти что-нибудь на ужин. Небольшие запасы, имевшиеся в Лядах, вместе с теми, которые мы приобрели за деньги по соседству, насытили людей, привыкших презирать все опасности, но отнюдь не желавших умереть с голоду - хотя бы потому, что они хотели по-прежнему бросать вызов этим опасностям.
Казаки производили постоянные налеты на дорогу, то и дело пересекая ее в промежутках между дивизиями и даже между полками, если они шли на некотором расстоянии друг от друга.
Легко представить себе, какая распространялась тревога и как это сказывалось на моральном состоянии армии. Другое крайне неприятное последствие этих налетов заключалось в том, что становилось очень трудно поддерживать связь не только между корпусами, но даже между дивизиями одного и того же корпуса. Как я уже говорил, штаб главного командования донесений не получал, а его приказы не приходили на место или шли так медленно, что их никогда не получали вовремя. Офицеров генерального штаба, которые не считались ни с какими опасностями, часто захватывали в плен. Чтобы добраться по назначению, надо было согласовывать свои путь с передвижениями какой-нибудь части, с остановкой корпуса, с приближением другого, шедшего на соединение с армией. А потом, как передвигаться по льду? Офицеры, у которых сохранились лошади, не в состоянии были заставить их сдвинуться с места. Они тащили их за собой, так как идти пешком было гораздо быстрее. Надо было самому быть в этом положении, быть одним из актеров этой великой драмы, чтобы составить себе правильное представление о ней. Без преувеличения можно сказать, что самые простые вещи превратились в почти непреодолимые трудности. Честь и слава храбрецам всех чинов и рангов, которые сумели не пасть духом, ибо никогда люди не подвергались более жестоким испытаниям и не проявляли большей самоотверженности и стойкости. Вместе с ростом трудностей росли и всяческие опасности, и все взоры обращались к Орше, которую император также считал важным опорным пунктом. Он предписал головной части колонны прибыть туда как можно скорее и заранее отдал приказание о том, чтобы было прочно занято предмостное укрепление. Покинув Ляды 18-го, мы в тот же день прибыли в Дубровну, только на следующее утро, в самый момент отъезда, император узнал, что 1-й корпус соединился в Красном с войсками, которые, поджидая его, оставались там на позициях против неприятеля, и, таким образом, этот корпус прошел через Красное 17-го, то есть в тот день, когда герцог Эльхингенский мог в лучшем случае только выступить из Смоленска. О 3-м корпусе (корпусе маршала Нея, герцога Эльхингенского) мы не знали ничего определенного; 1-й корпус не имел о нем никаких сведений после 16 ноября. Ни один офицер оттуда не приезжал; удалось ли доехать по назначению офицерам, которые были посланы туда? Император терялся в догадках. То обстоятельство, что Милорадович остался на своих позициях, а наши войска отошли, давало основание предвидеть, что герцогу Эльхингенскому будут грозить всяческие опасности.
Резкие взаимные упреки, которыми потом обменялись оба маршала (Ней, герцог Эльхингенский, и Даву, князь Экмюльский), и суровое суждение ставки и всей армии и об одном из них обязывают меня ограничиться здесь лишь передачей высказываний императора, мнений князя Невшательского и тех фактов, которые во всеуслышание сообщали в ставке лица, достойные доверия. Император и князь Невшательский утверждали, что оба маршала должны были двигаться согласованно и поддерживать друг друга; так как герцог Эльхингенский отступает и его маневры зависят от тех препятствий, которые может поставить ему неприятель, то именно князь Экмюльский должен был согласовывать свои маневры с его передвижениями. Но маршалы недолюбливали друг друга, а вдобавок между ними происходил недавно довольно резкий спор по поводу виновников разграбления Смоленска; в результате они не договорились друг с другом. Еще когда князь Экмюльский находился на смоленских высотах, он получил приказ поторопиться и передать герцогу Эльхингенскому такое же указание. Он послал ему приказ и сохранил расписку в получении, а также рапорт офицера, который передал послание и был довольно плохо принят маршалом Неем; по поводу приказания поторопиться с выступлением Ней сказал ему, что "все русские на свете со своими казаками не помешают ему пройти". Князь Экмюльский предлагал ему покинуть Смоленск вечером и предупреждал его, что он уже выступает, чтобы поддержать дивизию Жерара, которую он отправил накануне отдельными эшелонами. Герцог Эльхингенскнй, которого задерживала в Смоленске необходимость запасти хлеб для своих солдат, посчитался со вторым сообщением князя Экмюльского не больше, чем с первым.
Князь Экмюльский действовал так, как он предупреждал. Он остановился вечером всего лишь на несколько часов за Корытней и выступил оттуда до рассвета, чтобы нагнать дивизию Жерара. Услышав сильную канонаду[221], он направился на звуки выстрелов. Увидав, что неприятель перерезал дорогу, он поспешил сообщить все эти сведения герцогу Эльхингенскому и ускорил свое движение. Вскоре он встретил несколько довольно расстроенных частей из корпуса вице-короля, что побудило его не выжидать Нея, а идти туда, где раздавалась канонада, в расчете, что своим участием в деле он принесет двойную пользу, то есть выручит вице-короля и откроет путь для Нея. Эта решимость и хорошая выдержка войск генерала Жерара произвели впечатление на русских, встревоженных, кроме того, диверсией, которую по приказу императора произвела своей атакой гвардия. Неприятель покинул дорогу, и 1-й корпус соединился с армией. Так князь Экмюльский объяснял тогда это дело, и так он рассказывал мне о нем впоследствии.
