Страница:
— Понимаю, что вы имеете в виду, — кивнул я.
— Еще бы! — Она быстро взглянула на меня, а затем снова уставилась вперед — туда, куда мы направлялись. — Нельзя принять на себя ответственность, не принимая и всего остального, что с ней связано.
Она остановилась и повернулась ко мне лицом. Я тоже вынужден был остановиться.
— Вот почему для меня так важно иметь вас при себе, Марк, — сказала она. — Я знаю, вы работаете со штормом времени. Я только в последние несколько дней начала осознавать, насколько это важно и для меня. Но самое главное, для чего вы мне особенно сейчас нужны, так это для того, чтобы помочь мне объединить нашу раздробленную Землю и превратить ее в единое работоспособное сообщество. Эта задача на данный момент и для вас должна стать первоочередной.
— А если я не с вами, то, значит, против вас?
— Господи, Марк! — грустно сказала она. — Я отнюдь не чудовище.
Мне стало немного стыдно за себя. Ведь я и в самом деле до сих пор так и не заметил в ней ничего, кроме едва ли не вызывающей восхищение рассудительности. Единственным, что могло как-то вступать в противоречие с этим моим впечатлением, были многочисленные слухи о ней, а со слухами я и сам имел дело, не раз слыша то, что болтают обо мне.
— Сколько времени отнимет у меня эта работа?
— Максимум пару лет. — Теперь мы снова шли вперед, и она искоса взглянула на меня. — Никак не больше.
— Вы рассчитываете завоевать мир всего за два года? Такого не планировал даже Александр Македонский, а он собирался завоевать лишь азиатский континент.
— Теперь в мире гораздо меньше людей. Вы знаете это не хуже меня, — сказала она. — Поэтому проблема только в том, чтобы объединить крупные населенные центры. А когда они будут организованы, маленькие общины и отдельные люди сами захотят воспользоваться ситуацией.
— Два года... — повторил я, прикидывая, что весь этот срок буду находиться вдали от библиотеки и от лаборатории Порнярска. Этот срок почему-то показался мне страшно долгим, почти бесконечным.
— Послушайте, — сказала она, вновь останавливаясь. Мы опять повернулись лицом друг к другу, и в первый раз со времени нашего знакомства она коснулась меня, легко дотронувшись пальцами до моей руки. — Давайте на сегодня забудем об этом. Почему бы нам не заняться чем-нибудь другим? Позвольте теперь для разнообразия мне развлечь вас.
— Как?
— Мы слетаем в мой базовый лагерь и там пообедаем. Сами посмотрите, какие у меня солдаты и почему я думаю, что на наведение порядка в мире мне не потребуется даже и двух лет.
— Трудно сказать. Остальные могут забеспокоиться...
— Ничего страшного, даже если и так. Им это пойдет только на пользу, — заверила она. — Когда вы вернетесь целым и невредимым, все поймут, что меня можно не опасаться.
— Хорошо.
Мы вернулись во дворец. Мне не хотелось говорить Мэри и Эллен, что я собираюсь в одиночку посетить военный лагерь Полы, поэтому я отправился искать Билла или Дока. Первым мне попался Док, и мою идею посетить вотчину Полы он воспринял довольно спокойно. Более того, мне показалось, что у него загорелись глаза.
— Хотите, чтобы я сопровождал вас? — спросил он.
— Необязательно... — Я замолчал на полуслове. — Впрочем, почему бы и нет? Возможно, заметишь то, что не бросится в глаза мне.
Я послал его сообщить Биллу, что мы решили лететь вдвоем, а сам отправился к Поле сообщить, что нас будет двое. Я был очень доволен собой, поскольку теперь остальным будет нечего возразить.
— Конечно, пусть летит, — милостиво согласилась Пола, когда я намекнул, что вообще не смогу полететь с ней, если при мне не будет кого-нибудь, вроде Дока. Мне пришло в голову, что она, как в свое время и я сам, возможно, недооценит Дока из-за его молодости. Сам я, правда, за последние несколько месяцев полностью изменил свое мнение о нем, но если она впадет в то же заблуждение, что в свое время и я, вреда от этого не будет, наоборот — весьма возможно, что мы извлечем из этого пользу.
Во время полета до ее лагеря я внимательно следил за ней, пытаясь понять, раскусила она Дока или нет, но так и не пришел к заключению. Она вела себя в отношении его вполне дружелюбно, хотя и немного снисходительно. Это могло означать либо то, что она не представляет, чего он стоит, либо то, что она просто заведомо свалила его в одну кучу со всеми остальными смертными, на которых, будучи Императрицей, смотрела исключительно сверху вниз.
Лагерь являл собой довольно внушительное зрелище. Солдаты Полы могли быть влюблены в нее, как следовало из слухов, а могли и не быть, но они были прекрасно экипированы, отлично вооружены и дисциплинированы. Их палатки располагались по периметру площадки, в центре которой стояло несколько палаток большего размера, где помещалась Пола и ее свита, обеспечивая таким образом круговую оборону. Доставивший нас в лагерь вертолет высадил нас на площадке внутри периметра рядом с центральной группой палаток. Если Пола собиралась сразу же по прибытии сюда сделать меня своим пленником, то после приземления это не составило бы для нее ни малейшего труда. Со всех четырех сторон мы были окружены вооруженной охраной.
Но, как оказалось, наш визит был просто приятной прогулкой. Пола, очевидно, путешествовала с полным штатом личной прислуги — я насчитал по меньшей мере два полных вертолета, а это означало, что она, возможно, не так остро нуждается в горючем, как я предполагал. Большая часть штата состояла из молодых женщин, которые не были столь же красивы, как их Императрица, но и ненамного ей уступали. Одеты они были столь же непрактично, как и она, что озадачило меня, но я быстро понял, что основной их задачей или, по меньшей мере, второй по важности работой было выступать в качестве украшения и гейш. Когда мы перед обедом пили коктейли, они сразу облепили Дока и меня, а потом за обедом одновременно и обслуживали и развлекали нас.
