Демпф Петер. Тайна Иеронима Босха

   — Ты боишься картины?
   — Не картины, а своих снов, Зита!
   Петрониус медленно поднялся, поднес свечу и осветил часть триптиха сверху вниз и обратно.
   — Вот уже несколько дней я вижу во сне образ человека-дерева. Я просыпаюсь ночью весь в поту, потому что перемещаюсь в тело этого существа; ворочаюсь, боюсь закрыть глаза и увидеть его снова. Я еще ни разу не видел этой картины. Никогда, Зита. Почему во сне ко мне приходит то, что нарисовано здесь?
   Зита перевела взгляд с картины на Петрониуса. Даже в мерцании свечи она поняла, что у него лихорадка.
   Юноша пристально смотрел на картину и беззвучно шевелил губами.
   — Бог мой, Зита, это больше чем изображение ада. Мастер Босх показал нам Апокалипсис, пожар миров. Ты только посмотри на небо!
   Художник осветил верхний край триптиха. В мерцающем свете свечи картина будто ожила. Горящие строения на заднем плане были как настоящие. Пламя колебалось на горизонте, погрузившемся в красновато-голубой свет. Посреди этого адского огня шевелились люди: они несли шесты, взбирались по лестницам, пытаясь спастись, или, смирившись, ждали последних минут, пока жар и огонь не смилостивятся над ними. Сквозь пустые глазницы руин на озеро перед городом падал резкий свет, и вода отражала красноватое сияние. А пока город горел, армии опустошали страну, сметая все на своем пути.
   — Содом и Гоморра! — отважилась прошептать Зита, не выпуская из виду Петрониуса. Юноша слегка пошатывался.
   От изображенного на картине у девушки перехватило дыхание, по телу побежали мурашки, однако она встряхнулась, пытаясь побороть неприятное чувство.
   — Весь мир скатывается в пропасть, — произнес Петрониус хрипло, — и огонь исходит из самой земли, а вода… вода тоже загорелась и пылает. А ветряная мельница? Видишь ее, Зита? Лопастей уже нет. Воздух превратился в горящее дыхание. Огонь пожирает все. Город погружается в пылающее дыхание жары, превращаясь в пыль и пепел. Огонь поймал все четыре элемента и уничтожил их. Что будет потом?
   У Петрониуса подкосились ноги, но Зита поддержала его. Юноша тяжело дышал, хрипел и с трудом произносил слова:
   — Босх нарисовал мои кошмары, Зита! Ты понимаешь, мои кошмары, не свои! Как он узнал о моих кошмарах, как?
   Звонкий смех, огласивший церковь, заставил Зиту и Петрониуса обернуться.
   — Кто это? — спросил Петрониус.
   Он дрожал, все его чувства обострились до предела. Холод, дождь, лихорадка, образы картины слились в мозгу в один сплошной туман. Смех раздался снова, эхом отражаясь от мощных стен. Сначала Петрониус подумал о видениях смятенного духа. Может, смеялся он сам и спутал свой голос с чужим?
   — Черт! — вскрикнула Зита и прижалась к Петрониусу.
   — Черт может застать везде, но не станет смеяться над нами, — прошептал Петрониус, пытаясь взять себя в руки и отыскать источник смеха.
   Акустика собора пугала его.
   — Кто бы ты ни был, выйди и покажись!
   — Вы разрабатываете новую теологию, Петрониус Орис, или снова напали на след тайны? Вы не узнаете меня, вашу совесть?
   Петрониус закрыл глаза, чтобы узнать искажаемый эхом голос. Зита подняла голову и тоже прислушалась. Неожиданно Петрониус понял.
   — Якоб ван Алмагин!
   — Да, — прошептала Зита, — это меестер!
   — Вы осмотрели картину, Петрониус Орис? Вы видели Апокалипсис? Конец света. И в воздухе будет летать птица, огромная, как город, и огонь будет идти дождем, пока не сгорит земля и не высохнет вода, пока воздух не сгорит и пламя не уничтожит оставшихся людей.