Теперь я сообщу, что рассказывали тогда о происшедшем император и князь Невшательскнй. По их словам, 1-й корпус, получив сведения об опасностях, грозивших вице-королю, шедшему впереди этого корпуса, ускорил свое движение и предупредил герцога Эльхингенского, но не потрудился проверить, следует ли герцог за ним. Он спешил еще и потому, что русские теснили его и тревожили своими нападениями. Имея приказ ускорить свое движение и передать такие же указания 3-му корпусу, князь Экмюльский думал, что герцог Эльхингенский как командующий арьергардом, получив предупреждение, также будет торопиться. Правильного нападения на 3-й корпус не ожидали, а о налетах казаков на него ничуть не беспокоились. Князь Экмюльский говорил, что всякий другой образ действий подверг бы ненужным опасностям остатки его полков без всякой пользы для герцога Эльхингенского, так как 1-й корпус был бы разгромлен или попал бы в плен прежде, чем успел бы соединиться с герцогом Эльхингенским или герцог успел бы нагнать его. Все это выяснилось днем.
Невозможно представить себе ту бурю возмущения, которая поднялась против князя Экмюльского. Герцог Эльхингенский был героем похода и к тому же генералом, о судьбе которого в данный момент тревожились. Волновались все, и притом до такой степени, что либо вовсе не стеснялись в выражениях, говоря о князе Экмюльском, либо при встречах с ним, когда он явился к императору, стеснялись очень мало. Император и начальник штаба сваливали на него ответственность за несчастье, которого все боялись, еще и потому, что хотели снять с самих себя вину за допущение слишком больших промедлений между выступлениями колонн, то есть за то, что герцог Эльхингенский должен был выйти из Смоленска только 17-го. Как я уже говорил, задержка герцога отчасти объяснялась необходимостью заготовить продовольствие для его корпуса на несколько дней. Герцог Эльхингенский, понимая, как важно снабдить своих солдат продовольствием, чтобы они не разбежались, считал, что он не должен торопиться. А из двух последних приказов, которые были ему посланы, один до него не дошел, а другой был получен только 16-го вечером, то есть слишком поздно для того, чтобы он мог ускорить момент, назначенный для выступления. Это вполне объяснялось условиями работы нашей связи.
Промедления, допущенные между выступлениями различных корпусов, когда 3-й корпус согласно первому приказу императора должен был выйти из Смоленска только 17-го, показывают, до какой степени император ошибался насчет положения армии и насчет грозящих ей опасностей. Не тешил ли он еще себя надеждой одолеть судьбу и повелевать морозами, как он повелевал всегда победой? Положение было таково, что обстоятельства требовали подчинения их силе. Выжидать под Красным значило бы подвергать армию ненужному риску; возвращаться туда, как предлагали некоторые, когда стало известно, что 1-й корпус прибыл, а 3-й предоставлен самому себе, было бесполезно. Многие желали этого и кричали об этом, но для всякого здравомыслящего человека было ясно, что этот маневр не имеет смысла, так как герцог Эльхингенский сейчас - в тот момент, когда вдали от него сочиняются все эти прекрасные проекты, - или уже спасся, или уже погиб. Начальник штаба во всеуслышание говорил, что, получив сообщение о герцоге Эльхингенском, император предписал князю Экмюльскому повернуть назад и идти навстречу корпусу, который он должен был бы поддерживать; но этот приказ был отдан сгоряча и притом в полной уверенности, что он уже не сможет быть исполнен в тот момент, когда его получат. В самом деле, князь Экмюльский с полным основанием подтягивался все ближе и ближе к корпусам, находившимся впереди него. Его собственный корпус превратился почти в ничто. Очень жаль, что после Смоленска не был отдан приказ всем корпусным командирам поступать, как князь Экмюльский. Стремление сохранить слишком много артиллерии также порождало много зла. Располагая плохим конским составом, артиллерия отставала, неминуемо создавала промежутки между корпусами и замедляла передвижение. Надо было еще до Смоленска хорошо организовать в каждом корпусе артиллерийскую часть, состоящую из нескольких орудий, снабдить ее снарядами и хорошими лошадьми, в том числе запасными, и пожертвовать всеми излишками. Тогда артиллерия не задерживала бы пехоту; император был бы хозяином всех своих маневров; армия могла бы двигаться почти сплошной массой; было бы меньше отставших, и мы бесспорно могли бы не бояться нападения русских.
Император надеялся (по крайней мере так он говорил), что герцог Эльхингенский, узнав, что армия ускорила свое движение, поступил таким же образом, даже если до него не дошел посланный ему приказ. Имеются сведения, говорил он, что герцог находится недалеко от арьергарда князя Экмюльского. Но к чему были все эти предположения? Между герцогом и нами была русская армия, и мы находились уже слишком далеко от него, чтобы иметь возможность помочь ему или чтобы он мог прорваться к нам через неприятельские линии. Император возлагал надежды лишь на его исключительное мужество и присутствие духа; армия держалась такого же мнения. Несмотря на эту справедливую веру в своего героя, император не переставал оплакивать гибель герцога Эльхингенского, которую он считал почти неизбежной. Ней, говорил он, сделает невозможное и найдет смерть в какой-нибудь отчаянной атаке. - Я отдал бы, - говорил император, - 300 миллионов золота, которые хранятся у меня в погребах Тюильри, чтобы спасти его. Если он не будет убит, то он прорвется с несколькими храбрецами, но большинство шансов против него.
