Дина Оттом
Двери в полночь

   © Дина Оттом, 2013
   © ООО «Издательство АСТ», 2013
 
   Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
 
   © Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
* * *

Пролог

1

   Черный город, рыжие фонари, мокрый тротуар. Ночь. Бьют тяжелые лапы асфальт. Бьется в висках кровь, бьется в горле сердце, бьется в ушах крик.
   – От…пус…ти…
   Из пасти вырывается рык, из груди вырывается стон, из зубов – рука. Говорить не надо, и так она знает, что не отпустит.
   Бежит по асфальту свет, бежит по ночному городу оборотень, бежит по груди струйка крови.
   – Ос…кар… Не ус…петь…
   Бежит время. Летит. Он и сам знает, что не успеть, но как отпустить? Как приказать себе остановиться, когда надежда и страх гонят вперед? Не за себя страх – плевать, что он оставил там, за спиной! – за нее.
   Но оборотень останавливает бег, и человеческое тело неуклюже падает с кошачьего. Гигантская черная пантера склоняется над худенькой белой фигуркой и шумно дышит. Ходуном ходят ребра, из оскаленной до сих пор морды вырывается пар.
   – Оскар… – Она проводит рукой по его морде, оставляя кровавый мазок, а он ищет, ищет глазами то, что принято называть печатью смерти. У них, у людей.
   Она улыбается, а он прижимает к голове уши. Понял, поймал эту незаметную тень, уже упавшую на ее лицо.
   – Ты… был… лучший… – шепчет она и уже не морщится от боли, когда говорит. Запах крови щекочет ноздри, обдирает горло, и он мотает головой, пытаясь прогнать наваждение, а она думает, что он спорит с ней.
   Мокрый асфальт, тонкая луна, черные тучи, рыжие фонари, темные дома. Одежда испачкана, но уже все равно. Ее кровь засыхает на его морде, и он не может, не может просто ее отпустить.
   – Когда-то… и ты… должен был… проиграть… – улыбается она, – хотя бы… раз…
   Нет. Он не проигрывает. Никогда.
   Уткнувшись лицом в его шерсть, она закрывает глаза и автоматически считает, как ходят туда-сюда его лопатки при каждом новом прыжке. Она знает, он отомстит. Она знает, ему не успеть.
   Он знает – он не проигрывает. Никогда.

