Страница:
"Наконец под звуки Гармонии Домашнего очага".
Шекспир...
89
УИЛКИ КОЛЛИНЗУ
Тэвисток-хаус, Тависток-сквер, Лондон,
среда, 26 января 1859 г.
Милый Уилки,
Просмотрите список названий *, который я набросал на обратной стороне, чтобы завтра мы могли их обсудить. Это первое, что необходимо решить. Я не могу ничего делать, пока у меня нет заглавия.
Любящий.
Вопрос: РАЗ В НЕДЕЛЮ.
Круглый год.
1. Воскресные колокола.
2. Кузница.
3. Вечнозеленые листья.
Если просто "Кузница", то необходим какой-нибудь девиз, поясняющий заголовок - что-нибудь вроде "Здесь мы выковываем свои идеи".
РАЗ В НЕДЕЛЮ.
Очаг.
Кузница. "Здесь мы выковываем свои идеи".
Суровое испытание.
Наковальня времен.
Журнал Чарльза Диккенса (В часы досуга).
Летние листья.
Вечнозеленые листья.
Домашний очаг.
Семейные мелодии.
Перемены.
Бег времени.
Два пенса.
Колокола Англии.
Воскресные колокола.
Ракета!
Хорошее настроение.
90
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
28 января 1859 г.
...Обедаю я рано из-за чтений, и пишу буквально с полным ртом. Но мне только что пришло в голову название, которое я нахожу замечательным особенно если поставить цитату перед ним - там же, где стоит наша теперешняя цитата в "Домашнем чтении".
"Повесть наших жизней из года в год".
Шекспир.
"Круглый год" *
Еженедельный журнал под редакцией Чарльза Диккенса...
91
У. Ф. де СЭРЖА
Тэвисток-хаус,
вторник, 1 февраля 1859 г.
Милый Сэржа,
Я прочитал Ваше всегда желанное новогоднее послание даже с большим интересом, чем обычно, ибо меня (как и обеих моих дочерей вместе с их тетушкой) весьма взволновало и обрадовало известие о помолвке Вашей дочери. Не говоря уже о том, что я высоко ценю доверие, с которым Вы делитесь со мною своими сокровенными чувствами, я прочитал Ваш рассказ с живейшею симпатией и уважением к ней. Надеюсь вместе с Вами, что все будет прекрасно, и что все вы будете счастливы. Разлука, даже при нынешних средствах передвижения (а никто не может сказать, насколько они могут улучшиться благодаря новейшим открытиям), ровно ничего не значит. Да благословит бог Вашу дочь и всех вас, и пусть безоблачное лето принесет ей радость и счастье, которых мы все ей желаем.
Переходя от алтаря к Таунсхенду* (путь немалый!), могу сообщить Вам, что Задира * обращается с ним очень сурово, держит его в ежовых рукавицах, и в довершение всего бедняга жалуется на несварение желудка. Он приезжает сюда каждое воскресенье, а остальное время большею частью проводит взаперти в своем прекрасном доме, где я иногда навещаю его и обедаю с ним teta-a-tete, и где мы постоянно говорим о Вас и пьем за Ваше здоровье. Мы взяли это себе за правило и никогда от него не отступаем. Он сейчас "занят изданием книги своих стихотворений" (весьма дорогое удовольствие). По вечерам Таунсхенд никуда не ходит (кроме нашего дома), за исключением прошлой пятницы, когда он отправился слушать, как я читал "Бедного Путешественника", "Миссис Гэмп" и "Суд" из Пиквика. Он зашел в мою комнату в Сент-Мартинс-холле, и я подкрепил его силы разбавленным бренди. Вы, наверное, рады будете услышать, что вышеозначенные чтения произвели больший фурор, чем когда-либо, и что каждый вечер, когда они бывают (раз в неделю), сотни желающих попасть на них уходят ни с чем, хотя зал рассчитан на тысячу триста человек. Сегодня я обедаю с N и, кстати, с его агентом, по отношению к которому он, как я заметил, вечно терзается противоположными чувствами - безграничным доверием и плохо скрываемым подозрением. Он всегда говорит мне, что его агент драгоценность чистейшей воды; о да, это лучший из дельцов, а потом добавляет, что ему не очень нравится, как тот вел себя в истории с арендатором и стогами сена...
...Вашего корреспондента в настоящее время засыпали предложениями ехать выступать в Америке. Он ни за что не поедет до тех пор, пока не получит вперед изрядную сумму еще по эту сторону Атлантики. Между нами, размер этого аванса он назначил только вчера. Здесь все хорошо осведомленные лица считают, что война в Италии, во-первых, неизбежна, а во-вторых, начнется в последних числах марта. Я знаю в Генуе одного человека (по происхождению швейцарца), тесно связанного с туринскими властями, который уже отправляет своих детей домой.
В Англии царит относительное спокойствие. Как Вам известно, все обсуждают билли о реформе, но я не верю, чтобы кто-нибудь серьезно ими интересовался. По-моему, публика стала явно равнодушной к государственным делам и, в особенности, к тем людям, которые ею управляют - под ними я подразумеваю представителей всех партий, - а это очень скверное знамение времени. Похоже на то, что общество устало от дебатов, от достопочтенных членов парламента и избрало своим девизом laiser-aller {Безразличие, невмешательство (франц.).}.
Моя домашняя жизнь (которая, как я знаю, для Вас небезынтересна) течет мирно. Моя старшая дочь - отличная хозяйка, она с большим тактом распоряжается за столом, передав определенные обязанности своей сеcтре и тетке, и все трое нежно привязаны друг к другу. Мой старший сын Чарли остается в фирме Берингов. Ваш корреспондент пользуется большей популярностью, чем когда-либо. Я склонен думать, что чтения в провинции завоевали новую публику, которая доселе оставалась в стороне; но как бы то ни было, его книги получили более широкое распространение, чем когда-либо, и восторг его публики безграничен...
Дорогой Сэржа, Вы не написали, когда приедете в Англию! Мне почему-то кажется - почему, я и сам не знаю, - что эта свадьба должна привести Вас сюда. Вам будет приготовлена постель в Гэдсхилле, и мы вместе с Вами поедем смотреть интересные вещи. Когда я был в Ирландии, я заказал там самую нарядную двуколку, какая только есть на свете. Она только что прибыла пароходом из Бельфаста. Сообщите, что Вы едете, и Вы будете первым человеком, которого из нее вывернут; из нее непременно кого-нибудь да вывернут (ибо моя дочь Мэри берется править любой лошадью, а я еще не встречал в Англии лошадей, которые умели бы спускаться с кентских холмов, если их запрячь в двуколку), и если Вам хочется, этим человеком можете стать Вы. Прошлым летом они - Мэри с сестрой и теткой - опрокинули на проселочной дороге фаэтон. Им пришлось его поднимать, что они и сделали и, как ни в чем не бывало, вернулись домой.
