де Мопассан Ги. Милый друг

   Было еще только начало месяца, а жалованье Дюруа давно забрал вперед и жил займами, прося в долг у кого попало, но в этот день он случайно оказался при деньгах и обрадовался возможности что-нибудь на нее истратить.
   — Конечно, дорогая, куда хочешь, — ответил он.
   Около семи они вышли на внешние бульвары. Повиснув у него на руке, она шептала ему на ухо:
   — Если б ты знал, как я люблю ходить с тобой под руку, как приятно чувствовать, что ты рядом со мной!
   — Хочешь, пойдем к Латюилю? — предложил он.
   — Нет, там слишком шикарно, — возразила она. — Я бы предпочла что-нибудь повеселей и попроще, какойнибудь ресторанчик, куда ходят служащие и работницы. Я обожаю кабачки! Ах, если б мы могли поехать за город!
   В этом квартале Дюруа не мог указать ничего подходящего, и они долго бродили по бульварам, пока им не попался на глаза винный погребок с отдельным залом для обедающих. Клотильда увидела в окно двух простоволосых девчонок, сидевших с двумя военными.
   В глубине длинной и узкой комнаты обедали три извозчика, и еще какой-то подозрительный тип, развалившись на стуле и засунув руки за пояс брюк, посасывал трубку. Его куртка представляла собой коллекцию пятен. Горлышко бутылки, кусок хлеба, что-то завернутое в газету и обрывок бечевки торчали из его оттопыренных чревоподобных карманов. Волосы у него были густые, курчавые, взъерошенные, серые от грязи. На полу, под столом, валялась фуражка.
   Появление элегантно одетой дамы произвело сенсацию. Парочки перестали шушукаться, извозчики прекратили спор, подозрительный тип, вынув изо рта трубку, сплюнул на пол и слегка повернул голову.
   — Здесь очень мило! — в прошептала Клотильда, — Я уверена, что мы останемся довольны. В следующий раз я оденусь работницей.
   Без всякого стеснения и без малейшего чувства брезгливости она села за деревянный, лоснившийся от жира, залитый пивом столик, кое-как вытертый подбежавшим гарсоном. Дюруа, слегка шокированный и смущенный, искал, где бы повесить цилиндр. Так и не найдя вешалки, он положил шляпу на стул.
   Подали рагу из барашка, жиго и салат.
   — Я обожаю такие блюда, — говорила Клотильда. — У меня низменные вкусы. Здесь мне больше нравится, чем в Английском кафе.
   Потом прибавила:
   — Если хочешь доставить мне полное удовольствие, своди меня в кабачок с танцевальным залом. Я знаю поблизости один очень забавный, называется он «Белая королева».
   — Кто тебя водил туда? — с удивлением спросил Дюруа.
   Взглянув на нее, он заметил, что она покраснела, что ее смутил этот неожиданный вопрос, видимо напомнивший ей нечто слишком интимное. После некоторого колебания, обычно столь краткого у женщин, что о нем можно только догадываться, она ответила:
   — Один из моих друзей…
   Затем, помолчав, добавила:
   — Он умер.
   И, полная непритворной печали, опустила глаза.
   И тут Дюруа впервые подумал о том, что ему ничего не известно о ее прошлом. Конечно, у нее уже были любовники, но какие, из какого круга? Смутная ревность, пожалуй даже неприязнь, шевельнулась в нем, — неприязнь ко всему, чего он не знал, что не принадлежало ему в ее сердце и в ее жизни. Он с раздражением смотрел на нее, пытаясь разгадать тайну, скрытую в ее прелестной неподвижной головке, быть может, именно в это мгновение с грустью думавшей о другом, о других. Как хотелось ему заглянуть в ее воспоминания, порыться в них, все вызнать, все выведать!..
   «Ну как, пойдем в» Белую королеву «? — снова спросила она. — Это будет для меня настоящий праздник.
