Филип Дик. Гибельный тупик
Филип ДИК
ГИБЕЛЬНЫЙ ТУПИК
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
Богословская система, описанная в этом романе, не имеет аналогов ни в одной из известных религий. Она возникла благодаря попыткам Уильяма Зарилла и моим разработкам создать абстрактную, логически непротиворечивую систему религиозного мышления, основывающуюся на принимаемом без каких-либо доказательств постулате о том, что Бог существует. Я бы в дополнение к этому хотел еще сказать, что ныне усопший епископ Джеймс Пайк, дискутируя со мной, предоставил мне для изучения поистине сокровищницу материалов, дотоле мне совершенно неизвестных.
Описание в романе ощущений Мэгги Уолш, испытанных ею после смерти, основывается на моем собственном опыте опробывания действия ЛСД вплоть до мельчайших подробностей.
Подход ко всему, описываемому в этом романе в высшей степени субъективен, реальная действительность в нем отражается опосредствовано, преломляясь через рассудок того или иного персонажа. Поэтому точка зрения меняется от раздела к разделу, хотя большинство событий показаны сквозь призму психики Сета Морли.
Все, связанное с Вотаном и гибелью богов, основывается скорее на версии, которой придерживался Вагнер в своем оперном цикле «Кольцо Нибелунгов», чем на совокупности соответствующих мифов.
Ответы на вопросы, заданные тэнчу, имеют своим источником китайскую «Книгу Перемен».
«Тэкел Упарсин» — выражение, на арамейском языке означающее: «Ты был взвешен на весах, найден очень легким, и царство твое будет поделено». Как раз на арамейском языке говорил Иисус Христос.
Описание в романе ощущений Мэгги Уолш, испытанных ею после смерти, основывается на моем собственном опыте опробывания действия ЛСД вплоть до мельчайших подробностей.
Подход ко всему, описываемому в этом романе в высшей степени субъективен, реальная действительность в нем отражается опосредствовано, преломляясь через рассудок того или иного персонажа. Поэтому точка зрения меняется от раздела к разделу, хотя большинство событий показаны сквозь призму психики Сета Морли.
Все, связанное с Вотаном и гибелью богов, основывается скорее на версии, которой придерживался Вагнер в своем оперном цикле «Кольцо Нибелунгов», чем на совокупности соответствующих мифов.
Ответы на вопросы, заданные тэнчу, имеют своим источником китайскую «Книгу Перемен».
«Тэкел Упарсин» — выражение, на арамейском языке означающее: «Ты был взвешен на весах, найден очень легким, и царство твое будет поделено». Как раз на арамейском языке говорил Иисус Христос.
Глава 1
Работа его, как всегда, вызывала у него одну только скуку. Поэтому он еще на прошлой неделе вошел в помещение, где был установлен корабельный передатчик, и подсоединил его выводы к электродам, навечно вделанным в шишковидные наросты на задней части его черепной коробки. Выводные проводники передали его молитву-прошение в передатчик, а оттуда она была перенаправлена в ближайшую радиорелейную сеть. Его прошение в течение нескольких дней распространялось по всей Галактике и дошло — он очень на это надеялся — до одной из планет, называвшихся в обиходе «Обителями Богов».
Его молитва-прошение была очень простой.
«Эта дурная работа по проведению инвентаризации до чертиков мне наскучила, — так взмолился он. — Это очень рутинная работа — корабль слишком огромен, и к тому же на нем чересчур раздутые штаты. Я стал здесь совершенно бесполезен. Не могли бы Вы помочь мне подыскать какую-нибудь более творческую работу, которая вызывала бы у меня больший интерес?»
Свое прошение он адресовал, как и положено, Заступнику. Если бы эта просьба была оставлена без внимания, он незамедлительно переадресовал бы ее Наставнику.
Но его прошение было удовлетворено.
— Мистер Толлчифф, — произнес инспектор, входя в его крохотную рабочую клетушку. — Вас переводят, что вы на это скажете?
— Я передам свою благодарность, — ответил Бен Толлчифф.
Настроение у него было превосходным. Как это всегда прекрасно, когда прислушиваются к твоей просьбе и удовлетворяют ее!
— Когда осуществится перевод? Скоро? — Он никогда не скрывал своей неприязни к инспектору. Даже сейчас он не испытывал ни малейших побуждений вести себя иначе.
— Бен Толлчифф, — хмыкнул инспектор, — прямо-таки молящийся богомол.
— А вы сами никогда ни о чем не просите? — Удивленно спросил Бен.
— Только тогда, когда не остается иного выхода. Мне больше по нраву те, кто полагаются на самих себя при разрешении вставших перед ними затруднений, не прибегая к посторонней помощи. Тем не менее, решение о вашем переводе остается в силе. — Инспектор бросил документ на письменный стоя перед Толлчиффом. — Небольшой поселок на планете под названием Дельмак-О. Мне о ней ничего не известно, но я не сомневаюсь, что все прояснится, когда вы туда прибудете. — Он задумчиво посмотрел на Бена. — Вам предоставляется право воспользоваться одним из корабельных яликов, заплатив три серебряных доллара.
— Годится, — произнес Бен и встал из-за стола, подхватив документ. На экспресс-лифте он спустился в помещение корабельного передатчика, где обнаружил операторов, под завязку загруженных самыми различными корабельными делами.
— У вас сегодня попозже будут хоть какие-нибудь перерывы в работе? — спросил он старшего радиооператора. — У меня есть еще одна просьба, но мне не хотелось бы загружать ею ваше оборудование, покуда оно занято более неотложными делами.
— Оно занято весь день, — ответил старший радиооператор. — Мы ведь уже пропустили одно твое прошение на прошлой неделе. Тебе не кажется, что этого вполне достаточно?
Главное — это то, что я попытался, — так рассуждал Бен Толлчифф, покидая помещение радиорубки, где столь усердно трудились операторы, на обратном пути в свою каюту. — Если и всплывет когда-нибудь необходимость объясниться, я могу сказать, что сделал все, что было в моих силах, однако, как обычно, все каналы связи были заняты служебной информацией.
