Страница:
довольствуясь ими, - тот беден и несчастен. Вот почему, благородный герцог,
хотя я заранее считаю себя недостойной малейшей из ваших милостей, я дерзаю,
однако, просить вас перенести вашу любовь на ту, которая вам подходит по
своему положению; позвольте мне отдыхать, опершись на мои грабли, и вилами
зарабатывать себе на пропитание.
- Подумай о том, прелестная Маргарита, - сказал он, - что не во власти
человека направлять свою любовь туда, куда он хочет, потому что любовь - это
дело некоего могущественного бога. Нет птиц над Понтийскими болотами; нет
истинной любви в душе непостоянной. Я никогда не вырву воспоминания о тебе
из моего сердца, потому что оно, как камень Абистон, огонь которого никогда
не уменьшается {См. Плиний, Естественная история, X, 41.}... Так не
отказывайся, милая девушка, так упорно от скромного дара, который ты должна
была бы любезно принять.
- Благородный господин, - сказала она, - подумайте о том, что ваш
опрометчивый брак может возбудить гнев высокопоставленных лиц, что
королевское недовольство им может породить непредвиденные опасности. Брак
вашего королевского высочества со мной, недостойной его, быть может, вернул
бы вам свободу и подверг бы мою жизнь опасности; подумайте, как мало времени
тогда вы уделили бы моей любви, а я - моему вельможному супругу.
Герцог отвечал, что ей нечего бояться какой-либо опасности в случае,
если бы она согласилась на брак.
- Молния, - сказал он, - отвращается колокольным звоном; гнев льва
успокаивается перед жертвой, которая не оказывает сопротивления; насколько
же легче гнев брата поддается братским мольбам! Король Генрих получил от
меня много милостей, и ни одну из них он до сих пор еще не признал. Кто же
не знает того, что корона, венчающая его голову, по праву принадлежит мне? Я
согласен, чтобы он пользовался всем, чем угодно, только бы он признал мое
самопожертвование. Если бы он отказался признать это, я стал бы подобен тем
людям, которые, отведав плодов лотуса, забывают страну, где они родились.
Никогда больше небо Англии не простиралось бы над моей головою, я стал бы
жить с тобой в какой-нибудь отдаленной стране, с большим удовольствием деля
пополам с тобой одно яйцо, чем пользуясь для себя одного лучшими плодами
этой земли.
Молодая девушка, которая, впрочем, давно уже подвергалась этим
ухаживаниям, наконец, согласилась. Герцог ушел, когда она протянула ему свое
сердце вместе с своей рукой. Он обещал Маргарите сообщить из Кардифа, что он
решит предпринять; потом, простившись с Грэем, он вернулся к своим
стражникам и отправился вместе ними в Кардиф.
Сэр Вильям Феррис явился к Грэю спустя день или два после того, делая
визит, по своей обычной привычке, но вы, конечно, понимаете, не столько
из-за желания побыть в обществе Грэя, сколько из-за любви к его служанке
Маргарите. Хотя он был женат, и жена его была красива, он повел упорную
осаду против невинности молодой девушки. Он пытался ее обольстить, расточая
множество пышных фраз, и соблазнить богатыми подарками. Когда она увидала,
что, несмотря на ее постоянные отказы, она никак не может от него
отделаться, она как-то раз наудачу сделала ему возражение, которое повергло
его в такую иллюзию, что он потом никогда больше ее не беспокоил.
Итак, сэр Вильям Феррис горячо настаивал на том, чтобы она согласилась
исполнить его желание. Когда однажды после многих приступов с его стороны
она еще раз нанесла ему поражение, он пожелал узнать причину, по которой она
не соглашалась его любить.
- Если бы ты только подумала, - говорил он, - о достоинствах того, кто
ищет твоего расположения! Какие удовольствия он может тебе обеспечить своим
богатством, какое уважение со стороны - своей поддержкой! Стоит ли смущаться
всякими глупыми пустяками? Если я буду твоим другом, кто осмелится быть
твоим врагом? Где найдется такой человек, который решился бы злословить о
тебе по какому бы поводу то ни было! Подумай же хорошенько, моя милая, и не
отказывайся от моего великодушного предложения.
- Правда, сэр Вильям, - сказала она, - имеется много причин на то,
чтобы мне отказать вам в вашей просьбе, но одна из них такая основательная,
что она никогда не, позволит мне полюбить вас.
- Я прошу тебя, девушка, - сказал он, - назови мне ее, и я уничтожу ее,
какова бы она ни была.
- Простите, господин, - сказала она, - но если бы я сказала, что я
думаю, это, может быть, обидело бы вас, а мне не принесло бы никакой пользы,
потому что; дело идет о физическом недостатке, который не могут исцелить
никакие средства.
Сэр Вильям был ошеломлен.
- Прекрасная Маргарита, - сказал он, - если у меня больше уже нет
никаких надежд, то умоляю тебя, скажи мне по крайней мере, что это за
недостаток. Шея у меня не свернута, ноги не кривые, ступни не искалечены,
руки не в болячках, глаза не гноятся. Что же вызывает в тебе отвращение ко
мне? Я никого еще не встречал, кто считал бы мою внешность неприемлемой.
- Я сожалею, - сказала она, - что я была так невежлива и упомянула вам
об этом. Простите меня, мой добрый сэр Вильям, за мою самонадеянность; я
хотела бы, как аист, не иметь языка. В таком случае я никогда не причинила
бы вам беспокойства.
- Нет, милая Маргарита, - сказал он, - объясни, в чем дело; я ценю
простоту твоего сердца. Говори, моя добрая Маргарита.
- Мой добрый сэр Вильям, довольно об этом, - сказала она, - Я знаю, что
вы мне не поверите, когда я вам скажу, в чем дело; вы этого никак не можете
исправить, и, однако, я так легкомысленна, что не будь этого недостатка, я,
наверное, уже дала бы вам согласие на то, что вы желаете от меня получить.
Но ввиду того, что вы так настаиваете на том, чтобы узнать, в чем тут дело,
я вам это скажу. Причиной всего, господин, является ваш громадный, противный
нос, который свисает такими отвратительными складками на ваши губы, что у
меня никогда бы нехватило мужества вас поцеловать.
- Что такое? Мой нос? - сказал он. - Мой нос такой огромный, и я
никогда об этом не знал? Я был убежден, что мой нос так же хорошо сложен,
как большинство других носов. Но, правда, мы все обыкновенно относимся к
самим себе слишком благосклонно и гораздо лучше, чем мы должны были бы
относиться. Ну, посмотрим, какой у меня нос! Клянусь всем святым, это
совершенно верно. Я вижу это сам. Боже мой, как же я мог быть таким слепцом!