   « Э, что мне за дело до ее прошлого! Глупо из-за такой чепухи портить себе настроение!»— подумал он и ответил с улыбкой:
   — Конечно, пойдем, дорогая.
   Выйдя на улицу, она зашептала с тем таинственным видом, с каким обыкновенно сообщают что-нибудь по секрету:
   — До сих пор я не решалась тебя об этом просить. Но ты не можешь себе представить, до чего я люблю эти холостяцкие походы в такие места, где женщинам показываться неудобно. Во время карнавала я оденусь школьником. Я очень забавная в этом костюме.
   Когда они вошли в танцевальный зал, она, испуганная, но довольная, прижалась к нему, не отводя восхищенного взора от сутенеров и публичных женщин. Время от времени она, словно ища защиты на случай опасности, указывала Дюруа на величественную и неподвижную фигуру полицейского:» Какая у него внушительная осанка!»Через четверть часа ей все это надоело, и Дюруа проводил ее домой.
   После этого они предприняли еще ряд походов в те злачные места, где веселится простонародье. И Дюруа убедился, что жизнь бродячей богемы представляет для его любовницы особую привлекательность.
   Клотильда приходила на свидание в полотняном платье, в чепчике водевильной субретки. Ее костюм отличался изящной, изысканной простотой, и в то же время она не отказывалась от браслетов, колец, бриллиантовых серег и на его настойчивые просьбы снять их приводила один и тот же довод:
   — Пустяки! Все подумают, что это рейнские камешки.
   Находя этот маскарад исключительно удачным (хотя на самом деле она пряталась не лучше, чем страус), Клотильда посещала притоны, о которых шла самая дурная слава.
   Она просила Дюруа переодеться рабочим, но он не пожелал расстаться со своим костюмом, костюмом завсегдатая дорогих ресторанов, — он даже отказался сменить цилиндр на мягкую фетровую шляпу.
   — Скажут, что я горничная из хорошего дома, за которой приударяет светский молодой человек, — не в силах сломить его упорство, утешала она себя.
   Эта комедия доставляла ей истинное наслаждение.
   Они заходили в дешевые кабачки и садились в глубине прокуренной конуры на колченогие стулья, за ветхий деревянный стол. В комнате плавало облако едкого дыма, пропитанное запахом жареной рыбы, не выветрившимся после обеда. Мужчины в блузах галдели, попивая из стаканчиков. Гарсон, с удивлением разглядывая странную пару, ставил перед ними две рюмки с вишневой наливкой.
   Испуганная, трепещущая и счастливая, она пила маленькими глотками красный сок, глядя вокруг себя горящим и беспокойным взором. Каждая проглоченная вишня вызывала у нее такое чувство, как будто она совершила преступление, каждая капля обжигающего и пряного напитка, вливаясь в гортань, вызывала у нее острое, упоительное ощущение чего-то постыдного и недозволенного.
   Потом она говорила вполголоса:
   — Пойдем отсюда.
   И они уходили. Опустив голову, она шла, как уходят со сцены актрисы, мелкими быстрыми шажками, пробираясь между пьяными, облокотившимися на столы, и они провожали ее враждебными и настороженными взглядами. Переступив порог, она облегченно вздыхала, точно ей удалось избежать грозной опасности.
   Иной раз, вся дрожа, она обращалась к своему спутнику:
   — Что бы ты сделал, если б меня оскорбили где-нибудь в таком месте?
   И он отвечал ей с заносчивым видом:
   — Ого, я сумел бы тебя защитить!
   В восторге от его ответа, она сжимала ему руку, быть может, втайне желая, чтобы ее оскорбили и защитили, желая, чтобы ее возлюбленный подрался из-за нее хотя бы даже с такими мужчинами.
   Однако эти прогулки, повторявшиеся два-три раза в неделю, наскучили Дюруа; к тому же теперь ему стоило огромных усилий добывать каждый раз пол-луидора на извозчика и напитки.
