Страница:
Крылья.
У меня за спиной бьются крылья. Автоматически, без моего контроля – так человек моргает или идет. Или дышит. Как только я поняла это и смогла почувствовать мышцы, ритм тут же сбился, и я полетела вниз. Взмах – вверх, взмах-взмах!..
Я зависла где-то посередине, совсем недалеко от Оскара. Я вижу его лицо. Вижу так ясно и четко, как не видела никогда. Я слышу, как бьется его сердце, вижу как бьется жилка под челюстью, отсчитывая пульс.
Я открываю рот, чтобы позвать его, но получается только хрип и писк.
– Довольно, успокойся. Ты молодец, молодец, – он осторожно подходит ко мне, боясь спугнуть, но он не человек, опасности нет, и я позволяю себе упасть еще немного ниже.
Он протягивает мне руки, взмах, меня подкидывает вперед, и я падаю в них.
– Молодец, девочка, молодец… – Он гладит меня по голове, а я слышу, как стучит его сердце. Я держусь руками за его рубашку, а он аккуратно расправляет мои крылья, чтобы не сделать мне больно.
– Болит… – жалуюсь я. Болит и правда все тело, сбитые в кровь руки и особенно – спина. Где-то между позвоночником и лопатками.
– Успокойся, – шепчет он мне на ухо, – просто запомни, что ты сейчас чувствуешь, и успокойся.
Я прикрываю глаза. Оскар. Тот, кто спас меня. Кто простил меня. Кто нашел меня. Оскар.
Покой. Доверие. Они падают на меня, как тяжелое одеяло, и я уже готова наконец провалиться в темное уютное ничто, но тут тело выворачивает, я выгибаюсь дугой – и наконец замираю. Я чувствую, что лишних мышц нет, я снова человек. Глаза закрываются, я понимаю, что он несет меня в мою «комнату», на кровать. Я уже почти сплю и успеваю только спросить:
– Оскар, кто я?
– Летучая мышь, – я слышу, как его голос улыбается мне.
Летучая мышь…
Я приоткрываю один глаз и смотрю на свою руку. Кожа гладкая и бледная – ни следа ударов. Только огромные когти царапают простыню.
10
11
У меня за спиной бьются крылья. Автоматически, без моего контроля – так человек моргает или идет. Или дышит. Как только я поняла это и смогла почувствовать мышцы, ритм тут же сбился, и я полетела вниз. Взмах – вверх, взмах-взмах!..
Я зависла где-то посередине, совсем недалеко от Оскара. Я вижу его лицо. Вижу так ясно и четко, как не видела никогда. Я слышу, как бьется его сердце, вижу как бьется жилка под челюстью, отсчитывая пульс.
Я открываю рот, чтобы позвать его, но получается только хрип и писк.
– Довольно, успокойся. Ты молодец, молодец, – он осторожно подходит ко мне, боясь спугнуть, но он не человек, опасности нет, и я позволяю себе упасть еще немного ниже.
Он протягивает мне руки, взмах, меня подкидывает вперед, и я падаю в них.
– Молодец, девочка, молодец… – Он гладит меня по голове, а я слышу, как стучит его сердце. Я держусь руками за его рубашку, а он аккуратно расправляет мои крылья, чтобы не сделать мне больно.
– Болит… – жалуюсь я. Болит и правда все тело, сбитые в кровь руки и особенно – спина. Где-то между позвоночником и лопатками.
– Успокойся, – шепчет он мне на ухо, – просто запомни, что ты сейчас чувствуешь, и успокойся.
Я прикрываю глаза. Оскар. Тот, кто спас меня. Кто простил меня. Кто нашел меня. Оскар.
Покой. Доверие. Они падают на меня, как тяжелое одеяло, и я уже готова наконец провалиться в темное уютное ничто, но тут тело выворачивает, я выгибаюсь дугой – и наконец замираю. Я чувствую, что лишних мышц нет, я снова человек. Глаза закрываются, я понимаю, что он несет меня в мою «комнату», на кровать. Я уже почти сплю и успеваю только спросить:
– Оскар, кто я?
– Летучая мышь, – я слышу, как его голос улыбается мне.
Летучая мышь…
Я приоткрываю один глаз и смотрю на свою руку. Кожа гладкая и бледная – ни следа ударов. Только огромные когти царапают простыню.
10
– Что есть оборотень? Смесь человека и зверя. Что есть летучая мышь? Смесь зверя и птицы. Что есть оборотень – летучая мышь? Смесь человека, зверя и птицы. Матушка-природа отжигает… Ай!
Я таки попала в Шефа квадратиком льда, который в специальной грелке прижимала к голове. У меня была мигрень. И хотя сейчас от нее все равно хотелось сдохнуть на месте, это уже был детский лепет по сравнению с тем, что обрушилось на меня сразу после превращения. Она уложила меня в постель на три дня, я не открывала глаз и не могла шевелиться. Даже бесшумные шаги Оскара, когда он заглядывал ко мне, разрывали виски на части, а в самой черепушке провоцировали атомную войну. Утром четвертого дня я попросила есть и льда. Как только я приняла вертикальное положение и запихнула в себя детское фруктовое пюре со сливками, Оскар выдернул меня к начальству, несмотря на мои стенания. Услышав про мое превращение, Шеф несказанно обрадовался, услышав про форму – оторопел. Сейчас я утопала в одном из угловых кресел, пытаясь понять, кто вырывает мне глаза из орбит, если я прикрыла их ледяной грелкой. А Шеф изводил меня подтруниваниями.
– Зрелище было интересное, – признался Оскар, сочувственно косясь на меня, – я такого прежде не встречал. А ты?
– В том-то и дело, – Шеф раскурил трубку и выпустил в потолок колечко сизого дыма, – что такой вариант алогичен. Оборотень – сочетание двух элементов. А тут получается три. Это все равно, что превратиться в утконоса.
– Сами вы утконос… – слабо проблеяла я из кресла, – когда вы меня уже домой отпустите? Я устала… И дайте маме позвонить, – вдруг осенило меня.
– Звони, деточка, кто тебе мешает, – Шеф повернул ко мне проводной телефон в стиле «ретро» – такие продаются в сувенирных магазинах. А я-то думала, кто их покупает! Оказывается, всякие нелюди…
Я отложила грелку на стол – как бы случайно прямо на документы Шефу – и набрала номер дома.
– Привет, мам! Это я!
– Чирик! – Я услышала, как она улыбается. – Как ты там? И где это твое «там»?
По отстраненным лицам начальства я поняла, что они прекрасно слышат каждое слово. Да и скрывать мне от них было нечего, а вот помочь в формулировках они могли.