Князь Невшательский, подобно императору, твердил во всеуслышание, что князь Экмюльский покинул герцога Эльхингенского на произвол судьбы вопреки самым формальным приказаниям. Он показывал даже черновики двух приказов, которые были посланы князю, но эти приказы уже не могли изменить ни создавшегося положения, ни тех обстоятельств, которые вынудили каждого поступать так, как он поступил.
19-го ставка расположилась в Орше; император с нетерпением ждал там прибытия головных частей своей колонны. Мост был прочно занят нашими войсками. Мы рассчитывали на местные склады, но их запасов хватило только на нужды гвардии и ставки. В здешних местах было, впрочем, много продовольствия; это было, несомненно, благом для армии, но в то же время и большим злом, так как многие, остававшиеся до сих пор под знаменами, видя, что в деревнях царит изобилие, покидали свои ряды, чтобы отправиться на поиски продовольствия, и лишь очень немногие из них возвращались обратно. Солдатам очень нравилась жизнь одиноких путников, обещавшая им еду, независимость, приют под кровом и теплый ночлег, взамен жизни на бивуаках почти всегда без пайков - и тяжелых ночных караулов на морозе. Правда, казаки и вооруженные крестьяне захватывали ежедневно много отставших, так как они по большей части преступно побросали свое оружие, чтобы легче было идти, а также для того, чтобы у начальства не являлось искушения заставить их возвратиться в ряды: за отсутствием ружей они были бы там бесполезны.
Было приятно очутиться в местности обитаемой и не такой уж истощенной, по это лишь в слабой мере отвлекало мысли от судьбы герцога Эльхингенского, которая в данный момент занимала решительно всех. Князь Невшательский показывал всем приказы, посланные им князю Экмюльскому, как будто он заранее хотел снять с себя ответственность за то, что могло случиться с герцогом Эльхингенским. Мне он тоже показывал эти приказы. Возмущение против князя Экмюльского было всеобщим, - тем более что император возлагал на него во всеуслышание ответственность за все опасности, которые могли грозить 3-му корпусу. На самом же деле все передвижения могли бы быть в свое время ускорены, и герцог Эльхингенский мог бы выступить из Смоленска 16-го, но суть в том, что император всегда откладывал дело до последнего момента, если надо было отдать приказ об отступлении. Когда он был в Смоленске, он не знал, где находится неприятель, и не испытывал от пего никаких беспокойств на флангах, а потому и в самом деле мог верить, что русские находятся позади, и, несомненно, думал, что, задерживая движение своего арьергарда, он тем самым задерживает и русских. Да, когда судишь о событиях прошлого, то легко осуждать распоряжения, которые казались самыми мудрыми в тот момент, когда они отдавались. Все случившееся объяснялось стечением тяжелых и трудных обстоятельств, одно хуже другого, и нужно было быть свидетелем действий полководца и участником событий, случившихся с тем, на кого возлагали всю вину, чтобы справедливо судить о поведении военачальника, имеющего столько славных заслуг, как князь Экмюльский. Нельзя отрицать, что под Красным князь Экмюльский один раз уже рисковал своим немногочисленным корпусом, выжидая герцога Эльхингенского, причем ничуть не улучшил его положения, так как 1-й корпус был тогда уже только призраком. Никто не хотел также учитывать всяческие задержки, препятствия и результаты морозов, которые нас уже порядком потрепали и расстроили все наши проекты.
К чести и славе герцога Эльхингенского надо сказать, что вся армия думала о нем одинаково. Все считали невозможным, чтобы ему удалось пробиться к армии через Красное, но в то же время все говорили, что если есть кто-нибудь, для кого невозможное возможно, то Ней соединится с нами. Все сгибались над развернутыми картами, намечали по ним маршрут, которым пойдет Ней, если его мужество не даст ему возможности пробить себе дорогу через Красное. "Хорошая пехота, если она пожертвует артиллерией, может сделать все с таким командиром, - говорили в армии. - Он скорее придет к нам через Киев, чем сдастся неприятелю". Начиная от любого солдата и вплоть до императора, никто не сомневался, что Ней приведет свой корпус, если он только не будет убит. Если у кого-нибудь и были какие-либо сомнения, то они сводились лишь к опасению, как бы маршал, думая, что мы его будем ждать и поддержим его атаку, как только заслышим его пальбу, не пожелал во что бы то ни стало пробиться и не пал смертью храбрых, пытаясь проложить себе дорогу. Может ли быть для воина лучшая похвала, чем это всеобщее убеждение, что он добьется своего там, где всякий другой едва ли осмелился бы сделать только попытку?
Прибыв 19-го в Оршу, император часть дня провел у моста. Он осмотрел окрестности города, как будто собирался сохранить его в своих руках. Хотя все еще не было никаких сообщений о герцрге Эльхингенском, надежды все же не исчезали. Так как всякая задержка должна была еще более осложнить наше положение, то отступление продолжалось; арьергард был поручен вице-королю; 20-го, во второй половине дня, ставка была перенесена в усадьбу Бараны, недалеко от Орши, в расстоянии четверти лье от дороги. Там император получил от одного штатского поляка сообщение о движении молдавской армии русских на Минск, но этот поляк не мог ни сообщить какой-либо точной даты, ни сказать, далеко ли еще от Минска находится эта армия. Он говорил понаслышке, со слов какого-то другого лица.
- Чичагов, - сказал император, - несомненно, соединится с Тормасовым, и они отправят корпус на Березину, или, точнее, на соединение с армией Кутузова у Березины, который оставляет нас в покое для того, чтобы, как я это всегда предполагал, опередить меня и атаковать нас, когда он получит это подкрепление. Надо торопиться; мы потеряли много времени после Смоленска, а между тем я тоже мог бы находиться уже на Березине, располагая достаточными силами, если бы мои приказы были выполнены. Надо поскорее дойти туда, ибо иначе могут произойти большие события.
