Страница:
Глава 1
Леопард — я назвал его Санди, поскольку нашел в воскресенье — почти никогда не сердился и не огрызался на девочку, даже когда она здорово доставала его. Все же, как ни крути, он оставался диким зверем, и его терпение было небезгранично, тем более что доставала она его часто.
Честно говоря, я так и не нашел мало-мальски вразумительного ответа на вопрос, который постоянно себе задавал: зачем я подобрал их обоих? Мне до них не было никакого дела, а они являлись самой настоящей обузой. Я поставил перед собой цель, выполнить которую они мне постоянно мешали, — добраться в конце концов до Омахи и Свонни.
Что произойдет потом — об этом я решил всерьез задуматься, когда придет время. Но каким-то необъяснимым образом из ужасного ощущения полнейшей душевной пустоты, с которым все последнее время просыпался по утрам, я сумел вынести чувство, что в мире, где в один миг исчезли почти все люди и зверье, эти двое так и останутся единственными живыми существами, с кем я смогу поговорить. Однако «поговорить» оставалось пустым звуком: ни девочка, ни котяра говорить не могли: либо не умели, либо не хотели.
Вот и получалось, что полоумный Санди, немая безымянная девчонка и ваш покорный слуга, у которого прежде хватало здравого смысла не нуждаться ни в ком на свете, втроем мотаются по стране еще более безумной, чем они сами. Хотя.., без меня эти двое были абсолютно беспомощны.
Итак, Санди зарычал, когда наш фургон перевалил за гребень холма. Дело происходило в конце лета посреди настоящего пшеничного царства, которое, как мне кажется, прежде являлось царством ржи и находилось немного южнее тех мест, которые когда-то считались северной границей Айовы. Смесь мяуканья и рыка, которые я сумел расслышать, являлась недвусмысленным предупреждением. Не угрожающего рыка, выражающего готовность напасть, а сигнала, дающего понять, что Санди надоело играть роль чучела и что девочке пора оставить его на какое-то время в покое. Я резко затормозил на обочине пустой двухрядной асфальтированной дороги и пробрался между сиденьями внутрь фургона.
— Эй, ты, кошак! — рявкнул я на леопарда. — Какой бес в тебя вселился?
Санди не удостоил меня ответной реплики, главное для него в эту минуту было то, что он добился своего и от него отстали. Он вальяжно развалился на полу, находясь в прекрасном расположении духа, и тщательно вылизывал шерсть на правой лапе. А вот девочка сжалась в плотный комок, и у меня появилось ощущение, что больше она никогда не распрямится.
Мое терпение лопнуло, и я хлопнул Санди по спине; зверюга тут же подобрался, и я мог перебраться через него к девушке. Секундой позже я уже чувствовал, как его шершавый язык виновато лижет мою лодыжку. Хотя он вряд ли понимал, в чем провинился. Это рассердило меня еще больше, поскольку — что совсем нелогично — виноватым почувствовал себя я. С моей точки зрения, леопард был совершенно безумен. Я этим умело пользовался, понимая, что мне абсолютно ничего не угрожает. Я шпынял его, как хотел, хотя в принципе он мог за пару секунд перегрызть мне глотку так же легко, как зевнуть.
Девочка лежала, забившись в угол: я прикоснулся к ней и почувствовал, что ее напряженные мышцы может в любой момент свести судорогой. Я напомнил себе, что мне плевать и на нее, и на Санди. Но.., по какой-то непонятной мне причине всякий раз, когда она сворачивалась так, как сейчас, у меня едва не разрывалось сердце.
У моей младшей сестры временами случались подобные истерики — до тех пор пока она не выросла из них. На вид девочке было никак не больше пятнадцати, максимум — шестнадцати, и с того момента, как я встретил ее одиноко бредущей по дороге, она не вымолвила ни единого словечка. Зато почти сразу привязалась к Санди. Можно было подумать, что леопард — единственное живое существо на свете. И когда он вот так рыкал на нее, она, похоже, воспринимала это, как если бы все, кого она когда-либо в жизни любила, вдруг разом взяли и отвернулись от нее.
Я и раньше имел несчастье присутствовать при подобных нервных кризисах — хотя предыдущие не были впрямую связаны с Санди — и знал, что мало чем смогу помочь ей. Через какое-то время она сама по себе начинала понемногу «оттаивать». Поэтому я уселся рядом, обнял обеими руками, насколько позволила ее напряженная поза, и начал разговаривать с ней. Звук моего голоса несколько раз действовал на нее положительно; она не всегда реагировала на мои слова, но когда реагировала — делала именно то, что я ее просил.
Вот так я и сидел на матрасах и одеялах в кузове своего фургона, обхватив руками ее худенькое тело, которое, казалось, состояло из одних костей, и повторял снова и снова, что Санди не сердится на нее, что он полоумный кот, и она не должна обращать особого внимания на его рык, просто ей стоит ненадолго оставить его в покое. Через некоторое время я устал повторять одно и то же и попробовал спеть первое, что пришло в голову. Я знал, что певец из меня никудышный. Может, в то время я и считал себя большим докой в некоторых вещах, но был твердо уверен, что пение к моим достоинствам не относится. Думаю, мой голос напугал бы и лягушку-вола. Однако девушку пение нисколько не беспокоило. Санди тем временем подполз к нам так близко, как только мог, положил передние лапы мне на левую лодыжку, а голову — на колено.
Через некоторое время я протянул руку и потрепал его по голове, что было воспринято им как знак прощения. В некоторых отношениях я вел себя с ними совершенно нелогично.
Через некоторое время девочка зашевелилась. Руки и ноги постепенно распрямились, и наконец, не говоря ни слова, она высвободилась из моих объятий, передвинулась поближе к Санди и обхватила его руками. Ему это не слишком понравилось, однако он принялся лизать ей лицо. Я тоже с трудом расправил затекшие конечности и вернулся на водительское сиденье.
И вот тут-то я и увидел это — по левую сторону от шоссе, — напоминавшее плотную полосу уходящего в небо тумана, а может — пылевую завесу. Это находилось в паре сотен ярдов от машины и надвигалось на нас под небольшим углом.
У меня уже не оставалось времени проверять, готовы ли двое в фургоне к резкому старту. Я включил зажигание, двигатель завелся, я сорвал фургон с места и погнал на полной скорости по узкой полоске асфальта, сжатой с обеих сторон буровато-желтой пшеницей, колышащейся под порывами неласкового ветра, предвестника стены тумана, а потом бескрайние поля заиграли всеми оттенками золотого.
