Страница:
Жан Делюмо
Ужасы на Западе
Часть Первая
ВСЕВОЗМОЖНЫЕ РАЗНОВИДНОСТИ СТРАХА
Глава I
СТРАХ ВЕЗДЕСУЩ
1. Море изменчивое, страхом переполненное (Маро, Жалоба 1-я)
В Европе начала Нового времени повсюду царил явный или скрытый страх. Это характерно для любой цивилизации, технически плохо оснащенной для отражения натиска окружающих его врагов. Но во Вселенной прошлого времени есть пространство, где историк наверняка найдет проявление страха без всяких прикрытий. Это пространство — море. Для тех, кто был очень смел — для первооткрывателей эпохи Возрождения и их последователей, — море представляло собой вызов судьбе. Но для большинства оно долгое время было местом разочарования и страха. От древности до XIX века, от Бретани до России повсюду существуют пословицы, предостерегающие людей от опасностей в море. Латиняне говорили: "В море хорошо, но ближе к берегу лучше". Русская поговорка гласит: "Море хвалить, сидя на печи, да есть калачи". Один из персонажей коллоквиума «Кораблекрушение» Эразма восклицает: "Довериться морю — это безумие". Даже в такой морской стране, как Голландия, было известно изречение: "Лучше ехать в разбитой телеге по полю, чем плыть на новом корабле по морю", в чем выражается защитная реакция «земной» цивилизации, доказанной и подтвержденной опытом тех, кто осмелился удалиться от берегов земли. Рассуждения Санчо Пансы: "Кто хочет научиться молиться, должен выйти в море", — в различных вариантах можно найти в любом уголке Европы. Иногда, как, например, в Дании, они не были лишены юмора: "Кто не умеет молиться, должен в море выйти; кто не может спать, должен в церковь прийти".
Неисчислимы бедствия, причиняемые этим огромным водным пространством: это и черная чума, конечно, затем набеги норманнов и сарацин, а позднее барбаресков. Легенды о погруженном в море городе Ие, органе, играющем "День гнева", напоминают нам о бурных наступлениях моря. Море было враждебно: оно было опасно прибрежными зыбучими песками и рифами, ураганными ветрами, уничтожающими посевы. Но морская гладь без малейшей волны была не менее опасна. Штиль на море, "вязкий, словно болото", мог означать для моряков смерть от голода или жажды. В течение длительного времени море принижало человека, который перед морем и в море казался слабым и маленьким. Моряков сравнивали с горцами или жителями пустынь. Бушующее море внушало людям страх, особенно селянам, которые старались не смотреть на море, если случай приводил их к его берегам. После греко-турецкой войны 1920–1922 гг. крестьяне, изгнанные из Малой Азии, вернулись на остров Сунион. Они построили свои дома, повернув их к морю глухой стеной. Возможно, это защита от ветра, но верно и то, что жители не хотят видеть в течение всего дня постоянную опасность волн.
На исходе средневековья западный человек был предупрежден об опасности моря не только мудрыми пословицами. Об этом его предупреждали также поэтические произведения и рассказы путешественников, а именно паломников в Иерусалим. От Гомера и Вергилия до «Франсиады» и «Лузиады», во всех эпопеях есть описание бури. То же можно сказать о средневековых романах (Брут, "Тристан…" и т. д.). В последнем романе именно буря разлучает Изольду со своим возлюбленным. Существует ли более банальный сюжет, чем гнев моря? Спокойное море вдруг начинает бушевать. Оно рычит и огрызается. К нему применимы все метафоры гнева, все символические сравнения животной злобы и неистовства. По сути, психология гнева очень разнообразна и многогранна. Психические проявления состояния гнева многообразнее, чем любви. Поэтому пословиц и поговорок о бушующем море больше, чем о спокойном. Однако буря на море — это не только литературный сюжет и символ человеческой жестокости. О бурях повествуют все хроники мореплавателей к Святой Земле. В 1216 году епископ Жак де Витри отправился в Сен-Жан д'Акр. Около Сардинии море разбушевалось и корабль неизбежно должен был столкнуться с другим кораблем. Поднялся крик, люди со слезами раскаяния торопились исповедаться. Но Бог сжалился над попавшими в беду. В 1524 году Людовик IX, королева и Жуанвиль возвращались после 7-го крестового похода из Сирии во Францию с оставшимися в живых крестоносцами. Ураган начался, когда уже был виден Кипр. Ветер был таким сильным и страшным, неизбежность кораблекрушения такой очевидной, что королева стала молиться Николаю Угоднику, обещая за спасение принести щедрые пожертвования. "Святой Николай, — рассказывала она, — уберег нас от этой опасности, потому что ветер стих".
В 1395 году из Иерусалима возвращался барон д'Англюр. И снова недалеко от Кипра внезапно началась страшная буря, длившаяся четыре дня. "Воистину нет большего мужества, чем знать, что гибель неизбежна. Клянусь, мы не были новичками в море и пережили много бурь. Но никогда не испытывали такого большого страха, как в этот раз".
В 1494 году миланский каноник Казола тоже отправился к Святой Земле и был настигнут бурей дважды: второй раз на обратном пути. Ветер обрушился на моряков со всех сторон, им ничего не оставалось, как свернуть паруса и ждать. Казола рассказывает: "На следующую ночь море так бушевало, что все потеряли надежду на спасение. Я повторяю: никто не хотел там оставаться". Монах Феликс Фабри, который путешествовал морем в 1480 году, пишет: "Если человек пережил бурю и чуть не умер голодной смертью, то, вернувшись в порт, он предпочтет скорее добраться вплавь до берега, чем остаться на борту корабля".
Как вымысел, так и летопись действительных событий дают один и тот же стереотип представления бури на море. Она неожиданно налетает, внезапно утихает, при этом свет меркнет, ветер дует со всех сторон, гремит гром и блещут молнии.
Рабле так описывает бурю: "Небо раскалывалось громом и молниями, дождем и градом. Воздух потерял прозрачность и стал густым, свет померк, наступил мрак, и видно было лишь сверкание молний и их отблески на тучах" (Quart livre, XVIII).