С этого времени дворянин впал в такое состояние иллюзии, что никто не
мог его разубедить в том, что у него такой огромный нос. Всякому, кто
пытался разуверить его в этом, будь то его супруга или кто угодно другой, он
отвечал, что они ему льстят и говорят неправду. Дело доходило до того, что
он готов был бить всех тех, кто хвалил его нос или просто упоминал о нем без
порицания. Он клятвенно утверждал при всех, будь то дворяне или простые
люди, что они издеваются над ним. Он был готов вызвать их на дуэль. Он до
такой степени стал стыдиться самого себя, что после этого случая он не хотел
больше выходить из дому. Таким образом Маргарита освободилась от его
общества.
Один умный и важный дворянин, видя, как сэр Вильям все более и более
поддавался своей иллюзии, посоветовал однажды его жене не возражать ему, но
пригласить какого-нибудь ученого опытного врача, который сумел бы его
вылечить. Сэр Вильям сам создал себе эту химеру, и он никогда не послушается
посторонних советов; необходимо, чтобы его же собственное воображение
разрушило ее, и вот в чем нужно искусно помочь ему.
Супруга посоветовалась с одним очень знаменитым врачом, который обещал
удалить эту безумную мысль из головы сэра Вильяма. Был назначен день и час
для приема врача, и, предупрежденный заблаговременно, Вильям по своему
собственному желанию вышел навстречу к врачу. Какая-то горожанка увидала
сэра Вильяма и пристально посмотрела на его нос, так как до нее уже дошел
слух об его носе. Кавалер заметил этот, так внимательно направленный на него
взгляд и раздраженно сказал:
- Ну, хозяйка, идите своей дорогой.
Женщина, которая была достаточно несдержанна на язык, резко отвечала:
- Ей-богу, я не могу.
- Что такое, стерва? Почему ты не можешь?
- Потому что, - сказала она, - ваш нос мне мешает.
Тогда кавалер, взбешенный и обескураженный, вернулся к себе домой.
Когда врач прибыл, он приказал наполнить некоторый пузырь бараньей
кровью и поместил его в свой широкий рукав. В нижний конец пузыря он вставил
обрезок лебяжьего пера, через который кровь могла течь так близко от его
руки, что если держать кавалера за кончик его носа, то никто бы не мог
заметить, откуда идет кровь. Когда все было приготовлено, он сказал
кавалеру, что его болезнь происходит от грязной и испорченной крови, которой
наполнены жилы его носа.
- Чтобы исцелить этот недуг, нужно открыть одну из жил вашего носа, -
сказал он, - и извлечь оттуда все негодное, тогда ваш нос приобретет свой
естественны размер и не будет вам больше мешать, клянусь в том своей жизнью!
- Но, господин доктор, - сказал кавалер, - действительно мой нос так уж
велик, как вы говорите?
- Если вы позволите мне сказать при полном моем к вам уважении, -
сказал доктор, - всю истину без лести я никогда не видывал более
безобразного и отвратительного носа.
- Вот видите, моя женушка, - сказал кавалер. - Вы все время мне
говорили, что у меня нос такой же красивый, такой же изящный, такой же
привлекательный как нивесть у кого.
- Увы, мой господин, - сказала она, - я это говорила вам для того,
чтобы вы не огорчались: мне-то во всяком случае не следовало быть
недовольной вашим носом, как бы ни был он отвратителен.
- Мы сейчас же это излечим, - сказал врач. - Не сомневайтесь в том.
С этими словами он очень ловко уколол кавалера в нос, но отнюдь не в
жилу, которая могла бы дать кровотечение. В то же время он открыл отверстие
обрезка пера, и кровь в изобилии полилась в таз. Когда пузырь весь вытек, а
таз наполнился почти до краев, врач сделал вид, что он закрывает жилу, и,
показывая сэру Вильяму громадное количество черной крови в тазу, он спросил
его, как чувствует себя его нос.
Кавалер посмотрел на эту кровь с величайшим изумлением и сказал, что
никто в мире, он в том убежден, не имел во всем своем теле столько гнилой
крови, сколько оказалось в его носу. В то же время он начал трогать и
ощупывать свой нос, говоря, что, по его мнению, он значительно уменьшился.
Ему тут же принесли зеркало, чтобы он в него посмотрелся.
- О, да, - сказал он, - хвала всевышнему! Мой нос стал вполне
приличным. Я чувствую, что он на половину потерял в своем весе. Только бы и
дальше так было.
- Я вам обещаю, - сказал врач, - что он не будет вас больше беспокоить.
Кавалер был в полном восторге, а доктор получил щедрое вознаграждение.
Как Томас из Рэдинга был убит в кольбрукской гостинице, хозяин которой и
его жена до того убили еще много других своих посетителей, и как их
злодеяние было, наконец, раскрыто.
Томасу из Рэдинга часто приходилось бывать в Лондоне как по своим
собственным делам, так и по делам короля, который часто давал ему различные
поручения. Хозяин кольбрукской гостиницы и его жена до того убили уже с
целью грабежа многих из своих гостей. Так как Томас сдавал на хранение
каждый раз большую сумму денег, то они решили, что он будет следующей жирной
свиньей, назначенной для убоя.
Когда они сговаривались относительно убийства какого-нибудь
путешественника, то у мужа с женой была такая манера разговаривать:
- Жена, имеется сейчас, если ты хочешь, прекрасная, жирная свинья для
убоя.
На это она отвечала:
- Посади ее в свиной хлев до завтра.
Они обменивались такими словами, когда к ним являлся одинокий
путешественник и они видели, что при нем имеется значительная сумма денег.
Тогда этого человека помещали в комнату, которая находилась как раз над
кухней; это была прекрасная комната, меблированная лучше всех остальных. Там
стояла лучшая из всех кроватей, хотя маленькая и низкая, с очень интересной
резьбой, и вообще очень красивая на вид. Ножки ее были крепко прибиты к
паркету, так что она никак не могла упасть, а постельные принадлежности,
находившиеся на ней, были пришиты прямо к ее краям. Кроме того, та часть
комнаты, где находилась кровать, была устроена таким образом, что, если
вынуть из потолка кухни в соответственном месте два железных болта, то можно
было поднимать и опускать постель на некотором подобии трапа или движущейся
на шарнирах площадки. В кухне, как раз под тем местом, куда опускалась
кровать, находился громадный котел, в котором хозяева гостиницы варили
ячмень для изготовления пива. Путешественников, предназначенных для
убийства, помещали именно в эту комнату, и самой поздней ночью, когда они
спали крепким сном, злодеи вынимали стальные болты, и человек падал со своей
кровати в кипящий котел вместе со всеми покрывалами, которые были на нем.
