Страница:
Однако едкий дым, наполнявший помещение, был слишком удушливым, чтобы оказаться призрачным.
— Петрониус! — резко прозвучал женский голос. — Петрониус, ответь же!
Зита! Она ищет его.
Петрониус вместо ответа закашлялся. Он не сможет долго так выдержать. Художник начинал медленно осознавать, что дьяволица, которую он видел перед своим внутренним взором, не существует в этом мире: она есть порождение его разума, возникшее под влиянием картины.
— Скажи что-нибудь, я не знаю, где ты!
Петрониуса вновь сотряс приступ кашля, и тут художника схватила чья-то рука и потащила за собой. Ноги не слушались его, он ползком пробирался под низким потолком, пока не добрался до пролома, ведущего вниз. Зита в платье голубого цвета спускалась первой, ставя ноги Петрониуса на перекладины лестницы. Через десять ступеней он оказался на земле. Здесь, внизу, дым был слабее и не такой едкий.
— Где я, Зита? Что произошло?
— Вопросы потом. Мы все еще в имении твоего хозяина. В сарае. Ты потерял сознание. Здесь стояли лошади, но сейчас их нет. Я отдала рукопись Майнхарду, и он ускакал вперед.
Поблизости что-то зашуршало, Зита обернулась и вскочила. Перед ними стоял Якоб ван Алмагин и протягивал руку, будто просил подаяние.
— Рукопись, Петрониус Орис! Отдайте ее мне, и тогда вы можете исчезнуть из этого города, из этой страны.
Петрониус непонимающе смотрел на ученого. Рукопись? Откуда ей взяться у него? Рукопись!
Перед сараем раздались отчетливые звуки шагов и плеск воды. Люди по-прежнему выкрикивали непонятные слова, из которых Петрониус слышал только одно: «пожар».
Где-то позади Алмагина пламя проедало сухие балки в стенах сарая. Дым становился все гуще, так что ученый временами исчезал в нем.
— У меня больше нет рукописи!
Возникла пауза, заглушаемая треском огня.
— Послушайте, Петрониус, вы отдадите мне листы, которые написали по поручению патера Иоганнеса, или умрете здесь вместе с вашей монахиней. Выбирайте.
— Рукопись у меня, сестра!
Зита произнесла слово «сестра», будто ножом отрезала, и Петрониус удивился, что ей известна тайна Алмагина.
— Я знаю, что этим признанием подписала себе смертный приговор, но, меестер Якоб, вы ничего нам не сделаете.
Зита закашлялась.
Алмагин надвигался на них. Его правая рука была под плащом, и Петрониус предполагал, что там спрятан нож или другое оружие.
— Майнхард из Аахена направляется с рукописью в Ден-Бос, и если с нами что-то случится, он собственноручно передаст ее инквизитору. Я позаботилась о том, чтобы ваше имя встречалось там и чтобы было упомянуто о вашем переодевании в мужской наряд. Вам не найти Майнхарда. Если с нами все будет в порядке, то через четыре недели мы пошлем к Майнхарду посыльного, и он передаст вам рукопись. Но лишь тогда. А теперь дайте пройти!
Якоб ван Алмагин подошел к ним на расстояние нескольких шагов. Лицо его подергивалось в свете пламени, вырывавшегося из сарая. Петрониус видел трясущиеся губы.
— Вы выиграли, сестра. Но Якоб ван Алмагин еще нужен. Время моей отставки пока не пришло. Если выдадите мою тайну, отправитесь со мной в ад. Я обещаю!
Ученый отвернулся и выскользнул через боковое отверстие в стене.
— Магистр Якоб! А картина? Что будет с ней?
Алмагин обернулся и что-то выкрикнул, но в этот миг от задней стены оторвалась балка, и в сарай посыпался огненный дождь.
Якоб ван Алмагин надвинул на голову капюшон и исчез. Зита и Петрониус выскользнули через переднюю дверь.
Огонь яростно набросился на сарай, пожирая сухие доски и балки. Тяга была такой сильной, что у стоявшего рядом крестьянина сорвало с головы шапку.
Зита притащила Петрониуса к воротам — охрана открыла их, чтобы можно было передавать ведра с водой из находившегося неподалеку пруда.
Целые и невредимые, сопровождаемые красноватым светом горящего сарая, они добрались до дороги. Под одним из деревьев на аллее опустились на землю. Петрониус без остановки кашлял, а Зита внимательно изучала окрестности. Среди яркой зелени кустарников голубое платье девушки сияло, будто она была нимфой.
— Теперь настало время осуществить твои мечты, Петрониус! — произнесла Зита, наблюдая за дорогой.
Петрониус прислонился к дереву.
— Что тебе известно о моих мечтах?
— Многое. Ты говорил во сне. Рассказывал мне целые истории. А одним из твоих желаний было отправиться в Вену, ко двору Габсбургов, или во Францию, к Людовику XII.
Прежде чем Петрониус смог ответить, он услышал стук копыт, доносившийся с той стороны, куда они направлялись. Художник попытался встать, но ноги подкосились. Однако Зита пошла навстречу всаднику, будто ждала его. Через несколько мгновений в утренних сумерках возник Майнхард с четырьмя лошадьми.
— Я думал… — прошептал Петрониус, но не смог закончить: силы покинули его.
Почему Майнхард с его рукописью оказался здесь? Зита рассмеялась и закончила за него:
— …что мы отправимся во Францию, чтобы избежать когтей бестии по имени Якоб ван Алмагин? У нее на совести слишком многие. Слишком многие, кто знал или подозревал о тщательно скрываемой тайне. Ты первый, Петрониус, кого она не убила. Разве это не оправдывает ложь?
Петрониус не совсем понимал взаимосвязи. Если бы рукопись не находилась в безопасном месте, она могла стоить ему жизни.
Возница подошел и подхватил Петрониуса под мышки. Одним махом он посадил художника на лошадь и привязал его руки и ноги к седлу. Петрониус воспринимал происходящее безразлично. Юноше казалось, что голова его плывет в огромном водяном пузыре, который медленно опорожняется. И тут он вспомнил про Питера. И неожиданно догадался, что в игре с разоблачениями открыты не все карты. Он разоблачил Якоба ван Алмагина тогда, в лаборатории, под домом Босха. Но и в Зите, по его мнению, оставалось достаточно загадочного. Только один человек мог подсыпать яд в кружку Питера. И этот человек теперь увозил его из Оиршота.
Если Петрониус правильно понял Зиту, она продолжила рукопись. Может быть, записала его фантазии, дополнила то, о чем сам он хотел умолчать. Ведь Зита угрожала этим Якобу ван Алмагину.