В «Лузиаде» Камоэнс говорит устами Васко да Гама: "Долго рассказывать об опасностях моря: о страшных внезапных бурях, раскатах грома от одного края неба до другого, сотрясающих весь мир, черных ливнях и мрачных ночах. Для меня это было бы большим, но тщетным испытанием: люди не могут себе это представить, даже если бы я кричал об этом".
Для путешественников той эпохи буря всегда была внезапной, со смерчами, огромными, поднимающимися из самой пучины волнами, грозой и мраком. Часто она продолжалась три дня — именно такое время пробыл Иона в чреве кита — и всегда сопровождалась смертельной опасностью. Поэтому моряки, покидая гавань, всегда испытывали чувство страха. В доказательство можно привести английскую песню моряков конца XIV и начала XV века:
Таким образом, можно лучше понять необыкновенное хладнокровие первооткрывателей эпохи Возрождения, которые постоянно должны были бороться со страхом своих моряков. К тому же технический прогресс в навигации имел противоречивые последствия. С одной стороны, картография, точные расчеты широты и долготы, кораблестроение и навигационные средства позволяли совершать длительные морские путешествия. Негативной стороной длительного плавания были порча продуктов и недостаток пресной воды, тропические болезни, страшные тайфуны южных морей, рост смертности и заболеваемости. Даже в конце XVI века мореходы, совершившие трансокеанические путешествия, считали, что нет большей опасности, чем море.
В "Истории нескольких занятных путешествий", вышедшей в 1600 г. в портовом городе Руане, есть такое рассуждение:
"Конечно, многие опасности грозят человеческой жизни. Но самые большие, самые частые и постоянные опасности подстерегают того, кто путешествует по морю. Они многочисленные и разные, ужасные и неотвратимые, всеобщие и каждодневные. Каждую минуту они грозят смертью, и нет никакой уверенности остаться в живых… Каждый здравомыслящий человек, совершивший морское путешествие, знает, что только чудом ему удалось избежать опасностей, которые стояли на его пути. Еще древние говорили, что "для мореходов расстояние между жизнью и смертью не шире трех-четырех вершков". Каждый день моряков поджидает столько несчастий, что даже страшно думать об этом".
Хотя горы тоже внушали людям страх, они, по словам Шекспира, "по сравнению с волнами не более, как бородавки на теле Земли". Педро Нино говорит "об огромных волнах, из-за которых не видно луны". Экспедиция Васко да Гама почти достигла цели, когда поднялся ураган. Камоэнс пишет: "Морская пучина то раскрывалась до самой преисподней, то яростной волной поднималась до неба". Страх моря может служить своеобразным эталоном, составляющими которого являются сожаление о земле как о безопасном месте и обращение к Богу (но чаще к святым угодникам).
В разгар бури Панург восклицает: "Трижды, четырежды счастливы те, кто выращивает капусту. Своим декретом я объявляю: "Блаженны те, кто сажает капусту. Земная твердь — вот что составляет владение Господа Бога". Далее следуют перепевы той же темы — удовольствие возможно только на суше. Рабле с иронией описывает поведение попутчика Пантагрюэля, но за этим можно увидеть типичное поведение людей в такой ситуации. Он взывает "о помощи ко всем святым мученикам и мученицам", дает обет "исповедоваться в должном месте и своевременно", неустанно читает молитву, умоляет брата Жана не сквернословить в момент опасности; обещает построить часовню Св. Михаилу или Николаю Угоднику, или им обоим, предлагает тянуть жребий, кому совершить паломничество к святым местам, чтобы от имени всех воздать хвалу небу за счастливый исход (гл. XVIII–XXI).
В шекспировской «Буре» Гонзало говорит о том, что предпочел бы морю самую неблагодатную землю: "Сейчас я отдал бы тысячу арпанов моря за один акр бесплодной суши, будь то лес или поле, лишь бы это была земля…"
Такими обещаниями и пожеланиями сопровождаются благодарственные приношения на алтарь, над чем Эразм счел нужным посмеяться в «Naufragium».
Если Пантагрюэль, брат Жан и Эпистемон и сохраняли хладнокровие, это не значит, что они не испытывали страха, а Пантагрюэль говорит, вслед за Гомером и Вергилием, что наихудшая смерть — это гибель в морской пучине: "Я говорю, что нет ничего страшнее, чем смерть при кораблекрушении. Потому что, как сказал Гомер, гибель в море-это смерть неестественная, тяжкая и отвратительная" (гл. XXI).
Гонзало испытывает такое же отвращение к смерти в море: "Пусть исполнится воля Всевышнего, но что касается меня, то я предпочел бы «сухую» смерть". Гибель в море считалась неестественной смертью, так как океан долгое время рассматривался маргинальным миром, находившимся за пределами человеческого опыта. Тем более что в течение тысячелетий огромная, мощная, мрачная и неконтролируемая водная стихия была антиэлементом, отрицательной величиной, местом погибели. "Темная сторона нашей души объясняется верой в мифы, представляющие смерть как плавание по воде". У древних это было плавание в лодке Харона по мрачной реке ада Стикс, легенды кельтов и народов Дальнего Востока также говорят о корабле мертвых. Морская пучина, река или озеро были бездной, всегда готовой поглотить людей. Об этом свидетельствует старинная фламандская песня, известная с XIV века:
В воде или на берегу обитает множество опасных существ: Полифем, Сцилла, Сирены, Стригоны, Левиафан, Лорелей. У всех у них одна цель — нести людям погибель или, в крайнем случае, как это делает Цирцея, заставить их потерять человеческий облик. Не поэтому ли люди приносили морю человеческие жертвы, чтобы умилостивить этих чудовищ?
В неаполитанских церковных приношениях XIV века есть изображения кораблей со шкурой барана на носовой части. Это был ритуал заклятия моря. При спуске корабля на воду нужно было заколоть белого барана, окропить корабль его кровью, а шкуру повесить на носовую часть корабля. Жизнь животного приносилась в жертву, чтобы умилостивить море и сохранить жизнь моряков. В XVII веке существовала разновидность этого ритуала: на кораблях барбаресков находились бараны, которые приносились в жертву в момент бури. Барана разрезали на две части и сбрасывали в море с правого и левого борта. Если буря не утихала, то в жертву приносился следующий баран, и так далее.