   Жилось ему трудно, неизмеримо труднее, чем в ту пору, когда он служил в управлении железной дороги, ибо, сделавшись журналистом, первые месяцы он тратил много, без счета, в надежде вот-вот заработать крупную сумму, и в конце концов исчерпал все ресурсы и отрезал себе все пути к добыванию денег.
   Самое простое средство — занять в кассет — давно уже было ему недоступно, так как жалованье он забрал вперед за четыре месяца да еще взял шестьсот франков в счет построчного гонорара. Форестье он задолжал сто франков, Жаку Ривалю, у которого кошелек был открыт для всех, триста, а кроме того, он весь был опутан мелкими позорными долгами от пяти до двадцати франков.
   Сен-Потен, к которому он обратился за советом, где бы перехватить еще сто франков, при всей своей изобретательности ничего не мог придумать. И в душе у Дюруа поднимался бунт против этой нищеты, от которой он страдал теперь сильнее, чем прежде, так как потребностей у него стало больше. Глухая злоба, злоба на весь мир, росла в нем. Он раздражался поминутно, из-за всякого пустяка, по самому ничтожному поводу.
   Нередко он задавал себе вопрос: почему в среднем у него уходит около тысячи франков в месяц, а ведь он не позволяет себе никакой роскоши и ничего не тратит на прихоти? Однако простой подсчет показывал следующее: завтрак в фешенебельном ресторане стоит восемь франков, обед — двенадцать, — вот уже луидор; к этому надо прибавить франков десять карманных денег, обладающих способностью утекать, как вода между пальцев, — итого тридцать франков. Тридцать франков в день — это девятьсот франков в месяц. А сюда еще не входят одежда, обувь, белье, стирка и прочее.
   И вот четырнадцатого декабря он остался без единого су в кармане, а занять ему, сколько он ни ломал себе голову, было негде.
   Как это часто случалось с ним в былые времена, он вынужден был отказаться от завтрака и, взбешенный и озабоченный, провел весь день в редакции.
   Около четырех часов он получил от своей любовницы» голубой листочек «:» Хочешь пообедать вместе? Потом куда-нибудь закатимся «.
   Он сейчас же ответил:» Обедать невозможно «. Затем, решив, что глупо отказываться от приятных мгновений, которые он может с ней провести, прибавил:» В девять часов буду ждать тебя в нашей квартире «.
   Чтобы избежать расхода на телеграмму, он отправил записку с одним из рассыльных и стал думать о том, где достать денег на обед.
   Пробило семь, а он еще ничего не надумал. От голода у него засосало под ложечкой. Внезапно им овладела решимость отчаяния. Дождавшись, когда все его сослуживцы ушли, он позвонил. Явился швейцар патрона, остававшийся сторожить помещение.
   Дюруа нервно рылся в карманах.
   — Послушайте, Фукар, — развязно заговорил он, — я забыл дома кошелек, а мне пора ехать обедать в Люксембургский сад. Дайте мне взаймы пятьдесят су на извозчика.
   Швейцар, вынув из жилетного кармана три франка, спросил:
   — Больше не требуется, господин Дюруа?
   — Нет, нет, достаточно. Большое спасибо.
   Схватив серебряные монеты, Дюруа бегом спустился по лестнице. Пообедал он в той самой харчевне, где ему не раз случалось утолять голод в черные дни.
   В девять часов он уже грел ноги у камина в маленькой гостиной и поджидал любовницу.
   Она вошла, веселая, оживленная, раскрасневшаяся от мороза.
   — Не хочешь ли сперва пройтись, — предложила она, — с тем, чтобы к одиннадцати вернуться домой? Погода дивная.
   — Зачем? Ведь и здесь хорошо, — проворчал он.
   — Если б ты видел, какая луна! — не снимая шляпы, продолжала Клотильда. — Гулять в такой вечер одно наслаждение.
   — Очень может быть, но я совсем не расположен гулять.
   Он злобно сверкнул глазами. Клотильда была удивлена и обижена.
   — Что с тобой? — спросила она. — Что значит этот тон? Мне хочется пройтись, — не понимаю, чего ты злишься.