Я был не против, что вокруг меня такие симпатичные женщины, а у Дока с непривычки и от смущения аж уши шевелились. То есть я, конечно, не видел, как они шевелятся. На самом деле они не шевелились, наоборот, у него было такое непроницаемое выражение лица, и он выглядел настолько безразличным к оказываемому ему вниманию, что на него просто больно было смотреть. Как человек более солидного возраста и более искушенный в подобных делах, я сумел сохранить нетронутым небольшой кусочек ума, который справедливо отметил, что Пола со знанием дела окружила себя фрейлинами. Они не только удачно оттеняли ее красоту и подчеркивали власть, они еще и создавали дополнительный уровень, отделяющий ее от женской половины человечества. Возможно, ее войска, видя ее в таком пышном окружении, действительно поклонялись ей так же, как могли бы поклоняться богу или полубогу.
После обеда Пола вызвала командующего армией, невысокого худощавого седоволосого человека по имени Аруба, на погонах безукоризненного мундира которого красовалось по три звезды. Генерал Аруба и Пола вместе повели нас посмотреть лагерь и войска. Большинство солдат были едва ли не подростками. Я заметил несколько юношей и девушек, которым на вид было никак не больше четырнадцати или пятнадцати. Все они были жизнерадостными, на вид умными и производили впечатление людей, относящих себя к элите общества. Они были чем-то забавно похожи друг на друга, и лишь через некоторое время я понял, что не вижу среди них — ни среди мужчин, ни среди женщин — людей высокого роста. Как и их генерал, все они были низкорослыми и коренастыми.
Не считая же роста, во всем остальном они производили довольно внушительное впечатление. Очевидно, ожидая результатов переговоров Полы с нами, они неустанно и активно тренировались. Рядом с лагерем они оборудовали полосу препятствий, и мы имели возможность наблюдать, как тридцать или сорок человек — явно первоклассно тренированные атлеты — преодолевали ее. Как и предупреждал Дед Райан, они разительно отличались от бойцов моей добровольческой милиции.
После инспекционного тура мы еще раз зашли в большую палатку Полы, чтобы еще выпить, а потом нас доставили обратно в летний дворец. Мне не терпелось узнать, какова реакция Дока на все увиденное, но я снова был в положении хозяина и не мог, оставив Полу в одиночестве, немедленно обсудить результаты поездки со своим штабом.
Возможность встретиться с Доком и остальными появилась у меня только часов в девять вечера. Совещание мы устроили в мэрии. Она располагалась на безопасном удалении от летнего дворца, и никто из свиты Полы не мог нас там ни увидеть, ни подслушать.
— Ну, — обратился я к Доку, когда мы — он, я, Эллен, Мэри и Билл — расселись с чашками кофе в кабинете Эллен, — и как тебе? Что скажешь по поводу ее солдат?
— Они в хорошей физической форме, — ответил Док, теребя мочку правого уха. — Хорошо обучены, молоды, подвижны и умеют подчиняться приказам. Думаю, они знают свое дело...
— Значит, правду говорят, что они отличные бойцы, — заметила Эллен.
— Возможно, — уклончиво произнес Док.
— Почему — возможно? — с нескрываемым интересом поинтересовался я.
— Дело в том, — Док прокашлял горло, — что они необстрелянные. Мой отец и другие офицеры часто обсуждали, что этот вопрос крайне существен. Кстати говоря, я и сам не раз имел возможность убедиться, насколько это важно. Те бойцы, которые побывали под огнем на фронте, знают, каково это, у тех же, кому не довелось принять участие в боевых действиях, просто нет возможности узнать, на что это похоже. Отец и его сослуживцы обычно говорили, что никогда нельзя предвидеть, как поведет себя необстрелянный человек, первый раз попавший под огонь.
— А почему ты считаешь, что те солдаты, которых вы видели, необстрелянные? — спросил Билл. Док пожал плечами.
— Они так выглядят. Я это сразу заметил.
— В чем это выражается? — спросил я. — Какой-нибудь пример?
— Ну... — Он с секунду хмурясь смотрел в чашку, потом взглянул на меня. — Слишком уж у них блестят глаза и чересчур высоко задраны хвосты. Больно уж они веселые. Понимаете? Будь они ветеранами, то просто не тратили бы силы попусту. Например, в свободное от службы время они бы обязательно отдыхали, сидели или лежали где-нибудь. В общем, что-то в этом роде.
Мы помолчали, обдумывая услышанное.
— Да вы и сами попытайтесь вспомнить, — продолжал говорить Док, — когда в последний раз слышали, что Императрица по-настоящему с кем-то воюет. Может, на островах, в самом начале, проходили какие-то бои. Но с тех пор, как она высадилась на западном побережье, складывается впечатление, что, стоит ей просто появиться где-нибудь со всеми этими пушками, и любой, с кем она имеет дело, тут же сдается.
— Думаешь, мы в принципе могли бы попробовать отбиться от нее? — спросил Билл. — Так, что ли?
— Может, у нас и был бы шанс, — ответил Док. — Но я уверен в одном: те из наших, у кого есть оружие, наверняка при случае не преминут им воспользоваться и, если начнется бой, так легко не сдадутся.
Наступило очередное глубокомысленное молчание.
— Лично мне это не нравится, — наконец сказала Мэри. — Все равно их слишком много.
— Я придерживаюсь того же мнения, — сказал я. — Даже будь мы уверены в победе, я вовсе не хотел бы, чтобы был разрушен наш городок и убит хоть один наш человек. Кроме того, Пола уговаривает меня присоединиться к ней на следующий год или два — до тех пор пока она не установит контроль над всем остальным миром...
Тут все заговорили одновременно.
— Ладно, ладно, подождите, дайте мне досказать! — прервал я их. — Если я решу отправиться с ней, это вовсе не означает, что я обязательно пробуду с ней два года или даже год. Но если это лучший или единственный способ обеспечить безопасность всех остальных живущих здесь, то нет ничего страшного в том, что я некоторое время проведу с ней. Это самый дешевый способ откупиться от нее.
— Но как же мы здесь будем без тебя? — горячо возразила Мэри.
— Да будет тебе, — сказал я. — Все равно ведь всем здесь управляете вы. А я просто сижу да читаю книжки. Вы вполне можете обойтись без меня.
— Марк, — настоятельно произнес Билл, — вы нужны здесь отнюдь не потому, что исполняете какие-то конкретные обязанности. Вы просто необходимы нам — вы ось всей нашей общины.
— Да пусть катится на все четыре стороны, — высказалась Эллен. — Если ему этого так хочется. Билл недоуменно уставился на нее.
— Надеюсь, ты это не серьезно?
— Ладно, шучу, — скривив рот, пояснила Эллен. — Но все равно меня это раздражает.