Неуправляемая стихия — буря, потоп или наводнение — напоминала людям о периоде хаоса в мироздании. На второй день сотворения мира верхние воды были отделены от нижних вод, и если с Божьего благоволения они опять выходят за отведенные им пределы, то это означает возврат хаоса. По поводу бури, которую пережили Пантагрюэль и его попутчики, Рабле пишет: "Нам казалось, что вновь наступил хаос, когда огонь, воздух, море, земля и все стихии были смешаны" (гл. XVIII).
Леонардо да Винчи проявлял интерес к силе, заключенной в воде, в связи с исследованиями в области геологии и механики. Вот в каких ужасающих красках он рисует картину потопа:
"Вышедшие из берегов реки затопили прилегающие земли вместе с их обитателями. На вершинах холмов в ужасе столпились дикие звери и домашние животные вместе с мужчинами, женщинами и детьми, нашедшими здесь убежище. Поверх затопленных деревень гуляют волны, среди которых виднеются столы, бревна, кровати, лодки и прочее, что можно было использовать как средство спасения. За них цеплялись мужчины и женщины с детьми, стеная и рыдая, преисполненные ужасом перед ураганом, катившим бушующие волны с телами погибших. Все, что могло держаться на воде, было занято примирившимися между собой испуганными животными: волками, лисами, змеями и другими тварями. О! Сколько стенаний! Сколько опрокинутых лодок, разбитых или целых, за которые старались ухватиться гибнущие люди, участь которых была ужасна". [1]
Июньской ночью 1525 года Дюреру привиделся кошмарный сон — наступление конца света. Перенеся этот сон на картину, он представил его в виде огромных черных туч, грозящих затопить дождем всю Землю. Такое видение катаклизма соответствовало апокалипсическому тексту, но вместе с тем подчеркивало роль водной стихии в финальной земной катастрофе. Многочисленные издания "Жития Антихриста" и "Искусства умереть" содержат стереотипный перечень знамений "пришествия Господа нашего", среди которых первые четыре знамения связаны с морем и водами рек.
"Первым знамением Страшного суда будет море, которое поднимается на 15 локтей выше самой высокой горы в мире. Вторым знамением будет море, которое опустится ниже самой глубокой пропасти, такой глубокой, что дно ее едва можно разглядеть. Третьим знамением будут морские рыбы и чудища, которые с громким криком появятся на его поверхности. Четвертым знамением будут море и реки, воды которых запылают огнем, идущим с неба".
Наступит хаос, то есть безумие и сумасшествие. Необычны рассуждения Тристана, которого моряки высадили на пустынный берег. "Корабль дураков" Бранта и смерть Офелии наводят на мысль, что в коллективном сознании утвердилось мнение о связи между безумием и жидким элементом, оборотной стороной нашего мира. Эта связь проявляется еще более отчетливо во время бури. Королева-мать расценивает безумие Гамлета как борение моря и ветра за право быть сильнейшим. Охваченный безумством разбушевавшийся океан может свести человека с ума. В «Буре» Шекспира Ариэль и Просперо обмениваются такими многозначительными рассуждениями:
Просперо: "Скажи мне, бравый дух, найдется ли мужчина, столь отважный, что буря его разум не затронет?"
Ариэль: "Нет ни одной души, которая бы устояла перед отчаяньем или безумным бредом".
Прибрежные жители, например, бретонцы, сравнивали море с необузданным конем, взбесившейся кобылицей, вырвавшейся на свободу лошадью. Поэтому буря не считалась естественным явлением, а истоки безумия легко можно было найти в демонах и колдунах. Яростные волны неоднократно мешали королю Шотландии Иакову и принцессе Анне переплыть Северное море в 1589–1591 гг. Так вот, причиной оказались ведьмы и колдуны, заколдовавшие море, утопив в нем кошку.
По всему южному побережью Европы, а также в Баскской области была распространена народная сказка "О трех волнах" высотой с башню и белых подобно снегу. Это были не волны, а морячки, которые решили таким образом отомстить неверным мужьям.
Корабли Васко да Гама, Колумба и Магеллана приветствовали появление на мачтах "огней Святого Эльма" как знак скорого окончания бури. Но обычно эти «огни», плещущие на поверхности моря, считались дьявольским проявлением, предвещавшим несчастье. В шекспировской «Буре» дух воздуха — Ариэль поведал Просперо, как он укротил ураган: "Я распалил ужас. Временами я разделялся и горел со всех сторон: на мачте, на стеньге, на реях, на бушприте. Я зажег огни, которые стали сближаться и соединяться",
Ронсар, совершивший в пятнадцатилетнем возрасте путешествие по Шотландии, пишет в "Гимне демонов", что они часто превращаются в пылающие факелы, заманивая заблудившегося путника. Современные моряки, например, в Греции, тоже не доверяют этим огням, отгоняя их криками или пальбой из ружей. Но еще лучше действует на эти «огни» хрюканье свиней, которые по своей природе считаются дьявольскими созданиями, способными прогонять злых духов. В старинных сказках, а также в "Золотой легенде" (в главе, посвященной Св. Адриену) говорится о дьяволе, принявшем облик капитана призрачного корабля, который возмущает спокойствие духа прибрежных жителей и считается адом погибших моряков.
В коллективном сознании море и грех связаны различным образом. В средневековых романах типичным является эпизод бури, поднявшейся из-за присутствия на корабле грешника или беременной (т. е. нечистой) женщины. Волны набрасываются на корабль, потому что зло притягивает к себе зло. Такое общее для литературы объяснение основано на глубоком народном поверье. Еще в 1637 году экипаж корабля "Десятый щенок", опасаясь худшего, отказался выйти в море под командой капитана, слывшего сквернословом и богохульником. Впрочем, жители континентальных областей и духовные лица, со своей стороны, считали моряков дурными христианами, несмотря на их паломничества по морю и благодарственные приношения церкви. Считалось, что они лишены "моральных добродетелей" (Н.Орезм) и «нецивилизованы» (Гольбер). В руководстве английского духовника 1344 года читаем:
"Духовник, если тебе придется исповедовать моряка, непременно расспрашивай его досконально. Ты должен знать, что одного пера будет недостаточно, чтобы описать все грехи, в которых погрязли эти люди. Их лукавство столь велико, что трудно найти название их грехам… На суше они не только убивают духовных и светских лиц, но и в море они предаются грабежам и пиратству, лишая имущества людей, особенно купцов…"
"К тому же они развратны и блудливы, потому что всюду, где они бывают, они либо завязывают знакомства с непотребными женщинами, либо устраивают дебоши со шлюхами, считая это обычным делом".
