де Мопассан Ги. Милый друг

   — Какого вы мнения о моей подруге, госпоже де Марель? — неожиданно спросила она.
   Дюруа был озадачен этим вопросом.
   — Как вам сказать… я нахожу, что она… обворожительна.
   — Да?
   — Ну конечно.
   Он хотел добавить: «А вы еще обворожительнее», — но постеснялся.
   — Если б вы знали, какая она забавная, оригинальная, умная! — продолжала г-жа Форестье. — Богема, да, да, настоящая богема. За это ее и не любит муж. Он видит в ней одни недостатки и не ценит достоинств.
   Дюруа показалось странным, что г-жа де Марель замужем. В этом не было, однако, ничего удивительного.
   — Так, значит… она замужем? — спросил он. — А что представляет собой ее муж?
   Госпожа Форестье слегка повела плечами и бровями, — в этом ее выразительном двойном движении скрывался какой-то неуловимый намек:
   — Он ревизор Северной железной дороги. Каждый месяц приезжает на неделю в Париж. Его жена называет это своей повинностью, барщиной, страстной неделей. Когда вы познакомитесь с ней поближе, вы увидите, какая это остроумная и милая женщина. Навестите ее какнибудь на днях.
   Дюруа забыл, что ему пора уходить, — ему казалось, что он останется здесь навсегда, что он у себя дома.
   Но вдруг бесшумно отворилась дверь, и какой-то высокий господин вошел без доклада.
   Увидев незнакомого мужчину, он остановился. Г-жа Форестье на мгновение как будто смутилась, а затем, хотя легкая краска все еще приливала у нее от шеи к лицу, обычным своим голосом проговорила:
   — Входите же, дорогой друг, входите! Позвольте вам представить старого товарища Шарля, господина Дюруа, будущего журналиста. — И уже другим тоном: — Лучший и самый близкий наш друг — граф де Водрек.
   Мужчины раскланялись, посмотрели друг на друга в упор, и Дюруа сейчас же начал прощаться.
   Его не удерживали. Бормоча слова благодарности, он пожал г-же Форестье руку, еще раз поклонился гостю, хранившему равнодушный и чопорный вид светского человека, и вышел сконфуженный, точно сделал какой-то досадный промах.
   На улице ему почему-то стало грустно, тоскливо, не по себе. Он шел наугад, стараясь постичь, откуда взялась эта внезапная смутная тоска. Он не находил ей объяснения, но в памяти его все время вставало строгое лицо графа де Водрека, уже немолодого, седоволосого, с надменным и спокойным взглядом очень богатого, знающего себе цену господина.
   Наконец он понял, что именно появление этого незнакомца, нарушившего милую беседу с г-жой Форестье, с которой он уже чувствовал себя так просто, и породило в нем то ощущение холода и безнадежности, какое порой вызывает в нас чужое горе, кем-нибудь невзначай оброненное слово, любой пустяк.
   И еще показалось ему, что этот человек тоже почему-то был неприятно удивлен, встретив его у г-жи Форестье.
   До трех часов ему нечего было делать, а еще не пробило двенадцати. В кармане у него оставалось шесть с половиной франков, и он отправился завтракать к Дювалю. Затем побродил по бульварам и ровно в три часа поднялся по парадной лестнице в редакцию «Французской жизни».
   Рассыльные, скрестив руки, в ожидании поручений сидели на скамейке, а за конторкой, похожей на кафедру, разбирал только что полученную почту швейцар. Эта безупречная мизансцена должна была производить впечатление на посетителей. Служащие держали себя с достоинством, с шиком, как подобает держать себя в прихожей влиятельной газеты, каждый из них поражал входящего величественностью своей осанки и позы.
   — Можно видеть господина Вальтера? — спросил Дюруа.
   — У господина издателя совещание, — ответил швейцар. — Будьте любезны подождать.
   И указал на переполненную приемную.