2

   Попискивал аппарат, отсчитывающий удары сердца, в капельнице сочилось лекарство… Белые стены, синий пол, стеклопакеты на окнах – палата повышенного комфорта. Как будто этот комфорт нужен человеку в коме, теряющему память с каждой каплей лекарства и даже не видящему, кто сидит рядом с койкой, до боли стиснув подложенные под подбородок кулаки.
   Едва слышно скрипнула дверь, Оскар дернулся, напрягаясь, но тут же расслабился – это был Шеф.
   – Как она?
   – Все так же.
   Молчание.
   – Шеф, неужели так необходимо было убивать ей память? Ну что она сможет…
   – Вот именно, – оборвал его Шеф, глядя куда-то в окно. – Подумай, что она сможет после восстановления. Точнее, прости уж, если она выживет и восстановится. Ничего. Ранения были слишком серьезными – ты же лучше меня знаешь.
   …Бьют тяжелые лапы в мокрый асфальт. Бежит оборотень по улице, бежит кровь по шерсти… Оскар резко дернул головой, прогоняя воспоминания. Сколько еще он потом отмывался от ее засохшей крови?
   – Она ничего не может больше. Ее проверили, как только ты принес ее…
   …Все самообладание понадобилось медсестре, чтобы не закричать, увидев окровавленную пантеру с окровавленным человеком на спине. Что за мысли успели пронестись у нее в голове?.. О чем она подумала, увидев, что белоснежные клыки стали красными? Что глава оборотней сошел с ума и искусал своего штатного эмпата?
   – Сила уходила из нее. Ты знаешь, перенапряжение отражается на физическом здоровье. Видимо, в ее случае процесс был обратным.
   …Падает на пол хрупкое тело в изорванной, изрубленной одежде. Бежевый кафель становится бурым. Бока пантеры ходят ходуном. Какое-то мгновение мешкают врачи, не решаясь подойти к ним. А он все смотрит на ее лицо – уже спокойное, ведь они добрались до цели. И теперь он больше всего боится, что она опустит руки, расслабится, и… все.
   – Она могла бы восстановиться со временем.
   – Оскар, это ты у нас оборотень. Она – простой человек, хоть и одаренный. Она не проживет больше восьмидесяти лет. А на восстановление ей понадобится лет тридцать. Прости.
   Едва слышный вздох, чуть тускнеют янтарные глаза.
   – Я все равно буду здесь.
   – Будь. Только не говори ей, что произошло. Она теперь ничего не знает. И сообщение, что в больницу Института ее принес огромный черный леопард, – нелучшее начало новой жизни. Уважай ее жизнь.
   Дверь закрывается. Оскар не сводит глаз с мертвенно-бледного лица. Тридцать лет. Но ведь она всегда была самой одаренной. Может быть, не тридцать? А меньше?
   «Десять? Пятнадцать? – вдруг ехидничает внутренний голос. – Она изменится. Ты не узнаешь ее. Той девочки, что ты катал по ночному городу, уже не будет…»
   Оборотень опускает голову. Он смотрит на нее последний раз. Он знает, что этот раз – последний. Если она выживет, ее переведут в обычную больницу. Она больше никогда не вспомнит о своей работе. И о нем.
   Скрипит закрывающаяся дверь. Стул еще хранит тепло.
   Уважай ее жизнь.

3

   А потом случилось чудо: она выжила. Хоть и потеряла память, хоть и поверила, что занималась исследовательской работой – изучала европейские мифы. Именно поэтому слова «оборотень», «вампир» и «демон» ей настолько привычны. Единственным человеком, который остался в ее жизни, был Шеф. Только теперь он стал научным руководителем и куратором. Пресекал ненужные вопросы, заставлял отбрасывать сомнения… И когда он вел ее по больничному коридору мимо подпирающего стену Оскара, она не повернула головы. Ну что ты, дорогая, оборотней не существует. Это только мифы, дорогая. Это просто твои исследования, дорогая. А это? Это просто посетитель, дорогая, не смотри на него…
   Шли ночи. Возвращаясь с дежурства, Оскар по привычке проходил мимо ее дома, автоматически находя среди десятков слепых окон то единственное… Но и оно было темно теперь. И со временем он забыл дорогу к ее дому.
   Шли ночи. Луна сменяла солнце. Шли месяцы. Полнолуние сменяло в небе узкий серп. Шел по спящему городу оборотень. И ничего не хотел помнить. Но не имел права.

