Диккенс Чарльз. Холодный дом (главы XXXI-LXVII)

   - О раскаянии, или угрызениях совести, или вообще о своих чувствах я не скажу ни слова, - снова начинает леди Дедлок. - Если бы я и сказала, вы бы меня не услышали. Забудем об этом. Это не для ваших ушей.
   Он делает вид, что хочет возразить, но она презрительно отмахивается.
   - О другом, совсем о другом пришла я поговорить с вами. Мои драгоценности находятся там, где хранились всегда. Там их и найдут. А также мои платья. И все ценное, что мне принадлежит. Сознаюсь, я взяла с собой деньги, но немного. Я нарочно переоделась в чужое платье, чтобы не привлекать к себе внимания. Я ушла, чтобы отныне исчезнуть. Объявите об этом всем. Это моя единственная просьба к вам.
   - Простите, леди Дедлок, - говорит мистер Талкингхорн совершенно невозмутимо. - Я, кажется, вас не совсем понимаю. Вы ушли?..
   - Чтобы исчезнуть для всех, кто живет здесь. Этой ночью я покидаю Чесни-Уолд. Я ухожу сейчас.
   Мистер Талкингхорн качает головой. Она поднимается, но он качает головой, не снимая одной руки со спинки кресла, а другой - со своего старомодного жилета и жабо.
   - Что это значит? Я не должна уходить?
   - Нет, леди Дедлок, - отвечает он очень спокойно.
   - Вы знаете, каким облегчением для всех будет мой уход? Разве вы забыли, что этот дом осквернен, запятнан, забыли - чем и кем?
   - Нет, леди Дедлок, вовсе не забыл.
   Не удостоив его ответом, она подходит к внутренней двери и берется за нее рукой, но он вдруг говорит, не шевельнувшись и не повысив голоса:
   - Леди Дедлок, будьте любезны задержаться здесь и выслушать меня, а не то я ударю в набатный колокол, и не успеете вы дойти до лестницы, как я подниму на ноги весь дом. А тогда уж мне придется рассказать все начистоту при всех гостях и слугах, при всех людях в этом доме.
   Он победил ее. Она пошатнулась, вздрогнула и в замешательстве схватилась за голову. Пожалуй, никто бы не придал этому особого значения; но когда человек, одаренный зрением, столь изощренным, как у мистера Талкингхорна, подмечает минутное колебание в женщине ее склада, он прекрасно знает этому цену.
   Он спешит повторить:
   - Будьте добры выслушать меня, леди Дедлок, - и указывает на кресло, с которого она встала.
   Она колеблется, но он снова указывает на кресло, и она садится.
   - Отношения наши сложились неудачно, леди Дедлок, но - не по моей вине, и потому я не буду извиняться. Вам отлично известно, какое положение я занимаю при сэре Лестере, и вы, несомненно, давно уже думали, что я как раз тот человек, который способен узнать вашу тайну.
   - Сэр, - отзывается она, не поднимая глаз с пола, на который устремлен ее взгляд, - лучше бы мне было уйти. А вам лучше было бы меня не удерживать. Вот все, что я хочу сказать.
   - Простите, леди Дедлок, но я попрошу вас выслушать еще кое-что.
   - Если так, я хочу слушать у окна. Здесь нечем дышать.
   Она идет к окну, а его бдительный взор отражает внезапно зародившееся опасение - уж не задумала ли она броситься вниз и, ударившись о выступ стены или карниза, разбиться насмерть, рухнув на нижнюю террасу? Но, быстро оглядев ее с головы до ног, в то время как она стоит у окна, ни на что не опираясь, и смотрит перед собой на звезды, - угрюмо смотрит не вверх, а вперед, на те звезды, что низко стоят на небе, - он успокаивается. Повернувшись в ее сторону, он становится позади нее.
   - Леди Дедлок, я еще не решил, какой путь мне избрать, - не нашел такого решения, которое сам призвал бы правильным. Мне еще не ясно, что мне следует делать и как поступать в дальнейшем. Пока же я прошу вас хранить тайну, как вы ее хранили до сих пор, и не удивляться, что и я храню ее.