   Тут были важные, сановитые господа, увешанные орденами, и бедно одетые люди в застегнутых доверху сюртуках, тщательно закрывавших сорочку и усеянных пятнами, которые своими очертаниями напоминали материки и моря на географических картах. Среди ожидающих находились три дамы. Одна из них, хорошенькая, улыбающаяся, нарядная, имела вид кокотки. В ее соседке, женщине с морщинистым трагическим лицом, одетой скромно, хотя и столь же нарядно, было что-то от бывшей актрисы, что-то искусственное, изжитое, пахнувшее прогорклой любовью, поддельной, линялою молодостью.
   Третья женщина, носившая траур, в позе неутешной вдовы сидела в углу. Дюруа решил, что она явилась просить пособия.
   Прием все еще не начинался, хотя прошло больше двадцати минут.
   Дюруа вдруг осенило, и он опять подошел к швейцару.
   — Господин Вальтер назначил мне прийти в три часа, — сказал он. — Посмотрите на всякий случай, нет ли тут моего друга Форестье.
   Его сейчас же провели по длинному коридору в большой зал, где четыре господина что-то писали, расположившись за широким зеленым столом.
   Форестье, стоя у камина, курил папиросу и играл в бильбоке. Играл он отлично и каждый раз насаживал громадный шар из желтого букса на маленький деревянный гвоздик.
   — Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять, — считал он.
   — Двадцать шесть, — сказал Дюруа.
   Форестье, не прерывая размеренных взмахов руки, взглянул на него.
   — А, это ты? Вчера я выбил пятьдесят семь подряд. После Сен-Потена я здесь самый сильный игрок. Ты видел патрона? Нет ничего уморительнее этой старой крысы Норбера, когда он играет в бильбоке. Он так разевает рот, словно хочет проглотить шар.
   Один из сотрудников обратился к нему:
   — Слушай, Форестье, я знаю, где продается великолепное бильбоке черного дерева. Говорят, оно принадлежало испанской королеве. Просят шестьдесят франков.
   Это недорого.
   — Где это? — спросил Форестье.
   Промахнувшись на тридцать седьмом ударе, он открыл шкаф, и в этом шкафу Дюруа увидел штук двадцать изумительных бильбоке, перенумерованных, расставленных в строгом порядке, словно диковинные безделушки в какой-нибудь коллекции. Форестье поставил свое бильбоке на место и еще раз спросил:
   — Где же обретается эта драгоценность?
   — У барышника, который продает билеты в Водевиль, — ответил журналист. — Могу тебе завтра принести, если хочешь.
   — Принеси. Если хорошее — я возьму; лишнее бильбоке никогда не помешает.
   Затем он обратился к Дюруа:
   — Пойдем со мной, я проведу тебя к патрону, а то проторчишь тут до семи вечера.
   В приемной все сидели на прежних местах. Увидев Форестье, молодая женщина и старая актриса поспешно встали и подошли к нему.
   Форестье по очереди отводил их к окну, и хотя все трое старались говорить тихо, Дюруа заметил, что он и той и другой говорил «ты».
   Наконец Форестье и Дюруа вошли в кабинет издателя, куда вела двойная обитая дверь.
   Под видом совещания Вальтер и кое-кто из тех господ в цилиндрах с плоскими полями, которых Дюруа видел накануне, уже целый час играли в экарте.
   Напряженное внимание, с каким издатель рассматривал свои карты, и вкрадчивость его движений составляли контраст с той ловкостью, гибкостью, грацией опытного игрока, с какою бил, сдавал, манипулировал легкими цветными листиками картона его партнер. Норбер де Варен писал статью, сидя в кресле, в котором обычно сидел издатель, а Жак Риваль растянулся во весь рост на диване и, зажмурив глаза, курил сигару.
   Спертый воздух кабинета был пропитан запахом кожаных кресел, въедливым запахом табачного дыма и типографской краски, — специфическим запахом редакции, хорошо знакомым каждому журналисту.
