Страница:
Беседа продолжалась четыре дня. Обсидиан явно пришел с целью получить информацию, при этом почти не предоставляя ее в ответ. Но вскоре выяснилось, что мы не сможем дальше общаться, если он не расскажет о своем времени и цивилизации. У нас с ним не было ничего общего, кроме языка, который его товарищи изучили за первые недели записей, а потом научили его говорить без акцента, и к концу первого часа мы оба поняли, что этого катастрофически недостаточно.
Слова сами по себе, без смысловых определений, значили очень мало; они же у нас с ним были разделены тысячами, а возможно — сотнями тысяч лет. Странное ощущение возникало, когда ты слышал предложение, состоящее исключительно из старых знакомых звуков, и в то же время понимал, что у тебе нет ни малейшего представления о том, что имел в виду Обсидиан, выговаривая их. К счастью, он был умным человеком и, кроме того, обладал чувством юмора. В противном случае беседа прекратилась бы просто из-за того, что мы разозлились бы друг на друга.
Но он был достаточно умен и достаточно разумен, чтобы проявить гибкость и отступить от условия, с которым его послали, — слушать, но не говорить. К концу третьего дня он рассказывал нам о своем народе почти столько же, сколько мы рассказывали ему о себе, и с этого момента информационный обмен стал возможен, по крайней мере, хоть в незначительном объеме.
К этому времени мы уже снова разговаривали тет-а-тет, но с магнитофоном, запитанным от автомобильного аккумулятора, который зарядили с помощью ветрогенератора Билла. Записи тут же размножали, и их могли слушать члены коммуны. Одним из самых интересных фактов, который мы все узнали, — общество Обсидиана и его товарищей, здесь, на Земле, принадлежащих к человечеству будущего, насчитывало менее тысячи членов, которые в основном были раскиданы, причем очень редко, по обитаемым планетам Галактики.
Однако эти люди думали о себе не столько как о представителях какой-то расы, а как о представителях гораздо более широкого сообщества, включающего миллионы других цивилизованных рас, с которыми они перемешались. Представители этих других рас тоже были разбросаны по множеству пригодных для обитания миров, и некоторых из них, так же как и представителей человечества, можно было найти повсюду во вселенной — это было связано с особыми обстоятельствами, которых Обсидиан пока не объяснил.
Причиной, по которой все эти индивидуалы были так широко рассеяны, очевидно, послужило то, что: а) шторм времени сократил население обитаемых миров до такой степени, что на каждое разумное существо приходилось по несколько пригодных для жизни планет, и б) очевидно, существовали способы путешествовать не просто со скоростью, превышающей световую, а во много раз ее превышающей, поэтому даже посещение иных галактик не являлось невозможным. Обсидиан уклонился от ответа на мои вопросы, когда я попытался узнать об этих способах перемещения побольше. Очевидно, понятие «сверхсветовая скорость» не описывало их достаточно точно в его понятиях, и он не был уверен, что способен объяснить все это мне на нашем нынешнем уровне общения.
Мы обнаружили несколько таких точек обоюдного непонимания. Основной проблемой являлось полное несоответствие наших понятий, поэтому мы постоянно натыкались на то, что говорим о совершенно разных вещах. Некоторые культурные несоответствия выявлялись случайно. Например, оказалось, что Обсидиан не имя — по крайней мере, оно не соответствовало тому смыслу, которое мы вкладываем в это слово. Он вообще не имел конкретного имени, поскольку обладал некой уникальной личностной характеристикой, структурой или ценностью — в наших понятиях это просто невозможно было выразить, — которая признавалась в качестве него его собратьями-людьми и представителями других рас, которые были знакомы с ним и имели возможность познакомиться с этой его уникальной личностной характеристикой.
Для тех, кто никогда с ним не встречался, его определяли справочным кодовым словом или символом, которые позволяли определить, откуда он родом и чем занимается. Но они, за исключением подобного рода справок, никогда не использовались. Для обычного общения он располагал несколькими — назвать их прозвищами было бы не правильно, но это, с моей точки зрения, ближайшее по смыслу понятие — прозвищами, которые зависели от отношения обращающегося к нему индивидуума. Самым распространенным из этих прозвищ, которое он сам предпочитал всем остальным и которое особенно часто использовали его товарищи здесь на Земле, было название, сравнивавшее его с минералом, который мы называли «обсидиан». Поскольку за тот месяц или около того, что они записывали нашу речь, было установлено, что мы поймем это слово, он им себя и назвал, когда в первый раз представился мне и Эллен.
Проблема с именами носила отнюдь не маловажный характер, как могло показаться на первый взгляд. Все выглядело гораздо сложнее. Проблема имен лучше всего характеризовала то, насколько иначе он и его сообщество людей и представителей других рас будущего думали и работали, и пока я не сумею понять, почему они называли друг друга именно так, для меня останется тайной жизненно важный пласт их культуры. Соответственно, я отчаянно пытался понять и заставить его объяснить все это так, чтобы я мог понять.
Вопрос с именами был переплетен с понятием личности в ее самом глубинном смысле, что было связано с их занятиями в гораздо большей степени, чем у нас, что в свою очередь было связано с совершенно иным типом баланса между индивидуальными и групповыми ответственностями; поэтому они не вступили с нами в контакт сразу, как только мы появились, а затаились и изучали нас.
Они избрали такой образ действий не потому, что боялись нас. Для Обсидиана страх был гораздо более академическим понятием, чем для меня. Просто его товарищи считали, что, прежде чем вступить с нами в контакт, они должны иметь возможность общаться с нами. Соответственно, они старались не попадаться на глаза Доку, порхающему над их головами в самолете, что было для них совсем нетрудно, поскольку они практически не пользовались всякого рода строениями. Наши здания показались Обсидиану слегка отталкивающими, поэтому он не принял моего приглашения войти в летний дворец. Очевидно, что внутренние помещения дворца привлекали его в той же степени, в какой меня привлекали бы туннели крота размером с человека. Народ Обсидиана строил обсерватории и многое другое, но эти сооружения обычно не имели ни стен, ни крыши.