Император был очень озабочен и, как мне показалось, впервые неспокоен за будущее. Ему не хотелось уезжать, не получив сообщений о герцоге Эльхингенском, и он покинул Оршу лишь к концу дня.
В Орше было продовольствие и фураж, но что можно было сделать с этими запасами, когда надо было прокормить такое множество людей и лошадей? Местность была значительно лучше, чем между Москвой и Смоленском, то есть гораздо менее истощенная, и жители но большей части оставались на месте.
Вскоре после отъезда императора вице-король, оставшийся в Орше, сообщил, что в ночь с 18 на 19-е герцог Эльхингенский перешел через Днепр возле Варышек [222] по только что образовавшемуся льду и привел, кроме своего корпуса, еще 4 - 5 тысяч отставших и московских беженцев-французов, которые могли найти спасение лишь под защитой его каре. Вице-королю был послан приказ двинуться навстречу герцогу, чтобы облегчить его соединение с армией, но он уже заранее сделал это, послав одну из своих дивизий.
Ни одно выигранное сражение не производило никогда такой сенсации. Радость была всеобщей; все были точно в опьянении; все суетились и бегали, сообщая друг другу о возвращении Нея; новость передавали всем встречным. Это было национальным событием; офицеры считали себя обязанными сообщить о нем даже своим конюхам. Офицерам и солдатам - всем казалось, что нам не страшны теперь судьба и стихии, что французы непобедимы!
Офицер генерального штаба де Бриквиль, один из посланных к маршалу, чтобы его поторопить, и раненный в бедро во время боев, которые пришлось вести корпусу Нея, прибыл в ставку вечером и сообщил много подробностей. Сам маршал рассказывал потом следующее.
Во второй половине дня 18 ноября густой туман не позволял различать что-нибудь даже на самом близком расстоянии, и авангард 3-го корпуса наткнулся сослепу прямо на русские батареи, встретившие его картечью; три корпуса русских занимали позиции по обе стороны дороги на Красное, а сама дорога была занята крупными артиллерийскими силами. Заслышав пушечные выстрелы, маршал подтянулся к своему авангарду и нагнал его в пять часов дня. Думая, что мы его поджидаем и что канонада послужит для нас сигналом к общей атаке, он несколько раз возобновлял свои собственные атаки, чтобы проложить себе дорогу; хотя его войска оказались под убийственным огнем со всех сторон, они сражались с редкой отвагой. Наши солдаты прорвались через две неприятельские линии, но находили смерть, столкнувшись лицом к лицу с пушками и шеренгами третьей линии, ибо не в силах были преодолеть все те препятствия, которые русские подготовили и противопоставили их отваге. Видя, что ему не удается проложить дорогу, Ней отошел на свои позиции и продолжал драться до 10 часов вечера, чтобы принудить врага держать здесь все свои силы. Когда огонь прекратился, генерал Милорадович послал к маршалу в качестве парламентера одного майора с предложением о сдаче; но маршал уже знал, что ему надо делать, и, как только он удостоверился, что нас здесь нет и мы не можем ему помочь, он выслал разведку для обследования окрестностей; а когда он узнал от русского офицера, что вся французская армия покинула Красное и находится уже далеко, он еще более укрепился в своем решении. Он задержал майора и в полнейшей тишине продолжал начатый уже им маневр с целью перейти Днепр, переправа через который была обследована вечером. Хотя у берегов во многих местах лед был еще совсем тонким, людей погибло мало; удалось даже спасти большинство лошадей.
- Все казаки и все русские в мире, - воскликнул он, получив сообщение князя Экмюльского, - не помешают мне соединиться с армией!
Он сдержал свое слово и доказал, что его отвага в состоянии сделать невозможное.
Я излагал уже все те соображения, которые заставили императора выступить в путь, и говорил о принятых им мерах. По его мнению, заставив неприятеля отдалиться от дороги, он сделал все, что мог сделать полководец в таком затруднительном положении. По-прежнему убежденный, что Кутузов старается скрыть от него какие-то маневры и что задача спасения всей армии властно повелевает ему торопиться, император нагнал гвардию и свой штаб в Лядах. По дороге он узнал от отставших, занятых добыванием продовольствия, что русские собрали много пехоты и кавалерии в Добром. Один крестьянин, которого ночью привели к нему, утверждал даже, что вчера много войск прошло в Романове; это подтверждало предположения императора о намерении Кутузова опередить его.
В 4 часа утра император прислал за мной. Повторив снова то, что он говорил нам в предыдущие вечера, и перечислив соображения, которые легли в основу его решения, император выразил сожаление о том, что не приказал корпусам выступать из Смоленска с промежуткамн не больше чем в 24 часа, а также о том, что не направил еще раньше Жюно и часть гвардии для прикрытия Орши. Он заявил затем, что намерен ускорить свое передвижение.
- Мне могут устроить здесь какие-нибудь каверзы, - сказал он.
Корпусам, которые оставались на позициях, чтобы прикрывать Красное, было приказано выждать прибытия колонны князя Экмюльского в расчете на то, что князь согласно последним распоряжениям штаба будет двигаться не иначе, как сохраняя связь с герцогом Эльхингенским.
