Страница:
– Скорее утро. Я успел увидеть парня с пистолетом.
– Да, но ты не быстрее пули.
– Заживать пришлось бы пару недель… Это дело времени. Еще лет двести – триста…
– …И сможешь показывать фокусы, да. Но пока что – я не мог рисковать тобой.
– Шеф, за кем из нас ты приехал?..
На мгновение повисла тишина, и тут мои легкие вдруг разодрал кашель. Меня подкинуло на месте, я попыталась сесть, но голова закружилась, а спина не держала, и я рухнула назад. К моему удивлению и счастью, под спиной я почувствовала не жесткий асфальт, а горячие даже через обрывки футболки руки. Я едва смогла сдержать улыбку – это был Оскар.
– Тихо-тихо, куда, – он аккуратно прислонил меня к стене, – давай, уже все.
– Смотри-ка, очнулась! – Голос Шефа вновь был ненатурален и бодр.
Я открыла глаза. Прошло не так уж много времени с того момента, как я отключилась: на улице ни капли не рассвело, все было точно так же. Только рядом со мной лежала моя сумка, а тела были убраны. При воспоминании об этом желудок снова подкрался к горлу, но я взяла себя в руки. Передо мной на корточках сидел Оскар. Его лицо, сосредоточенное и внимательное, было совсем рядом. Брови сошлись в одну черную линию, губы сжаты.
Я попыталась понять, что делаю, но было уже поздно: я обнимала его за шею изо всех сил и тараторила, почти не разделяя слов:
– Оскар, простименяпожалуйста, я такая дура, господи, ябольшеникогдатакнебуду, я всегда-всегда буду тебя слушаться, только, пожалуйстапожалуйста, возьми меня обратно!! Я тебя умоляю, простименяядура!! Оскар, я буду делать все, что ты скажешьобещаю!!
Тут воздух в легких кончился, и я поняла, что сейчас зареву.
– Если ты меня не отпустишь сейчас, – спокойно проговорил Оскар, и я с долей облегчения заметила, что голос его снова звучит мягко и будто срываясь на мурлыканье, – то говорить тебе, как делать, будет просто некому…
Я послушно отпустила его шею и прижала руки к телу:
– Ты меня прощаешь?!
Несколько секунд он сидел совершенно неподвижно, как статуя, и изучал мое лицо. Потом его губы медленно разошлись в улыбке, обнажая слишком длинные для человека боковые зубы.
– Спасибо! – Я снова бросилась ему на шею с твердым намерением придушить.
– Боже, какая драма! – Шеф картинно шмыгнул носом, громко сглотнул, будто в горле у него ком, и смахнул со щеки несуществующую слезу.
Я, улыбаясь, повернулась к нему, и улыбка замерла на моих губах: хоть он и был как всегда весел, но глаза его были неожиданно грустны и пусты. Кто знает, может, и у него была когда-то ученица, висевшая на шее…
– Так, на ногах стоять можешь? – Оскар озабоченно разглядывал меня сверху вниз.
– Не знаю, – я нашарила в сумке пачку и пыталась совместить дрожащую в руке зажигалку и кончик сигареты. Меня всю колотило.
– Вставай, – скомандовал Оскар, подавая мне руку. Я ухватилась за нее и попыталась встать, не отпуская. Ноги подгибаются, в глазах все плывет.
– Ой, – я покачнулась.
– Хороша, нечего сказать, – хмыкнул Шеф, набрасывая мне на плечи свой плащ. – На, замерзнешь.
Он повернулся к Оскару, и они долго смотрели друг на друга. Потом Оскар кивнул:
– Согласен.
Я, ничего не понимая, переводила взгляд с одного на другого. Они успели о чем-то поговорить? О чем? Явно что-то про меня, и снова не спросили мое мнение.
– Так, сейчас к тебе домой. Переоденешься, приведешь себя в порядок, – скомандовал Оскар. – Оставь матери записку, что тебе пришлось срочно уехать… Недели на две. Иногда будешь звонить. С собой ничего лишнего не брать.
– К-куда уехать? – не поняла я.
Шеф устало вздохнул:
– Никуда. Ты будешь в Институте. Просто ты оттуда долго не вернешься.
Я ойкнула и непонимающе посмотрела на Оскара.
– Хватит уже. Я хотел сделать все медленно и плавно, но ты постоянно влипаешь в истории, а провожать тебя до дома каждый день мы не можем, – как жаль, подумала я, – так что придется тебе быстренько осваивать все…
Я решила не задавать больше вопросов. Будь что будет, им виднее.
До моего дома мы шли долго, в основном потому, что я все еще едва стояла на ногах. Оскар придерживал меня за плечи, Шеф просто шел рядом и курил. Было темно и тепло. В небе – неполная луна и звезды, на земле – рыжие фонари и спящий город. Ветер еле шевелит листья на деревьях и волосы Оскара. Вьется дымок от сигареты Шефа. Мне стало неожиданно тепло на душе просто от того, что они были рядом. И что я для них что-то значила.
Они остались внизу, а я как могла быстро заползла в лифт и нетерпеливо жала на кнопку своего этажа. Кабинка, как назло, ползла медленно, а когда доехала, я даже не стала дожидаться, пока полностью откроются двери. Вставила ключ в замок, бегом в комнату, натянула первую попавшуюся футболку – и замерла. Я не знала, что написать маме. Как написать ей, чтобы она поняла, что это не моя блажь, что обстоятельства сильнее меня и выбора нет! Бедная мама, сколько всего она приняла молча, не требуя ничего объяснять, и просто поверила мне. Что бы было, расскажи я ей все? Позвонила бы она в психушку или только подняла недоуменно брови, как делала всегда, когда в чем-то сомневалась? Что бы она сказала, если бы увидела Оскара, превращающегося в пантеру за пару секунду?
Я подошла к телефону, вырвала из блокнота лист и задумалась, грызя конец ручки.
«Мама, мне надо срочно уехать. Думаю, недели на две, смотря как пойдут дела. Это для меня важно. Закон не нарушаю. Постараюсь звонить. Прости, что ничего не объясняю». Получилось холодно. Слишком холодно. Я вздохнула и на цыпочках заглянула в ее комнату. Горела лампа у кровати, на полу валялись очки, а рядом – сборник мифов Западной Европы. Мама-мама, ты снова ищешь ответы на вопросы, которые сама не можешь сформулировать…
Я опустилась рядом с ее кроватью и положила листок на подушку. Рядом оставила свою кредитку от Института – ей этого надолго хватит.