Очевидно, они не нуждались в защите от превратностей погоды настолько, насколько она была необходима нам. Когда я спросил его об этом, Обсидиан продемонстрировал, как он способен, стоило ему пожелать этого, окутать себя облаком невидимого тепла, причем он настаивал, что тепло создается механическими, а не ментальными средствами. Мне с самого начала наших переговоров стало ясно, что он гораздо легче, чем я, переносит температурные перепады и физические неудобства. Прохлада весенних утренних часов и полуденная жара не вызывали у него негативных эмоций, он всегда оставался в одной и той же юбочке. Только на третий день я понял, что он носит ее, отдавая дань вежливости по отношению к нам, поскольку они выяснили, что у нас приняты некоторые табу в отношении одежды.
К концу третьего дня я начал понимать очень много других вещей. Как ни удивительно, но моя способность общаться совершенствовалась гораздо быстрее, чем его. Более того, совершенствовалась так быстро, что он сам отметил это с неприкрытым благоговением. Это благоговение удивило меня куда больше, чем все остальные его тайны. Нас беспокоила проблема общения, и в конце концов мы пришли к заключению, что, как это ни парадоксально. Обсидиану больше всего мешает именно отличное владение разговорным языком, которое он выказал в первое же свое появление.
Получалось, что его группа непривычна к концепциям перевода. Звуки и символы — да. Они разнились от расы к расе в бесконечном разнообразии. Но так же, как они могли соглашаться по поводу уникальности личности любого отдельно взятого индивидуума, они, по-видимому, могли согласиться и на исключительную ценность любой концепции, поэтому перевод смысла никогда не требовался. Как только мы появились, они установили записывающие устройства, чтобы фиксировать все производимые нашей общиной звуки и передавать записанное в устройство типа компьютера, которое сортировало их и устанавливало правила и словарь нашего языка, с предполагаемым или точно определенным значением каждого звука. Когда это было проделано, они закачали информацию Обсидиану в голову и отправили его на переговоры с нами, уверенные, что теперь он сможет с нами общаться.
Но все оказалось не так просто. Звуки, которыми он пользовался, как выяснилось, обладали многими другими значениями помимо тех, которые сумел выявить компьютер. Короче говоря, Обсидиан и его товарищи оказались в неловком положении людей, которые выросли с одним набором понятий, думая, что других просто не существует. Они уподобились человеку, который успевает стать взрослым и только тут обнаруживает, что существуют и другие языки, помимо его собственного, после чего начинает испытывать эмоциональные страдания от мысли, что кто-то может предпочитать какие-то совершенно невероятные звуки тому, что, как он чувствует в душе, является единственным «истинным» звуком для мысли или вещи.
Из-за этого его планы пошли насмарку. Было запланировано, что он явится к нам, вытянет из нас все необходимые сведения, заложит в компьютер и получит ответ, каким образом приспособить нас к культуре их времени, если это вообще окажется возможным. Вместо этого он барахтался, как котенок, с трудом воспринимая мои образы, в то время как я все сильнее запутывался в его.
Впрочем, этот вывод не совсем верен. Его представления, в отличие от моих, были исключительно логичными и логически взаимосвязанными, что давало мне серьезное преимущество. Но в его распоряжении имелись способности и концепции, которые он считал само собой разумеющимися, и я не мог заставить его говорить о них, поскольку не имел возможности объяснить, чего именно я добиваюсь.
Только на четвертый день я добился прорыва, и это произошло по довольно странной причине. Мой мозг, который никогда не мог оставить проблему в покое, а мучался ею и пережевывал ее до тех пор, пока не лопалась либо проблема, либо он сам, обдумывал два загадочных разговора, которые состоялись у нас с Мэри накануне ее ухода и с Эллен в тот день, когда появился Обсидиан.
Я все никак не мог понять, что они имели в виду. Несмотря на все мои попытки разобраться, сознание скользило по воспоминаниям, что они говорили мне, будто обе находились как бы под стеклянными колпаками. В то же время у меня была причина раздумывать над этим. Было во мне что-то, чего я, очевидно, не видел, как, например, не мог видеть собственные глазные яблоки, кроме как в зеркале, или собственный затылок. Должно быть, есть во мне что-то, думал я, вроде темного пятна, тени, отбрасываемой самим механизмом моих чувств, которое удерживало меня от близости, которую я хотел бы иметь с другими людьми, особенно с Эллен. Я прорабатывал самые разные подходы к проблеме, пытаясь найти способ, так сказать, увидеть невидимое, и во время разговора с Обсидианом мне неожиданно пришло в голову, что может иметься сходство между этой проблемой и проблемой в общении с ним.
В качестве средства достижения понимания с Эллен я попытался вызвать к жизни золотой свет. Но обнаружил, что когда для этого попытался достичь ощущения единства со всем сущим, не смог добиться этого состояния. Теперь мне пришло в голову, что не будет никакого вреда, если я попытаюсь еще раз в случае с Обсидианом и его людьми, поскольку задействованные эмоциональные корни не уходили столь глубоко в темноту моей собственной души.
Я попытался, и мне помогло то, что за последние несколько дней интенсивных разговоров с Обсидианом он начал мне нравиться. Я думал, что почти могу ухватить то, что он описывал как уникальную составляющую личности, по которой все прочие разумные существа его времени узнавали его. Поэтому я выбрал момент, когда он пытался объяснить мне, что им заменяло семейную структуру, которая существовала у нас в общине. Пока он говорил, сидя на траве, я наблюдал за ним. Он был оживлен, а руки его рисовали в воздухе замысловатые узоры. Он обладал качеством казаться исполненным энергии даже тогда, когда явно не испытывал напряжения и расслаблялся. Это было способностью, которую я отмечал и раньше, случайно встречаясь с профессиональными атлетами, находившимися на пике формы.