Честно говоря, я так и не нашел мало-мальски вразумительного ответа на вопрос, который постоянно себе задавал: зачем я подобрал их обоих? Мне до них не было никакого дела, а они являлись самой настоящей обузой. Я поставил перед собой цель, выполнить которую они мне постоянно мешали, — добраться в конце концов до Омахи и Свонни.
Что произойдет потом — об этом я решил всерьез задуматься, когда придет время. Но каким-то необъяснимым образом из ужасного ощущения полнейшей душевной пустоты, с которым все последнее время просыпался по утрам, я сумел вынести чувство, что в мире, где в один миг исчезли почти все люди и зверье, эти двое так и останутся единственными живыми существами, с кем я смогу поговорить. Однако «поговорить» оставалось пустым звуком: ни девочка, ни котяра говорить не могли: либо не умели, либо не хотели.
Вот и получалось, что полоумный Санди, немая безымянная девчонка и ваш покорный слуга, у которого прежде хватало здравого смысла не нуждаться ни в ком на свете, втроем мотаются по стране еще более безумной, чем они сами. Хотя.., без меня эти двое были абсолютно беспомощны.
Итак, Санди зарычал, когда наш фургон перевалил за гребень холма. Дело происходило в конце лета посреди настоящего пшеничного царства, которое, как мне кажется, прежде являлось царством ржи и находилось немного южнее тех мест, которые когда-то считались северной границей Айовы. Смесь мяуканья и рыка, которые я сумел расслышать, являлась недвусмысленным предупреждением. Не угрожающего рыка, выражающего готовность напасть, а сигнала, дающего понять, что Санди надоело играть роль чучела и что девочке пора оставить его на какое-то время в покое. Я резко затормозил на обочине пустой двухрядной асфальтированной дороги и пробрался между сиденьями внутрь фургона.
— Эй, ты, кошак! — рявкнул я на леопарда. — Какой бес в тебя вселился?
Санди не удостоил меня ответной реплики, главное для него в эту минуту было то, что он добился своего и от него отстали. Он вальяжно развалился на полу, находясь в прекрасном расположении духа, и тщательно вылизывал шерсть на правой лапе. А вот девочка сжалась в плотный комок, и у меня появилось ощущение, что больше она никогда не распрямится.
Мое терпение лопнуло, и я хлопнул Санди по спине; зверюга тут же подобрался, и я мог перебраться через него к девушке. Секундой позже я уже чувствовал, как его шершавый язык виновато лижет мою лодыжку. Хотя он вряд ли понимал, в чем провинился. Это рассердило меня еще больше, поскольку — что совсем нелогично — виноватым почувствовал себя я. С моей точки зрения, леопард был совершенно безумен. Я этим умело пользовался, понимая, что мне абсолютно ничего не угрожает. Я шпынял его, как хотел, хотя в принципе он мог за пару секунд перегрызть мне глотку так же легко, как зевнуть.
Девочка лежала, забившись в угол: я прикоснулся к ней и почувствовал, что ее напряженные мышцы может в любой момент свести судорогой. Я напомнил себе, что мне плевать и на нее, и на Санди. Но.., по какой-то непонятной мне причине всякий раз, когда она сворачивалась так, как сейчас, у меня едва не разрывалось сердце.
У моей младшей сестры временами случались подобные истерики — до тех пор пока она не выросла из них. На вид девочке было никак не больше пятнадцати, максимум — шестнадцати, и с того момента, как я встретил ее одиноко бредущей по дороге, она не вымолвила ни единого словечка. Зато почти сразу привязалась к Санди. Можно было подумать, что леопард — единственное живое существо на свете. И когда он вот так рыкал на нее, она, похоже, воспринимала это, как если бы все, кого она когда-либо в жизни любила, вдруг разом взяли и отвернулись от нее.
Я и раньше имел несчастье присутствовать при подобных нервных кризисах — хотя предыдущие не были впрямую связаны с Санди — и знал, что мало чем смогу помочь ей. Через какое-то время она сама по себе начинала понемногу «оттаивать». Поэтому я уселся рядом, обнял обеими руками, насколько позволила ее напряженная поза, и начал разговаривать с ней. Звук моего голоса несколько раз действовал на нее положительно; она не всегда реагировала на мои слова, но когда реагировала — делала именно то, что я ее просил.
Вот так я и сидел на матрасах и одеялах в кузове своего фургона, обхватив руками ее худенькое тело, которое, казалось, состояло из одних костей, и повторял снова и снова, что Санди не сердится на нее, что он полоумный кот, и она не должна обращать особого внимания на его рык, просто ей стоит ненадолго оставить его в покое. Через некоторое время я устал повторять одно и то же и попробовал спеть первое, что пришло в голову. Я знал, что певец из меня никудышный. Может, в то время я и считал себя большим докой в некоторых вещах, но был твердо уверен, что пение к моим достоинствам не относится. Думаю, мой голос напугал бы и лягушку-вола. Однако девушку пение нисколько не беспокоило. Санди тем временем подполз к нам так близко, как только мог, положил передние лапы мне на левую лодыжку, а голову — на колено.
Через некоторое время я протянул руку и потрепал его по голове, что было воспринято им как знак прощения. В некоторых отношениях я вел себя с ними совершенно нелогично.
Через некоторое время девочка зашевелилась. Руки и ноги постепенно распрямились, и наконец, не говоря ни слова, она высвободилась из моих объятий, передвинулась поближе к Санди и обхватила его руками. Ему это не слишком понравилось, однако он принялся лизать ей лицо. Я тоже с трудом расправил затекшие конечности и вернулся на водительское сиденье.
И вот тут-то я и увидел это — по левую сторону от шоссе, — напоминавшее плотную полосу уходящего в небо тумана, а может — пылевую завесу. Это находилось в паре сотен ярдов от машины и надвигалось на нас под небольшим углом.
У меня уже не оставалось времени проверять, готовы ли двое в фургоне к резкому старту. Я включил зажигание, двигатель завелся, я сорвал фургон с места и погнал на полной скорости по узкой полоске асфальта, сжатой с обеих сторон буровато-желтой пшеницей, колышащейся под порывами неласкового ветра, предвестника стены тумана, а потом бескрайние поля заиграли всеми оттенками золотого.