Она сложила руки на груди и сердито посмотрела на меня.
— А как же шторм времени? — спросил Билл. — Как вы сможете продолжать работать над тем, чтобы раз и навсегда покончить с ним, если уйдете с Полой? Что, если баланс темпоральных сил, который нам удалось установить, нарушится в то время, когда вы будете отсутствовать? Что, если это случится прямо завтра?
— Если баланс нарушится завтра, я смогу лишь снова попробовать восстановить его так же, как и в первый раз.
— Но ты не сможешь этого сделать, если тебя здесь не будет, — по-своему справедливо заметила Мэри.
— Не говори чепухи, Мэри, — решительно возразил я. — Пола нуждается в стабильной Земле не меньше, чем мы. Если баланс нарушится и снова появятся движущиеся туманные стены, она тут же отправит меня обратно, чтобы я восстановил равновесие.
— Порнярск говорит, что в следующий раз равновесие так легко восстановить не удастся, — вмешался Билл. — Что вы на это скажете?
— Ну что ж, не так легко, значит, не так легко, — ответил я, обращаясь ко всем. — Говорю вам, я сейчас еще не в том состоянии, чтобы сделать со штормом времени что-нибудь более существенное, чем в прошлый раз.
Несколько секунд никто и ничего не говорил. Молчание было колючим как пригоршня иголок.
— Кстати, — спросила Эллен, — ты советовался с Порнярском? Думаю, ты кое-чем ему обязан и не можешь уехать, не поговорив с ним.
Должен признаться, я совершенно забыл о Порнярске. Аватара никогда особенно не интересовался и не участвовал в наших чисто человеческих совещаниях по проблемам поселка, и в результате, когда предстояло принимать какие-либо решения, я совершенно забывал о нем. Эллен была совершенно права. Лишившись помощи Порнярска, я вообще ничего не смогу поделать со штормом времени. Если я просто уеду с Полой и он решит, что я плюнул на шторм...
— Я еще не советовался с ним, — признался я. — Но, конечно, не премину сделать это. Думаю, прямо сейчас и поговорю. Он у себя в лаборатории?
— Скорее всего, — кивнул Билл.
— Он там, — подтвердила Эллен. — Я только что его видела.
Ее слова обратили на себя мое внимание. Насколько я помнил, Эллен никогда не обращала внимания на Порнярска. Я вернулся во дворец и длинными коридорами отправился в лабораторию. Проходя мимо маленького внутреннего дворика, где хранилось тело Санди, я под влиянием порыва остановился и решил взглянуть на него.
Я не был здесь уже несколько месяцев. Долгое время мне было больно даже вспоминать о леопарде, хотя теперь наконец причина боли стала понятна, а сама боль практически ушла, но привычка избегать его все еще была сильна. Но сейчас у меня вдруг возникло ощущение, будто я непременно должен сказать полоумному коту, как будто он по-прежнему был жив и, если меня долго не будет, может забеспокоиться, что я уезжаю. Во дворике под открытым небом, куда я вышел, царила почти полная темнота, и освещал его только свет звезд. Весенний вечер был прохладен, и я невольно поежился. Я прикрыл дверь, через которую вышел сюда, и включил освещение. Дворик внезапно залил свет, да такой яркий, что стало больно глазам. Справа от себя я увидел прозрачный саркофаг, в котором лежал Санди.
Он напоминал прямоугольный аквариум высотой фута в три, установленный на деревянном постаменте, размерами напоминающем кофейный столик. Саркофаг был заполнен тем же похожим на жидкость веществом, которым была заполнена имитирующая вселенную установка Порнярска и которое, как я понял со слов аватары, на самом деле являлось чем-то вроде измененного состояния пространства — если только вообще можно себе представить, что ничто может пребывать в разных состояниях. Как бы то ни было, по словам Порнярска, оно предохраняло тело Санди от течения времени, любого времени. В результате тело леопарда и сейчас находилось абсолютно в том же состоянии, в каком пребывало через два часа после его гибели, когда Порнярск поспешно поместил его в быстро сооруженную им модификацию экстратемпорального контейнера.
Конечно же, два часа — это слишком много, если надеяться на какое-то биологическое воскрешение. Даже если бы и было возможно заживить его раны и возобновить жизненные процессы в его нынешнем мертвом теле, возвращать к жизни было бы просто нечего. Лишенные кислорода клетки его мозга погибли через считанные минуты после смерти, и хранившаяся в них информация была безвозвратно потеряна.
Но Порнярск рассчитывал на нечто совсем иное. По его мнению, если бы мы научились хоть немного управлять штормом времени, мы могли бы либо получить необходимые знания непосредственно, либо вступить в контакт с теми, кто живет на темпоральных линиях будущего и знает, как это сделать. Тогда мы сможем вернуть тело Санди в момент, на несколько секунд предшествующий его гибели. Конечно, надежды эти были более чем надуманными, да я, впрочем, никогда их всерьез особенно и не воспринимал. Но раз Порнярск верил в такую возможность, я готов был следовать за ним, куда бы нас это ни привело.
Видимо, думал я, стоя у саркофага и глядя на неподвижное тело Санди, глаза которого были закрыты, а раны скрыты повязками, в душе я все же питаю какую-то тайную подсознательную надежду на благополучный исход. И надежда эта была мне просто необходима. Санди по-прежнему торчал в моем мозгу как острая льдинка, которая никак не хотела таять. Для меня он был незаконченным делом. Ведь он умер прежде, чем я успел дать ему понять, как я ценю то, что получил от него. И хотя я получил этот подарок от бессловесного животного, это ничуть не умаляло его ценности и не снимало моих обязательств по отношению к нему. Всем остальным — Эллен, отчасти Мэри и Биллу, а возможно, даже и самому Порнярску — у меня еще оставалось время заплатить, поскольку все они были живы и находились рядом. Но вот неоплаченный счет Санди за его беззаветную любовь и гибель, ставшую результатом того, что он бросился защищать меня, все еще висел на моей душе, пришпиленный кинжалом моей столь поздно проснувшейся совести.
Я чувствовал себя в долгу перед ним не из-за того, как он погиб. Самое главное то, что ему удалось разбить твердую скорлупу, в которой были заперты мои эмоции, и теперь я жил, ощущая все, что меня окружает, вне зависимости от своего желания. Иногда это причиняло боль, но в то же время и являлось частью жизни. Независимо от того, как пойдут дела с Полой, я никогда насовсем не откажусь от работы с проблемой шторма времени — хотя бы ради надежды снова когда-нибудь увидеть Санди живым и получить возможность выразить ему свои чувства.
