Страница:
– Как вы осмелились?..
– На что не осмелюсь я, чтобы приблизиться к вам!
– Разве вы не думаете, что можете погубить меня?
– Я не думаю ни о чем, кроме того, что люблю вас… что я упоен… что я без ума… и что умру, если не буду вас видеть…
– Неблагоразумный!..
– Скажите, влюбленный!..
– Но наконец, чего же вы от меня хотите?..
– Слышать вас… смотреть на вас… дышать тем воздухом, которым дышите вы… вот и все.
– Ну! Вы меня слышали… вы меня видели… теперь… – Анриэтта колебалась.
– Теперь? – повторил граф де Можирон.
– Вы уйдете, не правда ли?.. – продолжала маркиза тоном мольбы.
– Уйти?!. – вскричал Анри.
– Да, уходите…
– Уже?
– Так надо…
– Я только что пришел.
– Друг мой, я хочу этого… или лучше сказать, я прошу вас об этом!
– Зачем?
– Могу ли я оставаться с вами одна… ночью?
Произнеся эти слова, маркиза де Рокверд стыдливо завернулась в свой пеньюар. Граф де Можирон, все остававшийся на коленях перед Анриэттой, вдруг встал.
– Если вы меня прогоняете, – сказал он дрожащим голосом, в котором слышались слезы, – я повинуюсь… я ухожу…
И он медленно пошел к двери. Маркиза удержала его.
– Анри… – сказала она слабым голосом.
Граф де Можирон остановился.
– Разве мы расстанемся таким образом?.. – спросила молодая женщина умоляющим голосом. – Расстанемся… вы – раздраженным, а я – с сердцем, полным и моим горем и вашим!
И она протянула графу де Можирону руку, которую тот не взял.
– Как!.. – вскричала Анриэтта с отчаянием. – Как! Вы раздражены против меня до того, что не берете руки моей!
– Прежде, – прошептал молодой человек, – вы меня любили… по крайней мере, вы говорили мне это…
Анриэтта не отвечала, но выражение ее глаз, поднятых к нему, дало блистательное свидетельство той любви, воспоминание о которой вызывал граф де Можирон.
– Сейчас, – продолжал Анри, – вы меня спрашивали, чего я хочу, и я ответил: я хочу слышать и видеть вас, вот и все. Анриэтта, не верьте мне, я лгал.
– Лгали? – с изумлением повторила молодая женщина.
– Да.
– Чего же вы хотели?
– Я хотел просить вас, умолять на коленях, отвечать мне… я хотел узнать, жить или умереть должен я… я хотел удостовериться, не сон ли все прошедшее… существует ли у нас будущее… наконец, я хотел знать, любите ли вы меня еще…
Анриэтта задрожала. Страдание ее было очевидно.
– Люблю ли я вас?!. – вскричала она. – Вы знаете, что я не могу, не должна любить вас… Вы знаете, что я принадлежу другому…
– Анриэтта… Анриэтта… – возразил молодой человек с трепетом, – не это хочу я слышать и не это должен узнать от вас! Зачем говорите вы мне о долге?… Зачем вы говорите мне о другом?.. Я спрашиваю вас, любите ли вы меня еще?.. Отвечайте… отвечайте: да или нет?..
Анриэтта колебалась. Страшная борьба происходила в душе ее между долгом и любовью. Она хотела бы отвечать: «Нет… нет, я вас не люблю»… но не могла и потому молчала. Граф де Можирон думал, что эта нерешимость и это молчание служат очевидными доказательствами, что прошлое, как он сказал, могло быть только сном. Горькое и непритворное отчаяние было написано на его чертах.
– Прощайте, – прошептал он, – прощайте… Не бойтесь ничего от меня, Анриэтта… На этот раз я удалюсь, и вы не увидите меня более никогда…
Произнося эти слова, Анри во второй раз пошел к двери. На пороге он обернулся и прошептал прерывающимся голосом:
– Анриэтта… когда меня не станет, не забудьте моего имени и молитесь иногда за того, кто вас так любил…
– Боже мой!… – вскричала молодая женщина, испуганная тоном Анри. – Боже мой! Какое у вас намерение?..
– Скоро узнаете… – пролепетал граф де Можирон.
– Вы помышляете о смерти, не так ли?
– Это правда… – отвечал Анри после минутной нерешительности. – Я не могу жить, если вы меня не любите…
Побежденная отчаянным тоном, каким были произнесены эти слова, маркиза де Рокверд не сопротивлялась более увлекавшей ее страсти. Она поняла, что надо было прежде всего спасти Анри от гибельного намерения, которое влекло его к самоубийству, что надо было во что бы то ни стало остановить его на краю пропасти. Любовь у женщин часто принимает вид преданности. Они охотно губят себя, чтобы спасти других… О, дочери Евы, нет ли иногда немного эгоизма в ваших жертвах?
Анриэтта подбежала к графу де Можирону. Она обняла его взором, в котором смешивались любовь и ужас, потом прошептала, потупив свои большие глаза, наполненные томным пламенем, и вспыхнув от волнения и целомудренного стыда:
– Анри… Анри… не уходите… я вас люблю!..
Граф де Можирон вскрикнул и побледнел, как человек, неожиданно узнавший великое счастье. Но реакция не заставила себя ждать, и скоро Анри заключил в свои трепетные объятия обезумевшую и дрожащую маркизу.
Тут пока должна остановиться наша роль рассказчика.
С этой ночи упоительная действительность сменила для обоих любовников платоническую мечтательность несчастной любви. Эта действительность имела естественные и предвиденные последствия.
Не прошло и двух месяцев как маркиза де Рокверд получила уверенность, внушившую ей глубокую радость, смешанную с ужасом. Она готовилась быть матерью!.. Она готовилась дать тому, кого любила, залог своей нежности! Но как скрыть от маркиза де Рокверда событие, весьма интересное для него, в котором, однако, он так мало участвовал?.. И в случае, если не удастся обмануть его, каковы должны быть ужасные последствия его глубокого и законного гнева?
Таковы были вопросы, которые Анриэтта часто задавала себе в минуты отчаяния и грусти. На эти вопросы невозможно было дать ответа.
Мы сказали выше, что непредвиденные обстоятельства продолжили отсутствие маркиза. Дело по наследству запуталось. Дальний родственник покойного затеял процесс. Маркиз де Рокверд, задетый за живое этим неожиданным препятствием и раздраженный притязаниями, которые считал нечестными, захотел сам следить за процессом. А в Испании, как и во Франции, в ту эпоху, как и ныне, правосудие никогда не действовало быстро. Маркиз написал Анриэтте, чтобы предупредить ее о промедлении, в котором, как мы уже знаем, она утешалась довольно легко. Процесс затянулся, и маркиза де Рокверд начала думать, что, может быть, успеет разрешиться до возвращения мужа. Надежда эта была, однако, обманута.