Зита погладила Петрониуса по лицу. Она ворковала, как голубка. Или то был приглушенный клекот ястреба, поймавшего добычу и теперь медленно поедающего ее? Петрониус украдкой наблюдал за Зитой. Она скакала рядом и улыбнулась ему, заметив пристальный взгляд. На седле девушки висела сумка с рукописью.
XIV
XV
XVI
— Петрониус! — резко прозвучал женский голос. — Петрониус, ответь же!
Зита! Она ищет его.
Петрониус вместо ответа закашлялся. Он не сможет долго так выдержать. Художник начинал медленно осознавать, что дьяволица, которую он видел перед своим внутренним взором, не существует в этом мире: она есть порождение его разума, возникшее под влиянием картины.
— Скажи что-нибудь, я не знаю, где ты!
Петрониуса вновь сотряс приступ кашля, и тут художника схватила чья-то рука и потащила за собой. Ноги не слушались его, он ползком пробирался под низким потолком, пока не добрался до пролома, ведущего вниз. Зита в платье голубого цвета спускалась первой, ставя ноги Петрониуса на перекладины лестницы. Через десять ступеней он оказался на земле. Здесь, внизу, дым был слабее и не такой едкий.
— Где я, Зита? Что произошло?
— Вопросы потом. Мы все еще в имении твоего хозяина. В сарае. Ты потерял сознание. Здесь стояли лошади, но сейчас их нет. Я отдала рукопись Майнхарду, и он ускакал вперед.
Поблизости что-то зашуршало, Зита обернулась и вскочила. Перед ними стоял Якоб ван Алмагин и протягивал руку, будто просил подаяние.
— Рукопись, Петрониус Орис! Отдайте ее мне, и тогда вы можете исчезнуть из этого города, из этой страны.
Петрониус непонимающе смотрел на ученого. Рукопись? Откуда ей взяться у него? Рукопись!
Перед сараем раздались отчетливые звуки шагов и плеск воды. Люди по-прежнему выкрикивали непонятные слова, из которых Петрониус слышал только одно: «пожар».
Где-то позади Алмагина пламя проедало сухие балки в стенах сарая. Дым становился все гуще, так что ученый временами исчезал в нем.
— У меня больше нет рукописи!
Возникла пауза, заглушаемая треском огня.
— Послушайте, Петрониус, вы отдадите мне листы, которые написали по поручению патера Иоганнеса, или умрете здесь вместе с вашей монахиней. Выбирайте.
— Рукопись у меня, сестра!
Зита произнесла слово «сестра», будто ножом отрезала, и Петрониус удивился, что ей известна тайна Алмагина.
— Я знаю, что этим признанием подписала себе смертный приговор, но, меестер Якоб, вы ничего нам не сделаете.
Зита закашлялась.
Алмагин надвигался на них. Его правая рука была под плащом, и Петрониус предполагал, что там спрятан нож или другое оружие.
— Майнхард из Аахена направляется с рукописью в Ден-Бос, и если с нами что-то случится, он собственноручно передаст ее инквизитору. Я позаботилась о том, чтобы ваше имя встречалось там и чтобы было упомянуто о вашем переодевании в мужской наряд. Вам не найти Майнхарда. Если с нами все будет в порядке, то через четыре недели мы пошлем к Майнхарду посыльного, и он передаст вам рукопись. Но лишь тогда. А теперь дайте пройти!
Якоб ван Алмагин подошел к ним на расстояние нескольких шагов. Лицо его подергивалось в свете пламени, вырывавшегося из сарая. Петрониус видел трясущиеся губы.
— Вы выиграли, сестра. Но Якоб ван Алмагин еще нужен. Время моей отставки пока не пришло. Если выдадите мою тайну, отправитесь со мной в ад. Я обещаю!
Ученый отвернулся и выскользнул через боковое отверстие в стене.
— Магистр Якоб! А картина? Что будет с ней?
Алмагин обернулся и что-то выкрикнул, но в этот миг от задней стены оторвалась балка, и в сарай посыпался огненный дождь.
Якоб ван Алмагин надвинул на голову капюшон и исчез. Зита и Петрониус выскользнули через переднюю дверь.
Огонь яростно набросился на сарай, пожирая сухие доски и балки. Тяга была такой сильной, что у стоявшего рядом крестьянина сорвало с головы шапку.
Зита притащила Петрониуса к воротам — охрана открыла их, чтобы можно было передавать ведра с водой из находившегося неподалеку пруда.
Целые и невредимые, сопровождаемые красноватым светом горящего сарая, они добрались до дороги. Под одним из деревьев на аллее опустились на землю. Петрониус без остановки кашлял, а Зита внимательно изучала окрестности. Среди яркой зелени кустарников голубое платье девушки сияло, будто она была нимфой.
— Теперь настало время осуществить твои мечты, Петрониус! — произнесла Зита, наблюдая за дорогой.
Петрониус прислонился к дереву.
— Что тебе известно о моих мечтах?
— Многое. Ты говорил во сне. Рассказывал мне целые истории. А одним из твоих желаний было отправиться в Вену, ко двору Габсбургов, или во Францию, к Людовику XII.
Прежде чем Петрониус смог ответить, он услышал стук копыт, доносившийся с той стороны, куда они направлялись. Художник попытался встать, но ноги подкосились. Однако Зита пошла навстречу всаднику, будто ждала его. Через несколько мгновений в утренних сумерках возник Майнхард с четырьмя лошадьми.
— Я думал… — прошептал Петрониус, но не смог закончить: силы покинули его.
Почему Майнхард с его рукописью оказался здесь? Зита рассмеялась и закончила за него:
— …что мы отправимся во Францию, чтобы избежать когтей бестии по имени Якоб ван Алмагин? У нее на совести слишком многие. Слишком многие, кто знал или подозревал о тщательно скрываемой тайне. Ты первый, Петрониус, кого она не убила. Разве это не оправдывает ложь?
Петрониус не совсем понимал взаимосвязи. Если бы рукопись не находилась в безопасном месте, она могла стоить ему жизни.
Возница подошел и подхватил Петрониуса под мышки. Одним махом он посадил художника на лошадь и привязал его руки и ноги к седлу. Петрониус воспринимал происходящее безразлично. Юноше казалось, что голова его плывет в огромном водяном пузыре, который медленно опорожняется. И тут он вспомнил про Питера. И неожиданно догадался, что в игре с разоблачениями открыты не все карты. Он разоблачил Якоба ван Алмагина тогда, в лаборатории, под домом Босха. Но и в Зите, по его мнению, оставалось достаточно загадочного. Только один человек мог подсыпать яд в кружку Питера. И этот человек теперь увозил его из Оиршота.