Часть 1

1

   «Сделай шаг… Всего один шаг – и жизнь уже никогда не будет такой, как раньше… Забудь про все…»
   Я вздрогнула и проснулась. Часы показывали пять утра, за окном серая хмарь – предрассветные сумерки. От одного взгляда на них почему-то защемило сердце. Я потянула носом воздух – пахло холодом, еще ночью, уже утром, полями и немного – адреналином. Голова мгновенно закружилась, к горлу подступили слезы и даже, кажется, выступили на глазах.
   Я встряхнула головой, пытаясь прогнать наваждение. Такое происходило каждый раз в промежутке от вечерних сумерек до утренних – а в голове кружились один за другим неясные образы, нагоняющие такую тоску по чему-то забытому, что хоть сейчас в окно и головой вниз – лишь бы больше не мучиться.
   Со сдавленным стоном я попыталась зарыться головой в подушку, пряча нос под одеялом, и попытаться заснуть. Безнадежно, и я это уже знала – глаз мне больше не сомкнуть. Повалявшись для очистки совести несколько минут, я натянула джинсы, накинула рубашку и вылезла на балкон, привычно зажав зубами сигарету. Мгновенно налетевший ветер растрепал волосы и принес сотни запахов, я даже вздрогнула. Благословенный табачный дым! Через пару мгновений он забьет все остальные и не даст мне сойти с ума от обилия информации…
   – Куришь…
   Я вздрогнула. Маме тоже не спалось в час предрассветных сумерек. Почему я опять не услышала ее шагов? Ведь слышу все чуть ли не за километр, различаю людей по манере ходить, а вот ее – никак. Она вообще до сих пор остается для меня загадкой. Когда я смотрю на скорость ее реакции, на крепкое спортивное – в 55 лет – тело, невольно возникает вопрос: а точно ли она просто собирала мифы до той автокатастрофы?..
   Но она никогда не подвергала это сомнению, и я не настаиваю. Стоит мне завести разговор на эту тему, и я вижу, как между бровей у нее залегает складка, а лицо мгновенно становится каменным.
   – Курю. Не могу – голова кружится от запахов.
   – Да ладно, не оправдывайся, – она облокотилась на край балкона рядом со мной и стащила у меня из пачки сигарету. Щелкнула зажигалка. – Не мне тебя ругать.
   Мы помолчали. Воздух все еще пьянил и кружил голову.
   Я краем глаза следила за ней. Жесткий профиль, все еще черные волосы, собранные в хвост, внимательные глаза. Никто бы никогда не догадался, что ей пришлось пережить. И сколько шрамов осталось на теле.
   – Ладно, пошла я собираться, а то опять опоздаю, – я притушила хабарик о железный бортик балкона и ушла. Мама кивнула, задумчиво глядя куда-то вдаль, и я даже не была уверена, кивает она мне или своим мыслям…