За два или три дня до родов маркизе принесли письмо, заставившее ее побледнеть и задрожать. Письмо это опередило маркиза одними сутками и уведомило о его приезде на другой день. Это было громовым ударом для Анриэтты.
К счастью, граф де Можирон находился в замке и мог условиться с Анриэттой. Он сначала предложил молодой женщине тотчас бежать с ним в какое-нибудь неизвестное убежище и скрыть на другом конце света их любовь и счастье. Маркиза отказала. Она не решалась подвергнуть свое имя публичному и громкому бесславию. Анри настаивал. Маркиза осталась непоколебима. Ока приняла единственное благоразумное намерение, исполнение которого было возможно, даже легко и представляло надежду на успех. Она притворилась тяжело больной, легла в постель и решилась встать только после родов. Анри должен был тайно привести в замок повивальную бабку, когда настанет роковой час.
На другой день приехал маркиз де Рокверд. Найдя жену больной и в постели, он был горестно удивлен, но ни малейшее подозрение не закралось в его душу. Такой откровенный и благородный характер, какой был у него, подозревает других только в последней крайности и перед каким-нибудь громким и неопровержимым доказательством.
Через три дня после возвращения мужа, Анриэтта поняла по сильной боли, что решительная минута наступила. Через горничную, которой она принуждена была поверить свою тайну и которая была ей предана, она уведомила в Тулузе графа де Можирона. Мы уже знаем, как последний успел привести повивальную бабку в замок Рокверд. Кроме того, мы растолковали нашим читателям, как расположены были комнаты Анриэтты, и сказали, что ее спальня соединялась дверью со спальней маркиза.
Теперь возвратимся к графу де Можирону и Клодион, которые стояли возле болезненного ложа, на котором маркиза де Рокверд терпела страшную боль, тем более, что принуждена была заглушать ее. Несчастная молодая женщина изгибалась, как змея, кусала одеяло, крупный пот струился по ее бледному лицу, и слезы катились из полузакрытых глаз, окруженных синеватыми полосами. Слышно было, как хрустели члены молодой женщины, как трещала кровать. Граф де Можирон закрыл голову обеими руками, чтобы не видеть этой ужасной пытки.
Вдруг Клодион сделала торжествующее движение. Раздался слабый крик, и старуха с ребенком в руках, подошла к графу.
– Все кончено… – шепнула она, – девочка…
– Живая?
– И здоровенькая, как видите…
– А мать?..
– Мать в хорошем состоянии.
– Вы теперь отвечаете за нее?
– Да, если только какое-нибудь непредвиденное обстоятельство не возродит опасности. Величайшее спокойствие необходимо больной… всякое потрясение убьет ее…
Все эти слова были произнесены глухим голосом.
Маркиза сделала знак, что хочет видеть своего ребенка. Клодион подала ей новорожденную. Анриэтта прижала девочку к груди и покрыла ее поцелуями и слезами. Пока она целовала ее, бледные губы ее шептали:
– Бедное дитя, грудь моя не будет кормить тебя… Бедное дитя, нежность матери может печься о тебе только издали… Да не оставит тебя Господь в годы твоей юности, во всю твою жизнь!.. Да не накажет тебя правосудный Бог за преступление, которое совершила я, дав тебе жизнь… Да дарует Он тебе невинность и целомудренную любовь… Да не откажет он тебе, дитя, в счастье, которого мать твоя никогда не знала!..
И несчастная Анриэтта поднимала к небу, которое умоляла, свои прекрасные глаза, смоченные слезами.
Между тем Клодион завернула новорожденную в пеленки. Она растолковала Анриэтте, какие нужно принять предосторожности в следующие дни и потом, желая как можно скорее оставить замок, в котором чувствовала себя не в безопасности, обратилась к графу де Можирону и сказала:
– Мне более нечего здесь делать, граф, а этой малютке нужна кормилица…
– Понимаю, – отвечал Анри, – пойдем…
Девочка, рождение которой мы рассказали, должна была в последствии получить имя Луцифер.
XXVIII. Любовник и муж
XXIX. Суд Божий
XXX. Планы Клодион
– На что не осмелюсь я, чтобы приблизиться к вам!
– Разве вы не думаете, что можете погубить меня?
– Я не думаю ни о чем, кроме того, что люблю вас… что я упоен… что я без ума… и что умру, если не буду вас видеть…
– Неблагоразумный!..
– Скажите, влюбленный!..
– Но наконец, чего же вы от меня хотите?..
– Слышать вас… смотреть на вас… дышать тем воздухом, которым дышите вы… вот и все.
– Ну! Вы меня слышали… вы меня видели… теперь… – Анриэтта колебалась.
– Теперь? – повторил граф де Можирон.
– Вы уйдете, не правда ли?.. – продолжала маркиза тоном мольбы.
– Уйти?!. – вскричал Анри.
– Да, уходите…
– Уже?
– Так надо…
– Я только что пришел.
– Друг мой, я хочу этого… или лучше сказать, я прошу вас об этом!
– Зачем?
– Могу ли я оставаться с вами одна… ночью?
Произнеся эти слова, маркиза де Рокверд стыдливо завернулась в свой пеньюар. Граф де Можирон, все остававшийся на коленях перед Анриэттой, вдруг встал.
– Если вы меня прогоняете, – сказал он дрожащим голосом, в котором слышались слезы, – я повинуюсь… я ухожу…
И он медленно пошел к двери. Маркиза удержала его.
– Анри… – сказала она слабым голосом.
Граф де Можирон остановился.
– Разве мы расстанемся таким образом?.. – спросила молодая женщина умоляющим голосом. – Расстанемся… вы – раздраженным, а я – с сердцем, полным и моим горем и вашим!
И она протянула графу де Можирону руку, которую тот не взял.
– Как!.. – вскричала Анриэтта с отчаянием. – Как! Вы раздражены против меня до того, что не берете руки моей!
– Прежде, – прошептал молодой человек, – вы меня любили… по крайней мере, вы говорили мне это…
Анриэтта не отвечала, но выражение ее глаз, поднятых к нему, дало блистательное свидетельство той любви, воспоминание о которой вызывал граф де Можирон.