Если Петрониус правильно понял Зиту, она продолжила рукопись. Может быть, записала его фантазии, дополнила то, о чем сам он хотел умолчать. Ведь Зита угрожала этим Якобу ван Алмагину.
Зита погладила Петрониуса по лицу. Она ворковала, как голубка. Или то был приглушенный клекот ястреба, поймавшего добычу и теперь медленно поедающего ее? Петрониус украдкой наблюдал за Зитой. Она скакала рядом и улыбнулась ему, заметив пристальный взгляд. На седле девушки висела сумка с рукописью.
XIV
— О Михаэль! Чудесно, что я нашел вас здесь. Посмотрите!
Кайе вздрогнул — дверь в мастерскую распахнулась, и ворвался Небриха. Он бросился к коллеге, схватил его за руку и потащил к картине.
Толчок вернул реставратора в настоящее. Не замечая Берле, Небриха остановился у створки, изображающей ад.
— Последние дни я много размышлял. И меня осенило.
Его палец скользнул по сцене ада к огромным ушам, разделенным ножом.
— Слушать! — сказал он.
Затем палец проследовал к человеку-дереву.
— Видеть!
Наконец указательный палец обвел несколько сцен в нижней части картины.
— Чувствовать! — подчеркнул он. — «Я лес, который слышит, и поле, которое видит», — вот что означают рисунки Босха. Я говорю вам, Михаэль, Босх был пророком. Он знал, что его замыслы раскроют. Способность слышать и видеть в аду разрушена, уничтожена. Мы ходим по миру глухие и слепые, вот что в действительности он хочет сказать. Разве мы не погружены в развлечения? Они являются для нас пиком человеческого счастья. Босх описывает здесь вершину и конец человека. Люди привязаны к музыке, они пропадают в игорных домах. И голубой дьявол пожирает последнее, что есть у них — души. Умение слушать, видеть и чувствовать стало сегодня пороком.
Кайе не совсем понимал сложные намеки Небрихи. Он еще не опомнился от рассказа Берле. Реставратор снова нажал кнопку тревоги, но подтверждения не поступало.
Взволнованный голос Небрихи продолжал:
— Вот почему знак Венеры, Михаэль. Все указывает в одном направлении. Не лицо человека-дерева находится в центре картины. Если провести диагональ, то получится весло правой лодки. Весло! Вы понимаете? В первой картине отверстие в фонтане с совой, во второй — всадник с рыбой, а в последней — весло. Все сходится. Весло означает курс, направление. Курс, который взял человек-дерево, неверный. Он ведет сюда, в ад, в то время как курс, который нужно проложить, иной. И поэтому в картину введен символ Венеры, который мы обнаружили на наших снимках.
Кайе стал ясен ход мыслей Небрихи.
— Разве Грит Вандерверф не называла поколение наших потомков «людьми-посевами», Антонио?
Патер Берле мгновенно обернулся и рассмеялся:
— Они давно позади нас, и были позади, сеньор Кайе. Якоб ван Алмагин уже в XVI веке пытался зарисовать знание о людях-посевах.
Небриха вздрогнул и обернулся:
— Вы… здесь? И в форме охранника?
Берле проигнорировал Небриху и понизил голос, будто не хотел, чтобы его услышали посторонние.
— Эта женщина-мужчина пережила всех. Всех! Босх умер в 1516 году. Картина высосала его силы целиком, а нападки патера Иоганнеса окончательно вымотали. И все же это был маленький триумф для Якоба ван Алмагина. Доминиканцы так и не смогли встать на ноги в Ден-Босе. Патер был устранен Якобом ван Алмагином раньше. В 1515-м он покинул этот мир.
Кайе провел рукой по волосам. Откуда Берле знает такие детали? Откуда взял все эти истории?
Словно услышав немой вопрос реставратора, Берле ответил еще тише, чем раньше. Кайе был вынужден наклониться, чтобы расслышать. В голосе патера появились угрожающие нотки.
— Петрониус Орис и Зита ван Клеве скрылись. Рукопись спасала их до тех пор, пока последняя часть не попала в чужие руки. Зита и Петрониус отправились предположительно в Испанию. В конце концов рукопись очутилась в Саламанке. И еще — перед их смертью что-то произошло. Не хватает последней части рукописи. Зита продолжила ее, об этом она сообщает, но рукопись обрывается к моменту их бегства. А все ссылки на Якоба ван Алмагина и на значение картины исчезли. Похоже, Алмагин завладел последней частью рукописи. В любом случае след Петрониуса Ориса теряется. Возможно, он изменил имя, но я думаю, что, как многие, подобные ему, он погиб на костре инквизиции. В библиотеке в Саламанке на то есть много указаний. А вот следов Зиты нет нигде!
В помещении воцарилась тишина. Реставратор нервничал. Тишину прервал Небриха:
— Таким образом, картина замолчала! До сегодняшнего дня. Сейчас она вновь заговорила, патер Берле. И если мы не узнаем всей правды, то в руках у нас останется хотя бы ключ. «Сад наслаждений» провозглашает конец католической церкви и господства мужчин.
Лицо Берле исказилось.
— Церковь истребляла мудрых женщин, посылала на костер, — продолжал Небриха. — Но уже в то время люди-посевы составляли с помощью Якоба ван Алмагина свой алфавит изменений. Женщины во все времена передавали свои знания дальше, патер. Они просто скрывали это, ведь так называемых ведьм сжигали на кострах инквизиции.
Кайе старался понять, прав ли Небриха, а если прав, то какую цель преследовало послание? Картина оставалась картиной, а действительность — действительностью, к чему бы ни приводили тайные послания, если они вообще были.
Небриха, опьяненный своим открытием, продолжал:
— Мы, мужчины, обманывали себя и были слишком уверенны. Но Якоб ван Алмагин знал лучше. Мужчины на картине Босха двигаются по кругу, танцуют вокруг озера и празднуют призрачную свадьбу, в то время как часы указывают на их конец.
Кайе догадывался, на что намекает Небриха.
— Ну и что последует за этим? — тяжело дыша, спросил Берле.
— Картина рассказывает о женщинах, Берле. Потом будут женщины.
Взгляд Берле погас, как потушенная свеча. Патер сник и обхватил себя руками. Он весь дрожал, на лбу у него выступил пот. Кайе потряс его за руку, но Берле смотрел мимо него на картину, ее свечение странно усиливалось лучами солнца.
— Я не хочу возвращаться к женщинам, сеньор Кайе.