Глаза, конечно, щипало, но уже из лифта я вышла взяв себя в руки. Закрывая дверь нашей квартиры, я вдруг поняла, что вернусь сюда совсем не через две недели. На какое-то мгновение захотелось бросить все, пробежать к себе в комнату, прыгнуть в постель и зажмуриться, шепча: «Это все просто сон, странный сон!» Желание захлестнуло меня с головой, но тут же отступило. Это была простейшая трусость и страх перед будущим. Будущим, которое было мне совершенно непонятно – что там задумали мои учителя? И тут появился новый страх: сейчас я спущусь вниз, а никого нет. И окажется, что у меня просто были галлюцинации, и все это время я гуляла по городу одна и разговаривала сама с собой. Это была такая паника, что я чуть не бросилась по ступеням вниз мимо лифта – настолько у меня не было сил ждать, пока он откроет дверцы и спустится вниз.
Дрожа от страха, я выскочила на улицу, чуть не упав через железный порожек у подъезда.
Никого.
Я несколько раз моргнула.
Никого.
Я прислонилась к стене. Не может быть. Мне все примерещилось. Никого нет. Правильно, таких не бывает. Это мое больное воображение, не в силах прийти в себя после первого покушения, нарисовало…
– За кем из нас ты сюда последовал, Шеф?
Я сорвалась с места, перескакивая ступени, и завернула за угол. Они стояли чуть в стороне от моего подъезда и разговаривали. Большой навесной уличный фонарь серебрил волосы. Если бы вы только знали…
– Я вернулась! – бодро заявила я, возвращая Шефу его плащ.
– Тогда пошли, – скомандовал он, бросив на Оскара долгий взгляд.
Как выбираться в такое время суток из моей глухомани, я не очень представляла. Однако Оскар умудрился поймать машину, и мы радостно отправились в центр. Шеф с нами не поехал, как сказал Оскар, недовольно скрипнув зубами: «У него свои методы перемещения».
Вскоре мы уже были на месте. Я по привычке отправилась в арку, но Оскар поймал меня за рукав и развернул в другую сторону. Я удивленно покосилась на него, но он кивнул куда-то вперед:
– Сегодня нам надо с основного…
Если бы не он, я бы никогда не нашла это здание. Не могу понять, как оно – многоэтажное тяжелое здание темно-серого мрамора со стеклянными дверьми – могло быть незаметным в самом центре города! Но факт оставался фактом: я никогда его прежде не видела и, если бы Оскар не ткнул меня носом в дверь, не заметила бы и сейчас. Шеф ждал нас рядом с входом. Спокойно покуривающий трубку, ни капли не запыхавшийся, небрежно-элегантный как всегда. Интересно все же, как он перемещается и кто он вообще такой, – на все мои приставания по этому поводу Оскар только недовольно отмахивался.
Мы прошли внутрь. Я никогда еще тут не была. Проходная напоминала обычный бизнес-центр: просторный холл с панорамным окном наверху, несколько турникетов, кабинка охранника. Оттуда мгновенно вынырнула девушка в серой форме и бодро козырнула:
– Приветствую!
– Здравствуй, Мышь, – разом улыбнулись мои начальники, выставляя меня вперед, – знакомься, это наше новое приобретение. Если вдруг что: ближайшие две недели не выпускать. Чирик, знакомься: это Мышь, она у нас проверяет пропуска.
Я удивленно разглядывала девушку. Младше меня, совсем худенькая и бледная, со щеткой черных волос, торчащих из-под кепки, – она ну никак не тянула на охранника. Кого бы она могла остановить в случае чего?
– Здрасте, – на всякий случай поздоровалась я.
– Привет, – улыбнулась она. – Что же это за птица, что с ней такие личности под ручку ходят?
Я уже хотела было ответить что-то резкое, но поняла, что это скорее «проверка на вшивость», чем реальная подколка.
– Знала б я сама, кто я, – пожала я плечами, – а то эти двое не говорят.
Она засмеялась, потянулась внутрь кабинки, что-то нажала, и на турникете зажглась зеленая стрелочка.
Шеф почти сразу ушел от нас, сославшись на занятость, а мы с Оскаром немного поплутали по мраморным коридорам и оказались в странном помещении. Душевая, маленькая комната «кровать-стул-стол» и дверь еще непонятно куда. Это напоминало крохотную отдельную квартиру.
– Ну вот, – Оскар распахнул передо мной дверь жилой комнаты и прошел внутрь следом, – обживайся. На ближайшее время это твой дом. Сейчас можешь лечь спать, а завтра начнем.
– Начнем что? – не поняла я.
– Тренировки, – невесело улыбнулся Оскар, – хватит с тобой нянчиться. Учти, будет больно. Будут ушибы, синяки, растяжения, ссадины и вывихи.
Я невольно охнула.
– Но когда ты выйдешь отсюда, жить тебе станет легче.
– А что там, за дверью?
– Тренировочный зал. Спокойной ночи, – и дверь за Оскаром закрылась.
9
– Да, но ты не быстрее пули.
– Заживать пришлось бы пару недель… Это дело времени. Еще лет двести – триста…
– …И сможешь показывать фокусы, да. Но пока что – я не мог рисковать тобой.
– Шеф, за кем из нас ты приехал?..
На мгновение повисла тишина, и тут мои легкие вдруг разодрал кашель. Меня подкинуло на месте, я попыталась сесть, но голова закружилась, а спина не держала, и я рухнула назад. К моему удивлению и счастью, под спиной я почувствовала не жесткий асфальт, а горячие даже через обрывки футболки руки. Я едва смогла сдержать улыбку – это был Оскар.
– Тихо-тихо, куда, – он аккуратно прислонил меня к стене, – давай, уже все.
– Смотри-ка, очнулась! – Голос Шефа вновь был ненатурален и бодр.
Я открыла глаза. Прошло не так уж много времени с того момента, как я отключилась: на улице ни капли не рассвело, все было точно так же. Только рядом со мной лежала моя сумка, а тела были убраны. При воспоминании об этом желудок снова подкрался к горлу, но я взяла себя в руки. Передо мной на корточках сидел Оскар. Его лицо, сосредоточенное и внимательное, было совсем рядом. Брови сошлись в одну черную линию, губы сжаты.
Я попыталась понять, что делаю, но было уже поздно: я обнимала его за шею изо всех сил и тараторила, почти не разделяя слов:
– Оскар, простименяпожалуйста, я такая дура, господи, ябольшеникогдатакнебуду, я всегда-всегда буду тебя слушаться, только, пожалуйстапожалуйста, возьми меня обратно!! Я тебя умоляю, простименяядура!! Оскар, я буду делать все, что ты скажешьобещаю!!
Тут воздух в легких кончился, и я поняла, что сейчас зареву.
– Если ты меня не отпустишь сейчас, – спокойно проговорил Оскар, и я с долей облегчения заметила, что голос его снова звучит мягко и будто срываясь на мурлыканье, – то говорить тебе, как делать, будет просто некому…
Я послушно отпустила его шею и прижала руки к телу:
– Ты меня прощаешь?!
Несколько секунд он сидел совершенно неподвижно, как статуя, и изучал мое лицо. Потом его губы медленно разошлись в улыбке, обнажая слишком длинные для человека боковые зубы.
– Спасибо! – Я снова бросилась ему на шею с твердым намерением придушить.
