Страница:
— Я Джон Пеллэм.
— Ого, мне не нравится имя Джон. Одного моего знакомого бездельника-ниггера зовут Джоном. Он целый день ничего не делает, ты меня понимаешь? Лучше я буду звать тебя Пеллэмом.
Похоже, вопрос о том, ставить ли перед фамилией «мистер», даже не рассматривался.
— Как тебе нравится в приюте?
Улыбка на лице мальчишки погасла.
— Этому ниггеру не нравится, когда там люди. Постоянная ругань. Повсюду одни ширялы.
Мальчишка имел в виду наркоманов, принимающих «крэк». Пеллэм снимал несколько фильмов в трущобах южного Лос-Анджелеса и разбирался в жаргоне.
— Потерпи, это ненадолго, — сказал Пеллэм.
Но это заверение прозвучало фальшиво даже в его собственных ушах; он не мог сказать, как к нему отнесся мальчишка.
Вдруг глаза Исмаила радостно блеснули.
— Слушай, ты любишь баскетбол? Я обожаю Патрика Эвинга. Он лучший из лучших, ты со мной согласен? И еще мне нравится Майкл Джордан. Слушай, ты когда-нибудь видел в игре «Чикаго буллс»?
— Я живу в Лос-Анджелесе.
— «Лос-Анджелес лейкерс»! Здорово! Мэджик Джонсон — это класс! Я люблю Би Баркли. Отличный парень! С таким не страшно ввязаться в любую драку. — Мальчишка помутузил кулаками воображаемого противника. — Слушай, приятель, ты любишь баскетбол, да?
Пеллэм бывал несколько раз на играх «Лейкерс», однако отказался от этого, как только узнал, что солидная доля зрителей принадлежит к кинобизнесу и покупает абонементы на сезон только для того, чтобы себя показать и на других посмотреть. Раз так поступает Джек Николсон, и мы должны.
— Если честно, не очень, — признался он.
— А Шакил О'Нил — тоже класс. В нем не меньше десяти футов роста. Я хочу быть таким, как этот ниггер.
Исмаил принялся плясать на асфальте, изображая игру под щитом.
Взглянув на его стоптанные высокие кроссовки, Пеллэм присел на корточки, чтобы завязать болтающиеся шнурки. Смутившись, мальчишка отошел в сторону и завязал шнурки сам. Пеллэм медленно выпрямился.
— Ты прошлый раз начал мне кое-что рассказывать. О том, что ваш дом сожгли банды. Тогда мать отвесила тебе затрещину. Обещаю, я ей ничего не скажу.
Мальчишка удивился. Судя по всему, он начисто забыл про пощечину.
— Я слышал, к пожару имеет какое-то отношение банда Коркорана. Ты про нее ничего не знаешь?
— Откуда ты знаешь Коркорана?
— Я его не знаю. Я как раз пытаюсь его найти.
— Приятель, лучше выбрось это из головы. У него в банде есть настоящие отморозки.
Члены банды, заслужившие привилегированного положения тем, что совершили убийство.
На черном лице отобразился вихрь эмоций.
— Если кто-то заденет этого Коркорана — неважно кто, ниггер, латинос — он всех мочит. Какой-то человек ему не нравится — бах, и его уже нет, ты понимаешь, что я хочу сказать. — Закрыв глаза, Исмаил прижался к прутьям ограды школьного стадиона. — Зачем ты расспрашиваешь меня про этого подонка?
— А где тусуется этот Коркоран? — спросил Пеллэм.
Его уличный жаргон произвел на Исмаила впечатление.
— Приятель, я не знаю, где они ошиваются. — Не отрывая глаз от Пеллэма, он изобразил несколько бросков из-под корзины. — Слушай, у тебя есть папашка?
Пеллэм рассмеялся.
— Отец? Конечно, есть.
Улыбка исчезла с лица мальчишки.
— А у меня нет.
Пеллэм вспомнил, что высокий процент негритянских семей не имеет взрослого мужчины. И тут же устыдился на себя за то, что первой реакцией на слова Исмаила явился этот отрывок из статистических сводок.
— Его застрелили, — равнодушным тоном продолжал мальчишка.
— Исмаил, извини, я не знал.
— Понимаешь, на улице стоят ширялы, да? Торгуют каликами. Мой отец вышел за дверь, и они его просто пришили. Прямо у меня на глазах. Он ничего им не сделал. А они его просто пришили.
Потрясенный Пеллэм покачал головой.
— Нашли тех, кто его убил?
— Кто? «Синицы»?
— «Синицы»?
— Ты что, не знаешь, кто такие «синицы»? Ну ты даешь, приятель. Ну ты даешь! Легавые. Поли-и-ция! — Исмаил рассмеялся, и в его детском смехе прозвучали пугающие взрослые нотки. — «Синицы» ни хрена не делают, ты понимаешь? Папашка мой преставился. А мамашка — она ширяется. Страшно ширяется. А там, куда она попала, — я говорю про приют — этого дерьма навалом, были бы только бабки. В основном, героин. Мамашка сидит на героине. Приходят мужики, накачивают ее по самые уши. Думаю, я туда не вернусь. Пеллэм, а где твоя нора?
Жилой трейлер, в настоящее время поставленный на стоянку. Двухкомнатное бунгало под Лос-Анджелесом, в настоящее время сданное в аренду. Съемная квартира на четвертом этаже в доме без лифта.
— Если честно, у меня нет своего дома, — признался Пеллэм.
— Чума! Если хорошенько присмотреться, мы с тобой совсем одинаковые!
Пеллэм рассмеялся было, но затем решил, что параллели слишком точные, и ему стало не по себе.
Джон Пеллэм, холостой одинокий мужчина, бывший независимый кинорежиссер и специалист по поиску мест для натурных съемок, временами очень тосковал по семейной жизни. Но кончалось все обычно тем, что он со смехом пытался себе представить, как он ходит на родительские собрания в школу.
— Чем ты собираешься заняться? — спросил Пеллэм мальчишку.
— Не знаю, парень. Может быть, соберу свою команду. У нас в округе нет негритянских команд. Устроимся на Тридцать шестой улице. Я уже и название придумал: «Призраки с Тридцать шестой». Ну как, здорово звучит? «Я призрак с Тридцать шестой!» Все будут тащиться. Все будут просто тащиться.
— Ты обедал? — спросил Пеллэм.
— Нет. Я и не завтракал, — с гордостью сообщил Исмаил. — Знаешь, когда сидишь в приюте, приходят разные мужики и начинают тебя щупать и лапать. Приглашают сходить с ними в дальний угол. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Покачав головой, Пеллэм схватил сумку.
— Пошли, я проголодался. Я тут заприметил одно заведение. Кубинское. Перекусим чего-нибудь, ты не возражаешь?
— Здорово! Рис с бобами. И «Ред булл»!
— Пива не будет, — решительно заявил Пеллэм.
Выхватив у него из рук сумку, мальчишка перекинул ее через плечо и согнулся под тяжестью, наверное, равной половине его собственного веса.