Связь с корпусами, то есть передача приказаний и донесений, сделалась почти невозможной или осуществлялась так медленно, что приказы и донесения редко получались вовремя. Офицеры генерального штаба, по большей части лишившиеся своих лошадей, передвигались пешком, а те, у которых сохранились лошади, прибывали на место ничуть не быстрее, так как не могли заставить своих лошадей передвигаться по льду. Морозы усилились, и дорога стала еще более трудной, чем раньше. Местность сделалась еще более холмистой, и спускаться по склонам было невозможно. Легко представить себе, какие трудности приходилось преодолевать артиллерии и обозам и как много лошадей потеряла артиллерия при этом переходе! Под Лядами пришлось спускаться но такому крутому склону, а его оледеневшая поверхность была так отполирована телами многочисленных людей и лошадей, которые просто скатывались вниз, что мы вынуждены были поступить, как и все, то есть сесть на лед и скользить на собственном заду. Император должен был поступить таким же образом, так как тысячи рук, которые протягивались ему на помощь, не представляли собою какой-либо прочной опоры. Пусть же представят себе, каково было положение солдат с их ранцами и ружьями, положение людей, которые сопровождали артиллерию и обозы, и, наконец, положение всадника, который подвергался риску быть раздавленным своей лошадью, так как благодаря своей тяжести она катилась вниз быстрее, чем он.
В Лядах мы нашли местных жителей и кое-какое продовольствие; по дворам разгуливали куры и утки; все были поражены, так как со времени перехода через Неман мы не видели ничего подобного. При виде этого достатка все лица разгладились от морщин. Всем казалось, что наступил конец лишениям. Я отмечаю эти мелкие подробности наряду с грозными событиями, которые предстояло нам пережить, потому, что такие мелочи наглядно объясняют наше тогдашнее положение, и потому, что они оказывают всегда огромное влияние на француза, готового воспрянуть духом от самого ничтожного пустяка. Для людей, привыкших после выхода из Москвы находить только необитаемые места, опустевшие дома и трупы вместо живых существ, было большим событием увидеть дома, в которых есть жители и можно найти что-нибудь на ужин. Небольшие запасы, имевшиеся в Лядах, вместе с теми, которые мы приобрели за деньги по соседству, насытили людей, привыкших презирать все опасности, но отнюдь не желавших умереть с голоду - хотя бы потому, что они хотели по-прежнему бросать вызов этим опасностям.
Казаки производили постоянные налеты на дорогу, то и дело пересекая ее в промежутках между дивизиями и даже между полками, если они шли на некотором расстоянии друг от друга.
Легко представить себе, какая распространялась тревога и как это сказывалось на моральном состоянии армии. Другое крайне неприятное последствие этих налетов заключалось в том, что становилось очень трудно поддерживать связь не только между корпусами, но даже между дивизиями одного и того же корпуса. Как я уже говорил, штаб главного командования донесений не получал, а его приказы не приходили на место или шли так медленно, что их никогда не получали вовремя. Офицеров генерального штаба, которые не считались ни с какими опасностями, часто захватывали в плен. Чтобы добраться по назначению, надо было согласовывать свои путь с передвижениями какой-нибудь части, с остановкой корпуса, с приближением другого, шедшего на соединение с армией. А потом, как передвигаться по льду? Офицеры, у которых сохранились лошади, не в состоянии были заставить их сдвинуться с места. Они тащили их за собой, так как идти пешком было гораздо быстрее. Надо было самому быть в этом положении, быть одним из актеров этой великой драмы, чтобы составить себе правильное представление о ней. Без преувеличения можно сказать, что самые простые вещи превратились в почти непреодолимые трудности. Честь и слава храбрецам всех чинов и рангов, которые сумели не пасть духом, ибо никогда люди не подвергались более жестоким испытаниям и не проявляли большей самоотверженности и стойкости. Вместе с ростом трудностей росли и всяческие опасности, и все взоры обращались к Орше, которую император также считал важным опорным пунктом. Он предписал головной части колонны прибыть туда как можно скорее и заранее отдал приказание о том, чтобы было прочно занято предмостное укрепление. Покинув Ляды 18-го, мы в тот же день прибыли в Дубровну, только на следующее утро, в самый момент отъезда, император узнал, что 1-й корпус соединился в Красном с войсками, которые, поджидая его, оставались там на позициях против неприятеля, и, таким образом, этот корпус прошел через Красное 17-го, то есть в тот день, когда герцог Эльхингенский мог в лучшем случае только выступить из Смоленска. О 3-м корпусе (корпусе маршала Нея, герцога Эльхингенского) мы не знали ничего определенного; 1-й корпус не имел о нем никаких сведений после 16 ноября. Ни один офицер оттуда не приезжал; удалось ли доехать по назначению офицерам, которые были посланы туда? Император терялся в догадках. То обстоятельство, что Милорадович остался на своих позициях, а наши войска отошли, давало основание предвидеть, что герцогу Эльхингенскому будут грозить всяческие опасности.