– Боже, какая драма! – Шеф картинно шмыгнул носом, громко сглотнул, будто в горле у него ком, и смахнул со щеки несуществующую слезу.
Я, улыбаясь, повернулась к нему, и улыбка замерла на моих губах: хоть он и был как всегда весел, но глаза его были неожиданно грустны и пусты. Кто знает, может, и у него была когда-то ученица, висевшая на шее…
– Так, на ногах стоять можешь? – Оскар озабоченно разглядывал меня сверху вниз.
– Не знаю, – я нашарила в сумке пачку и пыталась совместить дрожащую в руке зажигалку и кончик сигареты. Меня всю колотило.
– Вставай, – скомандовал Оскар, подавая мне руку. Я ухватилась за нее и попыталась встать, не отпуская. Ноги подгибаются, в глазах все плывет.
– Ой, – я покачнулась.
– Хороша, нечего сказать, – хмыкнул Шеф, набрасывая мне на плечи свой плащ. – На, замерзнешь.
Он повернулся к Оскару, и они долго смотрели друг на друга. Потом Оскар кивнул:
– Согласен.
Я, ничего не понимая, переводила взгляд с одного на другого. Они успели о чем-то поговорить? О чем? Явно что-то про меня, и снова не спросили мое мнение.
– Так, сейчас к тебе домой. Переоденешься, приведешь себя в порядок, – скомандовал Оскар. – Оставь матери записку, что тебе пришлось срочно уехать… Недели на две. Иногда будешь звонить. С собой ничего лишнего не брать.
– К-куда уехать? – не поняла я.
Шеф устало вздохнул:
– Никуда. Ты будешь в Институте. Просто ты оттуда долго не вернешься.
Я ойкнула и непонимающе посмотрела на Оскара.
– Хватит уже. Я хотел сделать все медленно и плавно, но ты постоянно влипаешь в истории, а провожать тебя до дома каждый день мы не можем, – как жаль, подумала я, – так что придется тебе быстренько осваивать все…
Я решила не задавать больше вопросов. Будь что будет, им виднее.
До моего дома мы шли долго, в основном потому, что я все еще едва стояла на ногах. Оскар придерживал меня за плечи, Шеф просто шел рядом и курил. Было темно и тепло. В небе – неполная луна и звезды, на земле – рыжие фонари и спящий город. Ветер еле шевелит листья на деревьях и волосы Оскара. Вьется дымок от сигареты Шефа. Мне стало неожиданно тепло на душе просто от того, что они были рядом. И что я для них что-то значила.
Они остались внизу, а я как могла быстро заползла в лифт и нетерпеливо жала на кнопку своего этажа. Кабинка, как назло, ползла медленно, а когда доехала, я даже не стала дожидаться, пока полностью откроются двери. Вставила ключ в замок, бегом в комнату, натянула первую попавшуюся футболку – и замерла. Я не знала, что написать маме. Как написать ей, чтобы она поняла, что это не моя блажь, что обстоятельства сильнее меня и выбора нет! Бедная мама, сколько всего она приняла молча, не требуя ничего объяснять, и просто поверила мне. Что бы было, расскажи я ей все? Позвонила бы она в психушку или только подняла недоуменно брови, как делала всегда, когда в чем-то сомневалась? Что бы она сказала, если бы увидела Оскара, превращающегося в пантеру за пару секунду?
Я подошла к телефону, вырвала из блокнота лист и задумалась, грызя конец ручки.
«Мама, мне надо срочно уехать. Думаю, недели на две, смотря как пойдут дела. Это для меня важно. Закон не нарушаю. Постараюсь звонить. Прости, что ничего не объясняю». Получилось холодно. Слишком холодно. Я вздохнула и на цыпочках заглянула в ее комнату. Горела лампа у кровати, на полу валялись очки, а рядом – сборник мифов Западной Европы. Мама-мама, ты снова ищешь ответы на вопросы, которые сама не можешь сформулировать…
Я опустилась рядом с ее кроватью и положила листок на подушку. Рядом оставила свою кредитку от Института – ей этого надолго хватит.
Глаза, конечно, щипало, но уже из лифта я вышла взяв себя в руки. Закрывая дверь нашей квартиры, я вдруг поняла, что вернусь сюда совсем не через две недели. На какое-то мгновение захотелось бросить все, пробежать к себе в комнату, прыгнуть в постель и зажмуриться, шепча: «Это все просто сон, странный сон!» Желание захлестнуло меня с головой, но тут же отступило. Это была простейшая трусость и страх перед будущим. Будущим, которое было мне совершенно непонятно – что там задумали мои учителя? И тут появился новый страх: сейчас я спущусь вниз, а никого нет. И окажется, что у меня просто были галлюцинации, и все это время я гуляла по городу одна и разговаривала сама с собой. Это была такая паника, что я чуть не бросилась по ступеням вниз мимо лифта – настолько у меня не было сил ждать, пока он откроет дверцы и спустится вниз.
Дрожа от страха, я выскочила на улицу, чуть не упав через железный порожек у подъезда.
Никого.
Я несколько раз моргнула.
Никого.
Я прислонилась к стене. Не может быть. Мне все примерещилось. Никого нет. Правильно, таких не бывает. Это мое больное воображение, не в силах прийти в себя после первого покушения, нарисовало…
– За кем из нас ты сюда последовал, Шеф?
Я сорвалась с места, перескакивая ступени, и завернула за угол. Они стояли чуть в стороне от моего подъезда и разговаривали. Большой навесной уличный фонарь серебрил волосы. Если бы вы только знали…
– Я вернулась! – бодро заявила я, возвращая Шефу его плащ.
– Тогда пошли, – скомандовал он, бросив на Оскара долгий взгляд.
Как выбираться в такое время суток из моей глухомани, я не очень представляла. Однако Оскар умудрился поймать машину, и мы радостно отправились в центр. Шеф с нами не поехал, как сказал Оскар, недовольно скрипнув зубами: «У него свои методы перемещения».
Вскоре мы уже были на месте. Я по привычке отправилась в арку, но Оскар поймал меня за рукав и развернул в другую сторону. Я удивленно покосилась на него, но он кивнул куда-то вперед:
– Сегодня нам надо с основного…
Если бы не он, я бы никогда не нашла это здание. Не могу понять, как оно – многоэтажное тяжелое здание темно-серого мрамора со стеклянными дверьми – могло быть незаметным в самом центре города! Но факт оставался фактом: я никогда его прежде не видела и, если бы Оскар не ткнул меня носом в дверь, не заметила бы и сейчас. Шеф ждал нас рядом с входом. Спокойно покуривающий трубку, ни капли не запыхавшийся, небрежно-элегантный как всегда. Интересно все же, как он перемещается и кто он вообще такой, – на все мои приставания по этому поводу Оскар только недовольно отмахивался.
