Страница:
Картина была просто переполнена водяными символами. Раковины, рыбы, раки… разве не они означают слияние мужских и женских жидкостей, соединение в одном теле? Раковины — символы любви из-за сходства с женским лоном. Если художник рисовал женскую фигуру, его учили положить раковину на ее лоно как изображение вульвы. И все же Бог создал устрицу, а дьявол — ракушку. Там, в левой части картины, мужчина несет на спине ракушник, в котором происходит половой акт, и детородное семя кристаллизуется в три жемчужины.
— Мы, неумелые, должны упражняться в чтении настоящих звездных знаков нашей веры. Поэтому братство заказало картину, которая сможет представить наши слова в виде ясных знаков. Разве я не говорил об искушении? Вот мужчина несет его на своих плечах.
Священник указал на фигуру, которую Петрониус уже выделил для себя.
— Груз дьявольского желания сгибает человека и ограничивает его способность любить, но его нужно вынести. Картина должна показать нам не грех, а красоту братьев и сестер свободного духа. Любовь, которая присутствует в картине, это всеобъемлющая любовь, которую Бог дарит человеку в раю.
— Что означает группа людей в нижнем левом углу картины?
Петрониус удивился. Задавать вопросы во время службы? Невероятно! Он повернулся к человеку, задавшему вопрос. Это была роскошная и, судя по всему, богатая дама. Она сидела с покрасневшим лицом, скрестив перед собой руки.
— Наша вера не разделяет людей на тех, кто просто верует и с нетерпением ждет избавления, и на тех, кто производит зачатие, за что бывает проклят. Способность к зачатию и Божия воля для нас едины. Шесть человек образуют совершенное мировое число. Продукт первого женского и первого мужского чисел — два помноженное на три. Разве мир не был сотворен за шесть дней? Молодой мужчина держит в руках плод в форме яйца. Растение с тремя листьями на плоде — печать Божественной Троицы. Смуглое существо — невеста «Песни песней», о которой говорится: «Дщери Иерусалимские! Черна я, но красива, как шатры Кидарские, как завесы Соломоновы. Не смотрите на меня, что я смугла, ибо солнце опалило меня». Она воплощает своим цветом юную деву Землю. На голове у нее смородина — знак плодородия. Из лона ее вырастают растения невинности. Шестеро получили плод — плод Земли, который они передают дальше. Взгляд одной из женщин доходит до вновь сотворенной земли — рая Господа Бога, откуда вылетает голубь и опускается ей на руку. Разве не восхваляют эти шестеро созидательную силу Бога? Они принимают от него силу зачатия и дух, чтобы передать их дальше в мир. Не сказано ни одного слова ни о грехе, ни о проклятии, ни об изгнании, о чем мы слышим из уст нашей ложной матери-церкви.
Все время рука Петрониуса лежала на бедре Зиты, но только сейчас, когда священник замолчал, он почувствовал тепло и пот чужого тела и испуганно отдернул руку. Зита пристально посмотрела на художника.
— Я ничего не имею против, — прошептала девушка, однако ее улыбка была немного ехидной. — Ты тоже можешь задавать вопросы.
— Сегодня мы принимали в наши ряды нового брата. На следующей службе мы продолжим обсуждение картины.
Священник продолжил службу: он перешел к «Credo»19, подготовил евхаристию, пустил по рядам братьев и сестер хлеб и вино и, благословив всех, попрощался.
— Это все? — прошептал Петрониус, когда Зита встала и взяла его за руку.
— А чего ты ждал, оргию? Я что, должна была залезть на тебя и испортить мессу?
Девушка придвинулась к нему так близко, что волосы ее лобка щекотали его бедро. С любопытством Зита смотрела прямо в глаза Петрониуса.
— Нас порочат, Петрониус. Но слухи эти рождаются из тайных фантазий священников, которые не могут думать в своих сырых кельях ни о чем другом, как о половом слиянии, которое им запрещает целибат. Скажи, если мы тебя разочаровали.
Петрониус понял, что попался.
Непонятный шорох заставил его обратить внимание на небольшое, защищенное решеткой окно над наполовину скрытой ковром потайной дверью. Его преследовало ощущение, что сквозь темные отверстия окна за ними наблюдают глаза, обжигая взглядом.
— Что это за окно, Зита?
Она повернулась к отверстию в стене.
— Проход на крышу.
Петрониус напрягся и услышал легкий шорох одежды, шум шагов. Кто-то поднимался по лестнице. Петрониус подбежал к двери и дернул за ручку, но она была заперта.
— Что случилось? — испуганно прошептала Зита, когда Петрониус приложил ухо к стене.
Он отчетливо услышал звук быстро удаляющихся шагов.
— За нами следили! Своды вверху не достроены, и по лесам над главным нефом может пройти каждый и попасть на эту винтовую лестницу.
Подавленные, они направились к выходу. Затем один за другим члены братства выскользнули из часовни. Когда Зита и Петрониус вышли на улицу, он снова обернулся и посмотрел во тьму между колоннами в надежде различить кого-нибудь, но тщетно.
V
VI
VII
VIII
— Мы, неумелые, должны упражняться в чтении настоящих звездных знаков нашей веры. Поэтому братство заказало картину, которая сможет представить наши слова в виде ясных знаков. Разве я не говорил об искушении? Вот мужчина несет его на своих плечах.
Священник указал на фигуру, которую Петрониус уже выделил для себя.
— Груз дьявольского желания сгибает человека и ограничивает его способность любить, но его нужно вынести. Картина должна показать нам не грех, а красоту братьев и сестер свободного духа. Любовь, которая присутствует в картине, это всеобъемлющая любовь, которую Бог дарит человеку в раю.
— Что означает группа людей в нижнем левом углу картины?
Петрониус удивился. Задавать вопросы во время службы? Невероятно! Он повернулся к человеку, задавшему вопрос. Это была роскошная и, судя по всему, богатая дама. Она сидела с покрасневшим лицом, скрестив перед собой руки.