   Петрониус отпустил Зиту и повернулся, не открывая глаз. Он хотел определить, где находится Алмагин, связать голос с телом, но не смог установить, откуда шел звук. Казалось, ученый летал по церкви, произнося каждое слово в разных местах. Как художник ни старался сосредоточиться, он не смог различить шагов.
   Охрипшим голосом он выкрикнул в темноту:
   — Что вам нужно от нас? Исчезните из нашей жизни, Якоб ван Алмагин. Нам больше нечего сказать!
   Снова раздался смех — еще выше, еще резче, чем в первый раз.
   — Не будьте таким примитивным, Петрониус. Нам еще надо поговорить. Я хотел бы узнать, давит ли на вас кошмар, видите ли вы меня во сне — человека-дерево, который был для вас сосудом и оболочку которого вы хотите стряхнуть с себя?
   Петрониус закашлялся и упал на пол. Зита не удержала его. Ноги и руки художника горели, лицо, казалось, вздулось от жара. Он дрожал как осиновый лист. Юноша хватал воздух ртом, пытаясь собраться с мыслями, но они ускользали от него. Воск свечи, которую он все еще держал в руке, капал на пол. Перед внутренним взором Петрониуса возник образ человека-дерева.
   — Ваше лицо, — пробормотал он упрямо. — Ваше лицо! — закричал юноша, пытаясь перекрыть свое эхо. — Это ваше лицо!
   В воображении вдруг всплыла сцена рая и слилась с изображением человека-дерева. Петрониус умер и стал дуплом. Казалось, пришло его время, настал его час, как у дубов, которые погибают, выеденные грибком.
   — Хотите узнать, почему у вас перед глазами стоят кошмары ада? Вы не поверите!
   Петрониус закашлялся. Вязкая мокрота застряла в грудной клетке и никак не хотела выходить.
   — Вы играли моими страхами, меестер Якоб.
   — Не вашими страхами, нет. Вашими кошмарами. Они помогли нам больше, чем Ян де Грот. Он был ничтожным существом по сравнению с вами, негодным медиумом.
   — Вы дьявол! — из последних сил выкрикнул Петрониус в пустоту, и слова эхом отразились от стен.
   Звонкий смех заглушил крик. Подмастерье вспомнил о крюках в стене перед его окном, которые обнаружил нищий. Якоб ван Алмагин поднимался туда и обрабатывал юношу своей мазью, как и мастера Босха! Но почему он не просыпался? Может, ему добавляли в пиво или другое питье порошок? Разве ученый не говорил о ядах?
   Жар делал мысли неясными и сбивчивыми, но из многих деталей складывалась совсем иная картина.
   — ы несправедливы к себе, Петрониус Орис. Вы внесли большой вклад в это произведение. Вы — духовный творец створки ада! Вы должны гордиться.
   — И сдохнуть от этого! — прокашлял в ответ художник. Зита явно потеряла терпение. Она схватила Петрониуса и потащила к выходу.
   — Майнхард, Майнхард! — позвала девушка, и возница тотчас же вышел из тьмы.
   Он сразу все понял, взвалил горящего от жара художника на плечо и вышел из собора. Шел сильный дождь, и все трое мгновенно замерзли. Зита убрала со лба Петрониуса волосы. Немного позже они уже стояли во дворе имения Босха. Майнхард вошел через деревянные ворота во внут реннийдвор, с трех сторон окруженный постройками. Только в окне второго этажа мерцал огонь — остальные окна казались мертвыми. Даже собаки не лаяли, хотя в городе они встречались на каждом шагу. Зита дрожала всем телом. Майнхард направился к двери в боковом флигеле и постучал. От дыхания шел белый пар. Прежде чем дверь открылась, Петрониус вскрикнул, его тело выгнулось в судорогах. Майнхард придержал его, не давая упасть.
   — Конец! Конец! — ревел Петрониус.
   Дверь отворилась, и все трое исчезли в темноте дома.