При более глубоком исследовании обнаруживается, что море считалось раньше владением Сатаны и адских сил.
Так, в пьесе Шекспира сын короля Фердинанд в ужасе бросается в море с криком: "Ад опустел, все демоны здесь". Поэтому считалось, что разбушевавшийся океан нужно заклинать: португальские и испанские моряки читали Евангелие от Иоанна и опускали в воду святые реликвии. Буря не может затихнуть сама по себе, успокоить ее может Богородица, или Николай Угодник, или другой святой. Власть над водой они получили от Идущего по волнам и властвующего над природными стихиями.
Зловеще известный палач Баскской области Ланкр верил, что демоны предпочитают перемещаться морским путем. В XVII веке он пишет, что путешественники, прибывшие морем в Бордо, видели полчища дьяволов, изгнанных миссионерами с Востока, которые направлялись в сторону Франции. Не сомневаясь в демоничности морской стихии, люди легко поверили в существование многочисленных и разнообразных морских чудовищ, красочно обрисованных в «Космографии» и путевых заметках эпохи Возрождения. В 1526 году моряки, плывшие в Америку, отчетливо увидели огромную рыбу, которая кружила вокруг бригантины и своим хвостом разбила руль корабля. В путевых заметках "В Бразилию в 1557–1558 гг." есть описание страшных и жутких китов, которые способны утащить на дно корабль. Когда один из китов ушел под воду, образовалась такая огромная воронка, что в нее чуть было не затянуло корабль. В 1555 году в Риме вышла "История южных народов" шведского епископа Оласа Магнуса. В ней он говорит о гигантских морских животных, которых моряки принимали за острова и причаливали к ним. Когда люди разожгли огонь, чтобы согреть себе пищу, эти чудовища ушли под воду, увлекая за собой людей и корабли. Описание этих плавучих островов, сделанное Оласом Магнусом, наводит на мысль о Бегемоте и Левиафане: "Их голова покрыта шипами и длинными острыми рогами и похожа на выкорчеванный пень". В XVIII веке другой скандинавский епископ Пондопидан дает описание морских чудовищ — гигантских осьминогов, щупальца которых толщиной с корабельную мачту. В 1802 г. ученик Буффона говорит о «Kraken», гигантском осьминоге "величиной с нашу планету", который к тому же очень агрессивен. Эта тема будет продолжена в 1861 г. Мишле в «Море», в 1866 г. Гюго в "Тружениках моря" (именно в этом произведении появится слово "спрут") и Жюлем Верном в "Двадцати тысячах лье под водой". Так создавалась легенда, зародившаяся из страха перед ужасными чудовищами, которые непременно должны были обитать в такой враждебной человеку стихии, какой было море.
Море было местом страха, смерти и безумия, пропастью, скрывающей Сатану, демонов и чудовищ. Оно должно исчезнуть в день возрождения мира. В «Откровении» Св. Иоанна Богослова сказано: "И увидел я новое небо и новую землю; ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет" (XXI, I). Итак, в старое время море считалось наипервейшей опасностью. Поэтому в литературе судьба человека часто сравнивается с терпящим бедствие кораблем.
Обращаясь к Богородице, Эташ Дешан просит защиты от невзгод, обрушившихся на его ветхий и хрупкий корабль жизни (Баллада CXXXIV). Ронсар в "Гимне смерти" также сравнивает жизнь с морем невзгод. Дю Белле называет счастливцем того, кто умер, не успев родиться, так как на его голову не обрушится буря, которой мы все подвержены ("Жалоба отчаявшегося"). Д'Обинье жалуется на свою долю, на шквал ветра и огрызающиеся волны, на бурю, козни врагов и заговоры ("Гекатомба Дианы").
В XVIII веке Ж.-Ж. Руссо напишет:
"Затерянный среди безбрежного моря несчастий, я не могу забыть детали моего первого кораблекрушения" ("Исповедь", V). К такому же сравнению прибегает Верлен, говоря об усталости жизни и страхе смерти, о затерянном в волнах бриге и терпящей страшное кораблекрушение душе: "Устал я жить, и смерть меня страшит. Как челн забытый, зыблемый приливом и отливом, моя душа скользит по воле бурных волн" ("Тоска". Перевод Ф. Сологуба, 1923 г.).
Так, до победы современной техники, коллективное сознание воспринимало море как место бедствия. Оно связывалось с ночью, смертью, пропастью. Таков фон тысячелетнего отвращения перед "Океаном ночи": "Где моряки, погибшие во мраке ночи?" пишет В. Гюго в 1836 г. Семнадцатью годами позже в годовом отчете Английского флота будут приведены такие цифры — 832 погибших судна за 1853 год.
Человеческая цивилизация, в основном сухопутная, не доверяла вероломству воды, тем более такому огромному скоплению воды, каким является море. В середине XVIII века один доминиканский монах отправился из Граса в Рим морским путем. Он сел на корабль в Ницце, но уже вблизи Монако море разбушевалось и он вынужден был сойти на берег. Добравшись до Рима и умудренный этим опытом, он записал в своем дневнике следующую сентенцию: "Как бы близко ни был берег, смерть в море еще ближе".