– Сейчас, – продолжал Анри, – вы меня спрашивали, чего я хочу, и я ответил: я хочу слышать и видеть вас, вот и все. Анриэтта, не верьте мне, я лгал.
– Лгали? – с изумлением повторила молодая женщина.
– Да.
– Чего же вы хотели?
– Я хотел просить вас, умолять на коленях, отвечать мне… я хотел узнать, жить или умереть должен я… я хотел удостовериться, не сон ли все прошедшее… существует ли у нас будущее… наконец, я хотел знать, любите ли вы меня еще…
Анриэтта задрожала. Страдание ее было очевидно.
– Люблю ли я вас?!. – вскричала она. – Вы знаете, что я не могу, не должна любить вас… Вы знаете, что я принадлежу другому…
– Анриэтта… Анриэтта… – возразил молодой человек с трепетом, – не это хочу я слышать и не это должен узнать от вас! Зачем говорите вы мне о долге?… Зачем вы говорите мне о другом?.. Я спрашиваю вас, любите ли вы меня еще?.. Отвечайте… отвечайте: да или нет?..
Анриэтта колебалась. Страшная борьба происходила в душе ее между долгом и любовью. Она хотела бы отвечать: «Нет… нет, я вас не люблю»… но не могла и потому молчала. Граф де Можирон думал, что эта нерешимость и это молчание служат очевидными доказательствами, что прошлое, как он сказал, могло быть только сном. Горькое и непритворное отчаяние было написано на его чертах.
– Прощайте, – прошептал он, – прощайте… Не бойтесь ничего от меня, Анриэтта… На этот раз я удалюсь, и вы не увидите меня более никогда…
Произнося эти слова, Анри во второй раз пошел к двери. На пороге он обернулся и прошептал прерывающимся голосом:
– Анриэтта… когда меня не станет, не забудьте моего имени и молитесь иногда за того, кто вас так любил…
– Боже мой!… – вскричала молодая женщина, испуганная тоном Анри. – Боже мой! Какое у вас намерение?..
– Скоро узнаете… – пролепетал граф де Можирон.
– Вы помышляете о смерти, не так ли?
– Это правда… – отвечал Анри после минутной нерешительности. – Я не могу жить, если вы меня не любите…
Побежденная отчаянным тоном, каким были произнесены эти слова, маркиза де Рокверд не сопротивлялась более увлекавшей ее страсти. Она поняла, что надо было прежде всего спасти Анри от гибельного намерения, которое влекло его к самоубийству, что надо было во что бы то ни стало остановить его на краю пропасти. Любовь у женщин часто принимает вид преданности. Они охотно губят себя, чтобы спасти других… О, дочери Евы, нет ли иногда немного эгоизма в ваших жертвах?
Анриэтта подбежала к графу де Можирону. Она обняла его взором, в котором смешивались любовь и ужас, потом прошептала, потупив свои большие глаза, наполненные томным пламенем, и вспыхнув от волнения и целомудренного стыда:
– Анри… Анри… не уходите… я вас люблю!..
Граф де Можирон вскрикнул и побледнел, как человек, неожиданно узнавший великое счастье. Но реакция не заставила себя ждать, и скоро Анри заключил в свои трепетные объятия обезумевшую и дрожащую маркизу.
Тут пока должна остановиться наша роль рассказчика.
С этой ночи упоительная действительность сменила для обоих любовников платоническую мечтательность несчастной любви. Эта действительность имела естественные и предвиденные последствия.
Не прошло и двух месяцев как маркиза де Рокверд получила уверенность, внушившую ей глубокую радость, смешанную с ужасом. Она готовилась быть матерью!.. Она готовилась дать тому, кого любила, залог своей нежности! Но как скрыть от маркиза де Рокверда событие, весьма интересное для него, в котором, однако, он так мало участвовал?.. И в случае, если не удастся обмануть его, каковы должны быть ужасные последствия его глубокого и законного гнева?
Таковы были вопросы, которые Анриэтта часто задавала себе в минуты отчаяния и грусти. На эти вопросы невозможно было дать ответа.
Мы сказали выше, что непредвиденные обстоятельства продолжили отсутствие маркиза. Дело по наследству запуталось. Дальний родственник покойного затеял процесс. Маркиз де Рокверд, задетый за живое этим неожиданным препятствием и раздраженный притязаниями, которые считал нечестными, захотел сам следить за процессом. А в Испании, как и во Франции, в ту эпоху, как и ныне, правосудие никогда не действовало быстро. Маркиз написал Анриэтте, чтобы предупредить ее о промедлении, в котором, как мы уже знаем, она утешалась довольно легко. Процесс затянулся, и маркиза де Рокверд начала думать, что, может быть, успеет разрешиться до возвращения мужа. Надежда эта была, однако, обманута.
За два или три дня до родов маркизе принесли письмо, заставившее ее побледнеть и задрожать. Письмо это опередило маркиза одними сутками и уведомило о его приезде на другой день. Это было громовым ударом для Анриэтты.
К счастью, граф де Можирон находился в замке и мог условиться с Анриэттой. Он сначала предложил молодой женщине тотчас бежать с ним в какое-нибудь неизвестное убежище и скрыть на другом конце света их любовь и счастье. Маркиза отказала. Она не решалась подвергнуть свое имя публичному и громкому бесславию. Анри настаивал. Маркиза осталась непоколебима. Ока приняла единственное благоразумное намерение, исполнение которого было возможно, даже легко и представляло надежду на успех. Она притворилась тяжело больной, легла в постель и решилась встать только после родов. Анри должен был тайно привести в замок повивальную бабку, когда настанет роковой час.
На другой день приехал маркиз де Рокверд. Найдя жену больной и в постели, он был горестно удивлен, но ни малейшее подозрение не закралось в его душу. Такой откровенный и благородный характер, какой был у него, подозревает других только в последней крайности и перед каким-нибудь громким и неопровержимым доказательством.
Через три дня после возвращения мужа, Анриэтта поняла по сильной боли, что решительная минута наступила. Через горничную, которой она принуждена была поверить свою тайну и которая была ей предана, она уведомила в Тулузе графа де Можирона. Мы уже знаем, как последний успел привести повивальную бабку в замок Рокверд. Кроме того, мы растолковали нашим читателям, как расположены были комнаты Анриэтты, и сказали, что ее спальня соединялась дверью со спальней маркиза.