XI

   Петрониус открыл глаза и сразу с облегчением вздохнул. Кто-то гладил его по лбу. Он увидел голубые глаза на белом как молоко лице. На голове шапочка. Женщина. Она заметила, что Петрониус очнулся, улыбнулась и опустила руку.
   — Наконец-то вы проснулись. Мы уже думали, что с вы ушли от нас.
   Воспоминания возвращались медленно. Оиршот, Майнхард, церковь Святого Петра, голос Алмагина, Зита, внутренний двор…
   — Я в имении мастера Босха? — произнес Петрониус и обвел взглядом комнату.
   Он накрыт белыми простынями, над ним желтый потолок. Сквозь открытое окно проникает прохладный воздух. В комнате кровать с балдахином, на которой и лежит Петрониус. А перед ним сидит красавица.
   — Вы разговаривали во сне, — произнесла женщина, но Петрониус не обратил на это внимания.
   Ее голубые глаза успокаивали. На лице сияла улыбка. Петрониусу понравились волоски над верхней губой и на щеке, оттенявшие нежность кожи. Женщина спокойно позволила ему рассмотреть себя, слегка приподняв брови, отчего в лице появилась некоторая хитринка.
   — Надеюсь, я говорил о вас, — ответил Петрониус. — Кто вы, госпожа?
   — Вы очень любопытны. Значит, вам не так уж и плохо.
   — Я хотел бы узнать, чья рука успокаивала меня.
   Женщина снова улыбнулась, она излучала уверенность и спокойствие. Петрониус закрыл глаза, прислушиваясь к ее голосу.
   — Вы убедили меня, Петрониус Орис. Меня зовут Алейт Гойартс ван дер Меервенне.
   Петрониус широко открыл глаза. В одно мгновение эта женщина стала недосягаемой. Дочь досточтимого рода города Ден-Боса. Хотя Петрониус никогда не видел ее во время своего пребывания в доме мастера Босха, говорили о ней постоянно.
   — Госпожа! Вы жена моего мастера!
   — Успокойтесь. С тех пор как доминиканцы стали укреплять свое присутствие в Хертогенбосе, я перебралась сюда, в Оиршот. Я сидела рядом с вами, потому что Зита ушла отдохнуть. Она не отходила от вас три дня, и я отослала ее в постель. Лихорадка у вас спала, и раны на плече постепенно заживают.
   Петрониус сразу почувствовал боль в предплечье. Руки казались чужими.
   — Лежите спокойно. Мы привязали ваши руки, иначе вы бы себя исцарапали.
   Петрониус расслабился, но теперь чувствовал ремни, которые не давали ему двигаться.
   — Надеюсь, я не говорил ничего такого, что могло вам не понравиться?
   Раздался сдержанный смех. Женщина притронулась рукой ко лбу Петрониуса.
   — Вы очень разговорчивы. — Еще один короткий смешок, будто мыльный пузырь лопнул в воздухе. — Зита иногда очень смущалась.
   Петрониус почувствовал, что его лицо залилось краской, но Алейт улыбалась.
   — Для замужней женщины очень увлекательно. — Алейт встала и повернулась к двери. — Я обещала Иерониму сходить за ним, как только вы проснетесь. Кроме того, вам нужен хороший бульон, чтобы подкрепить силы.
   Дверь со скрипом закрылась, и Петрониус остался один. Что он выболтал? Где Якоб ван Алмагин? Какую роль играл меестер в создании триптиха? Но прежде всего юношу волновала собственная роль в третьей части, которую он раньше никогда не видел. Художник закрыл глаза и постарался восстановить картину событий прошедших дней. Ночами он иногда просыпался и слышал шаги в пожарном люке. Разве Длинный Цуидер не сказал, что в его комнату легко попасть? Якоб Алмагин использовал яды, чтобы одурманивать Петрониуса. Это объясняло и исчезновение Яна де Грота.
   Снова открыв глаза, Петрониус испугался. Перед ним в пальто с меховой оторочкой стоял казавшийся огромным мастер Босх. Он серьезно смотрел на подмастерье:
   — Вам лучше, Петрониус?
   — Нет причин жаловаться, если тебя приковали к постели.
