де Монтепен Ксавье. Рауль, или Искатель приключений. Книга 1

   – Ни одного су!.. Прежде, чем негодяй бросился в воду, он вероятно все прокутил нарочно, чтоб обидеть нас! Разбойник!..
   – Если только, – заметила Гертруда, – его не ограбили сейчас на Новом Мосту…
   – Это возможно. На всякий случай я его воскрешу: пусть он сам расскажет нам все.
   Говоря таким образом, Леонар приподнял за обе ноги тело Рауля, и при этом движении левая рука молодого человека, закрытая до сих пор полою платья, показалась наружу.
   – Смотри! – с живостью вскричала Гертруда.
   – Что такое? – спросил Леонар.
   – Бриллиант!..
   – Где?
   – Вот.
   И Гертруда указала на безымянный палец Рауля.
   – Скажите пожалуйста! – вскричал Леонар. – А я и не видал!..
   На безымянном пальце левой руки Рауль действительно носил маленькое бриллиантовое кольцо, которое могло стоить каких-нибудь три или четыре луидора. Он даже и не подумал продать его, зная, что вырученных за него денег не могло хватить надолго. Притом он помнил, что это кольцо было последним подарком маркиза Режинальда, и потому считал его настоящей святыней. Однако этой ничтожной вещицы было совершенно достаточно для того, чтобы возбудить жадность Леонара. Он взял руку Рауля и начал снимать кольцо, но пальцы молодого человека до того распухли и окоченели, что оно решительно не снималось.
   – Черт побери! – прошептал злодей, выпуская руку. – Невозможно!
   – Дурак! – вскричала Гертруда. – На твоем месте я бы знала, что делать…
   – А что бы ты сделала?
   – Я отрезала бы палец!
   – Ты права, старуха. Дай мне нож!
   Гертруда взяла с полки один из ножей, лежавших там, и подала мужу. Леонар удостоверился, что нож был довольно остер, и принялся рубить палец Рауля. Сильная боль произвела в молодом человеке внезапную и полную реакцию, обморок тотчас прекратился и Рауль, еще бледный, как смерть, вскочил на ноги, с громким криком выдернув свою руку. Гертруда с испугом отступила на несколько шагов. Леонар поднял нож и инстинктивно стал в оборонительное положение. Рауль осмотрелся кругом, увидел, в каком странном жилище он находится, увидел зловещие лица хозяев, увидел свою окровавленную руку, мокрое платье, вспомнил, что случилось час тому назад, и понял все.
   – Кто вы? – спросил он Леонара и Гертруду.
   – Мы рыбаки и вытащили вас из воды, – отвечал злодей.
   – Чего вы хотите от меня?
   – Мы хотим этот перстень.
   – Не за тем ли вы и рубили мой палец?
   – Да.
   – Какая гнусная жестокость!
   – Мы считали вас мертвым!
   – Это ложь!
   – Пожалуйста, не верьте.
   – Но теперь, когда вы видите меня живым, вы все-таки хотите иметь этот перстень?
   – Более, чем прежде!
   – Негодяи!
   – Успокойтесь и лучше дайте нам эту игрушку.
   – Не дам!
   – А мы все-таки возьмем ее.
   – Каким же образом? Насильно?
   – Разумеется!
   – Воры!
   – Не бранитесь, отдайте добровольно, а не то берегитесь!
   – Вы, кажется, угрожаете мне?
   – Угрожаю.
   – Но разве вы забыли, что, выйдя отсюда, я могу донести на вас в полицию, и, конечно, сделаю это!
   – Можете, без сомнения, если только выйдете отсюда…
   – Кто же меня удержит?..
   – Я!
   – А каким образом?
   – Ах! Боже мой! Очень просто: я вас убью! Это отличное средство и всегда производит свое действие!..