Я выключил свет. В неожиданно наступившей темноте и при свете звезд я почувствовал, что дрожу крупной мучительной дрожью. Оказывается, стоя во дворе прохладным весенним вечером в одной футболке с короткими рукавами, я промерз до костей. Я вернулся в теплые объятия дворца, прошел через холл и оказался у двери в лабораторию Порнярска.
Когда я вошел, он был там вместе со Стариком, тихо сидевшим на корточках у стены и наблюдавшим за аватарой, который стоял возле своей установки и глядел в нее. Когда я вошел, они оба взглянули на меня.
— Решил зайти, — сказал я, и эти самые обычные слова, произнесенные в лаборатории, где никогда не прекращалась работа, вдруг показались мне ужасно глупыми, особенно учитывая то, что обращены они были к пришельцу-аватаре и экспериментальному получеловеку-полуживотному. Я решил, что нужно срочно добавить что-нибудь еще, дабы замаскировать первую дурацкую фразу. — Ну как, выяснил что-нибудь новенькое?
— Я не совершил каких-либо серьезных прорывов в области познания или восприятия, — ответил Порнярск так, словно я разговаривал с ним всего какой-нибудь час или два, а не несколько месяцев назад.
— Думаешь, удастся? — спросил я.
— На этот счет у меня есть определенные сомнения, — ответил он. — Мои возможности ограничены тем, чем я являюсь, равно как и он, — Порнярск указал на Старика, который на секунду перевел взгляд на него, а потом снова уставился на меня, — ограничен тем, чем является он. Сам Порнярск мог бы добиться несравненно больших результатов. Или даже ты.
— Нет никакой надежды завлечь сюда Порнярска? — спросил я, наверное, в сотый уже раз, потому что не мог удержаться, надеясь, что на сей раз ответ окажется иным.
— Уверен. Конечно, существует возможность, что и здесь удастся добиться каких-либо результатов. Но в то же время практически определенно будет достигнуто нечто возможное, не столь большое, но тем не менее весьма важное там, где Порнярск находится сейчас. И он ни в коем случае не променяет эту определенность на возможность.
— И ты даже не можешь объяснить, где он находится?
— Нет, — сказал аватара. — Во всяком случае, в понятных тебе терминах.
— Что, если ситуация изменится? Тогда сможешь?
— Если что-либо изменится, то все возможно. — Да, — кивнул я и почувствовал, что позади длинный, наполненный событиями день. Я бы с удовольствием присел, если бы рядом был стул. Но поскольку ни Порнярск, ни Старик стульями не пользовались, ближайший сейчас находился на противоположном конце комнаты и не стоило идти туда и приносить его. — Боюсь, и мне пока ничего не удалось достичь, — признался я и, едва договорив, вспомнил, что это не совсем так. Я засомневался, вспоминая о происшедшем несколько дней назад, когда на кормушку прилетел подкормиться кардинал, и о том, что последовало за этим. Интересно, придаст ли этому какое-нибудь значение аватара. — Впрочем, нет, кое-что было.
Он ждал. Старик тоже ждал. Если бы они оба были просто двумя людьми, по крайней мере один из них наверняка спросил бы меня, что означает это кое-что.
— Все это время я довольно много читал... — через несколько секунд снова заговорил я и принялся рассказывать Порнярску о том, как Старик помог мне выбраться из умственного тумана, в котором я находился с момента гибели Санди, и как я пустился в свои поиски, жадно поглощая все, что находил между книжными корешками. До этого я никогда ему об этом не рассказывал, и сейчас, слыша, как слова срываются с моих губ, я сам недоумевал, почему я этого не сделал раньше.
Порнярск молча слушал меня, и Старик тоже слушал. Сколько из сказанного мной понимал Старик, я не знал. Но из того, о чем говорили между собой мы, люди, он определенно понимал довольно много, очевидно, будучи ограничен не столько скудностью словаря, сколько недостаточными возможностями восприятия абстрактных понятий.
Он явно сознавал, что часть времени я говорю о нем, и почти наверняка понимал, о чем идет речь, когда я рассказывал о том моменте на склоне горы, о своей решимости убить его и о том, как меня остановило прикосновение его руки.
Порнярск дал мне рассказать все до конца, до того места, где я стал описывать золотистый свет и то, как помогал Оррину Элшеру разгружать пикап. Рассказав все до конца, я ждал, что он что-нибудь скажет, но он по-прежнему молчал.
— Ну, — не выдержал я. — Что ты обо всем этом думаешь? Я действительно прорвался к чему-то или нет?
— Не располагаю возможностью ответить на вопрос, — сказал Порнярск. — Любое открытие может представлять ценность. Я не знаю, представляет ли это какую-нибудь ценность для нас в плане того, чем мы занимаемся, поможет ли это нам приблизиться к пониманию, как контролировать шторм времени. Но, в принципе, могу сказать тебе, что все, расширяющее границы знаний, рано или поздно окажется полезным.
Я был сильно огорчен его словами. Для меня тот эпизод с кардиналом, золотистым светом и встречей с Элшером явился великим откровением, и то, что аватара отнесся к нему столь прохладно, оставило у меня в душе неприятный осадок. Я едва не рявкнул на него, но потом вдруг понял, что испытываю одно из самых сомнительных чувств — гнев.
Итак — почему я рассердился? Я задал себе этот вопрос, и ответ пришел мне в голову очень быстро, причем совершенно недвусмысленный. Я рассердился, поскольку ожидал, что меня ободряюще похлопают по спине. Подсознательно я все это время готовился к небольшому спокойному разговору с Порнярском по поводу того, что я сумел совершить этот серьезный прорыв вперед, работая совершенно самостоятельно, поэтому мой отъезд с Полой никак не будет потерей времени, поскольку и будучи в отъезде я смогу продолжать работать и продвигаться вперед. А Порнярск походя нарушил все мои планы, не выказывая ожидаемого восторга и восхищения моими достижениями и оставляя меня таким образом без необходимого трамплина.
Что ж, ладно. Значит, мне предстоит начинать все сызнова, только на сей раз совершенно честно.
— Ситуация складывается следующим образом: скорее всего мне придется на время уехать. На какой именно срок — не знаю.
— Уехать? — спросил Порнярск.