Глава 2
Ни одна из туманных стен, которые мне довелось видеть и которые напрямую были связаны с приближением линии временного сдвига, никогда не перемещалась со скоростью более тридцати миль в час. Следовательно, если и эта не являлась исключением, то теоретически любая исправная машина на приличной дороге без труда обгонит ее. Опасная ситуация возникала только когда туманная стена не просто догоняла, а надвигалась под углом, как сейчас, краем захватывая дорогу. Мне предстоит миновать половину стены, а то и больше, ведь некоторые стены достигали десяти миль длиной. Но только так я смогу миновать ее раньше, чем она успеет захватить нас и все, что встретится ей на пути. Я изо всех сил давил на педаль газа, отчего нещадно потел.
Судя по стрелке спидометра, мы неслись со скоростью примерно ста десяти миль в час, что было полной чушью. Я не мог выжать из фургона больше восьмидесяти пяти. Кроме того, нас раскачивало из стороны в сторону и подбрасывало на ухабах пустой дороги, и меня не покидало чувство, что если прибавить еще миль пять, то мы взлетим.
Наконец я увидел дальний край стены. До него оставалось еще две или три мили; сама же стена находилась всего в двух-трех сотнях ярдов от нас и быстро приближалась. Мне, пожалуй, следовало бы помолиться, даже несмотря на то, что атеизма во мне больше, чем религиозности. В конце концов я именно так и поступил. За несколько недель, прошедших с начала всей этой белиберды с временными скачками, я лишь раз оказался близок к тому, чтобы меня накрыло стеной, — в тот самый первый день, в хижине к северо-западу от Дулута, когда стена на самом деле накрыла меня. Только я об этом не знал. Тогда я решил, что это очередной инфаркт, который наверняка меня доканает. Горечь от сознания того, что я так и не сумел дотянуть до тридцати — и это после того, как я почти два года старался привести себя в наилучшую физическую форму! — наполнила мой рот отвратительным сухим привкусом. И в этот же миг линия временного сдвига добралась до меня, и я потерял сознание.
Помню, когда пришел в себя, все еще продолжал думать, что это инфаркт. Продолжал я так думать и после того, как нашел еще не оправившуюся от шока белку. В таком же состоянии, как и она, пребывал и Санди, на которого я наткнулся чуть позже.
Белка, напоминавшая миниатюрную собачонку, неотступно следовала за мной несколько дней до тех пор, пока то ли окончательно выбилась из сил, то ли потерялась.
Я все еще не отдавал себе отчета в масштабах происшедшего. Понимание пришло намного позже — когда я каким-то образом доплелся до места, где, по идее, находился Дулут. Но вместо города с населением в двести тысяч я обнаружил девственный лес да чуть позже, на юге, наткнулся на бревенчатую избушку и бородатого человека в обмотанных веревками кожаных гетрах.
Бородатый тип едва не прикончил меня. Только минуты через три после начала нашей «дружеской» встречи я понял: он не понимает, что ружье в моих руках — оружие. А потом, когда я сделал шаг назад и поднял с земли его охотничий лук, он и проделал тот молниеносный трюк с топором, которым, когда я вышел к его жилищу, колол дрова. До тех пор мне в жизни не доводилось видеть ничего подобного и, надеюсь, не доведется, если только я не буду сражаться на стороне человека с топором. Топор представлял собой нечто вроде секиры с широким изогнутым лезвием. Бородатый вскинул его на плечо лезвием вперед, что я принял за вполне миролюбивый жест и попытался заговорить с ним. Тогда он двинулся мне навстречу, что-то дружелюбно бормоча на каком-то скандинавский языке. Все это время топор лежал у него на плече, и, казалось, он о нем забыл.
Но когда он начал целенаправленно ко мне приближаться, я заподозрил неладное, поднял ружье и велел ему остановиться. И вот тут меня внезапно осенило, что с его точки зрения в руках у меня — дубина. На секунду это прозрение буквально парализовало. Пристрелить его, назвав это самозащитой, я не мог. Вместо этого я совершил еще более глупый поступок — нагнулся и поднял с земли лук. И когда он увидел его в моей руке — перешел к решительным действиям.
Бородатый слегка отклонился назад и резко дернул конец длинного топорища. Топор соскочил с плеча, крутясь на лету, как пропеллер, пронырнул под мышкой, взмыл за спиной, и, как это ни невероятно, в итоге топорище оказалось сжатым в его кулаке, а острое лезвие было устремлено точно на меня. До сих пор не могу понять, как он это проделал.
Но это и неважно, поскольку в следующий миг он метнул свое оружие. Увидев приближение смертоносного орудия, я инстинктивно пригнулся и бросился бежать. Слышно было, как топор со звоном врезался в дерево за моей спиной, но к этому времени я уже находился под прикрытием деревьев. К счастью, бородатый не бросился в погоню за мной.
Через пять дней я добрался до места, где прежде находились города-близнецы — Миннеаполис и Сент-Пол. Они выглядели так, будто опустели лет сто назад после сравнявшего их с землей воздушного налета. Тем не менее именно там я нашел автофургон, и, когда повернул ключ в замке зажигания, грузовик завелся. В танках на заправочной станции было полно бензина, но чтобы залить бак, мне пришлось придумать хитрость с керосиновым генератором, который я позаимствовал в магазине спорттоваров. После этого я двинулся по шоссе номер 35. Затем я наткнулся на Санди. А чуть позже — на девочку...
Я добрался до конца туманной стены, когда она находилась всего в сотне ярдов от дороги; мелкие песчинки и камешки перестали барабанить по левому борту фургона, бить меня по голове и плечам, поскольку у меня не было времени поднимать приоткрытое стекло.
Совершенно мокрый от пота, я начал постепенно сбавлять скорость, проехал еще с полмили, развернул машину поперек дороги и остановился, чтобы посмотреть, что происходит там, где мы находились несколько минут назад. Туман уже пересек дорогу и теперь двигался по полям. По мере его продвижения пшеничные поля исчезали так, как уже исчезли дорога и поля по левую сторону. Там, где еще совсем недавно колыхалась под ветром пшеница, теперь тянулись дикие, поросшие травой холмы — открытая местность, кое-где перемежающаяся хилыми рощицами. Примерно в четверти мили от нас холмы переходили в отвесную скалу, которая казалась невероятно близкой: протяни я руку и.., мог бы ее коснуться. Воздух был прозрачен и спокоен.