— Наша вера не разделяет людей на тех, кто просто верует и с нетерпением ждет избавления, и на тех, кто производит зачатие, за что бывает проклят. Способность к зачатию и Божия воля для нас едины. Шесть человек образуют совершенное мировое число. Продукт первого женского и первого мужского чисел — два помноженное на три. Разве мир не был сотворен за шесть дней? Молодой мужчина держит в руках плод в форме яйца. Растение с тремя листьями на плоде — печать Божественной Троицы. Смуглое существо — невеста «Песни песней», о которой говорится: «Дщери Иерусалимские! Черна я, но красива, как шатры Кидарские, как завесы Соломоновы. Не смотрите на меня, что я смугла, ибо солнце опалило меня». Она воплощает своим цветом юную деву Землю. На голове у нее смородина — знак плодородия. Из лона ее вырастают растения невинности. Шестеро получили плод — плод Земли, который они передают дальше. Взгляд одной из женщин доходит до вновь сотворенной земли — рая Господа Бога, откуда вылетает голубь и опускается ей на руку. Разве не восхваляют эти шестеро созидательную силу Бога? Они принимают от него силу зачатия и дух, чтобы передать их дальше в мир. Не сказано ни одного слова ни о грехе, ни о проклятии, ни об изгнании, о чем мы слышим из уст нашей ложной матери-церкви.
Все время рука Петрониуса лежала на бедре Зиты, но только сейчас, когда священник замолчал, он почувствовал тепло и пот чужого тела и испуганно отдернул руку. Зита пристально посмотрела на художника.
— Я ничего не имею против, — прошептала девушка, однако ее улыбка была немного ехидной. — Ты тоже можешь задавать вопросы.
— Сегодня мы принимали в наши ряды нового брата. На следующей службе мы продолжим обсуждение картины.
Священник продолжил службу: он перешел к «Credo»19, подготовил евхаристию, пустил по рядам братьев и сестер хлеб и вино и, благословив всех, попрощался.
— Это все? — прошептал Петрониус, когда Зита встала и взяла его за руку.
— А чего ты ждал, оргию? Я что, должна была залезть на тебя и испортить мессу?
Девушка придвинулась к нему так близко, что волосы ее лобка щекотали его бедро. С любопытством Зита смотрела прямо в глаза Петрониуса.
— Нас порочат, Петрониус. Но слухи эти рождаются из тайных фантазий священников, которые не могут думать в своих сырых кельях ни о чем другом, как о половом слиянии, которое им запрещает целибат. Скажи, если мы тебя разочаровали.
Петрониус понял, что попался.
Непонятный шорох заставил его обратить внимание на небольшое, защищенное решеткой окно над наполовину скрытой ковром потайной дверью. Его преследовало ощущение, что сквозь темные отверстия окна за ними наблюдают глаза, обжигая взглядом.
— Что это за окно, Зита?
Она повернулась к отверстию в стене.
— Проход на крышу.
Петрониус напрягся и услышал легкий шорох одежды, шум шагов. Кто-то поднимался по лестнице. Петрониус подбежал к двери и дернул за ручку, но она была заперта.
— Что случилось? — испуганно прошептала Зита, когда Петрониус приложил ухо к стене.
Он отчетливо услышал звук быстро удаляющихся шагов.
— За нами следили! Своды вверху не достроены, и по лесам над главным нефом может пройти каждый и попасть на эту винтовую лестницу.
Подавленные, они направились к выходу. Затем один за другим члены братства выскользнули из часовни. Когда Зита и Петрониус вышли на улицу, он снова обернулся и посмотрел во тьму между колоннами в надежде различить кого-нибудь, но тщетно.
V
Солнце и жара соответствовали его расслабленному состоянию после вчерашнего загула. Петрониус лежал на валу, крыша которого давала достаточно тени, а сквозь бойницы с берега Доммеля проникала прохлада. Он хотел побыть здесь, наверху, один, разобраться в запутанных событиях прошедших дней и просто смотреть в пустоту, не видя ни лиц, ни пейзажей, ни растений. И все-таки даже здесь, вверху над городом, одна мысль не выходила у Петрониуса из головы. Он сел и рассеянно провел рукой по волосам.
Город под ним будто вымер. Все проклинали жару и прятались в домах. Даже рынок просыпался медленно. Повозки с товаром из Антверпена и Гента казались брошенными, будто жизнь замерла и время остановилось, хотя солнечная тень, добравшаяся до ног Петрониуса, свидетельствовала об обратном.
Ничего не изменилось, ничего! И это не давало Петрониусу покоя. Его душа жаждала путешествий. В Брюгге и Лейдене, в Гааге и Амстердаме ждали другие художники, которые могли многому научить. Он мечтал съездить в Париж, а оттуда к испанскому двору, по крайней мере в Мадрид или Саламанку. Он хотел учиться видеть и понимать, стать истинным мастером палитры. Но юноша не мог покинуть город и человека, к которому так привязался. При одной мысли о разлуке подмастерью становилось не по себе. Со вчерашнего дня кое-кто в Ден-Босе крепко держал его. Еще во время службы Петрониус понял, что не просто желает Зиту. Она соответствовала его представлениям о будущей жене: решительная, самостоятельная, умная, и в то же время — женщина с ее податливостью и нежностью. Разве мог подмастерье оставить ее и продолжить свое путешествие?
Взять с собой? На это у Петрониуса не хватило бы денег.
Ему нравился этот маленький город, где каждый знал соседа. Однако подмастерье чувствовал, что не задержится здесь надолго. Появление в компании с патером Берле многих настроило против Петрониуса. Он ощущал это, когда покупал хлеб, масло и бумагу. Повсюду подмастерье встречали враждебно.
Он хотел еще немного помечтать, но какие-то непонятные звуки заставили его очнуться.
Внизу в лавках на колесах проснулась жизнь. Откуда-то появились торговцы, выставили на прилавки бочонки, спрятанные под деревянными настилами. И всю эту суету вызвал один человек, медленно обходивший торговые ряды. Петрониус знал эту походку, спокойные и иногда неловкие движения рук и даже рисунок вен и сухожилий на этих руках. Внизу шел Якоб ван Алмагин, спрятав от жары голову под капюшон. Он совал свой нос под каждый навес, спрашивал, ощупывал товар, смотрел на свет и покупал самые разные предметы. Петрониус узнавал травы и порошки, семена и съедобные грибы. Под некоторые навесы Алмагин заглядывал дважды, трижды.