Я рассказал ему о Поле.
— Еще бы! — Она быстро взглянула на меня, а затем снова уставилась вперед — туда, куда мы направлялись. — Нельзя принять на себя ответственность, не принимая и всего остального, что с ней связано.
Она остановилась и повернулась ко мне лицом. Я тоже вынужден был остановиться.
— Вот почему для меня так важно иметь вас при себе, Марк, — сказала она. — Я знаю, вы работаете со штормом времени. Я только в последние несколько дней начала осознавать, насколько это важно и для меня. Но самое главное, для чего вы мне особенно сейчас нужны, так это для того, чтобы помочь мне объединить нашу раздробленную Землю и превратить ее в единое работоспособное сообщество. Эта задача на данный момент и для вас должна стать первоочередной.
— А если я не с вами, то, значит, против вас?
— Господи, Марк! — грустно сказала она. — Я отнюдь не чудовище.
Мне стало немного стыдно за себя. Ведь я и в самом деле до сих пор так и не заметил в ней ничего, кроме едва ли не вызывающей восхищение рассудительности. Единственным, что могло как-то вступать в противоречие с этим моим впечатлением, были многочисленные слухи о ней, а со слухами я и сам имел дело, не раз слыша то, что болтают обо мне.
— Сколько времени отнимет у меня эта работа?
— Максимум пару лет. — Теперь мы снова шли вперед, и она искоса взглянула на меня. — Никак не больше.
— Вы рассчитываете завоевать мир всего за два года? Такого не планировал даже Александр Македонский, а он собирался завоевать лишь азиатский континент.
— Теперь в мире гораздо меньше людей. Вы знаете это не хуже меня, — сказала она. — Поэтому проблема только в том, чтобы объединить крупные населенные центры. А когда они будут организованы, маленькие общины и отдельные люди сами захотят воспользоваться ситуацией.
— Два года... — повторил я, прикидывая, что весь этот срок буду находиться вдали от библиотеки и от лаборатории Порнярска. Этот срок почему-то показался мне страшно долгим, почти бесконечным.
— Послушайте, — сказала она, вновь останавливаясь. Мы опять повернулись лицом друг к другу, и в первый раз со времени нашего знакомства она коснулась меня, легко дотронувшись пальцами до моей руки. — Давайте на сегодня забудем об этом. Почему бы нам не заняться чем-нибудь другим? Позвольте теперь для разнообразия мне развлечь вас.
— Как?
— Мы слетаем в мой базовый лагерь и там пообедаем. Сами посмотрите, какие у меня солдаты и почему я думаю, что на наведение порядка в мире мне не потребуется даже и двух лет.
— Трудно сказать. Остальные могут забеспокоиться...
— Ничего страшного, даже если и так. Им это пойдет только на пользу, — заверила она. — Когда вы вернетесь целым и невредимым, все поймут, что меня можно не опасаться.
— Хорошо.
Мы вернулись во дворец. Мне не хотелось говорить Мэри и Эллен, что я собираюсь в одиночку посетить военный лагерь Полы, поэтому я отправился искать Билла или Дока. Первым мне попался Док, и мою идею посетить вотчину Полы он воспринял довольно спокойно. Более того, мне показалось, что у него загорелись глаза.
— Хотите, чтобы я сопровождал вас? — спросил он.
— Необязательно... — Я замолчал на полуслове. — Впрочем, почему бы и нет? Возможно, заметишь то, что не бросится в глаза мне.
Я послал его сообщить Биллу, что мы решили лететь вдвоем, а сам отправился к Поле сообщить, что нас будет двое. Я был очень доволен собой, поскольку теперь остальным будет нечего возразить.
— Конечно, пусть летит, — милостиво согласилась Пола, когда я намекнул, что вообще не смогу полететь с ней, если при мне не будет кого-нибудь, вроде Дока. Мне пришло в голову, что она, как в свое время и я сам, возможно, недооценит Дока из-за его молодости. Сам я, правда, за последние несколько месяцев полностью изменил свое мнение о нем, но если она впадет в то же заблуждение, что в свое время и я, вреда от этого не будет, наоборот — весьма возможно, что мы извлечем из этого пользу.
Во время полета до ее лагеря я внимательно следил за ней, пытаясь понять, раскусила она Дока или нет, но так и не пришел к заключению. Она вела себя в отношении его вполне дружелюбно, хотя и немного снисходительно. Это могло означать либо то, что она не представляет, чего он стоит, либо то, что она просто заведомо свалила его в одну кучу со всеми остальными смертными, на которых, будучи Императрицей, смотрела исключительно сверху вниз.
Лагерь являл собой довольно внушительное зрелище. Солдаты Полы могли быть влюблены в нее, как следовало из слухов, а могли и не быть, но они были прекрасно экипированы, отлично вооружены и дисциплинированы. Их палатки располагались по периметру площадки, в центре которой стояло несколько палаток большего размера, где помещалась Пола и ее свита, обеспечивая таким образом круговую оборону. Доставивший нас в лагерь вертолет высадил нас на площадке внутри периметра рядом с центральной группой палаток. Если Пола собиралась сразу же по прибытии сюда сделать меня своим пленником, то после приземления это не составило бы для нее ни малейшего труда. Со всех четырех сторон мы были окружены вооруженной охраной.
Но, как оказалось, наш визит был просто приятной прогулкой. Пола, очевидно, путешествовала с полным штатом личной прислуги — я насчитал по меньшей мере два полных вертолета, а это означало, что она, возможно, не так остро нуждается в горючем, как я предполагал. Большая часть штата состояла из молодых женщин, которые не были столь же красивы, как их Императрица, но и ненамного ей уступали. Одеты они были столь же непрактично, как и она, что озадачило меня, но я быстро понял, что основной их задачей или, по меньшей мере, второй по важности работой было выступать в качестве украшения и гейш. Когда мы перед обедом пили коктейли, они сразу облепили Дока и меня, а потом за обедом одновременно и обслуживали и развлекали нас.
Я был не против, что вокруг меня такие симпатичные женщины, а у Дока с непривычки и от смущения аж уши шевелились. То есть я, конечно, не видел, как они шевелятся. На самом деле они не шевелились, наоборот, у него было такое непроницаемое выражение лица, и он выглядел настолько безразличным к оказываемому ему вниманию, что на него просто больно было смотреть. Как человек более солидного возраста и более искушенный в подобных делах, я сумел сохранить нетронутым небольшой кусочек ума, который справедливо отметил, что Пола со знанием дела окружила себя фрейлинами. Они не только удачно оттеняли ее красоту и подчеркивали власть, они еще и создавали дополнительный уровень, отделяющий ее от женской половины человечества. Возможно, ее войска, видя ее в таком пышном окружении, действительно поклонялись ей так же, как могли бы поклоняться богу или полубогу.