   Говоря эти слова с адской насмешкой, свойственной ему, Леонар сделал шаг к Раулю. Тот засунул правую руку под полу своего платья и вытащил шпагу, которую, по простой случайности, или по особенной милости Провидения, не снял, бросаясь в Сену. Злодей не заметил движения молодого человека и бросился на него, но наткнулся на длинный и острый клинок. Удар был чрезвычайно силен. Шпага прошла сквозь грудь и вышла между плечами.
   Нож выпал из рук Леонара, злодей сделал два или три поворота, замахал руками и наконец повалился посреди красной и пенистой лужи, которую образовала кровь, лившаяся из его широкой раны. Хриплый и невнятный крик вырвался из его горла. Потом глаза его закатились. Последние судороги искривили лицо, рана закрылась сама собою и кровь перестала течь. Все было кончено. Леонар умер.

XXV. Звезда Рауля

   Оцепенев от испуга, Гертруда присутствовала безмолвно и неподвижно при сцене, которую мы описали. Казалось, она как будто окаменела, ничего не видала и не слыхала. Но, когда она увидала, что Леонар упал и бьется в конвульсиях, когда поняла, что он умер, она предалась совершенно слепой ярости и безумной жажде мщения. Она испустила хриплый вой и готовилась броситься на Рауля.
   Молодой человек, которому вовсе не было охоты бороться с этой бешеной мегерой, завертел перед ней своей шпагой, которую вытащил из трупа Леонара. Гертруда чувствовала, что не сможет приблизиться к молодому человеку, защищавшему себя таким опасным орудием. Не двигаясь с места, она начала хватать вещи, находившиеся у нее под рукой, и бросать их в Рауля. Глиняная миска даже сделала ему на лбу легкую рану. Такой жалкий результат, конечно, не мог удовлетворить Гертруду. Бесполезность усилий удвоила ее бешенство. Пена, подобная той, которая появляется на губах людей, одержимых падучей болезнью, выступила у нее на губах. Глаза ее налились кровью и, по всей вероятности, она упала бы, пораженная овладевшим ею бешенством, если б вдруг не приметила ружья, которое стояло в углу так близко от нее, что она могла достать его рукой. Крик дикой радости, хриплый и подобный реву гиены, вырвался из стесненного яростью горла злодейки. Быстрая в своих движениях, как тигрица, бросающаяся на свою добычу, она схватила ружье, прицелилась в Рауля и спустила курок.
   Молния прорезала мрак, потому что, схватив ружье, Гертруда бросила факел, который погас, упав на землю. Раздался выстрел, и пуля, засвистев около лба Рауля, вонзилась в одну из досок, составлявших стены избушки. Дрожащая рука Гертруды изменила желанию мщения. Рауль не дал ей времени опомниться и выстрелить во второй раз. Он вырвал у нее ружье и швырнул его с необыкновенной силой в ту сторону, куда отскочила старуха. Мы уже сказали, что факел погас и темнота была глубокая. Поэтому только глухой крик и падение тела показали Раулю, что удар попал в цель.
   Тогда, не беспокоясь справляться, жива ли еще Гертруда или нет, молодой человек на ощупь отыскал дверь и, шатаясь от изнеможения, вышел из этого проклятого жилища, наполненного теплыми испарениями человеческой крови, еще так недавно пролившейся.
   Когда Рауль очутился на набережной и посмотрел на чистое небо, усыпанное звездами, подышал свежим ночным ветерком, в душе его пробудилась живейшая радость. Молодой человек почувствовал бесконечную признательность к Высочайшему Существу, которому он должен был верить, потому что только оно одно могло так чудесно спасти его от угрожавших ему опасностей. Рауль почувствовал тогда всю цену той жизни, которой хотел лишить себя. Он сказал себе, что было столько же мужества бороться против несчастья, как и искать смерти, и отказался навсегда от гибельной мысли о самоубийстве.