2

   Когда я пришла в себя, первой очнулась боль. Не сильная, но постоянная и зудящая, она разбудила любопытство, а следом и все мое «Я» вынырнуло из ниоткуда и открыло глаза. Резкий свет заставил зажмуриться и заныть, звук обжег высушенное горло, и я закашлялась.
   – Ага! – довольно проговорил молодой мужской голос где-то впереди меня. – Очнулась, голубушка!
   Я попыталась навести резкость на изображение, зачем-то усиленно помогая себе бровями. Это оказался врач. Молодой, с растрепанными рыжими кудрями, выглядывающими из-под синего колпака. Огромные очки в бесцветной «дедушкиной» оправе закрывали пол-лица, из-за них, как чертик из коробочки, периодически выскакивали широкие светлые брови.
   – Ужас… – невольно вырвалось у меня.
   – Не, это еще не ужас, просто вывихи, – доверительно сообщил он мне, усаживаясь на край кровати. – Правда, множественные. Меня, кстати, зовут Олег Станиславович, я твой лечащий врач.
   – Оч-ч…
   – Да ты молчи, тебе небось говорить больно. Ты тут без сознания провалялась всю ночь, считай. И кусок утра.
   – Мм?!
   – Ты что-нибудь помнишь?
   Я честно попыталась вспомнить, что было после того, как утром я вышла из дома. Добралась до работы, получила нагоняй от менеджера за опоздание. День прошел совершенно обычно: я пыталась впарить людям мобильники, рассказывая про разрешение экрана и объем памяти, но никто ничего, конечно, не купил… В 8 вечера салон закрыли, я пошла домой… А вот дальше – провал. Я нахмурилась, напрягая память, но что-то будто обожгло сознание, и я невольно вынырнула из воспоминаний, удивленно уставившись на врача. Он с любопытством рассматривал меня.
   – Не мучайся, – его брови снова выскочили наружу, – это фрагментарная амнезия. Бывает при сильном стрессе.
   – Стрессе? – Я кое-как прокашлялась и могла разговаривать. – Каком стрессе? Слушайте, да что вы загадками разговариваете? Что со мной, в конце концов, случилось?!
   – Спокойно, – Олег Станиславович успокаивающе выставил вперед руку, – на тебя напали. Трое.
   Я невольно ахнула. Воображение живо нарисовало ужасы, которое могло выкинуть из памяти сознание.
   – Не пугайся. Тебя кто-то спас. Но тебе успело достаться – видимо, руки выкручивали. Зачем-то. А вот им намного хуже, поверь мне.
   Я недоверчиво выгнула бровь.
   – Правда-правда, – врач заговорщицки повел бровями, – множественные рваные раны. Они тут у нас лежат этажом ниже – полночи их зашивали.
   Я невольно поморщилась, представляя, в каком виде должны быть мои обидчики.
   – Кто ж их так?
   – А вот неизвестно! – Олег Станиславович придвинулся ко мне почти вплотную. – Скрылся твой спаситель! Полиция расследование ведет, найдут…
   Он уже собрался уходить, когда я поняла, что меня тревожит: мама! Она же ничего не знала и волновалась!
   – Стойте, мне позвонить надо!
   – Да тут твоя мама, – улыбнулся врач, – вышла просто вниз перекусить чего-нибудь. Она сразу примчалась, как только ей позвонили. Мобильник у тебя в сумке нашли.
   Я выдохнула и стала ждать, когда мама вернется. В голове был полный кавардак. На меня напали? Странно, всякие напасти позднего вечера всегда обходили меня стороной, я только по ТВ про них слышала. Это всегда было где-то там, а я – тут. И вдруг… И почему я ничего не помню? На тысячи людей нападают, но они не выпадают из реальности! Мне всегда казалось, что нервная система у меня крепкая, и такой вот «подарок» в виде амнезии казался чем-то совершенно неуместным. Что же со мной делали ТАКОГО? Мысли плавно свернули в другую сторону: кто и чем отделал моих обидчиков, что они оказались в таком состоянии? Может быть, память решила выкинуть именно это? Что ж, тогда этот защитник, кажется, не слишком лучше нападавших…
   Тут дверь открылась, и вошла мама. Глаза у нее были красные – не спала и плакала – и ненакрашенные. Мама без косметики – это серьезно. Я ее такой видела только однажды – когда утром встала в школу и узнала, что папа от нас ушел…
   – Чирик! – Она обняла меня прямо лежащую, и я заметила, что ее щека мокрая. Неужели со мной все было настолько серьезно? – Лежи, не дергайся, – она села рядом на стул, прерывисто дыша и улыбаясь чуть криво – это она старалась не плакать. – Как ты себя чувствуешь?
   – Ничего, нормально. Только ничего не помню.