Я выжал сцепление и снова тронул грузовик с места. Через некоторое время дорога стала плавно заворачивать и вдали показался небольшой городок, выглядевший, как праздничный яблочный пирог, абсолютно нормальным: так, словно через него не прошла только что стена тумана. Впрочем, мое предположение вполне могло оказаться правильным. При одной мысли о том, что я наконец-то увижу нормального человека, с которым можно поговорить и обсудить все случившееся, — для меня с того момента, когда в лесной хижине я пережил состояние, которое принял за очередной инфаркт, — сердце мое забилось быстрее.
Но когда я въехал на Главную улицу городка, оказалось, что вокруг ни души и, похоже, городок пуст. Надежда тут же испарилась и сменилась настороженностью. И в этот момент я увидел, что прямо по курсу улица перегорожена неким подобием баррикады. За ней притаилась одинокая фигура, держащая на плече нечто, смахивающее на реактивный гранатомет. Но человек за баррикадой следил отнюдь не за мной, а за чем-то по другую ее сторону, хотя не мог не слышать звук мотора моего фургона.
Я зарулил в переулочек между двумя магазинами и остановился.
— Сидите здесь, и тихо! — велел я девочке и Санди, взял лежащий рядом с водительским креслом карабин и вылез из машины. Держа оружие наготове — просто так, на всякий случай, — я подошел к скорчившемуся за баррикадой человеку. Теперь я был почти рядом с ним и определил, куда именно он смотрит. Само собой, там была очередная одна туманная стена, менее чем в миле от нас, только совершенно неподвижная. И тут я вдруг услышал какой-то нарастающий гул.
Судя по стрелке спидометра, мы неслись со скоростью примерно ста десяти миль в час, что было полной чушью. Я не мог выжать из фургона больше восьмидесяти пяти. Кроме того, нас раскачивало из стороны в сторону и подбрасывало на ухабах пустой дороги, и меня не покидало чувство, что если прибавить еще миль пять, то мы взлетим.
Наконец я увидел дальний край стены. До него оставалось еще две или три мили; сама же стена находилась всего в двух-трех сотнях ярдов от нас и быстро приближалась. Мне, пожалуй, следовало бы помолиться, даже несмотря на то, что атеизма во мне больше, чем религиозности. В конце концов я именно так и поступил. За несколько недель, прошедших с начала всей этой белиберды с временными скачками, я лишь раз оказался близок к тому, чтобы меня накрыло стеной, — в тот самый первый день, в хижине к северо-западу от Дулута, когда стена на самом деле накрыла меня. Только я об этом не знал. Тогда я решил, что это очередной инфаркт, который наверняка меня доканает. Горечь от сознания того, что я так и не сумел дотянуть до тридцати — и это после того, как я почти два года старался привести себя в наилучшую физическую форму! — наполнила мой рот отвратительным сухим привкусом. И в этот же миг линия временного сдвига добралась до меня, и я потерял сознание.
Помню, когда пришел в себя, все еще продолжал думать, что это инфаркт. Продолжал я так думать и после того, как нашел еще не оправившуюся от шока белку. В таком же состоянии, как и она, пребывал и Санди, на которого я наткнулся чуть позже.
Белка, напоминавшая миниатюрную собачонку, неотступно следовала за мной несколько дней до тех пор, пока то ли окончательно выбилась из сил, то ли потерялась.
Я все еще не отдавал себе отчета в масштабах происшедшего. Понимание пришло намного позже — когда я каким-то образом доплелся до места, где, по идее, находился Дулут. Но вместо города с населением в двести тысяч я обнаружил девственный лес да чуть позже, на юге, наткнулся на бревенчатую избушку и бородатого человека в обмотанных веревками кожаных гетрах.
Бородатый тип едва не прикончил меня. Только минуты через три после начала нашей «дружеской» встречи я понял: он не понимает, что ружье в моих руках — оружие. А потом, когда я сделал шаг назад и поднял с земли его охотничий лук, он и проделал тот молниеносный трюк с топором, которым, когда я вышел к его жилищу, колол дрова. До тех пор мне в жизни не доводилось видеть ничего подобного и, надеюсь, не доведется, если только я не буду сражаться на стороне человека с топором. Топор представлял собой нечто вроде секиры с широким изогнутым лезвием. Бородатый вскинул его на плечо лезвием вперед, что я принял за вполне миролюбивый жест и попытался заговорить с ним. Тогда он двинулся мне навстречу, что-то дружелюбно бормоча на каком-то скандинавский языке. Все это время топор лежал у него на плече, и, казалось, он о нем забыл.
Но когда он начал целенаправленно ко мне приближаться, я заподозрил неладное, поднял ружье и велел ему остановиться. И вот тут меня внезапно осенило, что с его точки зрения в руках у меня — дубина. На секунду это прозрение буквально парализовало. Пристрелить его, назвав это самозащитой, я не мог. Вместо этого я совершил еще более глупый поступок — нагнулся и поднял с земли лук. И когда он увидел его в моей руке — перешел к решительным действиям.
Бородатый слегка отклонился назад и резко дернул конец длинного топорища. Топор соскочил с плеча, крутясь на лету, как пропеллер, пронырнул под мышкой, взмыл за спиной, и, как это ни невероятно, в итоге топорище оказалось сжатым в его кулаке, а острое лезвие было устремлено точно на меня. До сих пор не могу понять, как он это проделал.
Но это и неважно, поскольку в следующий миг он метнул свое оружие. Увидев приближение смертоносного орудия, я инстинктивно пригнулся и бросился бежать. Слышно было, как топор со звоном врезался в дерево за моей спиной, но к этому времени я уже находился под прикрытием деревьев. К счастью, бородатый не бросился в погоню за мной.
Через пять дней я добрался до места, где прежде находились города-близнецы — Миннеаполис и Сент-Пол. Они выглядели так, будто опустели лет сто назад после сравнявшего их с землей воздушного налета. Тем не менее именно там я нашел автофургон, и, когда повернул ключ в замке зажигания, грузовик завелся. В танках на заправочной станции было полно бензина, но чтобы залить бак, мне пришлось придумать хитрость с керосиновым генератором, который я позаимствовал в магазине спорттоваров. После этого я двинулся по шоссе номер 35. Затем я наткнулся на Санди. А чуть позже — на девочку...
