Дина Оттом. Двери в полночь

   – Я надеюсь, вы поладите. Она отличный специалист.
   Он говорил так, будто подбирал слова. Может быть, и правда было так?
   – Не сомневаюсь. Вид у нее внушительный, – не удержалась я от шпильки.
   – У нее трудная жизнь, ей многое приходится делать, – мгновенно встал на ее защиту Оскар.
   Мне стало совсем грустно. Стал ли бы он так же защищать меня? Разговаривал ли с Жанной, приходилось ли ему говорить ей что-то типа «Ну она же совсем недавно, ей столько всего приходится перенести!»?
   – Трудная жизнь – это причина, а не оправдание, – злобно заметила я и, не дожидаясь ответа, бросила трубку.
   Вода вокруг меня, наверное, должна была кипеть. Мобильник полетел в стенку и красиво разбился на несколько частей. Ну и черт с ним, давно пора купить новый! Очень хотелось уйти от всего этого под воду с головой и не вылезать.
   Наверное, вся эта реклама про успокоительные свойства масел и всего прочего не такое уж фуфло. Прошло не так много времени, и я успокоилась, решив покориться настоящему. А что я могу сделать? Ничего. Ее он ценит, а меня бросил. Жизнь – она такая. Мне не привыкать, что выбирают не меня. Я задумчиво сдула с руки пену, следя, как она хлопьями падает на пол.
   Как дошла до кровати, я уже не помнила.
 
   Меня разбудил звонок в дверь. Улыбнувшись, я спихнула себя с кровати на пол. Помогло – я все же открыла глаза, позевывая, натянула халат и подошла к двери.
   – Кому не спится в ночь глухую? – свирепо поинтересовалась я хриплым со сна голосом.
   В ответ раздался звонкий смех, и я сразу же щелкнула замком – веселье лисичек не узнать было невозможно.
   – Вообще-то не ночь, а два часа дня, – заметила Алиса, изящно проскальзывая внутрь.
   – Петушок охрип давно, – поддержала ее сестра и встала рядом.
   Я зевнула. Сестры улыбнулись.
   – Пошли по магазинам? – предложила Алиса, и луч солнца, прокравшийся из-за штор, озорно блеснул на золотой оправе ее солнечных очков.
   – А… – Во мне поднялось то чувство, которое знакомо каждой женщине, каким бы «синим чулком» она ни была, – тратить деньги на себя! Но радость тут же спала. – Девушки, моя кредитка у мамы, и я…
   – Ой, глупости, – замахала на меня руками Алиса, – забудь про деньги!
   – Мы решили сделать тебе подарок, день шопинга, – подмигнула Алина, – так сказать, со вступлением в нашу компанию.
   – Ненене! – Я решительно заслонилась рукой от соблазнительного предложения. Рука предательски подрагивала. – Вы что! Я таких подарков не принимаю! Это же куча денег!
   Сестры переглянулись и вздохнули.
   – Чирик… Можно тебя так называть?
   Я кивнула.
   – Послушай, – Алина мягко мне улыбалась, как мама ребенку, собирающемуся до утра ждать появления Деда Мороза, – пройдет не так много времени, несколько лет, и у тебя денег будет столько, что ты не будешь знать, куда их девать. Поверь нам. Мы получаем от Института астрономические суммы, у нас есть все, о чем мы мечтали, и даже больше! Дай нам сделать себе приятно, порадовав тебя!
   – Точно, – всунулась сбоку Алиса, – дай нам посчитать себя хорошими, а? Ты же не откажешь нам в такой малости?
   Я подумала… И решила, что после такого теплого приема действительно не могу отказать сестрам в такой мелочи.
 
   Однако все оказалось не так просто: моя единственная одежда была уже заношена до состояния тряпок.
   – Ничего, наденешь что-нибудь из нашего! – решила Алиса.
   Сказать оказалось проще, чем сделать: лисички носили сорок шестой размер, а я последнее время стремилась к сорок второму. В итоге я стояла в подвязанной под грудью рубашке и джинсовых шортах, безуспешно пытаясь удержать их на талии.