– Мое «там»… – Я поймала взгляд Оскара и скорчила максимально паническую физиономию. – Ну… Я не так уж чтобы очень далеко.
Мама хихикнула:
– Выкрутилась! Слушай, Чирик… – Ее голос вдруг посерьезнел. – Я нашла кредитку у подушки. Ты знаешь, какая там сумма?
– Знаю, – мне вдруг стало неудобно, будто я ее украла, – мам, это мои честные деньги! Тут нет никакого обмана!
Она помолчала, я слышала, как она дышит в трубку. Когда мама заговорила, от ее шутливого тона не осталось и следа:
– Чир, скажи мне только… Мне не придется потом выбирать тебе цвет гроба и надпись на венок?
– Что ты! – Я даже руками замахала. – Конечно, нет! Тут все совершенно безопасно!!
– Деточка, – она вздохнула, – безопасно за такие деньги не бывает.
– Ну… – протянула я. И замолчала.
Она была права. Эти два месяца я каталась как сыр в масле, получала бешеное содержание и немного информации под шутки и прибаутки. Потому что была человеком. Теперь же, когда мое превращение прошло во второй раз, я стала оборотнем в полном смысле слова, хоть и самым слабым. Куда меня пошлют, в чем будет заключаться моя работа – знает разве что Оскар.
Я постаралась прогнать эту мысль. Никому не хочется умирать молодым. Особенно мне не хотелось сейчас: когда я только начала овладевать своей силой, когда впереди маячила сладостно-длинная жизнь, а мир поворачивался новыми темными сторонами.
– Чирик, ты не с бандитами связалась, а? – Голос у мамы был извиняющийся, будто она сама чувствовала, что говорит глупость.
Начальство, хоть и чувствовало весь драматизм момента, хором хрюкнуло в рукава. Шеф что-то быстро написал на бумаге и пододвинул мне. Почерк у него был легкий, с наклоном, чуть вытянутый – я такого у мужчин вообще никогда не видела, обычно их каракули разобрать невозможно.
– Нет, мам, – я покосилась на листик, потом на Оскара. – Я тут с очень… интересными… людьми…
Боссы снова прыснули. Я погрозила им кулаком – не хватало еще, чтобы мама услышала! – и вдруг заметила на лице Оскара странное выражение. Он улыбался будто бы через силу.
– Нет, мам, это не бандиты, – поспешила я успокоить родительницу, – они хорошие, правда.
– Ну ладно. Ты на этой работе надолго?
Я подняла глаза на Оскара, затем на Шефа. Они переглянулись. Оскар что-то быстро черкнул на бумаге и подсунул мне. На листе была нарисована восьмерка, я непонимающе подняла брови – восемь чего? Дней, недель? Оскар, засунув одну руку в карман джинсов, аккуратно повернул лист на 90 градусов. Я невольно вздрогнула и произнесла:
– Мам, я тут навсегда.
Она поняла меня. Я даже не надеялась на это, но она поняла и не стала меня отговаривать или что-то говорить про себя… Наверное, ее собственная потраченная впустую жизнь была достаточным аргументом. «Жить как угодно, только не зря», – однажды сказала она мне. И сейчас не отреклась от своих слов. Я пообещала, что буду по возможности забегать, но призналась, что в офисе придется практически жить – как и всем сотрудникам. Все было довольно-таки обычно, я чуть не прокололась в одном месте: когда она спросила, что такого особенного во мне нашли. Я захлопала челюстью, как вытащенная из воды рыба, но Шеф вовремя подсунул мне красноречивый рисунок: перечеркнутый рот и повешенный человек. Пришлось отделаться дежурной фразой: «Прости, я не могу тебе сказать».
У меня было столько вопросов, что они никак не умещались в голове, и я в итоге не задала ни одного. Голова снова начинала гудеть от напряжения, и я отобрала свою грелку у Шефа, уже пристроившегося таскать оттуда лед в бокал с виски. Он проводил мою руку суровым взглядом.
– Киса, – тут же обратился он к задумавшемуся о чем-то Оскару, за что тут же заработал рык, от которого в углу затряслась пальма, – ты бы провел второй курс матчасти, а то как бы чего не вышло…
Я в своем кресле застонала: опять что-то запоминать, опять мне будут компостировать мозг! Неужели меня нельзя просто оставить в покое, чтобы я занималась своей работой?
– Кстати, – я безуспешно пыталась сесть в кресле прямо и выглядеть серьезно, – а что я теперь буду делать?
Оскар поднял взгляд на Шефа. Они долго смотрели друг на друга, наконец Шеф уронил: «Рано», – и стремительно вышел из кабинета. Оскар вздохнул и поднялся:
– Пошли, надо тебе еще кое-что объяснить.
Быть слабой и стать сильной – сложно. Деревянный стул в кабинете Оскара, который я раньше едва могла сдвинуть с места, повиснув на нем всем весом, теперь отлетал в сторону как пушинка. Я чуть не опрокинула весь стол, густо покраснев под осуждающим взглядом босса.
– Садись. И постарайся ничего не своротить.
Я послушно плюхнулась на ближайший стул и на всякий случай подтянула к себе руки и ноги, отложив грелку со льдом в сторону. Оскар задумчиво мерил шагами комнату. Когда он ступал на паркет, я слышала, как скрипят под его весом половицы. Слышала и как за окном шелестят под ветром листья. Как поскрипывает дерево, немного раскачиваясь из стороны в сторону. Слышала, как кто-то в туалете в конце коридора отматывает туалетную бумагу. Я слышала столько всего, что впору было плакать, зажав уши руками. А еще я видела и чувствовала. Запах кожаных ботинок Оскара, его собственный странный запах – пряный и солоноватый одновременно, – запах дерева, которым тут было обшито все вокруг… Можно было сойти с ума. Я снова притянула грелку к себе и водрузила на макушку.
Оскар остановился у окна, задумчиво глядя в темноту и заправив руки в карманы.
– То, что ты не могла вспомнить свое первое превращение, – вполне логично. В том-то и дело, что, вспоминая его, мы перестаем быть людьми, точнее мыслить как люди, и превращаемся в оборотней. Ты и раньше могла слышать, видеть и чувствовать запахи, только твоя психика ставила барьеры. Теперь они ушли. Ты перестала считать себя человеком – кожа стала регенерировать, тело с удвоенной скоростью подстраивается под твои нынешние нужды… Да, не удивляйся – ты продолжаешь меняться. Думала, уже все? Нет, тебе придется менять гардероб.