   На столе черного дерева с медными инкрустациями высилась чудовищная груда писем, визитных карточек, счетов, журналов, газет и всевозможных печатных изданий.
   Форестье молча пожал руку зрителям, которые, стоя за стульями партнеров, держали между собою пари, и принялся следить за игрой. Как только Вальтер выиграл партию, он обратился к нему:
   — Вот мой друг Дюруа.
   — Принесли статью? — бросив на молодого человека быстрый взгляд поверх очков, спросил издатель. — Это было бы весьма кстати именно сегодня, пока еще идут прения до запросу Мореля.
   Дюруа вынул из кармана вчетверо сложенные листки.
   — Вот, пожалуйста.
   Лицо патрона выразило удовольствие.
   — Отлично, отлично, — улыбаясь, сказал он. — Вы держите слово. Надо мне это просматривать, Форестье?
   — Не стоит, господин Вальтер, — поспешил ответить Форестье. — Мы с ним писали вместе, — надо было показать ему, как это делается. Получилась очень хорошая статья.
   — Ну и прекрасно, — равнодушно заметил издатель, разбирая карты, которые сдавал высокий худой господин, депутат левого центра.
   Однако Форестье не дал Вальтеру начать новую партию.
   — Вы обещали мне взять Дюруа на место Марамбо, — нагнувшись к самому его уху, шепнул он. — Разрешите принять его на тех же условиях?
   — Да, конечно.
   Игра возобновилась, и журналист, взяв своего приятеля под руку, повел его к выходу.
   Норбер де Варен не поднял головы: по-видимому, он не заметил или не узнал Дюруа. Жак Риваль, напротив, нарочито крепко пожал ему руку, с подчеркнутой благожелательностью прекрасного товарища, на которого можно положиться во всех случаях жизни.
   Когда Форестье и Дюруа снова появились в приемной, посетители впились в них глазами, и журналист, громко, чтобы его слышали все, сказал, обращаясь к самой молодой из женщин:
   — Издатель примет вас очень скоро. У него совещание с двумя членами бюджетной комиссии.
   И сейчас же проследовал дальше с таким независимым и озабоченным видом, как будто его ожидали дела государственной важности.
   Вернувшись в редакционный зал, Форестье тотчас же взялся за бильбоке и, прерывая свою речь счетом ударов, заговорил:
   — Так вот. Ты будешь приходить сюда ежедневно к трем часам, я буду посылать тебя за, информацией, и ты будешь ее добывать — иногда днем, иногда вечером, иногда утром. Раз! Прежде всего я дам тебе рекомендательное письмо к начальнику первого отдела полицейской префектуры, — два! — а он направит тебя к одному из своих подчиненных. С ним ты условишься о получении всех важных сведений, — три! — сведений официального и, само собой разумеется, полуофициального характера. Подробности можешь узнать у СенПотена, он в курсе дела, — четыре! — дождись его или поговори с ним завтра. Главное, научись вытягивать из людей, к которым я буду тебя посылать, все, что возможно, — пять! — и пролезать всюду, даже через закрытые двери, — шесть! За это ты будешь получать двести франков в месяц жалованья и по два су за строчку интересной хроники, которую ты сумеешь доставить, — семь! Кроме того, по заказу редакции ты будешь писать разные статейки — тоже по два су за строчку, — восемь!
   Затем он весь ушел в свою игру и медленно продолжал считать:
   — Девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать…
   На четырнадцатом журналист промахнулся.
   — Опять тринадцать, черт бы его побрал! — проворчал он. — Проклятое число! Вечно оно приносит мне несчастье. И умру-то я, наверно, тринадцатого.
   Один из сотрудников, кончив работу, вынул из шкафа свое бильбоке; ему было тридцать пять лет, но крошечный рост делал его похожим на ребенка. Потом вошли еще журналисты, и каждый из них взял по игрушке. Вскоре играло уже шестеро: они стояли рядом, спиной к стене, и одинаковым мерным движением подбрасывали шары, красные, желтые или черные — в зависимости от породы дерева. Как только игра перешла в состязание» два сотрудника, прервав работу, предложили свои услуги в качестве судей.