После обеда Пола вызвала командующего армией, невысокого худощавого седоволосого человека по имени Аруба, на погонах безукоризненного мундира которого красовалось по три звезды. Генерал Аруба и Пола вместе повели нас посмотреть лагерь и войска. Большинство солдат были едва ли не подростками. Я заметил несколько юношей и девушек, которым на вид было никак не больше четырнадцати или пятнадцати. Все они были жизнерадостными, на вид умными и производили впечатление людей, относящих себя к элите общества. Они были чем-то забавно похожи друг на друга, и лишь через некоторое время я понял, что не вижу среди них — ни среди мужчин, ни среди женщин — людей высокого роста. Как и их генерал, все они были низкорослыми и коренастыми.
Не считая же роста, во всем остальном они производили довольно внушительное впечатление. Очевидно, ожидая результатов переговоров Полы с нами, они неустанно и активно тренировались. Рядом с лагерем они оборудовали полосу препятствий, и мы имели возможность наблюдать, как тридцать или сорок человек — явно первоклассно тренированные атлеты — преодолевали ее. Как и предупреждал Дед Райан, они разительно отличались от бойцов моей добровольческой милиции.
После инспекционного тура мы еще раз зашли в большую палатку Полы, чтобы еще выпить, а потом нас доставили обратно в летний дворец. Мне не терпелось узнать, какова реакция Дока на все увиденное, но я снова был в положении хозяина и не мог, оставив Полу в одиночестве, немедленно обсудить результаты поездки со своим штабом.
Возможность встретиться с Доком и остальными появилась у меня только часов в девять вечера. Совещание мы устроили в мэрии. Она располагалась на безопасном удалении от летнего дворца, и никто из свиты Полы не мог нас там ни увидеть, ни подслушать.
— Ну, — обратился я к Доку, когда мы — он, я, Эллен, Мэри и Билл — расселись с чашками кофе в кабинете Эллен, — и как тебе? Что скажешь по поводу ее солдат?
— Они в хорошей физической форме, — ответил Док, теребя мочку правого уха. — Хорошо обучены, молоды, подвижны и умеют подчиняться приказам. Думаю, они знают свое дело...
— Значит, правду говорят, что они отличные бойцы, — заметила Эллен.
— Возможно, — уклончиво произнес Док.
— Почему — возможно? — с нескрываемым интересом поинтересовался я.
— Дело в том, — Док прокашлял горло, — что они необстрелянные. Мой отец и другие офицеры часто обсуждали, что этот вопрос крайне существен. Кстати говоря, я и сам не раз имел возможность убедиться, насколько это важно. Те бойцы, которые побывали под огнем на фронте, знают, каково это, у тех же, кому не довелось принять участие в боевых действиях, просто нет возможности узнать, на что это похоже. Отец и его сослуживцы обычно говорили, что никогда нельзя предвидеть, как поведет себя необстрелянный человек, первый раз попавший под огонь.
— А почему ты считаешь, что те солдаты, которых вы видели, необстрелянные? — спросил Билл. Док пожал плечами.
— Они так выглядят. Я это сразу заметил.
— В чем это выражается? — спросил я. — Какой-нибудь пример?
— Ну... — Он с секунду хмурясь смотрел в чашку, потом взглянул на меня. — Слишком уж у них блестят глаза и чересчур высоко задраны хвосты. Больно уж они веселые. Понимаете? Будь они ветеранами, то просто не тратили бы силы попусту. Например, в свободное от службы время они бы обязательно отдыхали, сидели или лежали где-нибудь. В общем, что-то в этом роде.
Мы помолчали, обдумывая услышанное.
— Да вы и сами попытайтесь вспомнить, — продолжал говорить Док, — когда в последний раз слышали, что Императрица по-настоящему с кем-то воюет. Может, на островах, в самом начале, проходили какие-то бои. Но с тех пор, как она высадилась на западном побережье, складывается впечатление, что, стоит ей просто появиться где-нибудь со всеми этими пушками, и любой, с кем она имеет дело, тут же сдается.
— Думаешь, мы в принципе могли бы попробовать отбиться от нее? — спросил Билл. — Так, что ли?
— Может, у нас и был бы шанс, — ответил Док. — Но я уверен в одном: те из наших, у кого есть оружие, наверняка при случае не преминут им воспользоваться и, если начнется бой, так легко не сдадутся.
Наступило очередное глубокомысленное молчание.
— Лично мне это не нравится, — наконец сказала Мэри. — Все равно их слишком много.
— Я придерживаюсь того же мнения, — сказал я. — Даже будь мы уверены в победе, я вовсе не хотел бы, чтобы был разрушен наш городок и убит хоть один наш человек. Кроме того, Пола уговаривает меня присоединиться к ней на следующий год или два — до тех пор пока она не установит контроль над всем остальным миром...
Тут все заговорили одновременно.
— Ладно, ладно, подождите, дайте мне досказать! — прервал я их. — Если я решу отправиться с ней, это вовсе не означает, что я обязательно пробуду с ней два года или даже год. Но если это лучший или единственный способ обеспечить безопасность всех остальных живущих здесь, то нет ничего страшного в том, что я некоторое время проведу с ней. Это самый дешевый способ откупиться от нее.
— Но как же мы здесь будем без тебя? — горячо возразила Мэри.
— Да будет тебе, — сказал я. — Все равно ведь всем здесь управляете вы. А я просто сижу да читаю книжки. Вы вполне можете обойтись без меня.
— Марк, — настоятельно произнес Билл, — вы нужны здесь отнюдь не потому, что исполняете какие-то конкретные обязанности. Вы просто необходимы нам — вы ось всей нашей общины.
— Да пусть катится на все четыре стороны, — высказалась Эллен. — Если ему этого так хочется. Билл недоуменно уставился на нее.
— Надеюсь, ты это не серьезно?
— Ладно, шучу, — скривив рот, пояснила Эллен. — Но все равно меня это раздражает.
Она сложила руки на груди и сердито посмотрела на меня.