   Он делает паузу, но миледи не отзывается на его слова.
   - Простите, леди Дедлок. Это важный вопрос. Вы изволите слушать меня внимательно?
   - Да.
   - Благодарю вас. Я мог бы не сомневаться в этом, зная силу вашего характера. Мне не следовало задавать этого вопроса, но я привык шаг за шагом нащупывать почву, по которой ступаю. Единственный человек, с которым нужно считаться в этих несчастных обстоятельствах, - это сэр Лестер.
   - Так почему же, - спрашивает она негромко и не отрывая угрюмого взгляда от далеких звезд, - почему вы удерживаете меня в этом доме?
   - Потому что необходимо считаться с сэром Лестером. Леди Дедлок, мне нет нужды говорить вам, что он очень горд; что доверие его к вам безгранично, и падение луны с неба не так ошеломило бы его, как ваше падение с той высоты, на которую он вознес вас, как свою супругу.
   Она дышит быстро и тяжело, но стоит недвижно, такая же сдержанная, какой он видел ее в самом знатном кругу.
   - Уверяю вас, леди Дедлок, что, если б не ваше прошлое, я скорее взялся бы одними своими силами - просто голыми руками - вырвать с корнем самое старое дерево в этом парке, чем расшатать ваше влияние на сэра Лестера или подорвать его доверие и уважение к вам. Даже теперь я колеблюсь. Не потому, что он усомнится в моих словах (нет, это невозможно даже для него), но потому, что удар будет для него неожиданным - ведь подготовить его не может никто.
   - Даже мое бегство? - говорит она. - Подумайте об этом хорошенько.
   - Ваше бегство, леди Дедлок, разгласит всю правду, вернее в сто раз раздутую правду, по всему свету. Ни на день нельзя будет сохранить честь рода. О бегстве и думать нечего.
   В его ответе звучит спокойная убежденность, не допускающая возражений.
   - Если я говорю, что сэр Лестер - единственный, с кем надо считаться, я хочу сказать, что его честь и честь рода - это одно целое. Сэр Лестер и баронетство, сэр Лестер и Чесни-Уолд, сэр Лестер, его предки и его родовое наследие, - мистер Талкингхорн произносит эти слова очень сухо, - неотделимы друг от друга, о чем мне излишне напоминать вам, леди Дедлок.
   - Продолжайте!
   - Из этого следует, - продолжает мистер Талкингхорн скучным голосом, что мне нужно многое принять во внимание. Дело надо замять, если можно. А как это будет возможно, если сэр Лестер сойдет с ума или будет лежать на смертном одре? Если я нанесу ему удар завтра утром, как прикажете тогда объяснить людям, почему все случилось так внезапно? Чем это было вызвано? Отчего вы разошлись? Леди Дедлок, люди немедленно примутся писать мелом на стенах и кричать на улицах обо всем этом, и вы должны помнить, что это заденет не только вас (с вами я вовсе не могу считаться в данном случае), но и вашего супруга, леди Дедлок, вашего супруга.
   Он говорит чем дальше, тем проще, но только не более выразительно и не более оживленным тоном.
   - Есть и другая точка зрения, - продолжает он. - Сэр Лестер обожает вас чуть не до ослепления. Быть может, он не прозреет, даже если узнает то, что знаем мы с вами. Я допускаю крайность, но может случиться и так. А если так, лучше, чтобы он ничего не узнал... лучше потому, что - разумней, лучше для него, лучше для меня. Все это я должен учесть, и все эти обстоятельства в совокупности очень затрудняют решение.
   Она стоит молча и смотрит все на те же звезды. Они уже бледнеют, и кажется, будто она застыла в неподвижности потому, что холод их оледенил ее тело.