   Мастер Босх не обратил внимания на колкость. Его рука коснулась подбородка.
   — Во сне вы говорили о картине!
   — Ваша жена сказала мне об этом.
   Петрониус закрыл глаза и попробовал ремни на прочность. Они были крепки, хотя и не передавливали кровеносные сосуды. Постепенно юношей овладело неприятное чувство. Действительно ли ремни были мерой предосторожности, чтобы он не расцарапал во сне зудящие раны?
   — Вы видели третью створку?
   Петрониус кивнул. Нужно ли поведать о встрече с Алмагином, которую он помнил смутно?
   — Расскажите мне, — потребовал Босх, медленно приближаясь к кровати. Сел на край и добавил: — Пожалуйста.
   Петрониус насторожился. Разве мастер не собирался рассказать ему о картине и ее содержании? Он снова закрыл глаза, вызывая в памяти воспоминания о полотне.
   — Все, что вы предсказывали на двух первых частях триптиха, все, что адамиты хотели передать в послании для потомков, на последней доске вы отрицаете, мастер Иероним. Разве познание, подобно алкоголю, не разрушает тело великана? На его голове волынка, символ глупцов, символ пустоты и тщеславия, которое распространяется по этой земле. Вместо того чтобы плодоносить, мировое яйцо, творение повседневной жизни, полностью уничтожено, будто выеденное изнутри. Высокомерию, сладострастию, чревоугодию удалось то, чего не удавалось никому — разрушить созидание.
   Мастер Иероним не усидел на краю кровати, он встал и зашагал по комнате, скрестив руки на груди.
   — Я предупреждал меестера Якоба. Он ничего не хотел слушать! — Босх присел у ног подмастерья и пристально посмотрел на него. — Вы прекрасный художник и осознаете всю глубину этой картины.
   Петрониусу не понравилась похвала, а замечания о предостережении Алмагина он вообще не понял. Почему мастер Иероним говорит ему о таких вещах?
   Силы медленно покидали юношу.
   — Справа от человека-дерева меня привлекает фонарь и диск мирового круга. Там семь химер напали на рыцаря; в руках у него кубок, из которого вываливается просфора, а его знамя несет жаба. Разве не оказался мировой круговорот на острие ножа? Разве не указывают эти атрибуты на желание проклясть старое? Старую веру, провозглашаемую просфорой, старую церковь и носителя этого старого порядка — рыцарство. Вообще рыцарство повсюду переносит мученическую смерть, что напоминает первую книгу Моисея: кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека, ибо человек создан по образу Божию²².
   Петрониус замолчал и с трудом открыл глаза, его веки отяжелели. В ногах стоял мастер Босх и наблюдал за ним.
   — Он черпал из вас, потому что меня уже разрушил. Вы пугаете меня, Петрониус Орис. Это предсказание — конец адамитов, конец нашей веры, наших принципов. Пророчество, которое он нашел в вас.
   — Не понимаю.
   Иероним Босх вымученно улыбнулся, опустив голову, обошел кровать и сел на сундук, стоявший рядом.
   — Вы были источником третьей части, Петрониус Орис. Как вы думаете, почему я просил вас нарисовать ваши представления о рае? Почему вам было позволено писать портрет Якоба ван Алмагина? Почему происшествия на грани жизни и смерти вселяли в вас страх и ужас? Чтобы пробудить вашу фантазию!
   От правды Петрониусу стало плохо. Вот почему он проводил целые дни с бешеной головной болью! Вот почему его преследовали жуткие сновидения! Юноша снова попытался высвободиться, но был крепко привязан к кровати.
   — Вы должны были заметить, что у ада совсем другое качество, отличное от моего видения сцены рая и учения адамитов. Ад — ваше произведение, Петрониус Орис.
   — Но почему я? Чего хотел от меня Якоб ван Алмагин? Мастер Босх подошел к окну, желая закрыть его. Неожиданно он резко обернулся, сжав губы в тонкую линию.