   – Ничего, – решила Алина, – у нас где-то ремень был. Надо только затянуть потуже…
   – У ушей… – пробурчала я себе под нос, но лисички услышали и дружно фыркнули.
   Вид у меня был отмыто-шпанистый, этакий Филиппок XXI века. Сестры, во всем шике коротких рыжих юбок и блеске золота, шли по бокам меня и старались не смеяться. Получалось плохо.
   Когда мы спустились вниз, я оценила профессионализм нашего Ипполита. Когда он увидел нашу дивную троицу, у него только чуть дрогнули веки, не давая глазам неприлично вылезти из орбит, да волосы чуть отъехали назад.
   – Мы ее взяли в плен, – хихикнула Алиса.
   – И везем по магазинам, – закончила Алина.
   Ипполит важно кивнул: сомнений в необходимости протаскивания меня по магазинам одежды у него не осталось.
   Такой момент бывает в большинстве голливудских фильмов. Берут девушку и делают из нее звезду. Берут воробья – получают волнистого попугайчика. И каждая втайне надеется, что вот так же «возьмут» и ее. Кто угодно. Фея-крестная или просто подвыпивший олигарх, перепутавший ее с пьяных глаз со своей женой и выдавший золотую кредитку. И каждая прекрасно понимает, что такое невозможно. А мне вдруг повезло.
   Ощущение было странное, как будто я и правда попала в кино. Сестры уверенно вели меня от магазина к магазину, гоняя продавцов и уверенно называя марки, о которых раньше я только читала в журналах. Иногда у нас, правда, возникали разногласия.
   – Мы же оборотни, – шипела я, пока продавец убегал исполнять какой-нибудь очередной каприз лисичек, – мы должны одеваться практично, чтобы можно было побежать, ударить… А это что? Тут каблуки длиннее, чем юбка, которая к ним прилагается!
   Мы вернулись около пяти вечера – усталые и довольные. Сестры чувствовали себя почти святыми, я – Золушкой со сломанными часами, на которых никогда не наступит полночь. Ипполит улыбнулся, увидев обилие покупок, которые тащил за нами молоденький служащий. Я не удержалась от искушения и, проходя мимо управляющего, крутанулась на месте, демонстрируя разницу между собой днем и теперь. Ипполит закатил глаза и выдал банальное, но приятное: «Был бы я моложе…»
   Дома я аккуратно расставила пакеты рядами и присела, любуясь их блестящими боками и логотипами. Меня одели с ног до головы, добавив всякую приятную каждой женщине мелочь типа солнечных очков. Совесть меня не грызла – по дороге девочки объяснили, что зарплата у них шестизначная.
   Я посмотрела на часы – до встречи с Жанной оставалось 45 минут, и опаздывать не хотелось. Главное, найти среди всего этого многообразия наименее броскую вещь – меня сегодня явно будут валять по полу. Нарядившись в совершенно обычные тряпки за несколько сотен, я вызвала казенную машину, зашла к сестрам поблагодарить и села у себя на полу ждать транспорт. Сердце билось в горле, в желудок кто-то посадил жабу, лицо покалывало – я дико, дико волновалась.

14

   Как ни странно, все оказалось совсем не так страшно, как я думала. Невольно взятый нами курс на честность позволил не скрывать взаимной неприязни – если я считала ее помешанной на работе выскочкой, то она меня, по-видимому, любимчиком начальства и неженкой. Избавленные от необходимости ежедневно лицемерить друг перед другом, мы довольно быстро выработали манеру общения, позволяющую заниматься общим делом, не вызывая друг у друга приступов всепоглощающего раздражения. Мы обе были невольницами приказов начальства. Жанна почти всегда молчала, только резко выкрикивая команды и объясняя, где я ошиблась, – на этом наше общение заканчивалось.