Он снова замолчал, на этот раз так надолго, что мне показалось, и вовсе забыл про меня. Его слова не произвели на меня такого уж сильного впечатления. Мне казалось, что теперь меня вообще уже ничем невозможно удивить.
– Для трансформации тебе нужна злость. Или испуг. Выплеск адреналина. Так люди под действием момента способны поднять неимоверную тяжесть или пробежать немыслимое расстояние. У нас принцип тот же, только последствия внушительнее. В большинстве своем – мгновенная вспышка ярости, которая должна пройти в тот момент, как только ты превратишься. Это, пожалуй, основная сложность – научиться контролировать свои эмоции. На это уходит не одна неделя, а иногда и не один год. Если так же оставаться под влиянием этой эмоции, то контролировать свой разум и действия практически невозможно – в нас просыпается зверь, который все делает на свое усмотрение…
Я подождала, пока он снова продолжит, но молчание затягивалось, и я решилась на вопрос:
– Оскар, а почему я превратилась не до конца? Я вообще смутно помню, но там, кажется, были крылья и когти?
Он наконец отвернулся от окна и посмотрел в мою сторону. Моя озадаченность вызвала у него легкую улыбку.
– Потому что полностью превратиться – тяжелейшая нагрузка на организм, я уже не говорю о психике. Я говорил, что твое тело все еще претерпевает изменения, подстраиваясь под твой тип. Сейчас оно просто не вынесет полной трансформации. Но, даже когда оно подстроится, ты сможешь изменять только части своего тела.
– Ничего не поняла, – созналась я, снова откладывая грелку на стол.
Оскар вытащил другой стул, оседлал его и сел напротив меня.
– Для полной трансформации необходимо прожить не менее двухсот лет в сознании оборотня.
Я невольно присвистнула. Ну вот, а я уже размечталась…
– Не могу тебе точно сказать, с чем это связано, – продолжал Оскар, сочувственно глядя на мою вытянувшуюся физиономию, – но факт остается фактом. Пока полная трансформация недоступна, задача оборотня развить максимально удобные для боя особенности своего образа.
В голове начинало гудеть от обилия сложных слов, но я держалась.
– Ты фильмы про оборотней смотрела? Старые?
– Да, было что-то такое, – я невольно свела брови, припоминая что-то черно-белое с плохим гримом и косматыми дядьками.
– Сценаристы писали тогда все вернее, чем могли предположить. Если рядом не оказывалось оборотня, который мог помочь новичку и проконтролировать его трансформацию, то так все и получалось. Из-за небольшого возраста в сознании оборотня трансформация проходила рывками, меняя только части тела. Молодой оборотень не мог справиться с обрушившимися на него эмоциями. Из-за этого совершенно невменяемое поведение и многие жертвы – зверь в нем побеждал человека. Из-за невозможности мыслить здраво большинство становилось жертвой крестьян и священников похрабрее. Чтобы выжить в одиночку и пройти все стадии, требовалась немалая сила воли и твердый характер.
– Как у тебя? – вдруг вырвалось у меня, и я прикусила язык. Когда ж я начну думать прежде, чем говорить?! Но Оскар пропустил мой вопрос мимо ушей. Он внимательно рассматривал меня.
– Почему мышь? – Он вдруг нагнулся ко мне так близко, что я увидела, как в его желтых глазах отражаются лампы на потолке. – Что это для тебя значит?
Я невольно отпрянула:
– А я-то откуда знаю?
– Все не так просто, – он вздохнул, прикрывая глаза. Потянулся к карману и закурил, глядя куда-то в сторону мимо меня, вновь погрузившись в свои мысли. Впервые я видела его с сигаретой. – Наш образ не предназначен нам изначально, а зависит от нашего подсознания. Ты можешь быть кем угодно – был бы в тебе ген. Внешний вид полностью зависит от тебя – поэтому даже без полной трансформации оборотень может быть полезен, если только ему удалось взять контроль над собой.
– Хочешь сказать, я могла быть кем-то другим?
– Точно, – Оскар встал выбросить окурок в окно. В кабинет ворвался ворох ночных запахов, от мокрой листвы до горячей резины проехавшего автомобиля. – Вот посмотри на меня. Никто уже просто не обращает внимания, что я неправильный.
– Это как? – Я вытаращилась на босса. На мой взгляд, он был самым правильным существом на земле.
– А вот так, – он улыбнулся, возвращаясь на стул, – я пантера. Черная шерсть, так?
– Так.
– Но на самом деле пантеры пятнисты, как любой другой леопард. Черные пятна на черном фоне. А у меня их нет вообще – я полностью черный. Это произвол моего подсознания. Неважно, почему так вышло, но факт остается фактом: превращаясь в пантеру, я нарушаю законы природы.
– Мы вообще нарушаем законы природы, в кого-то превращаясь, – не удержалась я и тут поняла, что впервые сказала «мы» про оборотней. Раньше я невольно старалась избегать местоимений, не в силах отнести себя ни к оборотням, ни к людям. – Слушай, но если со временем можно получить контроль над своим превращением, то почему все остаются в одной форме? Вот ты, например, мог бы сменить облик…
– Нет, – Оскар зевнул, мы грустно посмотрели друг на друга и, поймав одну и ту же мысль, отправились за кофе, – ты не можешь никуда уйти от первоначального вида. Такова судьба. Так что нам еще предстоит поломать голову над твоей структурой.
– Чего? – в очередной раз не поняла я, упираясь лбом в кнопку «эспрессо».
Оскар закатил глаза:
– Перевожу для тупых мышей: надо будет еще разбираться, что в тебе оставить, а что убрать. Крылья, когти – это хорошо. Большие лохматые уши и сплюснутый нос – это плохо.
От такой картинки у меня даже сон пропал.
Лекция на время прервалась, мы просто стояли, прислонившись к автомату, и потягивали кофе. Точнее, первые порции мы просто проглотили, заглушая голод и прогоняя сон.
– Все же кофе – это замечательно, – заметила я, в замешательстве передвигая палец с кнопки «капучино» на «шоколад» и обратно.
– Точно, – Оскар бросил в урну рядом пятую пластиковую чашку и тут же заказал еще один «американо», – мой тебе совет: когда переедешь, поставь у себя хорошую кофеварку. Можно даже, как в кафе, кофемашину…
Он обернулся ко мне и замолчал, наткнувшись на мой оторопелый взгляд.
– Когда – перееду – куда? – раздельно произнесла я, внимательно следя за его лицом. Он покачал головой:
– Черна, я же говорил тебе: невозможно оборотню жить в семье, в обычной квартире. Многим, очень многим боковым ветвям возможно, даже вампирам, если постараться, но оборотням – нет. Тебе придется переехать в квартиру от НИИДа. В таких живет бо́льшая часть наших сотрудников.