   Форестье выбил на одиннадцать очков больше других. Человечек, похожий на ребенка, проиграл; он позвонил рассыльному и, когда тот явился, сказал ему:
   — Девять кружек пива.
   В ожидании прохладительного все опять принялись за игру.
   Дюруа, выпив со своими новыми сослуживцами пива, спросил Форестье:
   — Что я должен делать?
   — Сегодня ты свободен, — ответил тот. — Если хочешь, можешь идти.
   — А наша… наша статья… пойдет сегодня вечером?
   — Да, корректуру я выправлю сам, не беспокойся. Приготовь к завтрашнему дню продолжение и приходи в три часа, как сегодня.
   Дюруа попрощался со всеми этими людьми за руку, хотя и не знал даже, как их зовут, а затем, ликующий и счастливый, спустился вниз по роскошной лестнице.

IV

   Жорж Дюруа плохо спал: ему не терпелось увидеть свою статью напечатанной. С рассветом он был уже на ногах и вышел из дому задолго до того, как газетчики начинают бегать от киоска к киоску.
   Он направился к вокзалу Сен-Лазар, так как знал наверняка, что «Французская жизнь» появляется там раньше, чем в его квартале. Но было еще очень рано, и, дойдя до вокзала, он стал расхаживать по тротуару.
   Он видел, как пришла, продавщица и открыла свою застекленную будку, затем появился человек с кипой сложенных вдвое газетных листов на голове. Дюруа бросился к нему, но это были «Фигаро», «Жиль Блаз», «Голуа», «Новости дня»и еще две-три газеты. «Французской жизни»у него не оказалось.
   Дюруа забеспокоился. Что, если «Воспоминания африканского стрелка» отложены на завтра? А вдруг в последнюю минуту статью не пропустил старик Вальтер?
   Возвращаясь обратно, Дюруа увидел, что газету уже продают, а он и не заметил, как ее принесли. Он подскочил к киоску, бросил три су и, развернув газету, просмотрел заголовки на первой странице. Ничего похожего! У него сильно забилось сердце. Он перевернул страницу и, глубоко взволнованный, прочел под одним из столбцов жирным шрифтом напечатанную подпись: «Жорж Дюруа». Поместили! Какое счастье!
   Он шел, ни о чем не думая, в шляпе набекрень, с газетой в руке, и его подмывало остановить первого встречного только для того, чтобы сказать ему! «Купите эту газету, купите эту газету! Здесь есть моя статья». Он готов был кричать во все горло, как кричат по вечерам на бульварах: «Читайте» Французскую жизнь «, читайте статью Жоржа Дюруа» Воспоминания африканского стрелка «. Ему вдруг захотелось самому прочитать свою статью, прочитать в общественном месте, в кафе, у всех на виду. И он стал искать такой ресторан, где были бы уже посетители. Ему пришлось долго бродить по городу. Наконец он нашел что-то вроде винного погребка, где было довольно много народу, сел за столик и потребовал рому, — он мог бы потребовать и абсенту, так как утратил всякое представление о времени.
   — Гарсон, дайте мне» Французскую жизнь «!» ее крикнул он.
   Подбежал гарсон в белом переднике:
   — У нас нет такой газеты, сударь, мы получаем «Призыв», «Век», «Светоч»и «Парижский листок».
   Дюруа был возмущен.
   — Ну и заведеньице же у вас! — сказал он со злостью. — В таком случае подите купите мне «Французскую жизнь».
   Гарсон сбегал за газетой. Чтобы привлечь внимание соседей и внушить им желание узнать, что в ней есть интересного, Дюруа, читая свою статью, время от времени восклицал:
   — Отлично! Отлично!
   Уходя, он оставил газету на столике. Хозяин, заметив это, окликнул его:
   — Сударь, сударь, вы забыли газету!