   Однако, с тех пор как он вышел из гостиницы «Золотое Руно», положение его сделалось еще хуже. Платье его, пропитанное водой, почти никуда не годилось и, прилипая к его дрожащему телу, леденило его своим прикосновением. Плечо и палец левой руки, раненные одно крюком, а другой – ножом Леонара, причиняли ему жестокую боль, Все члены его были разбиты от усталости, и если бы он не торопился возвратиться в гостиницу, у него недостало бы сил дойти до нее.
   Кроме плохого состояния его костюма, у Рауля не было ничего на голове, а пройти в таком виде почти половину Парижа и не привлечь к себе внимания прохожих было решительно невозможно. Между тем, молодой человек не мог взять портшеза: мы знаем, что ему нечем было заплатить. Поэтому Рауль поспешно дошел до одной из тех лестниц, которые ведут от реки к набережной, и отправился на Новый Мост. Там ему посчастливилось найти свою шляпу, которую он час назад оставил на тумбе, и которая благодаря темноте не была никем замечена. Как ни был незначителен сам по себе этот случай, он показался Раулю счастливым предзнаменованием и расположил его лучше думать о будущем.
   «Откуда знать, – думал молодой человек, – может быть, счастье и вернется ко мне. Может быть, моя звезда, так долго скрывающаяся под непроницаемыми облаками, и появится наконец!»
   И он продолжал более твердыми шагами, нежели смел надеяться, идти к улице Паради-Пуассоньер. Когда он дошел, кровь страшно билась в его жилах, голова горела и ослабевшие ноги не могли долее поддерживать тяжесть его тела.
   Подходя к гостинице, Рауль заметил, что у дверей ее кто-то ходил взад и вперед, как движущаяся тень. По мере того, как он приближался, тень эта, вероятно, увидав его, пошла к нему навстречу и, когда молодой человек был уже только в нескольких шагах от нее, она вскрикнула от радости, бросилась к нему на шею и с любовью сжала его в своих объятиях, прошептав:
   – Это вы, кавалер!.. Это вы!.. Ах, Боже мой, как я рад! Ах Боже, как я счастлив!
   Можно угадать без труда, что это был не кто иной, как верный Жак, нежная привязанность которого к господину заставила забыть о строгих условиях уважения и приличия.
   – Благодарю, мой милый! – отвечал Рауль, тронутый этими знаками любви. – Помоги мне скорее войти наверх: у меня уже нет сил и мне кажется, что я умираю…
   Жак побледнел, услышав эти слова. В то же время он заметил, что с платья кавалера струится вода.
   – Ради Бога! – вскричал он, – что с вами случилось?..
   – Расскажу после… но пойдем… пойдем, не теряя ни минуты!.. Или мне станет дурно…
   Жак, не говоря ни слова, подставил плечо своему господину, который, опираясь на него, вошел на лестницу и, дойдя до своей комнаты, упал на постель. Жак зажег лампу и увидал, что рука и лоб кавалера окровавлены. Он не смел расспрашивать, но поспешил омыть обе раны свежей водой. Раны эти оказались легкими. На лбу была только царапина, сделанная обломком глиняной миски, едва зацепившим Рауля. На пальце была рана глубже, но вовсе не опасная. Это успокоило Жака. Он раздел своего господина, уложил его так заботливо, как мать укладывает больного ребенка, и потом подал ему ящичек, обвязанный зеленой лентой, которая была припечатана печатью.
   – Что это такое? – спросил Рауль.
   – Не знаю. Посыльный принес этот ящик через полчаса после того, как вы ушли…
   – От кого?
   – Он не сказал.
   Рауль взял ящичек, показавшийся ему довольно тяжелым. На нем было надписано:
   КАВАЛЕРУ РАУЛЮ ДЕ ЛА ТРАНБЛЭ, в гостиницу «ЗОЛОТОЕ РУНО».
   Очень срочное.
   – Отопри его, – сказал молодой человек.
   Жак повиновался и, отперев ящик, подал его своему господину. Рауль открыл крышку. В ящике находились две вещи: довольно длинный сверток и бумажка, сложенная вчетверо. В свертке было двадцать пять луидоров. На бумажке были написаны только следующие слова: «От ЭМРОДЫ».