   - Мои наблюдения привели меня к выводу, - говорит мистер Талкингхорн, который теперь засунул руки в карманы и, как заведенная машина, продолжает высказывать свои соображения, - мои наблюдения, леди Дедлок, привели меня к выводу, что почти всем моим знакомым лучше было бы не вступать в брак. Три четверти их горестей вызваны браком. Так подумал я, когда сэр Лестер женился, и так всегда думал с тех пор. Но довольно об этом. Теперь я должен руководиться обстоятельствами. Пока же прошу вас хранить молчание, и сам я тоже буду молчать.
   - Неужели я день за днем должна влачить свою тяжкую жизнь, пока вы этого требуете? - спрашивает она, по-прежнему глядя на далекое небо.
   - Да, боюсь, что так, леди Дедлок.
   - Неужели я должна оставаться прикованной к месту, где меня ждет душевная пытка?
   - Все, что я советую, необходимо, - в этом я уверен.
   - Неужели мне придется стоять на этих роскошных подмостках, где я так долго играла жалкую роль обманщицы, и они рухнут подо мной, когда вы подадите знак? - медленно говорит она.
   - Не без предупреждения, леди Дедлок. Я не предприму ничего, не известив вас заранее.
   Все эти вопросы она задает таким тоном, как будто на память повторяет заученное или бредит во сне.
   - И мы должны встречаться, как встречались?
   - Только так, если позволите.
   - И я по-прежнему должна скрывать свою вину, как скрывала ее столько лет?
   - Как скрывали столько лет. Не мне говорить об этом, леди Дедлок, но я напомню вам, что ваша тайна не может тяготить вас больше, чем раньше, не может быть хуже или лучше, чем была. Правда, ее знаю я; но мы с вами, пожалуй, никогда не доверяли друг другу вполне.
   Она еще некоторое время стоит все так же задумавшись, потом спрашивает.
   - Вам нужно сказать мне еще что-нибудь?
   - Видите ли, - отвечает педантичный мистер Талкингхорн, слегка потирая руки, - мне хотелось бы получить уверенность, что вы согласны на мое предложение, леди Дедлок.
   - В этом вы можете быть уверены.
   - Прекрасно. В заключение я хотел бы в качестве деловой меры предосторожности, - на случай, если вам придется рассказать сэру Лестеру о нашей встрече здесь, - я хотел бы напомнить, что, говоря с вами, я заботился лишь о том, чтобы оградить самолюбие и честь сэра Лестера, а также честь его рода. Я был бы счастлив всячески оградить и леди Дедлок, если бы обстоятельства это допускали; но они этого, к сожалению, не допускают.
   - Я могу засвидетельствовать вашу преданность, сэр. Она все время стояла в задумчивости - и до того, как ответила, и после, - но в конце концов тронулась с места и теперь идет к выходу с невозмутимым видом, отчасти свойственным ей от рождения, отчасти благоприобретенным. Мистер Талкингхорн открывает перед нею обе двери совершенно так же, как он сделал бы это десять лет назад, и прощается с нею старомодным поклоном. Странный взгляд устремляет она на него и странным, хоть и едва заметным движением отвечает на его поклон, а затем ее прекрасное лицо исчезает в темноте. Да, думает он, оставшись один, эта женщина проявила необыкновенное самообладание.
   Он еще больше убедился бы в этом, случись ему видеть, как эта женщина мечется по своим покоям, вся изогнувшись, точно от боли, закинув назад голову и заломив руки, стиснутые на затылке, а ее распустившиеся волосы развеваются у нее за спиной. Он еще больше бы в этом уверился, если б увидел, как эта женщина часами быстро ходит взад и вперед, без передышки, не зная усталости, и шагам ее вторят неизменные шаги на Дорожке призрака. Но он закрывает окно, преграждая доступ похолодавшему воздуху, и, задернув оконные занавески, ложится в постель и засыпает. А когда звезды гаснут и бледный рассвет, заглядывая в башенку, видит его лицо, такое старое, каким оно никогда не бывает днем, поистине чудится, будто могильщик с заступом уже вызван и скоро начнет копать могилу.