— Давай я понесу, — сказал Пеллэм. — Сумка тяжелая.
— Плевое дело. Она ничего не весит.
— Так, вот там.
— Там?
— Нет, дальше. Ага. Вот. Да нет же, я сказал: дальше! Дальше!
Исмаил показывал Пеллэму, где он увидел разгорающийся пожар.
— Сначала я унюхал дым, парень, затем увидел огонь. Вот здесь. А потом громкий хлопок. Ага.
— Хлопок.
— Я побежал в подъезд и закричал: «Спасайтесь, кто может! Пожар!» А моя мамашка начала вопить.
— Ты никого не видел в окно?
— Ну, только ту старушку. Которая живет наверху, на последнем этаже.
— А больше никого?
— Не знаю. Здесь постоянно кто-то шатается. Не знаю.
Пеллэм посмотрел на то, что осталось от двери черного входа. Она была металлическая и запиралась на два массивных замка. Взломать ее было бы нелегко. Приподнявшись на цыпочки, Пеллэм выглянул в окно, гадая, не мог ли пироманьяк просунуть зажигательную бомбу между прутьями. Но нет, решетка была слишком частой, и сквозь нее можно было пропихнуть разве что бутылку из-под пива; бутыль из-под вина ни за что не пролезла бы между прутьями. Значит, поджигателя впустили в подвал.
— Дверь черного входа была заперта?
— Да, ее постоянно проверяют и запирают. Но, черт, здесь вечно кто-то шляется, ты понимаешь, о чем я говорю? Пеллэм, видишь этот закуток? Тут работает наш педик. Он и в рот берет, и все такое. Он тоже ширяется.
Мужчина, торгующий своим телом…
— Значит, через эту дверь к нему ходят его клиенты?
— Да, мы любим усесться за дверью, а когда кто-нибудь из них выходит, мы принимаемся кричать: «Педик, педик…» И они убегают. Так здорово!
— Ты давно видел в последний раз этого типа?
— Давно, приятель. Он куда-то делся.
Пеллэм поднял табличку со списком жильцов, валявшуюся на полу с тех самых пор, как ее бросил ему Рамирес.
— Ты знаешь этого Рамиреса?
— Черт, Гектора Рамиреса? Он из «Кубинских лордов». Это тоже те еще ублюдки, но нас, ниггеров, они просто так не трогают. Не то что Коркоран. Он просто придурошный, этот Коркоран. У него точно крыша съехала. А Рамирес, понимаешь, он тоже пришьет кого угодно, но только если ему будет нужно.
Даже этот десятилетний мальчишка разбирался во внутренних делах Адской кухни лучше Пеллэма. Взглянув на фамилию «Э. Вашингтон», Пеллэм швырнул табличку на пол.
Мимо здания мимо проползла полицейская машина. Она остановилась. Полицейский, сидящий за рулем, посмотрел на Пеллэма и знаком приказал ему выйти за ограждение.
— Исмаил…
Мальчишки и след простыл.
— Исмаил?
Полицейская машина тронулась с места.
Пеллэм искал Исмаила несколько минут, но тот как сквозь землю провалился. Вдруг ночную тишину разорвал грохот осыпающегося кирпича и резкий металлический удар. Затем послышался сдавленный крик.
— Исмаил!
Пеллэм вышел в переулок за сгоревшим зданием и увидел паренька лет восемнадцати, светловолосого, в линялых синих джинсах и грязной белой рубашке. Он сидел на корточках перед грудой мусора. Паренек производил раскопки, время от времени вызывая небольшую лавину битого кирпича. Он отскакивал назад словно пугливый енот, но тотчас же возвращался назад и снова принимался копать. Свои тонкие детские волосы парень, судя по всему, стриг сам перед зеркалом. Козлиная бородка, непременная принадлежность современной молодежи, была анемично жидкая и неухоженная.
Прищурившись, парень посмотрел на Пеллэма и вернулся к своему занятию.
— Я должен кое-что найти, приятель. Должен кое-что найти.
— Ты жил в этом доме?
— Вон там, сзади, — угрюмо подтвердил парень, махнув рукой туда, где была квартира первого этажа. — Мы жили с Рэем, он был как бы моим менеджером.
«Мы с Рэем.» Похоже, этот Рэй был сутенером.
Наверное, именно про этого парня говорил Исмаил. Мужчина-проститутка. Казалось, для этого ремесла он был еще слишком молод.
Пеллэм спросил:
— Где сейчас Рэй?
— Не знаю.
— Можно я задам тебе несколько вопросов о пожаре?
Удовлетворенно крякнув, парень вытащил из груды мусора то, что искал — книгу в мягком переплете. Он вытер грязь с обложки. Курт Кобейн — «Последний год». С любовью посмотрев на книгу, парень поднял взгляд.
— Я сам хотел поговорить с тобой о том же самом, приятель. О пожаре. Ты ведь Пеллэм, так?
Он быстро пролистал книгу.
Пеллэм недоуменно заморгал.
— Итак, предлагаю тебе сделку. Я могу рассказать тебе, кто устроил поджог и кто этих людей нанял. Если, конечно, тебе это как бы интересно.
10
— Ого, мне не нравится имя Джон. Одного моего знакомого бездельника-ниггера зовут Джоном. Он целый день ничего не делает, ты меня понимаешь? Лучше я буду звать тебя Пеллэмом.
Похоже, вопрос о том, ставить ли перед фамилией «мистер», даже не рассматривался.
— Как тебе нравится в приюте?
Улыбка на лице мальчишки погасла.
— Этому ниггеру не нравится, когда там люди. Постоянная ругань. Повсюду одни ширялы.
Мальчишка имел в виду наркоманов, принимающих «крэк». Пеллэм снимал несколько фильмов в трущобах южного Лос-Анджелеса и разбирался в жаргоне.
— Потерпи, это ненадолго, — сказал Пеллэм.
Но это заверение прозвучало фальшиво даже в его собственных ушах; он не мог сказать, как к нему отнесся мальчишка.
Вдруг глаза Исмаила радостно блеснули.
— Слушай, ты любишь баскетбол? Я обожаю Патрика Эвинга. Он лучший из лучших, ты со мной согласен? И еще мне нравится Майкл Джордан. Слушай, ты когда-нибудь видел в игре «Чикаго буллс»?
— Я живу в Лос-Анджелесе.
— «Лос-Анджелес лейкерс»! Здорово! Мэджик Джонсон — это класс! Я люблю Би Баркли. Отличный парень! С таким не страшно ввязаться в любую драку. — Мальчишка помутузил кулаками воображаемого противника. — Слушай, приятель, ты любишь баскетбол, да?
Пеллэм бывал несколько раз на играх «Лейкерс», однако отказался от этого, как только узнал, что солидная доля зрителей принадлежит к кинобизнесу и покупает абонементы на сезон только для того, чтобы себя показать и на других посмотреть. Раз так поступает Джек Николсон, и мы должны.
— Если честно, не очень, — признался он.