Ошпаренный кипятком и захлебываясь в нем, он не мог даже крикнуть или
произнести хотя бы одно слово. У хозяев была в кухне всегда наготове
маленькая лестница, по которой они пробирались, в указанную комнату. Они
забирали одежду своей жертвы, деньги, находившиеся в дорожной корзине или в
чемодане, поднимали опустившуюся площадку, которая была прикреплена к
паркету на шарнирах, и устраивали все так, как это было раньше. Потом они
вынимали тело из котла и бросали его в реку, что была там поблизости, и
таким образом они избегали опасности раскрытия преступления.
Если утром какой-нибудь другой путешественник, разговаривавший накануне
с несчастным погибшим, желал, например, увидать его, чтобы отправиться в
путь вместе с ним, так как им было по дороге, хозяин отвечал, что тот выехал
на лошади еще до зари и что он сам провожал его. Хозяин гостиницы в таком
случае выводил из конюшни лошадь жертвы и помещал ее в сарае за милю или две
от дома, ключи же от этого сарая он всегда тщательно хранил при себе.
Когда нужно было доставить сена 0 этот сарай, он относил его туда сам.
Перед тем как отделаться от лошади, он изменял ее приметы. Если у лошади был
длинный хвост, хозяин его обрезал, или он укорачивал уши, или остригал
гриву, или выкалывал глаз и делал таким образом лошадь неузнаваемой.
Томас из Рэдинга, предназначенный, как я уже сказал, к участи "жирной
свиньи", был помещен в злосчастную комнату, но спасся на этот раз от котла
благодаря тому, что в тот же вечер туда заехал Грэй из Глостера.
В следующий раз Томас был помещен в ту же самую комнату, но прежде чем
он заснул или даже просто согрелся, кто-то прошел через город, крича мрачным
голосом, что Лондон горит и что пожар уничтожил дом Томаса Бэкета в
Уэстчипе, равно как и много других на той же самой улице, и что с огнем пока
еще не совладали.
Когда Томас из Рэдинга услыхал эти известия, он очень опечалился, так
как он получил как раз в этот день от Бэкета большую сумму денег и оставил у
него много своих бумаг, причем некоторые из них принадлежали королю. Не
желая ничего слушать, он заявил, что он немедленно вернется в Лондон, чтобы
посмотреть, что с ним стало. Затем он собрался и уехал. Эта помеха опечалила
его хозяина.
- Но, - сказал он, - он расплатится со мной в следующий раз.
Богу было угодно, однако, чтобы на следующий раз злодеи опять потерпели
неудачу из-за ужасного спора, который возник между двумя путешественниками
во время игры в кости, так что злодеи сами позвали Томаса, который благодаря
своему громадному авторитету один мог водворить спокойствие; а то иначе бы
из-за этой ссоры хозяева могли понести большой ущерб.
В другой еще раз, когда Томас ночевал в той же самой комнате, он так
плохо себя чувствовал, что попросил кого-нибудь побыть с ним ночью, так что
еще и на этот раз хозяева гостиницы не могли осуществить своего зловещего
плана. Но никто не может избегнуть злой участи, раз она ему предназначена,
так как в следующий раз, несмотря на то, что при выезде из Лондона его
лошадь, споткнувшись, сломала себе ногу, Томас, однако, нанял другую, спеша
таким образом навстречу своей собственной смерти. Ничто не помешало ему
добраться до Кольбрука в этот вечер, но сон до такой степени одолевал его,
что он едва мог держаться в седле, и, когда он приблизился к городу, у него
началось кровотечение из носу {Кровотечение из носу во времена Шекспира
считалось верным признаком угрожающей катастрофы.}.
Наконец, он прибыл в гостиницу и был в таком подавленном состоянии, что
не мог даже ничего есть. Хозяин и его жена, видя его таким печальным,
пытались его развеселить, говоря:
- Боже мой, господин Коль, что такое с вами сегодня вечером? Мы никогда
не видали вас таким печальным! Не угодно ли вам кварту горячего вина?
- С удовольствием выпью, - сказал он. - Если бы, к счастью, Том Дув был
здесь, он меня, наверное, бы развлек; музыка была бы уже непременно. Мне
очень жалко бедняка, что у него дела идут так плохо, но к чему тут слова?
Все могли бы сказать то же самое. Нет-нет, тут не слова нужны, чтобы помочь
человеку в подобном случае. Ему нужен другой род помощи. Так вот, у меня
единственная наследница, моя дочь. Половина всего того, что у меня есть,
принадлежит ей. Другая половина предназначена для моей жены. Почему же бы
мне не сделать доброго дела еще для кого-нибудь другого? Право, мое
состояние слишком огромно, чтобы принадлежать только двоим, а чего стоит
наша религия без милосердия? По отношению к кому лучше всего проявить
милосердие, как не к гражданам, впавшим в нищету? Мой добрый хозяин,
принесите мне перо, чернил и бумаги, я хочу немедленно написать несчастному
Тому Дуву. Я хочу дать ему что-нибудь. Благодеяния, которые совершаешь
своими собственными руками, всегда доходят по назначению. Бог знает, сколько
времени мне остается жить.
На что его хозяйка отвечала лицемерно:
- Поверьте мне, господин Коль, что по всем человеческим соображениям
вам предстоят еще долгие годы жизни.
- Однако, бог знает, почему, - сказал он, - я чувствую такую тяжесть на
сердце, как никогда еще в жизни.
Когда чернила, бумага и перо были принесены, он стал писать следующее.
"Во имя господа, аминь. Я отдаю свою душу богу, свое тело - земле и
завещаю свое состояние в равных частях жене моей Элеоноре и Изабелле, моей
дочери. Я даю Томасу Дуву из Экзитера сто фунтов стерлингов, нет, это мало,
я даю Томасу Дуву двести фунтов серебром, которые должны быть ему выплачены
моей женой и моей дочерью по его требованию".
- Ну, что вы на это скажете, хозяин? - сказал он. - Разве это плохо?
Прочтите.
Хозяин, прочитав, сказал:
- Что вы сделали, господин Коль! Вы говорили, что вы хотите написать
письмо, но, мне кажется, что это завещание. Зачем это? Слава богу, вы
проживете еще много лет.
- Это верно, - сказал Коль, - если господу богу будет угодно, но эта
бумага не может сократить моей жизни. Ну, неужели, действительно, я написал
завещание? Клянусь вам, я хотел только написать письмо, но то, что вышло у
меня из-под пера, это бог внушил мне. Посмотрите еще раз, хозяин, сказано ли
там, что Дув получит двести фунтов, когда он их потребует.
- О, да! - сказал хозяин.
- Тогда все правильно, - сказал Коль, - я оставлю так, как оно есть: я
не хочу больше ничего туда прибавлять.
Он сложил бумагу, запечатал ее, сказал своему хозяину, чтобы он отослал
ее в Экзитер, и хозяин обещал; но Коль не удовлетворился этим. Несколько
времени спустя он приказал разыскать кого-нибудь, кто бы отнес письмо.