Петрониусом овладело любопытство. Стоит ли сойти вниз и показаться ученому? Или наблюдать за ним сверху, рискуя быть замеченными? Подмастерье выбрал золотую середину. Он спустился не до конца лестницы и замер, прижавшись к стене. Так он мог наблюдать за происходившим внизу. Петрониус видел, как Алмагин взвешивал небольшое количество порошка из мешочков, стоявших на прилавках. Некоторые мешочки продавцы доставали из-под прилавка только после его настойчивых просьб, торопливо высыпали порошок или зерна в небольшие чаши медных весов, которые держали в руке, и с поразительной точностью отвешивали товар и пересыпали в маленькие мешочки. Алмагин протягивал через прилавок монеты, забирал мешочки и складывал их в кожаную сумку.
Петрониус, присвистывая и не обращая внимания на торговцев, стал спускаться с лестницы. Краем глаза он заметил, как Алмагин испуганно поднял голову и снял капюшон. Петрониус спрыгнул с нижней ступеньки и обвел взглядом лавки. Затем с наигранным удивлением подошел к ученому:
— Что вы здесь делаете, господин?
— Покупаю травы, — ответил Якоб ван Алмагин, весело подмигнув и незаметно отходя от торговцев порошком. — Редкие пряности, такие как гвоздика и корица, а также ингредиенты для моих чернил. Я собирался к вам, Петрониус. Завершать портрет. Вижу, вы празднуете свой похмельный понедельник?
Петрониус не спускал глаз с ученого, и от последнего не ускользнуло это внимание. Оба мило улыбались друг другу.
— Я провожу вас. Мне стало скучно. И я не имею права отказаться от прогулки в таком приятном обществе.
Они направились вдоль канала в сторону собора. Шли молча. Позади торговец, с которым ученый обделал свои делишки, быстро свернул вещи.
— Позвольте задать вам, Якоб ван Алмагин, один вопрос, — заикаясь произнес Петрониус.
— Пожалуйста, спрашивайте, Петрониус. Я отвечу, если на то хватит моих скромных знаний.
Петрониус закусил губу.
— Что вы только что приобретали, травы или…
Якоб ван Алмагин схватил его за рукав с такой силой, что подмастерье замолчал. В глазах ученого вспыхнули странные огоньки, хотя выражение лица не изменилось.
— Никогда не обвиняйте тех, кто не совершил никакого преступления. Я покупал травы, которых не было на прилавке, верно. Назовите их ядом, если хотите. Но в каждом яде содержится целительная субстанция. Возьмем цикуту. Один стакан воды, смешанный с соком этого растения, — и человек медленно умирает. Органы будто замерзают один за другим. А если в стакан добавить несколько капель цикуты и выпить его или смочить больные места во время операции, то смесь снимет боль.
Петрониус смущенно молчал, опустив глаза. Ученый увлек подмастерье в сторону рынка.
— Даже отдельные слова в нашей беседе могут быть неверно истолкованы. Случайный прохожий подхватит необдуманно произнесенное слово «яд», не уловив взаимосвязи, и расскажет кому-то или на исповеди доверится доминиканцу. А священник, якобы заботясь о своей «овце», доведет сей факт до сведения инквизиции. И колесо закрутилось, и никто и ничто не в силах его остановить. Вы попадете в камеру пыток, потому что вас обвинят. Там вас заставят признаться. При виде орудий пыток никто не может ручаться за себя. Под пытками вы выдадите меня, вашего мастера, всех подмастерьев и половину города, особенно когда перестанете чувствовать боль. И начнется охота на ведьм. Десятки невинных людей лишатся жизни, потому что вы необдуманно употребили слово «яд».
В тени главного церковного нефа Якоб ван Алмагин остановился и указал на своды и стены собора, на леса, где сидели каменщики и каменотесы.
— Подобные сооружения возводятся только там, где существует строгий порядок, а послушание является добродетелью. Те, кто готовит яды, нежелательны в таком обществе. Они, — ученый указал на собор, — используют самый сильный яд, скрытый в человеке, — страх. Только трусливые строят такие монументы в честь и во славу церкви и всемогущего Бога.
Якоб ван Алмагин повернулся, его лицо было серьезным, необычайно серьезным, Петрониус ощутил неуверенность, он хотел что-то спросить, однако в этот миг их внимание привлек шум перед входом в собор. Там собралось немало народу. Петрониус не расслышал ученого, но ему показалось, что тот сказал «убивать».
Город под ним будто вымер. Все проклинали жару и прятались в домах. Даже рынок просыпался медленно. Повозки с товаром из Антверпена и Гента казались брошенными, будто жизнь замерла и время остановилось, хотя солнечная тень, добравшаяся до ног Петрониуса, свидетельствовала об обратном.
Ничего не изменилось, ничего! И это не давало Петрониусу покоя. Его душа жаждала путешествий. В Брюгге и Лейдене, в Гааге и Амстердаме ждали другие художники, которые могли многому научить. Он мечтал съездить в Париж, а оттуда к испанскому двору, по крайней мере в Мадрид или Саламанку. Он хотел учиться видеть и понимать, стать истинным мастером палитры. Но юноша не мог покинуть город и человека, к которому так привязался. При одной мысли о разлуке подмастерью становилось не по себе. Со вчерашнего дня кое-кто в Ден-Босе крепко держал его. Еще во время службы Петрониус понял, что не просто желает Зиту. Она соответствовала его представлениям о будущей жене: решительная, самостоятельная, умная, и в то же время — женщина с ее податливостью и нежностью. Разве мог подмастерье оставить ее и продолжить свое путешествие?
Взять с собой? На это у Петрониуса не хватило бы денег.
Ему нравился этот маленький город, где каждый знал соседа. Однако подмастерье чувствовал, что не задержится здесь надолго. Появление в компании с патером Берле многих настроило против Петрониуса. Он ощущал это, когда покупал хлеб, масло и бумагу. Повсюду подмастерье встречали враждебно.
Он хотел еще немного помечтать, но какие-то непонятные звуки заставили его очнуться.
Внизу в лавках на колесах проснулась жизнь. Откуда-то появились торговцы, выставили на прилавки бочонки, спрятанные под деревянными настилами. И всю эту суету вызвал один человек, медленно обходивший торговые ряды. Петрониус знал эту походку, спокойные и иногда неловкие движения рук и даже рисунок вен и сухожилий на этих руках. Внизу шел Якоб ван Алмагин, спрятав от жары голову под капюшон. Он совал свой нос под каждый навес, спрашивал, ощупывал товар, смотрел на свет и покупал самые разные предметы. Петрониус узнавал травы и порошки, семена и съедобные грибы. Под некоторые навесы Алмагин заглядывал дважды, трижды.