   — У него есть знания, однако нет воображения. Тот, кто всю жизнь занимается правдой в разных ее проявлениях, теряет способность фантазировать. У Якоба ван Алмагина отсутствует творческая мысль. Ему нужны образы, чтобы зашифровать свои мысли. Сначала он брал их у меня. Но смотрите, Петрониус, я похудел, стал похож на скелет, с трудом держу кисть.
   Комнату наполнили затхлый воздух и удушливое тепло. Под ремнями, на лбу и на груди юноши выступили капельки пота.
   — Вы должны были сопротивляться.
   На лице мастера появилась горькая усмешка:
   — Никто не может сопротивляться Якобу ван Алмагину. Его сущность — бездонная пропасть, в которую падаешь без остановки. Он медленно высосал меня, оставив одну кожу. Он убил бы меня, если б ему не требовался художник, чтобы изображать его образы и видения на полотнах. Потом Алмагин принялся за вас.
   — И за Яна де Грота.
   Глаза Босха округлились от испуга:
   — Вы знаете?
   Петрониус был слишком слаб, поэтому прошептал:
   — Вы сейчас подсказали мне. Раньше я только предполагал.
   — Якоб ван Алмагин исчез. Возможно, он в келье доминиканцев в Ден-Босе. Инквизитор не оставит его в живых.
   Петрониус Орис закрыл глаза и попытался бороться со сном. Голос мастера Иеронима доходил до него словно издалека.
   — Я встретил Алмагина, мастер Босх. Он использует вас, как использовал меня. Он всех нас провел.
   Фрагменты головоломки сложились в единое целое. Эйфория от постижения тайны на короткое время охватила подмастерье. Он открыл глаза и посмотрел в лицо Иеронима Босха, склонившегося над ним, чтобы расслышать голос, который становился все тише.
   — Якоб ван Алмагин обманул нас всех. Он — женщина. Я видел ее в подвале вашего дома. Видел, когда она переодевалась.
   — Лучше бы вы этого не говорили!
   Быстрым шагом Босх направился к двери, открыл ее и резко закрыл за собой. Петрониус остался в комнате один. Марлевая завеса опустилась на глаза и затуманила взор.

XII

   Петрониус испуганно вскочил. Кто-то только что прикрыл его рот и со всей силой навалился на него.
   — Петрониус, это я, Зита.
   Теперь Петрониус почувствовал, что может дышать через нос, успокоился и лег. Его жизнь в последнее время состояла из сна и пробуждений. Художнику казалось, что он должен восполнить сон целого века. Он видел только Алейт, свою хозяйку, Зиту и Майнхарда. Мастер больше не появлялся, и Петрониус не знал, остался ли он в имении или уехал в Ден-Бос.
   Зита слегка отпустила руку, но приложила указательный палец к губам. Петрониус понял и послушно кивнул.
   Девушка медленно убрала руку.
   — Ты ужасно храпел!
   Ее голос звучал не ехидно, как обычно, а испуганно. Подмастерье удивился. Сел в кровати. Со двора доносились голоса. На улице слабо светило белое солнце уходящего лета.
   — Якоб ван Алмагин! — прошептала Зита и потащила Петрониуса к окну.
   Художник осторожно выглянул на улицу. Пергамент и стекла еще отсутствовали, их ставили только осенью. Под навесом фахверкового здания оживленно беседовали двое мужчин.
   — Я ничего не вижу, — прошептал Петрониус на ухо Зите, — но узнаю его голос.
   Алмагин говорил:
   — Он должен исчезнуть, и чем быстрее, тем лучше.
   — Этого вы не можете требовать от меня, меестер Якоб. Права гостя не нарушаются никогда. Пока он под крышей моего дома, вы не тронете его и пальцем. Я так решил.
   — С каких пор вы стали таким сентиментальным, мастер Иероним? — Алмагин сухо рассмеялся. Петрониус видел только руки ученого. — Петрониус Орис представляет для нас угрозу. Если он действительно делал записи у патера Иоганнеса, там наверняка есть имена. Сотни людей будут сожжены, когда рукопись попадет в руки кровожадного священника. Кроме того…
   Мастер Босх прервал его:
   — Вы совершили оплошность, выдав ему свою тайну.