   Дюруа вскочил.
   — Я не злюсь! — запальчиво кликнул он. — Просто мне это надоело. Вот и все!
   Госпожа де Марель принадлежала к числу тех, кого упрямство раздражает, а грубость выводит из себя.
   — Я не привыкла, чтоб со мной говорили таким тоном, — бросив на него презрительный взгляд, с холодным бешенством сказала она. — Я пойду одна. Прощай!
   Смекнув, что дело принимает серьезный оборот, Дюруа бросился к ней и стал целовать ей руки.
   — Прости, дорогая, прости, — бормотал он, — сегодня я такой нервный, такой раздражительный. Ты знаешь, у меня столько всяких огорчений, неприятностей по службе…
   — Это меня не касается, — несколько смягчившись, но не успокоившись, возразила она. — Я вовсе не желаю, чтобы вы срывали на мне злобу.
   Он обнял ее и подвел к дивану.
   — Послушай, крошка, я не хотел тебя обидеть. Я сказал не подумав.
   Насильно усадив ее, он опустился перед ней на колени.
   — Ты простила меня? Скажи, что простила.
   — Хорошо, но больше чтоб этого не было, — холодно ответила она и поднялась с дивана. — А теперь пойдем гулять.
   Не вставая с колен, он обнимал ее ноги и бормотал:
   — Останемся, прошу тебя. Умоляю. Уступи мне на этот раз. Мне так хочется провести этот вечер с тобой вдвоем, здесь, у камина. Скажи» да «, умоляю тебя, скажи» да «.
   — Нет, — твердо, отчетливо проговорила она. — Я хочу гулять, я не намерена потворствовать твоим капризам.
   — Я тебя умоляю, — настаивал он, — у меня есть причина, очень серьезная причина…
   — Нет, — повторила она. — Не хочешь, — дело твое, я пойду одна. Прощай.
   Высвободившись резким движением, она направилась к выходу. Он поднялся и обхватил ее руками.
   — Послушай, Кло, моя маленькая Кло, послушай, уступи мне…
   Она отрицательно качала головой, молча уклонялась от его поцелуев и пыталась вырваться из его объятий.
   — Кло, моя маленькая Кло, у меня есть причина.
   Она остановилась и посмотрела ему в лицо.
   — Ты лжешь… Какая причина?
   Он покраснел, — он не знал, что сказать.
   — Я вижу, что ты лжешь… Мерзавец! — с возмущением бросила Клотильда.
   Она рванулась и со слезами на глазах выскользнула у него из рук.
   Измученный, готовый сознаться во всем, лишь бы избежать разрыва, он снова удержал ее за плечи и с отчаянием в голосе произнес:
   — У меня нет ни единого су… Вот!
   Она обернулась и посмотрела ему в глаза, стараясь прочитать в них истину.
   — Что такое?
   Он покраснел до корней волос.
   — У меня нет ни единого су. Понимаешь? Ни франка, ни полфранка, мне нечем было бы заплатить за рюмку ликера, если б мы зашли, в кафе. Ты заставляешь меня сознаваться в таких позорных вещах. Не могу же я пойти с тобой, сесть за столик, спросить чего-нибудь, а потом как ни в чем не бывало объявить тебе, что у меня нет денег…
   Она продолжала смотреть на него в упор:
   — Так, значит… это правда?
   Дюруа в одну секунду вывернул карманы брюк, жилета, пиджака.
   — Ну что… теперь ты довольна? — процедил он сквозь зубы.
   Она раскрыла объятия и в приливе нежности бросилась к нему на шею:
   — О, мой бедный мальчик!.. Мой бедный мальчик… Если б я знала! Как же это с тобой случилось?
   Она усадила его, села к нему на колени и, обвив ему шею руками, поминутно целуя в усы, в губы, в глаза, заставила рассказать о своем несчастье.
   Он сочинил трогательную историю. Ему надо было выручить из беды отца. Он отдал ему все свои сбережения и задолжал кругом.