   Тот же бледный рассвет заглядывает к сэру Лестеру, который прощает в величаво-снисходительном сне свою кающуюся родину, заглядывает к бедным родственникам, которые видят себя во сне занятыми на государственной службе, главным образом - получением жалования; заглядывает к целомудренной Волюмнии, которой снится, будто она принесла приданое в пятьдесят тысяч фунтов противному старику генералу, обладателю вставных зубов, которых у него полон рот - ни дать ни взять рояль, преизбыточно снабженный клавишами, - генералу, давно уже вызывающему восхищение в Бате и ужас в других местах. 3аглядывает он и в мансарды под крышами, и в людские на дворе, и в каморки над конюшнями, где спящим снятся более непритязательные сны, например - о блаженстве в сторожке или законном браке с Уиллом или Салли. Но вот восходит яркое солнце и поднимает все и вся: Уиллов и Салли; испарения, дотоле таившиеся в земле; поникшие листья и цветы; птиц, зверей и ползучих тварей; садовников, которые будут сейчас подметать росистый газон и, укатывая его катком, развертывать позади себя свиток изумрудного бархата; дым, который чуть-чуть вьется, выползая из огромного кухонного очага, потом выпрямляется и стоит столбом в пронизанном светом воздухе. Последним поднимается флаг над головой спящего мистера Талкингхорна, весело возвещая, что сэр Лестер и леди Дедлок пребывают в своем счастливом доме и что в линкольнширском поместье принимают гостей.
   ГЛАВА XLII
   В конторе мистера Талкингхорна
   Покинув зеленые холмы и раскидистые дубы дедлоковского поместья, мистер Талкингхорн возвращается в зловонный, жаркий и пыльный Лондон. Каким образом он перебирается оттуда сюда, потом обратно - неизвестно; это одна из его непроницаемых тайн. В Чесни-Уолде он появляется с таким видом, словно от его конторы до этой усадьбы рукой подать, а в своей конторе - словно и не покидал Линкольновых полей. Перед поездкой он не переодевается, а вернувшись, не рассказывает о том, как съездил. Сегодня утром он исчез из своей комнаты в башенке так же незаметно, как сейчас, в поздних сумерках, появляется на Линкольновых полях.
   Словно пыльная лондонская птица, что устраивается на ночь вместе с другими птицами на этих приятных полях, где все овцы пошли на пергамент, козы - на парики, а пастбище вытоптано и превратилось в пустырь, мистер Талкингхорн, этот сухарь, этот увядший человек, который живет среди людей, но не желает с ними знаться, который состарился, не изведав веселой юности, и так давно привык вить свое тесное гнездо в тайниках и закоулках человеческой души, что начисто позабыл о ее прекрасных просторах, - мистер Талкингхорн не спеша возвращается домой. Раскалена мостовая, раскалены все здания, а сам он сегодня так пропекся в этой печи, что почти совсем высох, и его жаждущая душа мечтает о выдержанном полувековом портвейне.
   Фонарщик, быстро перебирая ногами, спускается и поднимается по стремянке на той стороне Линкольновых полей, где живет мистер Талкингхорн, а этот верховный жрец, ведающий аристократическими таинствами, входит в свой скучный двор. Он уже поднялся на крыльцо, но еще не успел войти в полутемный вестибюль, как вдруг сталкивается на верхней ступеньке с низеньким человеком, который подобострастно кланяется ему.
   - Это вы, Снегсби?
   - Да, сэр. Надеюсь, вы здоровы, сэр? Я вас тут жду не дождусь, сэр, и собрался было уходить домой.
   - Вот как? А в чем дело? Что вам от меня нужно?
   - Изволите видеть, сэр, - отвечает мистер Снегсби, сняв шляпу, но держа ее у головы в знак почтения к своему лучшему заказчику, - я хотел бы сказать вам словечко-другое, сэр.
   - Можете вы сказать его здесь?
   - Безусловно, сэр.
   - Тогда говорите.