   Алмагин отпрянул, и Петрониус в этот короткий момент хорошо рассмотрел его. Меестер казался одичавшим, будто неделю провел на сеновале в хлеву.
   — Кто это сказал? Откуда вам это известно?
   — Он сам. Он говорил об этом в бреду.
   — Кто сидел с ним? Кто слышал его? Вы? Кто еще?
   Голос Алмагина звучал слабо, будто его сковал страх.
   Петрониус представил, как ученый бросается на мастера и трясет его за плечи.
   — С ним была Зита. Кроме нее, никто не знает.
   — Зита… — повторил Алмагин. — Все равно мы недооцениваем его, он опасен. А если узнает…
   — Он видит все во сне. Человек-дерево и голубая женщина-сокол призраками бродят по его снам. Я предполагаю, что когда-нибудь он все поймет.
   Что он слышит!.. Петрониус усмехнулся. Теперь лгал его мастер. Но как мощно! Разве Босх не рассказал ему сам, что переработал его видения ада?
   — Где парень сейчас?
   Наверное, Иероним намекнул, что Петрониус лежит у них над головой и храпит, поскольку разговор под окном замер.
   Юноша отошел от окна и прошептал Зите, чтобы она села в кресло за дверью. Они вместе подождут Якоба ван Алмагина. Вероятно, он скоро появится. И тогда в нужный момент Зита обнаружит свое присутствие.
   Действительно, они услышали на лестнице звук осторожных шагов и шепот. Петрониус быстро скользнул в кровать. Ее полог еще покачивался, когда тихо отворилась дверь и появился Алмагин. Он оглянулся по сторонам и увидел художника. — Вы спите, Петрониус?
   Вслед за ученым в комнату вошел Босх. Петрониус лежал, стараясь дышать ровно, затем изобразил пробуждение. Когда юноша открыл глаза, Якоб уже наклонялся над ним.
   — Якоб ван Алмагин!
   Ученый улыбнулся ему, и Петрониус заметил пушок на щеке, как у жены Босха.
   — Что вам нужно? — насторожился подмастерье.
   — Поговорить с вами, Петрониус. Ваше выступление в церкви — просто дьявольское представление.
   Петрониус резко выпрямился, так что ученый отшатнулся.
   — Я мог бы умереть в тот вечер, Якоб ван Алмагин, если бы мне не помогли. Вы провоцировали меня, и я не знаю зачем.
   Ученый кивнул и отвернулся. Провел рукой по губам, будто ему нужно было подумать, прошел по комнате и остановился перед Зитой, которую уже заметил, но лишь на мгновение. Затем снова повернулся к Петрониусу. Мастер Босх стоял молча.
   — С вами грубо обращались у патера Иоганнеса. Следы от ожогов останутся навсегда. Но в доме мастера Иеронима вам гарантировано гостеприимство.
   — Я многим обязан моему учителю и надеюсь, что когда-нибудь отплачу ему тем же.
   — Когда вы находились в заключении… — Алмагин подбирал слова или просто делал вид? — От вас потребовали записать ваши впечатления. Так?
   Петрониус ждал вопроса. Первым делом, оказавшись в доме мастера, он отдал сумку Майнхарду, чтобы тот ее спрятал. Сейчас она лежала под сеном, в сарае. Никто не сможет найти ее.
   — О какой рукописи вы говорите?
   Петрониус ликовал, что ему удалось опередить ученого хотя бы на один шаг. Этот человек никогда не получит его записей.
   Алмагин едва сдерживался:
   — Вы знаете, о чем я говорю! Подумайте о том, что видения в сцене ада — не пустые угрозы. Я позабочусь об аде для вас. Рукопись должна быть у меня. Или вы надеетесь, что можете носить с собой записи об адамитах и обо мне? Вы глупец, Петрониус!
   — Пока подмастерье в моем доме, — прервал его Босх, — вы будете вежливы по отношению к нему. Как подобает всем моим гостям!