   — Придется голодать, по крайней мере, полгода, ибо все мои ресурсы истощились, — заявил он. — Ну ничего, в жизни всякое бывает. В конце концов, из-за денег не стоит расстраиваться.
   — Хочешь, я дам тебе взаймы? — шепнула она ему на ухо.
   — Ты очень добра, моя крошка, — с достоинством ответил он, — но не будем больше об этом говорить, прошу тебя. Это меня оскорбляет.
   Она умолкла.
   — Ты не можешь себе представить, как я тебя люблю! — мгновение спустя, сжимая его в объятиях, прошептала она.
   Это был один из лучших вечеров их любви.
   Собираясь уходить, она сказала с улыбкой:
   — Для человека в твоем положении нет ничего приятнее, как обнаружить у себя в кармане деньги, какуюнибудь монету, которая провалилась за подкладку. Правда?
   — Я думаю! — искренне вырвалось у него.
   Она решила пойти домой пешком под тем предлогом, что на улице изумительно хорошо. И всю дорогу любовалась луной.
   Стояла холодная ясная ночь, — такие ночи бывают в начале зимы. Люди и лошади неслись, подгоняемые легким морозцем. Каблуки звонко стучали по тротуару.
   — Хочешь, встретимся послезавтра? — спросила она при прощании.
   — Ну да, конечно.
   — В тот же час?
   — В тот же час.
   — До свиданья, мой дорогой.
   И они нежно поцеловались.
   Он быстрым шагом пошел домой, думая о том, как выйти из положения, что предпринять завтра. Но, отворяя дверь в свою комнату и отыскивая в жилетном кармане спички, он, к крайнему своему изумлению, нащупал пальцами монету.
   Он зажег огонь, схватил монету и начал рассматривать ее. Это был двадцатифранковый золотой!
   Ему казалось, что он сошел с ума.
   Он вертел монету и так и сяк, стараясь понять, каким чудом она очутилась у него. Не могла же она упасть к нему с неба!
   Наконец он догадался, и его охватило бешенство. Как раз сегодня его любовница толковала о том, что монета иной раз проваливается за подкладку и что в трудную минуту ее обычно находят. Значит, она подала ему милостыню Какой позор!
   Он выругался.
   — Хорошо! Я ей послезавтра устрою прием! Она у меня проведет веселенькие четверть часа!
   Обозленный и оскорбленный, он лег спать.
   Проснулся он поздно Голод мучил его. Он попытался снова заснуть, с тем чтобы встать не раньше двух. Потом сказал себе:
   — Это не выход, я должен во что бы то ни стало раздобыть денег.
   В надежде, что на улице ему скорей что-нибудь придет в голову, Дюруа вышел из дому.
   Он так ничего и не надумал, а когда проходил мимо ресторанов, то у него текли слюнки. В полдень он наконец решился:» Ладно, возьму сколько-нибудь из этих двадцати франков. Завтра я их отдам Клотильде «.
   Дюруа истратил в пивной два с половиной франка. Придя в редакцию, он вернул три франка швейцару.
   — Возьмите, Фукар, — это те деньги, которые я у вас брал вчера на извозчика.
   Работал он до семи. Затем отправился обедать и истратил еще три франка Вечером две кружки пива увеличили дневной расход до девяти франков тридцати сантимов.
   За одни сутки немыслимо было восстановить кредит или найти какие-нибудь новые средства к существованию, а потому на другой день ему пришлось истратить еще шесть с половиной франков из тех двадцати, которые он собирался вечером отдать, так что, когда он пришел на свидание, в кармане у него было четыре франка двадцать сантимов.
   Он был зол, как сто чертей, и дал себе слово объясниться со своей любовницей начистоту Он намеревался сказать ей следующее:» Ты знаешь, я нашел те двадцать франков, которые ты сунула мне в карман Я не могу отдать их тебе сегодня, потому что положение мое не изменилось и потому что мне некогда было заниматься денежными делами Но в следующий раз я непременно верну тебе долг «.