XXVI. Жилище Эзехиеля

   Болезнь была ужасна. Целые две недели Рауль находился между жизнью и смертью и ни на минуту не приходил в сознание. В бреду своем он постепенно припоминал все неприятные происшествия, совершившиеся после скоропостижной смерти маркиза Режинальда. То ему представлялась зловещая сцена на похоронном обеде, то он находился на обеде с Эмродой и Бенуа, то, наконец, начиналась опять неоконченная драма его самоубийства, и он боролся с Леонаром и Гертрудой в лачуге на берегу. Все эти волнения еще более увеличивали его болезнь, и без его молодости и сильной организации Рауль никак бы не выздоровел. Через две недели началось выздоровление и делало быстрые успехи, к величайшей радости бедного Жака, усердие и преданность которого не изменились.
   В Париже, и притом в гостинице, две недели болезни стоят дорого: надо платить за визиты доктору, за лекарства, за корыстолюбивые попечения равнодушных. Когда Рауль встал с постели, у него осталось только два или три луидора из тех двадцати пяти, которые прислала Эмрода в виде позднего и весьма неполного вознаграждения. Эти небольшие средства скоро истощились, и Рауль, уже начинавший было верить возвращению своей звезды, стал опять отчаиваться в будущем.
   К счастью и очень кстати для того, чтобы внушить молодому человеку более утешительные мысли, таинственный комиссионер принес еще ящичек, в котором находились часы драгоценной отделки, осыпанные очень дорогими бриллиантами и некогда подаренные Раулю Режинальдом. Эти часы стоили по крайней мере сто луидоров. Записка сопровождала посылку, и на этой записке стояли, как и в первый раз, только следующие слова:
   «ОТ ЭМРОДЫ».
   – Бедная девушка! – вскричал Рауль в порыве признательности, – это была прекрасная и благородная натура, которую случайности жизни погубили и развратили! Бедная девушка! Бог создал ее не за тем, чтобы она сделалась сообщницей воров! Она так молода! Так прекрасна! Так благородна! И упала так низко! О! Зачем не придет она ко мне? Я мог бы еще любить ее и возвысил бы ее моей любовью!
   Рауль говорил что думал и, без сомнения, исполнил бы это, если бы Эмрода пришла, но она не приходила, к счастью для Рауля.
   Однако молодой человек не мог оставить у себя вещь, которая была возвращена ему таким чудесным образом. Он должен был если не продать, то, по крайней мере, заложить ее. В ту эпоху заемных домов еще не было, и Рауль, не знавший никого в Париже, поручил Жаку ловко осведомиться, где можно найти какого-нибудь жида, ростовщика или торговца подержанными вещами, который давал деньга под залог.
   Жак немедленно исполнил поручение своего господина и возвратился через два часа с весьма подробными сведениями. Он принес адрес достойного Эзехиеля Натана, который жил на улице Сент-Оноре, неподалеку от Пале-Рояля, давал в рост деньги и сочетал с этим ремеслом семь или восемь других занятий различного рода. Эзехиель продавал лошадей, вещи, материю, мебель, редкости, картины. У него можно было найти старые вина, прекрасное оружие, редкие и драгоценные книги. Он брал под умеренные проценты, до шестидесяти на сто, векселя от несовершеннолетних и расточительных сынков богачей, обязывал своими деньгами купцов, находившихся в стесненных обстоятельствах, и вообще давал взаймы под залог вещей всякого рода и всякой цены.
   – Хорошо, – сказал Рауль, – сегодня вечером я пойду к этому жиду…
   Бедный молодой человек, провинциал в полном смысле слова, был еще так честен и стыдлив, что днем не хотел войти к ростовщику. Когда наступила ночь, он взял часы вышел из гостиницы и скоро отыскал дом, адрес которого принес ему Жак. Дом этот был очень невелик, состоял только из двух этажей и имел в каждом из них только по одному окну. Он находился возле огромного, ярко освещенного отеля, ворота которого, растворенные настежь, вели на большой двор, наполненный лакеями и портшезами. Рауль мимоходом бросил завистливый взгляд на этот великолепный отель, вероятно, принадлежащий какому-нибудь знатному миллионеру.