— Вот мы и подошли к важной точке! — раздался в дверях голос Грит Вандерверф.
Никто не заметил, как она вошла в мастерскую. Берле сунул руку под куртку, достал авторучку и судорожно сжал ее в кулаке.
— Да, дорогой патер. Возможно, картина действительно содержит послание. Жизнь — вечный цикл прихода и ухода, жизни и смерти. Женщины знали об этом цикле. Они обладали знанием, силой и господством с давних времен. Вот здесь, — Грит указала на среднюю часть картины, — в знаке Льва. Десятки тысяч лет назад. Их господство изменилось, женщин вытеснили, они потеряли уважение, власть и влияние. Отдали поле боя мужчинам.
Кайе заметил, что патер повернулся спиной к Грит и судорожно сжимает в руке ручку. Вандерверф не верит в то, что говорит — реставратор не сомневался. Но тогда зачем Грит говорит все это?
— Знания о рождении и смерти всегда были в их руках, и так должно было остаться. Но в позднем Средневековье церковь начала уничтожать мудрых женщин, страшась, что в своем господстве не достигнет желаемой полноты, пока женщины уходят от ее влияния. Возникла угроза потери знания. Женщины стали искать возможность сохранить его. Письменность находилась в руках мужчин. Опасно заключать в слова все знания женщин, сведения, которые собирались тысячелетиями и передавались от матери к дочери. Знание было заложено в эту картину. Но не всё. Не хватило времени и женщин, желающих рисковать. Однако важнейшая информация, самая важная, все-таки была таким образом сохранена.
Грит улыбнулась патеру.
— Non posse mori. Невозможно умереть. Вот основа материнских мыслей. Пока существуют матери и дочери, знание о том, кто приносит в этот мир жизнь и передает ее дальше, не умрет.
— Поэтому символ Венеры на последней картине…
Кайе сказал это для себя, скорее, прошептал, однако
Берле воспринял сказанное чрезвычайно страстно:
— Вы идиот, Кайе! Больше она ничего от нас не хочет. Ее теория осталась бы воздушным замком, если бы информация не была нигде спрятана.
— О символе Венеры мне известно уже давно, патер Берле. Вы не заметили, что на внешней стороне фигура Христа сдвинута на самый край картины. Его «сотворение мира»… — тут Грит стала высокопарной, — о нем не стоит говорить. Мир рожден из оплодотворенного яйца космической матки. Бог, бог-мужчина из Библии, был приглашен в качестве зрителя. Ему позволили говорить; действовать — дело женщины. Бог — всего лишь словоохотливый осеменитель. Женщины — матери рая. Потому и знак Венеры.
Грит преувеличенно торжественно жестикулировала, и теперь Кайе стало ясно, что она провоцирует Берле. Тот вздрагивал при каждом слове, как от удара плетью. Вандерверф собиралась загнать патера в угол. При этом она целеустремленно двигалась к картине и в конце концов прошмыгнула между патером и триптихом.
Грит указала на створку, изображающую рай:
— А теперь посмотрим сюда. Эта часть картины показывает рай женщины. Адам сидит, отодвинутый в сторону, под древом жизни. Странно, но не он в центре картины, и кажется, Адам удивлен, изумлен тем, что Бог занят Евой. Все на этой картине сдвинуто в сторону. В центре только источник, и его цвет и форма заставляют задуматься. Источник, из которого вытекает жизненная влага, изображен по подобию стилизованных женских половых органов.
Рассуждения Грит были прерваны криком. Патер Берле прижал кулаки к щекам, не выпуская из руки авторучку. Кайе догадывался об опасности и снова и снова нажимал кнопку вызова подмоги. Он проклинал халатность охранников. Неужели Берле и тут использовал свои гипнотические способности?
— Прекратите! — кричал Берле. — Оставьте меня в покое!
— В чем дело, патер? — ехидно спросила Грит. — Что я такого сказала?
Берле тяжело дышал. Он медленно поднял голову и посмотрел на Грит и Кайе. Его глаза сверкали.
— Прекратите!
Он задыхался. Зрачки Берле дрожали, казалось, внутреннее возбуждение не дает ему успокоиться хотя бы немного.
— Ничего больше не хочу слышать! Это все ересь! Почему наш мир должен стать другим, будто он только ваш? Разве матриархат не погиб?
Грит спокойно смотрела на патера. Она изучала Берле холодным взглядом, от которого тот стал нервно мять пальцы.
— Он никогда не погибал. Он был вытеснен, поскольку мужчины думали, что актом зачатия смогут проникнуть в тайну жизни. Заблуждение, которое человечество могло бы пережить, если бы религия не стала пособником невежества.
— Тогда в ней есть пророчество! Только оно могло удовлетворить женщин, — вставил Кайе.
И в тот же миг пожалел о сказанном, потому что патер весь напрягся. Грит твердо продолжала:
— Всадник с рыбой в руке провозглашает конец эры Рыб. Вы, мужчины, ходили по кругу и зашли в тупик. Ваш век удовольствий и лжи прошел. Начинается эра Водолея. Женщины, выходящие из пруда в центре картины, — люди-посевы новой эпохи. Они идут по дороге к власти.
Неожиданно патер вскрикнул и снял с ручки колпачок.
— Это ложь! Я уничтожу картину, разрушу ее до основания. Никто не сможет распространять подобную ложь.
Берле сделал несколько шагов к картине, судорожно сжимая в руке авторучку.
— Патер!
Берле зашипел.
— Не делайте глупостей, патер! — заклинал его Кайе. Грит подошла к Берле, но священник сразу же отреагировал:
— Ни шагу! У меня кислота.
— Чего вы хотите, патер? — спросила Грит.
Сердце Кайе бешено стучало. Где охрана? Передатчик отчаянно звал на помощь.
Грит начала спокойно увещевать патера. Почти незаметно она пододвигалась к Берле и вдруг с криком бросилась на него. Патер отшатнулся, но кулак Грит снизу ударил по его руке. Жидкость из авторучки с бульканьем вылилась на одежду и кожу.
В этот момент в комнату ворвалась охрана и скрутила Берле, который бился и кричал в дикой ярости. Белая пена на его лице смешалась с черными пятнами.
Грит поправила юбку и протянула Кайе авторучку:
— Простые чернила.
Потом она опустилась на табуретку и закрыла лицо руками.
Визг Берле разносился по мастерским, пока патера привязывали к носилкам и выносили вон.
— Боюсь, мы никогда не узнаем, что в этой истории было правдой! — вздохнул Небриха и поплелся прочь из мастерской.
Грит сжала руку Кайе.