Я почти не слушал того, что он говорит. Мое сознание автоматически фиксировало его слова, но я был спокоен, зная, что все фиксирует магнитофон и вечером я смогу прослушать запись в тишине библиотеки. В основном мое внимание было сосредоточено на нем как таковом — как он произносит слова, размахивает руками, передавая мне энергию в форме звука и жеста. Я внутренне скосил глаза, чтобы сфокусироваться на нем в этом смысле, и, когда я сфокусировался, наложил поверх его маячащего передо мной образа эмоционально-интеллектуальный гештальт, которым являлся мой друг Обсидиан, каким я его знал.
Два образа слились воедино, и когда это произошло, я в первый раз смог отступить на шаг от него и от настоящего момента. Я удерживал свою точку зрения на этом расстоянии и медленно позволил впитаться в себя остальному дню.
Мы сидели рядом с летним дворцом, и я прислонился спиной к стене. Так я мог смотреть через его плечо на посадочную площадку и дальше — на поросший деревьями склон, городок внизу и поля высоких трав, тянущиеся во всех направлениях до самого горизонта. Стоял на редкость погожий день, в небе не было видно ни облачка. Но на склоне горы, где мы расположились, гулял несильный прохладный ветерок.
Я видел, как качаются верхушки деревьев, и чувствовал, как ветерок время от времени касается моего лица и рук, то и дело перемежаясь теплотой полуденного солнца. Для насекомых было еще рановато, но на лесистом склоне пониже нас вдруг неожиданно вспорхнуло в воздух облачко крошечных точек-птиц, темным пятном на мгновение заслонило яркое солнце, а затем снова пропало из вида в темной массе листьев.
Чуть выше в безоблачном небе виднелась еще одна точка. Ястреб? Мои глаза обвели взглядом горизонт. Я медленно начал ощущать ритм, который отстукивало мое собственное сердце, и в то же время дыхание мира. Снова золотистый свет начал окутывать меня, и снова я почувствовал, что касаюсь всего, что есть на земле, в небе и в воде — от полюса до полюса. Я касался всего сущего и потянулся, чтобы коснуться Обсидиана.
Я смотрел на него, не двигая глазами, и в первый раз увидел его целиком — таким, какой он есть. Поскольку он был частью вселенной так же, как все остальное, именно это было сутью отличия его общины от нашей. Они воспринимали вселенную целиком и ощущали себя ее частью, в то время как мы считали себя несопоставимыми с ней и изолированными от нее. Вот почему личность Обсидиана была неизменной и мгновенно узнаваемой его товарищами. Это было результатом того, что измерения этой личности определялись окружающей его вселенной, в которой он находился и рабочей частью которой он являлся. Мгновенно образовался гештальт, и я без слов, без символов понял, какое другое постоянное место он и все остальные мыслящие существа его периода занимают в их собственном времени и месте.
Я снова смог вызвать к жизни золотистый свет, и это помогло мне найти то, что я искал. Я сидел, просто почувствовав это на короткий миг, — а потом перестал. Свет померк, и я снова вернулся в свое обычное тело и улыбнулся Обсидиану.
Но он не улыбнулся в ответ. Он замолчал и уставился на меня с удивленным выражением.
— Обсидиан... — начал было я, собираясь рассказать ему, что я только что понял.
Он исчез.
Глава 33
Слова сами по себе, без смысловых определений, значили очень мало; они же у нас с ним были разделены тысячами, а возможно — сотнями тысяч лет. Странное ощущение возникало, когда ты слышал предложение, состоящее исключительно из старых знакомых звуков, и в то же время понимал, что у тебе нет ни малейшего представления о том, что имел в виду Обсидиан, выговаривая их. К счастью, он был умным человеком и, кроме того, обладал чувством юмора. В противном случае беседа прекратилась бы просто из-за того, что мы разозлились бы друг на друга.
Но он был достаточно умен и достаточно разумен, чтобы проявить гибкость и отступить от условия, с которым его послали, — слушать, но не говорить. К концу третьего дня он рассказывал нам о своем народе почти столько же, сколько мы рассказывали ему о себе, и с этого момента информационный обмен стал возможен, по крайней мере, хоть в незначительном объеме.
К этому времени мы уже снова разговаривали тет-а-тет, но с магнитофоном, запитанным от автомобильного аккумулятора, который зарядили с помощью ветрогенератора Билла. Записи тут же размножали, и их могли слушать члены коммуны. Одним из самых интересных фактов, который мы все узнали, — общество Обсидиана и его товарищей, здесь, на Земле, принадлежащих к человечеству будущего, насчитывало менее тысячи членов, которые в основном были раскиданы, причем очень редко, по обитаемым планетам Галактики.
Однако эти люди думали о себе не столько как о представителях какой-то расы, а как о представителях гораздо более широкого сообщества, включающего миллионы других цивилизованных рас, с которыми они перемешались. Представители этих других рас тоже были разбросаны по множеству пригодных для обитания миров, и некоторых из них, так же как и представителей человечества, можно было найти повсюду во вселенной — это было связано с особыми обстоятельствами, которых Обсидиан пока не объяснил.
Причиной, по которой все эти индивидуалы были так широко рассеяны, очевидно, послужило то, что: а) шторм времени сократил население обитаемых миров до такой степени, что на каждое разумное существо приходилось по несколько пригодных для жизни планет, и б) очевидно, существовали способы путешествовать не просто со скоростью, превышающей световую, а во много раз ее превышающей, поэтому даже посещение иных галактик не являлось невозможным. Обсидиан уклонился от ответа на мои вопросы, когда я попытался узнать об этих способах перемещения побольше. Очевидно, понятие «сверхсветовая скорость» не описывало их достаточно точно в его понятиях, и он не был уверен, что способен объяснить все это мне на нашем нынешнем уровне общения.