   «И я также мог быть богат… и у меня также мог быть замок, земли и, если бы я захотел, такой же отель в Париже!.. Но рок решил иначе…»
   Молодой человек поднялся на три ступеньки, которые вели в жилище Эзехиеля, и постучался в дверь. Тяжелый молоток, ударившись о бронзовую дощечку, пробудил эхо внутри дома, и Раулю показалось, будто он услыхал отдаленный вой.
   Прошло несколько минут. Рауль постучал во второй раз. Тогда раздались шаги в коридор, который вел к двери на улицу, отворилась маленькая форточка, и свежий молодой голос спросил:
   – Кто вы?
   – Дворянин, очень желающий войти…
   – Что вам нужно?
   – Мне нужно видеть Эзехиеля Натана. Он ведь здесь живет, не правда ли?
   – Здесь.
   – Отворите же мне.
   Но дверь не повернулась на своих петлях, и допрос продолжался.
   – Зачем вам нужно видеть Эзехиеля Натана? – продолжал голос.
   – Я хочу говорить с ним.
   – О делах?..
   – Да.
   – Он вас ждет?
   – Нет.
   – По крайней мере, знает?
   – Вовсе нет.
   – Вы сюда уже приходили?
   – Никогда.
   – Кто вас прислал?
   – Никто.
   – Как же вы узнали адрес Эзехиеля?
   – Лакей мой осведомлялся, и ему сказали.
   – Зачем вы пришли так поздно?
   – Затем, что не мог или не хотел прийти раньше! – отвечал Рауль, которого эти вопросы совсем вывели из терпения.
   – Вы одни? – спросил голос.
   – Вы видите!..
   Молодому человеку показалось, что в эту минуту кто-то пристально взглянул в форточку, без сомнения, затем, чтобы удостовериться, правду ли он говорил. Вслед за тем, ему послышалось, что отодвинули с полдюжины запоров, толстый ключ повернулся в массивном замке, дверь отворилась, и Рауль наконец смог войти.
   Та, которая впустила его после таких странных и продолжительных расспросов, была юная девушка лет восемнадцати или двадцати. Она держала в руке лампу, которая позволила Раулю полюбоваться ее гибким и стройным станом и чертами изумительно прекрасными и правильными. Девушка была высока и тонка, смугла лицом и с черными волосами, как настоящее дитя пустыни. Несколько продолговатое лицо и необыкновенно блестящие черные глаза представляли восточный тип в самой чистой красоте его. Таковы, конечно, были еврейские девы, когда народ Божий оставил в одну ночь дворцы фараонов-притеснителей и проклятую египетскую землю.
   Она приметила, с каким восторгом Рауль смотрел на нее, и почти презрительная улыбка пробежала по ее губам, красным, как влажный коралл. Маленькой, но сильной рукой задвинула она запоры и сказала:
   – Пойдемте со мной, я отведу вас к моему отцу!..
   Рауль вошел за юной чаровницей, которая повела его по довольно длинному коридору, выходившему на маленький двор. Вой, слышанный Раулем, становился все яснее и ужаснее. Наконец кавалер приметил на цепи огромную абруццскую собаку, с кровавыми глазами и пеной у рта. Без сомнения, каждую ночь хозяева спускали с цепи этого свирепого и бдительного часового, который охранял дом лучше целой роты солдат.

XXVII. Эзехиель

   Жидовка и Рауль прошли двор и поднялись по старой, полусгнившей лестнице, которая дрожала и трещала под их ногами. В верхнем этаже растворилась дверь, и голос с очень резким итальянским произношением закричал:
   – Дебора!
   – Что, батюшка? – отвечала молодая девушка, остановившись.