Резкие взаимные упреки, которыми потом обменялись оба маршала (Ней, герцог Эльхингенский, и Даву, князь Экмюльский), и суровое суждение ставки и всей армии и об одном из них обязывают меня ограничиться здесь лишь передачей высказываний императора, мнений князя Невшательского и тех фактов, которые во всеуслышание сообщали в ставке лица, достойные доверия. Император и князь Невшательский утверждали, что оба маршала должны были двигаться согласованно и поддерживать друг друга; так как герцог Эльхингенский отступает и его маневры зависят от тех препятствий, которые может поставить ему неприятель, то именно князь Экмюльский должен был согласовывать свои маневры с его передвижениями. Но маршалы недолюбливали друг друга, а вдобавок между ними происходил недавно довольно резкий спор по поводу виновников разграбления Смоленска; в результате они не договорились друг с другом. Еще когда князь Экмюльский находился на смоленских высотах, он получил приказ поторопиться и передать герцогу Эльхингенскому такое же указание. Он послал ему приказ и сохранил расписку в получении, а также рапорт офицера, который передал послание и был довольно плохо принят маршалом Неем; по поводу приказания поторопиться с выступлением Ней сказал ему, что "все русские на свете со своими казаками не помешают ему пройти". Князь Экмюльский предлагал ему покинуть Смоленск вечером и предупреждал его, что он уже выступает, чтобы поддержать дивизию Жерара, которую он отправил накануне отдельными эшелонами. Герцог Эльхингенскнй, которого задерживала в Смоленске необходимость запасти хлеб для своих солдат, посчитался со вторым сообщением князя Экмюльского не больше, чем с первым.
Князь Экмюльский действовал так, как он предупреждал. Он остановился вечером всего лишь на несколько часов за Корытней и выступил оттуда до рассвета, чтобы нагнать дивизию Жерара. Услышав сильную канонаду[221], он направился на звуки выстрелов. Увидав, что неприятель перерезал дорогу, он поспешил сообщить все эти сведения герцогу Эльхингенскому и ускорил свое движение. Вскоре он встретил несколько довольно расстроенных частей из корпуса вице-короля, что побудило его не выжидать Нея, а идти туда, где раздавалась канонада, в расчете, что своим участием в деле он принесет двойную пользу, то есть выручит вице-короля и откроет путь для Нея. Эта решимость и хорошая выдержка войск генерала Жерара произвели впечатление на русских, встревоженных, кроме того, диверсией, которую по приказу императора произвела своей атакой гвардия. Неприятель покинул дорогу, и 1-й корпус соединился с армией. Так князь Экмюльский объяснял тогда это дело, и так он рассказывал мне о нем впоследствии.
Теперь я сообщу, что рассказывали тогда о происшедшем император и князь Невшательскнй. По их словам, 1-й корпус, получив сведения об опасностях, грозивших вице-королю, шедшему впереди этого корпуса, ускорил свое движение и предупредил герцога Эльхингенского, но не потрудился проверить, следует ли герцог за ним. Он спешил еще и потому, что русские теснили его и тревожили своими нападениями. Имея приказ ускорить свое движение и передать такие же указания 3-му корпусу, князь Экмюльский думал, что герцог Эльхингенский как командующий арьергардом, получив предупреждение, также будет торопиться. Правильного нападения на 3-й корпус не ожидали, а о налетах казаков на него ничуть не беспокоились. Князь Экмюльский говорил, что всякий другой образ действий подверг бы ненужным опасностям остатки его полков без всякой пользы для герцога Эльхингенского, так как 1-й корпус был бы разгромлен или попал бы в плен прежде, чем успел бы соединиться с герцогом Эльхингенским или герцог успел бы нагнать его. Все это выяснилось днем.
Невозможно представить себе ту бурю возмущения, которая поднялась против князя Экмюльского. Герцог Эльхингенский был героем похода и к тому же генералом, о судьбе которого в данный момент тревожились. Волновались все, и притом до такой степени, что либо вовсе не стеснялись в выражениях, говоря о князе Экмюльском, либо при встречах с ним, когда он явился к императору, стеснялись очень мало. Император и начальник штаба сваливали на него ответственность за несчастье, которого все боялись, еще и потому, что хотели снять с самих себя вину за допущение слишком больших промедлений между выступлениями колонн, то есть за то, что герцог Эльхингенский должен был выйти из Смоленска только 17-го. Как я уже говорил, задержка герцога отчасти объяснялась необходимостью заготовить продовольствие для его корпуса на несколько дней. Герцог Эльхингенский, понимая, как важно снабдить своих солдат продовольствием, чтобы они не разбежались, считал, что он не должен торопиться. А из двух последних приказов, которые были ему посланы, один до него не дошел, а другой был получен только 16-го вечером, то есть слишком поздно для того, чтобы он мог ускорить момент, назначенный для выступления. Это вполне объяснялось условиями работы нашей связи.
Промедления, допущенные между выступлениями различных корпусов, когда 3-й корпус согласно первому приказу императора должен был выйти из Смоленска только 17-го, показывают, до какой степени император ошибался насчет положения армии и насчет грозящих ей опасностей. Не тешил ли он еще себя надеждой одолеть судьбу и повелевать морозами, как он повелевал всегда победой? Положение было таково, что обстоятельства требовали подчинения их силе. Выжидать под Красным значило бы подвергать армию ненужному риску; возвращаться туда, как предлагали некоторые, когда стало известно, что 1-й корпус прибыл, а 3-й предоставлен самому себе, было бесполезно. Многие желали этого и кричали об этом, но для всякого здравомыслящего человека было ясно, что этот маневр не имеет смысла, так как герцог Эльхингенский сейчас - в тот момент, когда вдали от него сочиняются все эти прекрасные проекты, - или уже спасся, или уже погиб. Начальник штаба во всеуслышание говорил, что, получив сообщение о герцоге Эльхингенском, император предписал князю Экмюльскому повернуть назад и идти навстречу корпусу, который он должен был бы поддерживать; но этот приказ был отдан сгоряча и притом в полной уверенности, что он уже не сможет быть исполнен в тот момент, когда его получат. В самом деле, князь Экмюльский с полным основанием подтягивался все ближе и ближе к корпусам, находившимся впереди него. Его собственный корпус превратился почти в ничто. Очень жаль, что после Смоленска не был отдан приказ всем корпусным командирам поступать, как князь Экмюльский. Стремление сохранить слишком много артиллерии также порождало много зла. Располагая плохим конским составом, артиллерия отставала, неминуемо создавала промежутки между корпусами и замедляла передвижение. Надо было еще до Смоленска хорошо организовать в каждом корпусе артиллерийскую часть, состоящую из нескольких орудий, снабдить ее снарядами и хорошими лошадьми, в том числе запасными, и пожертвовать всеми излишками. Тогда артиллерия не задерживала бы пехоту; император был бы хозяином всех своих маневров; армия могла бы двигаться почти сплошной массой; было бы меньше отставших, и мы бесспорно могли бы не бояться нападения русских.