Он чувствовал, как все больше в нем нарастает предвкушение будущей творческой работы, которой он в конце концов добился, и притом, именно тогда, когда он особенно в ней нуждался. Побудь я здесь еще несколько недель, отметил он про себя, и мне стало бы совсем невмоготу, как это уже не раз бывало. Вот почему, понял он, мне и был дарован этот перевод. Они понимают, что я вот-вот надломлюсь. Меня скорее всего повязали бы и швырнули в корабельный карцер вместе с — сколько там сейчас, таких же несчастных как он, томится… — сколько бы их там не было. Человек десять, пожалуй, что ж, не так уж много для корабля таких размеров. И с такими строгими требованиями дисциплины.
Из верхнего ящика своего пенала он извлек непочатую бутылку виски «Питер Доусон», взломал сургуч, отвинтил крышку.
Скромное возлияние, сказал он самому себе, наполняя коричневой жидкостью походную кружку. И празднование. Боги высоко ценят соблюдение ритуалов. Он выпил виски, затем снова наполнил кружку.
А чтобы ритуал был еще более торжественным, он достал — хотя и без особой охоты — свой экземпляр «Библии» — дешевое издание в мягкой обложке, но это была единственная книга, которая принадлежала ему лично, почему он и относился к ней несколько сентиментально. Полное ее название ее было: «Как я восстал из мертвых в свое свободное время, поэтому это можете сделать и Вы». Автор — Э. Ж. Спектовский. Открыв ее наугад (способ, в высшей степени достойный одобрения), он перечел несколько абзацев этого великого коммунистического богослова двадцать первого столетия.
«Бог не является существом сверхъестественным. Его существование явилось первым и наиболее естественным способом выражения бытия».
Что верно, то верно, — отметил про себя Бен Толлчифф, что и было доказано последующими богословскими изысканиями. Спектовский был в равной степени как пророком, так и мыслителем. Все, что он предсказывал, рано или поздно сбывалось. Оставалось, разумеется, еще довольно много такого, что требовало дальнейшего выяснения. Например, причина пришествия в бытие Наставника (если только не удовлетвориться вместе со Спектовским верой в то, что существа такого ранга являются самозарождающимися и существующими вне времени, а, следовательно, не подчиняющимся причинно-следственным законам). Однако все самое главное было на этих многократно перепечатывающихся страницах.
«С каждым днем все большим кругом могущество, доброта и всеведение Бога ослабляются, так что на периферии самого большого круга творимое им добро совсем невелико, и столь же невелика и его осведомленность — слишком невелика, чтобы сдерживать деятельность Форморазрушителя, который как раз и проник в бытие в результате божественного акта творения Формы. Само происхождение Форморазрушителя неясно; например, нельзя сказать с полной определенностью, является ли он сам с самого начала существом, ничего общего не имеющим с Богом, или Форморазрушитель есть еще одна ипостась Бога, будучи не чем иным…»
Ему надоело читать и, приложившись еще разок к виски, он принялся устало потирать лоб. Ему было уже сорок два года, и он много раз перечитывал «Библию» Спектовского. Жизнь его, хотя он не так уже и мало прожил, не изобиловала какими-либо примечательными событиями, во всяком случае, до сих пор. Он переменил немалое количество различных профессий, всякий раз работая достаточно добросовестно, но по сути особым рвением не выделялся.
Может быть, отметил он про себя, на этой новой работе я смогу проявить себя куда лучше. Может быть, это мой крупный шанс отличиться.
Сорок два года. Его возраст вот уже немало лет поражал его, и, каждый раз задумываясь над этим, он так и застывал, пораженный, недоумевая, что же все-таки получилось из того совсем молодого и щуплого мужчины, каким он был в двадцать лет, как же так вышло, что незаметно, как песок сквозь пальцы, уходили годы его жизни, а он так до сих пор еще и сумел определиться как личность. Перед своим мысленным взором он все еще казался себе совсем юношей, и, когда он видел свое изображение на фотографиях, ему становилось просто дурно. Поэтому, например, они брился теперь только электробритвой, чтобы не глядеть на себя в зеркале ванной комнаты. Кто-то другой забрал у него его подлинный внешний облик и подменил вот этим, так ему время от времени начинало казаться. Так-то вот. Он тяжело вздохнул.
Из всех его жалких занятий удовольствие доставило только одно, и он вспоминал о той своей работе. В 2105 году он работал оператором подпольной радиостанции, передававшей в эфир только музыку. Она была установлена на борту огромного звездолета с колонистами, направлявшимися на одну из планет системы Денеба.
В хранилище записей он отыскал все симфонии Бетховена, валявшиеся вперемежку со струнными версиями «Кармен» и опер Делиба, и он проигрывал Пятую, свою самую любимую, тысячу раз по корабельной трансляционной сети, опутавшей весь корабль, где громкоговорители стояли в каждой кабине и в каждом служебном помещении. Но что оказалось самым странным, так это то, что никто не жаловался, и он продолжал крутить Бетховена, изменив, в конце концов, Пятой ради Седьмой, а уже в самом конце путешествия — Девятой симфонии, верность которой он уже сохранял затем всю свою жизнь.
Может быть, что мне на самом деле нужно — так это хорошенько отоспаться, — подумал он. Погрузиться в некое подобие сумерек жизни, чтобы воспринимался только легкий фон из звуков Бетховена. Все остальное должно уйти в небытие.
Нет, — решил он. Я хочу БЫТЬ! Я хочу действовать и хоть чего-то достичь в жизни. И с каждым годом это становится для меня все более необходимым. Но с каждым прожитым годом эта возможность все дальше и дальше ускользает от меня. Только вмешательство Наставника может посодействовать моему возрождению.
Только ему одному дано приостановить процесс распада, заменив то, что отслужило свой срок, новым и, притом, более совершенным. А затем процесс распада коснется и этого нового. Форморазрушитель не дремлет — но и Наставник знает свое дело туго. Это как при смене старых пчел в рою; те, у которых износились крылья, погибают, а их место занимают более молодые особи. Но сам я не могу так сделать. Я распадаюсь и становлюсь добычей Форморазрушителя. И мне от этого становится все хуже и хуже.
— Боже, — взмолился он. — Помоги мне! Но не тем, что заменишь меня кем-то другим. С космической точки зрения, в этом, наверное, нет ничего плохого, но прекращение собственного существования — это совсем не то, к чему я стремлюсь. И, наверное, ты понял это, когда ответил на мою просьбу.