Петрониусом овладело любопытство. Стоит ли сойти вниз и показаться ученому? Или наблюдать за ним сверху, рискуя быть замеченными? Подмастерье выбрал золотую середину. Он спустился не до конца лестницы и замер, прижавшись к стене. Так он мог наблюдать за происходившим внизу. Петрониус видел, как Алмагин взвешивал небольшое количество порошка из мешочков, стоявших на прилавках. Некоторые мешочки продавцы доставали из-под прилавка только после его настойчивых просьб, торопливо высыпали порошок или зерна в небольшие чаши медных весов, которые держали в руке, и с поразительной точностью отвешивали товар и пересыпали в маленькие мешочки. Алмагин протягивал через прилавок монеты, забирал мешочки и складывал их в кожаную сумку.
Петрониус, присвистывая и не обращая внимания на торговцев, стал спускаться с лестницы. Краем глаза он заметил, как Алмагин испуганно поднял голову и снял капюшон. Петрониус спрыгнул с нижней ступеньки и обвел взглядом лавки. Затем с наигранным удивлением подошел к ученому:
— Что вы здесь делаете, господин?
— Покупаю травы, — ответил Якоб ван Алмагин, весело подмигнув и незаметно отходя от торговцев порошком. — Редкие пряности, такие как гвоздика и корица, а также ингредиенты для моих чернил. Я собирался к вам, Петрониус. Завершать портрет. Вижу, вы празднуете свой похмельный понедельник?
Петрониус не спускал глаз с ученого, и от последнего не ускользнуло это внимание. Оба мило улыбались друг другу.
— Я провожу вас. Мне стало скучно. И я не имею права отказаться от прогулки в таком приятном обществе.
Они направились вдоль канала в сторону собора. Шли молча. Позади торговец, с которым ученый обделал свои делишки, быстро свернул вещи.
— Позвольте задать вам, Якоб ван Алмагин, один вопрос, — заикаясь произнес Петрониус.
— Пожалуйста, спрашивайте, Петрониус. Я отвечу, если на то хватит моих скромных знаний.
Петрониус закусил губу.
— Что вы только что приобретали, травы или…
Якоб ван Алмагин схватил его за рукав с такой силой, что подмастерье замолчал. В глазах ученого вспыхнули странные огоньки, хотя выражение лица не изменилось.
— Никогда не обвиняйте тех, кто не совершил никакого преступления. Я покупал травы, которых не было на прилавке, верно. Назовите их ядом, если хотите. Но в каждом яде содержится целительная субстанция. Возьмем цикуту. Один стакан воды, смешанный с соком этого растения, — и человек медленно умирает. Органы будто замерзают один за другим. А если в стакан добавить несколько капель цикуты и выпить его или смочить больные места во время операции, то смесь снимет боль.
Петрониус смущенно молчал, опустив глаза. Ученый увлек подмастерье в сторону рынка.
— Даже отдельные слова в нашей беседе могут быть неверно истолкованы. Случайный прохожий подхватит необдуманно произнесенное слово «яд», не уловив взаимосвязи, и расскажет кому-то или на исповеди доверится доминиканцу. А священник, якобы заботясь о своей «овце», доведет сей факт до сведения инквизиции. И колесо закрутилось, и никто и ничто не в силах его остановить. Вы попадете в камеру пыток, потому что вас обвинят. Там вас заставят признаться. При виде орудий пыток никто не может ручаться за себя. Под пытками вы выдадите меня, вашего мастера, всех подмастерьев и половину города, особенно когда перестанете чувствовать боль. И начнется охота на ведьм. Десятки невинных людей лишатся жизни, потому что вы необдуманно употребили слово «яд».
В тени главного церковного нефа Якоб ван Алмагин остановился и указал на своды и стены собора, на леса, где сидели каменщики и каменотесы.
— Подобные сооружения возводятся только там, где существует строгий порядок, а послушание является добродетелью. Те, кто готовит яды, нежелательны в таком обществе. Они, — ученый указал на собор, — используют самый сильный яд, скрытый в человеке, — страх. Только трусливые строят такие монументы в честь и во славу церкви и всемогущего Бога.
Якоб ван Алмагин повернулся, его лицо было серьезным, необычайно серьезным, Петрониус ощутил неуверенность, он хотел что-то спросить, однако в этот миг их внимание привлек шум перед входом в собор. Там собралось немало народу. Петрониус не расслышал ученого, но ему показалось, что тот сказал «убивать».
VI
— Вы еще раскаетесь, Босх! — кричал человек голос которого Петрониус очень хорошо знал.
Якоб ван Алмагин схватил юношу за руку и потянул в сторону. Они поднялись на две ступеньки лестницы, ведущей ко входу в здание, откуда могли наблюдать за происходящим.
— Инквизитор! — пробормотал Алмагин и указал на двери собора.
Там в сопровождении двух солдат в яркой форме действительно показался Иоганнес фон Берле. Солдаты держали доминиканца железной хваткой — они выталкивали его из собора. Только когда дверь закрылась, они отпустили священника. Инквизитор исходил желчью, его лицо было искажено яростью. Он искал поддержки у окружающих, которые медленно и молчаливо выходили из церкви, чтобы наблюдать за развитием событий за стенами собора.
Патер распростер руки, набрал в грудь воздуха и закричал в медленно разрастающуюся толпу:
— Божьи люди! Ваши власти приведут вас к заслуженному отдыху в том мире. Тот, кто запрещает слово Господа Иисуса Христа, толкает вас в огонь чистилища! Там вы будете вечно каяться в своих грехах, так как грешите против слуг Господа Бога и против католической церкви. Но я скажу вам: вышвырните бунтовщиков из города, отправьте неверующих на костер. Тот, кто запрещает доминиканцам говорить, должен сам замолчать навеки!
Толпа заволновалась и занервничала, послышались одобрительные выкрики, кто-то уж потрясал кулаками.
Якоб ван Алмагин по-прежнему держал Петрониуса за рукав. Теперь он повернулся к нему:
— Его вышвырнули из церкви! Бог мой! Магистрат решил запретить доминиканцам проповедовать. Братство не хочет, чтобы они распространяли ложное слово в церкви. Но теперь может случиться несчастье. Доминиканцы этого так не оставят.