Император надеялся (по крайней мере так он говорил), что герцог Эльхингенский, узнав, что армия ускорила свое движение, поступил таким же образом, даже если до него не дошел посланный ему приказ. Имеются сведения, говорил он, что герцог находится недалеко от арьергарда князя Экмюльского. Но к чему были все эти предположения? Между герцогом и нами была русская армия, и мы находились уже слишком далеко от него, чтобы иметь возможность помочь ему или чтобы он мог прорваться к нам через неприятельские линии. Император возлагал надежды лишь на его исключительное мужество и присутствие духа; армия держалась такого же мнения. Несмотря на эту справедливую веру в своего героя, император не переставал оплакивать гибель герцога Эльхингенского, которую он считал почти неизбежной. Ней, говорил он, сделает невозможное и найдет смерть в какой-нибудь отчаянной атаке. - Я отдал бы, - говорил император, - 300 миллионов золота, которые хранятся у меня в погребах Тюильри, чтобы спасти его. Если он не будет убит, то он прорвется с несколькими храбрецами, но большинство шансов против него.
Князь Невшательский, подобно императору, твердил во всеуслышание, что князь Экмюльский покинул герцога Эльхингенского на произвол судьбы вопреки самым формальным приказаниям. Он показывал даже черновики двух приказов, которые были посланы князю, но эти приказы уже не могли изменить ни создавшегося положения, ни тех обстоятельств, которые вынудили каждого поступать так, как он поступил.
19-го ставка расположилась в Орше; император с нетерпением ждал там прибытия головных частей своей колонны. Мост был прочно занят нашими войсками. Мы рассчитывали на местные склады, но их запасов хватило только на нужды гвардии и ставки. В здешних местах было, впрочем, много продовольствия; это было, несомненно, благом для армии, но в то же время и большим злом, так как многие, остававшиеся до сих пор под знаменами, видя, что в деревнях царит изобилие, покидали свои ряды, чтобы отправиться на поиски продовольствия, и лишь очень немногие из них возвращались обратно. Солдатам очень нравилась жизнь одиноких путников, обещавшая им еду, независимость, приют под кровом и теплый ночлег, взамен жизни на бивуаках почти всегда без пайков - и тяжелых ночных караулов на морозе. Правда, казаки и вооруженные крестьяне захватывали ежедневно много отставших, так как они по большей части преступно побросали свое оружие, чтобы легче было идти, а также для того, чтобы у начальства не являлось искушения заставить их возвратиться в ряды: за отсутствием ружей они были бы там бесполезны.
Было приятно очутиться в местности обитаемой и не такой уж истощенной, по это лишь в слабой мере отвлекало мысли от судьбы герцога Эльхингенского, которая в данный момент занимала решительно всех. Князь Невшательский показывал всем приказы, посланные им князю Экмюльскому, как будто он заранее хотел снять с себя ответственность за то, что могло случиться с герцогом Эльхингенским. Мне он тоже показывал эти приказы. Возмущение против князя Экмюльского было всеобщим, - тем более что император возлагал на него во всеуслышание ответственность за все опасности, которые могли грозить 3-му корпусу. На самом же деле все передвижения могли бы быть в свое время ускорены, и герцог Эльхингенский мог бы выступить из Смоленска 16-го, но суть в том, что император всегда откладывал дело до последнего момента, если надо было отдать приказ об отступлении. Когда он был в Смоленске, он не знал, где находится неприятель, и не испытывал от пего никаких беспокойств на флангах, а потому и в самом деле мог верить, что русские находятся позади, и, несомненно, думал, что, задерживая движение своего арьергарда, он тем самым задерживает и русских. Да, когда судишь о событиях прошлого, то легко осуждать распоряжения, которые казались самыми мудрыми в тот момент, когда они отдавались. Все случившееся объяснялось стечением тяжелых и трудных обстоятельств, одно хуже другого, и нужно было быть свидетелем действий полководца и участником событий, случившихся с тем, на кого возлагали всю вину, чтобы справедливо судить о поведении военачальника, имеющего столько славных заслуг, как князь Экмюльский. Нельзя отрицать, что под Красным князь Экмюльский один раз уже рисковал своим немногочисленным корпусом, выжидая герцога Эльхингенского, причем ничуть не улучшил его положения, так как 1-й корпус был тогда уже только призраком. Никто не хотел также учитывать всяческие задержки, препятствия и результаты морозов, которые нас уже порядком потрепали и расстроили все наши проекты.
