Страница:
Мы советовались, когда начать ее публикацию, и решили, что желательно по возможности не начинать до тех пор, пока не будет готов рождественский номер, - скажем, до середины декабря. Вопрос только в том, чем заполнить пустоту между "Мейбл" и Уилки? Как Вы думаете, не попросить ли Фицджеральда написать повесть, которая бы на три месяца заняла все номера? У него наверняка есть что-нибудь незаконченное или задуманное.
У меня создалось впечатление, что Элизу Феннинг * судил не Сильвестр; однако Ноулз не допускает, что Торнбери мог сделать такую ошибку. Мне бы все-таки хотелось, чтобы Вы заглянули в "Ежегодный справочник". Я добавил заключительный абзац о несправедливости судьи - кто бы он ни был. Я ясно помню, что читал о том, как он "заткнул рот" отцу Элизы Феннинг, когда старик пытался что-то сказать в пользу своей дочери. (Торнбери этого не заметил.) Кроме того, он пренебрег замечанием, что нож, воткнутый в хлеб, пропитанный квасцами, будет иметь такой же вид, как любые ножи. Но, возможно, я наткнулся на оба последних факта, просматривая некоторые брошюры в коллекции Анкотта. Я этим как-то занимался.
Если Вас не затруднит, отнесите, пожалуйста, мой пакет к Брауну и Шипли во вторник. Я буду Вам весьма обязан. Я приеду в редакцию завтра (в понедельник) в 5 часов или встречусь с Вами там во вторник в 11 часов, если Вы оставите мне записку. Я велел Бэртлсу отослать Вам полностью вторую корректуру - миссис Уилс, наверное, захочет ее посмотреть.
175
УИЛКИ КОЛЛИНЗУ
Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент,
пятница, 23 августа, 1867 г.
Дорогой Уилки,
Я сделал увертюру, но пишу Вам не для того, чтобы сообщить эту ничтожную новость.
У меня появилась мысль, которая, надеюсь, придаст нашей повести необходимую занимательность. Сделаем кульминационным пунктом бегство и преследование через Альпы - зимой, в одиночестве и вопреки предостережениям. Подробно опишем все ужасы и опасности такого приключения в самых чудовищных обстоятельствах - бегство от кого-либо или попытка догнать кого-либо (думаю, что последнее, именно последнее), причем от этого бегства или погони должны зависеть счастье, благополучие и вообще вся судьба героев. Тогда мы сможем добиться захватывающего интереса к сюжету, к обстановке, напряженного внимания ко времени и к событиям и привести весь замысел к такой мощной кульминации, к какой только пожелаем. Если мы оба будем иметь в виду и начнем постепенно развивать рассказ в этом направлении, мы извлечем из него настоящую лавину силы и обрушим ее на головы читателей.
Искренне Ваш.
176
ПЕРСИ ФИЦДЖЕРАЛЬДУ
Гэдсхилл,
четверг, 12 сентября, 1867 г.
Дорогой Фицджеральд,
Благодарю Вас за присланную пьесу. Она движется очень бойко, гладко и весело, но я беру на себя смелость утверждать, что Вы можете написать гораздо лучше. Самая характерная роль в Вашей пьесе слишком напоминает Комптона из "Неравного брака". А лучшая сцена (в которой муж уговаривает свою жену уйти) чрезмерно рискованна, чрезмерно приближается к опасной черте, и, мне кажется, будет очень много шансов против одного, что зрители ее не примут. Ибо, как бы забавно ни была изображена эта ситуация, нельзя пренебречь тем обстоятельством, что дама вполне серьезно думает, будто ее муж вступил в сговор с другим человеком, чтобы отдать ее этому другому, причем оба находятся на сцене вместе с ней.
Мысленно поставьте в это положение свою сестру.
Преданный Вам.
177
МИССИС ФРЕНСИС ЭЛИОТ
Гэдсхилл,
четверг, 12 сентября 1867 г.
Дорогая Ф.,
Я сомневаюсь насчет рассказов о привидениях, ибо они совершенно не соответствуют Вашему ручательству (притом, что перепутанные номера страниц чуть не свели меня с ума). В рассказе "Епископ" жена епископа _вовсе не видела_ руки на занавеске в кухне. Она лишь повторяет то, что ей сказали слуги, а ведь возможно, что именно слуги, или некоторые из них, подняли шум, который она слышала. Равным образом она не видела и фигуры за занавеской. В самом первом из Ваших рассказов Вы даете показания с чужих слов, чего не допустил бы никакой суд. Рассказ "Черный кот" опять-таки заимствован с чужих слов. Вы утверждаете, будто слышали его от очевидца, но это не так. Человек приходит к епископу и рассказывает ему то да се, а жена епископа передает его рассказ Вам. Это не то ручательство, о котором Вы заявляете вначале. Еще раз просмотрите историю Тренчарда. Это старая, всем известная история. Вы не можете рассказать ее со слов очевидца. Вы только говорите о том, что Вашу дочь разбудили ночью, а это могло произойти где угодно.
И опять: "Мистер Б. рассказал мне об одном доме". Об одном доме мог рассказать Вам кто угодно. Разве мистер Б. хочет сказать, что он видел, как безумная служанка сидела на полу или что он был одним из сторожей, которые не спали, когда зазвонил звонок??? Неужели Вам не пришло в голову, как чудовищно, как невообразимо нелепо то обстоятельство, что человек, который пустился в это приключение, просит не отвечать на звонок, если звонить будет он! О таком непроходимом тупоумии я еще в жизни не слыхивал! Если даже допустить, что подобный идиот когда-либо существовал, неужели Вы думаете, что какой-либо умеренно глупый читатель проглотит верблюда, везущего всю компанию сторожей, из коих все до единого одинаковые олухи? И даже больше, ибо звонок звонил дважды.
Если б я опубликовал эти повести _вместе_ с Вашим заявлением, ко мне бы вполне заслуженно придрались. Если бы я опубликовал их без Вашего заявления, я бы просто-напросто перепечатал шаблонную серию рассказов. "Стриженая дама" и "Шотландские рыбаки" очень хороши, и, если хотите, я их охотно напечатаю.
В общем, я совершенно согласен с Вами. Я не беру на себя смелость утверждать, что постиг законы всевышнего, относящиеся к лишенным телесной оболочки духам. Я даже не настаиваю на том, будто свободен от неприятных впечатлений и предчувствий. Однако это еще не основание видеть доказательство в том, что совершенно не служит доказательством, или считать само собою разумеющимся то, что не может быть сочтено само собою разумеющимся. (Если бы даже мистер Б. не был до такой степени небрежным, пришлось бы считаться с самым обычным фактом, а именно, что каждую неделю в году служанки сходят с ума, а мужчины во всех слоях общества умирают от удара.)