Кайе вздрогнул — дверь в мастерскую распахнулась, и ворвался Небриха. Он бросился к коллеге, схватил его за руку и потащил к картине.
Толчок вернул реставратора в настоящее. Не замечая Берле, Небриха остановился у створки, изображающей ад.
— Последние дни я много размышлял. И меня осенило.
Его палец скользнул по сцене ада к огромным ушам, разделенным ножом.
— Слушать! — сказал он.
Затем палец проследовал к человеку-дереву.
— Видеть!
Наконец указательный палец обвел несколько сцен в нижней части картины.
— Чувствовать! — подчеркнул он. — «Я лес, который слышит, и поле, которое видит», — вот что означают рисунки Босха. Я говорю вам, Михаэль, Босх был пророком. Он знал, что его замыслы раскроют. Способность слышать и видеть в аду разрушена, уничтожена. Мы ходим по миру глухие и слепые, вот что в действительности он хочет сказать. Разве мы не погружены в развлечения? Они являются для нас пиком человеческого счастья. Босх описывает здесь вершину и конец человека. Люди привязаны к музыке, они пропадают в игорных домах. И голубой дьявол пожирает последнее, что есть у них — души. Умение слушать, видеть и чувствовать стало сегодня пороком.
Кайе не совсем понимал сложные намеки Небрихи. Он еще не опомнился от рассказа Берле. Реставратор снова нажал кнопку тревоги, но подтверждения не поступало.
Взволнованный голос Небрихи продолжал:
— Вот почему знак Венеры, Михаэль. Все указывает в одном направлении. Не лицо человека-дерева находится в центре картины. Если провести диагональ, то получится весло правой лодки. Весло! Вы понимаете? В первой картине отверстие в фонтане с совой, во второй — всадник с рыбой, а в последней — весло. Все сходится. Весло означает курс, направление. Курс, который взял человек-дерево, неверный. Он ведет сюда, в ад, в то время как курс, который нужно проложить, иной. И поэтому в картину введен символ Венеры, который мы обнаружили на наших снимках.
Кайе стал ясен ход мыслей Небрихи.
— Разве Грит Вандерверф не называла поколение наших потомков «людьми-посевами», Антонио?
Патер Берле мгновенно обернулся и рассмеялся:
— Они давно позади нас, и были позади, сеньор Кайе. Якоб ван Алмагин уже в XVI веке пытался зарисовать знание о людях-посевах.
Небриха вздрогнул и обернулся:
— Вы… здесь? И в форме охранника?
Берле проигнорировал Небриху и понизил голос, будто не хотел, чтобы его услышали посторонние.
— Эта женщина-мужчина пережила всех. Всех! Босх умер в 1516 году. Картина высосала его силы целиком, а нападки патера Иоганнеса окончательно вымотали. И все же это был маленький триумф для Якоба ван Алмагина. Доминиканцы так и не смогли встать на ноги в Ден-Босе. Патер был устранен Якобом ван Алмагином раньше. В 1515-м он покинул этот мир.
Кайе провел рукой по волосам. Откуда Берле знает такие детали? Откуда взял все эти истории?
Словно услышав немой вопрос реставратора, Берле ответил еще тише, чем раньше. Кайе был вынужден наклониться, чтобы расслышать. В голосе патера появились угрожающие нотки.
— Петрониус Орис и Зита ван Клеве скрылись. Рукопись спасала их до тех пор, пока последняя часть не попала в чужие руки. Зита и Петрониус отправились предположительно в Испанию. В конце концов рукопись очутилась в Саламанке. И еще — перед их смертью что-то произошло. Не хватает последней части рукописи. Зита продолжила ее, об этом она сообщает, но рукопись обрывается к моменту их бегства. А все ссылки на Якоба ван Алмагина и на значение картины исчезли. Похоже, Алмагин завладел последней частью рукописи. В любом случае след Петрониуса Ориса теряется. Возможно, он изменил имя, но я думаю, что, как многие, подобные ему, он погиб на костре инквизиции. В библиотеке в Саламанке на то есть много указаний. А вот следов Зиты нет нигде!
В помещении воцарилась тишина. Реставратор нервничал. Тишину прервал Небриха:
— Таким образом, картина замолчала! До сегодняшнего дня. Сейчас она вновь заговорила, патер Берле. И если мы не узнаем всей правды, то в руках у нас останется хотя бы ключ. «Сад наслаждений» провозглашает конец католической церкви и господства мужчин.
Лицо Берле исказилось.
— Церковь истребляла мудрых женщин, посылала на костер, — продолжал Небриха. — Но уже в то время люди-посевы составляли с помощью Якоба ван Алмагина свой алфавит изменений. Женщины во все времена передавали свои знания дальше, патер. Они просто скрывали это, ведь так называемых ведьм сжигали на кострах инквизиции.
Кайе старался понять, прав ли Небриха, а если прав, то какую цель преследовало послание? Картина оставалась картиной, а действительность — действительностью, к чему бы ни приводили тайные послания, если они вообще были.
Небриха, опьяненный своим открытием, продолжал:
— Мы, мужчины, обманывали себя и были слишком уверенны. Но Якоб ван Алмагин знал лучше. Мужчины на картине Босха двигаются по кругу, танцуют вокруг озера и празднуют призрачную свадьбу, в то время как часы указывают на их конец.
Кайе догадывался, на что намекает Небриха.
— Ну и что последует за этим? — тяжело дыша, спросил Берле.
— Картина рассказывает о женщинах, Берле. Потом будут женщины.
Взгляд Берле погас, как потушенная свеча. Патер сник и обхватил себя руками. Он весь дрожал, на лбу у него выступил пот. Кайе потряс его за руку, но Берле смотрел мимо него на картину, ее свечение странно усиливалось лучами солнца.
— Я не хочу возвращаться к женщинам, сеньор Кайе.
— Вот мы и подошли к важной точке! — раздался в дверях голос Грит Вандерверф.
Никто не заметил, как она вошла в мастерскую. Берле сунул руку под куртку, достал авторучку и судорожно сжал ее в кулаке.
— Да, дорогой патер. Возможно, картина действительно содержит послание. Жизнь — вечный цикл прихода и ухода, жизни и смерти. Женщины знали об этом цикле. Они обладали знанием, силой и господством с давних времен. Вот здесь, — Грит указала на среднюю часть картины, — в знаке Льва. Десятки тысяч лет назад. Их господство изменилось, женщин вытеснили, они потеряли уважение, власть и влияние. Отдали поле боя мужчинам.
Кайе заметил, что патер повернулся спиной к Грит и судорожно сжимает в руке ручку. Вандерверф не верит в то, что говорит — реставратор не сомневался. Но тогда зачем Грит говорит все это?