Мы обнаружили несколько таких точек обоюдного непонимания. Основной проблемой являлось полное несоответствие наших понятий, поэтому мы постоянно натыкались на то, что говорим о совершенно разных вещах. Некоторые культурные несоответствия выявлялись случайно. Например, оказалось, что Обсидиан не имя — по крайней мере, оно не соответствовало тому смыслу, которое мы вкладываем в это слово. Он вообще не имел конкретного имени, поскольку обладал некой уникальной личностной характеристикой, структурой или ценностью — в наших понятиях это просто невозможно было выразить, — которая признавалась в качестве него его собратьями-людьми и представителями других рас, которые были знакомы с ним и имели возможность познакомиться с этой его уникальной личностной характеристикой.
Для тех, кто никогда с ним не встречался, его определяли справочным кодовым словом или символом, которые позволяли определить, откуда он родом и чем занимается. Но они, за исключением подобного рода справок, никогда не использовались. Для обычного общения он располагал несколькими — назвать их прозвищами было бы не правильно, но это, с моей точки зрения, ближайшее по смыслу понятие — прозвищами, которые зависели от отношения обращающегося к нему индивидуума. Самым распространенным из этих прозвищ, которое он сам предпочитал всем остальным и которое особенно часто использовали его товарищи здесь на Земле, было название, сравнивавшее его с минералом, который мы называли «обсидиан». Поскольку за тот месяц или около того, что они записывали нашу речь, было установлено, что мы поймем это слово, он им себя и назвал, когда в первый раз представился мне и Эллен.
Проблема с именами носила отнюдь не маловажный характер, как могло показаться на первый взгляд. Все выглядело гораздо сложнее. Проблема имен лучше всего характеризовала то, насколько иначе он и его сообщество людей и представителей других рас будущего думали и работали, и пока я не сумею понять, почему они называли друг друга именно так, для меня останется тайной жизненно важный пласт их культуры. Соответственно, я отчаянно пытался понять и заставить его объяснить все это так, чтобы я мог понять.
Вопрос с именами был переплетен с понятием личности в ее самом глубинном смысле, что было связано с их занятиями в гораздо большей степени, чем у нас, что в свою очередь было связано с совершенно иным типом баланса между индивидуальными и групповыми ответственностями; поэтому они не вступили с нами в контакт сразу, как только мы появились, а затаились и изучали нас.
Они избрали такой образ действий не потому, что боялись нас. Для Обсидиана страх был гораздо более академическим понятием, чем для меня. Просто его товарищи считали, что, прежде чем вступить с нами в контакт, они должны иметь возможность общаться с нами. Соответственно, они старались не попадаться на глаза Доку, порхающему над их головами в самолете, что было для них совсем нетрудно, поскольку они практически не пользовались всякого рода строениями. Наши здания показались Обсидиану слегка отталкивающими, поэтому он не принял моего приглашения войти в летний дворец. Очевидно, что внутренние помещения дворца привлекали его в той же степени, в какой меня привлекали бы туннели крота размером с человека. Народ Обсидиана строил обсерватории и многое другое, но эти сооружения обычно не имели ни стен, ни крыши.
Очевидно, они не нуждались в защите от превратностей погоды настолько, насколько она была необходима нам. Когда я спросил его об этом, Обсидиан продемонстрировал, как он способен, стоило ему пожелать этого, окутать себя облаком невидимого тепла, причем он настаивал, что тепло создается механическими, а не ментальными средствами. Мне с самого начала наших переговоров стало ясно, что он гораздо легче, чем я, переносит температурные перепады и физические неудобства. Прохлада весенних утренних часов и полуденная жара не вызывали у него негативных эмоций, он всегда оставался в одной и той же юбочке. Только на третий день я понял, что он носит ее, отдавая дань вежливости по отношению к нам, поскольку они выяснили, что у нас приняты некоторые табу в отношении одежды.
К концу третьего дня я начал понимать очень много других вещей. Как ни удивительно, но моя способность общаться совершенствовалась гораздо быстрее, чем его. Более того, совершенствовалась так быстро, что он сам отметил это с неприкрытым благоговением. Это благоговение удивило меня куда больше, чем все остальные его тайны. Нас беспокоила проблема общения, и в конце концов мы пришли к заключению, что, как это ни парадоксально. Обсидиану больше всего мешает именно отличное владение разговорным языком, которое он выказал в первое же свое появление.
Получалось, что его группа непривычна к концепциям перевода. Звуки и символы — да. Они разнились от расы к расе в бесконечном разнообразии. Но так же, как они могли соглашаться по поводу уникальности личности любого отдельно взятого индивидуума, они, по-видимому, могли согласиться и на исключительную ценность любой концепции, поэтому перевод смысла никогда не требовался. Как только мы появились, они установили записывающие устройства, чтобы фиксировать все производимые нашей общиной звуки и передавать записанное в устройство типа компьютера, которое сортировало их и устанавливало правила и словарь нашего языка, с предполагаемым или точно определенным значением каждого звука. Когда это было проделано, они закачали информацию Обсидиану в голову и отправили его на переговоры с нами, уверенные, что теперь он сможет с нами общаться.
Но все оказалось не так просто. Звуки, которыми он пользовался, как выяснилось, обладали многими другими значениями помимо тех, которые сумел выявить компьютер. Короче говоря, Обсидиан и его товарищи оказались в неловком положении людей, которые выросли с одним набором понятий, думая, что других просто не существует. Они уподобились человеку, который успевает стать взрослым и только тут обнаруживает, что существуют и другие языки, помимо его собственного, после чего начинает испытывать эмоциональные страдания от мысли, что кто-то может предпочитать какие-то совершенно невероятные звуки тому, что, как он чувствует в душе, является единственным «истинным» звуком для мысли или вещи.
Из-за этого его планы пошли насмарку. Было запланировано, что он явится к нам, вытянет из нас все необходимые сведения, заложит в компьютер и получит ответ, каким образом приспособить нас к культуре их времени, если это вообще окажется возможным. Вместо этого он барахтался, как котенок, с трудом воспринимая мои образы, в то время как я все сильнее запутывался в его.
Впрочем, этот вывод не совсем верен. Его представления, в отличие от моих, были исключительно логичными и логически взаимосвязанными, что давало мне серьезное преимущество. Но в его распоряжении имелись способности и концепции, которые он считал само собой разумеющимися, и я не мог заставить его говорить о них, поскольку не имел возможности объяснить, чего именно я добиваюсь.