Над площадью гремел голос патера Берле:
— Откуда такие мысли и такой настрой против священного порядка? Я скажу вам: от бесстыдных картин, которые переполнили церковь. У собора еще нет крыши, а демоны и черти уже населили его. Гнусные, лишенные всякого смысла картины оскверняют алтарь и каждого, кто смотрит на них. Сожгите дьявольские произведения и изгоните безбожную ересь из города.
— Далеко зашел!
Петрониус не понял, что ученый имеет в виду, но реакция толпы оказалась обратной. Если раньше люди поддерживали инквизитора, то теперь кулаки обратились против него. Патер Иоганнес невольно затронул больное место горожан: гордость за величественное сооружение городской общины. К солдатам вернулась уверенность, и они снова схватили патера за руки, чтобы вывести за пределы соборной территории.
Тот вырывался и срывающимся голосом кричал:
— Не прикасайтесь ко мне! Я посланник его святейшества всемогущего папы римского! И если вы не хотите узнать мой гнев, не смейте трогать меня! Каждому проходящему мимо священнику вы позволяете произносить под вашими стенами лживые речи. Но услышать правду из уст доминиканца вы не желаете. Жалкий город, на котором лежит проклятие, вскормивший своей грудью фальшь, злодейство и грех. Мы должны каленым железом выжечь всю нечисть!
— Он становится притчей во языцех, наш патер Берле, — улыбнулся Алмагин. — Прямо-таки демон слова, гений мысли. Каждое слово остро как лезвие кинжала. Надеюсь, ему не дадут продолжить, ибо он отравляет умы.
В словах ученого Петрониус чувствовал восхищение. Ему стало не по себе. В этот момент Алмагин обратился к мужчине, который, несмотря на жару, был одет в куртку из красного бархата и плотные кожаные штаны, отороченные мехом:
— Что там произошло?
Купец с ярко-красным узким лицом остановился.
— Вы ничего не видели?
— Нет, к сожалению. Поэтому мы хотим спросить, но это останется между нами.
Бросив растерянный взгляд на патера Берле, неистовствовавшего, поскольку ему не дали договорить, купец торопливо рассказал о происшествии в соборе:
— Священник уже собирался выйти к общине, чтобы начать проповедь, но патер Берле оттолкнул его, встал за кафедру и начал говорить о правде в словах Господа Бога. Он не успел произнести и двух слов, как члены магистрата и бургомистр вызвали охрану. Солдаты были на посту, как всегда с момента введения запрета на проповеди доминиканцев. Они стащили патера с кафедры. Тот изо всех сил сопротивлялся. А теперь я должен идти к моей семье, простите.
На последние слова ученый уже не обратил никакого внимания. Петрониус следил за его взглядом. Открылись ворота собора, охрана образовала проход, за которым показались члены магистрата. Патера Иоганнеса держали четверо солдат, так как он продолжал пронзительно выкрикивать что-то. Бургомистр с отвращением отвернулся от Берле, комендант одарил его презрительным взглядом.
— Правильно, нельзя поддаваться на провокации. Следует вести себя так, будто ничего не произошло, — тихо прокомментировал Алмагин.
Толпа молчала. Слышно было только шарканье башмаков по песчаной мостовой, скрип кожаных подошв и выкрики доминиканца. Когда из собора вышел Иероним Босх, солнце зашло за тучу и холодная тень легла на площадь. У Петрониуса по спине побежали мурашки, а ученый втянул голову в плечи. Даже инквизитор смолк. Бургомистр обернулся, желая узнать причину наступившего безмолвия. Мастер Босх воспользовался случаем: он подошел к патеру и долго смотрел ему в лицо.
Петрониус физически ощутил напряжение, словно исходящее от самого собора. Волосы у него на затылке встали дыбом. Люди не сводили глаз с патера Берле и Иеронима Босха. Казалось, все ждали события, которое разрядило бы обстановку.
— Тихо, — прошептал Алмагин и снова схватил подмастерье за рукав. — Ни слова!
Это прозвучало как мольба, как зов о помощи. И как раз в это мгновение до Петрониуса долетели слова Босха, произнесенные громким звучным голосом. Одна-единственная фраза, уничтожившая патера Берле:
— Какая речь… А все, что стоит за этими словами, — зло и ложь!
Пальцы ученого впились в руку подмастерья. Только сейчас он заметил, какие у Алмагина узкие, длинные ногти.
Мастер Босх резко отвернулся от инквизитора, и тут блеснул луч солнца.
— Он подписал свой смертный приговор! — прошептал Алмагин в нависшей тишине и потянул Петрониуса по лестнице.
Затем ученый свернул в узкий переулок и потащил Петрониуса за собой в тень домов. Позади раздался протяжный резкий крик, похожий на вой смертельно раненного волка.
Якоб ван Алмагин схватил юношу за руку и потянул в сторону. Они поднялись на две ступеньки лестницы, ведущей ко входу в здание, откуда могли наблюдать за происходящим.
— Инквизитор! — пробормотал Алмагин и указал на двери собора.
Там в сопровождении двух солдат в яркой форме действительно показался Иоганнес фон Берле. Солдаты держали доминиканца железной хваткой — они выталкивали его из собора. Только когда дверь закрылась, они отпустили священника. Инквизитор исходил желчью, его лицо было искажено яростью. Он искал поддержки у окружающих, которые медленно и молчаливо выходили из церкви, чтобы наблюдать за развитием событий за стенами собора.
Патер распростер руки, набрал в грудь воздуха и закричал в медленно разрастающуюся толпу:
— Божьи люди! Ваши власти приведут вас к заслуженному отдыху в том мире. Тот, кто запрещает слово Господа Иисуса Христа, толкает вас в огонь чистилища! Там вы будете вечно каяться в своих грехах, так как грешите против слуг Господа Бога и против католической церкви. Но я скажу вам: вышвырните бунтовщиков из города, отправьте неверующих на костер. Тот, кто запрещает доминиканцам говорить, должен сам замолчать навеки!
Толпа заволновалась и занервничала, послышались одобрительные выкрики, кто-то уж потрясал кулаками.
Якоб ван Алмагин по-прежнему держал Петрониуса за рукав. Теперь он повернулся к нему:
— Его вышвырнули из церкви! Бог мой! Магистрат решил запретить доминиканцам проповедовать. Братство не хочет, чтобы они распространяли ложное слово в церкви. Но теперь может случиться несчастье. Доминиканцы этого так не оставят.