От выпитого виски его потянуло ко сну. С огорчением он вдруг обнаружил, что стал клевать носом. Нужно немедленно взбодриться, вот что решил он. Поэтому рывком вскочил на ноги, включил портативный плэйер, выхватил наугад видеодиск и поставил его на вертушку. Тотчас же засветилась вся дальняя стена каюты, по ней одно за другим стали перемещаться яркие, но смутно различимые изображения, фигуры на экране были неестественно плоскими. Он машинально отрегулировав резкость. Фигуры стали объемными. Тут же он включил и звук.
«… Леголас прав. Зачем нам пристреливать старика вот так неожиданно, даже не дав ему сообразить, что к чему, какие бы сомнения и страх не двигали нами? Давайте понаблюдаем и подождем!»
Бодрящие слова старинного эпоса вернули его к действительности. Он подошел к столику, поудобнее уселся и вынул документ, который передал ему инспектор. Нахмурившись, стал изучать закодированную информацию, пытаясь ее расшифровать. Его новая судьба была начертана цифрами, перфорационными отверстиями и буквами, — вся та жизнь, что ждала его впереди.
«… Вы говорите так, будто хорошо знаете Фангорна. Но разве это так?»
Видеодиск продолжал вращаться, но он больше уже не слышал воспроизводимых звуков. Он начал улавливать суть зашифрованного послания.
«Что вы еще должны сказать такое, чего не говорили при нашей прошлой встрече?», — раздался вдруг громкий властный голос прямо рядом с ним.
Он поднял голову и увидел перед собою облаченную во все белое фигуру Гандальфа. Ему даже почудилось, что это именно к нему, Бену Толлчиффу, обращается Гандальф, требуя от него объяснения.
«Или, наверное, у вас на уме такое, что и словами не выразишь?» — продолжал Гандальф.
Бен поднялся, подошел к плэйеру и выключил его. — Я еще не созрел для того, чтобы отвечать вам, Гандальф, — сказал он про себя. — У меня впереди немало дел, по-настоящему серьезных дел. Я не могу позволить себе таинственных, нереальных разговоров с мифологическим персонажем, который, по всей вероятности, на самом-то деле и не существовал никогда. Вечные ценности для меня лично вдруг перестали что-либо значить. Мне нужно сейчас здесь разгадать смысл вот этих чертовых перфораций, букв и чисел.
И тут он начал постепенно постигать их сокровенный смысл. Осторожно вернул на место завинчивающуюся крышку бутылки, пошатал ее слегка, чтобы проверить, насколько плотно она завинчена.
Отправляется он в одиночку на борту ялика. Уже в поселке он присоединится примерно к дюжине других переселенцев, подобранных из самых различных мест проживания. Квалификация — пятый разряд, оплата по тарифной сетке К-4. Максимальное время пребывания — два года. Полный пансион и льготное медицинское обслуживание с того момента, как он туда прибудет. Все остальные полученные им ранее указания с данного момента теряют силу, из чего следовало, что отправляться он может немедленно. Ему не надо даже заканчивать эту свою инвентаризацию до того, как можно будет покинуть этот корабль.
И у меня есть три серебряных доллара за фрахт ялика, отметил он про себя. Вот так-то. Об остальном даже не стоит беспокоиться. Кроме…
Ему не удалось выяснить, в чем именно будет состоять его работа. Буквы, цифры и перфорации ничего не раскрыли ему, или, правильнее сказать, он был не в состоянии заставить их передать ему вот эту последнюю информацию, — пожалуй, самую для него существенную.
И все же, даже то, что ему удалось выяснить, выглядело весьма привлекательно. Мне там понравится, заранее решил он.
Гандальф, подумал он, мне не нужно больше ничего утаивать от кого бы то ни было. Мне повезло, далеко не всегда приходит столь быстрый ответ на молитву-прошение, я это хорошо знаю по собственному опыту. Я не стану мешкать. Вслух же он произнес:
— Гандальф, ты существуешь только в людском воображении, а вот то, что сейчас здесь, у меня, исходит от Единственного. Истинного и Живого Божества, которое абсолютно реально. Чего ж мне желать большего?
Но вокруг была тишина — да и видеть Гандольфа он уже больше не мог, так как выключил запись.
— Может быть, когда-нибудь, — продолжил он, — я скажу то, что хотел сказать. Но не здесь. И не сейчас. Ты меня понял?
Он еще какое-то время чего-то ждал, впитывая в себя тишину, понимая, что он мог бы начать это последнее объяснение с Гандольфом хоть сейчас и так же его закончить простым прикосновением к выключателю звука.
Его молитва-прошение была очень простой.
«Эта дурная работа по проведению инвентаризации до чертиков мне наскучила, — так взмолился он. — Это очень рутинная работа — корабль слишком огромен, и к тому же на нем чересчур раздутые штаты. Я стал здесь совершенно бесполезен. Не могли бы Вы помочь мне подыскать какую-нибудь более творческую работу, которая вызывала бы у меня больший интерес?»
Свое прошение он адресовал, как и положено, Заступнику. Если бы эта просьба была оставлена без внимания, он незамедлительно переадресовал бы ее Наставнику.
Но его прошение было удовлетворено.
— Мистер Толлчифф, — произнес инспектор, входя в его крохотную рабочую клетушку. — Вас переводят, что вы на это скажете?
— Я передам свою благодарность, — ответил Бен Толлчифф.
Настроение у него было превосходным. Как это всегда прекрасно, когда прислушиваются к твоей просьбе и удовлетворяют ее!
— Когда осуществится перевод? Скоро? — Он никогда не скрывал своей неприязни к инспектору. Даже сейчас он не испытывал ни малейших побуждений вести себя иначе.
— Бен Толлчифф, — хмыкнул инспектор, — прямо-таки молящийся богомол.
— А вы сами никогда ни о чем не просите? — Удивленно спросил Бен.
— Только тогда, когда не остается иного выхода. Мне больше по нраву те, кто полагаются на самих себя при разрешении вставших перед ними затруднений, не прибегая к посторонней помощи. Тем не менее, решение о вашем переводе остается в силе. — Инспектор бросил документ на письменный стоя перед Толлчиффом. — Небольшой поселок на планете под названием Дельмак-О. Мне о ней ничего не известно, но я не сомневаюсь, что все прояснится, когда вы туда прибудете. — Он задумчиво посмотрел на Бена. — Вам предоставляется право воспользоваться одним из корабельных яликов, заплатив три серебряных доллара.