   — Пусть она останется у вас, я ее уже прочитал, — ответил Дюруа. — Между прочим, там есть одна очень любопытная статья.
   Он не сказал, какая именно, но, уходя, заметил, что один из посетителей взял с его столика «Французскую жизнь».
   «Чем бы мне теперь заняться?»— подумал Дюруа и решил пойти в свою канцелярию получить жалованье за месяц и заявить об уходе. Он затрепетал от восторга, представив себе, как вытянутся лица у начальника и сослуживцев. Особенно радовала его мысль ошарашить начальника.
   Он шел медленно; касса открывалась в десять, раньше половины десятого не имело смысла являться.
   Канцелярия занимала большую темную комнату, — зимой здесь целый день горел газ. Окна ее выходили на узкий двор и упирались в окна других канцелярий. В одной этой комнате помещалось восемь служащих, а в углу, за ширмой, сидел помощник начальника.
   Дюруа сперва получил свои сто восемнадцать франков двадцать пять сантимов, вложенные в желтый конверт, хранившийся в ящике у кассира, а затем с победоносным видом вошел в просторную канцелярию, в которой провел столько дней.
   Помощник начальника, господин Потель, крикнул ему из-за ширмы:
   — А, это вы, господин Дюруа? Начальник уже несколько раз о вас справлялся. Вы знаете, что он не разрешает болеть два дня подряд без удостоверения от врача.
   Дюруа для пущего эффекта остановился посреди комнаты.
   — Мне, собственно, на это наплевать! — заявил он во всеуслышание.
   Чиновники обмерли; из-за ширмы выглянула испуганная физиономия господина Потеля. В этой своей коробке он спасался от сквозняков; он страдал ревматизмом. А чтобы следить за подчиненными, он проделал в бумаге две дырочки.
   Было слышно, как пролетит муха.
   — Что вы сказали? — нерешительно спросил наконец помощник начальника.
   — Я сказал, что мне, собственно, наплевать. Я пришел только для того, чтобы заявить об уходе. Я поступил сотрудником в редакцию «Французской жизни» на пятьсот франков в месяц, не считая построчных. В сегодняшнем номере уже напечатана моя статья.
   Он хотел продлить удовольствие, но не удержался и выпалил все сразу.
   Эффект, впрочем, был полный. Все окаменели.
   — Я сейчас скажу об этом господину Пертюи, — добавил Дюруа, — а потом зайду попрощаться с вами.
   Не успел он войти к начальнику, как тот обрушился на него с криком:
   — А, изволили явиться? Вам известно, что я терпеть не могу…
   — Нечего горло-то драть, — прервал своего начальника подчиненный.
   Господин Пертюи, толстый, красный, как петуший гребень, поперхнулся от изумления.
   — Мне осточертела ваша лавочка, продолжал Дюруа — Сегодня я впервые выступил на поприще журналистики, мне дали прекрасное место. Честь имею кланяться.
   С этими словами он удалился. Он отомстил.
   Он вернулся в канцелярию, как обещал, и пожал руку бывшим своим сослуживцам, но они, боясь скомпрометировать себя, не сказали с ним и двух слов, — через отворенную дверь им слышен был его разговор с начальником.
   С жалованьем в кармане Дюруа вышел на улицу. Плотно и вкусно позавтракав в уже знакомом ему хорошем и недорогом ресторане, купив еще один номер «Французской жизни»и оставив его на столике, он обошел несколько магазинов и накупил всякой всячины; безделушки эти были ему совсем не нужны, но он испытывал особое удовольствие, приказывая доставить их к себе на квартиру и называя свое имя: «Жорж Дюруа». При этом он добавлял: «Сотрудник» Французской жизни «.
   Однако, указав улицу и номер дома, он не забывал предупредить:
   — Покупки оставьте у швейцара.