Теперь возвратимся к графу де Можирону и Клодион, которые стояли возле болезненного ложа, на котором маркиза де Рокверд терпела страшную боль, тем более, что принуждена была заглушать ее. Несчастная молодая женщина изгибалась, как змея, кусала одеяло, крупный пот струился по ее бледному лицу, и слезы катились из полузакрытых глаз, окруженных синеватыми полосами. Слышно было, как хрустели члены молодой женщины, как трещала кровать. Граф де Можирон закрыл голову обеими руками, чтобы не видеть этой ужасной пытки.
Вдруг Клодион сделала торжествующее движение. Раздался слабый крик, и старуха с ребенком в руках, подошла к графу.
– Все кончено… – шепнула она, – девочка…
– Живая?
– И здоровенькая, как видите…
– А мать?..
– Мать в хорошем состоянии.
– Вы теперь отвечаете за нее?
– Да, если только какое-нибудь непредвиденное обстоятельство не возродит опасности. Величайшее спокойствие необходимо больной… всякое потрясение убьет ее…
Все эти слова были произнесены глухим голосом.
Маркиза сделала знак, что хочет видеть своего ребенка. Клодион подала ей новорожденную. Анриэтта прижала девочку к груди и покрыла ее поцелуями и слезами. Пока она целовала ее, бледные губы ее шептали:
– Бедное дитя, грудь моя не будет кормить тебя… Бедное дитя, нежность матери может печься о тебе только издали… Да не оставит тебя Господь в годы твоей юности, во всю твою жизнь!.. Да не накажет тебя правосудный Бог за преступление, которое совершила я, дав тебе жизнь… Да дарует Он тебе невинность и целомудренную любовь… Да не откажет он тебе, дитя, в счастье, которого мать твоя никогда не знала!..
И несчастная Анриэтта поднимала к небу, которое умоляла, свои прекрасные глаза, смоченные слезами.
Между тем Клодион завернула новорожденную в пеленки. Она растолковала Анриэтте, какие нужно принять предосторожности в следующие дни и потом, желая как можно скорее оставить замок, в котором чувствовала себя не в безопасности, обратилась к графу де Можирону и сказала:
– Мне более нечего здесь делать, граф, а этой малютке нужна кормилица…
– Понимаю, – отвечал Анри, – пойдем…
Девочка, рождение которой мы рассказали, должна была в последствии получить имя Луцифер.
XXVIII. Любовник и муж
Поговорив с Клодион, молодой человек подошел к постели маркизы и встал на колени у изголовья. Среди клятв в вечной нежности, он также поклялся ей посвятить всю жизнь ребенку, явившемуся на свет, умоляя ее позаботиться о своем здоровье из любви к нему и обещал воротиться на следующую ночь. Потом граф сделал знак старухе Клодион, и они оба, он, положив руку на эфес шпаги, а она, держа на руках девочку, вышли из спальни молодой женщины.
В ту минуту, когда граф де Можирон входил со старухой в парк через потайную дверь, он обернулся взглянуть на слабо освещенное окно спальни своей возлюбленной. Странное дело!.. Ему показалось, что вдруг свет в этой спальне уменьшился, как будто какое-то тело встало между лампой и окном. Но как могло такое случиться? Кто в это время мог войти в комнату Анриэтты? Граф де Можирон подумал, что он ошибся, и начал всматриваться пристальнее, надеясь убедиться в своей ошибке. Тщетная надежда… Анри не ошибался. Свет действительно побледнел и вдруг заглушаемый крик, крик тоски и почти агонии, раздался в воздухе и как удар кинжала поразил молодого человека в самое сердце. Он узнал голос Анриэтты. Наверное, какое-нибудь странное, непредвиденное, неожиданное ужасное несчастье совершилось за безмолвными стенами замка. Клодион также слышала и дрожала всем телом.
– Ступайте, – сказал ей Анри резким голосом, который от волнения был едва внятен, – ступайте к карете и поезжайте скорее в Тулузу… Не теряйте ни минуты… бегите… спасите ребенка… Я возвращусь в замок… Я увижусь с вами завтра… Ступайте… ступайте скорее!..
Клодион не заставила повторять два раза это приказание. Она убежала, села в карету и закричала кучеру:
– В Тулузу… Скачите во весь опор… Ваш господин приказал вам приехать как можно скорее… Дело идет о жизни и смерти…
Кучер, убежденный, что старуха действительно передает ему приказания его господина, сильно ударил по лошадям, которые поскакали в галоп, так что карета чуть было не разбилась на неровных камнях дороги. Менее чем через час Клодион вышла из кареты, неподалеку от своей квартиры. Прибавим, что старуха сочла себя в безопасности от всякого последствия только тогда, как заперла свою дверь тройным запором. Ребенок, которого она привезла, жалобно кричал.
Но воротимся к графу де Можирону.
В ту минуту, когда Клодион исчезла за углом первой аллеи, он побежал к замку. Запыхавшись, едва дыша, пробежал он лестницу и портретную галерею и остановился в комнате перед спальней Анриэтты, приложившись жадным ухом к двери. Но он не слыхал ничего… ничего, кроме глухого, быстрого, неправильного шума, который раздавался внутри него и оглушал его, ударяя в виски. Этот шум происходил из его собственного сердца, бившегося вдвое сильнее обыкновенного. Через несколько минут этот, шум утих. Анри, наконец, мог слышать внешний шум; вдруг волосы стали дыбом на голове его: он услыхал страшные слова, поразившие его слух сквозь запертую дверь:
– Его имя… имя вашего любовника… скажите мне его… вы должны сказать… я хочу… скажите мне… или я вас убью…
Голос, говоривший таким образом, голос хриплый, задыхающийся, принадлежал маркизу де Рокверду. Никакого ответа не последовало на это повелительное требование.
– Скажете ли вы?.. – продолжал маркиз голосом еще более громким, еще более угрожающим. – Скажете ли вы, несчастная женщина?!.
Анриэтта молчала. Это молчание было ужасно. Маркиз де Рокверд в бешенстве топнул ногой. Анриэтта болезненно застонала. Потом опять наступило молчание. Может быть, маркиз исполнил свою ужасную угрозу и убил бедную женщину, которая так упорно не хотела говорить?
Граф де Можирон не выдержал. Шатаясь, бледный, как смерть, с глазами, бросавшими пламя, со шпагой в руке, явился он на пороге двери. Какое зрелище представилось ему! Анриэтта, почти умирающая, стояла на коленях посреди комнаты, у ног своего мужа, который сдавил ее правую руку своими обеими руками. Она готова была лишиться чувств, взор ее угасал, голова была откинута назад. Когда молодая женщина приметила Анри, глаза ее раскрылись. Она громко вскрикнула, сделала усилие, чтобы приподняться и подбежала к нему, но силы ей изменили и она упала. Все это произошло гораздо скорее, нежели мы успели написать.