Только на четвертый день я добился прорыва, и это произошло по довольно странной причине. Мой мозг, который никогда не мог оставить проблему в покое, а мучался ею и пережевывал ее до тех пор, пока не лопалась либо проблема, либо он сам, обдумывал два загадочных разговора, которые состоялись у нас с Мэри накануне ее ухода и с Эллен в тот день, когда появился Обсидиан.
Я все никак не мог понять, что они имели в виду. Несмотря на все мои попытки разобраться, сознание скользило по воспоминаниям, что они говорили мне, будто обе находились как бы под стеклянными колпаками. В то же время у меня была причина раздумывать над этим. Было во мне что-то, чего я, очевидно, не видел, как, например, не мог видеть собственные глазные яблоки, кроме как в зеркале, или собственный затылок. Должно быть, есть во мне что-то, думал я, вроде темного пятна, тени, отбрасываемой самим механизмом моих чувств, которое удерживало меня от близости, которую я хотел бы иметь с другими людьми, особенно с Эллен. Я прорабатывал самые разные подходы к проблеме, пытаясь найти способ, так сказать, увидеть невидимое, и во время разговора с Обсидианом мне неожиданно пришло в голову, что может иметься сходство между этой проблемой и проблемой в общении с ним.
В качестве средства достижения понимания с Эллен я попытался вызвать к жизни золотой свет. Но обнаружил, что когда для этого попытался достичь ощущения единства со всем сущим, не смог добиться этого состояния. Теперь мне пришло в голову, что не будет никакого вреда, если я попытаюсь еще раз в случае с Обсидианом и его людьми, поскольку задействованные эмоциональные корни не уходили столь глубоко в темноту моей собственной души.
Я попытался, и мне помогло то, что за последние несколько дней интенсивных разговоров с Обсидианом он начал мне нравиться. Я думал, что почти могу ухватить то, что он описывал как уникальную составляющую личности, по которой все прочие разумные существа его времени узнавали его. Поэтому я выбрал момент, когда он пытался объяснить мне, что им заменяло семейную структуру, которая существовала у нас в общине. Пока он говорил, сидя на траве, я наблюдал за ним. Он был оживлен, а руки его рисовали в воздухе замысловатые узоры. Он обладал качеством казаться исполненным энергии даже тогда, когда явно не испытывал напряжения и расслаблялся. Это было способностью, которую я отмечал и раньше, случайно встречаясь с профессиональными атлетами, находившимися на пике формы.
Я почти не слушал того, что он говорит. Мое сознание автоматически фиксировало его слова, но я был спокоен, зная, что все фиксирует магнитофон и вечером я смогу прослушать запись в тишине библиотеки. В основном мое внимание было сосредоточено на нем как таковом — как он произносит слова, размахивает руками, передавая мне энергию в форме звука и жеста. Я внутренне скосил глаза, чтобы сфокусироваться на нем в этом смысле, и, когда я сфокусировался, наложил поверх его маячащего передо мной образа эмоционально-интеллектуальный гештальт, которым являлся мой друг Обсидиан, каким я его знал.
Два образа слились воедино, и когда это произошло, я в первый раз смог отступить на шаг от него и от настоящего момента. Я удерживал свою точку зрения на этом расстоянии и медленно позволил впитаться в себя остальному дню.
Мы сидели рядом с летним дворцом, и я прислонился спиной к стене. Так я мог смотреть через его плечо на посадочную площадку и дальше — на поросший деревьями склон, городок внизу и поля высоких трав, тянущиеся во всех направлениях до самого горизонта. Стоял на редкость погожий день, в небе не было видно ни облачка. Но на склоне горы, где мы расположились, гулял несильный прохладный ветерок.
Я видел, как качаются верхушки деревьев, и чувствовал, как ветерок время от времени касается моего лица и рук, то и дело перемежаясь теплотой полуденного солнца. Для насекомых было еще рановато, но на лесистом склоне пониже нас вдруг неожиданно вспорхнуло в воздух облачко крошечных точек-птиц, темным пятном на мгновение заслонило яркое солнце, а затем снова пропало из вида в темной массе листьев.
Чуть выше в безоблачном небе виднелась еще одна точка. Ястреб? Мои глаза обвели взглядом горизонт. Я медленно начал ощущать ритм, который отстукивало мое собственное сердце, и в то же время дыхание мира. Снова золотистый свет начал окутывать меня, и снова я почувствовал, что касаюсь всего, что есть на земле, в небе и в воде — от полюса до полюса. Я касался всего сущего и потянулся, чтобы коснуться Обсидиана.
Я смотрел на него, не двигая глазами, и в первый раз увидел его целиком — таким, какой он есть. Поскольку он был частью вселенной так же, как все остальное, именно это было сутью отличия его общины от нашей. Они воспринимали вселенную целиком и ощущали себя ее частью, в то время как мы считали себя несопоставимыми с ней и изолированными от нее. Вот почему личность Обсидиана была неизменной и мгновенно узнаваемой его товарищами. Это было результатом того, что измерения этой личности определялись окружающей его вселенной, в которой он находился и рабочей частью которой он являлся. Мгновенно образовался гештальт, и я без слов, без символов понял, какое другое постоянное место он и все остальные мыслящие существа его периода занимают в их собственном времени и месте.
Я снова смог вызвать к жизни золотистый свет, и это помогло мне найти то, что я искал. Я сидел, просто почувствовав это на короткий миг, — а потом перестал. Свет померк, и я снова вернулся в свое обычное тело и улыбнулся Обсидиану.
Но он не улыбнулся в ответ. Он замолчал и уставился на меня с удивленным выражением.
— Обсидиан... — начал было я, собираясь рассказать ему, что я только что понял.
Он исчез.