Я добрался до конца туманной стены, когда она находилась всего в сотне ярдов от дороги; мелкие песчинки и камешки перестали барабанить по левому борту фургона, бить меня по голове и плечам, поскольку у меня не было времени поднимать приоткрытое стекло.
Совершенно мокрый от пота, я начал постепенно сбавлять скорость, проехал еще с полмили, развернул машину поперек дороги и остановился, чтобы посмотреть, что происходит там, где мы находились несколько минут назад. Туман уже пересек дорогу и теперь двигался по полям. По мере его продвижения пшеничные поля исчезали так, как уже исчезли дорога и поля по левую сторону. Там, где еще совсем недавно колыхалась под ветром пшеница, теперь тянулись дикие, поросшие травой холмы — открытая местность, кое-где перемежающаяся хилыми рощицами. Примерно в четверти мили от нас холмы переходили в отвесную скалу, которая казалась невероятно близкой: протяни я руку и.., мог бы ее коснуться. Воздух был прозрачен и спокоен.
Я выжал сцепление и снова тронул грузовик с места. Через некоторое время дорога стала плавно заворачивать и вдали показался небольшой городок, выглядевший, как праздничный яблочный пирог, абсолютно нормальным: так, словно через него не прошла только что стена тумана. Впрочем, мое предположение вполне могло оказаться правильным. При одной мысли о том, что я наконец-то увижу нормального человека, с которым можно поговорить и обсудить все случившееся, — для меня с того момента, когда в лесной хижине я пережил состояние, которое принял за очередной инфаркт, — сердце мое забилось быстрее.
Но когда я въехал на Главную улицу городка, оказалось, что вокруг ни души и, похоже, городок пуст. Надежда тут же испарилась и сменилась настороженностью. И в этот момент я увидел, что прямо по курсу улица перегорожена неким подобием баррикады. За ней притаилась одинокая фигура, держащая на плече нечто, смахивающее на реактивный гранатомет. Но человек за баррикадой следил отнюдь не за мной, а за чем-то по другую ее сторону, хотя не мог не слышать звук мотора моего фургона.
Я зарулил в переулочек между двумя магазинами и остановился.
— Сидите здесь, и тихо! — велел я девочке и Санди, взял лежащий рядом с водительским креслом карабин и вылез из машины. Держа оружие наготове — просто так, на всякий случай, — я подошел к скорчившемуся за баррикадой человеку. Теперь я был почти рядом с ним и определил, куда именно он смотрит. Само собой, там была очередная одна туманная стена, менее чем в миле от нас, только совершенно неподвижная. И тут я вдруг услышал какой-то нарастающий гул.
Глава 3
Он доносился из того места, где бетонное шоссе исчезало в неподвижной дымке тумана, — негромкое жужжание, похожее на жужжание мухи, посаженной в коробочку жарким июльским днем, какой, впрочем, и стоял на дворе.
— Пригнитесь, — скомандовал человек с гранатометом. Я опустил голову, спрятавшись за баррикадой — мебель, скатанные в рулоны ковры, банки с краской, — возвышавшейся посреди пустой улицы между посыпанными песком тротуарами и целехонькими витринами красных кирпичных магазинов, тянущихся по обеим сторонам Главной улицы. Подъезжая к городку с северо-запада, я поначалу решил, что в нем еще «теплится» жизнь. Подъехав поближе, я начал склоняться к мысли, что это одно из тех мест, которые сохранились в целости, но покинуты жителями, — мне и раньше несколько раз попадались такие места. Мое предположение оказалось верным, вот только этот человек, с его на скорую руку сложенной баррикадой и реактивным гранатометом.
Жужжание становилось громче. Я оглянулся. Из переулка, где я оставил фургон, выглядывало коричневое левое переднее крыло. Из машины не доносилось ни звука. Значит, двое в фургоне послушались моего приказа и тихо лежат на расстеленных одеялах. Леопард, должно быть, время от времени глухо ворчит и вылизывает языком лапу, а девочка, несмотря на жару, прильнула к нему в надежде найти спокойствие и поддержку.
Когда я снова высунулся из-за баррикады, то увидел, как из тумана что-то появилось и теперь быстро приближается к нам. Объект как раз и издавал то самое жужжание, которое я слышал. По мере его приближения звук быстро усиливался, а сам объект увеличивался в размерах очень быстро, как надуваемый кем-то воздушный шар.
Он мчался так быстро, что я с трудом рассмотрел его: он был желто-черный, как оса, и напоминал вполовину уменьшенную модель гоночного автомобиля последней модели.
Я вскинул было ружье, но в тот же момент раздался хлопок выстрела гранатомета. Граната летела достаточно медленно, так что мы могли следить за ее траекторией. Когда она попала в цель и прогремел взрыв, черно-желтый механизм развалился на куски и они полетели с дороги во все стороны. Мелкие обломки, как после выстрела шрапнелью, впились во внешнюю сторону баррикады. Примерно с минуту после этого стояла мертвая тишина. Затем вновь послышался птичий щебет и стрекот цикад.
— Неплохо, — отметил я, глядя на гранатомет. — Где вы его приобрели?
— Сначала его стащили с армейского склада, — ответил он. — Или провезли контрабандой. Я нашел его в кладовке полицейского участка вместе с несколькими ножами и прочим барахлом.
Ростом он был примерно с меня: узкоплечий, худощавый человек, с бронзовыми от загара руками и спокойным костистым лицом. Возможно, чуть постарше меня, лет под сорок. Я разглядывал его, прикидывая, трудно ли будет убить, если до этого дойдет. Он тоже присматривался ко мне, причем явно мусоля ту же мысль.
Да, ныне дела обстояли именно так. Не было недостатка ни в еде, ни в питье, ни в прочих материальных благах. Но в то же время не существовало больше и закона — по крайней мере, за последние три недели я о нем ничего не слышал.
— Пригнитесь, — скомандовал человек с гранатометом. Я опустил голову, спрятавшись за баррикадой — мебель, скатанные в рулоны ковры, банки с краской, — возвышавшейся посреди пустой улицы между посыпанными песком тротуарами и целехонькими витринами красных кирпичных магазинов, тянущихся по обеим сторонам Главной улицы. Подъезжая к городку с северо-запада, я поначалу решил, что в нем еще «теплится» жизнь. Подъехав поближе, я начал склоняться к мысли, что это одно из тех мест, которые сохранились в целости, но покинуты жителями, — мне и раньше несколько раз попадались такие места. Мое предположение оказалось верным, вот только этот человек, с его на скорую руку сложенной баррикадой и реактивным гранатометом.