— А Шакил О'Нил — тоже класс. В нем не меньше десяти футов роста. Я хочу быть таким, как этот ниггер.
Исмаил принялся плясать на асфальте, изображая игру под щитом.
Взглянув на его стоптанные высокие кроссовки, Пеллэм присел на корточки, чтобы завязать болтающиеся шнурки. Смутившись, мальчишка отошел в сторону и завязал шнурки сам. Пеллэм медленно выпрямился.
— Ты прошлый раз начал мне кое-что рассказывать. О том, что ваш дом сожгли банды. Тогда мать отвесила тебе затрещину. Обещаю, я ей ничего не скажу.
Мальчишка удивился. Судя по всему, он начисто забыл про пощечину.
— Я слышал, к пожару имеет какое-то отношение банда Коркорана. Ты про нее ничего не знаешь?
— Откуда ты знаешь Коркорана?
— Я его не знаю. Я как раз пытаюсь его найти.
— Приятель, лучше выбрось это из головы. У него в банде есть настоящие отморозки.
Члены банды, заслужившие привилегированного положения тем, что совершили убийство.
На черном лице отобразился вихрь эмоций.
— Если кто-то заденет этого Коркорана — неважно кто, ниггер, латинос — он всех мочит. Какой-то человек ему не нравится — бах, и его уже нет, ты понимаешь, что я хочу сказать. — Закрыв глаза, Исмаил прижался к прутьям ограды школьного стадиона. — Зачем ты расспрашиваешь меня про этого подонка?
— А где тусуется этот Коркоран? — спросил Пеллэм.
Его уличный жаргон произвел на Исмаила впечатление.
— Приятель, я не знаю, где они ошиваются. — Не отрывая глаз от Пеллэма, он изобразил несколько бросков из-под корзины. — Слушай, у тебя есть папашка?
Пеллэм рассмеялся.
— Отец? Конечно, есть.
Улыбка исчезла с лица мальчишки.
— А у меня нет.
Пеллэм вспомнил, что высокий процент негритянских семей не имеет взрослого мужчины. И тут же устыдился на себя за то, что первой реакцией на слова Исмаила явился этот отрывок из статистических сводок.
— Его застрелили, — равнодушным тоном продолжал мальчишка.
— Исмаил, извини, я не знал.
— Понимаешь, на улице стоят ширялы, да? Торгуют каликами. Мой отец вышел за дверь, и они его просто пришили. Прямо у меня на глазах. Он ничего им не сделал. А они его просто пришили.
Потрясенный Пеллэм покачал головой.
— Нашли тех, кто его убил?
— Кто? «Синицы»?
— «Синицы»?
— Ты что, не знаешь, кто такие «синицы»? Ну ты даешь, приятель. Ну ты даешь! Легавые. Поли-и-ция! — Исмаил рассмеялся, и в его детском смехе прозвучали пугающие взрослые нотки. — «Синицы» ни хрена не делают, ты понимаешь? Папашка мой преставился. А мамашка — она ширяется. Страшно ширяется. А там, куда она попала, — я говорю про приют — этого дерьма навалом, были бы только бабки. В основном, героин. Мамашка сидит на героине. Приходят мужики, накачивают ее по самые уши. Думаю, я туда не вернусь. Пеллэм, а где твоя нора?
Жилой трейлер, в настоящее время поставленный на стоянку. Двухкомнатное бунгало под Лос-Анджелесом, в настоящее время сданное в аренду. Съемная квартира на четвертом этаже в доме без лифта.
— Если честно, у меня нет своего дома, — признался Пеллэм.
— Чума! Если хорошенько присмотреться, мы с тобой совсем одинаковые!
Пеллэм рассмеялся было, но затем решил, что параллели слишком точные, и ему стало не по себе.
Джон Пеллэм, холостой одинокий мужчина, бывший независимый кинорежиссер и специалист по поиску мест для натурных съемок, временами очень тосковал по семейной жизни. Но кончалось все обычно тем, что он со смехом пытался себе представить, как он ходит на родительские собрания в школу.
— Чем ты собираешься заняться? — спросил Пеллэм мальчишку.
— Не знаю, парень. Может быть, соберу свою команду. У нас в округе нет негритянских команд. Устроимся на Тридцать шестой улице. Я уже и название придумал: «Призраки с Тридцать шестой». Ну как, здорово звучит? «Я призрак с Тридцать шестой!» Все будут тащиться. Все будут просто тащиться.
— Ты обедал? — спросил Пеллэм.
— Нет. Я и не завтракал, — с гордостью сообщил Исмаил. — Знаешь, когда сидишь в приюте, приходят разные мужики и начинают тебя щупать и лапать. Приглашают сходить с ними в дальний угол. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Покачав головой, Пеллэм схватил сумку.
— Пошли, я проголодался. Я тут заприметил одно заведение. Кубинское. Перекусим чего-нибудь, ты не возражаешь?
— Здорово! Рис с бобами. И «Ред булл»!
— Пива не будет, — решительно заявил Пеллэм.
Выхватив у него из рук сумку, мальчишка перекинул ее через плечо и согнулся под тяжестью, наверное, равной половине его собственного веса.
— Давай я понесу, — сказал Пеллэм. — Сумка тяжелая.
— Плевое дело. Она ничего не весит.
— Так, вот там.
— Там?
— Нет, дальше. Ага. Вот. Да нет же, я сказал: дальше! Дальше!
Исмаил показывал Пеллэму, где он увидел разгорающийся пожар.
— Сначала я унюхал дым, парень, затем увидел огонь. Вот здесь. А потом громкий хлопок. Ага.
— Хлопок.
— Я побежал в подъезд и закричал: «Спасайтесь, кто может! Пожар!» А моя мамашка начала вопить.
— Ты никого не видел в окно?
— Ну, только ту старушку. Которая живет наверху, на последнем этаже.
— А больше никого?
— Не знаю. Здесь постоянно кто-то шатается. Не знаю.
Пеллэм посмотрел на то, что осталось от двери черного входа. Она была металлическая и запиралась на два массивных замка. Взломать ее было бы нелегко. Приподнявшись на цыпочки, Пеллэм выглянул в окно, гадая, не мог ли пироманьяк просунуть зажигательную бомбу между прутьями. Но нет, решетка была слишком частой, и сквозь нее можно было пропихнуть разве что бутылку из-под пива; бутыль из-под вина ни за что не пролезла бы между прутьями. Значит, поджигателя впустили в подвал.
— Дверь черного входа была заперта?
— Да, ее постоянно проверяют и запирают. Но, черт, здесь вечно кто-то шляется, ты понимаешь, о чем я говорю? Пеллэм, видишь этот закуток? Тут работает наш педик. Он и в рот берет, и все такое. Он тоже ширяется.
Мужчина, торгующий своим телом…
— Значит, через эту дверь к нему ходят его клиенты?
— Да, мы любим усесться за дверью, а когда кто-нибудь из них выходит, мы принимаемся кричать: «Педик, педик…» И они убегают. Так здорово!
— Ты давно видел в последний раз этого типа?