   При всем моем негативном отношении, я скоро была вынуждена признать, что она оказалась действительно хорошим тренером и, видимо, первоклассным бойцом. Немногословная и сосредоточенная, она обладала всеми качествами, которых не было у меня и которые я страстно мечтала в себе выработать. Сила воли, целеустремленность, упорство и жесткость – вся она будто была сделана из стали. Я готова была ей восхищаться. Цитируя героиню одного фильма: «Если бы я не должна была ее ненавидеть, я бы ее обожала!» Однако было одно ежедневное «но», которое сводило на нет любые миротворческие поползновения моей души: стоило мне ее увидеть, я вспоминала Оскара.
   Каждодневные изматывающие тренировки должны были бы выбить его у меня из головы, но, как оказалось, когда тело занято, мозг свободен. Отбивая ее удары или выучивая новый прием, я невольно вспоминала, что вот эту вечно хмурую молчунью он предпочел мне – пусть и не в качестве женщины, но в качестве ученицы. Сам факт ее существования служил достаточной причиной, чтобы я возненавидела наши занятия, которые, как назло, никогда не отменялись.
   Если Оскар подстраивал мои тренировки под свои дежурства, то Жанна, казалось, поступила с точностью до наоборот. Мы начинали в шесть вечера каждый день, в полночь делали перерыв на полчаса, во время которого мне разрешалось только пить, и продолжали до четырех утра. К этому времени я обычно уже валилась с ног от усталости и засыпала на ходу, несмотря на регулярно приносимый Шефом кофе.
   Его появления в равной степени удивляли и ее, и меня, но это было единственное, что нас роднило. Я, однако, быстро привыкла, что вскоре после полуночи дверь зала осторожно приоткрывалась и в щели появлялась рука, держащая картонный подносик с двумя высокими стаканами, затем – вечно улыбающаяся физиономия, и со словами «Брейк, дамы!» Шеф входил в зал. Мы перебрасывались парой шуточек, пока Жанна как могла делала вид, что ее здесь нет, – присутствие высочайшего начальства ее явно нервировало, а порция кофе всегда оставалась нетронутой. Минут через пять Шеф удалялся, всякий раз обещая устроить назавтра проверку моих успехов. Я могла бы, при должном воображении, возомнить что-нибудь такое, но почти ежедневное лицезрение Айджес, озаряющей то коридор, то кабинет, мгновенно спускало меня с небес на землю. Я бы не сказала, что Шеф мне нравился. Но осознание, что мне вновь и вновь предпочитают других, еще больше осложняло и без того непростое существование. А уж когда я заметила на ее руке кольцо с огромным бриллиантом, то вовсе утратила само понятие о самооценке. Кольцо означало помолвку, сомнений тут быть не могло, хоть это и была западная традиция. И хотя я отлично понимала их обоих, в душе все равно таилась обида.
   Оскар не появлялся никогда…
 
   Мы начали с тренировок по обычному рукопашному бою. Впрочем, как я вскоре убедилась, не такой уж он был и обычный: многие приемы и удары были изменены.
   – В нашем случае, – объяснила мне в кои-то веки заговорившая Жанна, – надо учитывать, что ты уже не человек и драться тебе придется с таким же нелюдем, который не отрубится от удара в кадык. Там, где человек закричит от боли и отпустит, твой противник едва поморщится.
   И я покорно повторяла за ней движения, которые, казалось, вот-вот выломают руки мне самой. Однако мое тело неизменно справлялось с невероятной стойкой или тройным сальто назад, чем немало удивляло меня саму.
   Но самое трудное ждало впереди.
   Научив меня соизмерять силу и владеть ошалевшим от возможностей телом, Жанна обратилась к моей «звериной» сущности. Все оказалось весьма запутанно. Превращение по-прежнему было для меня сложным и болезненным процессом, да и после того раза в подвале, когда стало ясно, кто я, превращаться мне больше не случалось. Теоретически я, конечно, знала, что необходимо испытать мгновенную вспышку ярости, а затем овладеть своими эмоциями, чтобы не натворить бед. С обратной трансформацией все обстояло несколько сложнее: ощутить спокойствие и гармонию у меня и в лучшие-то годы не получалось, тем более мгновенно и по приказу.