   Войдя, она бросила на него нежный, робкий, заискивающий взгляд Как-то он ее примет? Чтобы отдалить объяснение, она долго целовала его.
   А он в это время думал:» Я еще успею поговорить с ней об этом. Надо только найти повод «.
   Повода он так и не нашел и ничего не сказал ей: он все не решался начать этот щекотливый разговор.
   Она уже не заговаривала о прогулке и была с ним обворожительна.
   Расстались они около полуночи, назначив свидание только в среду на следующей неделе, так как ей предстояло несколько званых обедов подряд.
   На другой день Жорж Дюруа позавтракал в ресторане и, расплачиваясь, полез в карман за оставшимися четырьмя монетами, но вместо четырех вынул пять, из которых одна была золотая.
   В первую секунду он подумал, что накануне ему дали ее по ошибке вместе со сдачей, но затем понял все, и у него заколотилось сердце, — до того унизительна была эта назойливая милостыня.
   Как он жалел теперь, что ничего не сказал ей! Поговори он с ней в резком тоне, этого бы не случилось.
   В течение четырех дней он делал попытки, столь же частые, сколь и безуспешные, раздобыть пять луидоров и в конце концов проел второй луидор Клотильды.
   При первой же встрече он пригрозил ей:» Послушай, брось ты эти фокусы, а то я рассержусь не на шутку «, — но она ухитрилась сунуть ему в карман брюк еще двадцать франков.
   Обнаружив их, Дюруа пробормотал:» Дьявольщина»— но у него не было ни сантима, и он переложил их в жилетный карман, чтобы иметь под рукой.
   «Я верну ей все сразу, — успокаивал он свою совесть. — Разумеется, я беру их у нее взаймы».
   Кассир внял наконец его отчаянным мольбам и согласился выдавать ему по пять франков в день. Этого хватало только на еду, но о возврате долга, выросшего до шестидесяти франков, нечего было и думать.
   Между тем Клотильде вновь припала охота к ночным скитаниям по всем парижским трущобам, и теперь он уже не сердился, когда после этих рискованных похождений Находил золотой то в кармане, то в ботинке, а то даже в футляре от часов.
   Раз он в настоящее время не в состоянии исполнять ее прихоти, то что же тут такого, если она, вместо того чтобы отказаться от них, платит сама?
   Впрочем, он вел счет ее деньгам, намереваясь когданибудь вернуть их сполна.
   Однажды вечером она ему сказала:
   — Представь, я ни разу не была в Фоли-Бержер. Пойдем?
   Дюруа замялся: его пугала встреча с Рашелью. Но он тут же подумал: «Ничего! В конце концов, она мне не жена. Увидит меня, поймет, в чем дело, и не заговорит. Тем более что мы будем в ложе».
   Была еще одна причина, заставившая его согласиться: ему представлялся удобный случай предложить г-же де Марель ложу в театр, ничего за нее не платя. Это явилось бы своего рода ответной любезностью.
   Дюруа оставил Клотильду в карете, а сам отправился за контрамаркой — ему не хотелось, чтобы она знала, что он ничего не заплатил за вход, — потом вернулся к ней, и они прошли мимо поклонившихся им контролеров.
   В проходе было полно С большим трудом пробирались они в толпе мужчин и кокоток Наконец их заперли в клетке между бушующей галеркой и безмолвным партером.
   Госпожа де Марель не смотрела на сцену, — ее занимали исключительно девицы, которые прогуливались позади ложи. И она беспрестанно оборачивалась и разглядывала их, испытывая желание прикоснуться к ним, ощупать их корсажи, их щеки, их волосы, чтобы понять, из чего сделаны эти странные существа.
   Неожиданно она обратилась к Дюруа:
   — Вон та полная брюнетка все время смотрит на нас. Я даже подумала, что она хочет заговорить Ты обратил внимание?
   — Нет, это тебе так кажется, — возразил он.