Мы прошли внутрь. Я никогда еще тут не была. Проходная напоминала обычный бизнес-центр: просторный холл с панорамным окном наверху, несколько турникетов, кабинка охранника. Оттуда мгновенно вынырнула девушка в серой форме и бодро козырнула:
– Приветствую!
– Здравствуй, Мышь, – разом улыбнулись мои начальники, выставляя меня вперед, – знакомься, это наше новое приобретение. Если вдруг что: ближайшие две недели не выпускать. Чирик, знакомься: это Мышь, она у нас проверяет пропуска.
Я удивленно разглядывала девушку. Младше меня, совсем худенькая и бледная, со щеткой черных волос, торчащих из-под кепки, – она ну никак не тянула на охранника. Кого бы она могла остановить в случае чего?
– Здрасте, – на всякий случай поздоровалась я.
– Привет, – улыбнулась она. – Что же это за птица, что с ней такие личности под ручку ходят?
Я уже хотела было ответить что-то резкое, но поняла, что это скорее «проверка на вшивость», чем реальная подколка.
– Знала б я сама, кто я, – пожала я плечами, – а то эти двое не говорят.
Она засмеялась, потянулась внутрь кабинки, что-то нажала, и на турникете зажглась зеленая стрелочка.
Шеф почти сразу ушел от нас, сославшись на занятость, а мы с Оскаром немного поплутали по мраморным коридорам и оказались в странном помещении. Душевая, маленькая комната «кровать-стул-стол» и дверь еще непонятно куда. Это напоминало крохотную отдельную квартиру.
– Ну вот, – Оскар распахнул передо мной дверь жилой комнаты и прошел внутрь следом, – обживайся. На ближайшее время это твой дом. Сейчас можешь лечь спать, а завтра начнем.
– Начнем что? – не поняла я.
– Тренировки, – невесело улыбнулся Оскар, – хватит с тобой нянчиться. Учти, будет больно. Будут ушибы, синяки, растяжения, ссадины и вывихи.
Я невольно охнула.
– Но когда ты выйдешь отсюда, жить тебе станет легче.
– А что там, за дверью?
– Тренировочный зал. Спокойной ночи, – и дверь за Оскаром закрылась.
9
Кто-то тряс меня за плечо.
– Ммм?..
– Черна, вставай, – это был голос Оскара, и я подскочила как ужаленная, натягивая на себя одеяло до ушей: проклятая привычка спать голой!
– Ой, я не думала, что ты… Ты не мог бы…
Он только улыбнулся, глядя на мое замешательство и стремительно багровеющие щеки, и отвернулся, приподняв руки в примирительном жесте.
– Успокойся, я ничего не видел.
– Тем лучше, – я быстро нашарила футболку и джинсы, – поверь, я просто берегу твою психику.
Он хмыкнул и покачал головой:
– Ты к себе несправедлива.
– Еще как справедлива! – Я вынырнула из узкого ворота футболки. Он снова хмыкнул, и мы вышли из комнаты.
– А почему у меня там нет окон?
– Здесь их тоже нет. Это чтобы тренирующийся не знал, какое время суток, и не мог понять, сколько времени прошло. Эффект достигнутой цели: ты могла бы, например, тренироваться еще, но видишь, что вечер или, наоборот, утро, и срабатывает рефлекс «пора отдохнуть», – он открыл дверь тренировочного зала, пропуская меня вперед.
Зал очень напоминал обычный спортивный в школе: шведские стенки, маты в углу. Только под потолком были прикреплены несколько непонятных мне приспособлений, да у дальней стены висела боксерская груша и еще что-то непонятное.
– А это зачем? – Я указала на это «что-то» под потолком. Немного напоминало площадку канатоходца, только каната не было.
– Это для тренировки птичьих, – пояснил Оскар, скидывая рубашку в угол на скамью. Я невольно задержалась на нем взглядом. Он все еще был прекрасен. И всегда будет. Я же и так больше напоминала куль, пережатый посередине, а уж на его фоне…
– Привыкай, – меж тем продолжал Оскар, – в ближайшее время ты будешь проводить здесь 23 часа в сутки.
Я недоверчиво на него вылупилась.
– Я не шучу. Занятия будут прекращаться, только когда ты будешь падать от усталости. В прямом смысле.
По спине пробежал холодок. Кажется, я капитально влипла. Грела только одна мысль: когда я отсюда выйду, мое тело избавится от лишнего мяса, непонятного назначения, руки станут сильными, ноги – быстрыми, и вообще, вся я буду как Никита́.
Я вдохнула поглубже:
– Поехали!
Оскар улыбнулся, и его улыбка не предвещала ничего хорошего.
Полетели дни. Оскар, в основном, стоял рядом и, скрестив руки на груди, ухмылялся, глядя на мои мучения. Груша стала моим ближайшим другом – ни с кем еще я не проводила столько времени. Когда от ударов уже кровоточили костяшки (никаких перчаток и бинтов!), а плечи болели, Оскар, благодушно улыбаясь, велел переходить на ноги. Теперь я пыталась пнуть ее и не упасть. Получалось плохо. Конечно, первым делом я опробовала киношный удар ногой с разворота, который столько раз видела в фильмах. Не тут-то было! Равновесие я потеряла почти сразу, да еще и груша, качнувшись в мою сторону, наподдала – в общем, я оказалась на полу, пребольно стукнувшись всем, чем положено. Маты Оскар умышленно запретил. К счастью, только спортивные, так что я с чистой совестью могла высказать все, что думала.
Тренировались мы действительно много. И долго. Когда я только на минуту садилась, Оскар тут же подхватывал меня под мышки и пинком отправлял обратно к груше. Перспектива быть как Никита́ уже не казалось мне такой радужной, но, как и всегда последнее время, выбора у меня не было. Когда поставить меня на ноги не мог уже даже пинок, Оскар давал отмашку, и я ползла к себе в комнату спать, зачастую даже не раздеваясь. Снов не было – только темное благословенное забытье, которое будет нещадно прервано сильной рукой, за шкирку втаскивающей меня в зал. По утрам у меня болело все тело, от макушки до кончиков пальцев, а на грушу я даже смотреть не могла, но под строгим взглядом желтых глаз приходилось двигаться через боль. Сначала я подвывала, потом только морщилась, потом мне стало западло (да, именно так!) показывать, что мне больно. А потом боль вдруг отступила.
Мне казалось, что я немного меняюсь, во всяком случае руки и ноги точно стали сильнее, но в моей тюрьме не было зеркала. На мой вопрос Оскар ответил, что у этого решения тоже есть какая-то невероятная психологическая подоплека. Со временем я стала забывать, как выгляжу. Я пыталась понять, как у Оскара хватало времени на меня и на основную работу. Поскольку часы у меня забрали, а окон не было, я ничего не могла сказать о прошедшем времени. Иногда мне казалось, что я тут всего пару дней, разбитых на много коротеньких промежутков, иногда – что прошла уже вечность, и вся моя жизнь состояла только из этого зала. Во всяком случае, я могла сказать точно, что пару раз мне удавалось выспаться, – значит, у Оскара на работе был аврал.