   Жанна стояла, сложив руки на груди, и выжидающе на меня смотрела. Ее лицо обычно сохраняло мрачно-серьезное выражение и не отражало мыслей, но сейчас, по складке между бровей, я поняла, что она была полна решимости довести дело до конца и даже покуситься на святое – получасовой перерыв с кофе.
   Я пыталась превратиться прямо на месте, и у меня ничего не получалось.
   Не думаю, что от подбадривающих слов у меня бы стало получаться лучше, но ее молчание вкупе с буравящим взглядом могло вывести из себя кого угодно. Я постаралась ухватиться за эту мысль и развить ее. Какая-то малолетка (с виду Жанна тянула лет на шестнадцать. На очень-очень суровые шестнадцать), которая на самом деле годится мне в прабабушки, стоит, командует и собирается лишить меня законного перерыва!
   Раздражение росло, но до всепоглощающей ярости ему было далеко, оно, наоборот, мешало. Необходимое мне чувство лишало людей разума и, заставив позабыть себя, творило их руками беды, убивая своих братьев и детей. Может быть, именно в этом все и дело, что надо позабыть себя? Я постаралась сосредоточиться и вспомнить какой-нибудь эпизод из своей скучной жизни, когда злость захлестнула бы меня с головой, превращая в слепое рычащее существо.
   …Пятый класс. Меня зажали со всех сторон в гардеробе, и прохладные пуховики касаются моего горящего лица. Я вижу эти бездумно-злые лица, искривленные рты, сощуренные глаза. Вряд ли они сами понимают значение слов «жидовка» и «черномазая», но исступленно повторяют их, услышав когда-то от родителей. Однако от незнания их ненависть не уменьшается. А я стою, вжавшись в эти проклятые куртки, и не могу раскрыть рта. Я сжалась от этого напора, я не могу подобрать таких же обидных слов в ответ, я вообще не знаю, что сказать. Я вообще не знала, что так бывает. Я чувствовала, что вот-вот заплачу от обиды и жалости к себе, и это злило меня еще больше.
   А надо было ударить.
   В первую попавшуюся рожу, в первое еще по-детски пухлое, но уже такое злобное брюхо. Или опрокинуть на них вешалку. Или убежать, прорвавшись сквозь гогочущее кольцо.
   Но только не стоять там, сжавшись, с раскрасневшимся лицом и надеяться, что они уйдут прежде, чем я все-таки разревусь – позорно и горько, как умеют только маленькие дети, что бегут потом искать правды и защиты в мамином подоле…
   Я старалась никогда больше не вспоминать об этом. Я закрывала глаза и говорила себе, что это случилось не со мной, что это не я там, сползая на корточки, когда они ушли, тоненько выла от сиюминутного детского горя, надеясь, что кто-нибудь добрый найдет меня здесь и утешит, и искала, чем бы вытереть размокший нос. Этого не было – решила я. Потому что с такой безудержной и звонкой ненавистью к самой себе за ту трусливую слабость я просто не могла жить.
   Тогда я так панически ставила блоки на собственной памяти, что сейчас мне стоило немалых трудов вспомнить все это и вернуть то ощущение гадливости по отношению к самой себе, как если бы я добровольно посреди улицы улеглась в самую мерзкую грязь и начала в ней кататься.
   Несколько раз я рефлекторно, помимо воли, одергивала себя, не давая до конца опуститься в те старые, почти позабытые чувства, не давая вспомнить эту злость на себя, но разум взял верх, и блоки памяти пали. Я успела только горько улыбнуться банальности ситуации – забитая девочка, страшная школа.
   И меня захлестнула ярость.
 
   Сначала странное ощущение появилось в руках. Они будто потяжелели и частично онемели. Я испуганно глянула вниз, вырываясь из собственных воспоминаний, и ахнула. Ногти потемнели, став почти черными, огрубели и на глазах увеличивались в размерах.