Я сникла, опустив голову, и радостное возбуждение, подхлестываемое обилием кофе, мгновенно куда-то улетучилось.
Не сказать чтобы я была маменькиной дочкой, нет. Мама рано дала мне свободу – наверное, чтобы искупить как-то отсутствие отца, за уход которого она постоянно чувствовала вину, – и у меня не было острого желания вырваться из дома. Именно потому, что у меня была такая возможность, и никто меня не держал, я с завидной регулярностью возвращалась в свою маленькую комнатку с бордовыми шторами и бежевыми обоями. Мне нравилось жить дома, нравилось делить быт с мамой и знать, что я не одна. Когда я простужалась, она вызывала мне врача, приносила что-нибудь вкусное и смотрела со мной кино. У меня не было необходимости в отдельной жилплощади – и вот, поди ж ты, она свалилась на меня сама. Многие мои сверстники прыгали бы от радости, а я грущу…
– Странная ты, – Оскар смял в обманчиво аккуратном кулаке последнюю пластиковую кружечку и бросил ее в урну.
– Согласна, – поддакнула я, не поднимая головы и разглядывая посеревшие носки своих кед.
– Ничего, у вас там будет веселая компания, скучать тебе не придется.
– У нас там? Это где? – Я удивленно посмотрела на Оскара. – И какая такая компания?
Он на мгновение прислушался и улыбнулся.
– Вот твои новые соседи с дежурства вернулись, пора вам уже познакомиться. Все равно будете постоянно сталкиваться.
Он взял меня за локоть и потащил к главному входу, где, бодро козыряя, здоровалась с вошедшими Мышь. Перед нами, шутливо вытянувшись по стойке «Смирно!», стояли две совершенно одинаковые крупные рыжеволосые девушки. Ростом они были всего на несколько сантиметров ниже Оскара, а телосложением напоминали сельских доярок, плотно занявшихся фитнесом.
– Знакомьтесь, – кивнул на меня Оскар, – это наша новенькая. А это, – он указал на девушек, – краса и гордость нашего НИИДа: лисички.
Девушки улыбнулись мне, и их ореховые глаза будто засветились изнутри. Ярко-рыжие локоны рассыпались по плечам в меховых курточках.
– Привет…
– …рады познакомиться, – заговорили они хором, и мне показалось, что я попала в двойное эхо.
Я таки попала в Шефа квадратиком льда, который в специальной грелке прижимала к голове. У меня была мигрень. И хотя сейчас от нее все равно хотелось сдохнуть на месте, это уже был детский лепет по сравнению с тем, что обрушилось на меня сразу после превращения. Она уложила меня в постель на три дня, я не открывала глаз и не могла шевелиться. Даже бесшумные шаги Оскара, когда он заглядывал ко мне, разрывали виски на части, а в самой черепушке провоцировали атомную войну. Утром четвертого дня я попросила есть и льда. Как только я приняла вертикальное положение и запихнула в себя детское фруктовое пюре со сливками, Оскар выдернул меня к начальству, несмотря на мои стенания. Услышав про мое превращение, Шеф несказанно обрадовался, услышав про форму – оторопел. Сейчас я утопала в одном из угловых кресел, пытаясь понять, кто вырывает мне глаза из орбит, если я прикрыла их ледяной грелкой. А Шеф изводил меня подтруниваниями.
– Зрелище было интересное, – признался Оскар, сочувственно косясь на меня, – я такого прежде не встречал. А ты?
– В том-то и дело, – Шеф раскурил трубку и выпустил в потолок колечко сизого дыма, – что такой вариант алогичен. Оборотень – сочетание двух элементов. А тут получается три. Это все равно, что превратиться в утконоса.
– Сами вы утконос… – слабо проблеяла я из кресла, – когда вы меня уже домой отпустите? Я устала… И дайте маме позвонить, – вдруг осенило меня.
– Звони, деточка, кто тебе мешает, – Шеф повернул ко мне проводной телефон в стиле «ретро» – такие продаются в сувенирных магазинах. А я-то думала, кто их покупает! Оказывается, всякие нелюди…
Я отложила грелку на стол – как бы случайно прямо на документы Шефу – и набрала номер дома.
– Привет, мам! Это я!
– Чирик! – Я услышала, как она улыбается. – Как ты там? И где это твое «там»?
По отстраненным лицам начальства я поняла, что они прекрасно слышат каждое слово. Да и скрывать мне от них было нечего, а вот помочь в формулировках они могли.
– Мое «там»… – Я поймала взгляд Оскара и скорчила максимально паническую физиономию. – Ну… Я не так уж чтобы очень далеко.
Мама хихикнула:
– Выкрутилась! Слушай, Чирик… – Ее голос вдруг посерьезнел. – Я нашла кредитку у подушки. Ты знаешь, какая там сумма?
– Знаю, – мне вдруг стало неудобно, будто я ее украла, – мам, это мои честные деньги! Тут нет никакого обмана!
Она помолчала, я слышала, как она дышит в трубку. Когда мама заговорила, от ее шутливого тона не осталось и следа:
– Чир, скажи мне только… Мне не придется потом выбирать тебе цвет гроба и надпись на венок?
– Что ты! – Я даже руками замахала. – Конечно, нет! Тут все совершенно безопасно!!
– Деточка, – она вздохнула, – безопасно за такие деньги не бывает.
– Ну… – протянула я. И замолчала.
Она была права. Эти два месяца я каталась как сыр в масле, получала бешеное содержание и немного информации под шутки и прибаутки. Потому что была человеком. Теперь же, когда мое превращение прошло во второй раз, я стала оборотнем в полном смысле слова, хоть и самым слабым. Куда меня пошлют, в чем будет заключаться моя работа – знает разве что Оскар.
Я постаралась прогнать эту мысль. Никому не хочется умирать молодым. Особенно мне не хотелось сейчас: когда я только начала овладевать своей силой, когда впереди маячила сладостно-длинная жизнь, а мир поворачивался новыми темными сторонами.
– Чирик, ты не с бандитами связалась, а? – Голос у мамы был извиняющийся, будто она сама чувствовала, что говорит глупость.
Начальство, хоть и чувствовало весь драматизм момента, хором хрюкнуло в рукава. Шеф что-то быстро написал на бумаге и пододвинул мне. Почерк у него был легкий, с наклоном, чуть вытянутый – я такого у мужчин вообще никогда не видела, обычно их каракули разобрать невозможно.