Мы знаем уже, что маркиз де Рокверд был стариком, и отдали справедливость благородству и честности его характера. Прибавим, что его высокий рост и бледный лоб, окруженный прекрасными седыми волосами, придавали его наружности нечто патриархальное. Но в эту минуту он не походил на самого себя: бешенство исказило его черты.
– А! – прошептал он, выпустив руку Анриэтты, – я спрашивал его имя, а вот он и сам… Бог послал его!
И он прямо подошел к Анри и взглянул ему в лицо.
– Вы!.. – закричал он с хохотом, похожим на тот, каким должны были хохотать проклятые в аду. – Вы!.. граф де Можирон!.. Человек, погибший от разврата!.. человек со всеми пороками, человек, осрамивший себя повсюду… любовник самых грязных тварей на улице Рибод!.. Мне надо было бы догадаться!.. Какой другой человек был достоин любви маркизы де Рокверд.
Если бы оскорбление это относилось только к графу де Можирону, оно, может статься, не затронуло бы его, но в то самое время, как оно было брошено ему в лицо, оно поразило Анриэтту в сердце.
– Молчите!.. молчите! – вскричал он в свою очередь с негодованием и угрозой.
Смелость Анри сначала изумила маркиза де Рокверда, но он тотчас же пришел в себя и продолжал:
– Вы осмеливаетесь… подлец!.. Вы осмеливаетесь говорить со мной таким образом?!. вы осмеливаетесь заставлять меня молчать!..
– Да, я осмеливаюсь сказать вам, – перебил его граф де Можирон, – что если есть здесь подлец, то это вы!.. вы, палач этой женщины, вы, гнусный старик, навязавшийся к ней со своей отвратительной любовью и теперь безжалостно убивающий ее.
Белая пена выступила на губах маркиза. Он сделал шаг вперед… поднял правую руку и ударил Анри по щеке. Граф выхватил шпагу, чтобы поразить старика; но тотчас же опустил ее, пролепетав задыхающимся голосом:
– Оружие!.. возьмите оружие и защищайтесь!.. Я не убийца, вроде вас… убийца и палач женщины!..
Маркиз де Рокверд вошел в комнату Анриэтты со шпагой, которая лежала на полу. Он поднял ее и бросился на Анри с бешеной яростью и со всей стремительностью молодого человека.
Начался поединок. Анриэтта лишилась чувств.
В ту минуту, когда граф де Можирон входил со старухой в парк через потайную дверь, он обернулся взглянуть на слабо освещенное окно спальни своей возлюбленной. Странное дело!.. Ему показалось, что вдруг свет в этой спальне уменьшился, как будто какое-то тело встало между лампой и окном. Но как могло такое случиться? Кто в это время мог войти в комнату Анриэтты? Граф де Можирон подумал, что он ошибся, и начал всматриваться пристальнее, надеясь убедиться в своей ошибке. Тщетная надежда… Анри не ошибался. Свет действительно побледнел и вдруг заглушаемый крик, крик тоски и почти агонии, раздался в воздухе и как удар кинжала поразил молодого человека в самое сердце. Он узнал голос Анриэтты. Наверное, какое-нибудь странное, непредвиденное, неожиданное ужасное несчастье совершилось за безмолвными стенами замка. Клодион также слышала и дрожала всем телом.
– Ступайте, – сказал ей Анри резким голосом, который от волнения был едва внятен, – ступайте к карете и поезжайте скорее в Тулузу… Не теряйте ни минуты… бегите… спасите ребенка… Я возвращусь в замок… Я увижусь с вами завтра… Ступайте… ступайте скорее!..
Клодион не заставила повторять два раза это приказание. Она убежала, села в карету и закричала кучеру:
– В Тулузу… Скачите во весь опор… Ваш господин приказал вам приехать как можно скорее… Дело идет о жизни и смерти…
Кучер, убежденный, что старуха действительно передает ему приказания его господина, сильно ударил по лошадям, которые поскакали в галоп, так что карета чуть было не разбилась на неровных камнях дороги. Менее чем через час Клодион вышла из кареты, неподалеку от своей квартиры. Прибавим, что старуха сочла себя в безопасности от всякого последствия только тогда, как заперла свою дверь тройным запором. Ребенок, которого она привезла, жалобно кричал.
Но воротимся к графу де Можирону.
В ту минуту, когда Клодион исчезла за углом первой аллеи, он побежал к замку. Запыхавшись, едва дыша, пробежал он лестницу и портретную галерею и остановился в комнате перед спальней Анриэтты, приложившись жадным ухом к двери. Но он не слыхал ничего… ничего, кроме глухого, быстрого, неправильного шума, который раздавался внутри него и оглушал его, ударяя в виски. Этот шум происходил из его собственного сердца, бившегося вдвое сильнее обыкновенного. Через несколько минут этот, шум утих. Анри, наконец, мог слышать внешний шум; вдруг волосы стали дыбом на голове его: он услыхал страшные слова, поразившие его слух сквозь запертую дверь:
– Его имя… имя вашего любовника… скажите мне его… вы должны сказать… я хочу… скажите мне… или я вас убью…
Голос, говоривший таким образом, голос хриплый, задыхающийся, принадлежал маркизу де Рокверду. Никакого ответа не последовало на это повелительное требование.
– Скажете ли вы?.. – продолжал маркиз голосом еще более громким, еще более угрожающим. – Скажете ли вы, несчастная женщина?!.
Анриэтта молчала. Это молчание было ужасно. Маркиз де Рокверд в бешенстве топнул ногой. Анриэтта болезненно застонала. Потом опять наступило молчание. Может быть, маркиз исполнил свою ужасную угрозу и убил бедную женщину, которая так упорно не хотела говорить?
Граф де Можирон не выдержал. Шатаясь, бледный, как смерть, с глазами, бросавшими пламя, со шпагой в руке, явился он на пороге двери. Какое зрелище представилось ему! Анриэтта, почти умирающая, стояла на коленях посреди комнаты, у ног своего мужа, который сдавил ее правую руку своими обеими руками. Она готова была лишиться чувств, взор ее угасал, голова была откинута назад. Когда молодая женщина приметила Анри, глаза ее раскрылись. Она громко вскрикнула, сделала усилие, чтобы приподняться и подбежала к нему, но силы ей изменили и она упала. Все это произошло гораздо скорее, нежели мы успели написать.