Над площадью гремел голос патера Берле:
— Откуда такие мысли и такой настрой против священного порядка? Я скажу вам: от бесстыдных картин, которые переполнили церковь. У собора еще нет крыши, а демоны и черти уже населили его. Гнусные, лишенные всякого смысла картины оскверняют алтарь и каждого, кто смотрит на них. Сожгите дьявольские произведения и изгоните безбожную ересь из города.
— Далеко зашел!
Петрониус не понял, что ученый имеет в виду, но реакция толпы оказалась обратной. Если раньше люди поддерживали инквизитора, то теперь кулаки обратились против него. Патер Иоганнес невольно затронул больное место горожан: гордость за величественное сооружение городской общины. К солдатам вернулась уверенность, и они снова схватили патера за руки, чтобы вывести за пределы соборной территории.
Тот вырывался и срывающимся голосом кричал:
— Не прикасайтесь ко мне! Я посланник его святейшества всемогущего папы римского! И если вы не хотите узнать мой гнев, не смейте трогать меня! Каждому проходящему мимо священнику вы позволяете произносить под вашими стенами лживые речи. Но услышать правду из уст доминиканца вы не желаете. Жалкий город, на котором лежит проклятие, вскормивший своей грудью фальшь, злодейство и грех. Мы должны каленым железом выжечь всю нечисть!
— Он становится притчей во языцех, наш патер Берле, — улыбнулся Алмагин. — Прямо-таки демон слова, гений мысли. Каждое слово остро как лезвие кинжала. Надеюсь, ему не дадут продолжить, ибо он отравляет умы.
В словах ученого Петрониус чувствовал восхищение. Ему стало не по себе. В этот момент Алмагин обратился к мужчине, который, несмотря на жару, был одет в куртку из красного бархата и плотные кожаные штаны, отороченные мехом:
— Что там произошло?
Купец с ярко-красным узким лицом остановился.
— Вы ничего не видели?
— Нет, к сожалению. Поэтому мы хотим спросить, но это останется между нами.
Бросив растерянный взгляд на патера Берле, неистовствовавшего, поскольку ему не дали договорить, купец торопливо рассказал о происшествии в соборе:
— Священник уже собирался выйти к общине, чтобы начать проповедь, но патер Берле оттолкнул его, встал за кафедру и начал говорить о правде в словах Господа Бога. Он не успел произнести и двух слов, как члены магистрата и бургомистр вызвали охрану. Солдаты были на посту, как всегда с момента введения запрета на проповеди доминиканцев. Они стащили патера с кафедры. Тот изо всех сил сопротивлялся. А теперь я должен идти к моей семье, простите.
На последние слова ученый уже не обратил никакого внимания. Петрониус следил за его взглядом. Открылись ворота собора, охрана образовала проход, за которым показались члены магистрата. Патера Иоганнеса держали четверо солдат, так как он продолжал пронзительно выкрикивать что-то. Бургомистр с отвращением отвернулся от Берле, комендант одарил его презрительным взглядом.
— Правильно, нельзя поддаваться на провокации. Следует вести себя так, будто ничего не произошло, — тихо прокомментировал Алмагин.
Толпа молчала. Слышно было только шарканье башмаков по песчаной мостовой, скрип кожаных подошв и выкрики доминиканца. Когда из собора вышел Иероним Босх, солнце зашло за тучу и холодная тень легла на площадь. У Петрониуса по спине побежали мурашки, а ученый втянул голову в плечи. Даже инквизитор смолк. Бургомистр обернулся, желая узнать причину наступившего безмолвия. Мастер Босх воспользовался случаем: он подошел к патеру и долго смотрел ему в лицо.
Петрониус физически ощутил напряжение, словно исходящее от самого собора. Волосы у него на затылке встали дыбом. Люди не сводили глаз с патера Берле и Иеронима Босха. Казалось, все ждали события, которое разрядило бы обстановку.
— Тихо, — прошептал Алмагин и снова схватил подмастерье за рукав. — Ни слова!
Это прозвучало как мольба, как зов о помощи. И как раз в это мгновение до Петрониуса долетели слова Босха, произнесенные громким звучным голосом. Одна-единственная фраза, уничтожившая патера Берле:
— Какая речь… А все, что стоит за этими словами, — зло и ложь!
Пальцы ученого впились в руку подмастерья. Только сейчас он заметил, какие у Алмагина узкие, длинные ногти.
Мастер Босх резко отвернулся от инквизитора, и тут блеснул луч солнца.
— Он подписал свой смертный приговор! — прошептал Алмагин в нависшей тишине и потянул Петрониуса по лестнице.
Затем ученый свернул в узкий переулок и потащил Петрониуса за собой в тень домов. Позади раздался протяжный резкий крик, похожий на вой смертельно раненного волка.
VII
Петрониус проснулся неожиданно. Его разбудил стук. Во тьме комнаты он открыл глаза и стал вслушиваться в ночь. Во сне художник вновь сражался с кошмарными существами, с демонами со звериными головами, и ему с трудом удалось вернуться в реальный мир действительности. Настоящий кошмар поселился в его голове и каждую ночь переползал в сны. В ночных странствиях, в океане мыслей находился патер Берле, выросший до размеров огромного дракона и уничтоживший своим горячим дыханием город Хертогенбос. Он обжигал дома и людей и прогонял из райского сада адамитов. Ден-Бос был райским садом. Петрониус улыбнулся.
Стук повторился. Тук-тук, тук-тук. Что-то монотонно ударяло в окно. Петрониус затаил дыхание, он боялся взломщиков и бандитов, появления демонов и чертей из его кошмаров или чего-нибудь еще. Юноша вслушивался в звуки ночи, а монотонный приглушенный стук повторялся, не выдавая виновника. Тук-тук, тук-тук.
Петрониус сел в кровати, дотянулся до окна и приоткрыл его.
— Кто там? — прошептал он, готовый к любым неожиданностям.
— Петрониус, — тихо прозвучал голос за окном, — это ты? Нам срочно нужно поговорить.
Длинный Цуидер! Художник открыл окно и протянул руку:
— Хватайся, я подниму тебя.
Подмастерье почувствовал крепкую руку нищего, ухватившегося за его локоть и ловко проскочившего в окно — быстрее, чем он ожидал. Прежде чем поздороваться, Длинный Цуидер закрыл окно и прошептал:
— Никакого света. Никто не должен заметить, что ты не спишь и у тебя гости. Будем говорить шепотом.
Петрониус кивнул, не сообразив, что его собеседник ничего не видит. Он прошептал:
— Хорошо. Что привело тебя ко мне, Цуидер?