– Нет, мам, – я покосилась на листик, потом на Оскара. – Я тут с очень… интересными… людьми…
Боссы снова прыснули. Я погрозила им кулаком – не хватало еще, чтобы мама услышала! – и вдруг заметила на лице Оскара странное выражение. Он улыбался будто бы через силу.
– Нет, мам, это не бандиты, – поспешила я успокоить родительницу, – они хорошие, правда.
– Ну ладно. Ты на этой работе надолго?
Я подняла глаза на Оскара, затем на Шефа. Они переглянулись. Оскар что-то быстро черкнул на бумаге и подсунул мне. На листе была нарисована восьмерка, я непонимающе подняла брови – восемь чего? Дней, недель? Оскар, засунув одну руку в карман джинсов, аккуратно повернул лист на 90 градусов. Я невольно вздрогнула и произнесла:
– Мам, я тут навсегда.
Она поняла меня. Я даже не надеялась на это, но она поняла и не стала меня отговаривать или что-то говорить про себя… Наверное, ее собственная потраченная впустую жизнь была достаточным аргументом. «Жить как угодно, только не зря», – однажды сказала она мне. И сейчас не отреклась от своих слов. Я пообещала, что буду по возможности забегать, но призналась, что в офисе придется практически жить – как и всем сотрудникам. Все было довольно-таки обычно, я чуть не прокололась в одном месте: когда она спросила, что такого особенного во мне нашли. Я захлопала челюстью, как вытащенная из воды рыба, но Шеф вовремя подсунул мне красноречивый рисунок: перечеркнутый рот и повешенный человек. Пришлось отделаться дежурной фразой: «Прости, я не могу тебе сказать».
У меня было столько вопросов, что они никак не умещались в голове, и я в итоге не задала ни одного. Голова снова начинала гудеть от напряжения, и я отобрала свою грелку у Шефа, уже пристроившегося таскать оттуда лед в бокал с виски. Он проводил мою руку суровым взглядом.
– Киса, – тут же обратился он к задумавшемуся о чем-то Оскару, за что тут же заработал рык, от которого в углу затряслась пальма, – ты бы провел второй курс матчасти, а то как бы чего не вышло…
Я в своем кресле застонала: опять что-то запоминать, опять мне будут компостировать мозг! Неужели меня нельзя просто оставить в покое, чтобы я занималась своей работой?
– Кстати, – я безуспешно пыталась сесть в кресле прямо и выглядеть серьезно, – а что я теперь буду делать?
Оскар поднял взгляд на Шефа. Они долго смотрели друг на друга, наконец Шеф уронил: «Рано», – и стремительно вышел из кабинета. Оскар вздохнул и поднялся:
– Пошли, надо тебе еще кое-что объяснить.
Быть слабой и стать сильной – сложно. Деревянный стул в кабинете Оскара, который я раньше едва могла сдвинуть с места, повиснув на нем всем весом, теперь отлетал в сторону как пушинка. Я чуть не опрокинула весь стол, густо покраснев под осуждающим взглядом босса.
– Садись. И постарайся ничего не своротить.
Я послушно плюхнулась на ближайший стул и на всякий случай подтянула к себе руки и ноги, отложив грелку со льдом в сторону. Оскар задумчиво мерил шагами комнату. Когда он ступал на паркет, я слышала, как скрипят под его весом половицы. Слышала и как за окном шелестят под ветром листья. Как поскрипывает дерево, немного раскачиваясь из стороны в сторону. Слышала, как кто-то в туалете в конце коридора отматывает туалетную бумагу. Я слышала столько всего, что впору было плакать, зажав уши руками. А еще я видела и чувствовала. Запах кожаных ботинок Оскара, его собственный странный запах – пряный и солоноватый одновременно, – запах дерева, которым тут было обшито все вокруг… Можно было сойти с ума. Я снова притянула грелку к себе и водрузила на макушку.
Оскар остановился у окна, задумчиво глядя в темноту и заправив руки в карманы.
– То, что ты не могла вспомнить свое первое превращение, – вполне логично. В том-то и дело, что, вспоминая его, мы перестаем быть людьми, точнее мыслить как люди, и превращаемся в оборотней. Ты и раньше могла слышать, видеть и чувствовать запахи, только твоя психика ставила барьеры. Теперь они ушли. Ты перестала считать себя человеком – кожа стала регенерировать, тело с удвоенной скоростью подстраивается под твои нынешние нужды… Да, не удивляйся – ты продолжаешь меняться. Думала, уже все? Нет, тебе придется менять гардероб.
Он снова замолчал, на этот раз так надолго, что мне показалось, и вовсе забыл про меня. Его слова не произвели на меня такого уж сильного впечатления. Мне казалось, что теперь меня вообще уже ничем невозможно удивить.
– Для трансформации тебе нужна злость. Или испуг. Выплеск адреналина. Так люди под действием момента способны поднять неимоверную тяжесть или пробежать немыслимое расстояние. У нас принцип тот же, только последствия внушительнее. В большинстве своем – мгновенная вспышка ярости, которая должна пройти в тот момент, как только ты превратишься. Это, пожалуй, основная сложность – научиться контролировать свои эмоции. На это уходит не одна неделя, а иногда и не один год. Если так же оставаться под влиянием этой эмоции, то контролировать свой разум и действия практически невозможно – в нас просыпается зверь, который все делает на свое усмотрение…
Я подождала, пока он снова продолжит, но молчание затягивалось, и я решилась на вопрос:
– Оскар, а почему я превратилась не до конца? Я вообще смутно помню, но там, кажется, были крылья и когти?
Он наконец отвернулся от окна и посмотрел в мою сторону. Моя озадаченность вызвала у него легкую улыбку.
– Потому что полностью превратиться – тяжелейшая нагрузка на организм, я уже не говорю о психике. Я говорил, что твое тело все еще претерпевает изменения, подстраиваясь под твой тип. Сейчас оно просто не вынесет полной трансформации. Но, даже когда оно подстроится, ты сможешь изменять только части своего тела.
– Ничего не поняла, – созналась я, снова откладывая грелку на стол.
Оскар вытащил другой стул, оседлал его и сел напротив меня.
– Для полной трансформации необходимо прожить не менее двухсот лет в сознании оборотня.
Я невольно присвистнула. Ну вот, а я уже размечталась…
– Не могу тебе точно сказать, с чем это связано, – продолжал Оскар, сочувственно глядя на мою вытянувшуюся физиономию, – но факт остается фактом. Пока полная трансформация недоступна, задача оборотня развить максимально удобные для боя особенности своего образа.