— Знания о рождении и смерти всегда были в их руках, и так должно было остаться. Но в позднем Средневековье церковь начала уничтожать мудрых женщин, страшась, что в своем господстве не достигнет желаемой полноты, пока женщины уходят от ее влияния. Возникла угроза потери знания. Женщины стали искать возможность сохранить его. Письменность находилась в руках мужчин. Опасно заключать в слова все знания женщин, сведения, которые собирались тысячелетиями и передавались от матери к дочери. Знание было заложено в эту картину. Но не всё. Не хватило времени и женщин, желающих рисковать. Однако важнейшая информация, самая важная, все-таки была таким образом сохранена.
Грит улыбнулась патеру.
— Non posse mori. Невозможно умереть. Вот основа материнских мыслей. Пока существуют матери и дочери, знание о том, кто приносит в этот мир жизнь и передает ее дальше, не умрет.
— Поэтому символ Венеры на последней картине…
Кайе сказал это для себя, скорее, прошептал, однако
Берле воспринял сказанное чрезвычайно страстно:
— Вы идиот, Кайе! Больше она ничего от нас не хочет. Ее теория осталась бы воздушным замком, если бы информация не была нигде спрятана.
— О символе Венеры мне известно уже давно, патер Берле. Вы не заметили, что на внешней стороне фигура Христа сдвинута на самый край картины. Его «сотворение мира»… — тут Грит стала высокопарной, — о нем не стоит говорить. Мир рожден из оплодотворенного яйца космической матки. Бог, бог-мужчина из Библии, был приглашен в качестве зрителя. Ему позволили говорить; действовать — дело женщины. Бог — всего лишь словоохотливый осеменитель. Женщины — матери рая. Потому и знак Венеры.
Грит преувеличенно торжественно жестикулировала, и теперь Кайе стало ясно, что она провоцирует Берле. Тот вздрагивал при каждом слове, как от удара плетью. Вандерверф собиралась загнать патера в угол. При этом она целеустремленно двигалась к картине и в конце концов прошмыгнула между патером и триптихом.
Грит указала на створку, изображающую рай:
— А теперь посмотрим сюда. Эта часть картины показывает рай женщины. Адам сидит, отодвинутый в сторону, под древом жизни. Странно, но не он в центре картины, и кажется, Адам удивлен, изумлен тем, что Бог занят Евой. Все на этой картине сдвинуто в сторону. В центре только источник, и его цвет и форма заставляют задуматься. Источник, из которого вытекает жизненная влага, изображен по подобию стилизованных женских половых органов.
Рассуждения Грит были прерваны криком. Патер Берле прижал кулаки к щекам, не выпуская из руки авторучку. Кайе догадывался об опасности и снова и снова нажимал кнопку вызова подмоги. Он проклинал халатность охранников. Неужели Берле и тут использовал свои гипнотические способности?
— Прекратите! — кричал Берле. — Оставьте меня в покое!
— В чем дело, патер? — ехидно спросила Грит. — Что я такого сказала?
Берле тяжело дышал. Он медленно поднял голову и посмотрел на Грит и Кайе. Его глаза сверкали.
— Прекратите!
Он задыхался. Зрачки Берле дрожали, казалось, внутреннее возбуждение не дает ему успокоиться хотя бы немного.
— Ничего больше не хочу слышать! Это все ересь! Почему наш мир должен стать другим, будто он только ваш? Разве матриархат не погиб?
Грит спокойно смотрела на патера. Она изучала Берле холодным взглядом, от которого тот стал нервно мять пальцы.
— Он никогда не погибал. Он был вытеснен, поскольку мужчины думали, что актом зачатия смогут проникнуть в тайну жизни. Заблуждение, которое человечество могло бы пережить, если бы религия не стала пособником невежества.
— Тогда в ней есть пророчество! Только оно могло удовлетворить женщин, — вставил Кайе.
И в тот же миг пожалел о сказанном, потому что патер весь напрягся. Грит твердо продолжала:
— Всадник с рыбой в руке провозглашает конец эры Рыб. Вы, мужчины, ходили по кругу и зашли в тупик. Ваш век удовольствий и лжи прошел. Начинается эра Водолея. Женщины, выходящие из пруда в центре картины, — люди-посевы новой эпохи. Они идут по дороге к власти.
Неожиданно патер вскрикнул и снял с ручки колпачок.
— Это ложь! Я уничтожу картину, разрушу ее до основания. Никто не сможет распространять подобную ложь.
Берле сделал несколько шагов к картине, судорожно сжимая в руке авторучку.
— Патер!
Берле зашипел.
— Не делайте глупостей, патер! — заклинал его Кайе. Грит подошла к Берле, но священник сразу же отреагировал:
— Ни шагу! У меня кислота.
— Чего вы хотите, патер? — спросила Грит.
Сердце Кайе бешено стучало. Где охрана? Передатчик отчаянно звал на помощь.
Грит начала спокойно увещевать патера. Почти незаметно она пододвигалась к Берле и вдруг с криком бросилась на него. Патер отшатнулся, но кулак Грит снизу ударил по его руке. Жидкость из авторучки с бульканьем вылилась на одежду и кожу.
В этот момент в комнату ворвалась охрана и скрутила Берле, который бился и кричал в дикой ярости. Белая пена на его лице смешалась с черными пятнами.
Грит поправила юбку и протянула Кайе авторучку:
— Простые чернила.
Потом она опустилась на табуретку и закрыла лицо руками.
Визг Берле разносился по мастерским, пока патера привязывали к носилкам и выносили вон.
— Боюсь, мы никогда не узнаем, что в этой истории было правдой! — вздохнул Небриха и поплелся прочь из мастерской.
Грит сжала руку Кайе.
XV
— Завтра на улицу Сан-Николас? Для дачи показаний? Хорошо, сеньор комиссар.
С покорным вздохом Кайе положил трубку и взял увеличенные снимки. При всем желании он ничего не мог разобрать даже при помощи лупы. Конечно, там, где Кайе хотел видеть буквы, лицо совы и где крест и круг образовывали символ Венеры, он мог их увидеть, если обвести контуры. Но как только реставратор убирал линии маркера, все формы исчезали в неопределенности. Будто ничего и не было. А если Кайе долго рассматривал снимки, то мог различить на поврежденных местах детали, которые сводили на нет все, в чем Небриха и он были уверены. Может, Антонио де Небриха хотел прочесть то, чего не было? Или они теперь оба бредят, как Берле?
В дверь постучали. Прежде чем Кайе успел ответить, дверь открылась, и в комнату вошел Небриха.