Потом, печально усевшись на старое место, он вдруг принялся плакать, и,
когда у него спросили о причине, он так ответил:
- Я совершенно не знаю причину моих опасений, но мне приходит на ум,
что, когда моя дочь увидала, как я отправляюсь в это последнее путешествие в
Лондон, она опечалилась и шумно умоляла меня остаться. Я насилу отделался от
этой маленькой плутовки; она повисла на мне и, когда мать силой увела ее от
меня, она громко закричала: "О, мой отец, мой отец, я больше тебя не увижу!"
- Увы, душечка, - сказала хозяйка, - это была только детская нежность,
она, разумеется, вас очень любит. Но, боже мой, почему вам печалиться? Нужно
убедить себя в том, что все это только ребячество.
- Да, правда, - сказал Коль и стал покачивать головой.
Тогда они спросили у него, не хочет ли он отправиться спать.
- Нет, - сказал он, - я чувствую себя очень тяжело, но у меня вовсе нет
желания ложиться спать.
Вслед за тем в залу вошли городские музыканты и, зная, что господин
Коль был там, взялись за свои инструменты и стали играть.
- Эта музыка очень кстати, - сказал он. Но когда он прослушал несколько
минут: - Мне кажется, я слышу колокола церкви св. Марии Озерийской, но бас
заглушает остальное; в моих ушах это звучит, как похоронный звон поутру.
Ради бога, скажите им, чтоб они прекратили свою музыку. Дайте им на чай вот
это.
Когда музыканты удалились, хозяин гостиницы спросил, не хочет ли он
отправиться спать.
- Потому что, - сказал он, - уже почти одиннадцать часов.
В ответ на это Коль, пристально смотря на своего хозяина и на хозяйку,
весь задрожал, пятясь, и сказал:
- Отчего вы так побледнели? Почему у вас все руки в крови?
- Вот мои руки, - сказал хозяин, - но смотрите: на них нет ни грязи, ни
крови. У вас в глазах помутилось, или это обман расстроенного воображения.
- Увы, хозяин, - сказал он, - вы видите, как я плохо соображаю; никогда
я не чувствовал в голове такой пустоты. Ну, выпьем еще глоток, я сейчас
отправляюсь спать и вас больше не задерживаю.
Он разделся, хозяйка поспешно нагрела платок и обернула им его голову.
- Боже мой, - сказал он, - я не болен, слава богу, но я никогда в жизни
не чувствовал себя так странно.
Вслед за тем начала жалобно кричать сова, и тут же ночной ворон сел,
каркая, вблизи окна.
- Боже, - воскликнул он, - какие зловещие звуки издают эти хищные
птицы!
С этими словами он лег на свою кровать, с которой ему уже не суждено
было больше, подняться.
Его хозяева, которые очень хорошо заметили его душевное волнение, стали
разговаривать между собой по поводу этого. Муж сказал, что он не знает, как
и быть.
- По-моему, - сказал он, - следовало бы оставить это дело, мне не
хотелось бы причинять ему зла.
- Так ты, - сказала она, - на попятный! Ты стольких уже убил и на этот
раз ты боишься? - Потом, показывая кучу золота, которую Коль оставил на
хранение до утра, она сказала: - Разве у тебя не сжимается сердце при одной
мысли потерять столько денег? Чорт с ним, с этим старым скаредом, он уже
достаточно пожил! У него слишком много; у нас еще недостаточно. Ну, делай
дело, и все это будет нашим.
Ее дурной совет взял верх. Через дверь комнаты они услыхали, что Коль
храпит.
- Все обстоит благополучно, - сказали они.
И вот они спускаются в кухню. Слуги уже легли спать. Они отодвинули
железные болты, кровать бултыхнулась, и человек упал в кипящий котел.
Когда он умер, они вдвоем бросили его труп в реку, уничтожили его
одежду и все привели в порядок. Но когда хозяин гостиницы пришел в конюшню,
чтобы вывести оттуда лошадь Коля, дверь была открыта: лошадь отвязалась и с
обрывком недоуздка на шее, с соломой, привязанной под живот, в том виде, как
конюха обрядили ее на ночь, она вышла задом из конюшни на большое поле,
рядом с домом, и там перескочила через изгородь. Так как это был молодой
жеребец, он пробрался за ограду, где паслась кобыла, с которой он поднял
такую кутерьму, что, в конце концов, они оба выскочили на большую дорогу.
Кто-то из горожан увидал их и привел к владельцу кобылы.
В это время в гостиницу явились музыканты и в благодарность за подарок,
полученный ими от Коля накануне, хотели дать ему утреннюю серенаду.
- Он сел на лошадь, - сказал им хозяин, - и уехал еще до зари.
В гостинице ночевал также один путещественник, который хотел бы
проехать вместе с господином Колем до Рэдинга. Хозяин на его вопрос о Коле
ответил, что он сам посадил его на лошадь и тот давно уже уехал. Вскоре
прибыл владелец кобылы, который повсюду спрашивал, не сбежала ли у кого
лошадь, и все отвечали, что нет.
Наконец, он прибыл к гостинице "Журавля", где останавливался Коль, и,
подозвав конюшенных мальчиков, спросил их, не пропала ли у них лошадь, и они
ответили, что нет.
- Ну, так, - сказал он, - я вижу, что моя кобыла кой на что годится: я
отправляю ее одну на луг, а она возвращается вдвоем...
Так прошли этот день и следующая ночь.
Но день спустя жена Коля, удивляязь, что ее супруг нее еще не
возвращается, послала верхового ему навстречу.
- И если ты, - сказала она, - не встретишь его до Кольбрука, спроси о
нем в гостинице "Журавля", а если и там ты его не найдешь, поезжай в Лондон,
потому что он или болен, или с ним случилось какое-нибудь несчастие.
Человек сделал, как ему было приказано, и, когда он спросил о Коле в
"Журавле", ему ответили, что он в такой-то день выехал к себе. Тогда,
недоумевая, что бы могло случиться с его господином, он навел справки в
городе, и кто-то сказал ему про лошадь, которая была найдена ночью на
дороге, и никто не знал, откуда она явилась. Он пошел посмотреть лошадь,
признал ее и вернулся в "Журавль". Хозяин гостиницы, видя это, испугался и
на следующую ночь скрылся. Человек отправился к судье и попросил его
содействия; вскоре после этого пришло известие, что Джарман, хозяин
"Журавля", исчез. Тогда все заговорили, что, конечно, это он и убил Коля.