— Годится, — произнес Бен и встал из-за стола, подхватив документ. На экспресс-лифте он спустился в помещение корабельного передатчика, где обнаружил операторов, под завязку загруженных самыми различными корабельными делами.
— У вас сегодня попозже будут хоть какие-нибудь перерывы в работе? — спросил он старшего радиооператора. — У меня есть еще одна просьба, но мне не хотелось бы загружать ею ваше оборудование, покуда оно занято более неотложными делами.
— Оно занято весь день, — ответил старший радиооператор. — Мы ведь уже пропустили одно твое прошение на прошлой неделе. Тебе не кажется, что этого вполне достаточно?
Главное — это то, что я попытался, — так рассуждал Бен Толлчифф, покидая помещение радиорубки, где столь усердно трудились операторы, на обратном пути в свою каюту. — Если и всплывет когда-нибудь необходимость объясниться, я могу сказать, что сделал все, что было в моих силах, однако, как обычно, все каналы связи были заняты служебной информацией.
Он чувствовал, как все больше в нем нарастает предвкушение будущей творческой работы, которой он в конце концов добился, и притом, именно тогда, когда он особенно в ней нуждался. Побудь я здесь еще несколько недель, отметил он про себя, и мне стало бы совсем невмоготу, как это уже не раз бывало. Вот почему, понял он, мне и был дарован этот перевод. Они понимают, что я вот-вот надломлюсь. Меня скорее всего повязали бы и швырнули в корабельный карцер вместе с — сколько там сейчас, таких же несчастных как он, томится… — сколько бы их там не было. Человек десять, пожалуй, что ж, не так уж много для корабля таких размеров. И с такими строгими требованиями дисциплины.
Из верхнего ящика своего пенала он извлек непочатую бутылку виски «Питер Доусон», взломал сургуч, отвинтил крышку.
Скромное возлияние, сказал он самому себе, наполняя коричневой жидкостью походную кружку. И празднование. Боги высоко ценят соблюдение ритуалов. Он выпил виски, затем снова наполнил кружку.
А чтобы ритуал был еще более торжественным, он достал — хотя и без особой охоты — свой экземпляр «Библии» — дешевое издание в мягкой обложке, но это была единственная книга, которая принадлежала ему лично, почему он и относился к ней несколько сентиментально. Полное ее название ее было: «Как я восстал из мертвых в свое свободное время, поэтому это можете сделать и Вы». Автор — Э. Ж. Спектовский. Открыв ее наугад (способ, в высшей степени достойный одобрения), он перечел несколько абзацев этого великого коммунистического богослова двадцать первого столетия.
«Бог не является существом сверхъестественным. Его существование явилось первым и наиболее естественным способом выражения бытия».
Что верно, то верно, — отметил про себя Бен Толлчифф, что и было доказано последующими богословскими изысканиями. Спектовский был в равной степени как пророком, так и мыслителем. Все, что он предсказывал, рано или поздно сбывалось. Оставалось, разумеется, еще довольно много такого, что требовало дальнейшего выяснения. Например, причина пришествия в бытие Наставника (если только не удовлетвориться вместе со Спектовским верой в то, что существа такого ранга являются самозарождающимися и существующими вне времени, а, следовательно, не подчиняющимся причинно-следственным законам). Однако все самое главное было на этих многократно перепечатывающихся страницах.
«С каждым днем все большим кругом могущество, доброта и всеведение Бога ослабляются, так что на периферии самого большого круга творимое им добро совсем невелико, и столь же невелика и его осведомленность — слишком невелика, чтобы сдерживать деятельность Форморазрушителя, который как раз и проник в бытие в результате божественного акта творения Формы. Само происхождение Форморазрушителя неясно; например, нельзя сказать с полной определенностью, является ли он сам с самого начала существом, ничего общего не имеющим с Богом, или Форморазрушитель есть еще одна ипостась Бога, будучи не чем иным…»
Ему надоело читать и, приложившись еще разок к виски, он принялся устало потирать лоб. Ему было уже сорок два года, и он много раз перечитывал «Библию» Спектовского. Жизнь его, хотя он не так уже и мало прожил, не изобиловала какими-либо примечательными событиями, во всяком случае, до сих пор. Он переменил немалое количество различных профессий, всякий раз работая достаточно добросовестно, но по сути особым рвением не выделялся.
Может быть, отметил он про себя, на этой новой работе я смогу проявить себя куда лучше. Может быть, это мой крупный шанс отличиться.
Сорок два года. Его возраст вот уже немало лет поражал его, и, каждый раз задумываясь над этим, он так и застывал, пораженный, недоумевая, что же все-таки получилось из того совсем молодого и щуплого мужчины, каким он был в двадцать лет, как же так вышло, что незаметно, как песок сквозь пальцы, уходили годы его жизни, а он так до сих пор еще и сумел определиться как личность. Перед своим мысленным взором он все еще казался себе совсем юношей, и, когда он видел свое изображение на фотографиях, ему становилось просто дурно. Поэтому, например, они брился теперь только электробритвой, чтобы не глядеть на себя в зеркале ванной комнаты. Кто-то другой забрал у него его подлинный внешний облик и подменил вот этим, так ему время от времени начинало казаться. Так-то вот. Он тяжело вздохнул.
Из всех его жалких занятий удовольствие доставило только одно, и он вспоминал о той своей работе. В 2105 году он работал оператором подпольной радиостанции, передававшей в эфир только музыку. Она была установлена на борту огромного звездолета с колонистами, направлявшимися на одну из планет системы Денеба.
В хранилище записей он отыскал все симфонии Бетховена, валявшиеся вперемежку со струнными версиями «Кармен» и опер Делиба, и он проигрывал Пятую, свою самую любимую, тысячу раз по корабельной трансляционной сети, опутавшей весь корабль, где громкоговорители стояли в каждой кабине и в каждом служебном помещении. Но что оказалось самым странным, так это то, что никто не жаловался, и он продолжал крутить Бетховена, изменив, в конце концов, Пятой ради Седьмой, а уже в самом конце путешествия — Девятой симфонии, верность которой он уже сохранял затем всю свою жизнь.