Неисчислимы бедствия, причиняемые этим огромным водным пространством: это и черная чума, конечно, затем набеги норманнов и сарацин, а позднее барбаресков. Легенды о погруженном в море городе Ие, органе, играющем "День гнева", напоминают нам о бурных наступлениях моря. Море было враждебно: оно было опасно прибрежными зыбучими песками и рифами, ураганными ветрами, уничтожающими посевы. Но морская гладь без малейшей волны была не менее опасна. Штиль на море, "вязкий, словно болото", мог означать для моряков смерть от голода или жажды. В течение длительного времени море принижало человека, который перед морем и в море казался слабым и маленьким. Моряков сравнивали с горцами или жителями пустынь. Бушующее море внушало людям страх, особенно селянам, которые старались не смотреть на море, если случай приводил их к его берегам. После греко-турецкой войны 1920–1922 гг. крестьяне, изгнанные из Малой Азии, вернулись на остров Сунион. Они построили свои дома, повернув их к морю глухой стеной. Возможно, это защита от ветра, но верно и то, что жители не хотят видеть в течение всего дня постоянную опасность волн.
На исходе средневековья западный человек был предупрежден об опасности моря не только мудрыми пословицами. Об этом его предупреждали также поэтические произведения и рассказы путешественников, а именно паломников в Иерусалим. От Гомера и Вергилия до «Франсиады» и «Лузиады», во всех эпопеях есть описание бури. То же можно сказать о средневековых романах (Брут, "Тристан…" и т. д.). В последнем романе именно буря разлучает Изольду со своим возлюбленным. Существует ли более банальный сюжет, чем гнев моря? Спокойное море вдруг начинает бушевать. Оно рычит и огрызается. К нему применимы все метафоры гнева, все символические сравнения животной злобы и неистовства. По сути, психология гнева очень разнообразна и многогранна. Психические проявления состояния гнева многообразнее, чем любви. Поэтому пословиц и поговорок о бушующем море больше, чем о спокойном. Однако буря на море — это не только литературный сюжет и символ человеческой жестокости. О бурях повествуют все хроники мореплавателей к Святой Земле. В 1216 году епископ Жак де Витри отправился в Сен-Жан д'Акр. Около Сардинии море разбушевалось и корабль неизбежно должен был столкнуться с другим кораблем. Поднялся крик, люди со слезами раскаяния торопились исповедаться. Но Бог сжалился над попавшими в беду. В 1524 году Людовик IX, королева и Жуанвиль возвращались после 7-го крестового похода из Сирии во Францию с оставшимися в живых крестоносцами. Ураган начался, когда уже был виден Кипр. Ветер был таким сильным и страшным, неизбежность кораблекрушения такой очевидной, что королева стала молиться Николаю Угоднику, обещая за спасение принести щедрые пожертвования. "Святой Николай, — рассказывала она, — уберег нас от этой опасности, потому что ветер стих".
В 1395 году из Иерусалима возвращался барон д'Англюр. И снова недалеко от Кипра внезапно началась страшная буря, длившаяся четыре дня. "Воистину нет большего мужества, чем знать, что гибель неизбежна. Клянусь, мы не были новичками в море и пережили много бурь. Но никогда не испытывали такого большого страха, как в этот раз".
В 1494 году миланский каноник Казола тоже отправился к Святой Земле и был настигнут бурей дважды: второй раз на обратном пути. Ветер обрушился на моряков со всех сторон, им ничего не оставалось, как свернуть паруса и ждать. Казола рассказывает: "На следующую ночь море так бушевало, что все потеряли надежду на спасение. Я повторяю: никто не хотел там оставаться". Монах Феликс Фабри, который путешествовал морем в 1480 году, пишет: "Если человек пережил бурю и чуть не умер голодной смертью, то, вернувшись в порт, он предпочтет скорее добраться вплавь до берега, чем остаться на борту корабля".
Как вымысел, так и летопись действительных событий дают один и тот же стереотип представления бури на море. Она неожиданно налетает, внезапно утихает, при этом свет меркнет, ветер дует со всех сторон, гремит гром и блещут молнии.
Рабле так описывает бурю: "Небо раскалывалось громом и молниями, дождем и градом. Воздух потерял прозрачность и стал густым, свет померк, наступил мрак, и видно было лишь сверкание молний и их отблески на тучах" (Quart livre, XVIII).
В «Лузиаде» Камоэнс говорит устами Васко да Гама: "Долго рассказывать об опасностях моря: о страшных внезапных бурях, раскатах грома от одного края неба до другого, сотрясающих весь мир, черных ливнях и мрачных ночах. Для меня это было бы большим, но тщетным испытанием: люди не могут себе это представить, даже если бы я кричал об этом".
Для путешественников той эпохи буря всегда была внезапной, со смерчами, огромными, поднимающимися из самой пучины волнами, грозой и мраком. Часто она продолжалась три дня — именно такое время пробыл Иона в чреве кита — и всегда сопровождалась смертельной опасностью. Поэтому моряки, покидая гавань, всегда испытывали чувство страха. В доказательство можно привести английскую песню моряков конца XIV и начала XV века:
Вернемся к книге Камоэнса: накануне отплытия в 1497 году Васко да Гама говорит: "Снабдив себя всем, что необходимо и требуется для этого путешествия, приготовим наши души к смерти, которая всегда бродит рядом с моряком".
Земные радости ты позабудь
И тех, кто стоит у причала,
В открытое море мы держим путь,
Нас ждут тоска и печали.
Страхом полна душа моряка,
Когда он в открытом море,
Пока не увидит он берега
Сендвича или Бристоля.
Таким образом, можно лучше понять необыкновенное хладнокровие первооткрывателей эпохи Возрождения, которые постоянно должны были бороться со страхом своих моряков. К тому же технический прогресс в навигации имел противоречивые последствия. С одной стороны, картография, точные расчеты широты и долготы, кораблестроение и навигационные средства позволяли совершать длительные морские путешествия. Негативной стороной длительного плавания были порча продуктов и недостаток пресной воды, тропические болезни, страшные тайфуны южных морей, рост смертности и заболеваемости. Даже в конце XVI века мореходы, совершившие трансокеанические путешествия, считали, что нет большей опасности, чем море.
В "Истории нескольких занятных путешествий", вышедшей в 1600 г. в портовом городе Руане, есть такое рассуждение:
"Конечно, многие опасности грозят человеческой жизни. Но самые большие, самые частые и постоянные опасности подстерегают того, кто путешествует по морю. Они многочисленные и разные, ужасные и неотвратимые, всеобщие и каждодневные. Каждую минуту они грозят смертью, и нет никакой уверенности остаться в живых… Каждый здравомыслящий человек, совершивший морское путешествие, знает, что только чудом ему удалось избежать опасностей, которые стояли на его пути. Еще древние говорили, что "для мореходов расстояние между жизнью и смертью не шире трех-четырех вершков". Каждый день моряков поджидает столько несчастий, что даже страшно думать об этом".