Я искренне огорчен тем, что Вы нездоровы, но Вы не знаете, не можете себе представить, как тяжела моя теперешняя жизнь. Я ожидаю возвращения Долби, до его приезда не могу решить вопрос о поездке в Америку, и в то же время 2-го ноября мне предстоит разлука со всем, что мне дорого. Я должен сосредоточить свой утомленный мозг на рождественском рассказе, который мы пишем вместе с Уилки, и выколачивать этот рассказ кусок за куском, как будто не существует больше ничего на свете; между тем как устройство моих личных дел, обеспечение на полгода вперед большого еженедельного журнала, выбор маршрута в Америке, программа ста вечеров тяжкого труда - все это ежеминутно дергает меня за рукав и толкает мое перо. Исходя из вышеперечисленного, все, кроме рассказа, придется отложить, пока рассказ не будет закончен. А уже после его окончания за какие-нибудь две недели спешно разделаться со всеми этими делами, которых с избытком хватило бы на целый год. Добавьте к этому бесконечную переписку, общественное положение, требующее всевозможных встреч с самыми разнообразными людьми, и сосчитайте часы, необходимые для поездки к другу (к тому же любимому) в Беркшир!
Любящий.
178
УОЛТЕРУ ТОРНБЕРИ *
Гэдсхилл,
суббота, 5 октября 1867 г.
Дорогой Торнбери,
Вот все, что я мог придумать в ответ на Ваши вопросы.
Сюзен Хопли и Джонатан Брэдфорд? Нет. Слишком хорошо известно.
Лондонские стачки и Спиталфилдские резчики? Да.
_Борьба_ с Фицджеральдом? Бог с ним.
Дуэль лорда Моуна и герцога Гамильтонского? Д-а-а-а.
Ирландские похищения? Думаю, что нет.
Брунсвикский театр? Скорее да, чем нет.
Заключительные представления театров? Да.
Шпики с Боу-стрит (в сравнении с современными сыщиками)? Да.
Воксхолл и Рэниле в прошлом столетии? Решительно да. Не забудьте о мисс Бэрни.
Контрабандисты? Нет. Хватит о них.
Ласенер? Нет. То же.
Мадам Лафарг? Нет. То же.
Светская жизнь в прошлом столетии? Безусловно, да.
Дебаты о работорговле? Вообще да. Но остерегайтесь пиратов, - о них у нас было в начале "Домашнего чтения".
Разумеется, я снимаю с Вас всякую ответственность за дело Бедфорда. Однако нельзя не сочувствовать сыну, который нежно чтит память отца. И мы должны помнить, что никакая частная переписка не имеет столько читателей, сколько напечатанное и опубликованное заявление.
Я недавно говорил Вам, что, по моему мнению, мышьяк в деле Элизы Феннинг подсыпал подмастерье. Я никогда в жизни не был ни в чем так твердо убежден, как в невиновности этой девушки, и не нахожу слов, чтобы выразить свое возмущение бессмысленным рассказом этого идиота-священника, который нагло и самоуверенно исказил некоторые слова, произнесенные ею в последние дни ее мучений.
Преданный Вам.
179
ЛОРДУ ЛИТТОНУ
Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент,
понедельник, 14 октября 1867 г.
Дорогой Литтон,
Я счастлив узнать, что Вам так понравился Фехтер в "Лионской красавице". Это был вполне бескорыстный труд, и я его глубоко уважаю.
Я с большим удовольствием прочитаю новую пьесу *, если Вы дадите мне ее здесь или в городе. Когда я услышал об ее теме, я очень испугался (да и сейчас боюсь) греческой одежды, и думаю, что будет невероятно трудно вызвать к ней живой интерес. Однако я тотчас же подпрыгнул от радости (как, вероятно, и Фехтер?), когда мне пришла в голову мысль перенести действие в Россию. При таком обороте пьеса вызовет известный интерес у публики, и ее можно будет очень живописно поставить.
Я уезжаю из Лондона рано утром 8 ноября и отплываю из Ливерпуля 9-го.
Любящий.
180
ЧАРЛЬЗУ ДИККЕНСУ-МЛАДШЕМУ
Паркер-хаус, Бостон, США,
суббота, 30 ноября 1867 г.
Мой дорогой Чарли,
Ты уже, наверное, слышал о том, как удачно сложилось мое путешествие, и о том, что я ни минуты не страдал от морской болезни. Эти винтовые пароходы - гигантские корабли, на которых человека трясет и швыряет из стороны в сторону, что переносить довольно мучительно. Но моя небольшая каютка, расположенная перед машинным отделением, оказалась самым удобным местом на судне, и воздуха у меня и днем и ночью было совершенно достаточно. А поскольку в салоне воздуха не было совершенно, я почти все время обедал в своей каморке, несмотря на то что мне было предоставлено почетное место по правую руку от капитана.
Билеты на первые мои четыре чтения здесь (единственные чтения, о которых было объявлено заранее) разошлись молниеносно. Билеты на первые четыре чтения в Нью-Йорке (тоже единственные чтения, о которых там объявляли) поступили в продажу вчера и были распроданы за несколько часов. Я стойко отказываюсь от всякого рода посредников, так как решил самолично получить все то, что подлежит получению. Долби почти совсем сбился с ног; его энергия и добродушие ни с чем не сравнимы, и он пользуется везде невероятным успехом.
Мне очень хочется избежать излишних разъездов и постараться сделать так, чтобы публика приезжала ко мне, а не я к ней. Если мне это удастся хотя бы в небольшой степени, я избавлю себя от утомительных поездок.
Так как мне кажется, что американцы (не считая тех, что слышали меня во время своих поездок в Европу) не имеют ни малейшего представления о том, что такое мои чтения, и так как все они привыкли к обыкновенным чтениям с книгой, я склонен думать, что, когда начну читать, их энтузиазм еще больше возрастет. Все здесь очень добры и внимательны ко мне, и я встретил немало старых друзей и из адвокатуры и из университетов. Сейчас я веду переговоры о том, чтобы поставить в Нью-Йорке сценический вариант "В тунике", и вполне возможно, что это удастся сделать.
Только что меня прервал приход моего старого здешнего секретаря, мистера Патнэма. Его восторг при встрече со старым хозяином был поистине трогателен. А когда я рассказал ему, что Энн вышла замуж и что у меня уже есть внуки, он и смеялся и плакал сразу. Я думаю, что ты не помнишь Лонгфелло *, зато он отлично помнит тебя, в бархатном черном костюмчике. У него уже седые волосы и седая борода, но он удивительно хорош собой. Он по-прежнему живет в своем старом доме, в том самом, в котором сгорела заживо его красавица-жена. Позавчера я с ним обедал, и эта ужасная сцена неотступно преследовала меня. Пламя охватило ее мгновенно, с диким криком бросилась она в объятия мужа и замолкла навек.