Всегда искренне преданный Вам друг.
92
ДЖЕЙМСУ Т. ФИЛДСУ
Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент,
...Я пишу Вам из своего загородного домика в Кенте, с того самого места, откуда убежал Фальстаф *.
Не могу выразить, как я обязан Вам за Ваше любезное предложение и за непритворную искренность, с какою оно было сделано.
Должен честно признаться, что оно затронуло во мне струну, которая не раз звучала в моей груди с тех пор, как я начал свои чтения. Я очень хотел бы читать в Америке. Но пока это всего лишь мечта. Множество серьезных причин сделали бы это путешествие затруднительным, и, если бы даже удалось преодолеть эти затруднения, я не предприму его до тех пор, пока не буду уверен, что американская публика действительно желает меня слушать.
В течение всей нынешней осени я буду читать в различных частях Англии, Ирландии и Шотландии. Я упоминаю об этом в связи с заключительными словами Вашего любезного письма. Еще раз сердечно благодарю Вас и остаюсь признательным и преданным Вам.
93
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
9 июля, 1859 г.
Я выздоравливаю очень медленно и изнываю от тоски. Но по-моему, теперь дело идет на поправку. Моя болезнь и эта жара привели к тому, что я с трудом выполнял свой урок, готовя очередную порцию "Повести о двух городах" на месяц вперед. То, что она выходит такими маленькими выпусками, меня бесит, но мне кажется, что повесть завоевала большую популярность. Отдельные выпуски пользуются небывалым спросом, и за последний месяц мы распродали 35 000 старых номеров. Карлейль написал мне о ней письмо, которое доставило мне огромное удовольствие...
94
ДЖОРДЖ ЭЛИОТ
Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент,
воскресенье, 10 июля 1859 г.
Сударыня,
Сегодня утром я с величайшим интересом и удовольствием прочитал Ваше письмо. Нет необходимости добавлять, что я получил его конфиденциально.
Поверьте, что, когда я писал Вам по поводу "Сцен из жизни духовенства", я всего лишь - и притом весьма слабо - выражал чувство величайшего восхищения, которое Вы мне внушили. Я повторял это везде, где только мог. Духовная связь с таким благородным писателем доставила мне редкостное и истинное блаженство, и, пожалуй, мне было бы легче умолкнуть навсегда, нежели перестать восхищаться таким талантом.
Возможность написать Вам положила конец затруднению, в котором я нахожусь с тех пор, как Вы прислали мне "Адама Вида". Избавление наступило именно так, как я все время ожидал, ибо я всегда был настолько самонадеян, что верил: в один прекрасный день я получу от Вас письмо, которое не оставит сомнений в том, что Вы настоящая живая женщина.
Я не имел иной возможности подтвердить получение этой книги, кроме как через Блеквуда. В то время я уже знал, что мне предстоит переменить издателя. Поэтому я в высшей степени деликатно постарался внушить шотландцу (издателю), что устроил на Вас засаду! Я был уверен, что Вы не сомневаетесь в моем восхищении книгой. Поэтому я решил не писать к Джордж Элиот [sic], а вместо этого дождаться того дня, когда смогу написать Вам самой - кем бы Вы ни были.
"Адам Вид" занял свое место среди действительных событий и переживаний моей жизни. Эта книга отличается теми же высокими достоинствами, что и предыдущая, а сверх того еще и Огромною Силой. Характер Хетти изображен до такой степени правдиво и тонко, что я раз пятьдесят откладывал в сторону книгу, чтобы, закрыв глаза, вызвать перед собой ее образ. Я не знаю другой героини, которая была бы написана с таким искусством, так смело и правдиво. Сельская жизнь, на фоне которой происходят события повести, так реальна, так забавна, так достоверна и в то же время так изысканно отточена искусством, что заслуживает самой высокой похвалы.
Та часть книги, которая следует за судом над Хетти (я заметил, что ее поняли хуже остальных), потрясла меня гораздо больше любой другой и еще более усилила мое преклонение перед автором. Вы не должны думать, что я пишу это специально для _Вас_. Я без устали твердил об этом всегда и везде, и теперь - пусть это не покажется Вам смешным - прошу у Вас прошения, что вынужден повторяться в этом письме.
Прежде чем закончить его, я должен коснуться двух вопросов. Во-первых (поскольку общение наше не может осуществляться через Блеквуда), если у Вас когда-нибудь появится возможность и желание работать вместе со мной, это доставит мне удовольствие, какого я еще никогда не испытывал и какого мне не сможет доставить ничто иное; и никакое издание, которым даже Вы сами могли бы руководить, не будет столь выгодным для Вас. Во-вторых, я надеюсь, что Вы разрешите мне встретиться с Вами, когда все мы снова будем в Лондоне, и сказать Вам - смеха ради, - почему я был убежден, что Вы женщина, и почему я с неизменной и непоколебимой уверенностью отгонял всех мужчин от "Адама Вида" и поднял на своей мачте флаг с надписью "Ева".
Прошу Вас передать мой привет Льюису * - вместе с поздравлением. Я уверен, что он вполне разделяет мои мысли и чувства.
Преданный Вам.
95
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
1859 г.
...Я, разумеется, прекрасно знал об официальном отказе от феодальных привилегий; * однако они весьма болезненно ощущались перед самой революцией - то есть во время событий, упоминаемых в рассказе Доктора, которые, как Вы помните, происходили задолго до Террора. Несмотря на весь жаргон новой философии, было бы вполне естественно и позволительно представить себе дворянина, приверженного старым жестоким идеям и олицетворяющего уходящую эпоху - подобно тому, как племянник его олицетворяет эпоху нарождающуюся. Если о чем-либо можно говорить с полной уверенностью, так это о том, что положение французского крестьянина в ту пору было совершенно невыносимым. Никакие позднейшие исследования и цифровые доказательства не опровергнут потрясающих свидетельств современников. В Амстердаме была издана любопытная книга; она не ставит себе целью кого-либо оправдывать и достаточно утомительна в своей напоминающей лексикон скрупулезности, но по страницам ее разбросаны убедительные доказательства того, что мой маркиз мог существовать. Это - "Картины Парижа" Мерсье *. То, что крестьянин запирался в своем доме, когда у пего был кусок мяса, я взял у Руссо. В страшной нищете этих несчастных людей я убедился, изучая таблицы налогов...