Глава 33
Он появился лишь через некоторое время. Его не было весь остаток этого дня и два следующих. Я не беспокоился, что каким-то образом разрушил складывающиеся между нами отношения, между нашими людьми и его межзвездным сообществом. Вслед за моментом появления света и моего неожиданного прорыва к пониманию я был уверен, что дело не в этом, и попытался подбодрить других членов нашей группы, которые склонны были беспокоиться по поводу его длительного отсутствия.
— Нашими словами этого не объяснить, — говорил я Эллен, Биллу, Доку, Порнярску и еще примерно пятерым членам общины, которые за последние несколько недель стали настоящими лидерами. Мы сидели около камина в библиотеке, окна были открыты, и сквозь них виднелось вечернее небо. — Но я уверен, что никоим образом не обидел его. Не могу вам объяснить, откуда мне это известно, но я знаю это точно.
— Тогда почему же он испарился? — спросил Билл. — Может, хоть попытаешься объяснить нам это, Марк.
— Он понял, что я делаю, — этот фокус единения со вселенной, о котором я вам уже рассказывал. Я объяснил, как мог, и сейчас не намерен объяснять все заново. Вам придется научиться самим проделывать это, если вы действительно хотите все понять.
— Тогда тебе самое время начать давать нам уроки, — сказал Док, и все рассмеялись.
— Обязательно, — сказал я. — Нет, серьезно, я попробую. Когда у нас появится время.
— Продолжай, Марк, — сказал Билл. — Расскажи все до конца. Он знал, что ты делаешь.., и это и обеспокоило его, да?
— Я бы не сказал, что обеспокоило. Просто он был удивлен. И отправился посоветоваться со своими друзьями. Учитывая то, какие они, то есть — какими я их себе представляю, такого рода консультации у них обязательны.
— Тогда почему ты уверен, что он вернется? — спросил Билл.
— А я что вам весь вечер твержу?
— Порнярск, — сказал Билл, поворачиваясь к нему, — ты не можешь помочь разъяснить, что произошло? Ты ведь представитель более продвинутой расы, чем наша.
— По сравнению с Обсидианом и его товарищами, — сказал Порнярск, — я столь же примитивен, что и все вы. Кроме того, как вы все помните, я всего лишь аватара. Я лишен творческих способностей и воображения, кроме тех, что получил, когда был создан в образе Порнярска. Я не предназначен для размышлений или интерпретаций.
— Как бы то ни было, — сказал Билл, — пока мы ждем его возвращения — займемся делами. Марк, поговори с ним при первом удобном случае насчет того, можем ли мы рассчитывать получить от них в случае необходимости припасы или помощь.
— Хорошо. Поговорю с ним, как только он вернется. Раньше я боялся, что не смогу объяснить, чего мы хотим, за исключением того, чтобы чувствовать себя независимыми. Мы ведь по-прежнему хотим быть независимыми и самодостаточными, не так ли?
Я обвел взглядом комнату. На самом деле мне вовсе не требовался шепоток их одобрения. Я лишь хотел напомнить, что в этом вопросе мы единодушны.
— Здесь у них всего лишь станция, — сказал Леланд Мор, худой негр лет двадцати пяти. Он был архитектором и специалистом по строительству и механическому оборудованию. — И лично я считаю, что этот мир наш хотя бы по праву первопоселенцев.
Это замечание подвело итог вечерней беседе. Мы уселись выпить кофе и обменяться замечаниями по поводу того, как идут дела с нашими собственными проектами, касающимися подготовки к зиме, и через час большинство из нас отравилось спать.
На следующий день Обсидиан тоже не появился. В это утро мы отдыхали — день был как раз посередине недели, — учитывая положительный эффект, который оказал наш единственный выходной после запуска первого ветрогенератора. Мы обнаружили, что есть предел производительности труда при семидневной рабочей неделе. После нескольких недель работы без отдыха мы продолжали делать дело, но производительность очевидно снизилась. В это утро я мог с чистой совестью остаться дома, вместо того чтобы делать какую-нибудь работу в городке. Эл-лен тоже была дома и занималась своей одеждой в одном из помещений дворца. Я воспользовался случаем еще раз порыться в книгах, которые в последнее время совсем забросил. Но оказалось, что они меня не очень-то интересуют. Во мне росло желание снова попробовать получить золотистый свет и еще раз попытаться понять с его помощью Эллен.
Меня подталкивал к этому мой успех с Обсидианом и то, как мне начинало казаться, что я приближаюсь к успешному окончанию своего внутреннего поиска. Внешним поиском всегда был шторм времени, но внутренний поиск, как я теперь стал подозревать, корнями уходил в мои отношения со Свонни и матерью.
Я отложил книгу, которую держал, и выглянул во дворик, снова пытаясь ощутить единение со вселенной. Постепенно комната, а затем дворик и небо, которые я видел из окна, приобретали все большие черты реальности, как будто я видел их с каким-то дополнительным измерением, более глубоко, более далеко, в дополнение к обычным высоте, глубине и ширине нормального зрения. Мое тело замедлило дыхание и сердцебиение и начало сливаться с движениями планеты.
Свет изменился, стал золотистым — я снова добился цели.
Я оставался на месте еще некоторое время — возможно, десять или двадцать минут, хотя в этом состоянии концентрации время казалось почти застывшим, — чтобы окончательно убедиться в своей способности, что твердо владею вызванным мной состоянием. Затем я попытался добраться до Эллен, которая была где-то во дворце.
Мое касание было подобно волне, накатывающейся на пологий пляж. Я добрался до нее, легонько коснулся и начал ее окутывать — что-то глубоко во мне вдруг отдернулось так, что волна моего чувства всосалась обратно и мой с ней контакт прервался. Золотистый свет мгновенно исчез и чувство единения пропало. Я был один и изолирован, сидел в кресле и глядел сквозь в окно на мир, которого я больше не чувствовал.
Я сидел ошеломленный и парализованный неудачей. Но через несколько мгновений случилось чудо, потому что открылась дверь, вошла Эллен, наклонилась и поцеловала меня. После этого, не сказав ни слова, она повернулась и пошла обратно к двери.
— За что? — чуть хрипло спросил я. Она обернулась и улыбнулась.