Музыканты рассказывали про то, как ответил им Джарман, когда они пришли для
того, чтобы исполнить утреннюю серенаду в честь Коля. Жена была арестована,
допрошена и во всем призналась. Вскоре был арестован, в виндзорском лесу и
хотя я заранее считаю себя недостойной малейшей из ваших милостей, я дерзаю,
однако, просить вас перенести вашу любовь на ту, которая вам подходит по
своему положению; позвольте мне отдыхать, опершись на мои грабли, и вилами
зарабатывать себе на пропитание.
- Подумай о том, прелестная Маргарита, - сказал он, - что не во власти
человека направлять свою любовь туда, куда он хочет, потому что любовь - это
дело некоего могущественного бога. Нет птиц над Понтийскими болотами; нет
истинной любви в душе непостоянной. Я никогда не вырву воспоминания о тебе
из моего сердца, потому что оно, как камень Абистон, огонь которого никогда
не уменьшается {См. Плиний, Естественная история, X, 41.}... Так не
отказывайся, милая девушка, так упорно от скромного дара, который ты должна
была бы любезно принять.
- Благородный господин, - сказала она, - подумайте о том, что ваш
опрометчивый брак может возбудить гнев высокопоставленных лиц, что
королевское недовольство им может породить непредвиденные опасности. Брак
вашего королевского высочества со мной, недостойной его, быть может, вернул
бы вам свободу и подверг бы мою жизнь опасности; подумайте, как мало времени
тогда вы уделили бы моей любви, а я - моему вельможному супругу.
Герцог отвечал, что ей нечего бояться какой-либо опасности в случае,
если бы она согласилась на брак.
- Молния, - сказал он, - отвращается колокольным звоном; гнев льва
успокаивается перед жертвой, которая не оказывает сопротивления; насколько
же легче гнев брата поддается братским мольбам! Король Генрих получил от
меня много милостей, и ни одну из них он до сих пор еще не признал. Кто же
не знает того, что корона, венчающая его голову, по праву принадлежит мне? Я
согласен, чтобы он пользовался всем, чем угодно, только бы он признал мое
самопожертвование. Если бы он отказался признать это, я стал бы подобен тем
людям, которые, отведав плодов лотуса, забывают страну, где они родились.
Никогда больше небо Англии не простиралось бы над моей головою, я стал бы
жить с тобой в какой-нибудь отдаленной стране, с большим удовольствием деля
пополам с тобой одно яйцо, чем пользуясь для себя одного лучшими плодами
этой земли.
Молодая девушка, которая, впрочем, давно уже подвергалась этим
ухаживаниям, наконец, согласилась. Герцог ушел, когда она протянула ему свое
сердце вместе с своей рукой. Он обещал Маргарите сообщить из Кардифа, что он
решит предпринять; потом, простившись с Грэем, он вернулся к своим
стражникам и отправился вместе ними в Кардиф.
Сэр Вильям Феррис явился к Грэю спустя день или два после того, делая
визит, по своей обычной привычке, но вы, конечно, понимаете, не столько
из-за желания побыть в обществе Грэя, сколько из-за любви к его служанке
Маргарите. Хотя он был женат, и жена его была красива, он повел упорную
осаду против невинности молодой девушки. Он пытался ее обольстить, расточая
множество пышных фраз, и соблазнить богатыми подарками. Когда она увидала,
что, несмотря на ее постоянные отказы, она никак не может от него
отделаться, она как-то раз наудачу сделала ему возражение, которое повергло
его в такую иллюзию, что он потом никогда больше ее не беспокоил.
Итак, сэр Вильям Феррис горячо настаивал на том, чтобы она согласилась
исполнить его желание. Когда однажды после многих приступов с его стороны
она еще раз нанесла ему поражение, он пожелал узнать причину, по которой она
не соглашалась его любить.
- Если бы ты только подумала, - говорил он, - о достоинствах того, кто
ищет твоего расположения! Какие удовольствия он может тебе обеспечить своим
богатством, какое уважение со стороны - своей поддержкой! Стоит ли смущаться
всякими глупыми пустяками? Если я буду твоим другом, кто осмелится быть
твоим врагом? Где найдется такой человек, который решился бы злословить о
тебе по какому бы поводу то ни было! Подумай же хорошенько, моя милая, и не
отказывайся от моего великодушного предложения.
- Правда, сэр Вильям, - сказала она, - имеется много причин на то,
чтобы мне отказать вам в вашей просьбе, но одна из них такая основательная,
что она никогда не, позволит мне полюбить вас.
- Я прошу тебя, девушка, - сказал он, - назови мне ее, и я уничтожу ее,
какова бы она ни была.
- Простите, господин, - сказала она, - но если бы я сказала, что я
думаю, это, может быть, обидело бы вас, а мне не принесло бы никакой пользы,
потому что; дело идет о физическом недостатке, который не могут исцелить
никакие средства.
Сэр Вильям был ошеломлен.
- Прекрасная Маргарита, - сказал он, - если у меня больше уже нет
никаких надежд, то умоляю тебя, скажи мне по крайней мере, что это за
недостаток. Шея у меня не свернута, ноги не кривые, ступни не искалечены,
руки не в болячках, глаза не гноятся. Что же вызывает в тебе отвращение ко
мне? Я никого еще не встречал, кто считал бы мою внешность неприемлемой.
- Я сожалею, - сказала она, - что я была так невежлива и упомянула вам
об этом. Простите меня, мой добрый сэр Вильям, за мою самонадеянность; я
хотела бы, как аист, не иметь языка. В таком случае я никогда не причинила
бы вам беспокойства.
- Нет, милая Маргарита, - сказал он, - объясни, в чем дело; я ценю
простоту твоего сердца. Говори, моя добрая Маргарита.
- Мой добрый сэр Вильям, довольно об этом, - сказала она, - Я знаю, что
вы мне не поверите, когда я вам скажу, в чем дело; вы этого никак не можете
исправить, и, однако, я так легкомысленна, что не будь этого недостатка, я,
наверное, уже дала бы вам согласие на то, что вы желаете от меня получить.
Но ввиду того, что вы так настаиваете на том, чтобы узнать, в чем тут дело,
я вам это скажу. Причиной всего, господин, является ваш громадный, противный
нос, который свисает такими отвратительными складками на ваши губы, что у
меня никогда бы нехватило мужества вас поцеловать.
- Что такое? Мой нос? - сказал он. - Мой нос такой огромный, и я
никогда об этом не знал? Я был убежден, что мой нос так же хорошо сложен,
как большинство других носов. Но, правда, мы все обыкновенно относимся к
самим себе слишком благосклонно и гораздо лучше, чем мы должны были бы
относиться. Ну, посмотрим, какой у меня нос! Клянусь всем святым, это
совершенно верно. Я вижу это сам. Боже мой, как же я мог быть таким слепцом!