   Да и со всем телом происходило что-то странное, но, что именно – я никак не могла понять. Мне стало страшно. Так слепо человек может бояться только неизвестного, так первобытные люди боялись грома и молнии, придумывая им самые невероятные объяснения, чтобы только не сойти с ума от страха.
   Я уже почти готова была остановить процесс (у меня почему-то не было сомнений, что, напомни я себе, что нахожусь в зале, а не в гардеробе, и все оборвалось бы), но тут мелькнула отрезвляющая мысль. «А она, наверное, не боялась. Нет, она с радостью принимала то, что дала ей природа!» Понятие собственной трусости уже в который раз заменяло мне отсутствующую храбрость. Вкупе с нахлынувшими воспоминаниями это очередное осознание, чего я сто́ю на самом деле, подхлестнуло мою ненависть к самой себе с новой силой, и превращение, кажется, пошло еще быстрее.
   Руки приятно отяжелели. Собрав волю в кулак и заменив страх любопытством, я рассматривала себя. Кожа стала темно-серой и ощутимо более плотной, пальцы чуть удлинились, а ладонь немного расширилась. По тыльной стороне руки жесткими линиями выступили кости, черным обозначились вены. На пальцах проступили костяшки, а ногти… Да, пока я пугалась, они окончательно изменились. И то, что сейчас продолжало мои пальцы чуть ли не вдвое, можно было смело назвать когтями. Если ногти вырастали сверху, то эти когти росли будто бы из самого центра пальца – иначе они бы просто не удержались. Черные, округлые и, вопреки моим ожиданиям, не полые, они чуть выгибались вниз посередине, затем сходили на нет и выглядели весьма острыми. Я на пробу подняла руку ладонью вверх и пошевелила пальцами. Ощущение было странным, но немного знакомым: когда-то в детстве я надевала на пальцы колпачки от ручек и фломастеров. Было не очень удобно, но забавно. Сейчас я чувствовала примерно то же самое, только раз в двадцать сильнее.
   Я уже подумала было, что на этом все и закончится, как по спине прошла судорога, и меня согнуло пополам. Чувство было такое, будто неведомая сила вырывает у меня из спины лопатки. Ноги подкосились, и я рухнула на колени. Мне послышалось презрительное фырканье откуда-то сбоку, и я ощутила внезапный прилив злости – хотя, возможно, это было всего лишь мое ослепленное воображение. Однако этого оказалось достаточно: кожа у меня на спине натянулась, и… вдруг у меня за плечами что-то распахнулось, с шумом взрезая воздух. Звук был такой, будто кто-то раскрыл огромный кожаный зонт. И вот это оказалось по-настоящему больно. Я вскрикнула и тут же задохнулась от нового непривычного потока мыслей: часть меня совершенно самостоятельно и очень быстро обрабатывала огромное количество информации по воздушным потокам, существующим в зале, прикидывала, как развернуть, разложить и насколько раскрыть…
   Только найдя в себе этот деловой ручеек прилагающихся рефлексов, я смогла наконец осознать непреложный факт: да, у меня из спины, порвав кожу и новую майку, вырвались два крыла. Я попыталась рассмотреть их, но шея так не выворачивалась – я все же была летучей мышью, а не совой. На мгновение замявшись, я нащупала в подсознании новые мышцы и осторожно попробовала их задействовать. Получилось на удивление легко, и крылья легли параллельно вытянутым в стороны рукам.
   Наверное, со стороны они выглядели совсем не так здорово, как казалось мне, но это были мои крылья, и я ими залюбовалась. По длине они еще примерно на метр продолжались после моих рук и красивым полумесяцем уходили обратно за спину. Через плотную кожу, с виду напоминавшую брезент, проступали новые для меня изогнутые кости. С губ у меня сорвался вздох невольного восхищения, а на ум пришли рисунки Бориса Вальехо с его демоническими женщинами – только кожаного бикини не хватало.
   Однако процесс превращения все еще не закончился.