   Юрист оборачивается и, облокотившись на железные перила, ограждающие площадку крыльца, смотрит на фонарщика, который зажигает фонари во дворе.
   - Это насчет... - начинает мистер Снегсби таинственным полушепотом, насчет... говоря напрямик, иностранки, сэр.
   Мистер Талкингхорн удивленно смотрит на него.
   - Какой иностранки?
   - Иностранки, сэр. Француженки, если не ошибаюсь. Сам-то я не знаю ихнего языка, но по ее манерам и виду догадался, что она француженка; во всяком случае, безусловно иностранка. Та самая, что была у вас наверху, сэр, когда мы с мистером Баккетом имели честь явиться к вам в ту ночь и привести подростка-метельщика.
   - А! Да-да. Мадемуазель Ортанз.
   - Так ее зовут, сэр? - Мистер Снегсби, прикрыв рот шляпой, покорно покашливает. - Сам я, вообще говоря, не знаю, какие бывают иностранные имена, сэр, но не сомневаюсь, что ее зовут именно так.
   Мистер Снегсби, кажется, чуть не сделал отчаянной попытки произнести имя француженки, но, подумав, снова только кашлянул, на этот раз вместо извинения.
   - Что же вам нужно сказать мне о ней, Снегсби? - спрашивает мистер Талкингхорн.
   - Изволите видеть, сэр, - отвечает торговец, прикрыв рот шляпой, - у меня из-за нее довольно большие неприятности. Я очень счастлив в семейной жизни... по крайней мере настолько счастлив, насколько это вообще возможно, разумеется, - но моя женушка немножко ревнива. Говоря напрямик, очень даже ревнива. А тут, изволите видеть, какая-то иностранка, да еще так шикарно одетая, приходит в лавку и таскается, - я всегда остерегаюсь употреблять грубые выражения, сэр, если без них можно обойтись, но она действительно таскается... по переулку... а это, знаете ли, того... ведь правда? Сами посудите, сэр!
   Изложив все это очень жалобным тоном, мистер Снегсби кашляет многозначительным кашлем, дабы восполнить пробелы своего рассказа.
   - Что это ей взбрело в голову? - говорит мистер Талкингхорн.
   - Вот именно, сэр, - отзывается мистер Снегсби, - я знал, что вам это тоже будет не по душе, так что вы извините меня и поймете, что беспокоился я не зря, особенно принимая во внимание всем известную порывистость моей женушки. Изволите видеть, иностранка, чье имя вы сейчас назвали, - а оно и вправду звучит как-то по-иностранному, - иностранка эта крайне сметливая особа и запомнила в ту ночь фамилию "Снегсби", потом навела справки, узнала мой адрес и как-то раз пришла к нам во время обеда. Надо сказать, что Гуся, наша служанка, девушка очень робкая и подверженная припадкам, увидела иностранку и перепугалась - до того у нее лицо сердитое, а когда говорит, чуть ли не зубами скрежещет, чтобы, значит, напугать слабоумную, - ну, девушка и не стерпела, и вместо того чтобы выдержать напор, грохнулась вниз с кухонной лестницы, и тут с ней начались припадки, один за другим, да такие, каких, наверное, ни с кем еще нигде не случалось, кроме как у нас дома. Так вот и вышло, что у женушки моей было хлопот полон рот, и в лавку пошел я один. Иностранка мне и сказала тогда, что к мистеру Талкингхорну ее никогда не пускает его "наниматель" (я тогда еще подумал, что, должно быть, иностранцы так называют клерков), а поэтому она доставит себе удовольствие каждый день приходить ко мне в лавку, пока вы ее не примете. С тех пор она, как я уже говорил, повадилась таскаться, - да, сэр, таскаться! - мистер Снегсби с пафосом делает ударение на этом слове, - таскаться по переулку. А какие могут произойти от этого последствия, предвидеть невозможно. Не удивлюсь даже, если соседи уже строят насчет меня самые неприятные и ошибочные предположения, а о моей женушке и говорить нечего (хотя о ней нельзя не говорить). Тогда как, бог свидетель, - уверяет мистер Снегсби, покачивая головой, - я в жизни не видывал иностранок, - вот разве что, бывало, цыганка забредет со связкой метелок и грудным ребенком - это в старину, - или с тамбурином и серьгами в ушах - это в теперешнее время. В жизни я не видывал иностранок, уверяю вас, сэр!