   – Может, так и лучше, – она опустила голову, – подсознание бережет тебя от плохих воспоминаний.
   Мы поговорили еще какое-то время, условившись, что она приведет ко мне следователя, когда он будет звонить, хотя смысла мало – я все равно ничего не помню. Удостоверившись, что умирать я не собираюсь, она немного успокоилась. Минут через двадцать плотных уговоров мне удалось отправить ее домой – спать и есть, с обещанием дать знать, если мне что-то понадобится. Невыносимо клонило в сон, и я задремала.
   Однако стоило мне закрыть глаза и поймать первый расплывчатый образ, как дверь снова распахнулась. Я приоткрыла глаза, недовольно ворча и пытаясь разглядеть, кого там черт принес.
   Это был самый невероятный мужчина, какого я когда-либо видела. Я даже не смогла бы сказать, что именно в нем так потрясало, но на него хотелось смотреть. Высокий, мускулистый и смуглый, с матово-черными чуть длинноватыми волосами и удивительными прозрачно-желтыми глазами, он шел к моей кровати совершенно бесшумно и легко, как ходят профессиональные танцоры. Черные джинсы и черная же рубашка делали его похожим на тень. Я таращилась на него – что такому красавцу может быть от меня нужно? И – как часто бывает в минуты смущения – совершенно некстати хихикнула.
   – И что же такого во мне смешного? – миролюбиво спросил красавец. Его голос походил на смесь мурлыканья с мотором гоночной машины.
   – Извините, ничего. Вы следователь?
   Он улыбнулся, и я увидела белоснежные зубы – такие бывают только в рекламе.
   – Не совсем. Я не из милиции. Мне нужно с вами серьезно поговорить, – он перестал улыбаться, посерьезнев. – Разговор может быть не из приятных.
   – А может, потом, когда я отсюда выйду? – взмолилась я. Серьезных разговоров совершенно не хотелось – да и больница – не самое подходящее место для таких бесед.
   Он снова улыбнулся.
   – Вы одна в палате, так что подслушать нас никто не может. Вы помните, что случилось вчера?
   – Нет. Мы уже обсуждали это с Олегом Станиславовичем.
   – Понятно. До какого момента вы помните вчерашний день?
   – Слушайте, – возмутилась я, – может, представитесь, прежде чем вопросы задавать? Кто вы, вообще, такой?
   Он снова улыбнулся. Так бы, наверное, ротвейлер смотрел на лающую на него болонку.
   – Здесь болит? – Он быстро пробежал горячими пальцами по нескольким точкам на обеих руках, и я взвыла, хоть и была на обезболивающих. Он улыбнулся еще шире, и мне вдруг показалось, что улыбка у него какая-то хищная. – Меня зовут Оскар.
   – Черна, – нехотя представилась я. Мне всегда было трудно говорить свое имя. Оно было слишком необычным для нашей страны. Если имя кто-то и мог посчитать нормальным, то уж его сочетание с фамилией любого заставит фыркнуть от смеха: Черна Черненко.
   – Необычное имя, – вежливо улыбнулся Оскар.
   – Кто бы говорил, – брякнула я прежде, чем успела что-то подумать, и испуганно уставилась на него. Вдруг разозлится? Но он только коротко хохотнул, и мне опять подумалось про ротвейлера и болонку.
   – Итак, вы ничего не помните о вчерашнем вечере, у вас вывихнуты все суставы на руках, какие можно, порваны связки на плечах и запястья опухли. А еще, насколько я знаю, подвернуты обе лодыжки, – в ответ на мой удивленный взгляд Оскар пояснил: – Сказался вашим братом и поговорил с врачом. Надеюсь, вы меня простите.
   – А у меня есть выбор? – нахмурилась я.
   – Есть. Можете меня не прощать и жить дальше обычной привычной жизнью, – Оскар вдруг заговорил совершенно серьезно, даже тон его голоса изменился. Я удивленно подняла на него взгляд и заметила, насколько изменилось его лицо, став жестким и серьезным.
   – Не-не-не! – поспешно выдавила я. – Обычного в моей жизни и так слишком много!
   Выражение его лица снова смягчилось, и я облегченно выдохнула.
   – Тогда, как только сможете передвигаться, позвоните мне, – он протянул визитку. Насколько скромно, в общем-то, был одет он, настолько роскошной была она: черная с золотыми буквами. – Нам надо поговорить.
   – Ага… – удивленно протянула я, разглядывая прямоугольник картона с одним лишь именем и номером телефона. Он положил визитку в ящик тумбочки.
   – Не потеряйте. Я не хочу вас снова искать, – и прежде, чем я успела что-то спросить, он вышел из палаты.