— Просто захотелось, и все тут, — сказала она, вышла, прикрыв за собой дверь, а я остался сидеть в кресле, а сердце мое взлетело ввысь, как ракета. Потому что теперь я знал. Мне не удалось полностью коснуться ее, но я знал, что нахожусь на верном пути, поскольку она почувствовала, что я пытаюсь. Со временем мне удастся добраться до нее.
К полудню укороченный полувыходной день закончился. Я переоделся в рабочую одежду и вышел из дворца, собираясь помочь людям, которые утепляли и расширяли наше самое большое сборное здание, с тем чтобы его можно было превратить в комбинацию столовой, больницы и жилья для тех, кто может оказаться слишком юным, слишком старым или слишком хрупким, чтобы пережить зимние холода в более холодных домах городка. Не успел я закрыть за собой дверь летнего дворца, как передо мной появился Обсидиан.
— Мы можем поговорить? — спросил он.
— Конечно, — ответил я. Он, естественно, был гораздо важнее любой плотницкой работы, которой я собирался заняться.
— Мы пришли к очень важному решению — мои коллеги и я, — сообщил он. — Помните, я говорил вам, что нашим первоначальным планом было собрать о вас достаточно информации, с тем чтобы понять, как обучить вас вжиться в цивилизацию? По крайней мере, образовать вас настолько, чтобы вы могли остаться здесь с нами?
— Помню, — кивнул я.
— Боюсь, я не рассказал вам всего, — сказал он. — Существовала альтернатива, о которой я не упомянул. Если бы выяснилось, что вы и ваши люди неспособны приспособиться к цивилизованной жизни, мы собирались отправить вас назад в ваше собственное время — во время, из которого вы сюда прибыли.
— Этого вы мне не говорили. Впрочем, и надобности особой не было. Мы дикари и сами можем догадаться о наличии такого рода альтернатив.
— Да. Что ж, — Обсидиан явно был смущен, — в некоторых отношениях вы оказались совсем не такими, как мы ожидали. На самом деле на такое мы даже и рассчитывать не могли. В частности, вы, лично вы, оказались совершенно непохожим ни на что, что мы могли себе представить. Поэтому мы сошлись на третьей альтернативе. Но для этого нам потребуется ваше согласие.
— Вот как?
Он не ответил, и я решил подтолкнуть его:
— Согласие на что?
— На альтернативу, связанную с вашим желанием включиться в работу по контролю над тем, что вы называете штормом времени. По логике вещей, немыслимо было даже ожидать, что человек из столь далекого прошлого, как вы, окажется способен научиться делать то, на что способны лишь самые неординарные, высокообразованные представители нашего времени. Но, учитывая наличие у вас кое-каких аномалий, мы бы хотели убедиться в вашей пригодности для подобной работы.
— Отлично, — сказал я. И уже во Второй раз за этот день мое сердце взмыло вверх.
— Поймите, — продолжал Обсидиан, — исследование ни в малейшей степени не может изменить нашего мнения, что вы и в самом деле способны работать в темпоральной области. Это просто возможность получить данные, на основании которых мы сможем наилучшим образом решить, что делать со всей вашей группой.
— Нашими словами этого не объяснить, — говорил я Эллен, Биллу, Доку, Порнярску и еще примерно пятерым членам общины, которые за последние несколько недель стали настоящими лидерами. Мы сидели около камина в библиотеке, окна были открыты, и сквозь них виднелось вечернее небо. — Но я уверен, что никоим образом не обидел его. Не могу вам объяснить, откуда мне это известно, но я знаю это точно.
— Тогда почему же он испарился? — спросил Билл. — Может, хоть попытаешься объяснить нам это, Марк.
— Он понял, что я делаю, — этот фокус единения со вселенной, о котором я вам уже рассказывал. Я объяснил, как мог, и сейчас не намерен объяснять все заново. Вам придется научиться самим проделывать это, если вы действительно хотите все понять.
— Тогда тебе самое время начать давать нам уроки, — сказал Док, и все рассмеялись.
— Обязательно, — сказал я. — Нет, серьезно, я попробую. Когда у нас появится время.
— Продолжай, Марк, — сказал Билл. — Расскажи все до конца. Он знал, что ты делаешь.., и это и обеспокоило его, да?
— Я бы не сказал, что обеспокоило. Просто он был удивлен. И отправился посоветоваться со своими друзьями. Учитывая то, какие они, то есть — какими я их себе представляю, такого рода консультации у них обязательны.
— Тогда почему ты уверен, что он вернется? — спросил Билл.
— А я что вам весь вечер твержу?
— Порнярск, — сказал Билл, поворачиваясь к нему, — ты не можешь помочь разъяснить, что произошло? Ты ведь представитель более продвинутой расы, чем наша.
— По сравнению с Обсидианом и его товарищами, — сказал Порнярск, — я столь же примитивен, что и все вы. Кроме того, как вы все помните, я всего лишь аватара. Я лишен творческих способностей и воображения, кроме тех, что получил, когда был создан в образе Порнярска. Я не предназначен для размышлений или интерпретаций.
— Как бы то ни было, — сказал Билл, — пока мы ждем его возвращения — займемся делами. Марк, поговори с ним при первом удобном случае насчет того, можем ли мы рассчитывать получить от них в случае необходимости припасы или помощь.
— Хорошо. Поговорю с ним, как только он вернется. Раньше я боялся, что не смогу объяснить, чего мы хотим, за исключением того, чтобы чувствовать себя независимыми. Мы ведь по-прежнему хотим быть независимыми и самодостаточными, не так ли?
Я обвел взглядом комнату. На самом деле мне вовсе не требовался шепоток их одобрения. Я лишь хотел напомнить, что в этом вопросе мы единодушны.
— Здесь у них всего лишь станция, — сказал Леланд Мор, худой негр лет двадцати пяти. Он был архитектором и специалистом по строительству и механическому оборудованию. — И лично я считаю, что этот мир наш хотя бы по праву первопоселенцев.