Может быть, что мне на самом деле нужно — так это хорошенько отоспаться, — подумал он. Погрузиться в некое подобие сумерек жизни, чтобы воспринимался только легкий фон из звуков Бетховена. Все остальное должно уйти в небытие.
Нет, — решил он. Я хочу БЫТЬ! Я хочу действовать и хоть чего-то достичь в жизни. И с каждым годом это становится для меня все более необходимым. Но с каждым прожитым годом эта возможность все дальше и дальше ускользает от меня. Только вмешательство Наставника может посодействовать моему возрождению.
Только ему одному дано приостановить процесс распада, заменив то, что отслужило свой срок, новым и, притом, более совершенным. А затем процесс распада коснется и этого нового. Форморазрушитель не дремлет — но и Наставник знает свое дело туго. Это как при смене старых пчел в рою; те, у которых износились крылья, погибают, а их место занимают более молодые особи. Но сам я не могу так сделать. Я распадаюсь и становлюсь добычей Форморазрушителя. И мне от этого становится все хуже и хуже.
— Боже, — взмолился он. — Помоги мне! Но не тем, что заменишь меня кем-то другим. С космической точки зрения, в этом, наверное, нет ничего плохого, но прекращение собственного существования — это совсем не то, к чему я стремлюсь. И, наверное, ты понял это, когда ответил на мою просьбу.
От выпитого виски его потянуло ко сну. С огорчением он вдруг обнаружил, что стал клевать носом. Нужно немедленно взбодриться, вот что решил он. Поэтому рывком вскочил на ноги, включил портативный плэйер, выхватил наугад видеодиск и поставил его на вертушку. Тотчас же засветилась вся дальняя стена каюты, по ней одно за другим стали перемещаться яркие, но смутно различимые изображения, фигуры на экране были неестественно плоскими. Он машинально отрегулировав резкость. Фигуры стали объемными. Тут же он включил и звук.
«… Леголас прав. Зачем нам пристреливать старика вот так неожиданно, даже не дав ему сообразить, что к чему, какие бы сомнения и страх не двигали нами? Давайте понаблюдаем и подождем!»
Бодрящие слова старинного эпоса вернули его к действительности. Он подошел к столику, поудобнее уселся и вынул документ, который передал ему инспектор. Нахмурившись, стал изучать закодированную информацию, пытаясь ее расшифровать. Его новая судьба была начертана цифрами, перфорационными отверстиями и буквами, — вся та жизнь, что ждала его впереди.
«… Вы говорите так, будто хорошо знаете Фангорна. Но разве это так?»
Видеодиск продолжал вращаться, но он больше уже не слышал воспроизводимых звуков. Он начал улавливать суть зашифрованного послания.
«Что вы еще должны сказать такое, чего не говорили при нашей прошлой встрече?», — раздался вдруг громкий властный голос прямо рядом с ним.
Он поднял голову и увидел перед собою облаченную во все белое фигуру Гандальфа. Ему даже почудилось, что это именно к нему, Бену Толлчиффу, обращается Гандальф, требуя от него объяснения.
«Или, наверное, у вас на уме такое, что и словами не выразишь?» — продолжал Гандальф.
Бен поднялся, подошел к плэйеру и выключил его. — Я еще не созрел для того, чтобы отвечать вам, Гандальф, — сказал он про себя. — У меня впереди немало дел, по-настоящему серьезных дел. Я не могу позволить себе таинственных, нереальных разговоров с мифологическим персонажем, который, по всей вероятности, на самом-то деле и не существовал никогда. Вечные ценности для меня лично вдруг перестали что-либо значить. Мне нужно сейчас здесь разгадать смысл вот этих чертовых перфораций, букв и чисел.
И тут он начал постепенно постигать их сокровенный смысл. Осторожно вернул на место завинчивающуюся крышку бутылки, пошатал ее слегка, чтобы проверить, насколько плотно она завинчена.
Отправляется он в одиночку на борту ялика. Уже в поселке он присоединится примерно к дюжине других переселенцев, подобранных из самых различных мест проживания. Квалификация — пятый разряд, оплата по тарифной сетке К-4. Максимальное время пребывания — два года. Полный пансион и льготное медицинское обслуживание с того момента, как он туда прибудет. Все остальные полученные им ранее указания с данного момента теряют силу, из чего следовало, что отправляться он может немедленно. Ему не надо даже заканчивать эту свою инвентаризацию до того, как можно будет покинуть этот корабль.
И у меня есть три серебряных доллара за фрахт ялика, отметил он про себя. Вот так-то. Об остальном даже не стоит беспокоиться. Кроме…
Ему не удалось выяснить, в чем именно будет состоять его работа. Буквы, цифры и перфорации ничего не раскрыли ему, или, правильнее сказать, он был не в состоянии заставить их передать ему вот эту последнюю информацию, — пожалуй, самую для него существенную.
И все же, даже то, что ему удалось выяснить, выглядело весьма привлекательно. Мне там понравится, заранее решил он.
Гандальф, подумал он, мне не нужно больше ничего утаивать от кого бы то ни было. Мне повезло, далеко не всегда приходит столь быстрый ответ на молитву-прошение, я это хорошо знаю по собственному опыту. Я не стану мешкать. Вслух же он произнес:
— Гандальф, ты существуешь только в людском воображении, а вот то, что сейчас здесь, у меня, исходит от Единственного. Истинного и Живого Божества, которое абсолютно реально. Чего ж мне желать большего?
Но вокруг была тишина — да и видеть Гандольфа он уже больше не мог, так как выключил запись.
— Может быть, когда-нибудь, — продолжил он, — я скажу то, что хотел сказать. Но не здесь. И не сейчас. Ты меня понял?
Он еще какое-то время чего-то ждал, впитывая в себя тишину, понимая, что он мог бы начать это последнее объяснение с Гандольфом хоть сейчас и так же его закончить простым прикосновением к выключателю звука.
Глава 2
Сет Морли аккуратно разрезал ножом с пластмассовой рукояткой головку лежащего перед ним швейцарского сыра со словами:
— Я уезжаю. — Он отрезал крупный ломоть сыра и поднес его к губам на лезвии ножа. — Завтра вечером. Прощай, киббуц «Тэкел Упарсин».
Он ухмыльнулся. Главный инженер киббуца совершенно не разделял его приподнятого настроения. Он сидел насупленный, и его недовольство прямо-таки наполняло помещение конторы.