– Ты дерешься как человек, вот в чем твоя проблема, – однажды сказал мне Оскар, подойдя к груше. Я проблемы уже не видела – по сравнению с тем, какой я была раньше, сейчас я превратилась в один сплошной комок мускулов.
– Ну, извини, – пробурчала я, недовольная его замечанием, – я двадцать пять лет была человеком!
– А вот и нет. Если бы ты слушала меня дальше, вместо того чтобы хлопать дверью, – я покраснела и опустила глаза, но Оскар продолжал: – То знала бы, что, в отличие от вампиров, которые не могут размножаться и часть своего существования являются людьми, оборотни никогда людьми в полном смысле слова не были. Это… все равно, что девочку до полового созревания считать мальчиком только потому, что у нее еще грудь не выросла! Она все равно женщина, просто отличия проявятся позже.
Ну и аналогии…
– Хочешь сказать, что я всегда была оборотнем и все такое, только сама этого не знала? – с сомнением спросила я.
– Да. Вспомни, наверняка было что-то, что не вписывалось в обычную жизнь.
Я честно наморщила лоб. И тут вспомнила, как умирала от обилия запахов под утро, как кружилась от них голова, как мне приходилось забивать их сигаретой… Кажется, можно было ничего не говорить.
– Но как я могу драться еще? С тех пор прошло уже два месяца, а я еще ни разу не превратилась снова! Для меня я все равно все еще человек, – возразила я.
– Именно. Вот с этим и надо бороться. Ударь грушу.
Я пожала плечами и двинула по груше со всей силы – она заметно качнулась от меня, а на обратном ее движении я успела отскочить в сторону. Боли в руках больше не было.
– Для человека – хорошо, – Оскар отодвинул меня в сторону, – а теперь смотри, как должно получиться у оборотня. Вариантов два: общий и точечный. Сначала общий.
Он пару секунд смотрел на грушу, а потом просто ударил по ней на уровне своего плеча – без замаха и без видимых усилий. Груша сорвалась с крепления, пролетела пару метров в воздухе и тяжело упала на пол. Я такое только в кино видела.
– А теперь точечный, – не обращая внимания на мое изумление, он взял грушу под мышку без видимых усилий и прицепил на место. Я на всякий случай отошла в сторонку.
Короткий удар с легким возвращением руки назад – и внутренности груши, кружась в воздухе, опадают на пол. В ней аккуратная дыра, по диаметру чуть больше кулака Оскара.
– Ааа… – прохрипела я, не в силах выдать больше ни слова. А мне-то казалось, что я продвинулась вперед! – Как это? И почему ты меня тут гонял как дурочку?
– Ну, – он улыбнулся, отряхивая руки от шелухи и обрывков кожи, – тебе надо было разогреться как следует и – ты будешь смеяться – поверить в себя. Иначе не получится.
Я надулась. Конечно, не помогло.
– Итак, – Оскар уже вешал на крюк вторую грушу, – вперед. Тренируйся, а я пошел. И когда я вернусь, она должна быть прорвана.
И он вышел. А я осталась один на один с этой махиной.
Лупила я по ней долго. Уже даже ноги отказывались меня держать, а я все била ее и била, вспоминая Уму Турман в «Убить Билла».
– Мучаешься?
Я подскочила. Кроме Оскара, сюда никто не заходил, он ушел на смену, и я точно знала, что никто меня не побеспокоит. Это оказался Шеф.
– Есть немного, – я облегченно улыбнулась, радуясь нежданному перерыву, – босс велел к его возвращению порвать грушу, как тузик грелку.
– Сурово, – пожалел меня Шеф. Он был немного растрепан, а под глазами залегли круги, но выглядел все равно как с рекламы мужских духов. – А я тут решил, что немного кофеина тебе не повредит.
Я была готова броситься ему на шею. Мы уселись на скамейку, потягивая кофе из бумажных стаканчиков. Прихлебывая горячий напиток, я вспомнила, что ела последний раз сто лет назад, но это, кажется, никого не заботило. Да и голода я почему-то не чувствовала.
Шеф как-то грустно косился на меня. Точнее, на мои руки.
– Что-то не так? – Я решила идти напролом.
Он вздохнул:
– Да нет, все так, все правильно. Просто не могу видеть, как нежные девичьи ручки превращаются в два куска отбивной.
Я удивленно посмотрела на свои руки. С тех пор как я сюда попала, у меня совершенно не было времени обратить внимание на себя. Я просто падала спать и надеялась, что пробуждение наступит попозже. Руки и правда изменились. Ногти обломались, кожа грубая, испещренная ссадинами – какие-то уже зажили, какие-то еще кровоточили. Зрелище то еще…
– Но ведь так не навсегда? – обеспокоенно спросила я его, думая, как буду выглядеть в будущем.
Шеф улыбнулся, глядя в свой кофе.
– Нет. Конечно, нет. Тебе просто надо пройти определенный рубеж. В голове ты все еще человек, поэтому ты устаешь, и кожа твоя разрывается от ударов…
Мы замолчали. Ну конечно, человек! Это им уже по черт-те сколько лет, и они привыкли к своей сущности…
И тут меня кто-то дернул за язык.
– Шеф, а ты кто? – выпалила я и сама испугалась своей смелости.
Он оторвался от кофе и повернул голову ко мне. Шеф разглядывал меня долго, так что стало не по себе, хотя я и знала, что он просто ищет в моем лице ответ, стоит ли мне доверять.
– Я пришел из сказки, – наконец ответил он и встал. – Мне пора.
– Спасибо за кофе! – По телу разлилось тепло, и жить стало проще.
Он уже совсем было подошел к двери, когда неожиданно обернулся:
– Хочешь совет?
– Конечно! – Я обняла грушу и повисла на ней.
– Попробуй не просто бить. Ощути силу, которая в тебе скрыта. Когда замахиваешься и твоя рука несется вперед – возненавидь эту грушу! Оборотнями движет ярость.
Я кивнула, и дверь за ним закрылась.
– Хм… – Оскар задумчиво разглядывал наполовину оторванную грушу. Весь его облик выражал глубочайшее сомнение в происходящем. – Похоже, ты и правда ее двинула со всей дури. А дури в тебе, похоже, много, – наконец заключил он, – и я бы хотел, чтобы ты повторила сей подвиг при мне.
Я, хоть и до сих пор едва могла отдышаться, согласно улыбнулась. Как ни банально звучал совет Шефа, он помог. В очередной раз замахнувшись, я вдруг почувствовала, что у меня в руке спрятана пружина, способная разнести не только эту разнесчастную грушу, но и все вокруг. К сожалению, к тому моменту, когда рука уже почти достигла кожаной поверхности, на меня обрушились сомнение и неуверенность, так что удар вышел вполсилы, если не в четверть.