— Давно, приятель. Он куда-то делся.
Пеллэм поднял табличку со списком жильцов, валявшуюся на полу с тех самых пор, как ее бросил ему Рамирес.
— Ты знаешь этого Рамиреса?
— Черт, Гектора Рамиреса? Он из «Кубинских лордов». Это тоже те еще ублюдки, но нас, ниггеров, они просто так не трогают. Не то что Коркоран. Он просто придурошный, этот Коркоран. У него точно крыша съехала. А Рамирес, понимаешь, он тоже пришьет кого угодно, но только если ему будет нужно.
Даже этот десятилетний мальчишка разбирался во внутренних делах Адской кухни лучше Пеллэма. Взглянув на фамилию «Э. Вашингтон», Пеллэм швырнул табличку на пол.
Мимо здания мимо проползла полицейская машина. Она остановилась. Полицейский, сидящий за рулем, посмотрел на Пеллэма и знаком приказал ему выйти за ограждение.
— Исмаил…
Мальчишки и след простыл.
— Исмаил?
Полицейская машина тронулась с места.
Пеллэм искал Исмаила несколько минут, но тот как сквозь землю провалился. Вдруг ночную тишину разорвал грохот осыпающегося кирпича и резкий металлический удар. Затем послышался сдавленный крик.
— Исмаил!
Пеллэм вышел в переулок за сгоревшим зданием и увидел паренька лет восемнадцати, светловолосого, в линялых синих джинсах и грязной белой рубашке. Он сидел на корточках перед грудой мусора. Паренек производил раскопки, время от времени вызывая небольшую лавину битого кирпича. Он отскакивал назад словно пугливый енот, но тотчас же возвращался назад и снова принимался копать. Свои тонкие детские волосы парень, судя по всему, стриг сам перед зеркалом. Козлиная бородка, непременная принадлежность современной молодежи, была анемично жидкая и неухоженная.
Прищурившись, парень посмотрел на Пеллэма и вернулся к своему занятию.
— Я должен кое-что найти, приятель. Должен кое-что найти.
— Ты жил в этом доме?
— Вон там, сзади, — угрюмо подтвердил парень, махнув рукой туда, где была квартира первого этажа. — Мы жили с Рэем, он был как бы моим менеджером.
«Мы с Рэем.» Похоже, этот Рэй был сутенером.
Наверное, именно про этого парня говорил Исмаил. Мужчина-проститутка. Казалось, для этого ремесла он был еще слишком молод.
Пеллэм спросил:
— Где сейчас Рэй?
— Не знаю.
— Можно я задам тебе несколько вопросов о пожаре?
Удовлетворенно крякнув, парень вытащил из груды мусора то, что искал — книгу в мягком переплете. Он вытер грязь с обложки. Курт Кобейн — «Последний год». С любовью посмотрев на книгу, парень поднял взгляд.
— Я сам хотел поговорить с тобой о том же самом, приятель. О пожаре. Ты ведь Пеллэм, так?
Он быстро пролистал книгу.
Пеллэм недоуменно заморгал.
— Итак, предлагаю тебе сделку. Я могу рассказать тебе, кто устроил поджог и кто этих людей нанял. Если, конечно, тебе это как бы интересно.
10
— Откуда ты меня знаешь?
— Так, знаю.
Парень погладил глянцевую обложку книги грязной рукой.
— Откуда? — не сдавался Пеллэм, движимый не только любопытством, но и подозрительностью.
— Знаю, и все. Как бы услышал.
— Расскажи мне все, что знаешь. Я не из полиции.
По презрительному смешку Пеллэм понял, что парню это и так известно.
Голос улицы.
Парень снова раскрыл книгу. Шрифт был крупный и редкий. Фотографии отвратительные.
— Итак, кто поджог здание? — спросил Пеллэм. — И кто этого человека нанял?
Парень прищурился — стариковские глаза на детском лице. Рассмеялся.
Смазывать шестеренки — дело дорогостоящее.
Пеллэм мысленно просуммировал содержимое двух своих банковских счетов, добавил скудный аванс за «К западу от Восьмой авеню», вычел поборы налоговой инспекции и штраф за досрочное снятие денег. У него получилось что-то около восьми с половиной тысяч. Небольшая доля в доме на Беверли-Глен. Что-нибудь можно будет выручить за подержанный «Уиннебаго». Но это все. Пеллэм вел бурную жизнь, чего никак нельзя было сказать о его финансовых поступлениях.
Парень шмыгнул носом.
— Сто тысяч.
Пеллэм полагал, у такого молокососа должны быть более скромные запросы.
Он даже не счел нужным торговаться.
— Что тебе известно о пожаре?
— Тот тип, который устроил поджог, — я его как бы знаю. У него не все дома. Понимаешь, он самый настоящий псих. Тащится о того, что все поджигает.
Судя по всему, тот самый пироманьяк, о котором говорил Бейли, — тот самый, кого так хочет поймать помощник окружного прокурора Луиза Коупель, которую Пеллэм успел заочно невзлюбить.
— Он тебе сказал, кто его нанял?
— Как бы не совсем сказал, но можно это вычислить. По тому, что мне рассказал этот тип.
— Как тебя зовут?
— Тебе это как бы незачем знать.
— Однако ты как бы знаешь мою фамилию.
— Я тебе могу назвать какое-нибудь имя, — продолжал парень. — И что с того? Оно все равно будет вымышленным.
— Ладно, ста тысяч долларов у меня нет. Даже близко нет.
— Брехня. Ты как бы знаменитый режиссер и все такое. Ты из Голливуда. У тебя обязательно должны быть деньги.
На улице снова показалась полицейская машина. У Пеллэма мелькнула мысль схватить тощего паренька за шиворот и передать его полицейским.
Наверное, его выдали глаза.
— О, только попробуй, козел! — крикнул парень.
Зажав под мышкой свою драгоценную книгу, он юркнул в переулок.
Пеллэм замахал руками, тщетно призывая внимание полицейских. Те его не увидели. Или решили не обращать на него внимание. Тогда Пеллэм бросился по переулку вдогонку за парнем, громыхая каблуками по скользкой от гниющих отбросов брусчатке. Парень пронесся по пустынной автостоянке за домом Этти и выскочил на Девятую авеню. Увидев, что он повернул направо, на север, Пеллэм припустил изо всех сил.
Он потерял парня из виду, когда тот добежал до Тридцать девятой улицы. Пеллэм остановился на перекрестке, пытаясь отдышаться. Он обвел взглядом стоянки, подъездные пути к тоннелю Линкольна, жилые здания в стиле рококо, мексиканские ресторанчики и усыпанную опилками лавку мясника. Пеллэм заглянул в один ресторанчик, но парня там не видели. Выходя на улицу, Пеллэм увидел, как в одном из домов распахнулась настежь дверь. Оттуда выскочил парень с рюкзаком, тотчас же затерявшийся в толпе. Пеллэм даже не стал терять времени на погоню. На людной улице парень буквально стал невидимым.
Первый этаж здания, из которого выбежал парень, напоминал магазин. Окна были закрашены черной краской. Пеллэм вспомнил, что уже бывал здесь. Центр помощи нуждающимся подросткам. Шагнув внутрь, Пеллэм увидел помещение, тускло освещенное лампами дневного света, скудно обставленное разномастными столами и стульями. Посреди помещения стояли скрестив руки две женщины, что-то оживленно обсуждавшие друг с другом.
Пеллэм вошел как раз в тот момент, когда более стройная из двух женщин беспомощно развела руками и, толкнув дверь в задней части помещения, вышла в соседнюю комнату.
Бледное, круглое лицо второй женщины блестело слоем косметики, едва скрывавшим россыпь веснушек. У нее были рыжие волосы, ниспадавшие до плеч. Пеллэм прикинул, что ей должно было быть лет тридцать с хвостиком. Старая футболка с длинным рукавом и потертые джинсы подчеркивали ее пышные формы. На каштановой футболке красовалась эмблема Гарвардского университета. И девиз: «Veritas»[32].
Пеллэм подумал про Гектора Рамиреса, одного из «Кубинских лордов». Verdad.
Primero con la verdad.
Увидев вошедшего Пеллэма, женщина с любопытством взглянула на него. На сумку с видеокамерой. Пеллэм представился, и женщина сказала:
— Меня зовут Кэрол Вайандотт. Я директор центра помощи нуждающимся подросткам. Чем могу вам помочь?
Она поправила сползшие вниз очки в массивной оправе из черепахового панциря, — сломанной и замотанной белым лейкопластырем, — задвинув их обратно на переносицу. Пеллэм нашел ее привлекательной — насколько привлекательными бывают крестьянки. Как бы нелепо это ни выглядело, шею Кэрол Вайандотт стискивало жемчужное ожерелье.
— Минуту назад отсюда вышел один подросток. Светловолосый, грязный.
— Алекс? Мы как раз говорили о нем. Он вбежал, схватил свой рюкзак и тотчас же выскочил обратно. Мы пытались понять, что произошло.
— Мы с ним разговаривали на улице, и вдруг он бросился бежать.
— Просто разговаривали?
Пеллэму не хотелось говорить о том, что парень знает про поджог. Ради его же блага. Новости в Адской кухне распространяются слишком быстро. Пеллэм вспомнил пистолет в руке Рамиреса, животный страх, охватывающий весь мир при упоминании имени Джимми Коркорана.
— Можете вываливать всю правду, — сухо произнесла Кэрол, снова поправляя очки.
Пеллэм вопросительно поднял брови.
— Такое происходит постоянно. Кто-нибудь из наших ребят вырывает у прохожего бумажник, а затем к нам приходит человек и, заливаясь краской, говорит: «Кажется, один из ваших мальчиков „нашел“ мой бумажник.»
Пеллэм пришел к выводу, что перед ним умная женщина из состоятельной семьи, решившая посвятить себя общественно-полезному труду. Из чего следовало, что иметь с ней дело будет очень непросто.
— Ну, возможно, ваш Алекс великий вор, но у меня он ничего не украл. Я снимаю фильм и…
— Вы журналист?
По лицу Кэрол пробежала ледяная тень — она рассердилась больше, чем если бы Пеллэм обвинил Алекса в том, что тот «нашел» его бумажник. Пеллэм подумал, какие же у нее выразительные глаза. Радужная оболочка бледно-бледно голубая. Практически сливающаяся с белизной глазного яблока.
— Не совсем.
Он объяснил, что «К западу от Восьмой авеню» должен будет стать устным повествованием об Адской кухне.
— Терпеть не могу журналистов.
В голосе Кэрол прозвучал едва заметный провинциальный акцент. Пеллэм наконец понял, чем объясняется ее задиристость — директору подобного заведения без твердости характера никак не обойтись. Как и без определенной доли грубости.
— Мне надоели сюжеты про молодых наркоманов, групповые изнасилования и детскую проституцию, — продолжала Кэрол. — Чертовски трудно пробить финансирование, когда попечительский совет видит в вечернем выпуске новостей, что та маленькая девочка, которую мы пытаемся вернуть к нормальной жизни, — неграмотная проститутка, больная гепатитом. Но, впрочем, именно такие подростки и нуждаются в нашей помощи.
— Послушайте, мэм, — остановил ее Пеллэм, поднимая руку, — я просто снимаю документальный фильм про Адскую кухню.
Твердое лицо Кэрол мгновенно растаяло.
— Извините, извините. Мои друзья говорят, что я не могу передать кусок мыла без того, чтобы не завестись. Так что вы хотели узнать насчет Алекса? Вы брали у него интервью?
— Я беседовал с жильцами сгоревшего дома. Алекс тоже жил в нем.
— Точнее, бывал там, — поправила Кэрол. — Вместе со своим ястребом.
«Мы с Рэем.»
— Вы знаете Хуана Торреса? — продолжала Кэрол.
Пеллэм кивнул.
— Его состояние остается критическим.
Сын того человека, который лично знаком с Хосе Кансеко.
Кэрол покачала головой.
— Не могу видеть, как такое происходит с лучшими. Мне его так жалко.
— У вас нет никаких мыслей насчет того, куда мог отправиться Алекс?
— Понятия не имею. Он прибежал и убежал.
— Откуда он родом?
— Алекс утверждал, что он откуда-то из Висконсина. Вероятно… Извините, я забыла, как вас зовут.
— Пеллэм.
— А полностью?
— Джон Пеллэм. Но я предпочитаю, когда ко мне обращаются по фамилии.
— Вам не нравится имя Джон?
— Скажем так: мой образ жизни нельзя назвать библейским. Есть какая-нибудь вероятность, что Алекс вернется?
— Трудно сказать. Те из ребят, у кого есть работа, — вы понимаете, что я подразумеваю под словом «работа», — остаются здесь только тогда, когда заболевают, или временно остаются не у дел. Если Алекс чего-то испугался, он заляжет на дно, и, может статься, пройдет полгода, прежде чем он снова появится здесь. Если вообще когда-нибудь появится. Вы живете в Нью-Йорке?
— Я с Западного побережья. Снимаю квартиру в Ист-Вилледже.
— В Ист-Вилледже? Черт возьми, по количеству грязи Адская кухня даст Ист-Вилледжу[33] сто очков вперед! Если хотите, оставьте свой телефон. И когда наш блудный сын вернется сюда, я дам вам знать.
Пеллэм пожалел о том, что подумал о Кэрол как о крестьянке. Теперь он не мог избавиться от этого впечатления. Крестьянки очень приземленные, крестьянки очень любвеобильные. Особенно рыжеволосые и веснушчатые. Пеллэм мысленно прикинул, что когда он в последний раз спал с женщиной, их разбудил среди ночи вой ветра, швыряющего в тонкие стенки «Уиннебаго» хлопья мокрого снега. А сегодня температура на улице поднялась до девяноста девяти градусов по Фаренгейту.
Пеллэм прогнал подобные мысли прочь, однако они ушли не так далеко, как ему хотелось бы.
Наступила натянутая пауза. Поддавшись внезапному порыву, Пеллэм спросил:
— Послушайте, вы не хотите выпить кофе?
Кэрол поднесла было руку к носу, собираясь поправить очки, но передумала и сняла их совсем. Затем, смущенно улыбнувшись, снова надела очки. Потом принялась застенчиво теребить край футболки. Пеллэму все это было хорошо знакомо. Он понял, что сейчас мысли Кэрол заняты беспокойством по поводу лишнего веса и непрезентабельной одежды.
Что-то удержало его от того, чтобы заверить ее: «Вы выглядите замечательно.» Вместо этого Пеллэм выбрал более безобидное замечание:
— Но должен вас предупредить: кофейные автоматы я терпеть не могу.
Кэрол провела полными пальцами по волосам. Рассмеялась.
— А также «Макдональдсы», «Пицца-хаты» и прочий мусор с французскими булочками, — продолжал Пеллэм. — Или американский кофе, или ничего.
— А разве кофе выращивают не в Колумбии?
— Это же тоже Америка, только Латинская.
Кэрол тоже осмелилась пошутить:
— Вероятно, вы предпочитаете пить его из пластиковых стаканчиков, которые не поддаются переработке как вторичное сырье.
— Была бы моя воля, я бы распылял кофе из баллончиков с аэрозолью.
— Я знаю одно заведение неподалеку, — сказала она. — Совсем рядом. Я туда часто хожу.
— Ведите.
— Вернусь минут через пятнадцать! — окликнула Кэрол.
Из задней комнаты донесся ответ по-испански, который Пеллэм не смог разобрать.
Он открыл дверь, пропуская Кэрол. Выходя на улицу, та прижалась к нему. Случайно или умышленно?
Пеллэм поймал себя на том, что снова подумал: «Восемь месяцев…» Прогнав эти мысли, он шагнул следом за Кэрол.
Они сидели на бордюре тротуара рядом со сгоревшим домом, в котором жила Этти. У их ног стояли два бумажных стаканчика с кофе, разрисованные танцующими греками. Вытерев лицо платком, Кэрол спросила:
— А это кто такой?
Пеллэм обернулся и посмотрел туда, куда она показывала.
Исмаил в своей трехцветной ветровке таинственным образом вернулся. Сейчас он сидел в кабине бульдозера, расчищавшего площадку под автостоянку за домом Этти.
— Эй, приятель, будь поосторожнее, — крикнул ему Пеллэм.
Он рассказал Кэрол про Исмаила, его мать и сестру.
— Приют в школе? Он считается у нас одним из лучших, — сказала Кэрол. — Думаю, где-нибудь через месяц всех погорельцев переведут из него в общежитие — каждой семье дадут отдельную комнату. По крайней мере, если им повезет.
— Значит, вы хорошо знакомы с жизнью района? — спросил Пеллэм.
— Можно сказать, именно здесь у меня как у работника социального обеспечения прорезались зубы.
— Значит, вы знаете не только светлые, но и темные стороны. Те, которые нам, туристам, никогда не показывают.
— Спрашивайте что угодно.
Кэрол взглянула на стоптанные черные высокие ковбойские сапоги на ногах Пеллэма.
— Что вы можете рассказать о бандах?
— О бандах? Разумеется, я знаю о них. Но мы с ними почти никак не контактируем. Понимаете, если подросток становится членом организованной группы, он и так получает всю необходимую помощь. Хотите верьте, хотите нет, банды лучше приспособлены к жизни, чем одинокие волки.
— Эй! — послышался оклик Исмаила. — Я уеду в Лос-Анджелес вместе с моим другом.
Мальчишка указал на Пеллэма.
— Молодой человек, я что-то не припоминаю, чтобы этот пункт значился в повестке дня.
Поймав удивленный взгляд Кэрол, Пеллэм покачал головой.
— Нет-нет, все прикольно, приятель. Я еду с тобой. Выйду на «Кровопийц» или «Калек». Сдружусь с ними. Прикольно. Ты меня понимаешь.
С этими словами Исмаил скрылся в переулке.
— Прочтите мне лекцию, — попросил Пеллэм. — Введение в историю банд в Адской кухне.
Очки снова вернулись на нос Кэрол, и Пеллэм едва не сказал вслух, что без них ей лучше. Но он вовремя успел сдержать себя.
— Значит, историю банд, да? И с чего мне начать? С «Крыс»? — игриво улыбнулась Кэрол.
Улыбка у нее на лице уступила место искреннему изумлению, когда Пеллэм на это заметил:
— Насколько я слышал, Одноглазый Карран уже отошел от дел.
— А вы и сами кое в чем разбираетесь.
Пеллэм вспомнил одну из бесед с Этти Вашингтон.
— Так, знаю.
Парень погладил глянцевую обложку книги грязной рукой.
— Откуда? — не сдавался Пеллэм, движимый не только любопытством, но и подозрительностью.
— Знаю, и все. Как бы услышал.
— Расскажи мне все, что знаешь. Я не из полиции.
По презрительному смешку Пеллэм понял, что парню это и так известно.
Голос улицы.
Парень снова раскрыл книгу. Шрифт был крупный и редкий. Фотографии отвратительные.
— Итак, кто поджог здание? — спросил Пеллэм. — И кто этого человека нанял?
Парень прищурился — стариковские глаза на детском лице. Рассмеялся.
Смазывать шестеренки — дело дорогостоящее.
Пеллэм мысленно просуммировал содержимое двух своих банковских счетов, добавил скудный аванс за «К западу от Восьмой авеню», вычел поборы налоговой инспекции и штраф за досрочное снятие денег. У него получилось что-то около восьми с половиной тысяч. Небольшая доля в доме на Беверли-Глен. Что-нибудь можно будет выручить за подержанный «Уиннебаго». Но это все. Пеллэм вел бурную жизнь, чего никак нельзя было сказать о его финансовых поступлениях.
Парень шмыгнул носом.
— Сто тысяч.
Пеллэм полагал, у такого молокососа должны быть более скромные запросы.
Он даже не счел нужным торговаться.
— Что тебе известно о пожаре?
— Тот тип, который устроил поджог, — я его как бы знаю. У него не все дома. Понимаешь, он самый настоящий псих. Тащится о того, что все поджигает.
Судя по всему, тот самый пироманьяк, о котором говорил Бейли, — тот самый, кого так хочет поймать помощник окружного прокурора Луиза Коупель, которую Пеллэм успел заочно невзлюбить.
— Он тебе сказал, кто его нанял?
— Как бы не совсем сказал, но можно это вычислить. По тому, что мне рассказал этот тип.
— Как тебя зовут?
— Тебе это как бы незачем знать.
— Однако ты как бы знаешь мою фамилию.
— Я тебе могу назвать какое-нибудь имя, — продолжал парень. — И что с того? Оно все равно будет вымышленным.
— Ладно, ста тысяч долларов у меня нет. Даже близко нет.
— Брехня. Ты как бы знаменитый режиссер и все такое. Ты из Голливуда. У тебя обязательно должны быть деньги.
На улице снова показалась полицейская машина. У Пеллэма мелькнула мысль схватить тощего паренька за шиворот и передать его полицейским.
Наверное, его выдали глаза.
— О, только попробуй, козел! — крикнул парень.
Зажав под мышкой свою драгоценную книгу, он юркнул в переулок.
Пеллэм замахал руками, тщетно призывая внимание полицейских. Те его не увидели. Или решили не обращать на него внимание. Тогда Пеллэм бросился по переулку вдогонку за парнем, громыхая каблуками по скользкой от гниющих отбросов брусчатке. Парень пронесся по пустынной автостоянке за домом Этти и выскочил на Девятую авеню. Увидев, что он повернул направо, на север, Пеллэм припустил изо всех сил.
Он потерял парня из виду, когда тот добежал до Тридцать девятой улицы. Пеллэм остановился на перекрестке, пытаясь отдышаться. Он обвел взглядом стоянки, подъездные пути к тоннелю Линкольна, жилые здания в стиле рококо, мексиканские ресторанчики и усыпанную опилками лавку мясника. Пеллэм заглянул в один ресторанчик, но парня там не видели. Выходя на улицу, Пеллэм увидел, как в одном из домов распахнулась настежь дверь. Оттуда выскочил парень с рюкзаком, тотчас же затерявшийся в толпе. Пеллэм даже не стал терять времени на погоню. На людной улице парень буквально стал невидимым.
Первый этаж здания, из которого выбежал парень, напоминал магазин. Окна были закрашены черной краской. Пеллэм вспомнил, что уже бывал здесь. Центр помощи нуждающимся подросткам. Шагнув внутрь, Пеллэм увидел помещение, тускло освещенное лампами дневного света, скудно обставленное разномастными столами и стульями. Посреди помещения стояли скрестив руки две женщины, что-то оживленно обсуждавшие друг с другом.
Пеллэм вошел как раз в тот момент, когда более стройная из двух женщин беспомощно развела руками и, толкнув дверь в задней части помещения, вышла в соседнюю комнату.
Бледное, круглое лицо второй женщины блестело слоем косметики, едва скрывавшим россыпь веснушек. У нее были рыжие волосы, ниспадавшие до плеч. Пеллэм прикинул, что ей должно было быть лет тридцать с хвостиком. Старая футболка с длинным рукавом и потертые джинсы подчеркивали ее пышные формы. На каштановой футболке красовалась эмблема Гарвардского университета. И девиз: «Veritas»[32].
Пеллэм подумал про Гектора Рамиреса, одного из «Кубинских лордов». Verdad.
Primero con la verdad.
Увидев вошедшего Пеллэма, женщина с любопытством взглянула на него. На сумку с видеокамерой. Пеллэм представился, и женщина сказала:
— Меня зовут Кэрол Вайандотт. Я директор центра помощи нуждающимся подросткам. Чем могу вам помочь?
Она поправила сползшие вниз очки в массивной оправе из черепахового панциря, — сломанной и замотанной белым лейкопластырем, — задвинув их обратно на переносицу. Пеллэм нашел ее привлекательной — насколько привлекательными бывают крестьянки. Как бы нелепо это ни выглядело, шею Кэрол Вайандотт стискивало жемчужное ожерелье.
— Минуту назад отсюда вышел один подросток. Светловолосый, грязный.
— Алекс? Мы как раз говорили о нем. Он вбежал, схватил свой рюкзак и тотчас же выскочил обратно. Мы пытались понять, что произошло.
— Мы с ним разговаривали на улице, и вдруг он бросился бежать.
— Просто разговаривали?
Пеллэму не хотелось говорить о том, что парень знает про поджог. Ради его же блага. Новости в Адской кухне распространяются слишком быстро. Пеллэм вспомнил пистолет в руке Рамиреса, животный страх, охватывающий весь мир при упоминании имени Джимми Коркорана.
— Можете вываливать всю правду, — сухо произнесла Кэрол, снова поправляя очки.
Пеллэм вопросительно поднял брови.
— Такое происходит постоянно. Кто-нибудь из наших ребят вырывает у прохожего бумажник, а затем к нам приходит человек и, заливаясь краской, говорит: «Кажется, один из ваших мальчиков „нашел“ мой бумажник.»
Пеллэм пришел к выводу, что перед ним умная женщина из состоятельной семьи, решившая посвятить себя общественно-полезному труду. Из чего следовало, что иметь с ней дело будет очень непросто.
— Ну, возможно, ваш Алекс великий вор, но у меня он ничего не украл. Я снимаю фильм и…
— Вы журналист?
По лицу Кэрол пробежала ледяная тень — она рассердилась больше, чем если бы Пеллэм обвинил Алекса в том, что тот «нашел» его бумажник. Пеллэм подумал, какие же у нее выразительные глаза. Радужная оболочка бледно-бледно голубая. Практически сливающаяся с белизной глазного яблока.
— Не совсем.
Он объяснил, что «К западу от Восьмой авеню» должен будет стать устным повествованием об Адской кухне.
— Терпеть не могу журналистов.
В голосе Кэрол прозвучал едва заметный провинциальный акцент. Пеллэм наконец понял, чем объясняется ее задиристость — директору подобного заведения без твердости характера никак не обойтись. Как и без определенной доли грубости.
— Мне надоели сюжеты про молодых наркоманов, групповые изнасилования и детскую проституцию, — продолжала Кэрол. — Чертовски трудно пробить финансирование, когда попечительский совет видит в вечернем выпуске новостей, что та маленькая девочка, которую мы пытаемся вернуть к нормальной жизни, — неграмотная проститутка, больная гепатитом. Но, впрочем, именно такие подростки и нуждаются в нашей помощи.
— Послушайте, мэм, — остановил ее Пеллэм, поднимая руку, — я просто снимаю документальный фильм про Адскую кухню.
Твердое лицо Кэрол мгновенно растаяло.
— Извините, извините. Мои друзья говорят, что я не могу передать кусок мыла без того, чтобы не завестись. Так что вы хотели узнать насчет Алекса? Вы брали у него интервью?
— Я беседовал с жильцами сгоревшего дома. Алекс тоже жил в нем.
— Точнее, бывал там, — поправила Кэрол. — Вместе со своим ястребом.
«Мы с Рэем.»
— Вы знаете Хуана Торреса? — продолжала Кэрол.
Пеллэм кивнул.
— Его состояние остается критическим.
Сын того человека, который лично знаком с Хосе Кансеко.
Кэрол покачала головой.
— Не могу видеть, как такое происходит с лучшими. Мне его так жалко.
— У вас нет никаких мыслей насчет того, куда мог отправиться Алекс?
— Понятия не имею. Он прибежал и убежал.
— Откуда он родом?
— Алекс утверждал, что он откуда-то из Висконсина. Вероятно… Извините, я забыла, как вас зовут.
— Пеллэм.
— А полностью?