   Время у него еще оставалось, и, зайдя в моментальную литографию, где в присутствии клиента изготовлялись визитные карточки, он заказал себе сотню, велев обозначить под фамилией свое новое звание.
   Затем отправился в редакцию.
   Форестье встретил его высокомерно, как встречают подчиненных.
   — А, ты уже пришел? Отлично. У меня как раз есть для тебя несколько поручений. Подожди минут десять. Мне надо кончить свои дела.
   И он стал дописывать письмо.
   На другом конце большого стола сидел маленький человечек, бледный, рыхлый, одутловатый, с совершенно лысым, белым, лоснящимся черепом, и что-то писал, по причине крайней близорукости уткнув нос в бумагу.
   — Скажи, Сен-Потен, — спросил его Форестье, — в котором часу ты пойдешь брать интервью?
   — В четыре.
   — Возьми с собой Дюруа, вот этого молодого человека, что стоит перед тобой, и открой ему тайну своего ремесла.
   — Будет сделано.
   — Принес продолжение статьи об Алжире? — обратился к своему приятелю Форестье. — Начало имело большой успех.
   — Нет, — сконфуженно пробормотал Дюруа, — я думал засесть за нее после завтрака… но у меня было столько дел, что я никак не мог…
   Форестье недовольно пожал плечами.
   — Неаккуратностью ты можешь испортить себе карьеру. Старик Вальтер рассчитывал на твой материал. Я ему скажу, что он будет готов завтра. Если ты воображаешь, что можно ничего не делать и получать деньги, то ты ошибаешься.
   Помолчав, он прибавил:
   — Надо ковать железо, пока горячо, черт возьми!
   Сен-Потен встал.
   — Я готов, — сказал он.
   Форестье, прежде чем дать распоряжения, откинулся на спинку кресла и принял почти торжественную позу.
   — Так вот, — начал он, устремив взгляд на Дюруа — Два дня тому назад к нам в Париж прибыли китайский генерал Ли Чэн фу и раджа Тапосахиб Рамадерао Пали, — генерал остановился в» Континентале «, раджа — в отеле» Бристоль «. Вам следует взять у них интервью, он повернулся лицом к Сен-Потену:
   — Не забудь главных пунктов, на которые я тебе указывал. Спроси у генерала и у раджи, что они думают о происках Англии на Дальнем Востоке, о ее методах колонизации, об установленном ею образе правления, и питают ли они надежду на вмешательство Европы и, в частности, Франции.
   — Наших читателей крайне интересует отношение Индии и Китая к тем вопросам, которые так волнуют в настоящее время общественное мнение, — после некоторого молчания проговорил он, не обращаясь ни к кому в отдельности. — И, снова уставившись на Дюруа, добавил: — Понаблюдай за тем, как будет действовать СенПотен, — это великолепный репортер, он тебе в пять минут выпотрошит кого угодно.
   Затем он опять с важным видом взялся за перо, — он явно хотел поставить своего бывшего однополчанина и нынешнего сослуживца в известные рамки, указать ему надлежащее место.
   Как только они вышли за порог, Сен-Потен со смехом сказал Дюруа:
   — Вот кривляка! Ломается даже перед нами. Можно подумать, что он принимает нас за своих читателей.
   Они пошли по бульвару.
   — Выпьем чего-нибудь? — предложил репортер.
   — С удовольствием. Такая жара!
   Они зашли в кафе и спросили прохладительного. И тут Сен-Потен разговорился. Толкуя о редакционных делах и обо всем на свете, он выказывал поразительную осведомленность:
   — Патрон? Типичный еврей! А еврея, знаете, не переделаешь. Уж и народ!
   Сен-Потен привел несколько ярких примеров скупости Вальтера, столь характерной для сынов Израиля, грошовой экономии, мелкого торгашества, унизительного выклянчивания скидок, описал все его ростовщические ухватки.