Жужжание становилось громче. Я оглянулся. Из переулка, где я оставил фургон, выглядывало коричневое левое переднее крыло. Из машины не доносилось ни звука. Значит, двое в фургоне послушались моего приказа и тихо лежат на расстеленных одеялах. Леопард, должно быть, время от времени глухо ворчит и вылизывает языком лапу, а девочка, несмотря на жару, прильнула к нему в надежде найти спокойствие и поддержку.
Когда я снова высунулся из-за баррикады, то увидел, как из тумана что-то появилось и теперь быстро приближается к нам. Объект как раз и издавал то самое жужжание, которое я слышал. По мере его приближения звук быстро усиливался, а сам объект увеличивался в размерах очень быстро, как надуваемый кем-то воздушный шар.
Он мчался так быстро, что я с трудом рассмотрел его: он был желто-черный, как оса, и напоминал вполовину уменьшенную модель гоночного автомобиля последней модели.
Я вскинул было ружье, но в тот же момент раздался хлопок выстрела гранатомета. Граната летела достаточно медленно, так что мы могли следить за ее траекторией. Когда она попала в цель и прогремел взрыв, черно-желтый механизм развалился на куски и они полетели с дороги во все стороны. Мелкие обломки, как после выстрела шрапнелью, впились во внешнюю сторону баррикады. Примерно с минуту после этого стояла мертвая тишина. Затем вновь послышался птичий щебет и стрекот цикад.
— Неплохо, — отметил я, глядя на гранатомет. — Где вы его приобрели?
— Сначала его стащили с армейского склада, — ответил он. — Или провезли контрабандой. Я нашел его в кладовке полицейского участка вместе с несколькими ножами и прочим барахлом.
Ростом он был примерно с меня: узкоплечий, худощавый человек, с бронзовыми от загара руками и спокойным костистым лицом. Возможно, чуть постарше меня, лет под сорок. Я разглядывал его, прикидывая, трудно ли будет убить, если до этого дойдет. Он тоже присматривался ко мне, причем явно мусоля ту же мысль.
Да, ныне дела обстояли именно так. Не было недостатка ни в еде, ни в питье, ни в прочих материальных благах. Но в то же время не существовало больше и закона — по крайней мере, за последние три недели я о нем ничего не слышал.
Глава 4
Чтобы прекратить игру в гляделки, я намеренно перевел взгляд на устройство, валяющееся неподалеку от баррикады.
— Неплохо бы рассмотреть его поближе, — сказал я. — Не опасно?
— Нисколько. — Он выпрямился, положил гранатомет на землю; из кобуры на его бедре выглядывал револьвер то ли тридцать восьмого, то ли сорок четвертого калибра, а на баррикаде, как раз на уровне плеча, лежал карабин. Он взял его левой рукой и сказал:
— Пошли. Они выскакивают по одному, причем через промежутки времени от семи до десяти часов.
Я бросил взгляд на дорогу, но обломки других подбитых желто-черных механизмов нигде не валялись.
— Вы уверены? — полюбопытствовал я. — Сколько же вы всего их видели?
Незнакомец усмехнулся как-то по-старчески сухо.
— Полностью их прикончить не удается, — объяснил он. — Как и этот. Сейчас он безобиден, но с ним не покончено. Чуть позже он уползет обратно, или его каким-то образом втянут обратно в туман — сами увидите. Пошли.
Он вскарабкался на баррикаду, и я последовал за ним. Когда мы подошли к подбитому устройству, оно еще сильнее напомнило мне детскую машинку-переростка. Отличие состояло лишь в том, что вместо окон у нее была гладкая желтая поверхность, а вместо четырех обычного размера автомобильных колес из днища торчали половинки шестнадцати или восемнадцати небольших металлических дисков. Граната пробила в боку машины здоровенную дыру.
— Вот, послушайте, — сказал незнакомец, склонившись над пробоиной. Я подошел поближе и прислушался. Откуда-то из глубин корпуса все еще доносилось негромкое жужжание.
— Интересно, кто посылает эти штуки? — спросил я. — Или что их посылает?
Бородатый пожал плечами.
— Да, кстати, — сказал я, протягивая руку, — Марк Деспард.
— Реймонд Сэмуэлсон, — после некоторой паузы представился он; его рука чуть дернулась, но тут же вернулась на место. Я решил, что ему, возможно, не хочется пожимать руку человеку, которого потом придется убить. И еще я подумал, что человек, способный думать о таких тонкостях, вряд ли станет стрелять мне в спину. По крайней мере, без крайней необходимости. В то же время не стоило самому напрашиваться на неприятности, оставляя между нами хоть малейший намек на недопонимание.
— Я еду в Омаху, — сказал я. — Там у меня жена, если, конечно, у нее до сих пор все в порядке. Но я не стану проезжать через ту линию временного сдвига, — я кивнул головой на туман, из которого появилась машина. — Вы не знаете, есть ли из города какая-нибудь другая дорога на юг или на восток?
— Да, есть, — кивнул он и заметно помрачнел. — Значит, говорите, у вас там осталась жена?
— Да, — ответил я. Честно говоря, я хотел бы сказать «бывшая жена», но уже оговорился. Вряд ли ситуация подходила для того, чтобы объяснять это человеку типа Сэмуэлсона.
— Послушайте, вам вовсе не обязательно отправляться в путь прямо сейчас. Может, задержитесь немного и отобедаете со мной?
«Задержитесь и отобедаете со мной?» Видимо, когда я упомянул о жене, в нем сработал рефлекс гостеприимства. Знакомые, такие уютные слова казались столь же странными и неуместными здесь и сейчас, на участке дороги между опустевшим городком и заслоняющим пространство справа от нас туманом. Да еще этот валяющийся рядом подбитый механизм.
— Идет, — согласился я.
Мы вернулись, перелезли через баррикаду и дошли до фургона. Я позвал леопарда с девочкой и представил их Сэмуэлсону. При виде леопарда он удивленно вытаращил глаза, но еще больше они у него вылезли из орбит при виде стоящей за огромной кошкой девушки.