— Джон Пеллэм. Но я предпочитаю, когда ко мне обращаются по фамилии.
— Вам не нравится имя Джон?
— Скажем так: мой образ жизни нельзя назвать библейским. Есть какая-нибудь вероятность, что Алекс вернется?
— Трудно сказать. Те из ребят, у кого есть работа, — вы понимаете, что я подразумеваю под словом «работа», — остаются здесь только тогда, когда заболевают, или временно остаются не у дел. Если Алекс чего-то испугался, он заляжет на дно, и, может статься, пройдет полгода, прежде чем он снова появится здесь. Если вообще когда-нибудь появится. Вы живете в Нью-Йорке?
— Я с Западного побережья. Снимаю квартиру в Ист-Вилледже.
— В Ист-Вилледже? Черт возьми, по количеству грязи Адская кухня даст Ист-Вилледжу[33] сто очков вперед! Если хотите, оставьте свой телефон. И когда наш блудный сын вернется сюда, я дам вам знать.
Пеллэм пожалел о том, что подумал о Кэрол как о крестьянке. Теперь он не мог избавиться от этого впечатления. Крестьянки очень приземленные, крестьянки очень любвеобильные. Особенно рыжеволосые и веснушчатые. Пеллэм мысленно прикинул, что когда он в последний раз спал с женщиной, их разбудил среди ночи вой ветра, швыряющего в тонкие стенки «Уиннебаго» хлопья мокрого снега. А сегодня температура на улице поднялась до девяноста девяти градусов по Фаренгейту.
Пеллэм прогнал подобные мысли прочь, однако они ушли не так далеко, как ему хотелось бы.
Наступила натянутая пауза. Поддавшись внезапному порыву, Пеллэм спросил:
— Послушайте, вы не хотите выпить кофе?
Кэрол поднесла было руку к носу, собираясь поправить очки, но передумала и сняла их совсем. Затем, смущенно улыбнувшись, снова надела очки. Потом принялась застенчиво теребить край футболки. Пеллэму все это было хорошо знакомо. Он понял, что сейчас мысли Кэрол заняты беспокойством по поводу лишнего веса и непрезентабельной одежды.
Что-то удержало его от того, чтобы заверить ее: «Вы выглядите замечательно.» Вместо этого Пеллэм выбрал более безобидное замечание:
— Но должен вас предупредить: кофейные автоматы я терпеть не могу.
Кэрол провела полными пальцами по волосам. Рассмеялась.
— А также «Макдональдсы», «Пицца-хаты» и прочий мусор с французскими булочками, — продолжал Пеллэм. — Или американский кофе, или ничего.
— А разве кофе выращивают не в Колумбии?
— Это же тоже Америка, только Латинская.
Кэрол тоже осмелилась пошутить:
— Вероятно, вы предпочитаете пить его из пластиковых стаканчиков, которые не поддаются переработке как вторичное сырье.
— Была бы моя воля, я бы распылял кофе из баллончиков с аэрозолью.
— Я знаю одно заведение неподалеку, — сказала она. — Совсем рядом. Я туда часто хожу.
— Ведите.
— Вернусь минут через пятнадцать! — окликнула Кэрол.
Из задней комнаты донесся ответ по-испански, который Пеллэм не смог разобрать.
Он открыл дверь, пропуская Кэрол. Выходя на улицу, та прижалась к нему. Случайно или умышленно?
Пеллэм поймал себя на том, что снова подумал: «Восемь месяцев…» Прогнав эти мысли, он шагнул следом за Кэрол.
Они сидели на бордюре тротуара рядом со сгоревшим домом, в котором жила Этти. У их ног стояли два бумажных стаканчика с кофе, разрисованные танцующими греками. Вытерев лицо платком, Кэрол спросила:
— А это кто такой?
Пеллэм обернулся и посмотрел туда, куда она показывала.
Исмаил в своей трехцветной ветровке таинственным образом вернулся. Сейчас он сидел в кабине бульдозера, расчищавшего площадку под автостоянку за домом Этти.
— Эй, приятель, будь поосторожнее, — крикнул ему Пеллэм.
Он рассказал Кэрол про Исмаила, его мать и сестру.
— Приют в школе? Он считается у нас одним из лучших, — сказала Кэрол. — Думаю, где-нибудь через месяц всех погорельцев переведут из него в общежитие — каждой семье дадут отдельную комнату. По крайней мере, если им повезет.
— Значит, вы хорошо знакомы с жизнью района? — спросил Пеллэм.
— Можно сказать, именно здесь у меня как у работника социального обеспечения прорезались зубы.
— Значит, вы знаете не только светлые, но и темные стороны. Те, которые нам, туристам, никогда не показывают.
— Спрашивайте что угодно.
Кэрол взглянула на стоптанные черные высокие ковбойские сапоги на ногах Пеллэма.
— Что вы можете рассказать о бандах?
— О бандах? Разумеется, я знаю о них. Но мы с ними почти никак не контактируем. Понимаете, если подросток становится членом организованной группы, он и так получает всю необходимую помощь. Хотите верьте, хотите нет, банды лучше приспособлены к жизни, чем одинокие волки.
— Эй! — послышался оклик Исмаила. — Я уеду в Лос-Анджелес вместе с моим другом.
Мальчишка указал на Пеллэма.
— Молодой человек, я что-то не припоминаю, чтобы этот пункт значился в повестке дня.
Поймав удивленный взгляд Кэрол, Пеллэм покачал головой.
— Нет-нет, все прикольно, приятель. Я еду с тобой. Выйду на «Кровопийц» или «Калек». Сдружусь с ними. Прикольно. Ты меня понимаешь.
С этими словами Исмаил скрылся в переулке.
— Прочтите мне лекцию, — попросил Пеллэм. — Введение в историю банд в Адской кухне.
Очки снова вернулись на нос Кэрол, и Пеллэм едва не сказал вслух, что без них ей лучше. Но он вовремя успел сдержать себя.
— Значит, историю банд, да? И с чего мне начать? С «Крыс»? — игриво улыбнулась Кэрол.
Улыбка у нее на лице уступила место искреннему изумлению, когда Пеллэм на это заметил:
— Насколько я слышал, Одноглазый Карран уже отошел от дел.
— А вы и сами кое в чем разбираетесь.
Пеллэм вспомнил одну из бесед с Этти Вашингтон.
…"Передовая." Так называлась в начале века Тридцать девятая улица. Бабушка Ледбеттер рассказывала мне о том, какое это было жуткое место. Именно здесь ошивались Одноглазый Карран и его банда, «Крысы», — в таверне Маллета Мерфи. Бабушка рылась в мусорных баках в поисках обрезков сукна и других полезных вещей, но ей приходилось быть осторожной, потому что на улицах бандиты все время вели перестрелки с полицией. Вот откуда это название. Тут кипели настоящие сражения. Иногда «Крысы» одерживали верх, хочешь верь, хочешь не верь, и фараоны потом несколько недель не смели сунуть сюда свой нос, до тех пор, пока все снова не становилось тихо.