В голове начинало гудеть от обилия сложных слов, но я держалась.
– Ты фильмы про оборотней смотрела? Старые?
– Да, было что-то такое, – я невольно свела брови, припоминая что-то черно-белое с плохим гримом и косматыми дядьками.
– Сценаристы писали тогда все вернее, чем могли предположить. Если рядом не оказывалось оборотня, который мог помочь новичку и проконтролировать его трансформацию, то так все и получалось. Из-за небольшого возраста в сознании оборотня трансформация проходила рывками, меняя только части тела. Молодой оборотень не мог справиться с обрушившимися на него эмоциями. Из-за этого совершенно невменяемое поведение и многие жертвы – зверь в нем побеждал человека. Из-за невозможности мыслить здраво большинство становилось жертвой крестьян и священников похрабрее. Чтобы выжить в одиночку и пройти все стадии, требовалась немалая сила воли и твердый характер.
– Как у тебя? – вдруг вырвалось у меня, и я прикусила язык. Когда ж я начну думать прежде, чем говорить?! Но Оскар пропустил мой вопрос мимо ушей. Он внимательно рассматривал меня.
– Почему мышь? – Он вдруг нагнулся ко мне так близко, что я увидела, как в его желтых глазах отражаются лампы на потолке. – Что это для тебя значит?
Я невольно отпрянула:
– А я-то откуда знаю?
– Все не так просто, – он вздохнул, прикрывая глаза. Потянулся к карману и закурил, глядя куда-то в сторону мимо меня, вновь погрузившись в свои мысли. Впервые я видела его с сигаретой. – Наш образ не предназначен нам изначально, а зависит от нашего подсознания. Ты можешь быть кем угодно – был бы в тебе ген. Внешний вид полностью зависит от тебя – поэтому даже без полной трансформации оборотень может быть полезен, если только ему удалось взять контроль над собой.
– Хочешь сказать, я могла быть кем-то другим?
– Точно, – Оскар встал выбросить окурок в окно. В кабинет ворвался ворох ночных запахов, от мокрой листвы до горячей резины проехавшего автомобиля. – Вот посмотри на меня. Никто уже просто не обращает внимания, что я неправильный.
– Это как? – Я вытаращилась на босса. На мой взгляд, он был самым правильным существом на земле.
– А вот так, – он улыбнулся, возвращаясь на стул, – я пантера. Черная шерсть, так?
– Так.
– Но на самом деле пантеры пятнисты, как любой другой леопард. Черные пятна на черном фоне. А у меня их нет вообще – я полностью черный. Это произвол моего подсознания. Неважно, почему так вышло, но факт остается фактом: превращаясь в пантеру, я нарушаю законы природы.
– Мы вообще нарушаем законы природы, в кого-то превращаясь, – не удержалась я и тут поняла, что впервые сказала «мы» про оборотней. Раньше я невольно старалась избегать местоимений, не в силах отнести себя ни к оборотням, ни к людям. – Слушай, но если со временем можно получить контроль над своим превращением, то почему все остаются в одной форме? Вот ты, например, мог бы сменить облик…
– Нет, – Оскар зевнул, мы грустно посмотрели друг на друга и, поймав одну и ту же мысль, отправились за кофе, – ты не можешь никуда уйти от первоначального вида. Такова судьба. Так что нам еще предстоит поломать голову над твоей структурой.
– Чего? – в очередной раз не поняла я, упираясь лбом в кнопку «эспрессо».
Оскар закатил глаза:
– Перевожу для тупых мышей: надо будет еще разбираться, что в тебе оставить, а что убрать. Крылья, когти – это хорошо. Большие лохматые уши и сплюснутый нос – это плохо.
От такой картинки у меня даже сон пропал.
Лекция на время прервалась, мы просто стояли, прислонившись к автомату, и потягивали кофе. Точнее, первые порции мы просто проглотили, заглушая голод и прогоняя сон.
– Все же кофе – это замечательно, – заметила я, в замешательстве передвигая палец с кнопки «капучино» на «шоколад» и обратно.
– Точно, – Оскар бросил в урну рядом пятую пластиковую чашку и тут же заказал еще один «американо», – мой тебе совет: когда переедешь, поставь у себя хорошую кофеварку. Можно даже, как в кафе, кофемашину…
Он обернулся ко мне и замолчал, наткнувшись на мой оторопелый взгляд.
– Когда – перееду – куда? – раздельно произнесла я, внимательно следя за его лицом. Он покачал головой:
– Черна, я же говорил тебе: невозможно оборотню жить в семье, в обычной квартире. Многим, очень многим боковым ветвям возможно, даже вампирам, если постараться, но оборотням – нет. Тебе придется переехать в квартиру от НИИДа. В таких живет бо́льшая часть наших сотрудников.
Я сникла, опустив голову, и радостное возбуждение, подхлестываемое обилием кофе, мгновенно куда-то улетучилось.
Не сказать чтобы я была маменькиной дочкой, нет. Мама рано дала мне свободу – наверное, чтобы искупить как-то отсутствие отца, за уход которого она постоянно чувствовала вину, – и у меня не было острого желания вырваться из дома. Именно потому, что у меня была такая возможность, и никто меня не держал, я с завидной регулярностью возвращалась в свою маленькую комнатку с бордовыми шторами и бежевыми обоями. Мне нравилось жить дома, нравилось делить быт с мамой и знать, что я не одна. Когда я простужалась, она вызывала мне врача, приносила что-нибудь вкусное и смотрела со мной кино. У меня не было необходимости в отдельной жилплощади – и вот, поди ж ты, она свалилась на меня сама. Многие мои сверстники прыгали бы от радости, а я грущу…
– Странная ты, – Оскар смял в обманчиво аккуратном кулаке последнюю пластиковую кружечку и бросил ее в урну.
– Согласна, – поддакнула я, не поднимая головы и разглядывая посеревшие носки своих кед.
– Ничего, у вас там будет веселая компания, скучать тебе не придется.
– У нас там? Это где? – Я удивленно посмотрела на Оскара. – И какая такая компания?
Он на мгновение прислушался и улыбнулся.
– Вот твои новые соседи с дежурства вернулись, пора вам уже познакомиться. Все равно будете постоянно сталкиваться.
Он взял меня за локоть и потащил к главному входу, где, бодро козыряя, здоровалась с вошедшими Мышь. Перед нами, шутливо вытянувшись по стойке «Смирно!», стояли две совершенно одинаковые крупные рыжеволосые девушки. Ростом они были всего на несколько сантиметров ниже Оскара, а телосложением напоминали сельских доярок, плотно занявшихся фитнесом.