— А как же шторм времени? — спросил Билл. — Как вы сможете продолжать работать над тем, чтобы раз и навсегда покончить с ним, если уйдете с Полой? Что, если баланс темпоральных сил, который нам удалось установить, нарушится в то время, когда вы будете отсутствовать? Что, если это случится прямо завтра?
— Если баланс нарушится завтра, я смогу лишь снова попробовать восстановить его так же, как и в первый раз.
— Но ты не сможешь этого сделать, если тебя здесь не будет, — по-своему справедливо заметила Мэри.
— Не говори чепухи, Мэри, — решительно возразил я. — Пола нуждается в стабильной Земле не меньше, чем мы. Если баланс нарушится и снова появятся движущиеся туманные стены, она тут же отправит меня обратно, чтобы я восстановил равновесие.
— Порнярск говорит, что в следующий раз равновесие так легко восстановить не удастся, — вмешался Билл. — Что вы на это скажете?
— Ну что ж, не так легко, значит, не так легко, — ответил я, обращаясь ко всем. — Говорю вам, я сейчас еще не в том состоянии, чтобы сделать со штормом времени что-нибудь более существенное, чем в прошлый раз.
Несколько секунд никто и ничего не говорил. Молчание было колючим как пригоршня иголок.
— Кстати, — спросила Эллен, — ты советовался с Порнярском? Думаю, ты кое-чем ему обязан и не можешь уехать, не поговорив с ним.
Должен признаться, я совершенно забыл о Порнярске. Аватара никогда особенно не интересовался и не участвовал в наших чисто человеческих совещаниях по проблемам поселка, и в результате, когда предстояло принимать какие-либо решения, я совершенно забывал о нем. Эллен была совершенно права. Лишившись помощи Порнярска, я вообще ничего не смогу поделать со штормом времени. Если я просто уеду с Полой и он решит, что я плюнул на шторм...
— Я еще не советовался с ним, — признался я. — Но, конечно, не премину сделать это. Думаю, прямо сейчас и поговорю. Он у себя в лаборатории?
— Скорее всего, — кивнул Билл.
— Он там, — подтвердила Эллен. — Я только что его видела.
Ее слова обратили на себя мое внимание. Насколько я помнил, Эллен никогда не обращала внимания на Порнярска. Я вернулся во дворец и длинными коридорами отправился в лабораторию. Проходя мимо маленького внутреннего дворика, где хранилось тело Санди, я под влиянием порыва остановился и решил взглянуть на него.
Я не был здесь уже несколько месяцев. Долгое время мне было больно даже вспоминать о леопарде, хотя теперь наконец причина боли стала понятна, а сама боль практически ушла, но привычка избегать его все еще была сильна. Но сейчас у меня вдруг возникло ощущение, будто я непременно должен сказать полоумному коту, как будто он по-прежнему был жив и, если меня долго не будет, может забеспокоиться, что я уезжаю. Во дворике под открытым небом, куда я вышел, царила почти полная темнота, и освещал его только свет звезд. Весенний вечер был прохладен, и я невольно поежился. Я прикрыл дверь, через которую вышел сюда, и включил освещение. Дворик внезапно залил свет, да такой яркий, что стало больно глазам. Справа от себя я увидел прозрачный саркофаг, в котором лежал Санди.
Он напоминал прямоугольный аквариум высотой фута в три, установленный на деревянном постаменте, размерами напоминающем кофейный столик. Саркофаг был заполнен тем же похожим на жидкость веществом, которым была заполнена имитирующая вселенную установка Порнярска и которое, как я понял со слов аватары, на самом деле являлось чем-то вроде измененного состояния пространства — если только вообще можно себе представить, что ничто может пребывать в разных состояниях. Как бы то ни было, по словам Порнярска, оно предохраняло тело Санди от течения времени, любого времени. В результате тело леопарда и сейчас находилось абсолютно в том же состоянии, в каком пребывало через два часа после его гибели, когда Порнярск поспешно поместил его в быстро сооруженную им модификацию экстратемпорального контейнера.
Конечно же, два часа — это слишком много, если надеяться на какое-то биологическое воскрешение. Даже если бы и было возможно заживить его раны и возобновить жизненные процессы в его нынешнем мертвом теле, возвращать к жизни было бы просто нечего. Лишенные кислорода клетки его мозга погибли через считанные минуты после смерти, и хранившаяся в них информация была безвозвратно потеряна.
Но Порнярск рассчитывал на нечто совсем иное. По его мнению, если бы мы научились хоть немного управлять штормом времени, мы могли бы либо получить необходимые знания непосредственно, либо вступить в контакт с теми, кто живет на темпоральных линиях будущего и знает, как это сделать. Тогда мы сможем вернуть тело Санди в момент, на несколько секунд предшествующий его гибели. Конечно, надежды эти были более чем надуманными, да я, впрочем, никогда их всерьез особенно и не воспринимал. Но раз Порнярск верил в такую возможность, я готов был следовать за ним, куда бы нас это ни привело.
Видимо, думал я, стоя у саркофага и глядя на неподвижное тело Санди, глаза которого были закрыты, а раны скрыты повязками, в душе я все же питаю какую-то тайную подсознательную надежду на благополучный исход. И надежда эта была мне просто необходима. Санди по-прежнему торчал в моем мозгу как острая льдинка, которая никак не хотела таять. Для меня он был незаконченным делом. Ведь он умер прежде, чем я успел дать ему понять, как я ценю то, что получил от него. И хотя я получил этот подарок от бессловесного животного, это ничуть не умаляло его ценности и не снимало моих обязательств по отношению к нему. Всем остальным — Эллен, отчасти Мэри и Биллу, а возможно, даже и самому Порнярску — у меня еще оставалось время заплатить, поскольку все они были живы и находились рядом. Но вот неоплаченный счет Санди за его беззаветную любовь и гибель, ставшую результатом того, что он бросился защищать меня, все еще висел на моей душе, пришпиленный кинжалом моей столь поздно проснувшейся совести.
Я чувствовал себя в долгу перед ним не из-за того, как он погиб. Самое главное то, что ему удалось разбить твердую скорлупу, в которой были заперты мои эмоции, и теперь я жил, ощущая все, что меня окружает, вне зависимости от своего желания. Иногда это причиняло боль, но в то же время и являлось частью жизни. Независимо от того, как пойдут дела с Полой, я никогда насовсем не откажусь от работы с проблемой шторма времени — хотя бы ради надежды снова когда-нибудь увидеть Санди живым и получить возможность выразить ему свои чувства.