Поцелуй Бесси, Мекетти и всех малюток.
Твой любящий отец.
181
У. Г. УИЛСУ
Гостиница "Вестминстер",
площадь Ирвинга, Нью-Йорк,
вторник вечером, 10 декабря 1867 г.
Дорогой Уилс,
Невозможно представить себе больший успех, нежели тот, который ожидал нас здесь вчера. Прием был великолепный, публика живая и восприимчивая. Я уверен, что с тех пор, как я начал читать, я еще ни разу не читал так хорошо, и общий восторг был безграничен. Теперь я могу сообщить Вам, что перед отъездом ко мне в редакцию пришло несколько писем об опасности, антидиккенсовских чувствах, антианглийских чувствах, нью-йоркском хулиганстве и невесть о чем еще. Поскольку я не мог не ехать, я решил ни слова никому не говорить. И не говорил до тех пор, пока вчера вечером не убедился в успехе "Суда", после чего рассказал об этих письмах Долби.
В этой гостинице спокойнее, чем у Майверта на Брук-стрит! Она столь же комфортабельна, а ее французская кухня неизмеримо лучше. Я хожу через боковую дверь по маленькой лестнице, которая ведет прямо ко мне в спальню. Чтения поглощают меня целиком, и меня никто не беспокоит. На втором этаже у нас уютная гостиная, моя спальня, ванная и спальня Скотта. Спальня Долби и комната для приема его клиентов находятся этажом выше. Недалеко отсюда есть гостиницы (в американском духе) с 500 номеров и огромным количеством постояльцев. Эта гостиница (в европейском духе) почти безупречна и не соответствует Вашему представлению об американской гостинице настолько, насколько это вообще возможно. Нью-Йорк вырос до неузнаваемости и стал огромным. Он выглядит так, словно в природе все перевернулось, и, вместо того чтобы стареть, с каждым днем молодеет. Я читаю в огромной зале. Читать в ней почти так же трудно, как в Сент-Джемс-холле. Мое здоровье и голос в отличном состоянии.
Здесь было очень холодно, но сегодня выпал снег и началась оттепель. Больше писать пока не о чем, кроме привета миссис Уилс и выражений глубокой и нежной преданности Вам.
Среда утром
"Копперфилд" и "Боб" имели вчера еще больший успех, чем "Рождественская песнь" и "Суд" накануне. "Мистер Диггунс, - сказал немец-капельдинер, - вы велики шеловек, майнгерр. Вас мошно слюшать бес конца!" Произнеся это прощальное приветствие, он затворил за мною дверь и выпустил меня на лютый мороз. "Все лутше и лутше. - Тут он снова приоткрыл дверь и добавил: - Шо-то ну дет тальше!"
182
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
Нью-Йорк,
декабрь 1867 г.
...Единственный квартал, который я наконец вспомнил, это та часть Бродвея, где стояла гостиница "Карлтон" (она давно уже снесена). На окраине теперь очень красивый новый парк, а количество огромных домов и великолепных экипажей просто поразительно. Недалеко отсюда имеются гостиницы с 500 номеров и невесть каким числом постояльцев; но наша гостиница такая же тихая, как гостиница Майверта на Брук-стрит, и ненамного больше. Все мои комнаты расположены анфиладой, и я хожу через отдельную дверь и по отдельной лестнице, которая ведет в мою спальню. Официанты - французы, и ощущение такое, словно живешь во Франции. Один из двух владельцев гостиницы является также владельцем театра Нибло, и ко мне относятся необыкновенно внимательно. Главная приманка этого театра - "Черный Плут" - идет ежедневно в течение 16 месяцев (!). Более нелепой темы для балета я еще в жизни не видывал. Люди, которые в нем играют, не имеют и никогда не имели ни малейшего понятия, в чем там дело; однако я напряг до предела свои умственные способности и, кажется, открыл, что "Черный Плут" - злой горбун, вступивший в заговор с Силами Тьмы с целью разлучить двух влюбленных. Когда на помощь являются Силы Света (без всяких юбок), он терпит поражение. Я совершенно серьезно утверждаю, что во всем балете (он идет целый вечер) не наберется содержания и на две страницы "Круглого года"; все остальное - всевозможные пляски, немыслимые процессии и Осел из прошлогодней Ковент-гарденской пантомимы! В других городских театрах преобладают комические оперы, мелодрамы и семейные драмы, и мои повести занимают в них весьма значительное место. Я никуда не хожу, поставив себе за правило, что сочетать визиты с моей работой совершенно невозможно...
Об устроенном фениями взрыве в Клеркенвелле сюда сообщили по телеграфу через несколько часов. По-моему, американцы нисколько не сочувствуют фениям, хотя политические авантюристы могут нажить себе капитал, разыгрывая сочувствие к ним. Однако среди здешнего ирландского населения, несомненно, много фениев, и если хотя бы половина того, что я слышал, - правда, то политические нравы здесь просто ужасны. Я предпочитаю не говорить на эти темы, но время от времени наблюдаю происходящее. С тех пор как я был здесь в прошлый раз, нравы заметно улучшились, но в общественной жизни я до сих пор почти никаких изменений не заметил...
183
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
Бостон,
22 декабря 1867 г.
...Железные дороги поистине внушают ужас. Они стали гораздо хуже (вероятно, оттого, что еще больше износились), чем в мой прошлый приезд. Вчера нас качало так, словно мы были на борту "Кубы". Надо было переправиться через две реки, и каждый раз весь поезд с грохотом швыряли на палубу большого парохода. Пароход поднимается и опускается вместе с рекой, и поезд бросает вверх или вниз. Вчера на одной из этих переправ при выгрузке с парохода нас подбросило на такую высоту, что лопнул канат, один из вагонов сорвался и понесся обратно на палубу. Я моментально выскочил из вагона, за мной бросились еще двое или трое пассажиров, а все остальные, казалось, не обращали никакого внимания на происходящее. С багажом тут обращаются просто возмутительно. Почти все мои сундуки уже сломаны. Вчера, когда мы уезжали из Бостона, я, к своему несказанному удивлению, увидел, что мой камердинер Скотт прислонился раскрасневшимся лицом к стене вагона и _горько плачет_. Оказывается, он плакал оттого, что раздавили мой пюпитр. Между тем приспособления для багажа превосходны, только носильщики страшно небрежны.
Залы здесь первоклассные. Представьте себе залу на две тысячи человек, причем у каждого отдельное место и всем одинаково хорошо видно. Нигде - ни дома, ни за границей - я не видел таких замечательных полицейских, как в Нью-Йорке. Их поведение выше всякой похвалы. С другой стороны, правила движения на улицах грубо нарушаются людьми, для блага которых они предназначены. Однако многое, несомненно, улучшилось, а об общем положении вещей я не тороплюсь составлять мнение. Добавим к этому, что в три часа ночи меня соблазнили посетить один из больших полицейских участков, где я так увлекся изучением жуткого альбома фотографий воров, что никак не мог от него оторваться.