С этого времени дворянин впал в такое состояние иллюзии, что никто не
мог его разубедить в том, что у него такой огромный нос. Всякому, кто
пытался разуверить его в этом, будь то его супруга или кто угодно другой, он
отвечал, что они ему льстят и говорят неправду. Дело доходило до того, что
он готов был бить всех тех, кто хвалил его нос или просто упоминал о нем без
порицания. Он клятвенно утверждал при всех, будь то дворяне или простые
люди, что они издеваются над ним. Он был готов вызвать их на дуэль. Он до
такой степени стал стыдиться самого себя, что после этого случая он не хотел
больше выходить из дому. Таким образом Маргарита освободилась от его
общества.
Один умный и важный дворянин, видя, как сэр Вильям все более и более
поддавался своей иллюзии, посоветовал однажды его жене не возражать ему, но
пригласить какого-нибудь ученого опытного врача, который сумел бы его
вылечить. Сэр Вильям сам создал себе эту химеру, и он никогда не послушается
посторонних советов; необходимо, чтобы его же собственное воображение
разрушило ее, и вот в чем нужно искусно помочь ему.
Супруга посоветовалась с одним очень знаменитым врачом, который обещал
удалить эту безумную мысль из головы сэра Вильяма. Был назначен день и час
для приема врача, и, предупрежденный заблаговременно, Вильям по своему
собственному желанию вышел навстречу к врачу. Какая-то горожанка увидала
сэра Вильяма и пристально посмотрела на его нос, так как до нее уже дошел
слух об его носе. Кавалер заметил этот, так внимательно направленный на него
взгляд и раздраженно сказал:
- Ну, хозяйка, идите своей дорогой.
Женщина, которая была достаточно несдержанна на язык, резко отвечала:
- Ей-богу, я не могу.
- Что такое, стерва? Почему ты не можешь?
- Потому что, - сказала она, - ваш нос мне мешает.
Тогда кавалер, взбешенный и обескураженный, вернулся к себе домой.
Когда врач прибыл, он приказал наполнить некоторый пузырь бараньей
кровью и поместил его в свой широкий рукав. В нижний конец пузыря он вставил
обрезок лебяжьего пера, через который кровь могла течь так близко от его
руки, что если держать кавалера за кончик его носа, то никто бы не мог
заметить, откуда идет кровь. Когда все было приготовлено, он сказал
кавалеру, что его болезнь происходит от грязной и испорченной крови, которой
наполнены жилы его носа.
- Чтобы исцелить этот недуг, нужно открыть одну из жил вашего носа, -
сказал он, - и извлечь оттуда все негодное, тогда ваш нос приобретет свой
естественны размер и не будет вам больше мешать, клянусь в том своей жизнью!
- Но, господин доктор, - сказал кавалер, - действительно мой нос так уж
велик, как вы говорите?
- Если вы позволите мне сказать при полном моем к вам уважении, -
сказал доктор, - всю истину без лести я никогда не видывал более
безобразного и отвратительного носа.
- Вот видите, моя женушка, - сказал кавалер. - Вы все время мне
говорили, что у меня нос такой же красивый, такой же изящный, такой же
привлекательный как нивесть у кого.
- Увы, мой господин, - сказала она, - я это говорила вам для того,
чтобы вы не огорчались: мне-то во всяком случае не следовало быть
недовольной вашим носом, как бы ни был он отвратителен.
- Мы сейчас же это излечим, - сказал врач. - Не сомневайтесь в том.
С этими словами он очень ловко уколол кавалера в нос, но отнюдь не в
жилу, которая могла бы дать кровотечение. В то же время он открыл отверстие
обрезка пера, и кровь в изобилии полилась в таз. Когда пузырь весь вытек, а
таз наполнился почти до краев, врач сделал вид, что он закрывает жилу, и,
показывая сэру Вильяму громадное количество черной крови в тазу, он спросил
его, как чувствует себя его нос.
Кавалер посмотрел на эту кровь с величайшим изумлением и сказал, что
никто в мире, он в том убежден, не имел во всем своем теле столько гнилой
крови, сколько оказалось в его носу. В то же время он начал трогать и
ощупывать свой нос, говоря, что, по его мнению, он значительно уменьшился.
Ему тут же принесли зеркало, чтобы он в него посмотрелся.
- О, да, - сказал он, - хвала всевышнему! Мой нос стал вполне
приличным. Я чувствую, что он на половину потерял в своем весе. Только бы и
дальше так было.
- Я вам обещаю, - сказал врач, - что он не будет вас больше беспокоить.
Кавалер был в полном восторге, а доктор получил щедрое вознаграждение.
Как Томас из Рэдинга был убит в кольбрукской гостинице, хозяин которой и
его жена до того убили еще много других своих посетителей, и как их
злодеяние было, наконец, раскрыто.
Томасу из Рэдинга часто приходилось бывать в Лондоне как по своим
собственным делам, так и по делам короля, который часто давал ему различные
поручения. Хозяин кольбрукской гостиницы и его жена до того убили уже с
целью грабежа многих из своих гостей. Так как Томас сдавал на хранение
каждый раз большую сумму денег, то они решили, что он будет следующей жирной
свиньей, назначенной для убоя.
Когда они сговаривались относительно убийства какого-нибудь
путешественника, то у мужа с женой была такая манера разговаривать:
- Жена, имеется сейчас, если ты хочешь, прекрасная, жирная свинья для
убоя.
На это она отвечала:
- Посади ее в свиной хлев до завтра.
Они обменивались такими словами, когда к ним являлся одинокий
путешественник и они видели, что при нем имеется значительная сумма денег.
Тогда этого человека помещали в комнату, которая находилась как раз над
кухней; это была прекрасная комната, меблированная лучше всех остальных. Там
стояла лучшая из всех кроватей, хотя маленькая и низкая, с очень интересной
резьбой, и вообще очень красивая на вид. Ножки ее были крепко прибиты к
паркету, так что она никак не могла упасть, а постельные принадлежности,
находившиеся на ней, были пришиты прямо к ее краям. Кроме того, та часть
комнаты, где находилась кровать, была устроена таким образом, что, если
вынуть из потолка кухни в соответственном месте два железных болта, то можно
было поднимать и опускать постель на некотором подобии трапа или движущейся
на шарнирах площадки. В кухне, как раз под тем местом, куда опускалась
кровать, находился громадный котел, в котором хозяева гостиницы варили
ячмень для изготовления пива. Путешественников, предназначенных для
убийства, помещали именно в эту комнату, и самой поздней ночью, когда они
спали крепким сном, злодеи вынимали стальные болты, и человек падал со своей
кровати в кипящий котел вместе со всеми покрывалами, которые были на нем.