   — И при всем том славный малый, который ни во что не верит и всех водит за нос. Его газета, официозная, католическая, либеральная, республиканская, орлеанистская, этот слоеный пирог, эта мелочная лавчонка нужна ему только как вспомогательное средство для биржевых операций и всякого рода иных предприятий. По этой части он не промах: зарабатывает миллионы на акционерных обществах, у которых ни гроша за душой…
   Сен-Потен болтал без умолку, величая Дюруа» дорогим другом «.
   — Между прочим, у этого сквалыги подчас срываются с языка чисто бальзаковские словечки. На днях был такой случай: я, старая песочница Норбер и новоявленный Дон Кихот — Риваль сидим, понимаете ли, у него в кабинете, и вдруг входит наш управляющий Монтлен с известным всему Парижу сафьяновым портфелем под мышкой. Вальтер воззрился на него и спрашивает:» Что нового? «, Монтлен простодушно отвечает:» Я только что уплатил долг за бумагу»— шестнадцать тысяч франков «. Патрон подскочил на месте от ужаса.» Что вы сказали?»—» Я уплатил господину Прива «. —» Вы с ума сошли!»—» Почему?»—» Почему… почему… почему…»Вальтер снял очки, протер стекла, улыбнулся той плутоватой улыбкой, которая раздвигает его толстые щеки, когда он собирается сказать что-нибудь ядовитое или остроумное, и насмешливым, не допускающим возражений тоном сказал:» Почему? Потому что на этом деле мы могли получить скидку в четыре, а то и в пять тысяч франков «. Монтлен удивился:» Да как же, господин Вальтер, ведь счета были в порядке, я их проверял, а вы принимали…»Тут патрон, на этот раз уже серьезно, заметил:» Нельзя быть таким простаком. Запомните, господин Монтлен, что сперва надо накапливать долги, а потом заключать полюбовные сделки «. — Вскинув голову, Сен-Потен с видом знатока добавил: — Ну что? Разве это не Бальзак?
   Дюруа хотя и не читал Бальзака, тем не менее уверенно подтвердил:
   — Да, черт возьми!
   Госпожу Вальтер репортер назвал жирной индюшкой, Норбера де Варена — старым неудачником, Риваля — бледной копией Фервака. Затем снова заговорил о Форестье.
   — Этому просто повезло с женитьбой — только и всего.
   — А что, в сущности, представляет собой его жена?
   — О, это бестия, тонкая штучка! — потирая руки, ответил Сен-Поте, — Любовница мышиного жеребчика Водрека, графа де Водрека, — это он дал ей приданое и выдал замуж…
   Дюруа вдруг ощутил озноб, какую-то нервную дрожь, ему хотелось выругать этого болтуна, закатить ему пощечину. Но он лишь остановил его вопросом:
   — Сен-Потен-это ваша настоящая фамилия?
   — Нет, меня зовут Тома, — с наивным видом ответил тот. — Сен-Потеном¹ меня окрестили в редакции.
   — Сейчас, наверно, уже много времени, — заплатив за напитки, сказал Дюруа, — а ведь нам еще предстоит посетить двух важных особ.
   Сен-Потен расхохотался.
   — Сразу видно, что вы человек неискушенный! Значит, вы полагаете, что я в самом деле пойду спрашивать у индуса и китайца, что они думают об Англии? Да я лучше их знаю, что они должны думать, чтобы угодить читателям» Французской жизни «. Я проинтервьюировал на своем веку пятьсот таких китайцев, персов, индусов, чилийцев, японцев. По-моему, все они говорят одно и то же. Следовательно, я должен взять свою статью о последнем из наших гостей и переписать ее слово в слово. Придется только изменить заголовок, имя, титул, возраст, состав свиты. Вот тут надо держать ухо востро, не то» Фигаро»и «Голуа» живо уличат во вранье. Но у швейцаров «Бристоля»и «Континенталя»я в пять минут получу об этом самые точные сведения. Мы пройдем туда пешком и дорогой выкурим по сигаре. А с редакции стребуем пять франков разъездных. Вот, дорогой мой, как поступают люди практичные.