Мы знаем уже, что маркиз де Рокверд был стариком, и отдали справедливость благородству и честности его характера. Прибавим, что его высокий рост и бледный лоб, окруженный прекрасными седыми волосами, придавали его наружности нечто патриархальное. Но в эту минуту он не походил на самого себя: бешенство исказило его черты.
– А! – прошептал он, выпустив руку Анриэтты, – я спрашивал его имя, а вот он и сам… Бог послал его!
И он прямо подошел к Анри и взглянул ему в лицо.
– Вы!.. – закричал он с хохотом, похожим на тот, каким должны были хохотать проклятые в аду. – Вы!.. граф де Можирон!.. Человек, погибший от разврата!.. человек со всеми пороками, человек, осрамивший себя повсюду… любовник самых грязных тварей на улице Рибод!.. Мне надо было бы догадаться!.. Какой другой человек был достоин любви маркизы де Рокверд.
Если бы оскорбление это относилось только к графу де Можирону, оно, может статься, не затронуло бы его, но в то самое время, как оно было брошено ему в лицо, оно поразило Анриэтту в сердце.
– Молчите!.. молчите! – вскричал он в свою очередь с негодованием и угрозой.
Смелость Анри сначала изумила маркиза де Рокверда, но он тотчас же пришел в себя и продолжал:
– Вы осмеливаетесь… подлец!.. Вы осмеливаетесь говорить со мной таким образом?!. вы осмеливаетесь заставлять меня молчать!..
– Да, я осмеливаюсь сказать вам, – перебил его граф де Можирон, – что если есть здесь подлец, то это вы!.. вы, палач этой женщины, вы, гнусный старик, навязавшийся к ней со своей отвратительной любовью и теперь безжалостно убивающий ее.
Белая пена выступила на губах маркиза. Он сделал шаг вперед… поднял правую руку и ударил Анри по щеке. Граф выхватил шпагу, чтобы поразить старика; но тотчас же опустил ее, пролепетав задыхающимся голосом:
– Оружие!.. возьмите оружие и защищайтесь!.. Я не убийца, вроде вас… убийца и палач женщины!..
Маркиз де Рокверд вошел в комнату Анриэтты со шпагой, которая лежала на полу. Он поднял ее и бросился на Анри с бешеной яростью и со всей стремительностью молодого человека.
Начался поединок. Анриэтта лишилась чувств.
XXIX. Суд Божий
К чему описывать еще раз дуэль? Страницы предыдущих глав и так уже наполнены ударами шпаг, которые похожи друг на друга более или менее. Поэтому мы предпочитаем не повторять одного и того же.
Дуэль, подробности которой мы не рассказываем и которая, впрочем, продолжалась всего несколько минут, была выражением того, что в средних веках называли Судом Божьим. Конечно, с точки зрения справедливости и нравственности, право было на стороне маркиза де Рокверда. Как ни извинительны были некоторые обстоятельства для любовников, тем не менее было справедливо, что граф де Можирон был похититель чести, а Анриэтта неверная жена. Господь запрещает преступную любовь, и клятва в нерушимой верности, данная перед служителем Всемогущего, должна оставаться священной.
Совершено было преступление… Наказание было ужасно… но надо преклониться перед приговором высшей воли… Ропот в таком случае был бы также преступлением. Шпага маркиза пронзила грудь графа де Можирона. Удар был так силен, что оружие вышло между плечами. Анри выронил свою шпагу. Поток крови хлынул из груди к губам, остановив слова, которые он хотел произнести. Для него менее чем в секунду прошел целый век страшных мучений. Он чувствовал, что поражен смертельно, понимал, что менее, чем через минуту, он перестанет жить… и думал об Анриэтте… об Анриэтте и о своей дочери!.. о своей любовнице и о своей дочери!.. оставленных на произвол судьбы!.. Что с ними будет, когда его не станет, чтобы защищать одну и заботиться о другой? О! Без сомнения, Господь строг, но Он милосерден, Он справедлив… Всякому человеческому существу он определяет меру страданий, и тем, кто много страдал, Он много прощает.
Не будем же сомневаться, что Господь зачел графу де Можирону эту невыразимую тоску, эту страшную муку, и, когда душа молодого человека вырвалась, наконец, из своей земной оболочки, она явилась перед Судьей снисходительным и готовым простить.
Глаза Анри угасли, кровь брызнула из полускрытых губ. Он упал во всю вышину своего роста, как дуб, срубленный снизу. Послышался слабый и последний вздох – потом все было кончено.
Граф де Можирон умер!
Маркиз де Рокверд, окончив первую часть этой ужасной драмы, с остолбенением и почти с ужасом смотрел на труп молодого и прекрасного графа, распростертый у его ног. Тогда он испугался своего поступка… и пожалел, что отомстил слишком жестоко.
– Ей… – прошептал маркиз слабым голосом, – ей, по крайней мере, я прощу…
И он наклонился, чтобы поднять Анриэтту и положить ее на постель. Старик преуспел Б этом не без труда, потому что по мере того, как гнев проходил, совершенное истощение сменяло искусственную силу, до сих пор поддерживавшую его.
«Какая бледность!.. – подумал он. – О! несчастная женщина! как она должна была страдать!..»
Маркиз дотронулся рукой до сердца жены, ему показалось сначала, что он не нашел того места, где это сердце должно было биться. Он начал искать снова, но напрасно!..
– О, Боже мой! – вскричал он с отчаянием. – Боже мой! Ее сердце уже не бьется!
И рука его все искала, надеясь, наконец, нащупать легкое движение.
Увы! Маркиз де Рокверд не ошибался. Анриэтта уже перестала страдать. Сердце ее больше не билось. Душа ее улетела первая, и душа любимого ею человека только что соединилась с ней!
Вот как объясняется присутствие маркиза в спальне жены, почти в ту самую минуту, когда оттуда вышли Анри и Клодион.
В начале событий, происходивших в спальной маркизы, муж ее спокойно спал. Вдруг он проснулся, и в первую минуту его пробуждения ему послышался легкий шум в комнате жены. Это уходили Анри и Клодион. Маркиз вскочил с постели и подошел прислушаться к двери, но не услыхал ничего.
«Я ошибся», – подумал он.