   Якоб ван Алмагин вздрогнул. Затем исподлобья посмотрел в ясные глаза Иеронима, который устремил взгляд мимо него на деревянные балки в стене.
   — Хорошо, — уступил ученый. — Хорошо! Хорошо! Хорошо! Вежливость. Я буду вежлив.
   С этими словами Алмагин покинул комнату и с шумом спустился вниз.
   Мастер Иероним тоже собрался уходить, однако в дверях обернулся, посмотрел на Зиту, потом на Петрониуса и проговорил:
   — Здесь, в моем доме, я гарантирую вам безопасность. Но когда покинете имение, вы окажетесь вне закона.
   Мастер повернулся, собираясь уйти. Петрониус задержал его.
   — Почему лицо Якоба появилось на створке ада?
   Мастер Иероним остановился, и из темноты донесся его голос:
   — Потому что он женщина и хотел бы сбросить с себя оболочку.
   Мастер шумно спустился по лестнице. Едва он оказался внизу, Петрониус вскочил с кровати.
   — Зита, рукопись! Она может спасти нам жизнь. Ее нужно дописать, рассказать обо всем, что здесь произошло, а потом спрятать так, чтобы мы всегда имели к ней доступ, но не носили при себе. Давай разделим ее: одну часть — Алейт, другую — Майнхарду, а остальное — нам. Зита подумала и согласилась.
   — А где она лежит?
   — Пошли. В маленьком сарае, где стоят кони.
   Оба встали и тихо выбрались из комнаты. Только следы ремней на руках напоминали художнику, что все происходящее с ним — не сон.

XIII

   — Пожар!
   Крик ворвался в картины ада в голове юноши и заставил насторожиться. Он барахтался в когтях женщины-птицы, которая вырвала его из толпы проклятых и собиралась проглотить. Грязный платок лежал у дьяволицы на коленях, и в него капала слюна, стекавшая изо рта. Она оказалось той, что проглатывает мир. Петрониус подозревал, что найдет свой конец в брюхе птицеголового чудовища. Ее тело стало голубым… голубым, как цвет обмана. Как голубая дымка, как лживая голубизна неба, как голубое заблуждение. Он не мог уйти от этого дьявола — ястреба. Пожирательница душ овладела юношей и опутывала, оплетала его. Восседая на треноге божественной троицы, она наслаждалась каннибальским пиршеством. Мужчины! Только мужчины заканчивали свой путь в желудке пожирательницы душ, когда над водным лабиринтом бушевал мировой пожар.
   — Пожар!
   Крик снова проник в сознание Петрониуса и прогнал хищную птицу.
   — Пожар! Пожар!
   Крики повторялись, пока Петрониус не очнулся и не понял, что сон и реальность совпали. Перед глазами еще стояла ведьма с ястребиной головой, в то время как в окно он увидел сарай, из которого валили сизые клубы дыма. Петрониус не мог отличить сон от яви: то ли образ женщины-птицы вышел из его затуманенного мозга и теперь отплясывал в действительности, то ли его на самом деле проглатывали и он переживал конец света. Некоторое время подмастерье не мог решить, стоит ли он в церкви перед картиной или находится в сарае, пока новый крик окончательно не вернул его в сегодняшний день, разрушив сон.
   Петрониус лежал на соломенной подстилке с закрученными в тряпье руками. Едкий дым проникал в соломенную хижину и щекотал в носу.
   Разве ему приснился разговор с мастером Иеронимом и Якобом ван Алмагином? Разве он не лежал на кровати с балдахином?.. А теперь его колют соломинки в какой-то хижине. Густой дым заставил художника лечь на пол и искать выход. Потом он вспомнил, что они с Зитой пришли сюда и выкопали из-под соломы сумку с рукописью. Они хотели поделить страницы. Ему стало плохо от жары, спертого воздуха сарая и от напряжения. Зита массировала его затылок, втирая туда какую-то мазь. А дальше Петрониус помнил только лишь ужасные кошмары. Может, это был кошмарный сон, и сейчас он снова проснется?