   Мистер Талкингхорн выслушал жалобу с серьезным видом, а когда торговец умолк, он задает вопрос:
   - Это все, не так ли, Снегсби?
   - Ну да, сэр, все, - отвечает мистер Снегсби, заканчивая фразу кашлем, который явно означает: "и этого хватит... с меня".
   - Не знаю, чего хочет мадемуазель Ортанз, - говорит юрист, - с ума она сошла, что ли?
   - Будь она даже сумасшедшей, сэр, - говорит мистер Снегсби умоляющим тоном, - это все-таки, знаете ли, плохое утешение, когда в твою семью вбивают клин или, скажем, иностранный кинжал.
   - Верно, - соглашается юрист. - Так, так! Это надо прекратить. Очень жаль, что вам причинили беспокойство. Если она опять придет, пришлите ее сюда.
   Отвесив несколько поклонов и отрывисто покашляв вместо извинения, мистер Снегсби уходит, немного утешенный. Мистер Талкингхорн поднимается по лестнице, говоря себе: "Ох, уж эти женщины, - на то они только и созданы, чтобы народ мутить. Мало мне разве пришлось возиться с хозяйкой, а теперь и со служанкой возись! Но с этой потаскухой разговоры короткие".
   Открыв дверь, мистер Талкингхорн ощупью пробирается по своим темным комнатам, зажигает свечи и осматривается. При скудном свете трудно рассмотреть всю аллегорию, изображенную на потолке, но ясно видно, как назойливый римлянин, вечно угрожающий ринуться вниз из облаков и указующий куда-то перстом, по-прежнему предается своему привычному занятию. Не удостоив его особым вниманием, мистер Талкингхорн вынимает из кармана небольшой ключ и отпирает ящик, в котором лежит другой ключ, а им отпирает сундук, где находится еще ключ, и таким образом добирается до ключа от погреба; а вынув его, готовится сойти в царство старого вина. Он идет к двери со свечой в руке, как вдруг слышит стук.
   - Кто там?.. Так, так, любезная, это вы? Легка на помине! Мне только что говорили о вас. Ну! Что вам угодно?
   Он ставит свечу на каминную полку в передней, где днем сидит клерк, и, похлопывая ключом по своей иссохшей щеке, обращается с этими приветливыми словами к мадемуазель Ортанз. Крепко сжав губы и косясь на него, это создание кошачьей породы закрывает дверь и отвечает:
   - Я никак не могла застать вас дома, сэр.
   - Вот как?
   - Я приходила сюда очень часто, сэр. Но мне всегда говорили: его нет дома, он занят, он то, он другое, он не может вас принять.
   - Совершенно правильно, чистая правда.
   - Неправда! Ложь!
   У мадемуазель Ортанз есть привычка внезапно делать какое-нибудь движение, да так, что кажется, будто она вот-вот кинется на человека, с которым говорит, а тот невольно вздрагивает и отшатывается. Мистер Талкингхорн тоже вздрогнул и отшатнулся, хотя мадемуазель Ортанз только презрительно улыбнулась, полузакрыв глаза (но по-прежнему косясь на собеседника), и покачала головой.
   - Ну-с, милейшая, - говорит юрист, быстро постукивая ключом по каминной полке, - если у вас есть что сказать, говорите... говорите.
   - Сэр, вы поступили со мной нехорошо. Вы поступили скверно и неблагородно.
   - Как? Скверно и неблагородно? - повторяет юрист, потирая себе нос ключом.
   - Да. Не к чему и говорить об этом. Вы сами знаете, что это так. Вы поймали меня... завлекли... чтобы я давала вам сведения; просили показать мое платье, которое миледи надевала в ту ночь; просили прийти в этом платье, чтобы встретиться здесь с мальчишкой... Скажите! Так это или нет?