   Дикой мигренью взорвалась голова, обручем с иглами сдавило виски и затылок. Глаза стало резать от света, хотя видеть я стала все будто бы через запотевшее стекло. В ушах резко зазвенело, я зажала их ладонями… И у меня ничего не вышло – они их больше не закрывали. В шоке я стала ощупывать уши и чуть не заорала от неожиданности: теперь они были размером с ладонь от запястья до кончиков пальцев. Мало того, они стали мягкими, чуть вывернутыми вперед и какими-то очень… глубокими. Сама ушная раковина начиналась теперь раньше и шла шире. Я рассеянно подумала, как забавно сейчас должен выглядеть мой пирсинг.
   Тяжело дыша, я пыталась разобраться в новых ощущениях. Зрение резко упало, однако это не причиняло мне ожидаемых неудобств – я на слух могла определить, где стоит Жанна и даже в какой примерно позе. Это было странно, будто я начала видеть ушами. В принципе, так оно и было – эффект эхолокации вступил в свои права.
   Спину порядком оттягивали распахнутые крылья. Шевелить ими было больно, но, чем чаще я их складывала и раскладывала, тем слабее становилась боль – так затекшие ноги болят, пока ты не заставишь себя размяться. Желание мгновенно подняться в воздух жгло все внутри меня – земля вдруг перестала быть надежным местом, она таила в себе какие-то невнятные опасности, и я чувствовала сильное беспокойство. В голове, где-то на окраине сознания, просчитывались способы положения крыльев с учетом теплых и холодных струй воздуха, поднимавшихся от пола и от разогревшейся на потолке лампы. Эти мысли ничуть меня не напрягали, так же как обычный человек не задумывается над тем, как дышит и моргает.
   Я была в полнейшем восторге. Все во мне бурлило и жаждало немедленной деятельности, сила гуляла по мышцам с разудалостью подвыпившего матроса, нарывающегося на драку.
   – Открой рот, – вдруг раздалось сбоку, и я вспомнила о существовании Жанны. Она вышла в пятно света передо мной и выжидающе остановилась. Я не видела ее лица, зато знала, что холодный поток воздуха от кондиционера у противоположной стены шевелит тонкую прядку волос у нее в челке.
   Радостно улыбаясь, я раскрыла рот и даже выдала «а-а-а!», как на приеме у доктора. Жанна заглянула мне в пасть с безумно серьезным видом, что было очень забавно.
   – Слабовато, – подытожила она, и ее голос для меня разлетелся по залу миллионным эхо.
   – Чего слабовато? – удивилась я и тут заметила, что слова едва различимы из-за сильного присвиста, а говорить неудобно. – Что это со мной?! – вскрикнула я, но снова получился свист.
   – Успокойся, – ее голос вдруг немного потеплел, – это твое превращение. Оно изменило строение горла и связки, поэтому ты так странно говоришь. А во рту у тебя клыки, поэтому разговаривать стало неудобно. Правда, они довольно слабые, так что в будущем упор на них делать не будем.
   Я устало вздохнула. Мне вдруг не захотелось ничего этого: ни крыльев, ни клыков, ни когтей, оттягивающих руки. Все вокруг внезапно стало напоминать дешевый фильм ужасов, и вот-вот через картонную стену декораций прямо в кадр вывалится пьяный техник. Однако этого не случилось, это было моя жизнь – вполне реальная и настоящая, только какая-то безумно нелепая.
   – Видишь плохо? – продолжала допрос Жанна.
   Я кивнула.
   – Зато, наверное, слышишь хорошо?
   Я снова кивнула.
   Жанна внимательно меня изучала, иногда поворачивая то одним боком к себе, то другим.
   – Когти внушают, – признала она, – их оставим. На руках, во всяком случае.
   На мой удивленный писк она заметила с легкой усмешкой:
   – Пока любовалась своими крылышками, не заметила, как на ногах когти выросли? Поздравляю, обувь насмарку.