Хороший образчик того сорта газет, о котором мы с Вами кое-что знаем, вышел сегодня утром здесь, в Бостоне. Издатель этой газеты предложил нам помещать в ней объявления, сказав, что "газета готова предоставить свои страницы в распоряжение мистера Д.". Объявлений мы не послали. Долби ничем не обогатил столбцы газеты, но зато среди сегодняшних новостей имеется сообщение о том, что "тип, называющий себя Долби, вчера ночью напился и был отправлен в полицию за драку с ирландцем!". К сожалению, должен сказать, что эта резвость никого особенно не шокирует...
"Трибюн" - превосходная газета. Хорейс Грили - ее главный редактор, а также один из крупных акционеров. Все сотрудники этой газеты, которых я видел, первоклассные журналисты. Кроме того, "Трибюн" весьма прибыльное предприятие, но "Нью-Йорк Геральд" кладет ее в этом деле на обе лопатки! Другая серьезная и хорошо издаваемая газета - "Нью-Йорк таймс". В высшей степени респектабельная газета - "Брайентс ивнинг пост"; к тому же она отличается прекрасным слогом. В общем, в газетах, выходящих большими тиражами, преобладает гораздо более серьезный и сдержанный тон, чем прежде, - хотя литературные их достоинства весьма незначительны. Вообще здешняя печать заметно улучшилась, хотя это относится не ко всем ее изданиям...
...Однако я говорю: _нет_ *. К 10 января число моих слушателей только в одном этом городе достигнет 35 тысяч. Пусть чтения на некоторое время станут недоступны всем этим людям. Одна из особенностей здешней публики, на которую я обратил внимание, такова: ничто не должно даваться ей слишком легко. Ничто в этой стране не длится долго, и все ценится тем дороже, чем труднее достается. Поэтому, размышляя о том, что в апреле я собираюсь дать прощальные вечера здесь и в Нью-Йорке, я прихожу к заключению, что наплыва публики, необходимого для соответствующего успеха, можно добиться, только на время отменив чтения. Таким образом, лучшее, что я могу сделать, - это не читать ни в одном из этих городов столько, сколько он сейчас хочет, а напротив, быть независимым от обоих, пока их восторг не остыл. Поэтому я решил немедленно объявить в Нью-Йорке, что столько-то чтений (я имею в виду определенное количество) будут последними перед отъездом в другие места, и выбрать из своего списка только города с самыми большими залами. В этот список войдут: здесь, на Востоке, - два или три лучших города Новой Англии; на Юге - Балтимор и Вашингтон; на Западе - Цинциннати, Питсбург, Чикаго и Сент-Луис; а по пути к Ниагаре - Кливленд и Буффало. В Филадельфии мы уже подрядились на шесть вечеров; и, согласно этому плану, нам удастся еще дважды побывать здесь до отъезда в Англию. Я убежден, что это - разумная тактика. Я читаю здесь завтра и во вторник, причем билеты проданы на всю серию, даже на те вечера, программа которых не объявлена. Я еще ни разу не получал меньше 315 фунтов чистой прибыли за вечер (после всех вычетов). Уверяю Вас, что я постараюсь не читать чаще четырех раз в неделю - кроме будущей недели, когда я дал слово читать пять раз. Эти огромные толпы производят сильное впечатление на моих сотрудников, и они неизменно стремятся, как выразился один наш старый друг, "подгонять артиста". Дня два назад я вынужден был вычеркнуть из их списка пять выступлений...
Слабость сердечной деятельности, или что-то в этом роде, сильно беспокоила меня на этой неделе. В понедельник вечером после чтения меня уложили в постель в весьма жалком состоянии, и во вторник я встал только после двенадцати...
184
У. Г. УИЛСУ
Гостиница "Вестминстер",
площадь Ирвинга, Нью-Йорк,
понедельник, 30 декабря 1867 г.
Дорогой Уилс,
В Вашем письме, датированном днем выхода в свет рождественского номера, содержатся замечательные новости о нем. Но пьеса почему-то не внушает мне надежд. Читаю ее и не могу ничего себе представить. Возможно, это мои причуды, опасения или еще невесть что, но я не замечаю, чтобы она живо и энергично неслась вперед.
Я заболел и вынужден был позвать врача, но теперь мне гораздо лучше, в сущности, совсем хорошо. По-видимому, мне очень помогло тонизирующее средство.
С Плорном все будет в порядке. Клянусь богом, после всей этой зубрежки он должен стать первоклассным поселенцем!
Мы работали здесь вовсю, предварительно поработав вовсю в Бостоне (где все совершенно помешались на "Копперфилде"), а теперь нам предстоит работа в Филадельфии, Бруклине и Балтиморе. Перечисленные города, Нью-Йорк и еще раз Бостон (два вечера) займут весь январь. В Бруклине я читал в церкви мистера Уорда Бичера (там великолепно размещаются две тысячи человек), причем публика сидела на настоящих церковных скамьях! На днях я заглянул туда посмотреть, как это выглядит, и понял, что был в комически нелепом положении. Но это - единственное подходящее здание в городе.
Желаю Вам счастливого Нового года, дружище. Привет миссис Уилс.
Любящий.
185
МИСС ДЖОРДЖИНЕ ХОГАРТ
Паркер-хаус, Бостон, США,
4 января 1868 г.
...Пишу Вам с этой оказией, хотя писать, в сущности, нечего. Работа тяжелая, климат тоже. Вчера мы произвели колоссальный фурор с Никльби и Коридорным, которых бостонцы явно предпочитают Копперфилду! Долби по вечерам делать почти нечего, ибо здешняя публика настолько привыкла к самостоятельности, что эти огромные толпы рассаживаются по своим местам с легкостью, поразительной для завсегдатая Сент-Джемс-холла. Еще до моего прихода вся публика уже в сборе, что я считаю весьма приятным знаком уважения. Должен также добавить, что хотя в здешних газетах меня фамильярно называют "Диккенсом", "Чарли" и еще бог весть как, я не заметил ни малейшей фамильярности в поведении самих журналистов. В журналистских кругах царит непостижимый тон, который иностранцу весьма трудно понять. Когда Долби знакомит меня с кем-нибудь из газетчиков и я любезно говорю ему: "Весьма обязан Вам за Ваше внимание", - он кажется чрезвычайно удивленным и имеет в высшей степени скромный и благопристойный вид. Я склонен полагать, что принятый в печати тон - уступка публике, которая любит лихость, но разобраться в этом очень трудно. До сих пор я усвоил лишь одно, а именно, что единственно надежная позиция - это полная независимость и право в любой момент продолжать, остановиться или вообще делать все, что тебе заблагорассудится.