3

   Я всегда была обычной. За исключением имени, все во мне было средним: рост, вес, лицо, работа, достаток. Хотя последний упорно стремился к планке «ниже среднего». Даже глаза и волосы – серо-голубые и темно-русые, «мышиные». Меня вообще нельзя было отличить от тысяч таких же двадцатипятилетних девушек. Даже образование было средним – продавец. В школе я как-то тоже зависла где-то посередине, будучи слишком гордой, чтобы присоединиться к отбросам класса, держащимся обособленной крепко сбитой (к сожалению, сбитой в прямом смысле) кучкой, и слишком неуникальной, чтобы попасть в его «сливки». Мне не устраивали «темных» – было не за что. Училась я тоже не ахти, так что учителя скользили по мне равнодушным взглядом, который загорался только на отличниках или двоечниках.
   Я думала, что надо быть в «сливках», чтобы привлечь внимание мальчиков. Но когда самый желанный хулиган класса стал гулять с главной «отверженной», я поняла – надо просто быть не такой. Другой. Хорошей, плохой – но только не средней. И желание выделиться вскипело во мне. Самым простым способом казалось одеться во все черное, проколоть все, что можно, и придумать себе пафосное прозвище. Но когда я осуществила эту затею, оказалось, что все не так просто: пару дней школа показывала на меня пальцем, а потом снова забыла про мое существование. Я погрузилась в черную массу таких же непонятых и проколотых. К счастью, благоразумие взяло свое, я вернулась к джинсам и кофточкам, вынула из себя половину пирсинга и состригла пережженные черной и белой краской волосы.
   Окончив школу, я решила не замахиваться на университет: никаких особенных наклонностей у меня не было. И торговый техникум распахнул мне свои двери – два года прошли в легком тумане однообразия. Подруг у меня не было, личной жизни тоже. Провалявшись все лето после окончания на диване, я пошла работать в средненький салон мобильной связи.
   И тут появляется человек с еще более необычным именем, чем у меня, и предлагает изменить мою жизнь. Сделать ее другой. Не-обычной. Не знаю, что там у него за разговор ко мне был, но, если он хоть как-то изменит мою жизнь, – я согласна.
 
   Врачи что-то напутали: оказалось, что связки у меня не порваны, а только растянуты и через некоторое время встанут на место. Вообще, мое состояние оказалось совсем не таким плохим, как показалось врачам вначале. Это было странно, но все списали на суматоху, в которой в больницу доставили меня и нападающих.
   Через две недели меня все-таки выписали. Когда наконец разрешили снять бинты, я невольно удивилась: кажется, побои и вывихи пошли мне на пользу. Руки как будто стали немного тоньше и аккуратнее, а в мышцах в то же время чувствовалась непривычная для меня сила.
   Вместе с этим открытием пришло странное беспокойство. Я и раньше просыпалась по ночам, а теперь и вовсе перестала спать. Почти все время проводила на балконе, пока улица не серела от предрассветного света. Тогда я спокойно уходила в комнату и падала на диван. День и ночь поменялись местами. Я еще находилась на больничном, и мама ничего не имела против. Она только наблюдала за мной с какой-то странной тревогой, которую я никак не могла понять. Кажется, она тоже. Я все чаще видела ее сосредоточенно изучающей свои конспекты или листающей очередную подборку мифов. Однажды ночью я вышла на кухню и заметила в ее комнате свет. Тихонько подойдя ближе и заглянув в щелку, я увидела, что она сидит за столом прямо в ночной рубашке и сосредоточенно листает замусоленную тетрадь. Потом она ахнула, прижав пальцы ко рту, и сжала голову руками. Я уже хотела войти и спросить, что происходит, но что-то меня удержало.
   – Нет… Не может быть… – Она потерла виски, закрыла тетрадь и отошла от стола. – У меня просто буйная фантазия.
   Она легла в постель, и свет погас.
 