   Я поздравила себя с принятием мудрого решения оставить дорогущие мокасины дома и запастись несколькими парами кед. Вот она, обувь рядового оборотня! Представив такой лозунг для рекламной кампании какой-нибудь фирмы, я невольно прыснула со смеху, и Жанна схватилась за уши. Я недоуменно на нее смотрела, пытаясь различить выражение лица.
   – Что ты сейчас сделала? – спросила она, морщась и растирая виски.
   Я как могла сконцентрировалась и, тщательно контролируя каждое движение почти исчезнувшего языка, прошуршала:
   – Йй… зсмйлась.
   – Засмеялась? – переспросила она удивленно. Я кивнула.
   На мгновение повисло молчание, и я услышала ее тихий неженский смешок:
   – Надо будет пометить, чтобы при тебе в образе анекдоты не рассказывали – ультразвук получается.
   Боже мой, неужели она только что пошутила?!
   Меж тем она продолжала осмотр:
   – Крылья… Ну-ка, пошевели.
   Я с удовольствием напрягла новые мышцы, стараясь вместить в пару необходимых движений весь свой богатый арсенал – да, я хвасталась.
   – Все-все, я уже поняла, что это твоя гордость, – хмыкнула Жанна, задумчиво обходя меня по второму кругу. Я едва могла поверить своим ушам, пусть и суперчутким: она стала разговаривать со мной по-другому! Ее тон и манера общения смягчились с того момента, как я превратилась! Пусть и совсем чуть-чуть, но все же! Будто кто-то вдруг дал ей отмашку: своя, такая же как ты. Промелькнула лукавая мысль: а заметила ли перемену она сама?
   Я чуть поменяла позицию, стараясь лучше на нее настроиться и получить ответ, и в этот момент дверь осторожно открылась. Мы разом обернулись на звук и замерли, ожидая реакции, – это был Шеф.
   – Брейк, дамы! – как обычно радостно возвестил он начало перерыва, просачиваясь внутрь. – Как успехи?
   Его голос разделился для меня на сотни полутонов, разлетелся по нотам, распался по интонациям и собрался воедино, отразившись от стен зала, прежде чем за ним захлопнулась дверь.
   Повисла тишина – видимо, Шеф увидел меня.
   – Вау, – лаконично выдал он, и я услышала, как кофе в его руке дрогнул, хлюпнув. – А я своих в кафе для вас гонял… А у вас тут и без меня так интересно… Это полный вид?
   – Да, – Жанна кивнула, – на данный момент.
   – Круто, – Шеф отставил кофе на скамейку (стук картонной подставки о деревянную доску) и подошел ближе, нещадно топая, скрипя половицами и создавая новые воздушные потоки. – А 10 % уже выделили?
   – Нет еще…
   Жанна не успела полностью произнести все звуки, как меня захлестнула новая волна злости: обо мне снова говорили как о неодушевленном предмете, будто меня тут и не было вовсе! Будто я корова или лошадь! Почему меня здесь ни во что не ставят?!
   Резкий взмах крыльев отдался болью во всей спине, просекая ее мириадами невидимых линий, и я оторвалась от пола. Руки и ноги безвольно мотались вслед за колебаниями всего тела, как не мои, – крылья продолжали хлопать, и меня шатало в воздухе. Несмотря на это, ощущение покоя и безопасности заполнило все мое существо, от края до края, и даже злость на начальников стала тише. Я склонила голову набок, часто моргая подслеповатыми глазами. Видеть я могла, только что они стоят внизу, задрав головы вверх. Слышала я намного больше: как участилось от неожиданности дыхание Жанны, как быстрее забилось ее сердце, с каким звуком вырывался воздух из приоткрытого рта. Шеф выглядел намного спокойнее, дыхание его сбилось всего на мгновение и снова стало ровным, из горла вырывался тихий смешок, зато ритм сердца был какой-то странный, непривычный… Я попыталась прислушаться, но тут он поднял руку к глазам, чтобы не мешал свет лампы, и оглушил меня шорохом своей одежды. Изо всех сил мотая головой и проклиная свой чуткий слух, я инстинктивно еще несколько раз взмахнула крыльями, поднимаясь выше.