Хотя горы тоже внушали людям страх, они, по словам Шекспира, "по сравнению с волнами не более, как бородавки на теле Земли". Педро Нино говорит "об огромных волнах, из-за которых не видно луны". Экспедиция Васко да Гама почти достигла цели, когда поднялся ураган. Камоэнс пишет: "Морская пучина то раскрывалась до самой преисподней, то яростной волной поднималась до неба". Страх моря может служить своеобразным эталоном, составляющими которого являются сожаление о земле как о безопасном месте и обращение к Богу (но чаще к святым угодникам).
В разгар бури Панург восклицает: "Трижды, четырежды счастливы те, кто выращивает капусту. Своим декретом я объявляю: "Блаженны те, кто сажает капусту. Земная твердь — вот что составляет владение Господа Бога". Далее следуют перепевы той же темы — удовольствие возможно только на суше. Рабле с иронией описывает поведение попутчика Пантагрюэля, но за этим можно увидеть типичное поведение людей в такой ситуации. Он взывает "о помощи ко всем святым мученикам и мученицам", дает обет "исповедоваться в должном месте и своевременно", неустанно читает молитву, умоляет брата Жана не сквернословить в момент опасности; обещает построить часовню Св. Михаилу или Николаю Угоднику, или им обоим, предлагает тянуть жребий, кому совершить паломничество к святым местам, чтобы от имени всех воздать хвалу небу за счастливый исход (гл. XVIII–XXI).
В шекспировской «Буре» Гонзало говорит о том, что предпочел бы морю самую неблагодатную землю: "Сейчас я отдал бы тысячу арпанов моря за один акр бесплодной суши, будь то лес или поле, лишь бы это была земля…"
Такими обещаниями и пожеланиями сопровождаются благодарственные приношения на алтарь, над чем Эразм счел нужным посмеяться в «Naufragium».
Если Пантагрюэль, брат Жан и Эпистемон и сохраняли хладнокровие, это не значит, что они не испытывали страха, а Пантагрюэль говорит, вслед за Гомером и Вергилием, что наихудшая смерть — это гибель в морской пучине: "Я говорю, что нет ничего страшнее, чем смерть при кораблекрушении. Потому что, как сказал Гомер, гибель в море-это смерть неестественная, тяжкая и отвратительная" (гл. XXI).
Гонзало испытывает такое же отвращение к смерти в море: "Пусть исполнится воля Всевышнего, но что касается меня, то я предпочел бы «сухую» смерть". Гибель в море считалась неестественной смертью, так как океан долгое время рассматривался маргинальным миром, находившимся за пределами человеческого опыта. Тем более что в течение тысячелетий огромная, мощная, мрачная и неконтролируемая водная стихия была антиэлементом, отрицательной величиной, местом погибели. "Темная сторона нашей души объясняется верой в мифы, представляющие смерть как плавание по воде". У древних это было плавание в лодке Харона по мрачной реке ада Стикс, легенды кельтов и народов Дальнего Востока также говорят о корабле мертвых. Морская пучина, река или озеро были бездной, всегда готовой поглотить людей. Об этом свидетельствует старинная фламандская песня, известная с XIV века:
И так далее до гибели невесты, которая, обманув бдительность родных, бросается в реку и тоже гибнет.
Всей душой полюбила принца
Королевская дочь ясноокая,
Но между ними разлука
Пролегла рекою глубокой.
Вечером вышла на берег,
Зажгла три свечи и ждет.
На том берегу высоком
Милый ее идет.
Не захотела колдунья
Встречу их допустить.
Она задула все свечи,
Не может милый доплыть…
В воде или на берегу обитает множество опасных существ: Полифем, Сцилла, Сирены, Стригоны, Левиафан, Лорелей. У всех у них одна цель — нести людям погибель или, в крайнем случае, как это делает Цирцея, заставить их потерять человеческий облик. Не поэтому ли люди приносили морю человеческие жертвы, чтобы умилостивить этих чудовищ?
В неаполитанских церковных приношениях XIV века есть изображения кораблей со шкурой барана на носовой части. Это был ритуал заклятия моря. При спуске корабля на воду нужно было заколоть белого барана, окропить корабль его кровью, а шкуру повесить на носовую часть корабля. Жизнь животного приносилась в жертву, чтобы умилостивить море и сохранить жизнь моряков. В XVII веке существовала разновидность этого ритуала: на кораблях барбаресков находились бараны, которые приносились в жертву в момент бури. Барана разрезали на две части и сбрасывали в море с правого и левого борта. Если буря не утихала, то в жертву приносился следующий баран, и так далее.
Неуправляемая стихия — буря, потоп или наводнение — напоминала людям о периоде хаоса в мироздании. На второй день сотворения мира верхние воды были отделены от нижних вод, и если с Божьего благоволения они опять выходят за отведенные им пределы, то это означает возврат хаоса. По поводу бури, которую пережили Пантагрюэль и его попутчики, Рабле пишет: "Нам казалось, что вновь наступил хаос, когда огонь, воздух, море, земля и все стихии были смешаны" (гл. XVIII).
Леонардо да Винчи проявлял интерес к силе, заключенной в воде, в связи с исследованиями в области геологии и механики. Вот в каких ужасающих красках он рисует картину потопа:
"Вышедшие из берегов реки затопили прилегающие земли вместе с их обитателями. На вершинах холмов в ужасе столпились дикие звери и домашние животные вместе с мужчинами, женщинами и детьми, нашедшими здесь убежище. Поверх затопленных деревень гуляют волны, среди которых виднеются столы, бревна, кровати, лодки и прочее, что можно было использовать как средство спасения. За них цеплялись мужчины и женщины с детьми, стеная и рыдая, преисполненные ужасом перед ураганом, катившим бушующие волны с телами погибших. Все, что могло держаться на воде, было занято примирившимися между собой испуганными животными: волками, лисами, змеями и другими тварями. О! Сколько стенаний! Сколько опрокинутых лодок, разбитых или целых, за которые старались ухватиться гибнущие люди, участь которых была ужасна". [1]
Июньской ночью 1525 года Дюреру привиделся кошмарный сон — наступление конца света. Перенеся этот сон на картину, он представил его в виде огромных черных туч, грозящих затопить дождем всю Землю. Такое видение катаклизма соответствовало апокалипсическому тексту, но вместе с тем подчеркивало роль водной стихии в финальной земной катастрофе. Многочисленные издания "Жития Антихриста" и "Искусства умереть" содержат стереотипный перечень знамений "пришествия Господа нашего", среди которых первые четыре знамения связаны с морем и водами рек.