Оскар вытащил на свет еще одну грушу – совершенно целую, – отошел в сторону и скомандовал: «Вперед».
Возможно, сказался многодневный недосып. Или голод, который хоть и не терзал меня постоянно, но подсознательно я его чувствовала. Мне не хотелось думать, что причиной оказался равнодушный тон Оскара или его неуверенность в моих силах. Однако меня вдруг захлестнула ярость. Такая бешеная и всепоглощающая, что я даже стала плохо видеть. Легкий замах – «Что за хрень тут передо мной?!» – и груша полетела в другой конец зала, сорванная с крепежа. Волна раздражения охватила меня на долю секунды – «Я тут, а она там, далеко!» – и уже оказалась рядом с ней, молотя ее двумя руками и радостно наблюдая, как разрывается ее кожа и обнажается нутро. Но облегчение все не наступало, огненная злость только больше и больше разжигалась во мне, и я понимала, что это только начало. И тут я вдруг увидела мой двор.
Темно. Трое парней идут сзади. Я слышу их шаги.
Удар-удар-удар. Под руками уже одна дыра.
Они окликают меня. Я пытаюсь бежать. Меня ловят за рукав, начинают дергать.
Мои руки стали двигаться еще быстрее, хотя казалось, что я и так была на пределе.
И вдруг другая, застарелая ярость сменила проступивший было страх. Я вывернулась из рук одного, толкнула другого.
Боль пронзает все тело, руки и ноги. Если это происходит там, то почему так больно здесь?! Я чувствую, что со мной что-то не так.
Я вижу недоумение на их лицах, которое сменяется страхом, а потом и откровенным ужасом.
Что-то не так.
Что со мной?! Я чувствую силу, огромную силу, просыпающуюся во мне. Мои руки сильны, неимоверно сильны. Они поднимают меня наверх. Я могу уйти, могу убежать. Улететь.
Но что-то снова не так, мои чувства там и сейчас рознятся. Я чувствую, что воздух стал мне подвластен, но мои руки, мои невероятно сильные руки продолжают колотить остатки груши, кулаки уже достают до деревянного пола, и дерево разлетается в крошку.
Нельзя простить. Обидели, напугали. Да кто они такие?! И я пикирую вниз, на них. Они пытаются убежать, но я вижу их намного лучше, чем можно подумать. Или не вижу, а… слышу?! Я падаю вниз, на спину одного из них. Что это, чем я ухватила его? Я удивленно смотрю вниз, себе под ноги, но ног нет, есть лапы с когтями. Они впились в спину в синтетической куртке, и под ними проступает кровь. На мгновение мне становится противно, и я выпускаю его. Он валится кулем.
Я поднимаюсь выше.
Где я? Куда я поднимаюсь? Что происходит со мной? Я же не на улице, передо мной зал, а внизу стоит человек… Нет, не человек, зверь – такой же, как и я. Другой, но такой же, и я вижу, как бурлит в нем сдерживаемая ярость.
Я снова вижу их, они сидят сжавшись, лица их перекошены ужасом, рты открыты, но они даже не могут кричать. Их беспомощность и паника вселяют в меня отвращение, которое подстегивает мои действия. Руки… крылья… Я не знаю, что это, – я бью, и бью, и бью, пока они не падают и не перестают просить о пощаде.
Я чувствую, как эта дарующая силу ярость начинает утихать во мне, и тело сводит судорога, немыслимая, я кричу от боли. Я смотрю вокруг: кровь, кровь, клочья одежды и снова кровь. Я кричу и падаю. Темнота.
Но что-то не так. Что-то мешает мне провалиться в темноту и все забыть. Часть меня – там, в благословенной тишине. Но часть где-то… здесь. Кто здесь?! Меня захлестывают страх и обида, я снова превращаюсь в согнутую пружину и пытаюсь понять, что за человек мешает мне.
Но это не человек. Это мой брат по образу. Он что-то кричит мне оттуда, снизу…
– Черна, держись! Держи себя в руках, постарайся оставаться на уровне!
В мозгу начинает медленно проясняться. Очень медленно.
Я моргаю. Осматриваюсь, и на мгновение у меня кружится голова: я под самым потолком, держусь руками за ту самую площадку канатоходца. Держусь. Руками. А что за мышцы сейчас напряжены до предела? Мозг почти кипит, пытаясь понять, что со мной. И тут на меня снова наваливается благословенный туман, но я стараюсь отогнать его и понять, что он пытается от меня скрыть. Вот так, аккуратно, без рывков… Что же я так не хочу принимать, что готова упасть в обморок на десятиметровой высоте?
– Ммм?..
– Черна, вставай, – это был голос Оскара, и я подскочила как ужаленная, натягивая на себя одеяло до ушей: проклятая привычка спать голой!
– Ой, я не думала, что ты… Ты не мог бы…
Он только улыбнулся, глядя на мое замешательство и стремительно багровеющие щеки, и отвернулся, приподняв руки в примирительном жесте.
– Успокойся, я ничего не видел.
– Тем лучше, – я быстро нашарила футболку и джинсы, – поверь, я просто берегу твою психику.
Он хмыкнул и покачал головой:
– Ты к себе несправедлива.
– Еще как справедлива! – Я вынырнула из узкого ворота футболки. Он снова хмыкнул, и мы вышли из комнаты.
– А почему у меня там нет окон?
– Здесь их тоже нет. Это чтобы тренирующийся не знал, какое время суток, и не мог понять, сколько времени прошло. Эффект достигнутой цели: ты могла бы, например, тренироваться еще, но видишь, что вечер или, наоборот, утро, и срабатывает рефлекс «пора отдохнуть», – он открыл дверь тренировочного зала, пропуская меня вперед.
Зал очень напоминал обычный спортивный в школе: шведские стенки, маты в углу. Только под потолком были прикреплены несколько непонятных мне приспособлений, да у дальней стены висела боксерская груша и еще что-то непонятное.
– А это зачем? – Я указала на это «что-то» под потолком. Немного напоминало площадку канатоходца, только каната не было.
– Это для тренировки птичьих, – пояснил Оскар, скидывая рубашку в угол на скамью. Я невольно задержалась на нем взглядом. Он все еще был прекрасен. И всегда будет. Я же и так больше напоминала куль, пережатый посередине, а уж на его фоне…
– Привыкай, – меж тем продолжал Оскар, – в ближайшее время ты будешь проводить здесь 23 часа в сутки.
Я недоверчиво на него вылупилась.
– Я не шучу. Занятия будут прекращаться, только когда ты будешь падать от усталости. В прямом смысле.
По спине пробежал холодок. Кажется, я капитально влипла. Грела только одна мысль: когда я отсюда выйду, мое тело избавится от лишнего мяса, непонятного назначения, руки станут сильными, ноги – быстрыми, и вообще, вся я буду как Никита́.
Я вдохнула поглубже:
– Поехали!
Оскар улыбнулся, и его улыбка не предвещала ничего хорошего.