Ошпаренный кипятком и захлебываясь в нем, он не мог даже крикнуть или
произнести хотя бы одно слово. У хозяев была в кухне всегда наготове
маленькая лестница, по которой они пробирались, в указанную комнату. Они
забирали одежду своей жертвы, деньги, находившиеся в дорожной корзине или в
чемодане, поднимали опустившуюся площадку, которая была прикреплена к
паркету на шарнирах, и устраивали все так, как это было раньше. Потом они
вынимали тело из котла и бросали его в реку, что была там поблизости, и
таким образом они избегали опасности раскрытия преступления.
Если утром какой-нибудь другой путешественник, разговаривавший накануне
с несчастным погибшим, желал, например, увидать его, чтобы отправиться в
путь вместе с ним, так как им было по дороге, хозяин отвечал, что тот выехал
на лошади еще до зари и что он сам провожал его. Хозяин гостиницы в таком
случае выводил из конюшни лошадь жертвы и помещал ее в сарае за милю или две
от дома, ключи же от этого сарая он всегда тщательно хранил при себе.
Когда нужно было доставить сена 0 этот сарай, он относил его туда сам.
Перед тем как отделаться от лошади, он изменял ее приметы. Если у лошади был
длинный хвост, хозяин его обрезал, или он укорачивал уши, или остригал
гриву, или выкалывал глаз и делал таким образом лошадь неузнаваемой.
Томас из Рэдинга, предназначенный, как я уже сказал, к участи "жирной
свиньи", был помещен в злосчастную комнату, но спасся на этот раз от котла
благодаря тому, что в тот же вечер туда заехал Грэй из Глостера.
В следующий раз Томас был помещен в ту же самую комнату, но прежде чем
он заснул или даже просто согрелся, кто-то прошел через город, крича мрачным
голосом, что Лондон горит и что пожар уничтожил дом Томаса Бэкета в
Уэстчипе, равно как и много других на той же самой улице, и что с огнем пока
еще не совладали.
Когда Томас из Рэдинга услыхал эти известия, он очень опечалился, так
как он получил как раз в этот день от Бэкета большую сумму денег и оставил у
него много своих бумаг, причем некоторые из них принадлежали королю. Не
желая ничего слушать, он заявил, что он немедленно вернется в Лондон, чтобы
посмотреть, что с ним стало. Затем он собрался и уехал. Эта помеха опечалила
его хозяина.
- Но, - сказал он, - он расплатится со мной в следующий раз.
Богу было угодно, однако, чтобы на следующий раз злодеи опять потерпели
неудачу из-за ужасного спора, который возник между двумя путешественниками
во время игры в кости, так что злодеи сами позвали Томаса, который благодаря
своему громадному авторитету один мог водворить спокойствие; а то иначе бы
из-за этой ссоры хозяева могли понести большой ущерб.
В другой еще раз, когда Томас ночевал в той же самой комнате, он так
плохо себя чувствовал, что попросил кого-нибудь побыть с ним ночью, так что
еще и на этот раз хозяева гостиницы не могли осуществить своего зловещего
плана. Но никто не может избегнуть злой участи, раз она ему предназначена,
так как в следующий раз, несмотря на то, что при выезде из Лондона его
лошадь, споткнувшись, сломала себе ногу, Томас, однако, нанял другую, спеша
таким образом навстречу своей собственной смерти. Ничто не помешало ему
добраться до Кольбрука в этот вечер, но сон до такой степени одолевал его,
что он едва мог держаться в седле, и, когда он приблизился к городу, у него
началось кровотечение из носу {Кровотечение из носу во времена Шекспира
считалось верным признаком угрожающей катастрофы.}.
Наконец, он прибыл в гостиницу и был в таком подавленном состоянии, что
не мог даже ничего есть. Хозяин и его жена, видя его таким печальным,
пытались его развеселить, говоря:
- Боже мой, господин Коль, что такое с вами сегодня вечером? Мы никогда
не видали вас таким печальным! Не угодно ли вам кварту горячего вина?
- С удовольствием выпью, - сказал он. - Если бы, к счастью, Том Дув был
здесь, он меня, наверное, бы развлек; музыка была бы уже непременно. Мне
очень жалко бедняка, что у него дела идут так плохо, но к чему тут слова?
Все могли бы сказать то же самое. Нет-нет, тут не слова нужны, чтобы помочь
человеку в подобном случае. Ему нужен другой род помощи. Так вот, у меня
единственная наследница, моя дочь. Половина всего того, что у меня есть,
принадлежит ей. Другая половина предназначена для моей жены. Почему же бы
мне не сделать доброго дела еще для кого-нибудь другого? Право, мое
состояние слишком огромно, чтобы принадлежать только двоим, а чего стоит
наша религия без милосердия? По отношению к кому лучше всего проявить
милосердие, как не к гражданам, впавшим в нищету? Мой добрый хозяин,
принесите мне перо, чернил и бумаги, я хочу немедленно написать несчастному
Тому Дуву. Я хочу дать ему что-нибудь. Благодеяния, которые совершаешь
своими собственными руками, всегда доходят по назначению. Бог знает, сколько
времени мне остается жить.
На что его хозяйка отвечала лицемерно:
- Поверьте мне, господин Коль, что по всем человеческим соображениям
вам предстоят еще долгие годы жизни.
- Однако, бог знает, почему, - сказал он, - я чувствую такую тяжесть на
сердце, как никогда еще в жизни.
Когда чернила, бумага и перо были принесены, он стал писать следующее.
"Во имя господа, аминь. Я отдаю свою душу богу, свое тело - земле и
завещаю свое состояние в равных частях жене моей Элеоноре и Изабелле, моей
дочери. Я даю Томасу Дуву из Экзитера сто фунтов стерлингов, нет, это мало,
я даю Томасу Дуву двести фунтов серебром, которые должны быть ему выплачены
моей женой и моей дочерью по его требованию".
- Ну, что вы на это скажете, хозяин? - сказал он. - Разве это плохо?
Прочтите.
Хозяин, прочитав, сказал:
- Что вы сделали, господин Коль! Вы говорили, что вы хотите написать
письмо, но, мне кажется, что это завещание. Зачем это? Слава богу, вы
проживете еще много лет.
- Это верно, - сказал Коль, - если господу богу будет угодно, но эта
бумага не может сократить моей жизни. Ну, неужели, действительно, я написал
завещание? Клянусь вам, я хотел только написать письмо, но то, что вышло у
меня из-под пера, это бог внушил мне. Посмотрите еще раз, хозяин, сказано ли
там, что Дув получит двести фунтов, когда он их потребует.
- О, да! - сказал хозяин.
- Тогда все правильно, - сказал Коль, - я оставлю так, как оно есть: я
не хочу больше ничего туда прибавлять.
Он сложил бумагу, запечатал ее, сказал своему хозяину, чтобы он отослал
ее в Экзитер, и хозяин обещал; но Коль не удовлетворился этим. Несколько
времени спустя он приказал разыскать кого-нибудь, кто бы отнес письмо.