"Первым знамением Страшного суда будет море, которое поднимается на 15 локтей выше самой высокой горы в мире. Вторым знамением будет море, которое опустится ниже самой глубокой пропасти, такой глубокой, что дно ее едва можно разглядеть. Третьим знамением будут морские рыбы и чудища, которые с громким криком появятся на его поверхности. Четвертым знамением будут море и реки, воды которых запылают огнем, идущим с неба".
Наступит хаос, то есть безумие и сумасшествие. Необычны рассуждения Тристана, которого моряки высадили на пустынный берег. "Корабль дураков" Бранта и смерть Офелии наводят на мысль, что в коллективном сознании утвердилось мнение о связи между безумием и жидким элементом, оборотной стороной нашего мира. Эта связь проявляется еще более отчетливо во время бури. Королева-мать расценивает безумие Гамлета как борение моря и ветра за право быть сильнейшим. Охваченный безумством разбушевавшийся океан может свести человека с ума. В «Буре» Шекспира Ариэль и Просперо обмениваются такими многозначительными рассуждениями:
Просперо: "Скажи мне, бравый дух, найдется ли мужчина, столь отважный, что буря его разум не затронет?"
Ариэль: "Нет ни одной души, которая бы устояла перед отчаяньем или безумным бредом".
Прибрежные жители, например, бретонцы, сравнивали море с необузданным конем, взбесившейся кобылицей, вырвавшейся на свободу лошадью. Поэтому буря не считалась естественным явлением, а истоки безумия легко можно было найти в демонах и колдунах. Яростные волны неоднократно мешали королю Шотландии Иакову и принцессе Анне переплыть Северное море в 1589–1591 гг. Так вот, причиной оказались ведьмы и колдуны, заколдовавшие море, утопив в нем кошку.
По всему южному побережью Европы, а также в Баскской области была распространена народная сказка "О трех волнах" высотой с башню и белых подобно снегу. Это были не волны, а морячки, которые решили таким образом отомстить неверным мужьям.
Корабли Васко да Гама, Колумба и Магеллана приветствовали появление на мачтах "огней Святого Эльма" как знак скорого окончания бури. Но обычно эти «огни», плещущие на поверхности моря, считались дьявольским проявлением, предвещавшим несчастье. В шекспировской «Буре» дух воздуха — Ариэль поведал Просперо, как он укротил ураган: "Я распалил ужас. Временами я разделялся и горел со всех сторон: на мачте, на стеньге, на реях, на бушприте. Я зажег огни, которые стали сближаться и соединяться",
Ронсар, совершивший в пятнадцатилетнем возрасте путешествие по Шотландии, пишет в "Гимне демонов", что они часто превращаются в пылающие факелы, заманивая заблудившегося путника. Современные моряки, например, в Греции, тоже не доверяют этим огням, отгоняя их криками или пальбой из ружей. Но еще лучше действует на эти «огни» хрюканье свиней, которые по своей природе считаются дьявольскими созданиями, способными прогонять злых духов. В старинных сказках, а также в "Золотой легенде" (в главе, посвященной Св. Адриену) говорится о дьяволе, принявшем облик капитана призрачного корабля, который возмущает спокойствие духа прибрежных жителей и считается адом погибших моряков.
В коллективном сознании море и грех связаны различным образом. В средневековых романах типичным является эпизод бури, поднявшейся из-за присутствия на корабле грешника или беременной (т. е. нечистой) женщины. Волны набрасываются на корабль, потому что зло притягивает к себе зло. Такое общее для литературы объяснение основано на глубоком народном поверье. Еще в 1637 году экипаж корабля "Десятый щенок", опасаясь худшего, отказался выйти в море под командой капитана, слывшего сквернословом и богохульником. Впрочем, жители континентальных областей и духовные лица, со своей стороны, считали моряков дурными христианами, несмотря на их паломничества по морю и благодарственные приношения церкви. Считалось, что они лишены "моральных добродетелей" (Н.Орезм) и «нецивилизованы» (Гольбер). В руководстве английского духовника 1344 года читаем:
"Духовник, если тебе придется исповедовать моряка, непременно расспрашивай его досконально. Ты должен знать, что одного пера будет недостаточно, чтобы описать все грехи, в которых погрязли эти люди. Их лукавство столь велико, что трудно найти название их грехам… На суше они не только убивают духовных и светских лиц, но и в море они предаются грабежам и пиратству, лишая имущества людей, особенно купцов…"
"К тому же они развратны и блудливы, потому что всюду, где они бывают, они либо завязывают знакомства с непотребными женщинами, либо устраивают дебоши со шлюхами, считая это обычным делом".
При более глубоком исследовании обнаруживается, что море считалось раньше владением Сатаны и адских сил.
Так, в пьесе Шекспира сын короля Фердинанд в ужасе бросается в море с криком: "Ад опустел, все демоны здесь". Поэтому считалось, что разбушевавшийся океан нужно заклинать: португальские и испанские моряки читали Евангелие от Иоанна и опускали в воду святые реликвии. Буря не может затихнуть сама по себе, успокоить ее может Богородица, или Николай Угодник, или другой святой. Власть над водой они получили от Идущего по волнам и властвующего над природными стихиями.