Но странное и непонятное волнение овладело им. Он чувствовал, что уже не может заснуть в эту ночь, наскоро оделся и подошел к окну, выходившему в парк. Через минуту маркиз ясно увидел мужчину и женщину, быстро удалявшихся от замка по тенистым аллеям, и ему показалось, что он получил в сердце страшный удар. Стало быть, он не ошибся; шум, слышанный им по пробуждении, имел причину: кто-то вышел из спальни Анриэтты. Но кто?.. Этого вопроса маркиз де Рокверд не задавал себе два раза. С непонятной и ужасной ясностью он угадал истину… он догадался, он понял то, что случилось…
Схватив шпагу и побуждаемый адской яростью, он бросился в спальню жены. Анриэтта, увидя его, страшного, покрытого смертельной бледностью, со шпагой в руке, испустила тот крик испуга, который достиг сердца ее любовника. Она бросилась к ногам маркиза и закричала:
– Пощадите… пощадите!..
Читатели знают остальное.
На другое утро в спальне маркизы слуги нашли два трупа: Анриэтты, лежащей на постели и как будто спящей, и Можирона, окровавленного и распростертого на полу.
Маркиз де Рокверд исчез. Непроницаемое покрывало для всех (кроме нас, разумеется) спустилось над событиями этой ужасной ночи. Суд не захотел вмешиваться в это дело, потому что раскрытие тайны зависело от уголовного следствия, в которое пришлось бы запутать знатнейшие имена во всей провинции.
Через год после этого старик, уже одной ногой стоявший в могиле, постригся в доминиканском монастыре в Италии.
Это был маркиз де Рокверд.
Дуэль, подробности которой мы не рассказываем и которая, впрочем, продолжалась всего несколько минут, была выражением того, что в средних веках называли Судом Божьим. Конечно, с точки зрения справедливости и нравственности, право было на стороне маркиза де Рокверда. Как ни извинительны были некоторые обстоятельства для любовников, тем не менее было справедливо, что граф де Можирон был похититель чести, а Анриэтта неверная жена. Господь запрещает преступную любовь, и клятва в нерушимой верности, данная перед служителем Всемогущего, должна оставаться священной.
Совершено было преступление… Наказание было ужасно… но надо преклониться перед приговором высшей воли… Ропот в таком случае был бы также преступлением. Шпага маркиза пронзила грудь графа де Можирона. Удар был так силен, что оружие вышло между плечами. Анри выронил свою шпагу. Поток крови хлынул из груди к губам, остановив слова, которые он хотел произнести. Для него менее чем в секунду прошел целый век страшных мучений. Он чувствовал, что поражен смертельно, понимал, что менее, чем через минуту, он перестанет жить… и думал об Анриэтте… об Анриэтте и о своей дочери!.. о своей любовнице и о своей дочери!.. оставленных на произвол судьбы!.. Что с ними будет, когда его не станет, чтобы защищать одну и заботиться о другой? О! Без сомнения, Господь строг, но Он милосерден, Он справедлив… Всякому человеческому существу он определяет меру страданий, и тем, кто много страдал, Он много прощает.
Не будем же сомневаться, что Господь зачел графу де Можирону эту невыразимую тоску, эту страшную муку, и, когда душа молодого человека вырвалась, наконец, из своей земной оболочки, она явилась перед Судьей снисходительным и готовым простить.
Глаза Анри угасли, кровь брызнула из полускрытых губ. Он упал во всю вышину своего роста, как дуб, срубленный снизу. Послышался слабый и последний вздох – потом все было кончено.
Граф де Можирон умер!
Маркиз де Рокверд, окончив первую часть этой ужасной драмы, с остолбенением и почти с ужасом смотрел на труп молодого и прекрасного графа, распростертый у его ног. Тогда он испугался своего поступка… и пожалел, что отомстил слишком жестоко.
– Ей… – прошептал маркиз слабым голосом, – ей, по крайней мере, я прощу…
И он наклонился, чтобы поднять Анриэтту и положить ее на постель. Старик преуспел Б этом не без труда, потому что по мере того, как гнев проходил, совершенное истощение сменяло искусственную силу, до сих пор поддерживавшую его.
«Какая бледность!.. – подумал он. – О! несчастная женщина! как она должна была страдать!..»
Маркиз дотронулся рукой до сердца жены, ему показалось сначала, что он не нашел того места, где это сердце должно было биться. Он начал искать снова, но напрасно!..
– О, Боже мой! – вскричал он с отчаянием. – Боже мой! Ее сердце уже не бьется!
И рука его все искала, надеясь, наконец, нащупать легкое движение.
Увы! Маркиз де Рокверд не ошибался. Анриэтта уже перестала страдать. Сердце ее больше не билось. Душа ее улетела первая, и душа любимого ею человека только что соединилась с ней!
Вот как объясняется присутствие маркиза в спальне жены, почти в ту самую минуту, когда оттуда вышли Анри и Клодион.
В начале событий, происходивших в спальной маркизы, муж ее спокойно спал. Вдруг он проснулся, и в первую минуту его пробуждения ему послышался легкий шум в комнате жены. Это уходили Анри и Клодион. Маркиз вскочил с постели и подошел прислушаться к двери, но не услыхал ничего.
«Я ошибся», – подумал он.
Но странное и непонятное волнение овладело им. Он чувствовал, что уже не может заснуть в эту ночь, наскоро оделся и подошел к окну, выходившему в парк. Через минуту маркиз ясно увидел мужчину и женщину, быстро удалявшихся от замка по тенистым аллеям, и ему показалось, что он получил в сердце страшный удар. Стало быть, он не ошибся; шум, слышанный им по пробуждении, имел причину: кто-то вышел из спальни Анриэтты. Но кто?.. Этого вопроса маркиз де Рокверд не задавал себе два раза. С непонятной и ужасной ясностью он угадал истину… он догадался, он понял то, что случилось…
Схватив шпагу и побуждаемый адской яростью, он бросился в спальню жены. Анриэтта, увидя его, страшного, покрытого смертельной бледностью, со шпагой в руке, испустила тот крик испуга, который достиг сердца ее любовника. Она бросилась к ногам маркиза и закричала:
– Пощадите… пощадите!..
Читатели знают остальное.
На другое утро в спальне маркизы слуги нашли два трупа: Анриэтты, лежащей на постели и как будто спящей, и Можирона, окровавленного и распростертого на полу.
Маркиз де Рокверд исчез. Непроницаемое покрывало для всех (кроме нас, разумеется) спустилось над событиями этой ужасной ночи. Суд не захотел вмешиваться в это дело, потому что раскрытие тайны зависело от уголовного следствия, в которое пришлось бы запутать знатнейшие имена во всей провинции.
Через год после этого старик, уже одной ногой стоявший в могиле, постригся в доминиканском монастыре в Италии.
Это был маркиз де Рокверд.