Я не понимаю и никогда не понимал литературного канона, запрещающего вмешательство случая в таких ситуациях, как смерть мадам Дефарж. Там, где случай неотделим от страстей и действий персонажа; там, где он точно соответствует всему замыслу и связан с какой-то кульминацией, с поступком героя, к которому ведет весь ход событий; там, по-моему, случай становится, так сказать, орудием божественной справедливости. И когда я заставляю мисс Просе (хотя это совсем другое дело) вызвать подобную катастрофу, я твердо намереваюсь сделать ее полукомическое вмешательство одной из причин гибели мадам Дефарж и противопоставить недостойную смерть этой отчаянной женщины (умереть в яростной уличной схватке она бы не сочла за позор) благородной смерти Картона. Хорошо это или плохо - все это так и было задумано и, на мой взгляд, соответствует действительности...
96
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
Гэдсхилл,
четверг вечером, 25 августа 1859 г.
Дорогой Форстер,
Я искренне обрадовался, подучив сегодня утром Ваше письмо.
Не нахожу слов, чтобы выразить, как я заинтересовался тем, что Вы рассказываете о нашем храбром и превосходном друге Главном Бароне в связи с тем негодяем. Я с таким интересом следил за этим делом и с таким возмущением наблюдал за мошенниками и ослами, которые извратили его впоследствии, что мне часто хотелось написать благодарственное письмо честному судье, который вел этот процесс. Клянусь богом, я считаю, что это - величайшая услуга, какую умный и смелый человек может оказать обществу. Разумеется, я видел (мысленно), как этот негодяй-подсудимый произносил свою шаблонную речь, из каждого слова которой явствовало, что ее мог произнести и сочинить только убийца. Разумеется, я здесь сводил с ума моих дам, все время утверждая, что не нужно никаких медицинских свидетельств, ибо и без них все ясно. И наконец (хоть я человек милосердный, вернее, именно потому, что я человек милосердный), я непременно повесил бы любого министра внутренних дел (будь он виг, тори, радикал или кто бы то ни было), который встал бы между этим ужасным мерзавцем и виселицей. Я не могу поверить, что это произойдет, хотя моя вера во все дурное в общественной жизни беспредельна.
Я вспоминаю Теннисона и думаю, что король Артур быстро расправился бы с любезным М., из которого газеты с таким непонятным восторгом делают джентльмена. Как прекрасны "Идиллии"! * Боже! Какое счастье читать произведения человека, умеющего писать! Я думал, что не может быть ничего замечательнее первой поэмы, пока не дошел до третьей, но когда я прочитал последнюю, она показалась мне совершенно неповторимой и недосягаемой.
Теперь о себе. Я просил издателя "Круглого года" немедленно отправить Вам только что набранные гранки. Надеюсь, они Вам понравятся. Ничто, кроме интереса самой темы и удовольствия, которое доставляет преодоление трудностей формы, то есть я хочу сказать, никакие деньги не могли бы возместить времени и труда, затраченных на беспрерывные старания выбросить все лишнее. Но я поставил перед собой скромную задачу сделать яркий живой рассказ, в котором верные жизни характеры развивались бы скорее по ходу действия, нежели в диалоге. Иными словами, я считаю возможным написать повесть с захватывающим сюжетом, которая заменила бы фабрикуемое под этим предлогом отвратительное чтиво, где характеры варятся в своем собственном соку. Если бы Вы могли прочитать всю эту повесть за один присест, Вы, я думаю, не остановились бы на середине.
Что касается моего приезда в Ваше убежище, дорогой Форстер, подумайте, насколько я беспомощен. Я еще не совсем здоров. Внутренне я чувствую, что только море может восстановить мои силы, и я собираюсь поехать работать в Бродстерс к Балларду с будущей среды до понедельника. Я обычно приезжаю в город в понедельник вечером. Весь вторник я провожу в редакции, а в среду возвращаюсь сюда и продолжаю работать до следующего понедельника. Я изо всех сил стараюсь закончить свою работу к началу октября. 10 октября я еду на две недели читать в Ипсвич, Норич, Оксфорд, Кембридж и еще в несколько мест. Судите сами, много ли у меня сейчас свободного времени!
Меня очень поразило и огорчило известие о болезни Эллиотсона *, оно было для меня полной неожиданностью.
Идет дождь, но жара не спадает; дует сильный ветер, и через открытое окно на мое письмо упало несколько странных существ вроде маленьких черепашек. Вот одно из них! Я, в сущности, тоже жалкое существо, которое, однако, кое-как ползет своей дорогой. А у начала всех дорог и у всех поворотов стоит один и тот же указатель.
Преданный Вам.
97
УИЛЬЯМУ XОУИТТУ *
Редакция журнала "Круглый год",
вторник, 6 сентября 1859 г.
Уважаемый мистер Хоуитт,
Приехав вчера вечером в город, я нашел Ваше любезное письмо и, прежде чем уехать снова, счел необходимым поблагодарить Вас за него.
Я не разделяю теории своего сотрудника. Он человек хорошо известный, с очень любопытным жизненным опытом, и все истории, которые он рассказывает, я слышал от него уже много раз. Он ничего не сделал для того, чтобы приспособить их к своей теперешней цели. Он рассказывал их так, будто свято в них верит. Он сам жил в Кенте, в доме, который прославился привидениями; этот дом заколочен и поныне, во всяком случае так было еще на днях.
Я сам весьма впечатлителен и совершенно лишен предвзятости по отношению к этому предмету. Я отнюдь не утверждаю, будто таких вещей не бывает. Но в большинстве случаев я решительно возражаю против того, чтобы за меня думали или, если мне позволено будет так выразиться, чтобы меня принуждали во что-нибудь уверовать. Я до сих пор еще не встречал такого рассказа о привидениях, достоверность которого мне бы доказали и который не имел бы одной любопытной особенности - а именно, что изменение какого-нибудь незначительного обстоятельства возвращает его в рамки естественной вероятности. Я всегда глубоко интересовался этим предметом и никогда сознательно не отказываюсь от возможности им заняться. Однако показания очевидцев, которых я сам не могу спросить, кажутся мне слишком неопределенными, и потому я считаю себя вправе потребовать, чтобы мне дали возможность самому увидеть и услышать современных свидетелей, а затем убедиться, что они не страдают нервным или душевным расстройством, а это, как известно, весьма распространенная болезнь, имеющая много разных проявлений.
Но думайте, будто я собираюсь дерзко и самонадеянно судить о том, что может и чего не может быть после смерти. Ничего подобного. Мне кажется, что теория моего сотрудника приложима лишь к одному разряду случаев, в которых образ человека умирающего или подвергающегося большой опасности является близкому другу. Иначе я вообще не мог бы считать ее приложимой.
С другой стороны, когда я думаю о том безграничном горе и несправедливости, которых так много в этом мире и которые одно-единственное слово умершего могло бы устранить, я бы не поверил - я не мог бы поверить в Ваше Привидение из Военного министерства - без неопровержимых доказательств.
Преданный Вам.
98
УИЛКИ КОЛЛИНЗУ
Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент,
четверг, 6 октября 1859 г.
Милый Уилки,
Я не утверждаю, что нельзя было бы разработать тот мотив, о котором Вы говорите, в Вашей манере, но я совершенно уверен, что, сделай я по-вашему, все выглядело бы слишком утрированным, слишком старательно и усердно подготовленным, вследствие чего обо всем можно было бы догадаться заранее, и всякий интерес к рассказу тотчас бы пропал. И это совершенно не зависит от той особенности характера доктора *, которая появилась под влиянием тюрьмы, что, по-моему, должно само по себе полностью исключить возможность - до того, как наступит подходящий момент - раскрыть перед читателем его отношение к тем вопросам, которые были неясны ему самому, ибо он с болезненной чувствительностью всячески от них уклонялся.
Мне кажется, что задача искусства - тщательно подготовить почву для развития событий, но не с той тщательностью, которая пытается замаскироваться, и не для того, чтобы, проливая свет на прошлое, показать, к чему все идет, - а напротив, чтобы лишь намекать - до тех пор, пока не наступит развязка. Таковы пути Провидения, искусство же - лишь жалкое им подражание.
"Можно ли вообще сделать это лучше тем способом, который я предлагаю?" - спрашиваете Вы. Я такой возможности не вижу и никогда не видел, - отвечаю я. Я не могу себе представить, как Вы это сделаете, не наскучив читателю и не заставив его слишком долго ожидать развязки.
Я очень рад, что повесть Вам так нравится. Я был очень взволнован и растроган, когда писал ее, и, бог свидетель, я старался изо всех сил и верил в то, что пишу.
Всегда преданный Вам.
99
ФРЭНКУ СТОУНУ
Питерборо,
среда вечером, 19 октября 1859 г.
Милый Стоун,
Вчера у нас был огромный наплыв. Публика была гораздо лучше, чем в прошлый вечер; пожалуй, это была лучшая из всех аудиторий, перед которой я когда-либо читал. Слушатели с потрясающим вниманием впитывали каждое слово "Домби"; после сцены смерти ребенка все на мгновение умолкли, а затем поднялся такой крик, что просто любо было слышать. Чтение "Миссис Гэмп" сопровождал хохот, не стихавший до самого конца. Кажется, все забыли обо всем на свете. Едва ли кому-нибудь из нас еще приведется быть свидетелем такой поглощенности искусством вымысла.
N (в изысканной красной накидке), сопровождаемая своей сестрою (тоже в изысканной красной накидке) и глухою дамой (которая стояла, прислонив к стене свою черную шляпку - ни дать ни взять чайник без крышки), была очаровательна. Из-за давки он не мог до нее добраться. Он пытался глядеть на нее из бокового входа, но она (ха, ха, ха!) не замечала его присутствия. Я читал для нее и свел его с ума. У него осталось ума ровно столько, чтобы послать Вам привет.
Этот город - за исключением собора с прелестнейшим фасадом - напоминает заднее крыльцо какого-то другого города. Осмелюсь доложить, что это самый глухой и косный городишко во всех владениях британской короны. Магнаты заняли свои места, и книгопродавец утверждает, будто "стремление оказать честь мистеру Диккенсу так велико, что двери следует открыть за полчаса до назначенного срока". Можете представить себе молчаливое негодование Артура по этому поводу и то, с каким видом он во время обеда сказал мне: "Вчера вечером я дважды отправил без билетов все население Питерборо".
Зала очень хороша, хоть это и помещение хлебной биржи. Мы были бы рады иметь что-либо подобное в Кембридже, Она просторная, веселая и замечательно освещена.
Вот пока и все.
Искренне Ваш.
100
ТОМАСУ КАРЛЕЙЛЮ
Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент,
воскресенье, 30 октября 1859 г.
Мой дорогой Карлейль,
Гостящий у меня Форстер передал мне Ваше письмо но поводу "Повести о двух городах", которое доставило мне большую радость. Повесть, причинившая мне немалые муки своим появлением порциями "через час по столовой ложке", выйдет недели через три отдельной книгой. Тем не менее я бы хотел, чтобы Вы прочитали всю повесть, прежде чем она попадет в руки "многоголовой гидры", и потому беру на себя смелость направить Вам прилагаемые гранки. Их не так много, и их можно не возвращать. Это последняя часть, начиная с текущего выпуска. На случай если у Вас его еще нет, посылаю Вам его.
В предисловии к отдельному изданию "Повести" (предисловия не могу Вам послать, так как у меня нет гранок), я указал, что все фактические данные, даже самые незначительные, о положении французского народа в ту эпоху взяты мною из наиболее надежных источников и что я стремился внести свою лепту, рассказав в образной и общедоступной форме об этом страшном времени, тогда как едва ли кто может что-либо прибавить к его философскому осмыслению после замечательной книги мистера Карлейля.
Мои дочери и Джорджи просят передать сердечный привет Вашей супруге и Вам.
Остаюсь, дорогой Карлейль, Вашим любящим...
101
ЧАРЛЬЗУ КОЛЛИНЗУ
Тэвисток-хаус, Тэвисток-сквер, Лондон,
19 ноября 1859 г.
Уважаемый Чарльз Коллинз,
Принимая Вашу рукопись (хотя, боюсь, не для рождественского номера), я чувствую необходимость сказать Вам о ней несколько слов, ибо у меня есть некоторые сомнения. Кроме того, я сильно опасаюсь, как бы Вы не испортили свою книгу и не потерпели неудачу, а потому считаю своим долгом сказать Вам правду.
Поверьте, Вашему повествованию не хватает выпуклости, жизненности и правды. По своей манере оно слишком напоминает рассказы периода великих эссеистов: оно слабо скомпановано, тяжеловесно, и в нем слишком чувствуется присутствие рассказчика, - рассказчика, не участвующего в действии. Вследствие этого я не вижу ни людей, ни места действия и не могу поверить в события. Заметьте, я совершенно уверен в том, что это - не только мое личное мнение. Покажите Вашу рукопись Уилки, не говоря ни слова, и он, конечно, увидит в ней те же недостатки. Прочитайте ее сами после того, как поработаете над другой вещью, и Вы увидите то же самое.
Шекспир...
89
УИЛКИ КОЛЛИНЗУ
Тэвисток-хаус, Тависток-сквер, Лондон,
среда, 26 января 1859 г.
Милый Уилки,
Просмотрите список названий *, который я набросал на обратной стороне, чтобы завтра мы могли их обсудить. Это первое, что необходимо решить. Я не могу ничего делать, пока у меня нет заглавия.
Любящий.
Вопрос: РАЗ В НЕДЕЛЮ.
Круглый год.
1. Воскресные колокола.
2. Кузница.
3. Вечнозеленые листья.
Если просто "Кузница", то необходим какой-нибудь девиз, поясняющий заголовок - что-нибудь вроде "Здесь мы выковываем свои идеи".
РАЗ В НЕДЕЛЮ.
Очаг.
Кузница. "Здесь мы выковываем свои идеи".
Суровое испытание.
Наковальня времен.
Журнал Чарльза Диккенса (В часы досуга).
Летние листья.
Вечнозеленые листья.
Домашний очаг.
Семейные мелодии.
Перемены.
Бег времени.
Два пенса.
Колокола Англии.
Воскресные колокола.
Ракета!
Хорошее настроение.
90
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
28 января 1859 г.
...Обедаю я рано из-за чтений, и пишу буквально с полным ртом. Но мне только что пришло в голову название, которое я нахожу замечательным особенно если поставить цитату перед ним - там же, где стоит наша теперешняя цитата в "Домашнем чтении".
"Повесть наших жизней из года в год".
Шекспир.
"Круглый год" *
Еженедельный журнал под редакцией Чарльза Диккенса...
91
У. Ф. де СЭРЖА
Тэвисток-хаус,
вторник, 1 февраля 1859 г.
Милый Сэржа,
Я прочитал Ваше всегда желанное новогоднее послание даже с большим интересом, чем обычно, ибо меня (как и обеих моих дочерей вместе с их тетушкой) весьма взволновало и обрадовало известие о помолвке Вашей дочери. Не говоря уже о том, что я высоко ценю доверие, с которым Вы делитесь со мною своими сокровенными чувствами, я прочитал Ваш рассказ с живейшею симпатией и уважением к ней. Надеюсь вместе с Вами, что все будет прекрасно, и что все вы будете счастливы. Разлука, даже при нынешних средствах передвижения (а никто не может сказать, насколько они могут улучшиться благодаря новейшим открытиям), ровно ничего не значит. Да благословит бог Вашу дочь и всех вас, и пусть безоблачное лето принесет ей радость и счастье, которых мы все ей желаем.
Переходя от алтаря к Таунсхенду* (путь немалый!), могу сообщить Вам, что Задира * обращается с ним очень сурово, держит его в ежовых рукавицах, и в довершение всего бедняга жалуется на несварение желудка. Он приезжает сюда каждое воскресенье, а остальное время большею частью проводит взаперти в своем прекрасном доме, где я иногда навещаю его и обедаю с ним teta-a-tete, и где мы постоянно говорим о Вас и пьем за Ваше здоровье. Мы взяли это себе за правило и никогда от него не отступаем. Он сейчас "занят изданием книги своих стихотворений" (весьма дорогое удовольствие). По вечерам Таунсхенд никуда не ходит (кроме нашего дома), за исключением прошлой пятницы, когда он отправился слушать, как я читал "Бедного Путешественника", "Миссис Гэмп" и "Суд" из Пиквика. Он зашел в мою комнату в Сент-Мартинс-холле, и я подкрепил его силы разбавленным бренди. Вы, наверное, рады будете услышать, что вышеозначенные чтения произвели больший фурор, чем когда-либо, и что каждый вечер, когда они бывают (раз в неделю), сотни желающих попасть на них уходят ни с чем, хотя зал рассчитан на тысячу триста человек. Сегодня я обедаю с N и, кстати, с его агентом, по отношению к которому он, как я заметил, вечно терзается противоположными чувствами - безграничным доверием и плохо скрываемым подозрением. Он всегда говорит мне, что его агент драгоценность чистейшей воды; о да, это лучший из дельцов, а потом добавляет, что ему не очень нравится, как тот вел себя в истории с арендатором и стогами сена...
...Вашего корреспондента в настоящее время засыпали предложениями ехать выступать в Америке. Он ни за что не поедет до тех пор, пока не получит вперед изрядную сумму еще по эту сторону Атлантики. Между нами, размер этого аванса он назначил только вчера. Здесь все хорошо осведомленные лица считают, что война в Италии, во-первых, неизбежна, а во-вторых, начнется в последних числах марта. Я знаю в Генуе одного человека (по происхождению швейцарца), тесно связанного с туринскими властями, который уже отправляет своих детей домой.
В Англии царит относительное спокойствие. Как Вам известно, все обсуждают билли о реформе, но я не верю, чтобы кто-нибудь серьезно ими интересовался. По-моему, публика стала явно равнодушной к государственным делам и, в особенности, к тем людям, которые ею управляют - под ними я подразумеваю представителей всех партий, - а это очень скверное знамение времени. Похоже на то, что общество устало от дебатов, от достопочтенных членов парламента и избрало своим девизом laiser-aller {Безразличие, невмешательство (франц.).}.
Моя домашняя жизнь (которая, как я знаю, для Вас небезынтересна) течет мирно. Моя старшая дочь - отличная хозяйка, она с большим тактом распоряжается за столом, передав определенные обязанности своей сеcтре и тетке, и все трое нежно привязаны друг к другу. Мой старший сын Чарли остается в фирме Берингов. Ваш корреспондент пользуется большей популярностью, чем когда-либо. Я склонен думать, что чтения в провинции завоевали новую публику, которая доселе оставалась в стороне; но как бы то ни было, его книги получили более широкое распространение, чем когда-либо, и восторг его публики безграничен...
Дорогой Сэржа, Вы не написали, когда приедете в Англию! Мне почему-то кажется - почему, я и сам не знаю, - что эта свадьба должна привести Вас сюда. Вам будет приготовлена постель в Гэдсхилле, и мы вместе с Вами поедем смотреть интересные вещи. Когда я был в Ирландии, я заказал там самую нарядную двуколку, какая только есть на свете. Она только что прибыла пароходом из Бельфаста. Сообщите, что Вы едете, и Вы будете первым человеком, которого из нее вывернут; из нее непременно кого-нибудь да вывернут (ибо моя дочь Мэри берется править любой лошадью, а я еще не встречал в Англии лошадей, которые умели бы спускаться с кентских холмов, если их запрячь в двуколку), и если Вам хочется, этим человеком можете стать Вы. Прошлым летом они - Мэри с сестрой и теткой - опрокинули на проселочной дороге фаэтон. Им пришлось его поднимать, что они и сделали и, как ни в чем не бывало, вернулись домой.
Всегда искренне преданный Вам друг.
92
ДЖЕЙМСУ Т. ФИЛДСУ
Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент,
...Я пишу Вам из своего загородного домика в Кенте, с того самого места, откуда убежал Фальстаф *.
Не могу выразить, как я обязан Вам за Ваше любезное предложение и за непритворную искренность, с какою оно было сделано.
Должен честно признаться, что оно затронуло во мне струну, которая не раз звучала в моей груди с тех пор, как я начал свои чтения. Я очень хотел бы читать в Америке. Но пока это всего лишь мечта. Множество серьезных причин сделали бы это путешествие затруднительным, и, если бы даже удалось преодолеть эти затруднения, я не предприму его до тех пор, пока не буду уверен, что американская публика действительно желает меня слушать.
В течение всей нынешней осени я буду читать в различных частях Англии, Ирландии и Шотландии. Я упоминаю об этом в связи с заключительными словами Вашего любезного письма. Еще раз сердечно благодарю Вас и остаюсь признательным и преданным Вам.
93
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
9 июля, 1859 г.
Я выздоравливаю очень медленно и изнываю от тоски. Но по-моему, теперь дело идет на поправку. Моя болезнь и эта жара привели к тому, что я с трудом выполнял свой урок, готовя очередную порцию "Повести о двух городах" на месяц вперед. То, что она выходит такими маленькими выпусками, меня бесит, но мне кажется, что повесть завоевала большую популярность. Отдельные выпуски пользуются небывалым спросом, и за последний месяц мы распродали 35 000 старых номеров. Карлейль написал мне о ней письмо, которое доставило мне огромное удовольствие...
94
ДЖОРДЖ ЭЛИОТ
Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент,
воскресенье, 10 июля 1859 г.
Сударыня,
Сегодня утром я с величайшим интересом и удовольствием прочитал Ваше письмо. Нет необходимости добавлять, что я получил его конфиденциально.
Поверьте, что, когда я писал Вам по поводу "Сцен из жизни духовенства", я всего лишь - и притом весьма слабо - выражал чувство величайшего восхищения, которое Вы мне внушили. Я повторял это везде, где только мог. Духовная связь с таким благородным писателем доставила мне редкостное и истинное блаженство, и, пожалуй, мне было бы легче умолкнуть навсегда, нежели перестать восхищаться таким талантом.
Возможность написать Вам положила конец затруднению, в котором я нахожусь с тех пор, как Вы прислали мне "Адама Вида". Избавление наступило именно так, как я все время ожидал, ибо я всегда был настолько самонадеян, что верил: в один прекрасный день я получу от Вас письмо, которое не оставит сомнений в том, что Вы настоящая живая женщина.
Я не имел иной возможности подтвердить получение этой книги, кроме как через Блеквуда. В то время я уже знал, что мне предстоит переменить издателя. Поэтому я в высшей степени деликатно постарался внушить шотландцу (издателю), что устроил на Вас засаду! Я был уверен, что Вы не сомневаетесь в моем восхищении книгой. Поэтому я решил не писать к Джордж Элиот [sic], а вместо этого дождаться того дня, когда смогу написать Вам самой - кем бы Вы ни были.
"Адам Вид" занял свое место среди действительных событий и переживаний моей жизни. Эта книга отличается теми же высокими достоинствами, что и предыдущая, а сверх того еще и Огромною Силой. Характер Хетти изображен до такой степени правдиво и тонко, что я раз пятьдесят откладывал в сторону книгу, чтобы, закрыв глаза, вызвать перед собой ее образ. Я не знаю другой героини, которая была бы написана с таким искусством, так смело и правдиво. Сельская жизнь, на фоне которой происходят события повести, так реальна, так забавна, так достоверна и в то же время так изысканно отточена искусством, что заслуживает самой высокой похвалы.
Та часть книги, которая следует за судом над Хетти (я заметил, что ее поняли хуже остальных), потрясла меня гораздо больше любой другой и еще более усилила мое преклонение перед автором. Вы не должны думать, что я пишу это специально для _Вас_. Я без устали твердил об этом всегда и везде, и теперь - пусть это не покажется Вам смешным - прошу у Вас прошения, что вынужден повторяться в этом письме.
Прежде чем закончить его, я должен коснуться двух вопросов. Во-первых (поскольку общение наше не может осуществляться через Блеквуда), если у Вас когда-нибудь появится возможность и желание работать вместе со мной, это доставит мне удовольствие, какого я еще никогда не испытывал и какого мне не сможет доставить ничто иное; и никакое издание, которым даже Вы сами могли бы руководить, не будет столь выгодным для Вас. Во-вторых, я надеюсь, что Вы разрешите мне встретиться с Вами, когда все мы снова будем в Лондоне, и сказать Вам - смеха ради, - почему я был убежден, что Вы женщина, и почему я с неизменной и непоколебимой уверенностью отгонял всех мужчин от "Адама Вида" и поднял на своей мачте флаг с надписью "Ева".
Прошу Вас передать мой привет Льюису * - вместе с поздравлением. Я уверен, что он вполне разделяет мои мысли и чувства.
Преданный Вам.
95
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
1859 г.
...Я, разумеется, прекрасно знал об официальном отказе от феодальных привилегий; * однако они весьма болезненно ощущались перед самой революцией - то есть во время событий, упоминаемых в рассказе Доктора, которые, как Вы помните, происходили задолго до Террора. Несмотря на весь жаргон новой философии, было бы вполне естественно и позволительно представить себе дворянина, приверженного старым жестоким идеям и олицетворяющего уходящую эпоху - подобно тому, как племянник его олицетворяет эпоху нарождающуюся. Если о чем-либо можно говорить с полной уверенностью, так это о том, что положение французского крестьянина в ту пору было совершенно невыносимым. Никакие позднейшие исследования и цифровые доказательства не опровергнут потрясающих свидетельств современников. В Амстердаме была издана любопытная книга; она не ставит себе целью кого-либо оправдывать и достаточно утомительна в своей напоминающей лексикон скрупулезности, но по страницам ее разбросаны убедительные доказательства того, что мой маркиз мог существовать. Это - "Картины Парижа" Мерсье *. То, что крестьянин запирался в своем доме, когда у пего был кусок мяса, я взял у Руссо. В страшной нищете этих несчастных людей я убедился, изучая таблицы налогов...
Я не понимаю и никогда не понимал литературного канона, запрещающего вмешательство случая в таких ситуациях, как смерть мадам Дефарж. Там, где случай неотделим от страстей и действий персонажа; там, где он точно соответствует всему замыслу и связан с какой-то кульминацией, с поступком героя, к которому ведет весь ход событий; там, по-моему, случай становится, так сказать, орудием божественной справедливости. И когда я заставляю мисс Просе (хотя это совсем другое дело) вызвать подобную катастрофу, я твердо намереваюсь сделать ее полукомическое вмешательство одной из причин гибели мадам Дефарж и противопоставить недостойную смерть этой отчаянной женщины (умереть в яростной уличной схватке она бы не сочла за позор) благородной смерти Картона. Хорошо это или плохо - все это так и было задумано и, на мой взгляд, соответствует действительности...
96
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
Гэдсхилл,
четверг вечером, 25 августа 1859 г.
Дорогой Форстер,
Я искренне обрадовался, подучив сегодня утром Ваше письмо.
Не нахожу слов, чтобы выразить, как я заинтересовался тем, что Вы рассказываете о нашем храбром и превосходном друге Главном Бароне в связи с тем негодяем. Я с таким интересом следил за этим делом и с таким возмущением наблюдал за мошенниками и ослами, которые извратили его впоследствии, что мне часто хотелось написать благодарственное письмо честному судье, который вел этот процесс. Клянусь богом, я считаю, что это - величайшая услуга, какую умный и смелый человек может оказать обществу. Разумеется, я видел (мысленно), как этот негодяй-подсудимый произносил свою шаблонную речь, из каждого слова которой явствовало, что ее мог произнести и сочинить только убийца. Разумеется, я здесь сводил с ума моих дам, все время утверждая, что не нужно никаких медицинских свидетельств, ибо и без них все ясно. И наконец (хоть я человек милосердный, вернее, именно потому, что я человек милосердный), я непременно повесил бы любого министра внутренних дел (будь он виг, тори, радикал или кто бы то ни было), который встал бы между этим ужасным мерзавцем и виселицей. Я не могу поверить, что это произойдет, хотя моя вера во все дурное в общественной жизни беспредельна.
Я вспоминаю Теннисона и думаю, что король Артур быстро расправился бы с любезным М., из которого газеты с таким непонятным восторгом делают джентльмена. Как прекрасны "Идиллии"! * Боже! Какое счастье читать произведения человека, умеющего писать! Я думал, что не может быть ничего замечательнее первой поэмы, пока не дошел до третьей, но когда я прочитал последнюю, она показалась мне совершенно неповторимой и недосягаемой.
Теперь о себе. Я просил издателя "Круглого года" немедленно отправить Вам только что набранные гранки. Надеюсь, они Вам понравятся. Ничто, кроме интереса самой темы и удовольствия, которое доставляет преодоление трудностей формы, то есть я хочу сказать, никакие деньги не могли бы возместить времени и труда, затраченных на беспрерывные старания выбросить все лишнее. Но я поставил перед собой скромную задачу сделать яркий живой рассказ, в котором верные жизни характеры развивались бы скорее по ходу действия, нежели в диалоге. Иными словами, я считаю возможным написать повесть с захватывающим сюжетом, которая заменила бы фабрикуемое под этим предлогом отвратительное чтиво, где характеры варятся в своем собственном соку. Если бы Вы могли прочитать всю эту повесть за один присест, Вы, я думаю, не остановились бы на середине.
Что касается моего приезда в Ваше убежище, дорогой Форстер, подумайте, насколько я беспомощен. Я еще не совсем здоров. Внутренне я чувствую, что только море может восстановить мои силы, и я собираюсь поехать работать в Бродстерс к Балларду с будущей среды до понедельника. Я обычно приезжаю в город в понедельник вечером. Весь вторник я провожу в редакции, а в среду возвращаюсь сюда и продолжаю работать до следующего понедельника. Я изо всех сил стараюсь закончить свою работу к началу октября. 10 октября я еду на две недели читать в Ипсвич, Норич, Оксфорд, Кембридж и еще в несколько мест. Судите сами, много ли у меня сейчас свободного времени!
Меня очень поразило и огорчило известие о болезни Эллиотсона *, оно было для меня полной неожиданностью.
Идет дождь, но жара не спадает; дует сильный ветер, и через открытое окно на мое письмо упало несколько странных существ вроде маленьких черепашек. Вот одно из них! Я, в сущности, тоже жалкое существо, которое, однако, кое-как ползет своей дорогой. А у начала всех дорог и у всех поворотов стоит один и тот же указатель.
Преданный Вам.
97
УИЛЬЯМУ XОУИТТУ *
Редакция журнала "Круглый год",
вторник, 6 сентября 1859 г.
Уважаемый мистер Хоуитт,
Приехав вчера вечером в город, я нашел Ваше любезное письмо и, прежде чем уехать снова, счел необходимым поблагодарить Вас за него.
Я не разделяю теории своего сотрудника. Он человек хорошо известный, с очень любопытным жизненным опытом, и все истории, которые он рассказывает, я слышал от него уже много раз. Он ничего не сделал для того, чтобы приспособить их к своей теперешней цели. Он рассказывал их так, будто свято в них верит. Он сам жил в Кенте, в доме, который прославился привидениями; этот дом заколочен и поныне, во всяком случае так было еще на днях.
Я сам весьма впечатлителен и совершенно лишен предвзятости по отношению к этому предмету. Я отнюдь не утверждаю, будто таких вещей не бывает. Но в большинстве случаев я решительно возражаю против того, чтобы за меня думали или, если мне позволено будет так выразиться, чтобы меня принуждали во что-нибудь уверовать. Я до сих пор еще не встречал такого рассказа о привидениях, достоверность которого мне бы доказали и который не имел бы одной любопытной особенности - а именно, что изменение какого-нибудь незначительного обстоятельства возвращает его в рамки естественной вероятности. Я всегда глубоко интересовался этим предметом и никогда сознательно не отказываюсь от возможности им заняться. Однако показания очевидцев, которых я сам не могу спросить, кажутся мне слишком неопределенными, и потому я считаю себя вправе потребовать, чтобы мне дали возможность самому увидеть и услышать современных свидетелей, а затем убедиться, что они не страдают нервным или душевным расстройством, а это, как известно, весьма распространенная болезнь, имеющая много разных проявлений.
Но думайте, будто я собираюсь дерзко и самонадеянно судить о том, что может и чего не может быть после смерти. Ничего подобного. Мне кажется, что теория моего сотрудника приложима лишь к одному разряду случаев, в которых образ человека умирающего или подвергающегося большой опасности является близкому другу. Иначе я вообще не мог бы считать ее приложимой.
С другой стороны, когда я думаю о том безграничном горе и несправедливости, которых так много в этом мире и которые одно-единственное слово умершего могло бы устранить, я бы не поверил - я не мог бы поверить в Ваше Привидение из Военного министерства - без неопровержимых доказательств.
Преданный Вам.
98
УИЛКИ КОЛЛИНЗУ
Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент,
четверг, 6 октября 1859 г.
Милый Уилки,
Я не утверждаю, что нельзя было бы разработать тот мотив, о котором Вы говорите, в Вашей манере, но я совершенно уверен, что, сделай я по-вашему, все выглядело бы слишком утрированным, слишком старательно и усердно подготовленным, вследствие чего обо всем можно было бы догадаться заранее, и всякий интерес к рассказу тотчас бы пропал. И это совершенно не зависит от той особенности характера доктора *, которая появилась под влиянием тюрьмы, что, по-моему, должно само по себе полностью исключить возможность - до того, как наступит подходящий момент - раскрыть перед читателем его отношение к тем вопросам, которые были неясны ему самому, ибо он с болезненной чувствительностью всячески от них уклонялся.
Мне кажется, что задача искусства - тщательно подготовить почву для развития событий, но не с той тщательностью, которая пытается замаскироваться, и не для того, чтобы, проливая свет на прошлое, показать, к чему все идет, - а напротив, чтобы лишь намекать - до тех пор, пока не наступит развязка. Таковы пути Провидения, искусство же - лишь жалкое им подражание.
"Можно ли вообще сделать это лучше тем способом, который я предлагаю?" - спрашиваете Вы. Я такой возможности не вижу и никогда не видел, - отвечаю я. Я не могу себе представить, как Вы это сделаете, не наскучив читателю и не заставив его слишком долго ожидать развязки.
Я очень рад, что повесть Вам так нравится. Я был очень взволнован и растроган, когда писал ее, и, бог свидетель, я старался изо всех сил и верил в то, что пишу.
Всегда преданный Вам.
99
ФРЭНКУ СТОУНУ
Питерборо,
среда вечером, 19 октября 1859 г.
Милый Стоун,
Вчера у нас был огромный наплыв. Публика была гораздо лучше, чем в прошлый вечер; пожалуй, это была лучшая из всех аудиторий, перед которой я когда-либо читал. Слушатели с потрясающим вниманием впитывали каждое слово "Домби"; после сцены смерти ребенка все на мгновение умолкли, а затем поднялся такой крик, что просто любо было слышать. Чтение "Миссис Гэмп" сопровождал хохот, не стихавший до самого конца. Кажется, все забыли обо всем на свете. Едва ли кому-нибудь из нас еще приведется быть свидетелем такой поглощенности искусством вымысла.
N (в изысканной красной накидке), сопровождаемая своей сестрою (тоже в изысканной красной накидке) и глухою дамой (которая стояла, прислонив к стене свою черную шляпку - ни дать ни взять чайник без крышки), была очаровательна. Из-за давки он не мог до нее добраться. Он пытался глядеть на нее из бокового входа, но она (ха, ха, ха!) не замечала его присутствия. Я читал для нее и свел его с ума. У него осталось ума ровно столько, чтобы послать Вам привет.
Этот город - за исключением собора с прелестнейшим фасадом - напоминает заднее крыльцо какого-то другого города. Осмелюсь доложить, что это самый глухой и косный городишко во всех владениях британской короны. Магнаты заняли свои места, и книгопродавец утверждает, будто "стремление оказать честь мистеру Диккенсу так велико, что двери следует открыть за полчаса до назначенного срока". Можете представить себе молчаливое негодование Артура по этому поводу и то, с каким видом он во время обеда сказал мне: "Вчера вечером я дважды отправил без билетов все население Питерборо".
Зала очень хороша, хоть это и помещение хлебной биржи. Мы были бы рады иметь что-либо подобное в Кембридже, Она просторная, веселая и замечательно освещена.
Вот пока и все.
Искренне Ваш.
100
ТОМАСУ КАРЛЕЙЛЮ
Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент,
воскресенье, 30 октября 1859 г.
Мой дорогой Карлейль,
Гостящий у меня Форстер передал мне Ваше письмо но поводу "Повести о двух городах", которое доставило мне большую радость. Повесть, причинившая мне немалые муки своим появлением порциями "через час по столовой ложке", выйдет недели через три отдельной книгой. Тем не менее я бы хотел, чтобы Вы прочитали всю повесть, прежде чем она попадет в руки "многоголовой гидры", и потому беру на себя смелость направить Вам прилагаемые гранки. Их не так много, и их можно не возвращать. Это последняя часть, начиная с текущего выпуска. На случай если у Вас его еще нет, посылаю Вам его.
В предисловии к отдельному изданию "Повести" (предисловия не могу Вам послать, так как у меня нет гранок), я указал, что все фактические данные, даже самые незначительные, о положении французского народа в ту эпоху взяты мною из наиболее надежных источников и что я стремился внести свою лепту, рассказав в образной и общедоступной форме об этом страшном времени, тогда как едва ли кто может что-либо прибавить к его философскому осмыслению после замечательной книги мистера Карлейля.
Мои дочери и Джорджи просят передать сердечный привет Вашей супруге и Вам.
Остаюсь, дорогой Карлейль, Вашим любящим...
101
ЧАРЛЬЗУ КОЛЛИНЗУ
Тэвисток-хаус, Тэвисток-сквер, Лондон,
19 ноября 1859 г.
Уважаемый Чарльз Коллинз,
Принимая Вашу рукопись (хотя, боюсь, не для рождественского номера), я чувствую необходимость сказать Вам о ней несколько слов, ибо у меня есть некоторые сомнения. Кроме того, я сильно опасаюсь, как бы Вы не испортили свою книгу и не потерпели неудачу, а потому считаю своим долгом сказать Вам правду.
Поверьте, Вашему повествованию не хватает выпуклости, жизненности и правды. По своей манере оно слишком напоминает рассказы периода великих эссеистов: оно слабо скомпановано, тяжеловесно, и в нем слишком чувствуется присутствие рассказчика, - рассказчика, не участвующего в действии. Вследствие этого я не вижу ни людей, ни места действия и не могу поверить в события. Заметьте, я совершенно уверен в том, что это - не только мое личное мнение. Покажите Вашу рукопись Уилки, не говоря ни слова, и он, конечно, увидит в ней те же недостатки. Прочитайте ее сами после того, как поработаете над другой вещью, и Вы увидите то же самое.