Воцарилась тишина, и Петрониус заволновался, пока не заметил, что нищий осторожно ощупывает мебель, ища возможность сесть.
— Садись сюда, на кровать, а теперь рассказывай.
— В этой комнате жил тот подмастерье, Ян де Грот?
— Почему ты спрашиваешь?
— Потому что я нашел в стене крючки и кольца, будто кто-то хотел обеспечить себе быстрый спуск и подъем. Тот, кому известны эти ухваты, в несколько секунд окажется в комнате или за ее пределами.
У Петрониуса захватило дух. Так вот почему Длинный Цуидер столь легко взобрался в окно!
— Откуда тебе известно о них? — шепотом переспросил подмастерье. — Ты уже бывал здесь?
— Нищие учатся быстро. Я обнаружил крепления, когда ощупывал стену. Они могли служить лишь для подъема, к тому же в промежуток между домами просачивается свет.
— Ты полагаешь, кто-то быстро и незаметно входит и выходит отсюда?
Петрониус не мог усидеть на месте и встал.
— Ты хотел мне что-то сообщить, Цуидер? Ведь твои слова требуют продолжения. Первое пугает, но с этим можно жить.
— Ну что же, хорошо. Держись, Петрониус. Я кое-что узнал о Яне де Гроте. До тебя он жил в этой комнате.
— Да. Но он исчез!
— Правильно, — подтвердил Длинный Цуидер — Никто его больше не видел. Самое интересное состоит в том, что он должен был выполнить для Босха поручение. Догадываешься какое?
Петрониус замер.
Ему казалось, он знает ответ на вопрос.
— Ян де Грот должен был написать портрет, — произнес нищий, — и отгадай с трех раз, кого он должен был рисовать?
В ночную мглу подмастерье прошептал имя, в котором было что-то жуткое, пугающее.
— Якоба ван Алмагина!
— Точно! И еще кое-что, Петрониус. Портрет, как и подмастерье, исчез бесследно. Я знаю только то, что Ян де Грот любил играть в кости и рассказывал кое-что за игрой. У него были такие же трудности, как и у тебя. Ян с трудом продвигался вперед. Что-то мешало ему рисовать, какие-то художественные проблемы. Но Ян говорил об этом, только когда был пьян. А последнее время он пил много.
— Зачем ты рассказываешь мне это? — прошептал Петрониус в разделявшую их темноту.
— Босх совершил перед собором ошибку! Все, кто рядом с ним, пострадают. И ты, Петрониус. Инквизитор не пойдет прямым путем раздора с Иеронимом Босхом. За мастером стоит город. Уходи, пока можешь. Пример Яна де Грота должен стать тебе уроком.
Петрониус до боли прикусил губы и почувствовал на языке солоноватый вкус крови.
— Ты веришь, что смерть Яна де Грота на совести патера Берле?
— Кто знает?.. Можно лишь предполагать. Не все, кто попадает в подвалы инквизиции, сгорают на костре. Многие погибают без благословения и без зрителей. Некоторые уходят в мир иной, даже не удостоившись погребения. Доммель милостиво несет свои воды в море и подхватывает всех, кого ему доверяют. Он не делает различия между детьми Христа и еретиками.
Ночь зазвучала в ушах Петрониуса шумом рыночного дня. Отовсюду слышались шорохи и скрип, голоса, тьма давила. Петрониус закрыл уши руками.
— Я не могу покинуть город, Цуидер! Не могу!
— Почему?
Нищий произнес одно слово, но оно заполнило все пространство и звенело в ушах. Петрониус почти готов был сознаться во всем. Однако когда подмастерье решился сказать правду, мир умолк, будто ждал и прислушивался только к нему.
— Зита!
Петрониус почувствовал, что Длинный Цуидер покачал головой.
— Ты глупец, Петрониус Орис! Зита уже несколько дней не появляется в трактире. Как думаешь, почему я пришел к тебе?
«Зита! — молнией пронеслось в голове Петрониуса. — Зита пропала!»
— Теперь я уж точно не могу покинуть город. И если она в руках патера Иоганнеса, он поплатится за это!
Стук повторился. Тук-тук, тук-тук. Что-то монотонно ударяло в окно. Петрониус затаил дыхание, он боялся взломщиков и бандитов, появления демонов и чертей из его кошмаров или чего-нибудь еще. Юноша вслушивался в звуки ночи, а монотонный приглушенный стук повторялся, не выдавая виновника. Тук-тук, тук-тук.
Петрониус сел в кровати, дотянулся до окна и приоткрыл его.
— Кто там? — прошептал он, готовый к любым неожиданностям.
— Петрониус, — тихо прозвучал голос за окном, — это ты? Нам срочно нужно поговорить.
Длинный Цуидер! Художник открыл окно и протянул руку:
— Хватайся, я подниму тебя.
Подмастерье почувствовал крепкую руку нищего, ухватившегося за его локоть и ловко проскочившего в окно — быстрее, чем он ожидал. Прежде чем поздороваться, Длинный Цуидер закрыл окно и прошептал:
— Никакого света. Никто не должен заметить, что ты не спишь и у тебя гости. Будем говорить шепотом.
Петрониус кивнул, не сообразив, что его собеседник ничего не видит. Он прошептал:
— Хорошо. Что привело тебя ко мне, Цуидер?
Воцарилась тишина, и Петрониус заволновался, пока не заметил, что нищий осторожно ощупывает мебель, ища возможность сесть.
— Садись сюда, на кровать, а теперь рассказывай.
— В этой комнате жил тот подмастерье, Ян де Грот?
— Почему ты спрашиваешь?
— Потому что я нашел в стене крючки и кольца, будто кто-то хотел обеспечить себе быстрый спуск и подъем. Тот, кому известны эти ухваты, в несколько секунд окажется в комнате или за ее пределами.
У Петрониуса захватило дух. Так вот почему Длинный Цуидер столь легко взобрался в окно!
— Откуда тебе известно о них? — шепотом переспросил подмастерье. — Ты уже бывал здесь?
— Нищие учатся быстро. Я обнаружил крепления, когда ощупывал стену. Они могли служить лишь для подъема, к тому же в промежуток между домами просачивается свет.
— Ты полагаешь, кто-то быстро и незаметно входит и выходит отсюда?
Петрониус не мог усидеть на месте и встал.