   – Кто стучался?
   – Дворянин, который желает поговорить с вами о делах.
   – Где этот дворянин?
   – Здесь со мной.
   – Хорошо! Пусть он придет один, а ты ступай в нижнюю залу к мадемуазель Луцифер.
   – Сейчас пойду, – отвечала Дебора. – Слышите, отец мой вас ждет? Ступайте!
   И жидовка, быстро бросившись назад, исчезла из глаз Рауля. Молодой человек несколько минут оставался неподвижен, отыскивая смысл слышанных им слов: «Мадемуазель Луцифер». Неужели этим странным именем могло называться какое-нибудь человеческое существо? Какая женщина согласится носить это дьявольское название?
   Суеверный ужас овладел молодым человеком, ослабевшим от продолжительной болезни; он спрашивал себя, не заключаются ли в этом странном доме какие-нибудь адские таинства… Он спрашивал себя, не дочь ли сатаны эта мадемуазель Луцифер, к которой пошла Дебора?.. Но эта галлюцинация недолго продолжалась. Рауль улыбнулся почти тотчас своим безумным страхам; он продолжал подниматься на лестницу и дошел до второго этажа. Дверь была отперта, и возле нее стояло маленькое странное и смешное существо, походившее на одного из тех гномов – хранителей сокровищ, которыми легенды средних веков населяли подземные царства. Эзехиель Натан – это был он – имел не более четырех футов вышины. Он был горбат и спереди и сзади. Угловатое лицо его, желтое, как лимонная корка, имело веселое выражение, которого, конечно, никто не ожидал бы встретить на лице ростовщика. Это выражение еще более усиливали мигающие и шутливые глазки и постоянная улыбка широкого рта с длинными и острыми зубами. Совершенно плешивый череп Эзехиеля составлял резкий контраст с густой рыжей с проседью бородой, падавшей на грудь. Жид с каким-то кокетством был закутан в старый халат из очень полинялой восточной материи. Этот маленький смешной человечек мог иметь около шестидесяти пяти или семидесяти лет. Рауль с изумлением глядел на него, и им овладела сильная охота расхохотаться, от которой он, однако, удержался, хотя и с большим трудом.
   «Как! – подумал он, – это отец очаровательной Деборы, этого прелестного создания?! Если это правда, то надо признаться, что природа имеет иногда очень странные фантазии!..»
   И молодой человек не мог удержаться, чтоб не составить себе кое-каких предположений, довольно оскорбительных для добродетели госпожи Натан и ее супружеской верности. Может быть, он и ошибался. Можно привить самые прелестные розы к стеблю дикого шиповника.
   – Войдите, войдите, – говорил жид Раулю, – это я Натан… вы ко мне пришли…
   Рауль пошел за жидом через две или три комнаты, заваленные теми разнородными вещами, которые с незапамятных времен наполняют жилище ростовщиков и, без всякого сомнения, будут наполнять их всегда. Дом Эзехиеля, очень узкий, мы это знаем, был чрезвычайно глубок, что объясняет нам длинную анфиладу комнат. Наконец они дошли до кабинета, где жид обыкновенно принимал своих клиентов. Посреди этого кабинета стоял массивный черного дерева стол, на котором лежали весы, чтоб вешать золото. В глубине комнаты находился железный сундук.
   Маленький жид, все улыбаясь и становясь на цыпочки, чтоб увеличить свой крошечный рост, подвинул к Раулю стул, а сам сел в старое кресло, стоявшее позади стула.
   – Я к вашим услугам, – сказал он. – Что вам угодно?
   – Мне нужны деньги, – отвечал Рауль.
   – О! Разумеется… К старому Натану только за этим и приходят… Но деньги нынче стали очень редки, и я надеюсь, что вам нужно немного…
   – Пятьдесят или шестьдесят луидоров, если возможно.
   – Вы, конечно, принесли залог. Иначе… вы понимаете, что, не имея чести знать вас, я не могу довольствоваться вашей подписью…
   – Да, – отвечал Рауль, – я принес залог.