К чести и славе герцога Эльхингенского надо сказать, что вся армия думала о нем одинаково. Все считали невозможным, чтобы ему удалось пробиться к армии через Красное, но в то же время все говорили, что если есть кто-нибудь, для кого невозможное возможно, то Ней соединится с нами. Все сгибались над развернутыми картами, намечали по ним маршрут, которым пойдет Ней, если его мужество не даст ему возможности пробить себе дорогу через Красное. "Хорошая пехота, если она пожертвует артиллерией, может сделать все с таким командиром, - говорили в армии. - Он скорее придет к нам через Киев, чем сдастся неприятелю". Начиная от любого солдата и вплоть до императора, никто не сомневался, что Ней приведет свой корпус, если он только не будет убит. Если у кого-нибудь и были какие-либо сомнения, то они сводились лишь к опасению, как бы маршал, думая, что мы его будем ждать и поддержим его атаку, как только заслышим его пальбу, не пожелал во что бы то ни стало пробиться и не пал смертью храбрых, пытаясь проложить себе дорогу. Может ли быть для воина лучшая похвала, чем это всеобщее убеждение, что он добьется своего там, где всякий другой едва ли осмелился бы сделать только попытку?
Прибыв 19-го в Оршу, император часть дня провел у моста. Он осмотрел окрестности города, как будто собирался сохранить его в своих руках. Хотя все еще не было никаких сообщений о герцрге Эльхингенском, надежды все же не исчезали. Так как всякая задержка должна была еще более осложнить наше положение, то отступление продолжалось; арьергард был поручен вице-королю; 20-го, во второй половине дня, ставка была перенесена в усадьбу Бараны, недалеко от Орши, в расстоянии четверти лье от дороги. Там император получил от одного штатского поляка сообщение о движении молдавской армии русских на Минск, но этот поляк не мог ни сообщить какой-либо точной даты, ни сказать, далеко ли еще от Минска находится эта армия. Он говорил понаслышке, со слов какого-то другого лица.
- Чичагов, - сказал император, - несомненно, соединится с Тормасовым, и они отправят корпус на Березину, или, точнее, на соединение с армией Кутузова у Березины, который оставляет нас в покое для того, чтобы, как я это всегда предполагал, опередить меня и атаковать нас, когда он получит это подкрепление. Надо торопиться; мы потеряли много времени после Смоленска, а между тем я тоже мог бы находиться уже на Березине, располагая достаточными силами, если бы мои приказы были выполнены. Надо поскорее дойти туда, ибо иначе могут произойти большие события.
Император был очень озабочен и, как мне показалось, впервые неспокоен за будущее. Ему не хотелось уезжать, не получив сообщений о герцоге Эльхингенском, и он покинул Оршу лишь к концу дня.
В Орше было продовольствие и фураж, но что можно было сделать с этими запасами, когда надо было прокормить такое множество людей и лошадей? Местность была значительно лучше, чем между Москвой и Смоленском, то есть гораздо менее истощенная, и жители но большей части оставались на месте.
Вскоре после отъезда императора вице-король, оставшийся в Орше, сообщил, что в ночь с 18 на 19-е герцог Эльхингенский перешел через Днепр возле Варышек [222] по только что образовавшемуся льду и привел, кроме своего корпуса, еще 4 - 5 тысяч отставших и московских беженцев-французов, которые могли найти спасение лишь под защитой его каре. Вице-королю был послан приказ двинуться навстречу герцогу, чтобы облегчить его соединение с армией, но он уже заранее сделал это, послав одну из своих дивизий.
Ни одно выигранное сражение не производило никогда такой сенсации. Радость была всеобщей; все были точно в опьянении; все суетились и бегали, сообщая друг другу о возвращении Нея; новость передавали всем встречным. Это было национальным событием; офицеры считали себя обязанными сообщить о нем даже своим конюхам. Офицерам и солдатам - всем казалось, что нам не страшны теперь судьба и стихии, что французы непобедимы!
Офицер генерального штаба де Бриквиль, один из посланных к маршалу, чтобы его поторопить, и раненный в бедро во время боев, которые пришлось вести корпусу Нея, прибыл в ставку вечером и сообщил много подробностей. Сам маршал рассказывал потом следующее.
Во второй половине дня 18 ноября густой туман не позволял различать что-нибудь даже на самом близком расстоянии, и авангард 3-го корпуса наткнулся сослепу прямо на русские батареи, встретившие его картечью; три корпуса русских занимали позиции по обе стороны дороги на Красное, а сама дорога была занята крупными артиллерийскими силами. Заслышав пушечные выстрелы, маршал подтянулся к своему авангарду и нагнал его в пять часов дня. Думая, что мы его поджидаем и что канонада послужит для нас сигналом к общей атаке, он несколько раз возобновлял свои собственные атаки, чтобы проложить себе дорогу; хотя его войска оказались под убийственным огнем со всех сторон, они сражались с редкой отвагой. Наши солдаты прорвались через две неприятельские линии, но находили смерть, столкнувшись лицом к лицу с пушками и шеренгами третьей линии, ибо не в силах были преодолеть все те препятствия, которые русские подготовили и противопоставили их отваге. Видя, что ему не удается проложить дорогу, Ней отошел на свои позиции и продолжал драться до 10 часов вечера, чтобы принудить врага держать здесь все свои силы. Когда огонь прекратился, генерал Милорадович послал к маршалу в качестве парламентера одного майора с предложением о сдаче; но маршал уже знал, что ему надо делать, и, как только он удостоверился, что нас здесь нет и мы не можем ему помочь, он выслал разведку для обследования окрестностей; а когда он узнал от русского офицера, что вся французская армия покинула Красное и находится уже далеко, он еще более укрепился в своем решении. Он задержал майора и в полнейшей тишине продолжал начатый уже им маневр с целью перейти Днепр, переправа через который была обследована вечером. Хотя у берегов во многих местах лед был еще совсем тонким, людей погибло мало; удалось даже спасти большинство лошадей.