Зловеще известный палач Баскской области Ланкр верил, что демоны предпочитают перемещаться морским путем. В XVII веке он пишет, что путешественники, прибывшие морем в Бордо, видели полчища дьяволов, изгнанных миссионерами с Востока, которые направлялись в сторону Франции. Не сомневаясь в демоничности морской стихии, люди легко поверили в существование многочисленных и разнообразных морских чудовищ, красочно обрисованных в «Космографии» и путевых заметках эпохи Возрождения. В 1526 году моряки, плывшие в Америку, отчетливо увидели огромную рыбу, которая кружила вокруг бригантины и своим хвостом разбила руль корабля. В путевых заметках "В Бразилию в 1557–1558 гг." есть описание страшных и жутких китов, которые способны утащить на дно корабль. Когда один из китов ушел под воду, образовалась такая огромная воронка, что в нее чуть было не затянуло корабль. В 1555 году в Риме вышла "История южных народов" шведского епископа Оласа Магнуса. В ней он говорит о гигантских морских животных, которых моряки принимали за острова и причаливали к ним. Когда люди разожгли огонь, чтобы согреть себе пищу, эти чудовища ушли под воду, увлекая за собой людей и корабли. Описание этих плавучих островов, сделанное Оласом Магнусом, наводит на мысль о Бегемоте и Левиафане: "Их голова покрыта шипами и длинными острыми рогами и похожа на выкорчеванный пень". В XVIII веке другой скандинавский епископ Пондопидан дает описание морских чудовищ — гигантских осьминогов, щупальца которых толщиной с корабельную мачту. В 1802 г. ученик Буффона говорит о «Kraken», гигантском осьминоге "величиной с нашу планету", который к тому же очень агрессивен. Эта тема будет продолжена в 1861 г. Мишле в «Море», в 1866 г. Гюго в "Тружениках моря" (именно в этом произведении появится слово "спрут") и Жюлем Верном в "Двадцати тысячах лье под водой". Так создавалась легенда, зародившаяся из страха перед ужасными чудовищами, которые непременно должны были обитать в такой враждебной человеку стихии, какой было море.
Море было местом страха, смерти и безумия, пропастью, скрывающей Сатану, демонов и чудовищ. Оно должно исчезнуть в день возрождения мира. В «Откровении» Св. Иоанна Богослова сказано: "И увидел я новое небо и новую землю; ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет" (XXI, I). Итак, в старое время море считалось наипервейшей опасностью. Поэтому в литературе судьба человека часто сравнивается с терпящим бедствие кораблем.
Обращаясь к Богородице, Эташ Дешан просит защиты от невзгод, обрушившихся на его ветхий и хрупкий корабль жизни (Баллада CXXXIV). Ронсар в "Гимне смерти" также сравнивает жизнь с морем невзгод. Дю Белле называет счастливцем того, кто умер, не успев родиться, так как на его голову не обрушится буря, которой мы все подвержены ("Жалоба отчаявшегося"). Д'Обинье жалуется на свою долю, на шквал ветра и огрызающиеся волны, на бурю, козни врагов и заговоры ("Гекатомба Дианы").
В XVIII веке Ж.-Ж. Руссо напишет:
"Затерянный среди безбрежного моря несчастий, я не могу забыть детали моего первого кораблекрушения" ("Исповедь", V). К такому же сравнению прибегает Верлен, говоря об усталости жизни и страхе смерти, о затерянном в волнах бриге и терпящей страшное кораблекрушение душе: "Устал я жить, и смерть меня страшит. Как челн забытый, зыблемый приливом и отливом, моя душа скользит по воле бурных волн" ("Тоска". Перевод Ф. Сологуба, 1923 г.).
Так, до победы современной техники, коллективное сознание воспринимало море как место бедствия. Оно связывалось с ночью, смертью, пропастью. Таков фон тысячелетнего отвращения перед "Океаном ночи": "Где моряки, погибшие во мраке ночи?" пишет В. Гюго в 1836 г. Семнадцатью годами позже в годовом отчете Английского флота будут приведены такие цифры — 832 погибших судна за 1853 год.
Человеческая цивилизация, в основном сухопутная, не доверяла вероломству воды, тем более такому огромному скоплению воды, каким является море. В середине XVIII века один доминиканский монах отправился из Граса в Рим морским путем. Он сел на корабль в Ницце, но уже вблизи Монако море разбушевалось и он вынужден был сойти на берег. Добравшись до Рима и умудренный этим опытом, он записал в своем дневнике следующую сентенцию: "Как бы близко ни был берег, смерть в море еще ближе".
2. Далекое и близкое; новое и старое
Где-то далеко за морскими просторами находились страны, полные неожиданностей, где необычность была, как правило, пугающей. От Плиния Старшего, Винцента де Бове, Мандевилля и "Тысячи и одной ночи" идет поверье о магнитной горе, расположенной на пути в Индию. Она притягивает железные детали кораблей, удерживая или разрушая их. Португальские моряки с опаской обходили мыс на юге Марокко, который считался мысом Страха. На этом мысе нет ни людей, ни обжитых мест. Земля там, подобно Ливийской пустыне, песчаная и безводная, на ней не растут трава и деревья. Море там настолько мелководное, что в лье от берега глубина не превышает одной сажени. А течение такое сильное, что, обогнув мыс, корабль не может повернуть обратно.
В «Лузиаде» Камоэнс пишет о страхе, пережитом португальскими моряками, когда они огибали мыс Доброй Надежды, называемый раньше мысом Бурь. Это описание не только плод фантазии поэта, оно основано на устных рассказах и путевых заметках путешественников. При приближении к мысу он предстает в виде бесформенной огромной статуи подобно Родосскому Колоссу (что потом перенесет Гойя на полотно "Паника"). "Лик его злобен и дик, с ввалившимися глазами и бледной сероватой кожей, со слипшимися волосами и пожелтевшими зубами".
В «Лузиаде» Камоэнс пишет о страхе, пережитом португальскими моряками, когда они огибали мыс Доброй Надежды, называемый раньше мысом Бурь. Это описание не только плод фантазии поэта, оно основано на устных рассказах и путевых заметках путешественников. При приближении к мысу он предстает в виде бесформенной огромной статуи подобно Родосскому Колоссу (что потом перенесет Гойя на полотно "Паника"). "Лик его злобен и дик, с ввалившимися глазами и бледной сероватой кожей, со слипшимися волосами и пожелтевшими зубами".