Потом, печально усевшись на старое место, он вдруг принялся плакать, и,
когда у него спросили о причине, он так ответил:
- Я совершенно не знаю причину моих опасений, но мне приходит на ум,
что, когда моя дочь увидала, как я отправляюсь в это последнее путешествие в
Лондон, она опечалилась и шумно умоляла меня остаться. Я насилу отделался от
этой маленькой плутовки; она повисла на мне и, когда мать силой увела ее от
меня, она громко закричала: "О, мой отец, мой отец, я больше тебя не увижу!"
- Увы, душечка, - сказала хозяйка, - это была только детская нежность,
она, разумеется, вас очень любит. Но, боже мой, почему вам печалиться? Нужно
убедить себя в том, что все это только ребячество.
- Да, правда, - сказал Коль и стал покачивать головой.
Тогда они спросили у него, не хочет ли он отправиться спать.
- Нет, - сказал он, - я чувствую себя очень тяжело, но у меня вовсе нет
желания ложиться спать.
Вслед за тем в залу вошли городские музыканты и, зная, что господин
Коль был там, взялись за свои инструменты и стали играть.
- Эта музыка очень кстати, - сказал он. Но когда он прослушал несколько
минут: - Мне кажется, я слышу колокола церкви св. Марии Озерийской, но бас
заглушает остальное; в моих ушах это звучит, как похоронный звон поутру.
Ради бога, скажите им, чтоб они прекратили свою музыку. Дайте им на чай вот
это.
Когда музыканты удалились, хозяин гостиницы спросил, не хочет ли он
отправиться спать.
- Потому что, - сказал он, - уже почти одиннадцать часов.
В ответ на это Коль, пристально смотря на своего хозяина и на хозяйку,
весь задрожал, пятясь, и сказал:
- Отчего вы так побледнели? Почему у вас все руки в крови?
- Вот мои руки, - сказал хозяин, - но смотрите: на них нет ни грязи, ни
крови. У вас в глазах помутилось, или это обман расстроенного воображения.
- Увы, хозяин, - сказал он, - вы видите, как я плохо соображаю; никогда
я не чувствовал в голове такой пустоты. Ну, выпьем еще глоток, я сейчас
отправляюсь спать и вас больше не задерживаю.
Он разделся, хозяйка поспешно нагрела платок и обернула им его голову.
- Боже мой, - сказал он, - я не болен, слава богу, но я никогда в жизни
не чувствовал себя так странно.
Вслед за тем начала жалобно кричать сова, и тут же ночной ворон сел,
каркая, вблизи окна.
- Боже, - воскликнул он, - какие зловещие звуки издают эти хищные
птицы!
С этими словами он лег на свою кровать, с которой ему уже не суждено
было больше, подняться.
Его хозяева, которые очень хорошо заметили его душевное волнение, стали
разговаривать между собой по поводу этого. Муж сказал, что он не знает, как
и быть.
- По-моему, - сказал он, - следовало бы оставить это дело, мне не
хотелось бы причинять ему зла.
- Так ты, - сказала она, - на попятный! Ты стольких уже убил и на этот
раз ты боишься? - Потом, показывая кучу золота, которую Коль оставил на
хранение до утра, она сказала: - Разве у тебя не сжимается сердце при одной
мысли потерять столько денег? Чорт с ним, с этим старым скаредом, он уже
достаточно пожил! У него слишком много; у нас еще недостаточно. Ну, делай
дело, и все это будет нашим.
Ее дурной совет взял верх. Через дверь комнаты они услыхали, что Коль
храпит.
- Все обстоит благополучно, - сказали они.
И вот они спускаются в кухню. Слуги уже легли спать. Они отодвинули
железные болты, кровать бултыхнулась, и человек упал в кипящий котел.
Когда он умер, они вдвоем бросили его труп в реку, уничтожили его
одежду и все привели в порядок. Но когда хозяин гостиницы пришел в конюшню,
чтобы вывести оттуда лошадь Коля, дверь была открыта: лошадь отвязалась и с
обрывком недоуздка на шее, с соломой, привязанной под живот, в том виде, как
конюха обрядили ее на ночь, она вышла задом из конюшни на большое поле,
рядом с домом, и там перескочила через изгородь. Так как это был молодой
жеребец, он пробрался за ограду, где паслась кобыла, с которой он поднял
такую кутерьму, что, в конце концов, они оба выскочили на большую дорогу.
Кто-то из горожан увидал их и привел к владельцу кобылы.
В это время в гостиницу явились музыканты и в благодарность за подарок,
полученный ими от Коля накануне, хотели дать ему утреннюю серенаду.
- Он сел на лошадь, - сказал им хозяин, - и уехал еще до зари.
В гостинице ночевал также один путещественник, который хотел бы
проехать вместе с господином Колем до Рэдинга. Хозяин на его вопрос о Коле
ответил, что он сам посадил его на лошадь и тот давно уже уехал. Вскоре
прибыл владелец кобылы, который повсюду спрашивал, не сбежала ли у кого
лошадь, и все отвечали, что нет.
Наконец, он прибыл к гостинице "Журавля", где останавливался Коль, и,
подозвав конюшенных мальчиков, спросил их, не пропала ли у них лошадь, и они
ответили, что нет.
- Ну, так, - сказал он, - я вижу, что моя кобыла кой на что годится: я
отправляю ее одну на луг, а она возвращается вдвоем...
Так прошли этот день и следующая ночь.
Но день спустя жена Коля, удивляязь, что ее супруг нее еще не
возвращается, послала верхового ему навстречу.
- И если ты, - сказала она, - не встретишь его до Кольбрука, спроси о
нем в гостинице "Журавля", а если и там ты его не найдешь, поезжай в Лондон,
потому что он или болен, или с ним случилось какое-нибудь несчастие.
Человек сделал, как ему было приказано, и, когда он спросил о Коле в
"Журавле", ему ответили, что он в такой-то день выехал к себе. Тогда,
недоумевая, что бы могло случиться с его господином, он навел справки в
городе, и кто-то сказал ему про лошадь, которая была найдена ночью на
дороге, и никто не знал, откуда она явилась. Он пошел посмотреть лошадь,
признал ее и вернулся в "Журавль". Хозяин гостиницы, видя это, испугался и
на следующую ночь скрылся. Человек отправился к судье и попросил его
содействия; вскоре после этого пришло известие, что Джарман, хозяин
"Журавля", исчез. Тогда все заговорили, что, конечно, это он и убил Коля.
Музыканты рассказывали про то, как ответил им Джарман, когда они пришли для
того, чтобы исполнить утреннюю серенаду в честь Коля. Жена была арестована,
допрошена и во всем призналась. Вскоре был арестован, в виндзорском лесу и