– Знакомьтесь, – кивнул на меня Оскар, – это наша новенькая. А это, – он указал на девушек, – краса и гордость нашего НИИДа: лисички.
Девушки улыбнулись мне, и их ореховые глаза будто засветились изнутри. Ярко-рыжие локоны рассыпались по плечам в меховых курточках.
– Привет…
– …рады познакомиться, – заговорили они хором, и мне показалось, что я попала в двойное эхо.
11
Как ни грустно мне было покидать родной дом, но часть меня все же радовалась, что оставляет выцветшие обои и облупившуюся краску. Впереди меня ждало что-то новое и прекрасное. Как объяснили мне словоохотливые сестрички, то и дело перебивая друг друга, Институту принадлежало довольно большое количество недвижимости в центре города. «Полдома там, пара этажей тут…» – небрежно бросили они, будто речь шла о закупке картошки на неделю.
Сбыв меня на руки сестрам, Оскар растворился в дебрях НИИДа. С хихиканьем и шуточками (кажется, сестры вообще никогда не бывали серьезными) лисички проводили меня до жилищного отдела Института и убежали на планерку.
Толкнув дверь, я оказалась в просторном аскетично обставленном кабинете, покрашенном в серые цвета и собравшем в себе, казалось, все запасы офисной техники в мире. За стандартным черным компьютерным столом сидела совершенно обычная с виду женщина чуть за тридцать. Строгий деловой костюм цвета мокрого асфальта, волосы красивого шоколадного оттенка гладко зачесаны назад и собраны в узел. Светло-карие глаза прожгли меня насквозь. Я почувствовала себя школьницей на приеме у директора, которую сейчас за что-то будут ругать.
Пару минут она молча мерила меня взглядом. Мне мгновенно стало стыдно за поношенные кеды и прорвавшиеся кое-где джинсы. Ее взгляд будто говорил: «Я же знаю, что тебе недавно выдали астрономическую сумму. Почему ты не привела себя в порядок?» Я уже чуть было не открыла рот, начиная оправдываться, но тут же одернула себя: я ей ничем не обязана! И мой лохматый кавардак на голове даже показался мне знаменем моего невольного сопротивления. Я подняла голову повыше, выпячивая подбородок.
– Имя? – наконец уронила она, раскрывая тонкие губы.
– Черненко Черна, – выдала я с легким вызовом. Ее передернуло.
– Заселение?
– Да.
– Кто направил? – Не сводя с меня глаз, она доставала какие-то бумаги из пластиковой секции на столе.
– Оскар.
Я вдруг поняла, что произнесла его имя как вызов, будто давая ей понять, что мы с ним в доску свои. Пара клеток моего мозга, не охваченная суровой борьбой со стервозной представительницей бюрократии, зашлась хохотом от идиотизма ситуации.
У нее на щеке дернулась мышца.
– Не «Оскар», а «глава отдела трансформации», – поправила она меня таким ледяным тоном, будто хотела заморозить на месте. Я искренне понадеялась, что она все же обычный человек и на самом деле у нее это не получится.
Я с детства не переносила, когда меня учили жить, правильно говорить, и главное – таким вот тоном «я начальник – ты дурак». Особенно если мне она и не начальник вовсе. Меня понесло:
– Не знаю, как там он для вас называется, официально, – я сладко улыбалась, – может, и «глава чего-то там». А для меня он просто Оскар.
Ее лицо сначала побелело от злости, а потом стремительно посерело.
– Извольте соблюдать протокол, милочка, – выдала она с шипением, выплевывая слова в мою сторону, будто метательные ножи.
– Какой такой протокол? – Я невинно захлопала на нее ресницами. – Оскар мне ничего такого не говорил.
Теми самыми двумя клетками своего бедного мозга я понимала, что творю, в общем-то, непотребство, и от Оскара мне явно прилетит за такую вот самодеятельность, но… Я попыталась оправдать себя: у меня трудный период, я неделю провела взаперти, превращаясь из человека в зверя, не спала черт-те сколько, примерно столько же не ела, а тут какой-то человек меня жить учит! Забавно, кажется, я стала хомофобом…
У нее даже глаза побелели. А вдруг она все же не человек, и меня ждет долгая и мучительная смерть за несоблюдение протокола?
Я уже почти пожалела, что ввязалась в этот цирк, когда дверь у меня за спиной, скрипнув, приоткрылась. На лице мадам появилось растерянное выражение, мгновенно сменившееся подобострастным, она даже начала вставать со своего места. Я уже было подумала, что сюда заглянул сам «глава отдела трансформации», решивший-таки меня проведать. Облегчение мгновенно сменилось беспокойством: влетит мне от него прямо на месте…
Но это оказался Шеф. Он всунул в дверь свою модельной внешности физиономию и часть плеча в жемчужной рубашке, приобняв косяк идеальными пальцами. Увидев меня, он широко улыбнулся и вошел в кабинет. Я готова была броситься ему на шею: в данной ситуации это даже еще лучше, чем Оскар! Не знаю уж почему, может из-за возраста, но он легче поддавался на всякие бытовые авантюры и сейчас должен быть моим шахом и матом этой зализанной стерве.
Меж тем он уже церемонно склонил голову:
– Лидия Григорьевна, не стоит, садитесь.
Я проследила за его взглядом и с удивлением заметила, что Снежная королева так и замерла, полупривстав с кресла. Она судорожно кивнула и рухнула обратно, наблюдая за нами. Шеф повернулся ко мне, уже открывая рот, чтобы что-то сказать. Наши взгляды встретились. Какой-то доли секунды было достаточно, чтобы мы поняли друг друга. В его глазах заплясали черти.
– Чирик, – он игриво обвил рукой мою талию, – а я тебя везде ищу! А не выпить ли нам кофею, а?
Я почти вздрогнула от его внезапного прикосновения, но вовремя себя остановила – тогда весь театр пошел бы насмарку. Быстро взяв себя в руки, я повернулась к лукаво улыбающемуся Шефу и удивленно приподняла брови:
– А и правда! Только, – я картинно сникла, – меня тут захавала ваша бюрократия! Вселение оформляю.
– Дорогая, – Шеф хихикнул, – «вселение» бывает разве что душ в тело! А это – «заселение».
Я покраснела. Вот дернуло же его поправлять меня именно здесь и сейчас! Однако «дорогая» прозвучало практически интимно.
– Пошли-пошли, – он требовательно притянул меня к себе, будто подгоняя. В лазоревых глазах черти водили хороводы, – я сам все оформлю. Потом.