У меня создалось впечатление, что Элизу Феннинг * судил не Сильвестр; однако Ноулз не допускает, что Торнбери мог сделать такую ошибку. Мне бы все-таки хотелось, чтобы Вы заглянули в "Ежегодный справочник". Я добавил заключительный абзац о несправедливости судьи - кто бы он ни был. Я ясно помню, что читал о том, как он "заткнул рот" отцу Элизы Феннинг, когда старик пытался что-то сказать в пользу своей дочери. (Торнбери этого не заметил.) Кроме того, он пренебрег замечанием, что нож, воткнутый в хлеб, пропитанный квасцами, будет иметь такой же вид, как любые ножи. Но, возможно, я наткнулся на оба последних факта, просматривая некоторые брошюры в коллекции Анкотта. Я этим как-то занимался.
Если Вас не затруднит, отнесите, пожалуйста, мой пакет к Брауну и Шипли во вторник. Я буду Вам весьма обязан. Я приеду в редакцию завтра (в понедельник) в 5 часов или встречусь с Вами там во вторник в 11 часов, если Вы оставите мне записку. Я велел Бэртлсу отослать Вам полностью вторую корректуру - миссис Уилс, наверное, захочет ее посмотреть.
175
УИЛКИ КОЛЛИНЗУ
Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент,
пятница, 23 августа, 1867 г.
Дорогой Уилки,
Я сделал увертюру, но пишу Вам не для того, чтобы сообщить эту ничтожную новость.
У меня появилась мысль, которая, надеюсь, придаст нашей повести необходимую занимательность. Сделаем кульминационным пунктом бегство и преследование через Альпы - зимой, в одиночестве и вопреки предостережениям. Подробно опишем все ужасы и опасности такого приключения в самых чудовищных обстоятельствах - бегство от кого-либо или попытка догнать кого-либо (думаю, что последнее, именно последнее), причем от этого бегства или погони должны зависеть счастье, благополучие и вообще вся судьба героев. Тогда мы сможем добиться захватывающего интереса к сюжету, к обстановке, напряженного внимания ко времени и к событиям и привести весь замысел к такой мощной кульминации, к какой только пожелаем. Если мы оба будем иметь в виду и начнем постепенно развивать рассказ в этом направлении, мы извлечем из него настоящую лавину силы и обрушим ее на головы читателей.
Искренне Ваш.
176
ПЕРСИ ФИЦДЖЕРАЛЬДУ
Гэдсхилл,
четверг, 12 сентября, 1867 г.
Дорогой Фицджеральд,
Благодарю Вас за присланную пьесу. Она движется очень бойко, гладко и весело, но я беру на себя смелость утверждать, что Вы можете написать гораздо лучше. Самая характерная роль в Вашей пьесе слишком напоминает Комптона из "Неравного брака". А лучшая сцена (в которой муж уговаривает свою жену уйти) чрезмерно рискованна, чрезмерно приближается к опасной черте, и, мне кажется, будет очень много шансов против одного, что зрители ее не примут. Ибо, как бы забавно ни была изображена эта ситуация, нельзя пренебречь тем обстоятельством, что дама вполне серьезно думает, будто ее муж вступил в сговор с другим человеком, чтобы отдать ее этому другому, причем оба находятся на сцене вместе с ней.
Мысленно поставьте в это положение свою сестру.
Преданный Вам.
177
МИССИС ФРЕНСИС ЭЛИОТ
Гэдсхилл,
четверг, 12 сентября 1867 г.
Дорогая Ф.,
Я сомневаюсь насчет рассказов о привидениях, ибо они совершенно не соответствуют Вашему ручательству (притом, что перепутанные номера страниц чуть не свели меня с ума). В рассказе "Епископ" жена епископа _вовсе не видела_ руки на занавеске в кухне. Она лишь повторяет то, что ей сказали слуги, а ведь возможно, что именно слуги, или некоторые из них, подняли шум, который она слышала. Равным образом она не видела и фигуры за занавеской. В самом первом из Ваших рассказов Вы даете показания с чужих слов, чего не допустил бы никакой суд. Рассказ "Черный кот" опять-таки заимствован с чужих слов. Вы утверждаете, будто слышали его от очевидца, но это не так. Человек приходит к епископу и рассказывает ему то да се, а жена епископа передает его рассказ Вам. Это не то ручательство, о котором Вы заявляете вначале. Еще раз просмотрите историю Тренчарда. Это старая, всем известная история. Вы не можете рассказать ее со слов очевидца. Вы только говорите о том, что Вашу дочь разбудили ночью, а это могло произойти где угодно.
И опять: "Мистер Б. рассказал мне об одном доме". Об одном доме мог рассказать Вам кто угодно. Разве мистер Б. хочет сказать, что он видел, как безумная служанка сидела на полу или что он был одним из сторожей, которые не спали, когда зазвонил звонок??? Неужели Вам не пришло в голову, как чудовищно, как невообразимо нелепо то обстоятельство, что человек, который пустился в это приключение, просит не отвечать на звонок, если звонить будет он! О таком непроходимом тупоумии я еще в жизни не слыхивал! Если даже допустить, что подобный идиот когда-либо существовал, неужели Вы думаете, что какой-либо умеренно глупый читатель проглотит верблюда, везущего всю компанию сторожей, из коих все до единого одинаковые олухи? И даже больше, ибо звонок звонил дважды.
Если б я опубликовал эти повести _вместе_ с Вашим заявлением, ко мне бы вполне заслуженно придрались. Если бы я опубликовал их без Вашего заявления, я бы просто-напросто перепечатал шаблонную серию рассказов. "Стриженая дама" и "Шотландские рыбаки" очень хороши, и, если хотите, я их охотно напечатаю.
В общем, я совершенно согласен с Вами. Я не беру на себя смелость утверждать, что постиг законы всевышнего, относящиеся к лишенным телесной оболочки духам. Я даже не настаиваю на том, будто свободен от неприятных впечатлений и предчувствий. Однако это еще не основание видеть доказательство в том, что совершенно не служит доказательством, или считать само собою разумеющимся то, что не может быть сочтено само собою разумеющимся. (Если бы даже мистер Б. не был до такой степени небрежным, пришлось бы считаться с самым обычным фактом, а именно, что каждую неделю в году служанки сходят с ума, а мужчины во всех слоях общества умирают от удара.)