Я выключил свет. В неожиданно наступившей темноте и при свете звезд я почувствовал, что дрожу крупной мучительной дрожью. Оказывается, стоя во дворе прохладным весенним вечером в одной футболке с короткими рукавами, я промерз до костей. Я вернулся в теплые объятия дворца, прошел через холл и оказался у двери в лабораторию Порнярска.
Когда я вошел, он был там вместе со Стариком, тихо сидевшим на корточках у стены и наблюдавшим за аватарой, который стоял возле своей установки и глядел в нее. Когда я вошел, они оба взглянули на меня.
— Решил зайти, — сказал я, и эти самые обычные слова, произнесенные в лаборатории, где никогда не прекращалась работа, вдруг показались мне ужасно глупыми, особенно учитывая то, что обращены они были к пришельцу-аватаре и экспериментальному получеловеку-полуживотному. Я решил, что нужно срочно добавить что-нибудь еще, дабы замаскировать первую дурацкую фразу. — Ну как, выяснил что-нибудь новенькое?
— Я не совершил каких-либо серьезных прорывов в области познания или восприятия, — ответил Порнярск так, словно я разговаривал с ним всего какой-нибудь час или два, а не несколько месяцев назад.
— Думаешь, удастся? — спросил я.
— На этот счет у меня есть определенные сомнения, — ответил он. — Мои возможности ограничены тем, чем я являюсь, равно как и он, — Порнярск указал на Старика, который на секунду перевел взгляд на него, а потом снова уставился на меня, — ограничен тем, чем является он. Сам Порнярск мог бы добиться несравненно больших результатов. Или даже ты.
— Нет никакой надежды завлечь сюда Порнярска? — спросил я, наверное, в сотый уже раз, потому что не мог удержаться, надеясь, что на сей раз ответ окажется иным.
— Уверен. Конечно, существует возможность, что и здесь удастся добиться каких-либо результатов. Но в то же время практически определенно будет достигнуто нечто возможное, не столь большое, но тем не менее весьма важное там, где Порнярск находится сейчас. И он ни в коем случае не променяет эту определенность на возможность.
— И ты даже не можешь объяснить, где он находится?
— Нет, — сказал аватара. — Во всяком случае, в понятных тебе терминах.
— Что, если ситуация изменится? Тогда сможешь?
— Если что-либо изменится, то все возможно. — Да, — кивнул я и почувствовал, что позади длинный, наполненный событиями день. Я бы с удовольствием присел, если бы рядом был стул. Но поскольку ни Порнярск, ни Старик стульями не пользовались, ближайший сейчас находился на противоположном конце комнаты и не стоило идти туда и приносить его. — Боюсь, и мне пока ничего не удалось достичь, — признался я и, едва договорив, вспомнил, что это не совсем так. Я засомневался, вспоминая о происшедшем несколько дней назад, когда на кормушку прилетел подкормиться кардинал, и о том, что последовало за этим. Интересно, придаст ли этому какое-нибудь значение аватара. — Впрочем, нет, кое-что было.
Он ждал. Старик тоже ждал. Если бы они оба были просто двумя людьми, по крайней мере один из них наверняка спросил бы меня, что означает это кое-что.
— Все это время я довольно много читал... — через несколько секунд снова заговорил я и принялся рассказывать Порнярску о том, как Старик помог мне выбраться из умственного тумана, в котором я находился с момента гибели Санди, и как я пустился в свои поиски, жадно поглощая все, что находил между книжными корешками. До этого я никогда ему об этом не рассказывал, и сейчас, слыша, как слова срываются с моих губ, я сам недоумевал, почему я этого не сделал раньше.
Порнярск молча слушал меня, и Старик тоже слушал. Сколько из сказанного мной понимал Старик, я не знал. Но из того, о чем говорили между собой мы, люди, он определенно понимал довольно много, очевидно, будучи ограничен не столько скудностью словаря, сколько недостаточными возможностями восприятия абстрактных понятий.
Он явно сознавал, что часть времени я говорю о нем, и почти наверняка понимал, о чем идет речь, когда я рассказывал о том моменте на склоне горы, о своей решимости убить его и о том, как меня остановило прикосновение его руки.
Порнярск дал мне рассказать все до конца, до того места, где я стал описывать золотистый свет и то, как помогал Оррину Элшеру разгружать пикап. Рассказав все до конца, я ждал, что он что-нибудь скажет, но он по-прежнему молчал.
— Ну, — не выдержал я. — Что ты обо всем этом думаешь? Я действительно прорвался к чему-то или нет?
— Не располагаю возможностью ответить на вопрос, — сказал Порнярск. — Любое открытие может представлять ценность. Я не знаю, представляет ли это какую-нибудь ценность для нас в плане того, чем мы занимаемся, поможет ли это нам приблизиться к пониманию, как контролировать шторм времени. Но, в принципе, могу сказать тебе, что все, расширяющее границы знаний, рано или поздно окажется полезным.
Я был сильно огорчен его словами. Для меня тот эпизод с кардиналом, золотистым светом и встречей с Элшером явился великим откровением, и то, что аватара отнесся к нему столь прохладно, оставило у меня в душе неприятный осадок. Я едва не рявкнул на него, но потом вдруг понял, что испытываю одно из самых сомнительных чувств — гнев.
Итак — почему я рассердился? Я задал себе этот вопрос, и ответ пришел мне в голову очень быстро, причем совершенно недвусмысленный. Я рассердился, поскольку ожидал, что меня ободряюще похлопают по спине. Подсознательно я все это время готовился к небольшому спокойному разговору с Порнярском по поводу того, что я сумел совершить этот серьезный прорыв вперед, работая совершенно самостоятельно, поэтому мой отъезд с Полой никак не будет потерей времени, поскольку и будучи в отъезде я смогу продолжать работать и продвигаться вперед. А Порнярск походя нарушил все мои планы, не выказывая ожидаемого восторга и восхищения моими достижениями и оставляя меня таким образом без необходимого трамплина.
Что ж, ладно. Значит, мне предстоит начинать все сызнова, только на сей раз совершенно честно.
— Ситуация складывается следующим образом: скорее всего мне придется на время уехать. На какой именно срок — не знаю.
— Уехать? — спросил Порнярск.
Я рассказал ему о Поле.