– Что вы, Александр Дмитриевич, – тут же вклинилась в разговор эта стерва, расплываясь в улыбке, – я для вас, – она как могла выделила, что именно для него, а не для меня, – все сделаю сама. Только скажите, куда заселять.
– Правда? – Шеф поднял брови, будто совсем и не ожидал такого поворота событий. – Я буду вам очень признателен. – Он тоже выделил это «очень», так что тетка даже покраснела. – А заселяйте в блок «Б».
Сбыв меня на руки сестрам, Оскар растворился в дебрях НИИДа. С хихиканьем и шуточками (кажется, сестры вообще никогда не бывали серьезными) лисички проводили меня до жилищного отдела Института и убежали на планерку.
Толкнув дверь, я оказалась в просторном аскетично обставленном кабинете, покрашенном в серые цвета и собравшем в себе, казалось, все запасы офисной техники в мире. За стандартным черным компьютерным столом сидела совершенно обычная с виду женщина чуть за тридцать. Строгий деловой костюм цвета мокрого асфальта, волосы красивого шоколадного оттенка гладко зачесаны назад и собраны в узел. Светло-карие глаза прожгли меня насквозь. Я почувствовала себя школьницей на приеме у директора, которую сейчас за что-то будут ругать.
Пару минут она молча мерила меня взглядом. Мне мгновенно стало стыдно за поношенные кеды и прорвавшиеся кое-где джинсы. Ее взгляд будто говорил: «Я же знаю, что тебе недавно выдали астрономическую сумму. Почему ты не привела себя в порядок?» Я уже чуть было не открыла рот, начиная оправдываться, но тут же одернула себя: я ей ничем не обязана! И мой лохматый кавардак на голове даже показался мне знаменем моего невольного сопротивления. Я подняла голову повыше, выпячивая подбородок.
– Имя? – наконец уронила она, раскрывая тонкие губы.
– Черненко Черна, – выдала я с легким вызовом. Ее передернуло.
– Заселение?
– Да.
– Кто направил? – Не сводя с меня глаз, она доставала какие-то бумаги из пластиковой секции на столе.
– Оскар.
Я вдруг поняла, что произнесла его имя как вызов, будто давая ей понять, что мы с ним в доску свои. Пара клеток моего мозга, не охваченная суровой борьбой со стервозной представительницей бюрократии, зашлась хохотом от идиотизма ситуации.
У нее на щеке дернулась мышца.
– Не «Оскар», а «глава отдела трансформации», – поправила она меня таким ледяным тоном, будто хотела заморозить на месте. Я искренне понадеялась, что она все же обычный человек и на самом деле у нее это не получится.
Я с детства не переносила, когда меня учили жить, правильно говорить, и главное – таким вот тоном «я начальник – ты дурак». Особенно если мне она и не начальник вовсе. Меня понесло:
– Не знаю, как там он для вас называется, официально, – я сладко улыбалась, – может, и «глава чего-то там». А для меня он просто Оскар.
Ее лицо сначала побелело от злости, а потом стремительно посерело.
– Извольте соблюдать протокол, милочка, – выдала она с шипением, выплевывая слова в мою сторону, будто метательные ножи.
– Какой такой протокол? – Я невинно захлопала на нее ресницами. – Оскар мне ничего такого не говорил.
Теми самыми двумя клетками своего бедного мозга я понимала, что творю, в общем-то, непотребство, и от Оскара мне явно прилетит за такую вот самодеятельность, но… Я попыталась оправдать себя: у меня трудный период, я неделю провела взаперти, превращаясь из человека в зверя, не спала черт-те сколько, примерно столько же не ела, а тут какой-то человек меня жить учит! Забавно, кажется, я стала хомофобом…
У нее даже глаза побелели. А вдруг она все же не человек, и меня ждет долгая и мучительная смерть за несоблюдение протокола?
Я уже почти пожалела, что ввязалась в этот цирк, когда дверь у меня за спиной, скрипнув, приоткрылась. На лице мадам появилось растерянное выражение, мгновенно сменившееся подобострастным, она даже начала вставать со своего места. Я уже было подумала, что сюда заглянул сам «глава отдела трансформации», решивший-таки меня проведать. Облегчение мгновенно сменилось беспокойством: влетит мне от него прямо на месте…
Но это оказался Шеф. Он всунул в дверь свою модельной внешности физиономию и часть плеча в жемчужной рубашке, приобняв косяк идеальными пальцами. Увидев меня, он широко улыбнулся и вошел в кабинет. Я готова была броситься ему на шею: в данной ситуации это даже еще лучше, чем Оскар! Не знаю уж почему, может из-за возраста, но он легче поддавался на всякие бытовые авантюры и сейчас должен быть моим шахом и матом этой зализанной стерве.
Меж тем он уже церемонно склонил голову:
– Лидия Григорьевна, не стоит, садитесь.
Я проследила за его взглядом и с удивлением заметила, что Снежная королева так и замерла, полупривстав с кресла. Она судорожно кивнула и рухнула обратно, наблюдая за нами. Шеф повернулся ко мне, уже открывая рот, чтобы что-то сказать. Наши взгляды встретились. Какой-то доли секунды было достаточно, чтобы мы поняли друг друга. В его глазах заплясали черти.
– Чирик, – он игриво обвил рукой мою талию, – а я тебя везде ищу! А не выпить ли нам кофею, а?
Я почти вздрогнула от его внезапного прикосновения, но вовремя себя остановила – тогда весь театр пошел бы насмарку. Быстро взяв себя в руки, я повернулась к лукаво улыбающемуся Шефу и удивленно приподняла брови:
– А и правда! Только, – я картинно сникла, – меня тут захавала ваша бюрократия! Вселение оформляю.
– Дорогая, – Шеф хихикнул, – «вселение» бывает разве что душ в тело! А это – «заселение».
Я покраснела. Вот дернуло же его поправлять меня именно здесь и сейчас! Однако «дорогая» прозвучало практически интимно.
– Пошли-пошли, – он требовательно притянул меня к себе, будто подгоняя. В лазоревых глазах черти водили хороводы, – я сам все оформлю. Потом.
– Что вы, Александр Дмитриевич, – тут же вклинилась в разговор эта стерва, расплываясь в улыбке, – я для вас, – она как могла выделила, что именно для него, а не для меня, – все сделаю сама. Только скажите, куда заселять.
– Правда? – Шеф поднял брови, будто совсем и не ожидал такого поворота событий. – Я буду вам очень признателен. – Он тоже выделил это «очень», так что тетка даже покраснела. – А заселяйте в блок «Б».