Полетели дни. Оскар, в основном, стоял рядом и, скрестив руки на груди, ухмылялся, глядя на мои мучения. Груша стала моим ближайшим другом – ни с кем еще я не проводила столько времени. Когда от ударов уже кровоточили костяшки (никаких перчаток и бинтов!), а плечи болели, Оскар, благодушно улыбаясь, велел переходить на ноги. Теперь я пыталась пнуть ее и не упасть. Получалось плохо. Конечно, первым делом я опробовала киношный удар ногой с разворота, который столько раз видела в фильмах. Не тут-то было! Равновесие я потеряла почти сразу, да еще и груша, качнувшись в мою сторону, наподдала – в общем, я оказалась на полу, пребольно стукнувшись всем, чем положено. Маты Оскар умышленно запретил. К счастью, только спортивные, так что я с чистой совестью могла высказать все, что думала.
Тренировались мы действительно много. И долго. Когда я только на минуту садилась, Оскар тут же подхватывал меня под мышки и пинком отправлял обратно к груше. Перспектива быть как Никита́ уже не казалось мне такой радужной, но, как и всегда последнее время, выбора у меня не было. Когда поставить меня на ноги не мог уже даже пинок, Оскар давал отмашку, и я ползла к себе в комнату спать, зачастую даже не раздеваясь. Снов не было – только темное благословенное забытье, которое будет нещадно прервано сильной рукой, за шкирку втаскивающей меня в зал. По утрам у меня болело все тело, от макушки до кончиков пальцев, а на грушу я даже смотреть не могла, но под строгим взглядом желтых глаз приходилось двигаться через боль. Сначала я подвывала, потом только морщилась, потом мне стало западло (да, именно так!) показывать, что мне больно. А потом боль вдруг отступила.
Мне казалось, что я немного меняюсь, во всяком случае руки и ноги точно стали сильнее, но в моей тюрьме не было зеркала. На мой вопрос Оскар ответил, что у этого решения тоже есть какая-то невероятная психологическая подоплека. Со временем я стала забывать, как выгляжу. Я пыталась понять, как у Оскара хватало времени на меня и на основную работу. Поскольку часы у меня забрали, а окон не было, я ничего не могла сказать о прошедшем времени. Иногда мне казалось, что я тут всего пару дней, разбитых на много коротеньких промежутков, иногда – что прошла уже вечность, и вся моя жизнь состояла только из этого зала. Во всяком случае, я могла сказать точно, что пару раз мне удавалось выспаться, – значит, у Оскара на работе был аврал.
– Ты дерешься как человек, вот в чем твоя проблема, – однажды сказал мне Оскар, подойдя к груше. Я проблемы уже не видела – по сравнению с тем, какой я была раньше, сейчас я превратилась в один сплошной комок мускулов.
– Ну, извини, – пробурчала я, недовольная его замечанием, – я двадцать пять лет была человеком!
– А вот и нет. Если бы ты слушала меня дальше, вместо того чтобы хлопать дверью, – я покраснела и опустила глаза, но Оскар продолжал: – То знала бы, что, в отличие от вампиров, которые не могут размножаться и часть своего существования являются людьми, оборотни никогда людьми в полном смысле слова не были. Это… все равно, что девочку до полового созревания считать мальчиком только потому, что у нее еще грудь не выросла! Она все равно женщина, просто отличия проявятся позже.
Ну и аналогии…
– Хочешь сказать, что я всегда была оборотнем и все такое, только сама этого не знала? – с сомнением спросила я.
– Да. Вспомни, наверняка было что-то, что не вписывалось в обычную жизнь.
Я честно наморщила лоб. И тут вспомнила, как умирала от обилия запахов под утро, как кружилась от них голова, как мне приходилось забивать их сигаретой… Кажется, можно было ничего не говорить.
– Но как я могу драться еще? С тех пор прошло уже два месяца, а я еще ни разу не превратилась снова! Для меня я все равно все еще человек, – возразила я.
– Именно. Вот с этим и надо бороться. Ударь грушу.
Я пожала плечами и двинула по груше со всей силы – она заметно качнулась от меня, а на обратном ее движении я успела отскочить в сторону. Боли в руках больше не было.
– Для человека – хорошо, – Оскар отодвинул меня в сторону, – а теперь смотри, как должно получиться у оборотня. Вариантов два: общий и точечный. Сначала общий.
Он пару секунд смотрел на грушу, а потом просто ударил по ней на уровне своего плеча – без замаха и без видимых усилий. Груша сорвалась с крепления, пролетела пару метров в воздухе и тяжело упала на пол. Я такое только в кино видела.
– А теперь точечный, – не обращая внимания на мое изумление, он взял грушу под мышку без видимых усилий и прицепил на место. Я на всякий случай отошла в сторонку.
Короткий удар с легким возвращением руки назад – и внутренности груши, кружась в воздухе, опадают на пол. В ней аккуратная дыра, по диаметру чуть больше кулака Оскара.
– Ааа… – прохрипела я, не в силах выдать больше ни слова. А мне-то казалось, что я продвинулась вперед! – Как это? И почему ты меня тут гонял как дурочку?
– Ну, – он улыбнулся, отряхивая руки от шелухи и обрывков кожи, – тебе надо было разогреться как следует и – ты будешь смеяться – поверить в себя. Иначе не получится.
Я надулась. Конечно, не помогло.
– Итак, – Оскар уже вешал на крюк вторую грушу, – вперед. Тренируйся, а я пошел. И когда я вернусь, она должна быть прорвана.
И он вышел. А я осталась один на один с этой махиной.
Лупила я по ней долго. Уже даже ноги отказывались меня держать, а я все била ее и била, вспоминая Уму Турман в «Убить Билла».
– Мучаешься?
Я подскочила. Кроме Оскара, сюда никто не заходил, он ушел на смену, и я точно знала, что никто меня не побеспокоит. Это оказался Шеф.
– Есть немного, – я облегченно улыбнулась, радуясь нежданному перерыву, – босс велел к его возвращению порвать грушу, как тузик грелку.
– Сурово, – пожалел меня Шеф. Он был немного растрепан, а под глазами залегли круги, но выглядел все равно как с рекламы мужских духов. – А я тут решил, что немного кофеина тебе не повредит.
Я была готова броситься ему на шею. Мы уселись на скамейку, потягивая кофе из бумажных стаканчиков. Прихлебывая горячий напиток, я вспомнила, что ела последний раз сто лет назад, но это, кажется, никого не заботило. Да и голода я почему-то не чувствовала.
Шеф как-то грустно косился на меня. Точнее, на мои руки.
– Что-то не так? – Я решила идти напролом.
Он вздохнул:
– Да нет, все так, все правильно. Просто не могу видеть, как нежные девичьи ручки превращаются в два куска отбивной.