   Не знаю, почему я оттягивала столь желанный звонок Оскару. Его визитка уже замахрилась по краям – столько раз я доставала ее из кошелька, проводила пальцами по буквами и убирала обратно. Что-то каждый раз останавливало меня, уже готовую взять трубку и набрать номер. Я уже почти передумала ему звонить вовсе, когда выдалась одна особенно ветреная ночь.
   Я, как всегда, стояла на балконе и курила. Пепел сносило в сторону, волосы нещадно трепало, сигарета сгорала в два раза быстрее. Я прикидывала, сколько еще осталось до рассвета, и любовалась на почти полную луну, когда в темноте где-то внизу послышался крик. Протяжный женский крик. На какое-то мгновение в голове помутилось, меня качнуло в сторону, а когда я снова открыла глаза, то чуть не заорала. Я стояла на цыпочках снаружи балкона, удерживаясь на бортике шириной в три сантиметра кончиками пальцев. И, к слову сказать, стояла совершенно спокойно. Пока, конечно, не поняла, где нахожусь. Автоматически раскинув руки в разные стороны, я вскрикнула от резкой боли – еще не зажили плечи. Кое-как вцепившись в край балкона и матерясь сквозь зубы, я втянула себя внутрь и упала на пол. Что за черт?! Как я там оказалась?
   Я уже успела выучить этот номер наизусть. Длинные гудки. Я автоматически глянула на часы – без пяти минут два ночи. Ладно, будем надеяться, у него тоже бессонница. Мне почему-то казалось, что извиняться не придется.
   – Алло?
   – Оскар? Простите, я вас разбудила, наверное…
   – Нет, – короткий смешок, – у меня бессонница. А сегодня так я вообще дежурю.
   Я одернула себя, чтобы не спросить, где.
   – Вы просили позвонить, и вот я звоню.
   – Да. Насколько я знаю, вас выписали неделю назад. Чего вы ждали?
   Я замялась. Говорить честно, что мне было страшно ему звонить?
   – Закрутилась.
   – А почему позвонили сейчас?
   Черт! Ну да, могла бы и до утра подождать вообще-то… Я набрала в грудь воздуха и закрыла глаза, как делала всегда, на что-то решаясь.
   – Со мной происходит что-то странное. Я подумала, может быть, вы знаете.
   Его голос поменял интонацию и стал почти отеческим:
   – Что именно?
   – Я тут на балконе стояла, – и я рассказала ему все. Мы проговорили около часа. Он подробно расспрашивал обо всем, что происходило со мной после его визита, включая ошибку врачей. Наконец мы вернулись к тому вечеру, с которого все началось. Провал. Все равно провал.
   Он вздохнул на том конце трубки.
   – Черна, завтра жду вас у арки Главного штаба в шесть вечера.
   Я кивнула и только потом догадалась сказать вслух:
   – Буду.
   Повесив трубку, я повернулась к балкону. Ночь может быть такой родной и уютной. Ветер, звезды, зовущее вперед невыносимо огромное пространство всего города. Я вдруг с убийственной отчетливостью поняла, что моя обычная жизнь кончилась, – вот только, что ждет меня впереди, я не имела ни малейшего понятия.

4

   Я проспала почти весь день и проснулась около четырех. Сонно покосившись на часы, я вдруг вспомнила, что уже в шесть мне надо быть в центре. Дорога от моих новостроек занимает кучу времени! Я сдернула себя с дивана и побежала одеваться, на ходу поедая оставленную ночью около подушки колбасу. Честно покрутилась перед зеркалом, пытаясь выбрать что-то посимпатичнее, но махнула рукой – мне никогда ничего особенно не шло. Черканула маме пару строк в блокноте у телефона и убежала. Выйдя из дома, я посмотрела на часы и охнула: оставался ровно час. А мне только на метро столько ехать, а до него идти полчаса, да плюс еще пересадки. Я ускорила шаг, потом автоматически перешла на бег. Как оказалось, мои лодыжки уже чувствуют себя нормально, и на них можно положиться. И хоть в последний раз я бегала, кажется, на школьных уроках физкультуры, это оказалось на удивление легко и даже приятно. Я не задыхалась, как раньше, в боку не кололо, и я вдруг осознала радость самого движения.