   – Какой?
   – Вот этот.
   И молодой человек вынул из кармана осыпанные бриллиантами часы и подал их Эзехиелю. Жид протянул руку, которую мы охотнее назвали бы кривой лапой, и начал рассматривать часы. Глаза его заблистали тем мрачным огнем алчности, который так хорошо умели передавать Мэтцу, Мьерис и Кутюр.
   – Часы фамильные, не правда ли? – спросил он потом, заметив герб де ла Транблэ, вырезанный на корпусе.
   – Да, – отвечал Рауль.
   – Вы, верно, ими дорожите?..
   – Дорожу.
   – Стало быть, вы не продаете, а только закладываете их?
   – Именно.
   – Сколько же вы просите?
   – Повторяю, пятьдесят или шестьдесят луидоров…
   Улыбка внезапно исчезла с лица Эзехиеля.
   – Черт побери! Черт побери! – прошептал он.
   И он начал взвешивать часы и считать бриллианты.
   – Пятьдесят луидоров, – сказал он через минуту, – я, пожалуй, дам, но не больше… И это уже много.
   – Хорошо, – отвечал Рауль.
   – Выслушайте же мои условия: бесполезно их оспаривать, хотите соглашайтесь, хотите нет… Дело ваше…
   – Посмотрим.
   – Я дам вам пятьдесят луидоров и оставлю у себя часы.
   – Согласен.
   – Я дам вам эту сумму на один месяц…
   – На такое короткое время?
   – Ну, пожалуй, на шесть недель, но ни одним днем более…
   – Далее?
   – Если через шесть недель вы не принесете мне шестидесяти луидоров, часы будут мои.
   – Как! – вскричал Рауль. – На пятьдесят луидоров вы берете десять луидоров процента, и только на шестинедельный срок…
   – Да!..
   – Но это ужасно!..
   – Ба! – возразил Эзехиель с прежней улыбкой. – Если по истечении срока вы не будете в состоянии заплатить, то для вас все равно, больше или меньше будет сумма!.. Если же, напротив, у вас будут деньги, в таком случае что значат несколько лишних луидоров?
   Это хитрое рассуждение показалось довольно логичным Раулю, который был не слишком силен в расчетах. Однако он еще колебался, и Эзехиель, заметив его нерешимость, поспешил прибавить:
   – Притом мне почему-то кажется, что эти пятьдесят луидоров принесут вам счастье; я воображаю, что вы выиграете нынешней ночью груды золота и завтра придете ко мне забрать часы обратно.
   – Выиграю груды золота! – повторил Рауль, которому последние слова были почти совершенно непонятны. – Каким образом могу я их выиграть, позвольте вас спросить?
   – Играя, как мне кажется.
   – Играя? Где же?
   – Разве вы занимаете у меня деньги не затем, чтоб играть? – спросил жид с большим удивлением.
   – Право, нет!
   – Извините же мою ошибку, мое бедное жилище находится возле знаменитого игорного дома, в котором все молодые парижские вельможи собираются каждую ночь. Видя, что вы обратились ко мне в такое позднее время, я натурально предполагал, что вы хотите попробовать счастья! Я ошибся… простите еще раз…
   Но Рауль не слушал извинений жида. Слово «игра» заставило зазвучать в его сердце струну, до сих пор молчавшую. Жгучая мысль овладела его умом: играть! выиграть! разбогатеть!..
   – О! Звезда моя, ты привела меня сюда! Дайте же мне эти пятьдесят луидоров! – прибавил он вслух.
   – Вот они, – отвечал Эзехиель, положив перед Раулем две небольшие кучки золота, в каждой из которых было по двадцать пять луидоров.
   – Благодарю, – сказал молодой человек. – Завтра, – прибавил он с уверенностью, – я принесу вам ваши деньги и возьму свои часы…
   И он вышел из жилища ростовщика, который провожал его, улыбаясь и подпрыгивая.