— Ты хотел мне что-то сообщить, Цуидер? Ведь твои слова требуют продолжения. Первое пугает, но с этим можно жить.
— Ну что же, хорошо. Держись, Петрониус. Я кое-что узнал о Яне де Гроте. До тебя он жил в этой комнате.
— Да. Но он исчез!
— Правильно, — подтвердил Длинный Цуидер — Никто его больше не видел. Самое интересное состоит в том, что он должен был выполнить для Босха поручение. Догадываешься какое?
Петрониус замер.
Ему казалось, он знает ответ на вопрос.
— Ян де Грот должен был написать портрет, — произнес нищий, — и отгадай с трех раз, кого он должен был рисовать?
В ночную мглу подмастерье прошептал имя, в котором было что-то жуткое, пугающее.
— Якоба ван Алмагина!
— Точно! И еще кое-что, Петрониус. Портрет, как и подмастерье, исчез бесследно. Я знаю только то, что Ян де Грот любил играть в кости и рассказывал кое-что за игрой. У него были такие же трудности, как и у тебя. Ян с трудом продвигался вперед. Что-то мешало ему рисовать, какие-то художественные проблемы. Но Ян говорил об этом, только когда был пьян. А последнее время он пил много.
— Зачем ты рассказываешь мне это? — прошептал Петрониус в разделявшую их темноту.
— Босх совершил перед собором ошибку! Все, кто рядом с ним, пострадают. И ты, Петрониус. Инквизитор не пойдет прямым путем раздора с Иеронимом Босхом. За мастером стоит город. Уходи, пока можешь. Пример Яна де Грота должен стать тебе уроком.
Петрониус до боли прикусил губы и почувствовал на языке солоноватый вкус крови.
— Ты веришь, что смерть Яна де Грота на совести патера Берле?
— Кто знает?.. Можно лишь предполагать. Не все, кто попадает в подвалы инквизиции, сгорают на костре. Многие погибают без благословения и без зрителей. Некоторые уходят в мир иной, даже не удостоившись погребения. Доммель милостиво несет свои воды в море и подхватывает всех, кого ему доверяют. Он не делает различия между детьми Христа и еретиками.
Ночь зазвучала в ушах Петрониуса шумом рыночного дня. Отовсюду слышались шорохи и скрип, голоса, тьма давила. Петрониус закрыл уши руками.
— Я не могу покинуть город, Цуидер! Не могу!
— Почему?
Нищий произнес одно слово, но оно заполнило все пространство и звенело в ушах. Петрониус почти готов был сознаться во всем. Однако когда подмастерье решился сказать правду, мир умолк, будто ждал и прислушивался только к нему.
— Зита!
Петрониус почувствовал, что Длинный Цуидер покачал головой.
— Ты глупец, Петрониус Орис! Зита уже несколько дней не появляется в трактире. Как думаешь, почему я пришел к тебе?
«Зита! — молнией пронеслось в голове Петрониуса. — Зита пропала!»
— Теперь я уж точно не могу покинуть город. И если она в руках патера Иоганнеса, он поплатится за это!
VIII
Энрик закрыл за собой дверь, не забыв предостеречь Петрониуса:
— Не стоит наносить краски очень толстым слоем. Достаточно, если контуры будут хорошо различимы. Это задний план за горой искушения. Но сделай все быстро. Декорация нужна сегодня вечером.
Хлопнула входная дверь, и в доме стало тихо. Петрониус был один. Он рассмеялся. Энрик, старый лис, навязал ему эту работу, чтобы уклониться от проверки. Они поспорили, и Петрониус проиграл. Собственно говоря, он должен был отправиться в собор, а его товарищ — на стремянку перед картиной. Но что делать Петрониусу одному на улице, если там нет Зиты?
Перед художником висело большое полотно. Огромной кистью он наносил на коричневую поверхность холста очертания скал. Медленно вырисовывалась скала, похожая на башню. Чтобы обмакнуть кисть в краску и посмотреть на работу со стороны, Петрониус спускался со стремянки и отходил в дальний угол. Он делал это много раз, оценивая работу то взглядом мастера, то взором недовольного дилетанта, то с гордостью посредственного ремесленника, который завершил свою работу.
Петрониус положил кисть на край мольберта, прислонился к стене и скорчил рожу, глядя на картину. Он собрался было громко похвалить себя, когда почувствовал вибрацию, идущую по всему дому. Художник замер. Однажды в своем родном Аугсбурге он видел, как рухнул фахверковый дом, и дрожь здания напомнила ему об этом. Петрониус прижал руки к стене, чтобы определить причину вибраций. Пронеслась мысль, что он в доме не один. Однажды он уже слышал за стеной разговор двух мужчин. Там должно быть какое-то помещение и лестница. А подрагивание может означать, что кто-то торопливо поднимается вверх.
— Не стоит наносить краски очень толстым слоем. Достаточно, если контуры будут хорошо различимы. Это задний план за горой искушения. Но сделай все быстро. Декорация нужна сегодня вечером.
Хлопнула входная дверь, и в доме стало тихо. Петрониус был один. Он рассмеялся. Энрик, старый лис, навязал ему эту работу, чтобы уклониться от проверки. Они поспорили, и Петрониус проиграл. Собственно говоря, он должен был отправиться в собор, а его товарищ — на стремянку перед картиной. Но что делать Петрониусу одному на улице, если там нет Зиты?
Перед художником висело большое полотно. Огромной кистью он наносил на коричневую поверхность холста очертания скал. Медленно вырисовывалась скала, похожая на башню. Чтобы обмакнуть кисть в краску и посмотреть на работу со стороны, Петрониус спускался со стремянки и отходил в дальний угол. Он делал это много раз, оценивая работу то взглядом мастера, то взором недовольного дилетанта, то с гордостью посредственного ремесленника, который завершил свою работу.
Петрониус положил кисть на край мольберта, прислонился к стене и скорчил рожу, глядя на картину. Он собрался было громко похвалить себя, когда почувствовал вибрацию, идущую по всему дому. Художник замер. Однажды в своем родном Аугсбурге он видел, как рухнул фахверковый дом, и дрожь здания напомнила ему об этом. Петрониус прижал руки к стене, чтобы определить причину вибраций. Пронеслась мысль, что он в доме не один. Однажды он уже слышал за стеной разговор двух мужчин. Там должно быть какое-то помещение и лестница. А подрагивание может означать, что кто-то торопливо поднимается вверх.