— Мой муж, — тихо сказала Мэри Морли, — обратился с прошением о переводе восемь лет тому назад. Мы никогда не собирались оставаться здесь. Вам это было известно.
— И мы собираемся умотать отсюда вслед за ними, — заикаясь от волнения произнес Майкл Ниманд. — Вот что получилось из вашей затеи пригласить сюда высококвалифицированного гидробиолога, которого вы заставили таскать каменные глыбы из этого чертова карьера. Нам обрыдла такая работа. — Он подтолкнул свою миниатюрную жену Клэйр. — Разве не так?
— Поскольку на этой планете не оказалось водных пространств, — скрипуче произнес Госсим, — у нас не было возможности использовать гидробиолога по его основной специальности.
— Но ведь вы восемь лет тому назад дали объявление о том, что вам требуется гидробиолог, — не унималась Мэри Морли, от чего Госсим еще больше нахмурился. — Это вы совершили ошибку, не мы.
— Однако, — попытался было возразить Госсим, — здесь ваш дом. Всех вас, — он обвел рукой служащих киббуца, толпившихся у входа в контору. — Мы все это возводили собственными руками.
— Да и здешний сыр, — продолжил Сет Морли, — просто пакость. Как и эти кваккипы, от которых смердит, как от прошлогоднего нижнего белья Форморазрушителя. — Век бы не видел ни этот сыр, ни этих кваккипов. — Он отрезал себе еще один ломоть швейцарского сыра и, обращаясь к Ниманду, произнес, — Вам нельзя с нами. Нам предписано отправляться в полет на борту ялика. Это раз. Ялик вмещает только двоих — в данном случае это я и моя жена. Вас же тоже двое, откуда следует, что вы в нем не поместитесь. Это два. Следовательно, оставайтесь здесь.
— Мы воспользуемся своим собственным яликом, — возразил ему Ниманд.
— У вас нет распоряжения на сей счет, так же, как и разрешения на перевод на Дельмак-О, — со ртом набитым сыром прошамкал Сет Морли.
— Вы просто не хотите быть с нами, — произнес Ниманд.
— Никто не хочет быть с вами, — буркнул Госсим. — Как по мне, так без вас нам будет куда лучше. Вот Морли — это совсем другое дело. Мне было бы очень жаль, если бы они пропали почем зря.
— Значит, — гневно сверкнув в его сторону глазами, произнес Сет Морли, — вы априори расцениваете это наше новое назначение как никому ненужное.
— Это своего рода эксперимент, — сказал Госсим. — Насколько я это себе представляю. В весьма ограниченном масштабе. Тринадцать, четырнадцать человек. Теперь пришла ваша очередь перевести стрелки своих часов назад, к тому времени, когда мы здесь начинали, в «Тэкел Упарсине». Вам хочется пройти через все это еще раз? Вспомните, как много времени у нас ушло на то, чтобы укомплектовать общину всего лишь сотней Умелых, Добросовестных членов. Вы тут упомянули Форморазрушителя. А разве вы этими своими действиями не способствовали упадку Тэкел Упарсина"?
— И нарушению своего собственного душевного равновесия, — будто бы про себя, вслух произнес Морли. Теперь и ему самому стало несколько страшновато. Доводы Госсима дошли до его сознания. Этот Госсим всегда отлично владел даром слова, что вообще-то удивительно для инженера. Ведь только убежденность и красноречие Госсима удерживали всех их вместе в осуществлении общих целей все эти годы. Правда, его практикой Морли давно был сыт по горло. Слова Госсима уже не действовали на них так, как раньше. И все же в них еще оставался отблеск былой убедительности, поэтому Сет Морли не мог просто так отмахнуться от доводов этого грузного темноглазого инженера.
И все— таки, мы уходим отсюда, подумал Моряи. Как у Гете в «Фаусте» -"Вначале было дело". Именно дело, а не слово, что особенно подчеркивал Гете, предвосхищая теорию экзистенциалистов двадцатого столетия.
— Вам еще захочется вернуться, — задумчиво изрек Госсим. Сет Морли неуверенно хмыкнул.
— И знаете, что я вам еще скажу? — громко вопросил Госсим. — Если я получу от вас запрос — от вас, Морли, обоих, — на то, чтобы возвратиться сюда, в киббуц «Тэкел Упарсин», вот что я вам отвечу: «Нам здесь совершенно ни к чему ни гидробиолог, ни его жена. У нас здесь нет океана. И мы не намерены сооружать таких размеров лужу, чтобы у вас появились законные основания для работы здесь».
— Я ни о чем подобном у вас никогда не просил, — возмутился Морли.
— Но вы бы не возражали против этого.
— Да, мне очень нравятся водные пространства, — признался Морли. — Вот в чем вся суть: вот почему мы покидаем вас и вот почему больше уже никогда сюда не вернемся.
— Вы уверены в том, что на Дельмаке-О есть хоть какие-нибудь водоемы? — с ехидцей в голосе справился Госсим.
— Мне кажется… — начал Морли, но Госсим не дал ему договорить.
— Вам так казалось, — сказал Госсим, — и тогда, когда вы выбрали «Тэкел Упарсин». Вот с чего и начались все ваши неприятности.
— Я полагал, — продолжал Морли, — что раз выдаете объявление о том, что вам требуется гидробиолог…
Он тяжело вздохнул, внезапно ощутив нахлынувшую на него усталость. Повлиять на Госсима было совершенно невозможно; инженер и, одновременно, главный администратор киббуца — был глух к доводам.
— Не мешайте мне доедать сыр, — бросил Морли и принялся за следующий ломоть. Но у него уже притупился вкус — он съел его слишком много.
— Ну и черт с ним, — ругнулся он, отшвыривая нож. Все теперь его страшно раздражало, и особенно не по душе был Госсим. Он не испытывал ни малейшего желания продолжать разговор. В конце концов, главным было то, что вне зависимости от отношения к нему Госсима, ему не дано аннулировать разрешений на перевод. Это выше его полномочий.
— Вы мне до чертиков опротивели, Морли, — заявил Госсим.
— И вы мне тоже, — не остался в долгу Морли.
— Ничья, — объявил Ниманд. — Вы понимаете, мистер Госсим, что вы не в состоянии заставить нас остаться? Единственное, что вам не возбраняется, — это вопить хоть до утра.