— Вас тоже пригласили в полицию, Михаэль?
— Да, завтра.
— И меня. А вы слышали что-нибудь о Грит Вандерверф?
Кайе покачал головой:
— Нет, ничего. Вы выглядите усталым, Антонио.
Небриха пододвинул к себе стул и сел.
— Я прокрутил все в голове еще раз. И не нашел ответа. Чего хотела эта женщина? Зачем она занималась лечением сумасшедшего патера и почему втянула нас в эту историю?
Кайе откинулся на стуле и посмотрел на коллегу:
— Что значит «втянула»? Опять предположения. Похоже, Берле увлек ее так же, как и нас. Я должен был точнее понять ее намеки относительно картины, прежде чем поверить. Это все химеры, случайные образы, которые вы представили в форме букв и слов.
Антонио де Небриха сидел, облокотившись на спинку стула. Он скрестил руки и положил на них голову.
— Знаки есть, я в этом убежден. Мы просто не видим их истинного смысла.
— Да что вы говорите!.. Правда перед нами, Антонио! Здесь лицо совы на средней части. Я могу различить его, если обвожу. Форма произвольна и случайна.
Небриха вскочил и забегал по комнате.
— И Грит Вандерверф подтвердила толкование картины. Значит, что-то есть. Если мы сумеем доказать лишь часть найденного, научный мир прислушается.
Кайе слишком устал, чтобы спорить.
Исследования, вопросы, телефонные звонки, допросы в полиции, оправдания перед руководством музея — все это измотало его. И конечно, Небриха, чьи исследования построены на сомнительных предположениях. Кайе вынужден был признаться себе, что поступил весьма легкомысленно, поверив коллеге.
— Вы покажетесь смешным, Антонио. Необходимо предъявить бесспорные доказательства. Если будете строить свою теорию на случайных совпадениях, это повредит вашей репутации и репутации музея.
— Сорок восемь часов назад вы еще верили в знаки, Михаэль, — попытался возразить Небриха.
Он словно просыпался от летаргического сна. Антонио взял увеличенные снимки со стола и перевернул их.
— При желании можно различить знаки. Они только…
— Проклятие, Антонио! Поймите же! — Кайе рассердился. — Вы прочли сокращение «PSSNNMR», а я вижу только буквы «V», «А», «В» и так далее. Если я захочу, то смогу найти в этих повреждениях весь алфавит. Но никто не станет серьезно думать, что здесь спрятано какое-то послание.
— Различия в знаках есть, выбранные мной взяты не произвольно, они стоят в определенном порядке, и вам это известно, Кайе.
Реставратор вскочил.
— Качественные различия между знаками! Смешно. Я хотел верить, что они есть, Антонио. Но их нет.
Кайе устремился к другому концу стола, взял увеличенные снимки и пристально посмотрел на них. Его вновь охватили сомнения. Да, Небриха прав. Есть различия, но откуда ему знать, какие различия относительны и позволяют толкование надписей, а какие — нет?
— Черт возьми, Небриха! Я не знаю, чему верить. Знаю только одно: если опубликуете что-то из своих исследований, вам придется оставить работу. Коллеги-специалисты с восторгом передадут вашу должность другому ученому.
— А почему Грит Вандерверф и патер Берле так набросились на картину? Почему он хотел ее уничтожить? Куда исчезла Грит?
— Оставьте меня с вашими заговорщическими теориями. Это смешно.
Кайе расхаживал по комнате.
— Последний раз говорю вам, Михаэль. Задача картины — сеять сомнения. В конце концов на ней Сеть знак совы. Не за каждой птицей стоит так же много толкований. Для одних она олицетворяет мудрость, для других является воплощением зла. На картине рая она сидит у райской реки, у источника жизни, так сказать. Если серьезно относиться к толкованиям Грит, здесь сова предстает в совершенно ином свете. Об этом никто не рассуждал. Она символизирует молчание, Михаэль. Сова сидит в своей пещере и следит, чтобы хранилось молчание о значении и целях картины.
Кайе хотел ответить, но в этот миг зазвонил телефон. Он раздраженно взял трубку.
— Ответь мне, Грит!
Он посмотрел на Небриху. Тот понял намек и вышел из кабинета.
— Где ты, Грит? — прошептал Кайе.
С покорным вздохом Кайе положил трубку и взял увеличенные снимки. При всем желании он ничего не мог разобрать даже при помощи лупы. Конечно, там, где Кайе хотел видеть буквы, лицо совы и где крест и круг образовывали символ Венеры, он мог их увидеть, если обвести контуры. Но как только реставратор убирал линии маркера, все формы исчезали в неопределенности. Будто ничего и не было. А если Кайе долго рассматривал снимки, то мог различить на поврежденных местах детали, которые сводили на нет все, в чем Небриха и он были уверены. Может, Антонио де Небриха хотел прочесть то, чего не было? Или они теперь оба бредят, как Берле?
В дверь постучали. Прежде чем Кайе успел ответить, дверь открылась, и в комнату вошел Небриха.
— Вас тоже пригласили в полицию, Михаэль?
— Да, завтра.
— И меня. А вы слышали что-нибудь о Грит Вандерверф?
Кайе покачал головой:
— Нет, ничего. Вы выглядите усталым, Антонио.
Небриха пододвинул к себе стул и сел.
— Я прокрутил все в голове еще раз. И не нашел ответа. Чего хотела эта женщина? Зачем она занималась лечением сумасшедшего патера и почему втянула нас в эту историю?
Кайе откинулся на стуле и посмотрел на коллегу:
— Что значит «втянула»? Опять предположения. Похоже, Берле увлек ее так же, как и нас. Я должен был точнее понять ее намеки относительно картины, прежде чем поверить. Это все химеры, случайные образы, которые вы представили в форме букв и слов.
Антонио де Небриха сидел, облокотившись на спинку стула. Он скрестил руки и положил на них голову.
— Знаки есть, я в этом убежден. Мы просто не видим их истинного смысла.
— Да что вы говорите!.. Правда перед нами, Антонио! Здесь лицо совы на средней части. Я могу различить его, если обвожу. Форма произвольна и случайна.
Небриха вскочил и забегал по комнате.
— И Грит Вандерверф подтвердила толкование картины. Значит, что-то есть. Если мы сумеем доказать лишь часть найденного, научный мир прислушается.
Кайе слишком устал, чтобы спорить.
Исследования, вопросы, телефонные звонки, допросы в полиции, оправдания перед руководством музея — все это измотало его. И конечно, Небриха, чьи исследования построены на сомнительных предположениях. Кайе вынужден был признаться себе, что поступил весьма легкомысленно, поверив коллеге.