Я удивленно посмотрела на свои руки. С тех пор как я сюда попала, у меня совершенно не было времени обратить внимание на себя. Я просто падала спать и надеялась, что пробуждение наступит попозже. Руки и правда изменились. Ногти обломались, кожа грубая, испещренная ссадинами – какие-то уже зажили, какие-то еще кровоточили. Зрелище то еще…
– Но ведь так не навсегда? – обеспокоенно спросила я его, думая, как буду выглядеть в будущем.
Шеф улыбнулся, глядя в свой кофе.
– Нет. Конечно, нет. Тебе просто надо пройти определенный рубеж. В голове ты все еще человек, поэтому ты устаешь, и кожа твоя разрывается от ударов…
Мы замолчали. Ну конечно, человек! Это им уже по черт-те сколько лет, и они привыкли к своей сущности…
И тут меня кто-то дернул за язык.
– Шеф, а ты кто? – выпалила я и сама испугалась своей смелости.
Он оторвался от кофе и повернул голову ко мне. Шеф разглядывал меня долго, так что стало не по себе, хотя я и знала, что он просто ищет в моем лице ответ, стоит ли мне доверять.
– Я пришел из сказки, – наконец ответил он и встал. – Мне пора.
– Спасибо за кофе! – По телу разлилось тепло, и жить стало проще.
Он уже совсем было подошел к двери, когда неожиданно обернулся:
– Хочешь совет?
– Конечно! – Я обняла грушу и повисла на ней.
– Попробуй не просто бить. Ощути силу, которая в тебе скрыта. Когда замахиваешься и твоя рука несется вперед – возненавидь эту грушу! Оборотнями движет ярость.
Я кивнула, и дверь за ним закрылась.
– Хм… – Оскар задумчиво разглядывал наполовину оторванную грушу. Весь его облик выражал глубочайшее сомнение в происходящем. – Похоже, ты и правда ее двинула со всей дури. А дури в тебе, похоже, много, – наконец заключил он, – и я бы хотел, чтобы ты повторила сей подвиг при мне.
Я, хоть и до сих пор едва могла отдышаться, согласно улыбнулась. Как ни банально звучал совет Шефа, он помог. В очередной раз замахнувшись, я вдруг почувствовала, что у меня в руке спрятана пружина, способная разнести не только эту разнесчастную грушу, но и все вокруг. К сожалению, к тому моменту, когда рука уже почти достигла кожаной поверхности, на меня обрушились сомнение и неуверенность, так что удар вышел вполсилы, если не в четверть.
Оскар вытащил на свет еще одну грушу – совершенно целую, – отошел в сторону и скомандовал: «Вперед».
Возможно, сказался многодневный недосып. Или голод, который хоть и не терзал меня постоянно, но подсознательно я его чувствовала. Мне не хотелось думать, что причиной оказался равнодушный тон Оскара или его неуверенность в моих силах. Однако меня вдруг захлестнула ярость. Такая бешеная и всепоглощающая, что я даже стала плохо видеть. Легкий замах – «Что за хрень тут передо мной?!» – и груша полетела в другой конец зала, сорванная с крепежа. Волна раздражения охватила меня на долю секунды – «Я тут, а она там, далеко!» – и уже оказалась рядом с ней, молотя ее двумя руками и радостно наблюдая, как разрывается ее кожа и обнажается нутро. Но облегчение все не наступало, огненная злость только больше и больше разжигалась во мне, и я понимала, что это только начало. И тут я вдруг увидела мой двор.
Темно. Трое парней идут сзади. Я слышу их шаги.
Удар-удар-удар. Под руками уже одна дыра.
Они окликают меня. Я пытаюсь бежать. Меня ловят за рукав, начинают дергать.
Мои руки стали двигаться еще быстрее, хотя казалось, что я и так была на пределе.
И вдруг другая, застарелая ярость сменила проступивший было страх. Я вывернулась из рук одного, толкнула другого.
Боль пронзает все тело, руки и ноги. Если это происходит там, то почему так больно здесь?! Я чувствую, что со мной что-то не так.
Я вижу недоумение на их лицах, которое сменяется страхом, а потом и откровенным ужасом.
Что-то не так.
Что со мной?! Я чувствую силу, огромную силу, просыпающуюся во мне. Мои руки сильны, неимоверно сильны. Они поднимают меня наверх. Я могу уйти, могу убежать. Улететь.
Но что-то снова не так, мои чувства там и сейчас рознятся. Я чувствую, что воздух стал мне подвластен, но мои руки, мои невероятно сильные руки продолжают колотить остатки груши, кулаки уже достают до деревянного пола, и дерево разлетается в крошку.
Нельзя простить. Обидели, напугали. Да кто они такие?! И я пикирую вниз, на них. Они пытаются убежать, но я вижу их намного лучше, чем можно подумать. Или не вижу, а… слышу?! Я падаю вниз, на спину одного из них. Что это, чем я ухватила его? Я удивленно смотрю вниз, себе под ноги, но ног нет, есть лапы с когтями. Они впились в спину в синтетической куртке, и под ними проступает кровь. На мгновение мне становится противно, и я выпускаю его. Он валится кулем.
Я поднимаюсь выше.
Где я? Куда я поднимаюсь? Что происходит со мной? Я же не на улице, передо мной зал, а внизу стоит человек… Нет, не человек, зверь – такой же, как и я. Другой, но такой же, и я вижу, как бурлит в нем сдерживаемая ярость.
Я снова вижу их, они сидят сжавшись, лица их перекошены ужасом, рты открыты, но они даже не могут кричать. Их беспомощность и паника вселяют в меня отвращение, которое подстегивает мои действия. Руки… крылья… Я не знаю, что это, – я бью, и бью, и бью, пока они не падают и не перестают просить о пощаде.
Я чувствую, как эта дарующая силу ярость начинает утихать во мне, и тело сводит судорога, немыслимая, я кричу от боли. Я смотрю вокруг: кровь, кровь, клочья одежды и снова кровь. Я кричу и падаю. Темнота.
Но что-то не так. Что-то мешает мне провалиться в темноту и все забыть. Часть меня – там, в благословенной тишине. Но часть где-то… здесь. Кто здесь?! Меня захлестывают страх и обида, я снова превращаюсь в согнутую пружину и пытаюсь понять, что за человек мешает мне.
Но это не человек. Это мой брат по образу. Он что-то кричит мне оттуда, снизу…
– Черна, держись! Держи себя в руках, постарайся оставаться на уровне!
В мозгу начинает медленно проясняться. Очень медленно.
Я моргаю. Осматриваюсь, и на мгновение у меня кружится голова: я под самым потолком, держусь руками за ту самую площадку канатоходца. Держусь. Руками. А что за мышцы сейчас напряжены до предела? Мозг почти кипит, пытаясь понять, что со мной. И тут на меня снова наваливается благословенный туман, но я стараюсь отогнать его и понять, что он пытается от меня скрыть. Вот так, аккуратно, без рывков… Что же я так не хочу принимать, что готова упасть в обморок на десятиметровой высоте?