Сделав непристойный жест а сторону Морли и Ниманда, Госсим решительно вышел вон. В конторе теперь стало совсем тихо.
Сет Морли сразу же почувствовал себя намного лучше.
— Этот спор совсем тебя измотал, — заметила его жена.
— Да, — согласился он. — Этот Госсим совсем меня замучил. Я устал от одной этой перебранки, а что уж говорить о тех восьми годах, что предшествовали сегодняшнему дню? Я пошел выбирать ялик.
Он поднялся, пересек помещение конторы и вышел под яркое полуденное солнце.
Прежде всего, ялики невероятно дешевы — он мог приобрести любой из них меньше, чем за четыре серебряных доллара. Во-вторых, на них если и можно куда-нибудь добраться, но вернуться нет уже никакой возможности. Ялики были кораблями одностороннего действия в самом строгом смысле этого слова. Причина, разумеется, была простой: ялик был слишком мал, чтобы топлива в нем хватило для обратного путешествия без полной перезаправки. Все, на что способен ялик, — это стартовать с борта более крупного корабля или с поверхности планеты, взять курс на пункт своего назначения и тихо испустить дух, достигнув его. И все же, свое дело они делали. Разумные расы, будь это люди или кто-нибудь еще, стадами сновали по всей Галактике на борту этих маленьких, похожих на гондолу, космических кораблей.
Прощай, "Тэкел Упарсин, — мысленно произнес Морли и так же мысленно отсалютовал рядам оранжевых кустов, которые росли сразу же за стоянкой яликов.
Какой из них лучше всего выбрать — вот что сейчас занимало ум Сета Морли. Все они с виду одинаковые — ржавые, плохо ухоженные. Как брошенные машины на автомобильных кладбищах Терры.
Выберу себе первый попавшийся, название которого начинается с буквы "М", — решил он, и начал читать надписи на корпусах яликов.
«Мятежный Петушок». Ну что ж, пусть так и будет. Название не очень-то абстрактное, но подходящее; практически, все, включая и Мэри, всегда твердили, что ему свойственна определенная непокорность. На самом же деле, уверял он себя, у меня это обостренное восприятие всякой несправедливости. Люди путают эти качества, потому что внешние их проявления зачастую похожи.
Глянув на часы, он убедился, что у него еще есть время зайти в отдел упаковки фабрики по переработке цитрусовых, что он незамедлительно и сделал.
— Десять поллитровых банок апельсинового джема высшего сорта, сказал он клерку, заведовавшему отгрузкой. Либо он достанет их сейчас, либо никогда.
— Вы уверены в том, что вам положены добавочные десять банок? — клерк подозрительно поглядел на него, так как ему уже приходилось иметь дело с Морли.
— Можете проверить мою квоту у Джо Перзера, — ответил Морли. — Пожалуйста, стоит только поднять трубку и спросить у него.
— Я слишком занят, — произнес клерк.
— Я уезжаю. — Он отрезал крупный ломоть сыра и поднес его к губам на лезвии ножа. — Завтра вечером. Прощай, киббуц «Тэкел Упарсин».
Он ухмыльнулся. Главный инженер киббуца совершенно не разделял его приподнятого настроения. Он сидел насупленный, и его недовольство прямо-таки наполняло помещение конторы.
— Мой муж, — тихо сказала Мэри Морли, — обратился с прошением о переводе восемь лет тому назад. Мы никогда не собирались оставаться здесь. Вам это было известно.
— И мы собираемся умотать отсюда вслед за ними, — заикаясь от волнения произнес Майкл Ниманд. — Вот что получилось из вашей затеи пригласить сюда высококвалифицированного гидробиолога, которого вы заставили таскать каменные глыбы из этого чертова карьера. Нам обрыдла такая работа. — Он подтолкнул свою миниатюрную жену Клэйр. — Разве не так?
— Поскольку на этой планете не оказалось водных пространств, — скрипуче произнес Госсим, — у нас не было возможности использовать гидробиолога по его основной специальности.
— Но ведь вы восемь лет тому назад дали объявление о том, что вам требуется гидробиолог, — не унималась Мэри Морли, от чего Госсим еще больше нахмурился. — Это вы совершили ошибку, не мы.
— Однако, — попытался было возразить Госсим, — здесь ваш дом. Всех вас, — он обвел рукой служащих киббуца, толпившихся у входа в контору. — Мы все это возводили собственными руками.
— Да и здешний сыр, — продолжил Сет Морли, — просто пакость. Как и эти кваккипы, от которых смердит, как от прошлогоднего нижнего белья Форморазрушителя. — Век бы не видел ни этот сыр, ни этих кваккипов. — Он отрезал себе еще один ломоть швейцарского сыра и, обращаясь к Ниманду, произнес, — Вам нельзя с нами. Нам предписано отправляться в полет на борту ялика. Это раз. Ялик вмещает только двоих — в данном случае это я и моя жена. Вас же тоже двое, откуда следует, что вы в нем не поместитесь. Это два. Следовательно, оставайтесь здесь.
— Мы воспользуемся своим собственным яликом, — возразил ему Ниманд.
— У вас нет распоряжения на сей счет, так же, как и разрешения на перевод на Дельмак-О, — со ртом набитым сыром прошамкал Сет Морли.
— Вы просто не хотите быть с нами, — произнес Ниманд.
— Никто не хочет быть с вами, — буркнул Госсим. — Как по мне, так без вас нам будет куда лучше. Вот Морли — это совсем другое дело. Мне было бы очень жаль, если бы они пропали почем зря.
— Значит, — гневно сверкнув в его сторону глазами, произнес Сет Морли, — вы априори расцениваете это наше новое назначение как никому ненужное.
— Это своего рода эксперимент, — сказал Госсим. — Насколько я это себе представляю. В весьма ограниченном масштабе. Тринадцать, четырнадцать человек. Теперь пришла ваша очередь перевести стрелки своих часов назад, к тому времени, когда мы здесь начинали, в «Тэкел Упарсине». Вам хочется пройти через все это еще раз? Вспомните, как много времени у нас ушло на то, чтобы укомплектовать общину всего лишь сотней Умелых, Добросовестных членов. Вы тут упомянули Форморазрушителя. А разве вы этими своими действиями не способствовали упадку Тэкел Упарсина"?