Я искренне огорчен тем, что Вы нездоровы, но Вы не знаете, не можете себе представить, как тяжела моя теперешняя жизнь. Я ожидаю возвращения Долби, до его приезда не могу решить вопрос о поездке в Америку, и в то же время 2-го ноября мне предстоит разлука со всем, что мне дорого. Я должен сосредоточить свой утомленный мозг на рождественском рассказе, который мы пишем вместе с Уилки, и выколачивать этот рассказ кусок за куском, как будто не существует больше ничего на свете; между тем как устройство моих личных дел, обеспечение на полгода вперед большого еженедельного журнала, выбор маршрута в Америке, программа ста вечеров тяжкого труда - все это ежеминутно дергает меня за рукав и толкает мое перо. Исходя из вышеперечисленного, все, кроме рассказа, придется отложить, пока рассказ не будет закончен. А уже после его окончания за какие-нибудь две недели спешно разделаться со всеми этими делами, которых с избытком хватило бы на целый год. Добавьте к этому бесконечную переписку, общественное положение, требующее всевозможных встреч с самыми разнообразными людьми, и сосчитайте часы, необходимые для поездки к другу (к тому же любимому) в Беркшир!
Любящий.
178
УОЛТЕРУ ТОРНБЕРИ *
Гэдсхилл,
суббота, 5 октября 1867 г.
Дорогой Торнбери,
Вот все, что я мог придумать в ответ на Ваши вопросы.
Сюзен Хопли и Джонатан Брэдфорд? Нет. Слишком хорошо известно.
Лондонские стачки и Спиталфилдские резчики? Да.
_Борьба_ с Фицджеральдом? Бог с ним.
Дуэль лорда Моуна и герцога Гамильтонского? Д-а-а-а.
Ирландские похищения? Думаю, что нет.
Брунсвикский театр? Скорее да, чем нет.
Заключительные представления театров? Да.
Шпики с Боу-стрит (в сравнении с современными сыщиками)? Да.
Воксхолл и Рэниле в прошлом столетии? Решительно да. Не забудьте о мисс Бэрни.
Контрабандисты? Нет. Хватит о них.
Ласенер? Нет. То же.
Мадам Лафарг? Нет. То же.
Светская жизнь в прошлом столетии? Безусловно, да.
Дебаты о работорговле? Вообще да. Но остерегайтесь пиратов, - о них у нас было в начале "Домашнего чтения".
Разумеется, я снимаю с Вас всякую ответственность за дело Бедфорда. Однако нельзя не сочувствовать сыну, который нежно чтит память отца. И мы должны помнить, что никакая частная переписка не имеет столько читателей, сколько напечатанное и опубликованное заявление.
Я недавно говорил Вам, что, по моему мнению, мышьяк в деле Элизы Феннинг подсыпал подмастерье. Я никогда в жизни не был ни в чем так твердо убежден, как в невиновности этой девушки, и не нахожу слов, чтобы выразить свое возмущение бессмысленным рассказом этого идиота-священника, который нагло и самоуверенно исказил некоторые слова, произнесенные ею в последние дни ее мучений.
Преданный Вам.
179
ЛОРДУ ЛИТТОНУ
Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент,
понедельник, 14 октября 1867 г.
Дорогой Литтон,
Я счастлив узнать, что Вам так понравился Фехтер в "Лионской красавице". Это был вполне бескорыстный труд, и я его глубоко уважаю.
Я с большим удовольствием прочитаю новую пьесу *, если Вы дадите мне ее здесь или в городе. Когда я услышал об ее теме, я очень испугался (да и сейчас боюсь) греческой одежды, и думаю, что будет невероятно трудно вызвать к ней живой интерес. Однако я тотчас же подпрыгнул от радости (как, вероятно, и Фехтер?), когда мне пришла в голову мысль перенести действие в Россию. При таком обороте пьеса вызовет известный интерес у публики, и ее можно будет очень живописно поставить.
Я уезжаю из Лондона рано утром 8 ноября и отплываю из Ливерпуля 9-го.
Любящий.
180
ЧАРЛЬЗУ ДИККЕНСУ-МЛАДШЕМУ
Паркер-хаус, Бостон, США,
суббота, 30 ноября 1867 г.
Мой дорогой Чарли,
Ты уже, наверное, слышал о том, как удачно сложилось мое путешествие, и о том, что я ни минуты не страдал от морской болезни. Эти винтовые пароходы - гигантские корабли, на которых человека трясет и швыряет из стороны в сторону, что переносить довольно мучительно. Но моя небольшая каютка, расположенная перед машинным отделением, оказалась самым удобным местом на судне, и воздуха у меня и днем и ночью было совершенно достаточно. А поскольку в салоне воздуха не было совершенно, я почти все время обедал в своей каморке, несмотря на то что мне было предоставлено почетное место по правую руку от капитана.
Билеты на первые мои четыре чтения здесь (единственные чтения, о которых было объявлено заранее) разошлись молниеносно. Билеты на первые четыре чтения в Нью-Йорке (тоже единственные чтения, о которых там объявляли) поступили в продажу вчера и были распроданы за несколько часов. Я стойко отказываюсь от всякого рода посредников, так как решил самолично получить все то, что подлежит получению. Долби почти совсем сбился с ног; его энергия и добродушие ни с чем не сравнимы, и он пользуется везде невероятным успехом.
Мне очень хочется избежать излишних разъездов и постараться сделать так, чтобы публика приезжала ко мне, а не я к ней. Если мне это удастся хотя бы в небольшой степени, я избавлю себя от утомительных поездок.
Так как мне кажется, что американцы (не считая тех, что слышали меня во время своих поездок в Европу) не имеют ни малейшего представления о том, что такое мои чтения, и так как все они привыкли к обыкновенным чтениям с книгой, я склонен думать, что, когда начну читать, их энтузиазм еще больше возрастет. Все здесь очень добры и внимательны ко мне, и я встретил немало старых друзей и из адвокатуры и из университетов. Сейчас я веду переговоры о том, чтобы поставить в Нью-Йорке сценический вариант "В тунике", и вполне возможно, что это удастся сделать.
Только что меня прервал приход моего старого здешнего секретаря, мистера Патнэма. Его восторг при встрече со старым хозяином был поистине трогателен. А когда я рассказал ему, что Энн вышла замуж и что у меня уже есть внуки, он и смеялся и плакал сразу. Я думаю, что ты не помнишь Лонгфелло *, зато он отлично помнит тебя, в бархатном черном костюмчике. У него уже седые волосы и седая борода, но он удивительно хорош собой. Он по-прежнему живет в своем старом доме, в том самом, в котором сгорела заживо его красавица-жена. Позавчера я с ним обедал, и эта ужасная сцена неотступно преследовала меня. Пламя охватило ее мгновенно, с диким криком бросилась она в объятия мужа и замолкла навек.
Поцелуй Бесси, Мекетти и всех малюток.
Твой любящий отец.