Это замечание подвело итог вечерней беседе. Мы уселись выпить кофе и обменяться замечаниями по поводу того, как идут дела с нашими собственными проектами, касающимися подготовки к зиме, и через час большинство из нас отравилось спать.
На следующий день Обсидиан тоже не появился. В это утро мы отдыхали — день был как раз посередине недели, — учитывая положительный эффект, который оказал наш единственный выходной после запуска первого ветрогенератора. Мы обнаружили, что есть предел производительности труда при семидневной рабочей неделе. После нескольких недель работы без отдыха мы продолжали делать дело, но производительность очевидно снизилась. В это утро я мог с чистой совестью остаться дома, вместо того чтобы делать какую-нибудь работу в городке. Эл-лен тоже была дома и занималась своей одеждой в одном из помещений дворца. Я воспользовался случаем еще раз порыться в книгах, которые в последнее время совсем забросил. Но оказалось, что они меня не очень-то интересуют. Во мне росло желание снова попробовать получить золотистый свет и еще раз попытаться понять с его помощью Эллен.
Меня подталкивал к этому мой успех с Обсидианом и то, как мне начинало казаться, что я приближаюсь к успешному окончанию своего внутреннего поиска. Внешним поиском всегда был шторм времени, но внутренний поиск, как я теперь стал подозревать, корнями уходил в мои отношения со Свонни и матерью.
Я отложил книгу, которую держал, и выглянул во дворик, снова пытаясь ощутить единение со вселенной. Постепенно комната, а затем дворик и небо, которые я видел из окна, приобретали все большие черты реальности, как будто я видел их с каким-то дополнительным измерением, более глубоко, более далеко, в дополнение к обычным высоте, глубине и ширине нормального зрения. Мое тело замедлило дыхание и сердцебиение и начало сливаться с движениями планеты.
Свет изменился, стал золотистым — я снова добился цели.
Я оставался на месте еще некоторое время — возможно, десять или двадцать минут, хотя в этом состоянии концентрации время казалось почти застывшим, — чтобы окончательно убедиться в своей способности, что твердо владею вызванным мной состоянием. Затем я попытался добраться до Эллен, которая была где-то во дворце.
Мое касание было подобно волне, накатывающейся на пологий пляж. Я добрался до нее, легонько коснулся и начал ее окутывать — что-то глубоко во мне вдруг отдернулось так, что волна моего чувства всосалась обратно и мой с ней контакт прервался. Золотистый свет мгновенно исчез и чувство единения пропало. Я был один и изолирован, сидел в кресле и глядел сквозь в окно на мир, которого я больше не чувствовал.
Я сидел ошеломленный и парализованный неудачей. Но через несколько мгновений случилось чудо, потому что открылась дверь, вошла Эллен, наклонилась и поцеловала меня. После этого, не сказав ни слова, она повернулась и пошла обратно к двери.
— За что? — чуть хрипло спросил я. Она обернулась и улыбнулась.
— Просто захотелось, и все тут, — сказала она, вышла, прикрыв за собой дверь, а я остался сидеть в кресле, а сердце мое взлетело ввысь, как ракета. Потому что теперь я знал. Мне не удалось полностью коснуться ее, но я знал, что нахожусь на верном пути, поскольку она почувствовала, что я пытаюсь. Со временем мне удастся добраться до нее.
К полудню укороченный полувыходной день закончился. Я переоделся в рабочую одежду и вышел из дворца, собираясь помочь людям, которые утепляли и расширяли наше самое большое сборное здание, с тем чтобы его можно было превратить в комбинацию столовой, больницы и жилья для тех, кто может оказаться слишком юным, слишком старым или слишком хрупким, чтобы пережить зимние холода в более холодных домах городка. Не успел я закрыть за собой дверь летнего дворца, как передо мной появился Обсидиан.
— Мы можем поговорить? — спросил он.
— Конечно, — ответил я. Он, естественно, был гораздо важнее любой плотницкой работы, которой я собирался заняться.
— Мы пришли к очень важному решению — мои коллеги и я, — сообщил он. — Помните, я говорил вам, что нашим первоначальным планом было собрать о вас достаточно информации, с тем чтобы понять, как обучить вас вжиться в цивилизацию? По крайней мере, образовать вас настолько, чтобы вы могли остаться здесь с нами?
— Помню, — кивнул я.
— Боюсь, я не рассказал вам всего, — сказал он. — Существовала альтернатива, о которой я не упомянул. Если бы выяснилось, что вы и ваши люди неспособны приспособиться к цивилизованной жизни, мы собирались отправить вас назад в ваше собственное время — во время, из которого вы сюда прибыли.
— Этого вы мне не говорили. Впрочем, и надобности особой не было. Мы дикари и сами можем догадаться о наличии такого рода альтернатив.
— Да. Что ж, — Обсидиан явно был смущен, — в некоторых отношениях вы оказались совсем не такими, как мы ожидали. На самом деле на такое мы даже и рассчитывать не могли. В частности, вы, лично вы, оказались совершенно непохожим ни на что, что мы могли себе представить. Поэтому мы сошлись на третьей альтернативе. Но для этого нам потребуется ваше согласие.
— Вот как?
Он не ответил, и я решил подтолкнуть его:
— Согласие на что?
— На альтернативу, связанную с вашим желанием включиться в работу по контролю над тем, что вы называете штормом времени. По логике вещей, немыслимо было даже ожидать, что человек из столь далекого прошлого, как вы, окажется способен научиться делать то, на что способны лишь самые неординарные, высокообразованные представители нашего времени. Но, учитывая наличие у вас кое-каких аномалий, мы бы хотели убедиться в вашей пригодности для подобной работы.
— Отлично, — сказал я. И уже во Второй раз за этот день мое сердце взмыло вверх.
— Поймите, — продолжал Обсидиан, — исследование ни в малейшей степени не может изменить нашего мнения, что вы и в самом деле способны работать в темпоральной области. Это просто возможность получить данные, на основании которых мы сможем наилучшим образом решить, что делать со всей вашей группой.