— Леопарда я зову Санди, — сказал я. — А вот девочка мне так и не представилась.
Я вытянул руку, и Санди, прижимая уши, подошел ко мне и потерся мордой о мою ладонь, издавая при этом звук, похожий на довольное мурчание.
— Я наткнулся на него сразу после того, как изменение времени прошло через местность, где он обитал, — пояснил я. — Когда я нашел его, он все еще был в шоке, и теперь, кажется, считает себя обязанным мне по гроб жизни или что-то вроде этого. Сами, наверное, знаете, как ведут себя животные, когда находишь их сразу после временного сдвига? До тех пор, пока окончательно не очухаются?
Сэмуэлсон отрицательно покачал головой. Теперь он смотрел на меня с некоторым недоверием и подозрительностью.
— Жаль, — вздохнул я. — В таком случае придется вам поверить мне на слово. Пока я рядом, он совершенно безопасен. Я гладил Санди. Сэмуэлсон же смотрел на девочку.
— Привет, — сказал он с улыбкой. Но она по-прежнему «пусто» смотрела на него, не говоря ни слова. Она выполняла все мои указания, но мне ни разу не удалось добиться того, чтобы в глазах ее мелькнула хоть искорка внутреннего понимания того, кто она такая. Свисающие до плеч прямые темные волосы придавали ей вид дикарки, даже рубашка и джинсы смотрелись на ней крайне нелепо.
Впрочем, это было для нее самой подходящей одеждой. Однажды я переодел ее в платье — вскоре после того как нашел. Зрелище было жалким. В платье она выглядела просто карикатурно.
— Она не говорит, — сказал я. — Я наткнулся на нее через пару дней после того, как встретил леопарда, милях в двухстах южнее. Леопард валялся примерно там, где раньше находились Миннеаполис и Сент-Пол. Возможно, он из тамошнего зоопарка. А девочка просто плелась по дороге. Даже не представляю, откуда она взялась.
— Бедное дитя, — сказал Сэмуэлсон. Похоже, он был совершенно искренен, и тут мне показалось еще более маловероятным, что он способен выстрелить мне в спину.
Мы отправились к нему домой обедать. Он жил в одном квартале от Главной улицы.
— А как насчет этих.., ну, как вы их там называете? — спросил я. — Не боитесь, если одна из них появится в ваше отсутствие и некому будет ее остановить?
— Жужжалки, — ответил он. — Да нет, я уже говорил, что хотя они появляются и не точно по расписанию, но каждая следующая появляется не раньше, чем через шесть с половиной часов после предыдущей. На мой взгляд, там за этой туманной стеной что-то вроде автоматической фабрики, которая не может изготавливать их быстрее.
Дом Сэмуэлсона оказался одним из тех высоких и богато декорированных особняков конца девятнадцатого века, которые порой еще можно встретить в небольших городках. Два этажа, чердак и просторное обсаженное кустами сирени крыльцо. Комнаты в доме были небольшими, сумрачными, с высокими потолками и с лишней мебелью. Вода в дом поступала из большого бака, куда ее подавал из колодца в подвале небольшой бензиновый движок, сменивший ставший бесполезным электрический насос. Кроме того, хозяин нашел где-то старинную черную дровяную плиту, которая красовалась сейчас в углу просторной кухни. Нигде не было ни пылинки, в доме царил абсолютный порядок.
Он угостил нас первым нормальным обедом, который мне, как и девочке, довелось попробовать с тех пор, как Землю сотряс шторм времени. Я уже знал, что к этому моменту он затронул практически весь земной шар, а не только небольшой район Северной Америки к западу от Великих озер, где находился я. У меня был с собой приемник, и время от времени я ловил обрывки передач из самых разных мест. Линии непрерывности — или прерывистости, — разделяющие участки различного времени, как правило, блокировали радиосигналы. Но иногда кое-что все же сквозь них пробивалось. По-видимому, волшебным образом повезло Гавайям, которые шторм почти не затронул, да еще время от времени я ловил обрывки передач из Греции. Я не часто слушал радио, ведь вне моих сил было помочь людям, ведущим передачи, равно как и они мало чем могли помочь мне.
Я рассказывал обо всем этом Самуэлсону, пока он готовил обед. Он, в свою очередь, поведал мне, что столкнулся стой же проблемой.
— Здесь, в Солсбурге, произошел всего один сдвиг времени, — сказал он. — С тех пор я лишь время от времени вижу, как линия изменения проходит где-нибудь на горизонте или иногда на какое-то время останавливается, но ни одна больше сюда не сворачивала.
— Неплохо бы рассмотреть его поближе, — сказал я. — Не опасно?
— Нисколько. — Он выпрямился, положил гранатомет на землю; из кобуры на его бедре выглядывал револьвер то ли тридцать восьмого, то ли сорок четвертого калибра, а на баррикаде, как раз на уровне плеча, лежал карабин. Он взял его левой рукой и сказал:
— Пошли. Они выскакивают по одному, причем через промежутки времени от семи до десяти часов.
Я бросил взгляд на дорогу, но обломки других подбитых желто-черных механизмов нигде не валялись.
— Вы уверены? — полюбопытствовал я. — Сколько же вы всего их видели?
Незнакомец усмехнулся как-то по-старчески сухо.
— Полностью их прикончить не удается, — объяснил он. — Как и этот. Сейчас он безобиден, но с ним не покончено. Чуть позже он уползет обратно, или его каким-то образом втянут обратно в туман — сами увидите. Пошли.
Он вскарабкался на баррикаду, и я последовал за ним. Когда мы подошли к подбитому устройству, оно еще сильнее напомнило мне детскую машинку-переростка. Отличие состояло лишь в том, что вместо окон у нее была гладкая желтая поверхность, а вместо четырех обычного размера автомобильных колес из днища торчали половинки шестнадцати или восемнадцати небольших металлических дисков. Граната пробила в боку машины здоровенную дыру.
— Вот, послушайте, — сказал незнакомец, склонившись над пробоиной. Я подошел поближе и прислушался. Откуда-то из глубин корпуса все еще доносилось негромкое жужжание.
— Интересно, кто посылает эти штуки? — спросил я. — Или что их посылает?
Бородатый пожал плечами.
— Да, кстати, — сказал я, протягивая руку, — Марк Деспард.