181
У. Г. УИЛСУ
Гостиница "Вестминстер",
площадь Ирвинга, Нью-Йорк,
вторник вечером, 10 декабря 1867 г.
Дорогой Уилс,
Невозможно представить себе больший успех, нежели тот, который ожидал нас здесь вчера. Прием был великолепный, публика живая и восприимчивая. Я уверен, что с тех пор, как я начал читать, я еще ни разу не читал так хорошо, и общий восторг был безграничен. Теперь я могу сообщить Вам, что перед отъездом ко мне в редакцию пришло несколько писем об опасности, антидиккенсовских чувствах, антианглийских чувствах, нью-йоркском хулиганстве и невесть о чем еще. Поскольку я не мог не ехать, я решил ни слова никому не говорить. И не говорил до тех пор, пока вчера вечером не убедился в успехе "Суда", после чего рассказал об этих письмах Долби.
В этой гостинице спокойнее, чем у Майверта на Брук-стрит! Она столь же комфортабельна, а ее французская кухня неизмеримо лучше. Я хожу через боковую дверь по маленькой лестнице, которая ведет прямо ко мне в спальню. Чтения поглощают меня целиком, и меня никто не беспокоит. На втором этаже у нас уютная гостиная, моя спальня, ванная и спальня Скотта. Спальня Долби и комната для приема его клиентов находятся этажом выше. Недалеко отсюда есть гостиницы (в американском духе) с 500 номеров и огромным количеством постояльцев. Эта гостиница (в европейском духе) почти безупречна и не соответствует Вашему представлению об американской гостинице настолько, насколько это вообще возможно. Нью-Йорк вырос до неузнаваемости и стал огромным. Он выглядит так, словно в природе все перевернулось, и, вместо того чтобы стареть, с каждым днем молодеет. Я читаю в огромной зале. Читать в ней почти так же трудно, как в Сент-Джемс-холле. Мое здоровье и голос в отличном состоянии.
Здесь было очень холодно, но сегодня выпал снег и началась оттепель. Больше писать пока не о чем, кроме привета миссис Уилс и выражений глубокой и нежной преданности Вам.
Среда утром
"Копперфилд" и "Боб" имели вчера еще больший успех, чем "Рождественская песнь" и "Суд" накануне. "Мистер Диггунс, - сказал немец-капельдинер, - вы велики шеловек, майнгерр. Вас мошно слюшать бес конца!" Произнеся это прощальное приветствие, он затворил за мною дверь и выпустил меня на лютый мороз. "Все лутше и лутше. - Тут он снова приоткрыл дверь и добавил: - Шо-то ну дет тальше!"
182
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
Нью-Йорк,
декабрь 1867 г.
...Единственный квартал, который я наконец вспомнил, это та часть Бродвея, где стояла гостиница "Карлтон" (она давно уже снесена). На окраине теперь очень красивый новый парк, а количество огромных домов и великолепных экипажей просто поразительно. Недалеко отсюда имеются гостиницы с 500 номеров и невесть каким числом постояльцев; но наша гостиница такая же тихая, как гостиница Майверта на Брук-стрит, и ненамного больше. Все мои комнаты расположены анфиладой, и я хожу через отдельную дверь и по отдельной лестнице, которая ведет в мою спальню. Официанты - французы, и ощущение такое, словно живешь во Франции. Один из двух владельцев гостиницы является также владельцем театра Нибло, и ко мне относятся необыкновенно внимательно. Главная приманка этого театра - "Черный Плут" - идет ежедневно в течение 16 месяцев (!). Более нелепой темы для балета я еще в жизни не видывал. Люди, которые в нем играют, не имеют и никогда не имели ни малейшего понятия, в чем там дело; однако я напряг до предела свои умственные способности и, кажется, открыл, что "Черный Плут" - злой горбун, вступивший в заговор с Силами Тьмы с целью разлучить двух влюбленных. Когда на помощь являются Силы Света (без всяких юбок), он терпит поражение. Я совершенно серьезно утверждаю, что во всем балете (он идет целый вечер) не наберется содержания и на две страницы "Круглого года"; все остальное - всевозможные пляски, немыслимые процессии и Осел из прошлогодней Ковент-гарденской пантомимы! В других городских театрах преобладают комические оперы, мелодрамы и семейные драмы, и мои повести занимают в них весьма значительное место. Я никуда не хожу, поставив себе за правило, что сочетать визиты с моей работой совершенно невозможно...
Об устроенном фениями взрыве в Клеркенвелле сюда сообщили по телеграфу через несколько часов. По-моему, американцы нисколько не сочувствуют фениям, хотя политические авантюристы могут нажить себе капитал, разыгрывая сочувствие к ним. Однако среди здешнего ирландского населения, несомненно, много фениев, и если хотя бы половина того, что я слышал, - правда, то политические нравы здесь просто ужасны. Я предпочитаю не говорить на эти темы, но время от времени наблюдаю происходящее. С тех пор как я был здесь в прошлый раз, нравы заметно улучшились, но в общественной жизни я до сих пор почти никаких изменений не заметил...
183
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
Бостон,
22 декабря 1867 г.
...Железные дороги поистине внушают ужас. Они стали гораздо хуже (вероятно, оттого, что еще больше износились), чем в мой прошлый приезд. Вчера нас качало так, словно мы были на борту "Кубы". Надо было переправиться через две реки, и каждый раз весь поезд с грохотом швыряли на палубу большого парохода. Пароход поднимается и опускается вместе с рекой, и поезд бросает вверх или вниз. Вчера на одной из этих переправ при выгрузке с парохода нас подбросило на такую высоту, что лопнул канат, один из вагонов сорвался и понесся обратно на палубу. Я моментально выскочил из вагона, за мной бросились еще двое или трое пассажиров, а все остальные, казалось, не обращали никакого внимания на происходящее. С багажом тут обращаются просто возмутительно. Почти все мои сундуки уже сломаны. Вчера, когда мы уезжали из Бостона, я, к своему несказанному удивлению, увидел, что мой камердинер Скотт прислонился раскрасневшимся лицом к стене вагона и _горько плачет_. Оказывается, он плакал оттого, что раздавили мой пюпитр. Между тем приспособления для багажа превосходны, только носильщики страшно небрежны.
Залы здесь первоклассные. Представьте себе залу на две тысячи человек, причем у каждого отдельное место и всем одинаково хорошо видно. Нигде - ни дома, ни за границей - я не видел таких замечательных полицейских, как в Нью-Йорке. Их поведение выше всякой похвалы. С другой стороны, правила движения на улицах грубо нарушаются людьми, для блага которых они предназначены. Однако многое, несомненно, улучшилось, а об общем положении вещей я не тороплюсь составлять мнение. Добавим к этому, что в три часа ночи меня соблазнили посетить один из больших полицейских участков, где я так увлекся изучением жуткого альбома фотографий воров, что никак не мог от него оторваться.