   Мадемуазель Ортанз снова делает порывистое движение.
   "Ведьма, сущая ведьма!" - по-видимому, думает мистер Талкингхорн, подозрительно глядя на нее; потом говорит вслух:
   - Полегче, душечка, полегче. Я вам заплатил.
   - Заплатили! - повторяет она с ожесточенным презрением. - Это два-то соверена! А я их и не разменяла даже - ни пенни из них не истратила; я их отвергаю, презираю, швыряю прочь!
   Что она и проделывает, выхватив монеты из-за корсажа и швырнув их об пол с такой силой, что они подпрыгивают в полосе света, потом раскатываются по углам и, стремительно покружившись, постепенно замедляют бег и падают.
   - Вот! - говорит мадемуазель Ортанз, снова полузакрыв большие глаза. Так, значит, вы мне заплатили? Хорошенькая плата, боже мой!
   Мистер Талкингхорн скребет голову ключом, а француженка язвительно смеется.
   - Вы, как видно, богаты, душечка, - сдержанно говорит мистер Талкингхорн, - если так сорите деньгами!
   - Да я и правда богата, - отвечает она, - я очень богата ненавистью. Я всем сердцем ненавижу миледи. Вы это знаете.
   - Знаю? Откуда я могу это знать?
   - Вы отлично знали это, когда попросили меня дать вам те самые сведения. Отлично знали, что я была в яр-р-р-рости!
   Нельзя, казалось бы, более раскатисто произнести звук "р" в последнем слове, но для мадемуазель Ортанз этого мало, и она подчеркивает страстность своей речи, сжав руки и стиснув зубы.
   - О-о! Значит я знал это, вот как? - говорит мистер Талкингхорн, внимательно рассматривая нарезку на бородке ключа.
   - Да, конечно. Я не слепая. Вы рассчитывали на меня, потому что знали это. И были правы! Я ненавижу ее.
   Мадемуазель Ортанз теперь стоит скрестив руки и последнее замечание бросает ему через плечо.
   - Засим, имеете вы сказать мне еще что-нибудь, мадемуазель?
   - Я с тех пор без места. Найдите мне хорошее место. Устройте меня в богатом доме! Если не можете или не желаете, тогда наймите меня травить ее, преследовать, позорить, бесчестить. Я буду помогать вам усердно и очень охотно. Ведь сами-то вы делаете все это. Мне ли не знать!
   - Должно быть, вы слишком много знаете, - замечает мистер Талкингхорн.
   - А разве нет? Неужели я так глупа и, как младенец, поверю, что приходила сюда в этом платье показаться мальчишке только для того, чтобы разрешить какой-то спор, пари? Хорошенькое дело, боже мой!
   Эту тираду, до слова "пари" включительно, мадемуазель произносила иронически вежливо и мягко; затем внезапно перескочила на самый ожесточенный и вызывающий тон, а ее черные глаза закрылись и снова широко раскрылись чуть ли не в одно и то же мгновение.
   - Ну-с, теперь посмотрим, - говорит мистер Талкингхорн, похлопывая себя ключом по подбородку и невозмутимо глядя на нее, - посмотрим, как обстоит дело.
   - Ах, вот что? Ну, посмотрим, - соглашается мадемуазель, гневно и неистово кивая ему в ответ.
   - Вы приходите сюда, чтобы обратиться ко мне с удивительно скромной просьбой, которую сейчас изложили, и, если я вам откажу, вы придете снова.
   - Да, снова! - подтверждает мадемуазель, кивая все так же неистово и гневно. - Снова!.. И снова! И много раз снова! Словом, без конца!
   - И придете не только сюда, но, быть может, и к мистеру Снегсби? А если визит к нему тоже не будет иметь успеха, вы придете сюда опять?
   - И опять! - повторяет мадемуазель, как одержимая. - И опять. И опять. И много раз опять. Словом, без конца!