   Но он давно уже заметил ее. Это была Рашель, — она все ходила мимо их ложи, и глаза у нее горели зловещим огнем, а с языка готовы были сорваться бранные слова.
   Дюруа только что столкнулся с ней, когда протискивался сквозь толпу; она тихо сказала ему: «Здравствуй», — а ее хитро прищуренный глаз говорил: «Понимаю». Но, боясь любовницы, он не ответил на это заигрывание и с высоко поднятой головой и надменно сжатыми губами холодно прошел мимо. Подстрекаемая смутною ревностью, девица пошла за ним, задела его плечом и сказала уже громче:
   — Здравствуй, Жорж.
   Он опять промолчал. Тогда она, решив во что бы то ни стало заставить его узнать себя и поклониться, в ожидании благоприятного момента начала расхаживать позади ложи.
   Заметив, что г-жа де Марель смотрит на нее, она подошла к Дюруа и дотронулась до его плеча.
   — Здравствуй. Как поживаешь?
   Он даже не обернулся.
   — Ты что, успел оглохнуть с четверга?
   Он ничего ей не ответил, — своим презрительным видом он ясно давал понять, что считает ниже своего достоинства вступать с этой тварью в какие бы то ни было разговоры.
   Рашель злобно захохотала.
   — Да ты еще и онемел вдобавок? — не унималась она. — Уж не эта ли дамочка откусила тебе язык?
   Он сделал нетерпеливый жест.
   — Как вы смеете со мной заговаривать? — в бешенстве крикнул он. — Уходите, не то я велю задержать вас.
   — А, ты вот как! — сверкнув глазами и задыхаясь от ярости, заорала она. — Ах, подлец! Спишь со мной — так изволь, по крайней мере, кланяться. Что ты нынче с другой — значит, можно и не узнавать меня? Кивни ты мне только, когда я проходила мимо, и я оставила бы тебя в покое. Но ты вздумал задирать нос! Нет, шалишь! Я тебе удружу! Ах, вот как! Ты даже не поздоровался со мной при встрече…
   Она вопила бы еще долго, но г-жа де Марель, отворив дверь ложи, пустилась бежать, расталкивая толпу, и заметалась в поисках выхода.
   Дюруа бросился за ней вдогонку.
   Рашель, видя, что они спасаются бегством, торжествующе крикнула:
   — Держите ее! Держите! Она украла у меня любовника!
   В публике послышался смех. Двое мужчин, потехи ради, схватили беглянку за плечи, тащили ее куда-то, пытались поцеловать. Но Дюруа догнал ее, вырвал у них из рук и вывел на улицу.
   Она вскочила в пустой экипаж, стоявший у подъезда. Он прыгнул вслед за ней и на вопрос извозчика: «Куда ехать, господин?»— ответил: «Куда хотите».
   Карета медленно сдвинулась с места, подскакивая на камнях мостовой. Клотильда закрыла лицо руками, — с ней случилось что-то вроде нервного припадка: ей не хватало воздуха, и она задыхалась. Дюруа не знал, что делать, что говорить. Наконец, услыхав, что она плачет, забормотал:
   — Послушай, Кло, моя маленькая Кло, позволь мне объяснить тебе! Я не виноват… Я встречался с этой женщиной очень давно… когда я только что…
   Клотильда резким движением отняла от лица руки; злоба, дикая злоба влюбленной и обманутой женщины охватила ее, и, вновь обретя дар речи, она заговорила быстро, отрывисто, с трудом переводя дыхание:
   — Ах, негодяй… негодяй… Какая низость!.. Могла ли я думать… Какой позор!.. Боже, какой позор!..
   Гнев ее рос по мере того, как прояснялось сознание, по мере того как все новые и новые поводы для упреков приходили ей в голову.
   — Ты платил ей моими деньгами, да? И я давала ему денег… для этой девки… Ах, негодяй!..
   В течение нескольких секунд она как будто искала более сильного выражения, искала и не могла найти, и внезапно, с таким видом, точно собиралась плюнуть, бросила ему в лицо: