Страница:
«Не получается, — сказал я себе, — не получается, не получается». Я повторял эти слова снова и снова. За дверью кто-то крикнул: «Что ты там, черт возьми, делаешь?» Только тогда я понял, что бьюсь затылком о стену. Я остановился и отдышался, но мышцы по-прежнему были напряжены. Я не понимал, почему со мной это происходит. Я всегда мог справиться с кретинами. Белыми, желтыми, черными, коричневыми. Со всеми. В Совете, в мечети. Везде. Я никогда не отступал.
По спине снова пробежал озноб, и я понял, что нужно принять горячий душ. Хороший горячий душ. Увы, душ в моей комнате оставлял желать лучшего. Лейка позеленела от ржавчины. Вода вытекала из середины, а потом выстреливала тонкими струйками в разные стороны. Но выбора не было. Я снял мокрую одежду, надеясь, что душ хоть немного успокоит меня. Когда я включил его и на меня полилась чуть теплая водичка, я решил его починить. Пошарив в своей маленькой сумке, достал складной нож и вытащил отвертку. Но винт на душевой насадке так проржавел, что я не смог его открутить. Все было мокрым. Я с трудом удерживал лейку левой рукой. Надавил сильнее и повернул. Лезвие отвертки соскользнуло и полоснуло меня по руке. На месте пореза появилась белая линия, которая через секунду окрасилась кровью. Кровь текла вниз, а я просто стоял и смотрел. Потом бросил складной нож в раковину, включил душ и подставил руку под струю. Вода брызгала розовыми каплями на покрытые плесенью шторки в ванной и на меня. Я не стал выключать ее. Правой рукой растирал себя серебристой мыльной пеной, а левой — кровью, пока красный поток не исчез, а я не очистился, насколько это было возможно.
Наконец я успокоился. И почувствовал усталость. Я как будто провалился в сон без сновидений. Помню душ и маленький порез на руке. Потом — полотенце и мою одежду, костюм. Галстук. Я должен ехать в Манхэттен. Сегодня я пил чай с Джоан.
— Курт, почему ты такой бледный? — спросила она, когда я подошел к ее столику.
— Много работаю.
— А как же рождественские каникулы?
— Только не для меня.
Она внимательно изучала сумочку женщины, сидящей за соседним столиком. На секунду мне показалось, что она унеслась в какой-то другой мир, а потом вернулась.
— Я рада, что мы сегодня встретились. Знаешь, мы с Чарлзом остановились здесь только на один день, а потом поедем во Флориду.
— Да.
— Хочешь попробовать эти маленькие пирожные?
— Я не голоден.
— Понятно.
— Джоан, я знаю, нам предстоит долгий разговор...
— Да.
— Но у меня совершенно нет времени.
— Ты хотел узнать о Селме?
— Да.
— Ясно...
— Пожалуйста... — попросил я автоматически, хотя мне было неприятно. Она любила эту игру, о которой я почти забыл. У меня не было времени уговаривать ее. Мне не нравилось вспоминать о тех временах, когда она пыталась играть роль моей матери. — Ты сказала, что хочешь рассказать мне о Селме.
— Ты всегда любил ее больше, чем меня, Курт.
Я положил руки на стол и сжал его край.
— Джоан, не надо.
Стол слегка задрожал, и по чаю в чашке побежали круги.
— Ну, раз ты так хочешь...
— Джоан, я ухожу.
— Нет, подожди. — Неожиданно она схватила меня за руки, чтобы удержать, и, глядя ей в лицо, я увидел, как она постарела. Если бы она не разозлила меня своей болтовней, возможно, мне стало бы ее жалко.
— Я действительно переживаю за Селму, — сказала она.
— Хорошо. — Я снова сел за стол. — Что-то с Дэйвом?
— Дэйв, Дюк Болайд и еще куча народу.
— Они до сих пор читают проповеди про ниггеров, евреев и мексиканцев?
— Не проповеди. У них начались какие-то тренировки, и Селма очень переживает.
— Она должна радоваться — теперь он редко бывает дома.
— Он ей ничего не рассказывает. Ничего. Просто пропадает целыми днями, даже не сказав, куда уходит и когда вернется.
— Понятно. Она, наверное, надеется, что он никогда не вернется.
— Но даже когда остается дома, он постоянно скрывает от нее что-то. Как будто он шпион или что-то в этом роде.
— Дэйв-то? Да этот кусок дерьма не сможет шпионить даже за белкой у себя во дворе!
Джоан напряглась, услышав слово «дерьмо».
— Не знаю, Курт. — Она положила руки на колени. — Но он ведет себя странно. Например, почтовый ящик. Он установил новый почтовый ящик и запирает его на замок.
— В чем проблема?
— Он не дает Селме ключей. Когда его нет, она не может открыть ящик, чтобы достать счета и письма. Не может даже посмотреть каталоги, пока их не изучит Дэйв. Не знаю, как Селма все это выносит.
Пока я не услышал ничего особенного.
— Селма напугана. Очень напугана, и я не знаю из-за чего. Она говорит про почтовый ящик, про тренировки и прочие вещи, но, если честно, я не понимаю, что это. Но ее что-то мучает. И... думаю, это страх.
— Он бьет ее?
— Не знаю. — Она говорила очень тихо, едва слышно. — Мне кажется, дело не в этом.
— Тогда в чем же, черт побери?
Джоан посмотрела на меня, затем — по сторонам, чтобы убедиться, что на нас никто не смотрит.
— Думаю, она боится за Дэйва. У него могут возникнуть большие неприятности. С законом. Я даже не представляю. Курт, почему бы тебе не позвонить ей самому?
— Не могу вмешиваться, Джоан. — Я старался держаться от семьи как можно дальше. — Собираюсь построить новую жизнь здесь, в Нью-Йорке. Ты можешь понять меня. Особенно ты.
Я хотел отгородиться, но это не удавалось. На самом деле я каждый день собирался позвонить Селме, каждый день думал о том, как она, все ли с ней в порядке. Но так и не набрал ее номер. Мне казалось, что сейчас неподходящее время и я ничего не смогу сделать, чтобы изменить ее жизнь. Сколько раз я уговаривал ее оставить Дэйва? Но она не делала этого. А если она не хочет, чем я могу помочь? Она не станет меня слушать, не прислушается к здравому смыслу. Поэтому, несмотря на всю свою любовь к Селме, я не смог ей позвонить.
Джоан рассматривала свои руки, лежавшие на коленях, ее плечи немного ссутулились, она как будто хотела исчезнуть; и в этот момент мне захотелось сказать все, что я думаю. Обо всем, что я делаю. Да. Даже Джоан. Но как я смогу объяснить все это моим сестрам? Джоан, которая сидела передо мной? Или Селме? Бедной Селме, у которой теперь отобрали даже каталоги.
Стук наших чашек о блюдца тонул в праздной атмосфере безделья. Но внутри меня как будто все замерло, на мгновение показалось, что шум и звон в голове стихли, я наконец-то расслабился и засмеялся.
— Курт?
— Прости. — Я попытался сдержать смех. — Селма просто не проживет без этих каталогов.
Джоан улыбнулась, и я был рад этому. Потом подумал, как объяснить моей сестре, чем я на самом деле занимался. Я представлял ее реакцию. Джоан не поверит мне, будет сбита с толку. Начнет избегать меня. Селма тоже не поверит, но постарается убедить себя, что я поступаю правильно. А может, она испугается? Какое у нее будет лицо, если я все расскажу? Я покачал головой, словно пытаясь отогнать эту мысль.
— Курт?
— Не обращай внимания. И не волнуйся. Я позвоню Селме сегодня вечером.
Глава 22
Глава 23
По спине снова пробежал озноб, и я понял, что нужно принять горячий душ. Хороший горячий душ. Увы, душ в моей комнате оставлял желать лучшего. Лейка позеленела от ржавчины. Вода вытекала из середины, а потом выстреливала тонкими струйками в разные стороны. Но выбора не было. Я снял мокрую одежду, надеясь, что душ хоть немного успокоит меня. Когда я включил его и на меня полилась чуть теплая водичка, я решил его починить. Пошарив в своей маленькой сумке, достал складной нож и вытащил отвертку. Но винт на душевой насадке так проржавел, что я не смог его открутить. Все было мокрым. Я с трудом удерживал лейку левой рукой. Надавил сильнее и повернул. Лезвие отвертки соскользнуло и полоснуло меня по руке. На месте пореза появилась белая линия, которая через секунду окрасилась кровью. Кровь текла вниз, а я просто стоял и смотрел. Потом бросил складной нож в раковину, включил душ и подставил руку под струю. Вода брызгала розовыми каплями на покрытые плесенью шторки в ванной и на меня. Я не стал выключать ее. Правой рукой растирал себя серебристой мыльной пеной, а левой — кровью, пока красный поток не исчез, а я не очистился, насколько это было возможно.
Наконец я успокоился. И почувствовал усталость. Я как будто провалился в сон без сновидений. Помню душ и маленький порез на руке. Потом — полотенце и мою одежду, костюм. Галстук. Я должен ехать в Манхэттен. Сегодня я пил чай с Джоан.
* * *
Когда мы сели за стол, я с любопытством отметил, что сестра чувствовала себя не в своей тарелке. Она так хотела попасть в это место, где официанты носят смокинги, мужчины в серых костюмах, с зачесанными назад волосами пьют содовую с лимоном, а женщины с большими бриллиантами на пальцах и тяжелыми золотыми браслетами на запястьях подносят кофейные чашечки к искривленным натянутой улыбкой губам. Но она не вписывалась в обстановку, что было ясно по тому, как она сидела на краешке стула и как бегали ее глаза. Джоан чувствовала себя неуютно.— Курт, почему ты такой бледный? — спросила она, когда я подошел к ее столику.
— Много работаю.
— А как же рождественские каникулы?
— Только не для меня.
Она внимательно изучала сумочку женщины, сидящей за соседним столиком. На секунду мне показалось, что она унеслась в какой-то другой мир, а потом вернулась.
— Я рада, что мы сегодня встретились. Знаешь, мы с Чарлзом остановились здесь только на один день, а потом поедем во Флориду.
— Да.
— Хочешь попробовать эти маленькие пирожные?
— Я не голоден.
— Понятно.
— Джоан, я знаю, нам предстоит долгий разговор...
— Да.
— Но у меня совершенно нет времени.
— Ты хотел узнать о Селме?
— Да.
— Ясно...
— Пожалуйста... — попросил я автоматически, хотя мне было неприятно. Она любила эту игру, о которой я почти забыл. У меня не было времени уговаривать ее. Мне не нравилось вспоминать о тех временах, когда она пыталась играть роль моей матери. — Ты сказала, что хочешь рассказать мне о Селме.
— Ты всегда любил ее больше, чем меня, Курт.
Я положил руки на стол и сжал его край.
— Джоан, не надо.
Стол слегка задрожал, и по чаю в чашке побежали круги.
— Ну, раз ты так хочешь...
— Джоан, я ухожу.
— Нет, подожди. — Неожиданно она схватила меня за руки, чтобы удержать, и, глядя ей в лицо, я увидел, как она постарела. Если бы она не разозлила меня своей болтовней, возможно, мне стало бы ее жалко.
— Я действительно переживаю за Селму, — сказала она.
— Хорошо. — Я снова сел за стол. — Что-то с Дэйвом?
— Дэйв, Дюк Болайд и еще куча народу.
— Они до сих пор читают проповеди про ниггеров, евреев и мексиканцев?
— Не проповеди. У них начались какие-то тренировки, и Селма очень переживает.
— Она должна радоваться — теперь он редко бывает дома.
— Он ей ничего не рассказывает. Ничего. Просто пропадает целыми днями, даже не сказав, куда уходит и когда вернется.
— Понятно. Она, наверное, надеется, что он никогда не вернется.
— Но даже когда остается дома, он постоянно скрывает от нее что-то. Как будто он шпион или что-то в этом роде.
— Дэйв-то? Да этот кусок дерьма не сможет шпионить даже за белкой у себя во дворе!
Джоан напряглась, услышав слово «дерьмо».
— Не знаю, Курт. — Она положила руки на колени. — Но он ведет себя странно. Например, почтовый ящик. Он установил новый почтовый ящик и запирает его на замок.
— В чем проблема?
— Он не дает Селме ключей. Когда его нет, она не может открыть ящик, чтобы достать счета и письма. Не может даже посмотреть каталоги, пока их не изучит Дэйв. Не знаю, как Селма все это выносит.
Пока я не услышал ничего особенного.
— Селма напугана. Очень напугана, и я не знаю из-за чего. Она говорит про почтовый ящик, про тренировки и прочие вещи, но, если честно, я не понимаю, что это. Но ее что-то мучает. И... думаю, это страх.
— Он бьет ее?
— Не знаю. — Она говорила очень тихо, едва слышно. — Мне кажется, дело не в этом.
— Тогда в чем же, черт побери?
Джоан посмотрела на меня, затем — по сторонам, чтобы убедиться, что на нас никто не смотрит.
— Думаю, она боится за Дэйва. У него могут возникнуть большие неприятности. С законом. Я даже не представляю. Курт, почему бы тебе не позвонить ей самому?
— Не могу вмешиваться, Джоан. — Я старался держаться от семьи как можно дальше. — Собираюсь построить новую жизнь здесь, в Нью-Йорке. Ты можешь понять меня. Особенно ты.
Я хотел отгородиться, но это не удавалось. На самом деле я каждый день собирался позвонить Селме, каждый день думал о том, как она, все ли с ней в порядке. Но так и не набрал ее номер. Мне казалось, что сейчас неподходящее время и я ничего не смогу сделать, чтобы изменить ее жизнь. Сколько раз я уговаривал ее оставить Дэйва? Но она не делала этого. А если она не хочет, чем я могу помочь? Она не станет меня слушать, не прислушается к здравому смыслу. Поэтому, несмотря на всю свою любовь к Селме, я не смог ей позвонить.
Джоан рассматривала свои руки, лежавшие на коленях, ее плечи немного ссутулились, она как будто хотела исчезнуть; и в этот момент мне захотелось сказать все, что я думаю. Обо всем, что я делаю. Да. Даже Джоан. Но как я смогу объяснить все это моим сестрам? Джоан, которая сидела передо мной? Или Селме? Бедной Селме, у которой теперь отобрали даже каталоги.
Стук наших чашек о блюдца тонул в праздной атмосфере безделья. Но внутри меня как будто все замерло, на мгновение показалось, что шум и звон в голове стихли, я наконец-то расслабился и засмеялся.
— Курт?
— Прости. — Я попытался сдержать смех. — Селма просто не проживет без этих каталогов.
Джоан улыбнулась, и я был рад этому. Потом подумал, как объяснить моей сестре, чем я на самом деле занимался. Я представлял ее реакцию. Джоан не поверит мне, будет сбита с толку. Начнет избегать меня. Селма тоже не поверит, но постарается убедить себя, что я поступаю правильно. А может, она испугается? Какое у нее будет лицо, если я все расскажу? Я покачал головой, словно пытаясь отогнать эту мысль.
— Курт?
— Не обращай внимания. И не волнуйся. Я позвоню Селме сегодня вечером.
Глава 22
В старом здании Совета на Парк-авеню было безлюдно. Я вошел, воспользовавшись карточкой-пропуском и ключами Шанталь. Никто и представить себе не мог, что я пойду сюда. Я включил свет и шел на ощупь по коридору к горящей красным светом кнопке лифта. Он ехал очень медленно, клацая и вздрагивая, наконец я нажал на рычаг и открыл тяжелую дверь. Этот лифт всегда вызывал у меня улыбку. Старая, надежная американская механика, которую создавали еще до кремниевых чипов или даже транзисторов. Как говаривал мой отец, это происходило в те времена, «когда слова „Сделано в США“, „качество“ и „надежность“ имели одно значение». Отец старался покупать только американские вещи. Он думал, что так быстрее сможет стать американцем и завоевать доверие окружающих. У него имелся «бьюик». И телевизор «Зенит». В детстве мне казалось это странным. Ни у кого больше не было телевизора «Зенит». Но теперь я начинаю его понимать. От лифта веяло такой же стариной. Это успокаивало меня. Вместе с ним мы проработали много неурочных часов. Я и лифт.
Когда первый раз заходишь в подвал Совета, кажется, что здесь царит полный порядок. Тут стоял ксерокс, на котором я много работал, пока он не сломался. Металлические шкафы с аккуратно расставленными книгами, на корешках которых вручную проставлены номера и которые напоминали мне о библиотеке школы Уэстфилда. Справа находилась небольшая печка, и во всем помещении немного пахло топливом.
Но стоило свернуть налево от ксерокса, как ты натыкался на горы мусора и порядок исчезал. Служащие складывали в подвал ящики со старыми журналами и брошюрами и забывали о них. Сюда относили сломанную мебель, место которой на свалке. А еще — уйма старых ящиков с «Журналом международной политики».
В глубине подвала запертая на замок дверь вела в другой отсек. Я открыл ее с помощью дубликата ключа, который сделал через неделю после начала работы у Шанталь. Старая лампа накаливания отбрасывала призрачные тени. Горы картонных ящиков из супермаркетов и курьерской службы поднимались почти до потолка. Некоторые из них были открыты, внутри лежали старые документы и газеты. Пыльные и пожелтевшие листки вываливались из ящиков с надписями «Тайд» или «Лаки старз».
За последние четыре месяца сотрудники службы охраны появлялись здесь раза два или три, но ничего не трогали. Им пришлось бы провести особо тщательный досмотр, перевернуть множество ящиков, добраться до середины этой горы, чтобы найти тот, который им нужен. Но я был уверен, что они не станут этого делать. И я оказался прав.
В подвале хранилось достаточно нитрата аммония, чтобы произвести взрыв, по мощности равный взрыву пятисотфунтовой бомбы. Я старался сделать смесь как можно более стабильной. Контейнер завернул в полиэтилен, поэтому ни одна собака не учуяла бы запаха. Никто не нашел бы это. Мне оставалось только приготовить детонатор, и тогда подвал, приемная над ним и комнаты наверху, а также все, кто будет находиться там, взлетят на воздух.
Если бы мы действовали согласно первому плану Рашида и у меня все получилось, мы устроили бы джихад в Соединенных Штатах в самом центре Манхэттена, в этом маленьком уютном домике, где полно людей, которые правили миром, еще в конце ноября. Погибло бы несколько очень важных персон. Все члены правительства, все крупные воротилы Америки испытали бы это на своей шкуре. Джихад застал бы их у себя на родине.
Но миссия так и осталась невыполненной. План подвергся серьезным изменениям, что выводило меня из равновесия.
Мы с Рашидом приехали в Америку порознь и довольно долго не общались. Стараясь соблюдать меры предосторожности, отправляли друг другу послания через связного, который работал неподалеку от Совета, но у меня сложилось впечатление, что в деле участвовало еще несколько человек, которые занимались доставкой и приготовлением компонентов. Они не знали меня. Я не был знаком с ними. Операцию тщательно спланировали, и она обещала дать желаемый результат. К середине октября мы приступили к реализации задуманного.
В конце месяца я получил сообщение от Рашида, в котором без всяких объяснений говорилось о приостановке работ. Это напоминало приказ. Меня не устраивало подобное положение вещей. Нам было необходимо поговорить.
В моем бумажнике лежал зашифрованный телефонный номер Рашида, но я не стал ему звонить и предупреждать о визите. Уже стемнело, когда я появился на пороге его маленького домика, стоявшего на Рэймэпо-авеню в паре миль от моей квартиры, на другой стороне Джерси-Сити.
Рашид сам открыл дверь. Он выглядел совершенно спокойным, всегда готовый к встрече со мной. Мне это не понравилось. Я просто посмотрел на него и ничего не сказал. Ждал, наблюдая за ним. Он стоял в дверном проеме. Возможно, все дело было в его прическе или одежде, но мне показалось, что он изменился. На секунду возникло ощущение, что я никогда не знал этого человека. Какой-то смуглый парень. Даже не араб. Возможно, доминиканец.
— Курт! Заходи.
— В чем дело, Рашид?
— Заходи. Планы изменились.
Он говорил так, словно нам предстояло обсудить самые обычные вещи.
— Я не понимаю. Что происходит?
— Одной бомбы недостаточно.
— Что ты хочешь этим сказать? Бомба, которая у нас есть, прекрасно справится с задачей. Мы должны действовать как можно быстрее.
— Нам нужно нечто большее. И теперь у нас это есть. — Он был взволнован. — Курт, приятель, поверь, мы изменим Америку.
— Как?
— У нас есть Меч, Курт.
— Меч?
— Как Ангел Господень, мы поразим этим Мечом Америку.
— Мы? А чей это план? Твой или мой?
— Это замысел Аллаха.
И все это время он молчал?! С тех пор как мы приехали в Соединенные Штаты, прошло несколько недель, но лишь теперь Рашид решил рассказать о том, как изменился план, в который были вовлечены не только мы с ним.
— Нам понадобится некоторое время. Совсем немного. Это убьет не всех. Но многих.
— Что «это»? — Мне надоела эта чертова игра.
— Мор. Как в Коране. Как в Библии, Курт. Тысячи, возможно, сотни тысяч погибнут. «Меч Господень и язва на земле, и Ангел Господень истребляющий».
— У тебя что-то есть? О чем ты, черт возьми, говоришь? Какие еще сотни тысяч?
— Но не больше, чем в Боснии. Не больше, чем в Палестине. Это будет великое бедствие, которого еще не знали американцы. Они познают ту боль, которую мы с тобой знаем.
Я обвел глазами пустую комнату, пытаясь сосредоточиться. Около стены — матрац, на край которого брошена грязная одежда. В углу — деревянный стул с факсимильным аппаратом. И больше ничего. Ничего, что могло бы рассказать о Рашиде, о том, чем он занимается, о его планах. Согнувшись, я сел на матрац.
— Какое-нибудь химико-биологическое дерьмо?
Рашид усмехнулся.
— Божье дерьмо.
Я покачал головой.
— Мы поразим не только власть имущих. Мы поразим Мечом разных людей. В основном нашими жертвами станут невинные.
Рашид достал что-то из-под груды грязной одежды. Я посмотрел на то, что он держал в руках. Какие-то бумаги. Блокнот. Карандаш.
— Думаешь, Бог не убивает невинных? — Рашид сел рядом со мной, прислонился спиной к стене и стал делать наброски. — У нас есть миссия, Курт. Божья миссия. Мы должны изменить Америку. Изменить мир. Позволить действительно невинным людям изменить свою жизнь. Читай книгу! Это путь Господа, и он должен стать и нашим путем. — Он сидел так близко, что я мог разглядеть сосуды в его глазах. — Не каждый человек достоин нести послание Божье. Но я вижу это в тебе, Курт. Ты — избранный.
Ему больше нечего было сказать, и он продолжил рисовать. Потом остановился.
— Ты со мной. — Слова прозвучали как утверждение.
Я призадумался. Мне казалось, что я теряю над собой контроль, меня тянуло ответить, положить всему этому конец. Но я не мог проронить ни слова. Он понял это и вернулся к своим бумагам.
— Ты избран Богом. — Рашид так увлекся тем, что делал, и вел себя так непринужденно, что я поневоле стал проникаться его словами.
Той ночью Рашид не посвятил меня во все детали своего плана, но сказал достаточно много. Он не объяснил мне, где возьмет вещь, которую назвал Мечом Ангела, но поделился своими соображениями по поводу того, как можно ее использовать. Я подумал, что с технической точки зрения у меня все должно получиться. Я почти не задавал вопросов, в основном слушал. И он продолжал свой рассказ. В плане не было ничего сложного, и некоторое время спустя я уже слушал вполуха.
Я не сомневался в действенности этого средства. Раньше мы планировали совсем иное: четверть тонны хорошо приготовленного взрывчатого вещества. Но то, о чем рассказывал Рашид, если все удастся, действительно похоже на деяние Бога. Если у нас получится, это станет деянием Божьим. В противном случае Господь не позволит случиться тому, что противоречит его замыслам.
— ...как в Цазине. — Название места вернуло меня к действительности. — Мы заставим их почувствовать весь ужас происходящего. Они поймут, что наделали.
Он снова вернулся к своим наброскам. Иногда останавливался, смотрел на меня, о чем-то думал, рисовал новые детали и делал пометки там, объясняя, где я должен выяснить дополнительную информацию или импровизировать. Он нарисовал канистру, охлаждающие реагенты, насадку аэрозоля. Долгое время мы сидели молча. Затем он нарушил тишину:
— Рано или поздно все умрут.
«Каждая душа познает вкус смерти», — подумал я. Но мы совершим страшный грех, если все окажется обманом, не имеющим никакого отношения к Богу. Это станет преступлением, если люди погибнут, а ничего не изменится. Но я повторял себе снова и снова, что тогда Он не позволит этому случиться. Я убеждал себя в том, что план праведный и мы сможем его воплотить.
Уверял себя, что должен сделать это. Рашиду нужны мои знания. Мои навыки. Я смогу в любой момент остановиться. Помню, как в Загребе, когда мы расставались перед тем, как ехать в Америку, он сказал мне одну вещь. После долгих месяцев войны в Боснии я боялся, что не смогу больше жить в Соединенных Штатах. В ответ он лишь рассмеялся. «Ты — настоящий американец. Если ты сможешь скрыть свой гнев, то сам станешь невидимым». Рашид бы не справился без меня. Ему нужен человек-невидимка.
Позже, когда меня начали мучить сомнения, чаще по ночам, я вставал и обдумывал план действий, зная, что в конечном итоге с Божьей помощью смогу принять единственно верное решение. А днем снова шел работать в Совет. Я старался быть терпеливым. Но внутреннее напряжение росло.
Наступил канун Рождества. В ближайшие недели мы закончим. Оставалось только выбрать подходящее место и время.
Я закрыл дверь в подвал. Все лежало на своих местах. Мне больше было нечего здесь делать.
Я поднялся по лестнице в кабинет Шанталь. Я знал, что она уехала в Вашингтон на выходные, и все же мне захотелось увидеть ее, когда я открою дверь. Внутри никого не было. Меня охватило чувство, которое я не любил и которое часто возникало, когда я оказывался один в пустом доме. Я скучал по ней и хотел, чтобы она поскорее вернулась.
Прямая линия Шанталь работала даже при отключенной АТС. Я набрал номер Селмы в Канзасе, который не изменился за прошедшее время. Телефон прозвонил три, четыре, пять раз. Только бы не включился автоответчик. Телефон продолжал звонить. Никто не подходил. Я медленно и осторожно положил трубку на место. Придется подождать.
Если бы мы с Рашидом придерживались первоначального плана, Шанталь могла бы погибнуть. Мы не хотели убивать ее, но если бы в тот момент она оказалась в приемной, я не смог бы ее предупредить. Возможно, ей бы повезло, возможно, нет. Все в руках Бога, и долгое время я думал, что это не мое дело. Но когда Рашид рассказал о том, что планирует более масштабную атаку, я понял, что бомба не оказала бы серьезного действия. Рашид убедил меня, что Совет — тайный центр американского правительства, средоточие зла. Но он был не прав. Совет не играл большой роли в существующем порядке вещей. Теперь я это знал. Думаю, он тоже. Поэтому наша задача изменилась. Но если он был не прав тогда, мог ошибаться и сейчас. Смерть Шанталь оказалась бы бессмысленной. Бесцельной. И мне это не нравилось.
«Рашид, сукин ты сын, — сказал я в пустой комнате. — Только не затягивай с этим». Иногда я чувствовал, как гнев угасал во мне, и это пугало. Чем дольше готовишься к миссии, чем больше изменений происходит в ходе ее выполнения, тем больше это сбивает с толку. Я должен был знать наверняка, что исполняю волю Бога, а не только Рашида и его помощников. Зря я работал в Совете так долго. Я слишком хорошо узнал этих людей, что могло мне помешать.
Я снова позвонил Селме. Потом еще и еще. Но тем вечером мне так и не удалось с ней поговорить.
Когда первый раз заходишь в подвал Совета, кажется, что здесь царит полный порядок. Тут стоял ксерокс, на котором я много работал, пока он не сломался. Металлические шкафы с аккуратно расставленными книгами, на корешках которых вручную проставлены номера и которые напоминали мне о библиотеке школы Уэстфилда. Справа находилась небольшая печка, и во всем помещении немного пахло топливом.
Но стоило свернуть налево от ксерокса, как ты натыкался на горы мусора и порядок исчезал. Служащие складывали в подвал ящики со старыми журналами и брошюрами и забывали о них. Сюда относили сломанную мебель, место которой на свалке. А еще — уйма старых ящиков с «Журналом международной политики».
В глубине подвала запертая на замок дверь вела в другой отсек. Я открыл ее с помощью дубликата ключа, который сделал через неделю после начала работы у Шанталь. Старая лампа накаливания отбрасывала призрачные тени. Горы картонных ящиков из супермаркетов и курьерской службы поднимались почти до потолка. Некоторые из них были открыты, внутри лежали старые документы и газеты. Пыльные и пожелтевшие листки вываливались из ящиков с надписями «Тайд» или «Лаки старз».
За последние четыре месяца сотрудники службы охраны появлялись здесь раза два или три, но ничего не трогали. Им пришлось бы провести особо тщательный досмотр, перевернуть множество ящиков, добраться до середины этой горы, чтобы найти тот, который им нужен. Но я был уверен, что они не станут этого делать. И я оказался прав.
В подвале хранилось достаточно нитрата аммония, чтобы произвести взрыв, по мощности равный взрыву пятисотфунтовой бомбы. Я старался сделать смесь как можно более стабильной. Контейнер завернул в полиэтилен, поэтому ни одна собака не учуяла бы запаха. Никто не нашел бы это. Мне оставалось только приготовить детонатор, и тогда подвал, приемная над ним и комнаты наверху, а также все, кто будет находиться там, взлетят на воздух.
Если бы мы действовали согласно первому плану Рашида и у меня все получилось, мы устроили бы джихад в Соединенных Штатах в самом центре Манхэттена, в этом маленьком уютном домике, где полно людей, которые правили миром, еще в конце ноября. Погибло бы несколько очень важных персон. Все члены правительства, все крупные воротилы Америки испытали бы это на своей шкуре. Джихад застал бы их у себя на родине.
Но миссия так и осталась невыполненной. План подвергся серьезным изменениям, что выводило меня из равновесия.
Мы с Рашидом приехали в Америку порознь и довольно долго не общались. Стараясь соблюдать меры предосторожности, отправляли друг другу послания через связного, который работал неподалеку от Совета, но у меня сложилось впечатление, что в деле участвовало еще несколько человек, которые занимались доставкой и приготовлением компонентов. Они не знали меня. Я не был знаком с ними. Операцию тщательно спланировали, и она обещала дать желаемый результат. К середине октября мы приступили к реализации задуманного.
В конце месяца я получил сообщение от Рашида, в котором без всяких объяснений говорилось о приостановке работ. Это напоминало приказ. Меня не устраивало подобное положение вещей. Нам было необходимо поговорить.
В моем бумажнике лежал зашифрованный телефонный номер Рашида, но я не стал ему звонить и предупреждать о визите. Уже стемнело, когда я появился на пороге его маленького домика, стоявшего на Рэймэпо-авеню в паре миль от моей квартиры, на другой стороне Джерси-Сити.
Рашид сам открыл дверь. Он выглядел совершенно спокойным, всегда готовый к встрече со мной. Мне это не понравилось. Я просто посмотрел на него и ничего не сказал. Ждал, наблюдая за ним. Он стоял в дверном проеме. Возможно, все дело было в его прическе или одежде, но мне показалось, что он изменился. На секунду возникло ощущение, что я никогда не знал этого человека. Какой-то смуглый парень. Даже не араб. Возможно, доминиканец.
— Курт! Заходи.
— В чем дело, Рашид?
— Заходи. Планы изменились.
Он говорил так, словно нам предстояло обсудить самые обычные вещи.
— Я не понимаю. Что происходит?
— Одной бомбы недостаточно.
— Что ты хочешь этим сказать? Бомба, которая у нас есть, прекрасно справится с задачей. Мы должны действовать как можно быстрее.
— Нам нужно нечто большее. И теперь у нас это есть. — Он был взволнован. — Курт, приятель, поверь, мы изменим Америку.
— Как?
— У нас есть Меч, Курт.
— Меч?
— Как Ангел Господень, мы поразим этим Мечом Америку.
— Мы? А чей это план? Твой или мой?
— Это замысел Аллаха.
И все это время он молчал?! С тех пор как мы приехали в Соединенные Штаты, прошло несколько недель, но лишь теперь Рашид решил рассказать о том, как изменился план, в который были вовлечены не только мы с ним.
— Нам понадобится некоторое время. Совсем немного. Это убьет не всех. Но многих.
— Что «это»? — Мне надоела эта чертова игра.
— Мор. Как в Коране. Как в Библии, Курт. Тысячи, возможно, сотни тысяч погибнут. «Меч Господень и язва на земле, и Ангел Господень истребляющий».
— У тебя что-то есть? О чем ты, черт возьми, говоришь? Какие еще сотни тысяч?
— Но не больше, чем в Боснии. Не больше, чем в Палестине. Это будет великое бедствие, которого еще не знали американцы. Они познают ту боль, которую мы с тобой знаем.
Я обвел глазами пустую комнату, пытаясь сосредоточиться. Около стены — матрац, на край которого брошена грязная одежда. В углу — деревянный стул с факсимильным аппаратом. И больше ничего. Ничего, что могло бы рассказать о Рашиде, о том, чем он занимается, о его планах. Согнувшись, я сел на матрац.
— Какое-нибудь химико-биологическое дерьмо?
Рашид усмехнулся.
— Божье дерьмо.
Я покачал головой.
— Мы поразим не только власть имущих. Мы поразим Мечом разных людей. В основном нашими жертвами станут невинные.
Рашид достал что-то из-под груды грязной одежды. Я посмотрел на то, что он держал в руках. Какие-то бумаги. Блокнот. Карандаш.
— Думаешь, Бог не убивает невинных? — Рашид сел рядом со мной, прислонился спиной к стене и стал делать наброски. — У нас есть миссия, Курт. Божья миссия. Мы должны изменить Америку. Изменить мир. Позволить действительно невинным людям изменить свою жизнь. Читай книгу! Это путь Господа, и он должен стать и нашим путем. — Он сидел так близко, что я мог разглядеть сосуды в его глазах. — Не каждый человек достоин нести послание Божье. Но я вижу это в тебе, Курт. Ты — избранный.
Ему больше нечего было сказать, и он продолжил рисовать. Потом остановился.
— Ты со мной. — Слова прозвучали как утверждение.
Я призадумался. Мне казалось, что я теряю над собой контроль, меня тянуло ответить, положить всему этому конец. Но я не мог проронить ни слова. Он понял это и вернулся к своим бумагам.
— Ты избран Богом. — Рашид так увлекся тем, что делал, и вел себя так непринужденно, что я поневоле стал проникаться его словами.
Той ночью Рашид не посвятил меня во все детали своего плана, но сказал достаточно много. Он не объяснил мне, где возьмет вещь, которую назвал Мечом Ангела, но поделился своими соображениями по поводу того, как можно ее использовать. Я подумал, что с технической точки зрения у меня все должно получиться. Я почти не задавал вопросов, в основном слушал. И он продолжал свой рассказ. В плане не было ничего сложного, и некоторое время спустя я уже слушал вполуха.
Я не сомневался в действенности этого средства. Раньше мы планировали совсем иное: четверть тонны хорошо приготовленного взрывчатого вещества. Но то, о чем рассказывал Рашид, если все удастся, действительно похоже на деяние Бога. Если у нас получится, это станет деянием Божьим. В противном случае Господь не позволит случиться тому, что противоречит его замыслам.
— ...как в Цазине. — Название места вернуло меня к действительности. — Мы заставим их почувствовать весь ужас происходящего. Они поймут, что наделали.
Он снова вернулся к своим наброскам. Иногда останавливался, смотрел на меня, о чем-то думал, рисовал новые детали и делал пометки там, объясняя, где я должен выяснить дополнительную информацию или импровизировать. Он нарисовал канистру, охлаждающие реагенты, насадку аэрозоля. Долгое время мы сидели молча. Затем он нарушил тишину:
— Рано или поздно все умрут.
«Каждая душа познает вкус смерти», — подумал я. Но мы совершим страшный грех, если все окажется обманом, не имеющим никакого отношения к Богу. Это станет преступлением, если люди погибнут, а ничего не изменится. Но я повторял себе снова и снова, что тогда Он не позволит этому случиться. Я убеждал себя в том, что план праведный и мы сможем его воплотить.
Уверял себя, что должен сделать это. Рашиду нужны мои знания. Мои навыки. Я смогу в любой момент остановиться. Помню, как в Загребе, когда мы расставались перед тем, как ехать в Америку, он сказал мне одну вещь. После долгих месяцев войны в Боснии я боялся, что не смогу больше жить в Соединенных Штатах. В ответ он лишь рассмеялся. «Ты — настоящий американец. Если ты сможешь скрыть свой гнев, то сам станешь невидимым». Рашид бы не справился без меня. Ему нужен человек-невидимка.
Позже, когда меня начали мучить сомнения, чаще по ночам, я вставал и обдумывал план действий, зная, что в конечном итоге с Божьей помощью смогу принять единственно верное решение. А днем снова шел работать в Совет. Я старался быть терпеливым. Но внутреннее напряжение росло.
Наступил канун Рождества. В ближайшие недели мы закончим. Оставалось только выбрать подходящее место и время.
Я закрыл дверь в подвал. Все лежало на своих местах. Мне больше было нечего здесь делать.
Я поднялся по лестнице в кабинет Шанталь. Я знал, что она уехала в Вашингтон на выходные, и все же мне захотелось увидеть ее, когда я открою дверь. Внутри никого не было. Меня охватило чувство, которое я не любил и которое часто возникало, когда я оказывался один в пустом доме. Я скучал по ней и хотел, чтобы она поскорее вернулась.
Прямая линия Шанталь работала даже при отключенной АТС. Я набрал номер Селмы в Канзасе, который не изменился за прошедшее время. Телефон прозвонил три, четыре, пять раз. Только бы не включился автоответчик. Телефон продолжал звонить. Никто не подходил. Я медленно и осторожно положил трубку на место. Придется подождать.
Если бы мы с Рашидом придерживались первоначального плана, Шанталь могла бы погибнуть. Мы не хотели убивать ее, но если бы в тот момент она оказалась в приемной, я не смог бы ее предупредить. Возможно, ей бы повезло, возможно, нет. Все в руках Бога, и долгое время я думал, что это не мое дело. Но когда Рашид рассказал о том, что планирует более масштабную атаку, я понял, что бомба не оказала бы серьезного действия. Рашид убедил меня, что Совет — тайный центр американского правительства, средоточие зла. Но он был не прав. Совет не играл большой роли в существующем порядке вещей. Теперь я это знал. Думаю, он тоже. Поэтому наша задача изменилась. Но если он был не прав тогда, мог ошибаться и сейчас. Смерть Шанталь оказалась бы бессмысленной. Бесцельной. И мне это не нравилось.
«Рашид, сукин ты сын, — сказал я в пустой комнате. — Только не затягивай с этим». Иногда я чувствовал, как гнев угасал во мне, и это пугало. Чем дольше готовишься к миссии, чем больше изменений происходит в ходе ее выполнения, тем больше это сбивает с толку. Я должен был знать наверняка, что исполняю волю Бога, а не только Рашида и его помощников. Зря я работал в Совете так долго. Я слишком хорошо узнал этих людей, что могло мне помешать.
Я снова позвонил Селме. Потом еще и еще. Но тем вечером мне так и не удалось с ней поговорить.
Глава 23
На семинар «Современные технологии и терроризм» пришло очень мало слушателей. Шанталь считана эту тему очень важной, но Нью-Йорк и Вашингтон не придавали ей особого значения. Люди в Совете наблюдали за маленькими войнами, которые разгорались по всему миру, но не могли установить между ними связи. Теперь уже никто не помнит, что в январе 1993 года понятие, значение, проблема терроризма воспринимались как пережитки прошлого. Америка жила беспечно и самодовольно. Люди, которые все-таки посетили семинар, долго и нудно рассказывали о примерах из прошлого и строили предположения на будущее, которые даже им казались только теоретическими.
Просматривая статьи и доклады, Шанталь выглядела разочарованной.
— Они слепы, — говорила Шанталь. — И еще поплатятся за это. Но будет слишком поздно.
— Мне сделать копии?
— Да. Может, на что сгодятся.
Читая эти статьи, я чувствовал себя как во время ночного боя, когда мы пользовались приборами ночного видения. Ты видишь, как люди передвигаются на ощупь, ориентируясь по своим ощущениям. Они ни в чем не уверены. Знают, что враг поблизости, что я рядом, но не видят меня.
Кое-какие высказывания экспертов могли пригодиться. Их стоило запомнить. Аналитик по имени Карлтон Имз, одно время сотрудничавший с научно-исследовательской корпорацией «Рэнд», а теперь работавший в частном охранном агентстве, установил любопытную связь между отдельными бойцами, которых, естественно, называл террористами, и оружием массового поражения. Он утверждал, что химические и биологические реагенты стали доступны некоторым террористическим организациям, особенно тем, кто связан с «государствами-спонсорами» вроде Ирана, Ливии и Ирака. «Однако по ряду причин государства-спонсоры и „традиционные“ террористические группировки не могут использовать это оружие», — писал Имз. Они пытались создать политические движения, и у них есть «избиратели», по крайней мере они так считают. И это делало их консервативными. «Они привыкли пользоваться проверенными и надежными средствами, — полагал автор, имея в виду огнестрельное оружие и взрывчатку. — Спонсируемый правительством терроризм действует очень осторожно, потому что рискует навлечь ответные меры на само государство».
Шанталь сделала пометку на полях: «А что, если государству нечего терять?»
Имз был уверен, что серьезную угрозу представляют «обособленные экстремисты», которые даже не пытались организоваться в группы. «Они ставят под угрозу водоснабжение, способствуют продуктовому кризису и пытаются использовать биологическое и химическое оружие. В 1972 году двое террористов собирались отравить запас воды в Чикаго палочкой сыпного тифа. Они хотели создать новое общество и стать его основоположниками».
«Отцы-основатели!» — написала Шанталь. У нее было чувство юмора.
Бывший глава ливанской разведки Джордж Сэмийя, который владел теперь в Виргинии компанией, занимавшейся оценкой рисков, сделал доклад на тему «Знания убивают действие». Он говорил, что правительство заглатывает любую информацию об электронике, как пылесос. Но не способно до конца разобраться, какими именно материалами располагает. «Правительство всецело ориентируется на достижения в области высоких технологий в сфере разведки, безопасности, поддержания закона и порядка. Но большинство этих средств работают в симплексном режиме: я могу тебя услышать, но не могу с тобой поговорить. Личное общение сводится к минимуму, человеческий фактор становится все менее значимым. В век электронных технологий все труднее понять замыслы оппонента».
Шанталь приписала на полях: «Можно узнать, на что способен Саддам, но ты никогда не угадаешь, что он хочет сделать». Мне пришлось воспользоваться штрихом, чтобы убрать ее комментарии прежде, чем я сделал копии.
Я позвонил в Канзас, и трубку сняли после первого же звонка. Мужской голос сказал: «Алло».
— Привет, Дэйв. Как поживаешь?
— Не жалуюсь. Все хорошо. С Божьей помощью. Думаю, ты уже знаешь об этом.
— Рад слышать. — Я не обратил особого внимания на его слова.
— Как погода в еврейском городе Нью-Йорке?
Каждое слово или поступок Дэйва вызывали у меня дрожь омерзения.
— Плохая. Дождь, слякоть, снег, грязь.
— Так я и думал. Говорят, на вас надвигается буря.
— Правда? Может быть.
— Да.
— Селма дома?
— Ага. Я позову ее. — Он положил трубку, и вдалеке послышался его голос: — Селма, звонит твой младший брат!
— Курт? — Она наконец-то подошла к телефону. — Курт, малыш, как ты?
— Я только хотел узнать, как у тебя дела.
— У нас все хорошо, Курт. Все хорошо.
Все три недели, прошедшие после Рождества, она говорила мне одно и то же. Не важно, присутствовал ли Дэйв при наших разговорах или нет. У нее все хорошо, просто замечательно. Дэйв много работал. Она точно не знала, чем он занимается, но он зарабатывал хорошие деньги. Проповеди в церкви тоже стали приносить ему регулярный доход. И он обращался с ней очень хорошо.
Просматривая статьи и доклады, Шанталь выглядела разочарованной.
— Они слепы, — говорила Шанталь. — И еще поплатятся за это. Но будет слишком поздно.
— Мне сделать копии?
— Да. Может, на что сгодятся.
Читая эти статьи, я чувствовал себя как во время ночного боя, когда мы пользовались приборами ночного видения. Ты видишь, как люди передвигаются на ощупь, ориентируясь по своим ощущениям. Они ни в чем не уверены. Знают, что враг поблизости, что я рядом, но не видят меня.
Кое-какие высказывания экспертов могли пригодиться. Их стоило запомнить. Аналитик по имени Карлтон Имз, одно время сотрудничавший с научно-исследовательской корпорацией «Рэнд», а теперь работавший в частном охранном агентстве, установил любопытную связь между отдельными бойцами, которых, естественно, называл террористами, и оружием массового поражения. Он утверждал, что химические и биологические реагенты стали доступны некоторым террористическим организациям, особенно тем, кто связан с «государствами-спонсорами» вроде Ирана, Ливии и Ирака. «Однако по ряду причин государства-спонсоры и „традиционные“ террористические группировки не могут использовать это оружие», — писал Имз. Они пытались создать политические движения, и у них есть «избиратели», по крайней мере они так считают. И это делало их консервативными. «Они привыкли пользоваться проверенными и надежными средствами, — полагал автор, имея в виду огнестрельное оружие и взрывчатку. — Спонсируемый правительством терроризм действует очень осторожно, потому что рискует навлечь ответные меры на само государство».
Шанталь сделала пометку на полях: «А что, если государству нечего терять?»
Имз был уверен, что серьезную угрозу представляют «обособленные экстремисты», которые даже не пытались организоваться в группы. «Они ставят под угрозу водоснабжение, способствуют продуктовому кризису и пытаются использовать биологическое и химическое оружие. В 1972 году двое террористов собирались отравить запас воды в Чикаго палочкой сыпного тифа. Они хотели создать новое общество и стать его основоположниками».
«Отцы-основатели!» — написала Шанталь. У нее было чувство юмора.
Бывший глава ливанской разведки Джордж Сэмийя, который владел теперь в Виргинии компанией, занимавшейся оценкой рисков, сделал доклад на тему «Знания убивают действие». Он говорил, что правительство заглатывает любую информацию об электронике, как пылесос. Но не способно до конца разобраться, какими именно материалами располагает. «Правительство всецело ориентируется на достижения в области высоких технологий в сфере разведки, безопасности, поддержания закона и порядка. Но большинство этих средств работают в симплексном режиме: я могу тебя услышать, но не могу с тобой поговорить. Личное общение сводится к минимуму, человеческий фактор становится все менее значимым. В век электронных технологий все труднее понять замыслы оппонента».
Шанталь приписала на полях: «Можно узнать, на что способен Саддам, но ты никогда не угадаешь, что он хочет сделать». Мне пришлось воспользоваться штрихом, чтобы убрать ее комментарии прежде, чем я сделал копии.
* * *
Когда я вернулся в офис Шанталь, ее там не было, а на двери висела записка: «Звонила Селма».Я позвонил в Канзас, и трубку сняли после первого же звонка. Мужской голос сказал: «Алло».
— Привет, Дэйв. Как поживаешь?
— Не жалуюсь. Все хорошо. С Божьей помощью. Думаю, ты уже знаешь об этом.
— Рад слышать. — Я не обратил особого внимания на его слова.
— Как погода в еврейском городе Нью-Йорке?
Каждое слово или поступок Дэйва вызывали у меня дрожь омерзения.
— Плохая. Дождь, слякоть, снег, грязь.
— Так я и думал. Говорят, на вас надвигается буря.
— Правда? Может быть.
— Да.
— Селма дома?
— Ага. Я позову ее. — Он положил трубку, и вдалеке послышался его голос: — Селма, звонит твой младший брат!
— Курт? — Она наконец-то подошла к телефону. — Курт, малыш, как ты?
— Я только хотел узнать, как у тебя дела.
— У нас все хорошо, Курт. Все хорошо.
Все три недели, прошедшие после Рождества, она говорила мне одно и то же. Не важно, присутствовал ли Дэйв при наших разговорах или нет. У нее все хорошо, просто замечательно. Дэйв много работал. Она точно не знала, чем он занимается, но он зарабатывал хорошие деньги. Проповеди в церкви тоже стали приносить ему регулярный доход. И он обращался с ней очень хорошо.