— Реймонд Сэмуэлсон, — после некоторой паузы представился он; его рука чуть дернулась, но тут же вернулась на место. Я решил, что ему, возможно, не хочется пожимать руку человеку, которого потом придется убить. И еще я подумал, что человек, способный думать о таких тонкостях, вряд ли станет стрелять мне в спину. По крайней мере, без крайней необходимости. В то же время не стоило самому напрашиваться на неприятности, оставляя между нами хоть малейший намек на недопонимание.
— Я еду в Омаху, — сказал я. — Там у меня жена, если, конечно, у нее до сих пор все в порядке. Но я не стану проезжать через ту линию временного сдвига, — я кивнул головой на туман, из которого появилась машина. — Вы не знаете, есть ли из города какая-нибудь другая дорога на юг или на восток?
— Да, есть, — кивнул он и заметно помрачнел. — Значит, говорите, у вас там осталась жена?
— Да, — ответил я. Честно говоря, я хотел бы сказать «бывшая жена», но уже оговорился. Вряд ли ситуация подходила для того, чтобы объяснять это человеку типа Сэмуэлсона.
— Послушайте, вам вовсе не обязательно отправляться в путь прямо сейчас. Может, задержитесь немного и отобедаете со мной?
«Задержитесь и отобедаете со мной?» Видимо, когда я упомянул о жене, в нем сработал рефлекс гостеприимства. Знакомые, такие уютные слова казались столь же странными и неуместными здесь и сейчас, на участке дороги между опустевшим городком и заслоняющим пространство справа от нас туманом. Да еще этот валяющийся рядом подбитый механизм.
— Идет, — согласился я.
Мы вернулись, перелезли через баррикаду и дошли до фургона. Я позвал леопарда с девочкой и представил их Сэмуэлсону. При виде леопарда он удивленно вытаращил глаза, но еще больше они у него вылезли из орбит при виде стоящей за огромной кошкой девушки.
— Леопарда я зову Санди, — сказал я. — А вот девочка мне так и не представилась.
Я вытянул руку, и Санди, прижимая уши, подошел ко мне и потерся мордой о мою ладонь, издавая при этом звук, похожий на довольное мурчание.
— Я наткнулся на него сразу после того, как изменение времени прошло через местность, где он обитал, — пояснил я. — Когда я нашел его, он все еще был в шоке, и теперь, кажется, считает себя обязанным мне по гроб жизни или что-то вроде этого. Сами, наверное, знаете, как ведут себя животные, когда находишь их сразу после временного сдвига? До тех пор, пока окончательно не очухаются?
Сэмуэлсон отрицательно покачал головой. Теперь он смотрел на меня с некоторым недоверием и подозрительностью.
— Жаль, — вздохнул я. — В таком случае придется вам поверить мне на слово. Пока я рядом, он совершенно безопасен. Я гладил Санди. Сэмуэлсон же смотрел на девочку.
— Привет, — сказал он с улыбкой. Но она по-прежнему «пусто» смотрела на него, не говоря ни слова. Она выполняла все мои указания, но мне ни разу не удалось добиться того, чтобы в глазах ее мелькнула хоть искорка внутреннего понимания того, кто она такая. Свисающие до плеч прямые темные волосы придавали ей вид дикарки, даже рубашка и джинсы смотрелись на ней крайне нелепо.
Впрочем, это было для нее самой подходящей одеждой. Однажды я переодел ее в платье — вскоре после того как нашел. Зрелище было жалким. В платье она выглядела просто карикатурно.
— Она не говорит, — сказал я. — Я наткнулся на нее через пару дней после того, как встретил леопарда, милях в двухстах южнее. Леопард валялся примерно там, где раньше находились Миннеаполис и Сент-Пол. Возможно, он из тамошнего зоопарка. А девочка просто плелась по дороге. Даже не представляю, откуда она взялась.
— Бедное дитя, — сказал Сэмуэлсон. Похоже, он был совершенно искренен, и тут мне показалось еще более маловероятным, что он способен выстрелить мне в спину.
Мы отправились к нему домой обедать. Он жил в одном квартале от Главной улицы.
— А как насчет этих.., ну, как вы их там называете? — спросил я. — Не боитесь, если одна из них появится в ваше отсутствие и некому будет ее остановить?
— Жужжалки, — ответил он. — Да нет, я уже говорил, что хотя они появляются и не точно по расписанию, но каждая следующая появляется не раньше, чем через шесть с половиной часов после предыдущей. На мой взгляд, там за этой туманной стеной что-то вроде автоматической фабрики, которая не может изготавливать их быстрее.
Дом Сэмуэлсона оказался одним из тех высоких и богато декорированных особняков конца девятнадцатого века, которые порой еще можно встретить в небольших городках. Два этажа, чердак и просторное обсаженное кустами сирени крыльцо. Комнаты в доме были небольшими, сумрачными, с высокими потолками и с лишней мебелью. Вода в дом поступала из большого бака, куда ее подавал из колодца в подвале небольшой бензиновый движок, сменивший ставший бесполезным электрический насос. Кроме того, хозяин нашел где-то старинную черную дровяную плиту, которая красовалась сейчас в углу просторной кухни. Нигде не было ни пылинки, в доме царил абсолютный порядок.
Он угостил нас первым нормальным обедом, который мне, как и девочке, довелось попробовать с тех пор, как Землю сотряс шторм времени. Я уже знал, что к этому моменту он затронул практически весь земной шар, а не только небольшой район Северной Америки к западу от Великих озер, где находился я. У меня был с собой приемник, и время от времени я ловил обрывки передач из самых разных мест. Линии непрерывности — или прерывистости, — разделяющие участки различного времени, как правило, блокировали радиосигналы. Но иногда кое-что все же сквозь них пробивалось. По-видимому, волшебным образом повезло Гавайям, которые шторм почти не затронул, да еще время от времени я ловил обрывки передач из Греции. Я не часто слушал радио, ведь вне моих сил было помочь людям, ведущим передачи, равно как и они мало чем могли помочь мне.
Я рассказывал обо всем этом Самуэлсону, пока он готовил обед. Он, в свою очередь, поведал мне, что столкнулся стой же проблемой.
— Здесь, в Солсбурге, произошел всего один сдвиг времени, — сказал он. — С тех пор я лишь время от времени вижу, как линия изменения проходит где-нибудь на горизонте или иногда на какое-то время останавливается, но ни одна больше сюда не сворачивала.