XXX. Планы Клодион
Утром после страшных происшествий, совершившихся в замке Рокверд, Клодион, достойная обитательница улицы Рибод, начала искать кормилицу для ребенка, вверенного ей на попечение графом де Можироном. Эти поиски, сделанные искусным образом, имели быстрый успех. Скоро девочка жадно сосала грудь красивой молодой женщины, обещавшей заботиться о ней с такой же нежностью, как о своих собственных детях.
Совершив этот подвиг, Клодион воротилась домой и с нетерпением ожидала графа де Можирона. Мы говорим с нетерпением, потому что Клодион помнила как нельзя лучше то, что, может статься, читатели наши уже забыли, то есть, что ей обещана была графом награда, если все закончится благополучно.
Граф де Можирон не приходил. По мере того, как время проходило, нетерпение Клодион все более и более сменялось сильным беспокойством. Она вспомнила тот страшный крик, который вдруг услыхала в ночной тишине, крик, заставивший графа де Можирона поспешно оставить ее и воротиться в замок. Старуха начала опасаться, не случилось ли какого несчастья. Она опасалась не потому, чтобы у ней было доброе сердце… Ах! Великий Боже! Кто мог бы предположить подобную вещь? Сердце Клодион давным-давно окостенело, если только (а это нам кажется чрезвычайно сомнительным) оно существовало когда-нибудь… Нет, она опасалась, потому что несчастье, случившееся с графом де Можироном, сильно повредило бы ее интересам. Во-первых, из этого произошла бы немедленная потеря обещанной награды; во-вторых, ребенок остался бы у нее на шее и ей пришлось бы очень тяжело, если бы она принуждена была платить кормилице и делать издержки всякого рода по мере того, как девочка стала бы расти. При одной этой мысли холодный пот выступил на всем тощем теле старухи. Однако она все ждала, все еще надеялась.
На третий день до нее донеслись слухи, совершенно искаженные, о страшной драме, разыгравшейся в замке Рокверд. Клодион все поняла и пришла в отчаяние, но внезапная мысль успокоила ее горе.
«То, что случилось через пять минут после моего ухода, могло случиться пятью минутами ранее… – думала Клодион, – и почему знать, осталась ли бы я еще жива? Между тем теперь я жива и здорова, только денег лишилась. Не надо же отчаиваться сверх меры».
Рассудив таким образом, Клодион вышла из дома и отправилась к кормилице с целью объявить ей, что со следующего месяца она не будет уже заботиться о ребенке, и предоставит ей полную свободу отнести сиротку в Воспитательный Дом. Но ее намерения скоро совершенно изменились, и вот по каким причинам.
– Ах, какая красавица будет эта девочка!.. – сказала ей кормилица после первых приветствий.
– Ты думаешь? – спросила старуха.
– Как же не думать?.. Посмотрите, как она сложена!.. Многим вскружит она голову в пятнадцать лет!..
Клодион начала размышлять. Она вспомнила несравненную красоту несчастной молодой женщины, которой помогла в родах. Она вспомнила также, что граф де Можирон слыл во всем краю очаровательнейшим молодым человеком, и сказала себе, что девочка, без всякого сомнения, наследует от тех, которые дали ей жизнь, красоту – ее единственное наследство…
Обдумав все это, Клодион убедилась, что этот брошенный ребенок не может стать для нее причиной разорения, а напротив, еще доставит ей средства достигнуть неожиданного богатства. Только надо было подождать… Но Клодион считала себя еще молодой, и пятнадцать лет казались ей слишком отдаленной будущностью.
Совершив этот подвиг, Клодион воротилась домой и с нетерпением ожидала графа де Можирона. Мы говорим с нетерпением, потому что Клодион помнила как нельзя лучше то, что, может статься, читатели наши уже забыли, то есть, что ей обещана была графом награда, если все закончится благополучно.
Граф де Можирон не приходил. По мере того, как время проходило, нетерпение Клодион все более и более сменялось сильным беспокойством. Она вспомнила тот страшный крик, который вдруг услыхала в ночной тишине, крик, заставивший графа де Можирона поспешно оставить ее и воротиться в замок. Старуха начала опасаться, не случилось ли какого несчастья. Она опасалась не потому, чтобы у ней было доброе сердце… Ах! Великий Боже! Кто мог бы предположить подобную вещь? Сердце Клодион давным-давно окостенело, если только (а это нам кажется чрезвычайно сомнительным) оно существовало когда-нибудь… Нет, она опасалась, потому что несчастье, случившееся с графом де Можироном, сильно повредило бы ее интересам. Во-первых, из этого произошла бы немедленная потеря обещанной награды; во-вторых, ребенок остался бы у нее на шее и ей пришлось бы очень тяжело, если бы она принуждена была платить кормилице и делать издержки всякого рода по мере того, как девочка стала бы расти. При одной этой мысли холодный пот выступил на всем тощем теле старухи. Однако она все ждала, все еще надеялась.
На третий день до нее донеслись слухи, совершенно искаженные, о страшной драме, разыгравшейся в замке Рокверд. Клодион все поняла и пришла в отчаяние, но внезапная мысль успокоила ее горе.
«То, что случилось через пять минут после моего ухода, могло случиться пятью минутами ранее… – думала Клодион, – и почему знать, осталась ли бы я еще жива? Между тем теперь я жива и здорова, только денег лишилась. Не надо же отчаиваться сверх меры».
Рассудив таким образом, Клодион вышла из дома и отправилась к кормилице с целью объявить ей, что со следующего месяца она не будет уже заботиться о ребенке, и предоставит ей полную свободу отнести сиротку в Воспитательный Дом. Но ее намерения скоро совершенно изменились, и вот по каким причинам.
– Ах, какая красавица будет эта девочка!.. – сказала ей кормилица после первых приветствий.
– Ты думаешь? – спросила старуха.
– Как же не думать?.. Посмотрите, как она сложена!.. Многим вскружит она голову в пятнадцать лет!..
Клодион начала размышлять. Она вспомнила несравненную красоту несчастной молодой женщины, которой помогла в родах. Она вспомнила также, что граф де Можирон слыл во всем краю очаровательнейшим молодым человеком, и сказала себе, что девочка, без всякого сомнения, наследует от тех, которые дали ей жизнь, красоту – ее единственное наследство…
Обдумав все это, Клодион убедилась, что этот брошенный ребенок не может стать для нее причиной разорения, а напротив, еще доставит ей средства достигнуть неожиданного богатства. Только надо было подождать… Но Клодион считала себя еще молодой, и пятнадцать лет казались ей слишком отдаленной будущностью.