Хороший образчик того сорта газет, о котором мы с Вами кое-что знаем, вышел сегодня утром здесь, в Бостоне. Издатель этой газеты предложил нам помещать в ней объявления, сказав, что "газета готова предоставить свои страницы в распоряжение мистера Д.". Объявлений мы не послали. Долби ничем не обогатил столбцы газеты, но зато среди сегодняшних новостей имеется сообщение о том, что "тип, называющий себя Долби, вчера ночью напился и был отправлен в полицию за драку с ирландцем!". К сожалению, должен сказать, что эта резвость никого особенно не шокирует...
"Трибюн" - превосходная газета. Хорейс Грили - ее главный редактор, а также один из крупных акционеров. Все сотрудники этой газеты, которых я видел, первоклассные журналисты. Кроме того, "Трибюн" весьма прибыльное предприятие, но "Нью-Йорк Геральд" кладет ее в этом деле на обе лопатки! Другая серьезная и хорошо издаваемая газета - "Нью-Йорк таймс". В высшей степени респектабельная газета - "Брайентс ивнинг пост"; к тому же она отличается прекрасным слогом. В общем, в газетах, выходящих большими тиражами, преобладает гораздо более серьезный и сдержанный тон, чем прежде, - хотя литературные их достоинства весьма незначительны. Вообще здешняя печать заметно улучшилась, хотя это относится не ко всем ее изданиям...
...Однако я говорю: _нет_ *. К 10 января число моих слушателей только в одном этом городе достигнет 35 тысяч. Пусть чтения на некоторое время станут недоступны всем этим людям. Одна из особенностей здешней публики, на которую я обратил внимание, такова: ничто не должно даваться ей слишком легко. Ничто в этой стране не длится долго, и все ценится тем дороже, чем труднее достается. Поэтому, размышляя о том, что в апреле я собираюсь дать прощальные вечера здесь и в Нью-Йорке, я прихожу к заключению, что наплыва публики, необходимого для соответствующего успеха, можно добиться, только на время отменив чтения. Таким образом, лучшее, что я могу сделать, - это не читать ни в одном из этих городов столько, сколько он сейчас хочет, а напротив, быть независимым от обоих, пока их восторг не остыл. Поэтому я решил немедленно объявить в Нью-Йорке, что столько-то чтений (я имею в виду определенное количество) будут последними перед отъездом в другие места, и выбрать из своего списка только города с самыми большими залами. В этот список войдут: здесь, на Востоке, - два или три лучших города Новой Англии; на Юге - Балтимор и Вашингтон; на Западе - Цинциннати, Питсбург, Чикаго и Сент-Луис; а по пути к Ниагаре - Кливленд и Буффало. В Филадельфии мы уже подрядились на шесть вечеров; и, согласно этому плану, нам удастся еще дважды побывать здесь до отъезда в Англию. Я убежден, что это - разумная тактика. Я читаю здесь завтра и во вторник, причем билеты проданы на всю серию, даже на те вечера, программа которых не объявлена. Я еще ни разу не получал меньше 315 фунтов чистой прибыли за вечер (после всех вычетов). Уверяю Вас, что я постараюсь не читать чаще четырех раз в неделю - кроме будущей недели, когда я дал слово читать пять раз. Эти огромные толпы производят сильное впечатление на моих сотрудников, и они неизменно стремятся, как выразился один наш старый друг, "подгонять артиста". Дня два назад я вынужден был вычеркнуть из их списка пять выступлений...
Слабость сердечной деятельности, или что-то в этом роде, сильно беспокоила меня на этой неделе. В понедельник вечером после чтения меня уложили в постель в весьма жалком состоянии, и во вторник я встал только после двенадцати...
184
У. Г. УИЛСУ
Гостиница "Вестминстер",
площадь Ирвинга, Нью-Йорк,
понедельник, 30 декабря 1867 г.
Дорогой Уилс,
В Вашем письме, датированном днем выхода в свет рождественского номера, содержатся замечательные новости о нем. Но пьеса почему-то не внушает мне надежд. Читаю ее и не могу ничего себе представить. Возможно, это мои причуды, опасения или еще невесть что, но я не замечаю, чтобы она живо и энергично неслась вперед.
Я заболел и вынужден был позвать врача, но теперь мне гораздо лучше, в сущности, совсем хорошо. По-видимому, мне очень помогло тонизирующее средство.
С Плорном все будет в порядке. Клянусь богом, после всей этой зубрежки он должен стать первоклассным поселенцем!
Мы работали здесь вовсю, предварительно поработав вовсю в Бостоне (где все совершенно помешались на "Копперфилде"), а теперь нам предстоит работа в Филадельфии, Бруклине и Балтиморе. Перечисленные города, Нью-Йорк и еще раз Бостон (два вечера) займут весь январь. В Бруклине я читал в церкви мистера Уорда Бичера (там великолепно размещаются две тысячи человек), причем публика сидела на настоящих церковных скамьях! На днях я заглянул туда посмотреть, как это выглядит, и понял, что был в комически нелепом положении. Но это - единственное подходящее здание в городе.
Желаю Вам счастливого Нового года, дружище. Привет миссис Уилс.
Любящий.
185
МИСС ДЖОРДЖИНЕ ХОГАРТ
Паркер-хаус, Бостон, США,
4 января 1868 г.
...Пишу Вам с этой оказией, хотя писать, в сущности, нечего. Работа тяжелая, климат тоже. Вчера мы произвели колоссальный фурор с Никльби и Коридорным, которых бостонцы явно предпочитают Копперфилду! Долби по вечерам делать почти нечего, ибо здешняя публика настолько привыкла к самостоятельности, что эти огромные толпы рассаживаются по своим местам с легкостью, поразительной для завсегдатая Сент-Джемс-холла. Еще до моего прихода вся публика уже в сборе, что я считаю весьма приятным знаком уважения. Должен также добавить, что хотя в здешних газетах меня фамильярно называют "Диккенсом", "Чарли" и еще бог весть как, я не заметил ни малейшей фамильярности в поведении самих журналистов. В журналистских кругах царит непостижимый тон, который иностранцу весьма трудно понять. Когда Долби знакомит меня с кем-нибудь из газетчиков и я любезно говорю ему: "Весьма обязан Вам за Ваше внимание", - он кажется чрезвычайно удивленным и имеет в высшей степени скромный и благопристойный вид. Я склонен полагать, что принятый в печати тон - уступка публике, которая любит лихость, но разобраться в этом очень трудно. До сих пор я усвоил лишь одно, а именно, что единственно надежная позиция - это полная независимость и право в любой момент продолжать, остановиться или вообще делать все, что тебе заблагорассудится.