— И нарушению своего собственного душевного равновесия, — будто бы про себя, вслух произнес Морли. Теперь и ему самому стало несколько страшновато. Доводы Госсима дошли до его сознания. Этот Госсим всегда отлично владел даром слова, что вообще-то удивительно для инженера. Ведь только убежденность и красноречие Госсима удерживали всех их вместе в осуществлении общих целей все эти годы. Правда, его практикой Морли давно был сыт по горло. Слова Госсима уже не действовали на них так, как раньше. И все же в них еще оставался отблеск былой убедительности, поэтому Сет Морли не мог просто так отмахнуться от доводов этого грузного темноглазого инженера.
И все— таки, мы уходим отсюда, подумал Моряи. Как у Гете в «Фаусте» -"Вначале было дело". Именно дело, а не слово, что особенно подчеркивал Гете, предвосхищая теорию экзистенциалистов двадцатого столетия.
— Вам еще захочется вернуться, — задумчиво изрек Госсим. Сет Морли неуверенно хмыкнул.
— И знаете, что я вам еще скажу? — громко вопросил Госсим. — Если я получу от вас запрос — от вас, Морли, обоих, — на то, чтобы возвратиться сюда, в киббуц «Тэкел Упарсин», вот что я вам отвечу: «Нам здесь совершенно ни к чему ни гидробиолог, ни его жена. У нас здесь нет океана. И мы не намерены сооружать таких размеров лужу, чтобы у вас появились законные основания для работы здесь».
— Я ни о чем подобном у вас никогда не просил, — возмутился Морли.
— Но вы бы не возражали против этого.
— Да, мне очень нравятся водные пространства, — признался Морли. — Вот в чем вся суть: вот почему мы покидаем вас и вот почему больше уже никогда сюда не вернемся.
— Вы уверены в том, что на Дельмаке-О есть хоть какие-нибудь водоемы? — с ехидцей в голосе справился Госсим.
— Мне кажется… — начал Морли, но Госсим не дал ему договорить.
— Вам так казалось, — сказал Госсим, — и тогда, когда вы выбрали «Тэкел Упарсин». Вот с чего и начались все ваши неприятности.
— Я полагал, — продолжал Морли, — что раз выдаете объявление о том, что вам требуется гидробиолог…
Он тяжело вздохнул, внезапно ощутив нахлынувшую на него усталость. Повлиять на Госсима было совершенно невозможно; инженер и, одновременно, главный администратор киббуца — был глух к доводам.
— Не мешайте мне доедать сыр, — бросил Морли и принялся за следующий ломоть. Но у него уже притупился вкус — он съел его слишком много.
— Ну и черт с ним, — ругнулся он, отшвыривая нож. Все теперь его страшно раздражало, и особенно не по душе был Госсим. Он не испытывал ни малейшего желания продолжать разговор. В конце концов, главным было то, что вне зависимости от отношения к нему Госсима, ему не дано аннулировать разрешений на перевод. Это выше его полномочий.
— Вы мне до чертиков опротивели, Морли, — заявил Госсим.
— И вы мне тоже, — не остался в долгу Морли.
— Ничья, — объявил Ниманд. — Вы понимаете, мистер Госсим, что вы не в состоянии заставить нас остаться? Единственное, что вам не возбраняется, — это вопить хоть до утра.
Сделав непристойный жест а сторону Морли и Ниманда, Госсим решительно вышел вон. В конторе теперь стало совсем тихо.
Сет Морли сразу же почувствовал себя намного лучше.
— Этот спор совсем тебя измотал, — заметила его жена.
— Да, — согласился он. — Этот Госсим совсем меня замучил. Я устал от одной этой перебранки, а что уж говорить о тех восьми годах, что предшествовали сегодняшнему дню? Я пошел выбирать ялик.
Он поднялся, пересек помещение конторы и вышел под яркое полуденное солнце.
***
Ялик — весьма своеобразное транспортное средство, — отметил про себя Сет Морли, стоя на краю стоянки и обозревая строй неподвижно застывших крохотных космических кораблей.Прежде всего, ялики невероятно дешевы — он мог приобрести любой из них меньше, чем за четыре серебряных доллара. Во-вторых, на них если и можно куда-нибудь добраться, но вернуться нет уже никакой возможности. Ялики были кораблями одностороннего действия в самом строгом смысле этого слова. Причина, разумеется, была простой: ялик был слишком мал, чтобы топлива в нем хватило для обратного путешествия без полной перезаправки. Все, на что способен ялик, — это стартовать с борта более крупного корабля или с поверхности планеты, взять курс на пункт своего назначения и тихо испустить дух, достигнув его. И все же, свое дело они делали. Разумные расы, будь это люди или кто-нибудь еще, стадами сновали по всей Галактике на борту этих маленьких, похожих на гондолу, космических кораблей.
Прощай, "Тэкел Упарсин, — мысленно произнес Морли и так же мысленно отсалютовал рядам оранжевых кустов, которые росли сразу же за стоянкой яликов.
Какой из них лучше всего выбрать — вот что сейчас занимало ум Сета Морли. Все они с виду одинаковые — ржавые, плохо ухоженные. Как брошенные машины на автомобильных кладбищах Терры.
Выберу себе первый попавшийся, название которого начинается с буквы "М", — решил он, и начал читать надписи на корпусах яликов.
«Мятежный Петушок». Ну что ж, пусть так и будет. Название не очень-то абстрактное, но подходящее; практически, все, включая и Мэри, всегда твердили, что ему свойственна определенная непокорность. На самом же деле, уверял он себя, у меня это обостренное восприятие всякой несправедливости. Люди путают эти качества, потому что внешние их проявления зачастую похожи.
Глянув на часы, он убедился, что у него еще есть время зайти в отдел упаковки фабрики по переработке цитрусовых, что он незамедлительно и сделал.
— Десять поллитровых банок апельсинового джема высшего сорта, сказал он клерку, заведовавшему отгрузкой. Либо он достанет их сейчас, либо никогда.
— Вы уверены в том, что вам положены добавочные десять банок? — клерк подозрительно поглядел на него, так как ему уже приходилось иметь дело с Морли.
— Можете проверить мою квоту у Джо Перзера, — ответил Морли. — Пожалуйста, стоит только поднять трубку и спросить у него.
— Я слишком занят, — произнес клерк.