— Вы покажетесь смешным, Антонио. Необходимо предъявить бесспорные доказательства. Если будете строить свою теорию на случайных совпадениях, это повредит вашей репутации и репутации музея.
— Сорок восемь часов назад вы еще верили в знаки, Михаэль, — попытался возразить Небриха.
Он словно просыпался от летаргического сна. Антонио взял увеличенные снимки со стола и перевернул их.
— При желании можно различить знаки. Они только…
— Проклятие, Антонио! Поймите же! — Кайе рассердился. — Вы прочли сокращение «PSSNNMR», а я вижу только буквы «V», «А», «В» и так далее. Если я захочу, то смогу найти в этих повреждениях весь алфавит. Но никто не станет серьезно думать, что здесь спрятано какое-то послание.
— Различия в знаках есть, выбранные мной взяты не произвольно, они стоят в определенном порядке, и вам это известно, Кайе.
Реставратор вскочил.
— Качественные различия между знаками! Смешно. Я хотел верить, что они есть, Антонио. Но их нет.
Кайе устремился к другому концу стола, взял увеличенные снимки и пристально посмотрел на них. Его вновь охватили сомнения. Да, Небриха прав. Есть различия, но откуда ему знать, какие различия относительны и позволяют толкование надписей, а какие — нет?
— Черт возьми, Небриха! Я не знаю, чему верить. Знаю только одно: если опубликуете что-то из своих исследований, вам придется оставить работу. Коллеги-специалисты с восторгом передадут вашу должность другому ученому.
— А почему Грит Вандерверф и патер Берле так набросились на картину? Почему он хотел ее уничтожить? Куда исчезла Грит?
— Оставьте меня с вашими заговорщическими теориями. Это смешно.
Кайе расхаживал по комнате.
— Последний раз говорю вам, Михаэль. Задача картины — сеять сомнения. В конце концов на ней Сеть знак совы. Не за каждой птицей стоит так же много толкований. Для одних она олицетворяет мудрость, для других является воплощением зла. На картине рая она сидит у райской реки, у источника жизни, так сказать. Если серьезно относиться к толкованиям Грит, здесь сова предстает в совершенно ином свете. Об этом никто не рассуждал. Она символизирует молчание, Михаэль. Сова сидит в своей пещере и следит, чтобы хранилось молчание о значении и целях картины.
Кайе хотел ответить, но в этот миг зазвонил телефон. Он раздраженно взял трубку.
— Ответь мне, Грит!
Он посмотрел на Небриху. Тот понял намек и вышел из кабинета.
— Где ты, Грит? — прошептал Кайе.
XVI
Кайе лежал дома, на своей кровати, и смотрел в потолок. Однокомнатная квартира реставратора располагалась на улице Святого Винсента. Стул, стол, шкаф для одежды и кровать составляли всю обстановку. Кайе задвинул шторы, так что в комнату проникал лишь тусклый дневной свет.
— Конец патриархата! — бормотал он.
Мысль овладела им, хотя основа, на которой она возникла, могла быть полностью неверной. Где нет знаков, там нельзя спорить об их смысле. И все же все их открытия подходили одно к другому без сучка, без задоринки.
Одна из сцен на створке ада запечатлелась в его памяти. Банкомет в игорном аду. Он лежал, словно распятый, под перевернутым карточным столом. Правую руку проткнул стилет. Демон схватил его за горло и душил. Может, этот человек дал ложные сведения от имени церкви, направленные против порядка этого мира, и за это был низвергнут?
Или был нарушен договор Нового Завета? Тридцать три женщины, резвящиеся в пруду, указывали на божественное триединство великой богини-праматери. Двойная троица как символ сильного всемогущественного возвращения праматери. Типичное трио девы, матери и старухи стояло за этой игрой цифр. Три мойры у греков, три горгоны и три фации, три норны у викингов. Повсюду всплывало число «три», число женщин-богинь. Оно связывало символ Рыб с жизнью Христа, которому было отпущено тридцать три года, и с числом завершения перехода к эре Водолея.
Кайе не отрываясь смотрел в белый потолок. Там перед ним снова возник триптих со всеми его сценами. Реставратор больше не ориентировался в запутанных вопросах и невероятных ответах.
Он бы так и лежал в темной комнате, если бы в дверь не постучали. В первый момент звук едва доходил до сознания Кайе, однако с каждой секундой становился все сильнее, и наконец внимание реставратора обратилось к двери.
Сердце Кайе стучало. Он быстро встал, прислушался, но ничего не услышал. Затем резко открыл дверь.
— Грит!
Перед ним в черных джинсах и в темной блузке стояла Грит Вандерверф.
— Наконец-то!
Грит молча прошла в комнату. Немного помолчав, кивнула и осмотрела его жилище:
— Конец патриархата! — бормотал он.
Мысль овладела им, хотя основа, на которой она возникла, могла быть полностью неверной. Где нет знаков, там нельзя спорить об их смысле. И все же все их открытия подходили одно к другому без сучка, без задоринки.
Одна из сцен на створке ада запечатлелась в его памяти. Банкомет в игорном аду. Он лежал, словно распятый, под перевернутым карточным столом. Правую руку проткнул стилет. Демон схватил его за горло и душил. Может, этот человек дал ложные сведения от имени церкви, направленные против порядка этого мира, и за это был низвергнут?
Или был нарушен договор Нового Завета? Тридцать три женщины, резвящиеся в пруду, указывали на божественное триединство великой богини-праматери. Двойная троица как символ сильного всемогущественного возвращения праматери. Типичное трио девы, матери и старухи стояло за этой игрой цифр. Три мойры у греков, три горгоны и три фации, три норны у викингов. Повсюду всплывало число «три», число женщин-богинь. Оно связывало символ Рыб с жизнью Христа, которому было отпущено тридцать три года, и с числом завершения перехода к эре Водолея.
Кайе не отрываясь смотрел в белый потолок. Там перед ним снова возник триптих со всеми его сценами. Реставратор больше не ориентировался в запутанных вопросах и невероятных ответах.
Он бы так и лежал в темной комнате, если бы в дверь не постучали. В первый момент звук едва доходил до сознания Кайе, однако с каждой секундой становился все сильнее, и наконец внимание реставратора обратилось к двери.
Сердце Кайе стучало. Он быстро встал, прислушался, но ничего не услышал. Затем резко открыл дверь.
— Грит!
Перед ним в черных джинсах и в темной блузке стояла Грит Вандерверф.
— Наконец-то!
Грит молча прошла в комнату. Немного помолчав, кивнула и осмотрела его жилище: