Страница:
— Кэрол, давайте перейдем сразу к настоящему, — сказал Пеллэм. — Что вы можете сказать про нынешние банды?
Она задумалась.
— В свое время здесь главными были «Западники». Они до сих пор время от времени тут появляются, но министерство юстиции и полиция несколько лет назад переломило им хребет. Их место более или менее занял Джимми Коркоран со своими ребятами — они являются отстоем прежних ирландских банд. Самой крупной группировкой сейчас считаются «Кубинские лорды». В основном эта банда состоит из кубинских эмигрантов, но в ней есть и пуэрториканцы с доминиканцами. А вот чернокожих банд, заслуживающих упоминания, у нас нет. Они все в Гарлеме и Бруклине. Выходцы с Ямайки и корейцы работают в Куинсе. Китайские «тони» обосновались в Чайнатауне. Русские заполонили Брайтон-Бич.
Режиссер в душе Пеллэма зашевелился было при мысли о фильме про этнические преступные группировки. Однако он тотчас же подумал: «Это уже было». Три слова, в «Городе мишурного блеска»[34] равносильные чистому стрихнину.
Кэрол потянулась, скользнув грудью Пеллэму по плечу. Может быть, случайно, а может быть, и нет.
Тот вечер восемь месяцев назад был просто замечательный. Ветер раскачивал жилой трейлер, в стены хлестал мокрый снег, светловолосая ассистентка режиссера прикусила острыми зубами Пеллэму мочку уха…
Восемь месяцев — невероятно большой срок. Три четверти года. За это время успевает практически полностью созреть плод в чреве матери.
— Где обитает Коркоран, — спросил Пеллэм.
— Вы имеете в виду, где собирается его банда? — Кэрол покачала головой. — Эти подонки лишь на шаг ушли от пещерных жителей. Их излюбленное место — один старый бар к северу отсюда.
— Который именно?
Кэрол пожала плечами.
— Я точно не знаю.
Она лгала.
Пеллэм пристально посмотрел ей в бледно-голубые глаза. Давая ей понять, что он поймал ее на слове.
Она продолжала, нисколько не смутившись:
— Послушайте, вы должны хорошенько уяснить, кто такой Джимми Коркоран… он совсем не похож на бандитов, какими их показывают в кино. Коркоран настоящий психопат. Один из его людей убил человека, вымогавшего у банды деньги. Джимми со своими дружками распилил труп ножовкой. Затем они утопили расчлененное тело в Спайтен-Дайвил[35]. Но Джимми оставил себе в качестве сувенира одну кисть, а затем выбросил ее в корзину для чеков на контрольно-пропускном посту платной автострады в Нью-Джерси. Вот с какими людьми вам придется иметь дело.
— И все-таки я рискну.
— Вы надеетесь, Коркоран мило улыбнется вам в камеру и расскажет историю своей жизни?
Пеллэм небрежно пожал плечами — хотя на смену картин любовных утех в засыпанном снегом «Уиннебаго» пришел образ окровавленной ножовки.
Кэрол покачала головой.
— Пеллэм, Адская кухня — не Бед-Сай. Не Южный Бронкс и не Ист-Сайд[36]… Здесь опасно, и это все знают. Советую вам держаться подальше от этих мест. В противном случае будьте готовы к тому, что вас распилят на мелкие кусочки, а вы даже не успеете понять, за что. Здесь у нас все смешалось. Роскошные жилые дома, дорогие магазины, а рядом убийцы и проститутки. Тут можно найти кого угодно: крупных бизнесменов, психопатов, священников, сутенеров, актеров… Человек проходит средь бела дня по уютному скверику мимо жилого дома и любуется цветами, а в следующее мгновение он уже лежит на земле с пулей в ноге или с киркой в затылке. Или человек распевает ирландские песни в баре, а кто-то подходит к его соседу и выстрелом разносит ему голову. И никто никогда не узнаёт, кто это сделал и почему.
— Проклятие, — улыбнулся Пеллэм, — я знаю, что Джимми Коркоран плюется ядом и проходит сквозь стены. Ничего нового для меня в этом нет.
Рассмеявшись, Кэрол положила голову ему на плечо. От этого прикосновения Пеллэм ощутил в груди электрический разряд, достаточно горячий, чтобы растопить январский снег.
— Ну хорошо, извините за то, что читала вам проповеди, — сказала Кэрол. — Это у меня профессиональное. Но только потом не говорите, что я вас не предупреждала. Раз вам нужен Джимми Коркоран, вы его получите. Дом номер четыреста восемьдесят восемь. Это бар на углу Десятой авеню и Сорок пятой улицы. Коркорана можно застать там три или четыре дня в неделю. Но если вы все же пойдете туда, идите днем. И… — она крепко стиснула Пеллэму руку, — и я настоятельно советую вам захватить с собой друга.
— Ого! — Исмаил спрыгнул к ним со ступенек. — Я его друг!
— Не сомневаюсь, Коркоран уже наложил от страха в штаны.
— А то как же, твою мать!
Исмаил убежал искать другую землеройную технику. Кэрол задержала взгляд на Пеллэме. Тот отвел глаза первым. Кэрол встала.
— Пора возвращаться на соляные копи, — сказала она.
Рассмеявшись, сняла очки.
По дороге назад к центру помощи нуждающимся подросткам Кэрол сказала:
— Кстати, вы не первая творческая личность, которую я знаю. Один из выпускников центра стал писателем.
— Вот как?
— Да, написал бестселлер — про одного серийного убийцу. Плохо только то, что это была автобиография. Пеллэм, позвоните мне как-нибудь. Вот моя визитная карточка.
Данетта Джонсон стояла на Десятой авеню.
Улица была очень широкая. Здания вдоль нее были все как один невысокие, и поэтому она казалась еще шире. Солнце, опускающееся за Нью-Джерси, оставалось еще очень ярким и жарким. Данетта стояла в тени арки давно закрытого ночного клуба, реликвии восьмидесятых годов.
Изучая водителей, которые, проезжая мимо, сбавляли скорость и бросали на нее красноречивые взгляды, она размышляла: «Нет-нет, только не этот.»
«Нет, это просто какой-то козел.»
«Нет, этот тоже не пойдет.»
Данетта стояла в тени не потому, что спасалась от жары — ее роскошные формы покрывали не больше восьми унций одежды, — а из-за подростковых прыщей, покрывших рябью ее лицо, отчего она считала себя уродиной.
Еще одна проезжавшая мимо машина замедлила скорость. Подобно большинству машин на Десятой авеню, на ней были номера Нью-Джерси: авеню вела к тоннелю Линкольна, основной магистрали, соединяющей центральный Манхэттен и «штат Садов»[37].
Здесь девушка могла запросто заработать пятьсот — шестьсот долларов на вечер.
Но только не у этого типа, и только не сегодня. Данетта отвернулась, и машина поехала дальше.
Данетта работала на улице уже восемь лет, с тех пор, как ей исполнилось девятнадцать. Для нее торговля своим телом ничем не отличалась от любой другой профессии. Большинство ее клиентов были порядочными мужчинами: нелюбимая работа, начальник, с которым постоянно происходят конфликты, жена, переставшая давать после рождения первого ребенка.
Данетта предоставляла необходимые услуги. Точно так же, как это делает секретарша, — кем очень хотела видеть Данетту ее мать.
Красный «Ирокез», свернув на Десятую авеню, медленно направился к Данетте, выпуская из двух выхлопных труб сексуальные клубы дыма. За рулем сидел рыхлый итальянец в дорогой белой рубашке с монограммой. У него были тщательно ухоженные усики, а на левом запястье блестели золотые часы «Ролекс». Итальянец производил впечатление владельца автомобильного салона в Вест-Сайде.
— Хочешь потрахаться?
Мило улыбнувшись, Данетта нагнулась к нему и произнесла томным голосом:
— Поцелуй мою черную задницу. Убирайся отсюда.
Пока она возвращалась в тень арки, машина скрылась из виду.
Через несколько минут рядом остановилась «Тойота». В машине сидел худой белый мужчина в бейсболке. Он испуганно огляделся по сторонам.
— Привет. Как идут дела? Сегодня жарко, правда? Чертовски жарко.
Осмотревшись вокруг, Данетта не спеша приблизилась к машине, громко выстукивая высокими каблуками по асфальту.
— Да, жарко.
— Я здесь езжу с работы домой, — продолжал мужчина. — Я тебя уже видел.
— Да? И где ты работаешь?
— В одном месте. В центре.
— Да? И в каком же месте?
— В конторе. Скукотища смертная. Я видел тебя уже пару раз. Я имею в виду, здесь. На этой улице.
Мужчина нервно кашлянул.
Нет, это уже слишком.
— Да, я частенько бываю здесь, — подтвердила Данетта.
— А ты симпатичная.
Она улыбнулась, гадая, как это бывало по сто раз на дню, можно ли будет с помощью пластической операции разгладить морщины на щеках.
— Вот, — пробормотал мужчина.
Смерив его взглядом, Данетта повторила:
— Вот.
Помолчав, добавила:
— Ну что, котик, ты хочешь пригласить меня на свидание?
— Возможно. Определенно, сиськи у тебя классные. Ты ничего не имеешь против того, что я говорю об этом?
— Титьки мои всем нравятся, мальчик.
— И что ты делаешь?
Мужчина вытер лицо. Оно было мокрым от пота. Он начал было снимать бейсболку, но передумал.
— Что я делаю? — нахмурившись, переспросила Данетта.
— Ну, если я приглашу тебя на свидание, как мы с тобой будем развлекаться?
— О, могу тебя заверить, я делаю все. Трахаюсь, беру в рот, а если хочешь, подставлю задницу. Я ничего не имею против. Но тебе обязательно придется надеть резинку. А я воспользуюсь смазкой.
— Ого. — Похоже, мужчина смутился, но Данетта определенно завладела его вниманием. — Мне это нравится — когда ты так говоришь. Сквернословишь.
— Тогда я буду говорить так во время свидания.
— Черт побери, а ты женщина горячая.
— Блин, мальчик, это не новость, — скорчила гримасу Данетта.
— Как тебя зовут?
— Данетта. А тебя?
— Джо.
На противоположной стороне улицы располагался склад. «Джо Септимо, складские помещения и транспортные перевозки». Половина мужчин, останавливавшихся перед Данеттой, предпочитали называть себя «Джо».
— Ну, Джо, как ты относишься к тому, чтобы немножко поразвлечься вдвоем?
Данетта подалась вперед, позволяя мужчине получше разглядеть ее грудь, которая, похоже, ему очень понравилась, показывая, что она не силиконовая, а она сама не трансвеститка.
— Очень положительно.
Он что-то шепнул — что именно, Данетта не расслышала. Она наклонилась к нему, просовывая руки в салон машины. Мужчина с любопытством взглянул на девять перстней на пальцах.
— Что ты сказал, мальчик?
— Я сказал, сколько ты возьмешь? Я имею в виду, за наше свидание?
— С такого милого мальчика как ты? Отсосу твой член за полтинник. За сотню ты сможешь отыметь меня спереди. За две сотни я подставлю тебе свою задницу. И всем этим мы сможем заняться на заднем сиденье твоей тачки. Здесь неподалеку есть один глухой переулок… Эй, подожди, что ты делаешь?
Данетта испуганно ахнула. Глаза мужчины вдруг стали жесткими. Сунув руку в карман, он достал наручники и схватил Данетту за запястья. Несмотря на кажущуюся худобу, он оказался на удивление сильным.
— Что ты делаешь? — вскрикнула Данетта.
Наручники с громким щелчком закрылись на ее тощих запястьях.
— Что ж, Данетта, я тебе скажу, что я делаю. Я арестовываю тебя за оказание сексуальных услуг, что является нарушением уголовного кодекса штата Нью-Йорк. Стой на месте и жди, когда к тебе подойдет сзади вон та дама.
Мужчина стащил с плеча Данетты сумочку.
— Что? — пробормотала та, широко раскрывая глаза от изумления.
Обернувшись, Данетта увидела приближающуюся женщину-полицейского. Та подошла к молодой негритянке и отвела ее в тень арки.
— О черт, — удивленно проговорила Данетта. — Ты хочешь сказать, что ты фараон?
— Здорово я тебя обманул, да? Стараюсь.
— Во блин, я никак не могу поверить. Я только что вышла на свободу! Черт, я готова была поклясться, что ты обычный козел из Джерси.
Удовлетворенный подобной оценкой своего актерского мастерства, полицейский кивнул своей напарнице.
— Отведи ее в «воронок». И отвозите всех задержанных в участок.
Коренастая женщина-полицейский схватила Данетту за руку и повела ее за угол, где стоял ничем не примечательный с виду микроавтобус «Додж». Она даже помогла молодой негритянке забраться в машину, где уже скучали две обливающиеся потом проститутки.
— Проклятие, опять фараоны выехали на рыбалку, — выпалила Данетта. — Неужели им больше нечем заняться? Черт возьми, вам что, нечем убить свободное время?
— Минут через десять — пятнадцать мы поедем в участок, — сказала женщина-полицейский. — Как только мы тронемся, я скажу водителю включить кондиционер. Эй, что такого смешного я сказала?
Но Данетта давилась от хохота, не в силах вымолвить ни слова.
Опять пот. И только посмотрите, как трясутся руки.
«А, мама, неужели это действительно конец?»
Сынок прошел через строительную площадку, расположенную напротив сгоревшего здания на Тридцать шестой улице — которое, как он пришел к выводу, быстро становилось одним из самых любимых дел за всю его карьеру. Жемчужиной коллекции. Несмотря на этого гомика Пеллэма, полуночного ковбоя Джо Бака, хе-хе. А может быть, как раз наоборот, благодаря ему.
«Опять торчать на сцене, играя блюз…»
Замедлив шаг, Сынок оглянулся по сторонам, ища взглядом Пеллэма. Его нигде не было видно. Слушая звучащую в голове музыку, Сынок вспоминал мать, которая умерла пять лет назад. Вспоминал, как она бродила по дому, слушая Боба Дилана — на грампластинках! Сколько их у нее было! Долгоиграющие пластинки. Черные виниловые диски. Так занятно. Они царапались, и игла по ним прыгала. А если их поджечь, они плавятся, принимая самые причудливые формы. Мать Сынка крутила Дилана, Дилана, Дилана и только Дилана, всю ночь напролет, месяц за месяцем.
На мгновение Сынку показалось, что он действительно слышит звуки музыки, что мать вернулась. Он резко обернулся. Нет, ее здесь нет. Только рабочие: желтые каски, стопки бетонных блоков.
И канистры с соляркой, бензином, баллоны с пропаном. Просто прелесть…
Сынок шел на восток до тех пор, пока не оказался над решеткой тоннеля метро на Восьмой авеню. Присев на корточки за рядами мусорных баков, он трясущимися руками вытер с лица пот.
«Неужели это действительно конец?…»
Нет, пока еще не конец, но скоро будет. Конец неумолимо надвигался. Приближалась минута его смерти, и Сынок знал это. В то время как большинство людей поглощены мечтами о том, как могла бы сложиться их жизнь, — мечтами эгоистическими и, как неизбежно выясняется со временем, напрочь лживыми, — Сынок был одержим видением собственной смерти.
В его представлении это делало его чем-то похожим на Христа. Нашего Спасителя, рожденного для того, чтобы умереть. Нашей плоти, нашей крови, отсчитывающего минуты до Голгофы. И действительно, Сынок внешне напоминал Иисуса, по крайней мере, одобренный Ватиканом, сувенирно-показной вариант в духе Де-Милля[38]: — долговязый, узколицый, тощая бородка, длинные светлые волосы, завораживающие голубые глаза. Худой.
Видение собственной смерти было очень сложным; оно формировалось у Сынка с детства. Не в силах заснуть, он лежал в затихшем, успокоившемся доме (иногда в спокойных руках матери, иногда в беспокойных) и представлял себе свою смерть, редактировал ее, оттачивал до совершенства. Вот он в просторном помещении, в окружении тысяч людей, извивающихся в агонии под потоками восхитительного «сиропа», липкой горючей смеси — его собственного изобретения. А он сам находится посреди этого хаоса, слушает крики, вдыхает запах горелой плоти, наслаждается зрелищем мучений. Огонь, не имеющий материального воплощения, но тем не менее существующий в реальности, ласкает волосы, кончики пальцев, спины, груди. А Сынок сходится в смертельной схватке со своим врагом — с Антихристом, созданием, которое пришло на Землю для того, чтобы забрать его. Молчаливым, высоким, облаченным во все черное.
Чем-то похожим на Пеллэма.
Сынок представил себе, как они двое стоят, скованные цепью, окруженные пылающим потоком. Сильные, покрытые потом тела переплетаются вместе, а пламя сдирает с них сначала одежду, затем кожу, перемешивая кровь. Они двое, и десять тысяч других — забитый до отказа театр на Бродвее, крытый стадион, университетская аудитория.
Сынок почувствовал, как его переполняют энергия и целеустремленность. Он должен рассказать миру о грядущем великом пожаре.
Что Сынок и сделал. В своей особой манере.
Когда поезд метро, грохоча, подъехал к станции и заскрежетал тормозами, останавливаясь, Сынок, оглядевшись по сторонам, вылил в вентиляционную решетку два галлона «сиропа». Затем он зажег и бросил вдогонку вставленную в кусок пластилина рождественскую свечку — новое изобретение, не гаснущую на ветру.
С приглушенным шелестом воспламенившаяся жидкость хлынула через вентиляционную решетку вагона внутрь.
— С днем рождения, с днем рождения, — пропел Сынок.
И тотчас же устыдился собственного легкомыслия, вспомнив, что он занят важной работой. Встав, Сынок медленно пошел прочь, неохотно, сожалея о том, что не может задержаться и послушать крики, пробивающиеся сквозь клубы черного дыма, крики тех, кто умирал под землей, прямо у него под ногами.
«Мама, неужели это действительно конец?…»
Звук пожарных сирен, казалось, раздался одновременно со всех сторон. Душераздирающий, настойчивый, беспомощный. Но Сынок подумал, что вся эта суета напрасна. Он ведь только начал; город еще ничего не видел.
11
Она задумалась.
— В свое время здесь главными были «Западники». Они до сих пор время от времени тут появляются, но министерство юстиции и полиция несколько лет назад переломило им хребет. Их место более или менее занял Джимми Коркоран со своими ребятами — они являются отстоем прежних ирландских банд. Самой крупной группировкой сейчас считаются «Кубинские лорды». В основном эта банда состоит из кубинских эмигрантов, но в ней есть и пуэрториканцы с доминиканцами. А вот чернокожих банд, заслуживающих упоминания, у нас нет. Они все в Гарлеме и Бруклине. Выходцы с Ямайки и корейцы работают в Куинсе. Китайские «тони» обосновались в Чайнатауне. Русские заполонили Брайтон-Бич.
Режиссер в душе Пеллэма зашевелился было при мысли о фильме про этнические преступные группировки. Однако он тотчас же подумал: «Это уже было». Три слова, в «Городе мишурного блеска»[34] равносильные чистому стрихнину.
Кэрол потянулась, скользнув грудью Пеллэму по плечу. Может быть, случайно, а может быть, и нет.
Тот вечер восемь месяцев назад был просто замечательный. Ветер раскачивал жилой трейлер, в стены хлестал мокрый снег, светловолосая ассистентка режиссера прикусила острыми зубами Пеллэму мочку уха…
Восемь месяцев — невероятно большой срок. Три четверти года. За это время успевает практически полностью созреть плод в чреве матери.
— Где обитает Коркоран, — спросил Пеллэм.
— Вы имеете в виду, где собирается его банда? — Кэрол покачала головой. — Эти подонки лишь на шаг ушли от пещерных жителей. Их излюбленное место — один старый бар к северу отсюда.
— Который именно?
Кэрол пожала плечами.
— Я точно не знаю.
Она лгала.
Пеллэм пристально посмотрел ей в бледно-голубые глаза. Давая ей понять, что он поймал ее на слове.
Она продолжала, нисколько не смутившись:
— Послушайте, вы должны хорошенько уяснить, кто такой Джимми Коркоран… он совсем не похож на бандитов, какими их показывают в кино. Коркоран настоящий психопат. Один из его людей убил человека, вымогавшего у банды деньги. Джимми со своими дружками распилил труп ножовкой. Затем они утопили расчлененное тело в Спайтен-Дайвил[35]. Но Джимми оставил себе в качестве сувенира одну кисть, а затем выбросил ее в корзину для чеков на контрольно-пропускном посту платной автострады в Нью-Джерси. Вот с какими людьми вам придется иметь дело.
— И все-таки я рискну.
— Вы надеетесь, Коркоран мило улыбнется вам в камеру и расскажет историю своей жизни?
Пеллэм небрежно пожал плечами — хотя на смену картин любовных утех в засыпанном снегом «Уиннебаго» пришел образ окровавленной ножовки.
Кэрол покачала головой.
— Пеллэм, Адская кухня — не Бед-Сай. Не Южный Бронкс и не Ист-Сайд[36]… Здесь опасно, и это все знают. Советую вам держаться подальше от этих мест. В противном случае будьте готовы к тому, что вас распилят на мелкие кусочки, а вы даже не успеете понять, за что. Здесь у нас все смешалось. Роскошные жилые дома, дорогие магазины, а рядом убийцы и проститутки. Тут можно найти кого угодно: крупных бизнесменов, психопатов, священников, сутенеров, актеров… Человек проходит средь бела дня по уютному скверику мимо жилого дома и любуется цветами, а в следующее мгновение он уже лежит на земле с пулей в ноге или с киркой в затылке. Или человек распевает ирландские песни в баре, а кто-то подходит к его соседу и выстрелом разносит ему голову. И никто никогда не узнаёт, кто это сделал и почему.
— Проклятие, — улыбнулся Пеллэм, — я знаю, что Джимми Коркоран плюется ядом и проходит сквозь стены. Ничего нового для меня в этом нет.
Рассмеявшись, Кэрол положила голову ему на плечо. От этого прикосновения Пеллэм ощутил в груди электрический разряд, достаточно горячий, чтобы растопить январский снег.
— Ну хорошо, извините за то, что читала вам проповеди, — сказала Кэрол. — Это у меня профессиональное. Но только потом не говорите, что я вас не предупреждала. Раз вам нужен Джимми Коркоран, вы его получите. Дом номер четыреста восемьдесят восемь. Это бар на углу Десятой авеню и Сорок пятой улицы. Коркорана можно застать там три или четыре дня в неделю. Но если вы все же пойдете туда, идите днем. И… — она крепко стиснула Пеллэму руку, — и я настоятельно советую вам захватить с собой друга.
— Ого! — Исмаил спрыгнул к ним со ступенек. — Я его друг!
— Не сомневаюсь, Коркоран уже наложил от страха в штаны.
— А то как же, твою мать!
Исмаил убежал искать другую землеройную технику. Кэрол задержала взгляд на Пеллэме. Тот отвел глаза первым. Кэрол встала.
— Пора возвращаться на соляные копи, — сказала она.
Рассмеявшись, сняла очки.
По дороге назад к центру помощи нуждающимся подросткам Кэрол сказала:
— Кстати, вы не первая творческая личность, которую я знаю. Один из выпускников центра стал писателем.
— Вот как?
— Да, написал бестселлер — про одного серийного убийцу. Плохо только то, что это была автобиография. Пеллэм, позвоните мне как-нибудь. Вот моя визитная карточка.
Данетта Джонсон стояла на Десятой авеню.
Улица была очень широкая. Здания вдоль нее были все как один невысокие, и поэтому она казалась еще шире. Солнце, опускающееся за Нью-Джерси, оставалось еще очень ярким и жарким. Данетта стояла в тени арки давно закрытого ночного клуба, реликвии восьмидесятых годов.
Изучая водителей, которые, проезжая мимо, сбавляли скорость и бросали на нее красноречивые взгляды, она размышляла: «Нет-нет, только не этот.»
«Нет, это просто какой-то козел.»
«Нет, этот тоже не пойдет.»
Данетта стояла в тени не потому, что спасалась от жары — ее роскошные формы покрывали не больше восьми унций одежды, — а из-за подростковых прыщей, покрывших рябью ее лицо, отчего она считала себя уродиной.
Еще одна проезжавшая мимо машина замедлила скорость. Подобно большинству машин на Десятой авеню, на ней были номера Нью-Джерси: авеню вела к тоннелю Линкольна, основной магистрали, соединяющей центральный Манхэттен и «штат Садов»[37].
Здесь девушка могла запросто заработать пятьсот — шестьсот долларов на вечер.
Но только не у этого типа, и только не сегодня. Данетта отвернулась, и машина поехала дальше.
Данетта работала на улице уже восемь лет, с тех пор, как ей исполнилось девятнадцать. Для нее торговля своим телом ничем не отличалась от любой другой профессии. Большинство ее клиентов были порядочными мужчинами: нелюбимая работа, начальник, с которым постоянно происходят конфликты, жена, переставшая давать после рождения первого ребенка.
Данетта предоставляла необходимые услуги. Точно так же, как это делает секретарша, — кем очень хотела видеть Данетту ее мать.
Красный «Ирокез», свернув на Десятую авеню, медленно направился к Данетте, выпуская из двух выхлопных труб сексуальные клубы дыма. За рулем сидел рыхлый итальянец в дорогой белой рубашке с монограммой. У него были тщательно ухоженные усики, а на левом запястье блестели золотые часы «Ролекс». Итальянец производил впечатление владельца автомобильного салона в Вест-Сайде.
— Хочешь потрахаться?
Мило улыбнувшись, Данетта нагнулась к нему и произнесла томным голосом:
— Поцелуй мою черную задницу. Убирайся отсюда.
Пока она возвращалась в тень арки, машина скрылась из виду.
Через несколько минут рядом остановилась «Тойота». В машине сидел худой белый мужчина в бейсболке. Он испуганно огляделся по сторонам.
— Привет. Как идут дела? Сегодня жарко, правда? Чертовски жарко.
Осмотревшись вокруг, Данетта не спеша приблизилась к машине, громко выстукивая высокими каблуками по асфальту.
— Да, жарко.
— Я здесь езжу с работы домой, — продолжал мужчина. — Я тебя уже видел.
— Да? И где ты работаешь?
— В одном месте. В центре.
— Да? И в каком же месте?
— В конторе. Скукотища смертная. Я видел тебя уже пару раз. Я имею в виду, здесь. На этой улице.
Мужчина нервно кашлянул.
Нет, это уже слишком.
— Да, я частенько бываю здесь, — подтвердила Данетта.
— А ты симпатичная.
Она улыбнулась, гадая, как это бывало по сто раз на дню, можно ли будет с помощью пластической операции разгладить морщины на щеках.
— Вот, — пробормотал мужчина.
Смерив его взглядом, Данетта повторила:
— Вот.
Помолчав, добавила:
— Ну что, котик, ты хочешь пригласить меня на свидание?
— Возможно. Определенно, сиськи у тебя классные. Ты ничего не имеешь против того, что я говорю об этом?
— Титьки мои всем нравятся, мальчик.
— И что ты делаешь?
Мужчина вытер лицо. Оно было мокрым от пота. Он начал было снимать бейсболку, но передумал.
— Что я делаю? — нахмурившись, переспросила Данетта.
— Ну, если я приглашу тебя на свидание, как мы с тобой будем развлекаться?
— О, могу тебя заверить, я делаю все. Трахаюсь, беру в рот, а если хочешь, подставлю задницу. Я ничего не имею против. Но тебе обязательно придется надеть резинку. А я воспользуюсь смазкой.
— Ого. — Похоже, мужчина смутился, но Данетта определенно завладела его вниманием. — Мне это нравится — когда ты так говоришь. Сквернословишь.
— Тогда я буду говорить так во время свидания.
— Черт побери, а ты женщина горячая.
— Блин, мальчик, это не новость, — скорчила гримасу Данетта.
— Как тебя зовут?
— Данетта. А тебя?
— Джо.
На противоположной стороне улицы располагался склад. «Джо Септимо, складские помещения и транспортные перевозки». Половина мужчин, останавливавшихся перед Данеттой, предпочитали называть себя «Джо».
— Ну, Джо, как ты относишься к тому, чтобы немножко поразвлечься вдвоем?
Данетта подалась вперед, позволяя мужчине получше разглядеть ее грудь, которая, похоже, ему очень понравилась, показывая, что она не силиконовая, а она сама не трансвеститка.
— Очень положительно.
Он что-то шепнул — что именно, Данетта не расслышала. Она наклонилась к нему, просовывая руки в салон машины. Мужчина с любопытством взглянул на девять перстней на пальцах.
— Что ты сказал, мальчик?
— Я сказал, сколько ты возьмешь? Я имею в виду, за наше свидание?
— С такого милого мальчика как ты? Отсосу твой член за полтинник. За сотню ты сможешь отыметь меня спереди. За две сотни я подставлю тебе свою задницу. И всем этим мы сможем заняться на заднем сиденье твоей тачки. Здесь неподалеку есть один глухой переулок… Эй, подожди, что ты делаешь?
Данетта испуганно ахнула. Глаза мужчины вдруг стали жесткими. Сунув руку в карман, он достал наручники и схватил Данетту за запястья. Несмотря на кажущуюся худобу, он оказался на удивление сильным.
— Что ты делаешь? — вскрикнула Данетта.
Наручники с громким щелчком закрылись на ее тощих запястьях.
— Что ж, Данетта, я тебе скажу, что я делаю. Я арестовываю тебя за оказание сексуальных услуг, что является нарушением уголовного кодекса штата Нью-Йорк. Стой на месте и жди, когда к тебе подойдет сзади вон та дама.
Мужчина стащил с плеча Данетты сумочку.
— Что? — пробормотала та, широко раскрывая глаза от изумления.
Обернувшись, Данетта увидела приближающуюся женщину-полицейского. Та подошла к молодой негритянке и отвела ее в тень арки.
— О черт, — удивленно проговорила Данетта. — Ты хочешь сказать, что ты фараон?
— Здорово я тебя обманул, да? Стараюсь.
— Во блин, я никак не могу поверить. Я только что вышла на свободу! Черт, я готова была поклясться, что ты обычный козел из Джерси.
Удовлетворенный подобной оценкой своего актерского мастерства, полицейский кивнул своей напарнице.
— Отведи ее в «воронок». И отвозите всех задержанных в участок.
Коренастая женщина-полицейский схватила Данетту за руку и повела ее за угол, где стоял ничем не примечательный с виду микроавтобус «Додж». Она даже помогла молодой негритянке забраться в машину, где уже скучали две обливающиеся потом проститутки.
— Проклятие, опять фараоны выехали на рыбалку, — выпалила Данетта. — Неужели им больше нечем заняться? Черт возьми, вам что, нечем убить свободное время?
— Минут через десять — пятнадцать мы поедем в участок, — сказала женщина-полицейский. — Как только мы тронемся, я скажу водителю включить кондиционер. Эй, что такого смешного я сказала?
Но Данетта давилась от хохота, не в силах вымолвить ни слова.
Опять пот. И только посмотрите, как трясутся руки.
«А, мама, неужели это действительно конец?»
Сынок прошел через строительную площадку, расположенную напротив сгоревшего здания на Тридцать шестой улице — которое, как он пришел к выводу, быстро становилось одним из самых любимых дел за всю его карьеру. Жемчужиной коллекции. Несмотря на этого гомика Пеллэма, полуночного ковбоя Джо Бака, хе-хе. А может быть, как раз наоборот, благодаря ему.
«Опять торчать на сцене, играя блюз…»
Замедлив шаг, Сынок оглянулся по сторонам, ища взглядом Пеллэма. Его нигде не было видно. Слушая звучащую в голове музыку, Сынок вспоминал мать, которая умерла пять лет назад. Вспоминал, как она бродила по дому, слушая Боба Дилана — на грампластинках! Сколько их у нее было! Долгоиграющие пластинки. Черные виниловые диски. Так занятно. Они царапались, и игла по ним прыгала. А если их поджечь, они плавятся, принимая самые причудливые формы. Мать Сынка крутила Дилана, Дилана, Дилана и только Дилана, всю ночь напролет, месяц за месяцем.
На мгновение Сынку показалось, что он действительно слышит звуки музыки, что мать вернулась. Он резко обернулся. Нет, ее здесь нет. Только рабочие: желтые каски, стопки бетонных блоков.
И канистры с соляркой, бензином, баллоны с пропаном. Просто прелесть…
Сынок шел на восток до тех пор, пока не оказался над решеткой тоннеля метро на Восьмой авеню. Присев на корточки за рядами мусорных баков, он трясущимися руками вытер с лица пот.
«Неужели это действительно конец?…»
Нет, пока еще не конец, но скоро будет. Конец неумолимо надвигался. Приближалась минута его смерти, и Сынок знал это. В то время как большинство людей поглощены мечтами о том, как могла бы сложиться их жизнь, — мечтами эгоистическими и, как неизбежно выясняется со временем, напрочь лживыми, — Сынок был одержим видением собственной смерти.
В его представлении это делало его чем-то похожим на Христа. Нашего Спасителя, рожденного для того, чтобы умереть. Нашей плоти, нашей крови, отсчитывающего минуты до Голгофы. И действительно, Сынок внешне напоминал Иисуса, по крайней мере, одобренный Ватиканом, сувенирно-показной вариант в духе Де-Милля[38]: — долговязый, узколицый, тощая бородка, длинные светлые волосы, завораживающие голубые глаза. Худой.
Видение собственной смерти было очень сложным; оно формировалось у Сынка с детства. Не в силах заснуть, он лежал в затихшем, успокоившемся доме (иногда в спокойных руках матери, иногда в беспокойных) и представлял себе свою смерть, редактировал ее, оттачивал до совершенства. Вот он в просторном помещении, в окружении тысяч людей, извивающихся в агонии под потоками восхитительного «сиропа», липкой горючей смеси — его собственного изобретения. А он сам находится посреди этого хаоса, слушает крики, вдыхает запах горелой плоти, наслаждается зрелищем мучений. Огонь, не имеющий материального воплощения, но тем не менее существующий в реальности, ласкает волосы, кончики пальцев, спины, груди. А Сынок сходится в смертельной схватке со своим врагом — с Антихристом, созданием, которое пришло на Землю для того, чтобы забрать его. Молчаливым, высоким, облаченным во все черное.
Чем-то похожим на Пеллэма.
Сынок представил себе, как они двое стоят, скованные цепью, окруженные пылающим потоком. Сильные, покрытые потом тела переплетаются вместе, а пламя сдирает с них сначала одежду, затем кожу, перемешивая кровь. Они двое, и десять тысяч других — забитый до отказа театр на Бродвее, крытый стадион, университетская аудитория.
Сынок почувствовал, как его переполняют энергия и целеустремленность. Он должен рассказать миру о грядущем великом пожаре.
Что Сынок и сделал. В своей особой манере.
Когда поезд метро, грохоча, подъехал к станции и заскрежетал тормозами, останавливаясь, Сынок, оглядевшись по сторонам, вылил в вентиляционную решетку два галлона «сиропа». Затем он зажег и бросил вдогонку вставленную в кусок пластилина рождественскую свечку — новое изобретение, не гаснущую на ветру.
С приглушенным шелестом воспламенившаяся жидкость хлынула через вентиляционную решетку вагона внутрь.
— С днем рождения, с днем рождения, — пропел Сынок.
И тотчас же устыдился собственного легкомыслия, вспомнив, что он занят важной работой. Встав, Сынок медленно пошел прочь, неохотно, сожалея о том, что не может задержаться и послушать крики, пробивающиеся сквозь клубы черного дыма, крики тех, кто умирал под землей, прямо у него под ногами.
«Мама, неужели это действительно конец?…»
Звук пожарных сирен, казалось, раздался одновременно со всех сторон. Душераздирающий, настойчивый, беспомощный. Но Сынок подумал, что вся эта суета напрасна. Он ведь только начал; город еще ничего не видел.
11
Хатейк Имахам верховодила сборищем в женском отделении центра предварительного содержания под стражей.
— Так, слушайте внимательно, — сказала она молодым женщинам, собравшимся вокруг нее. — Не покупайтесь на эту бредятину. Корень Благословенного Иоанна-Завоевателя? Кровь черной летучей мыши, природный магнит, свеча Бичона, притягивающая сердца? Все это чушь несусветная. Годится только на то, чтобы выуживать у человека денежки. Вы-то должны это понимать.
Этти Вашингтон, лежавшая на койке в противоположном углу камеры, слушала в пол-уха. Сегодня боль мучила ее больше, чем сразу после пожара. Рука ныла, посылая болезненные разряды прямо в нижнюю челюсть. Лодыжка тоже болела. А голова просто раскалывалась. Этти снова попыталась достать у охранниц болеутоляющее, но те лишь посмотрели на нее таким взглядом, каким смотрели на снующих по полу мышей.
— Но я знаю, что это тоже помогает, — возразила одна тощая женщина. — Однажды мой муженек вздумал меня обмануть, и я…
— Слушайте сюда. Если у человека есть магическая сила, ему не нужны ни кровь, ни свечи, ни коренья. Ну а если ее нет, тут уж ничего не поможет. Когда люди обращаются за помощью и советом ко мне, я прошу их лишь оставить несколько грошей Дамбалле. Только и всего. Но большинство знахарей и заклинателей в Нью-Йорке думают только о деньгах. — Хатейк повысила голос. — Ну а вы что скажете, миссис Вашингтон? Вы верите в Дамбаллу?
— В кого?
— В богиню-змею? В Сантерию, в вуду?
— Если честно, не очень, — призналась Этти.
Ей не хотелось вдаваться в разъяснения, что бабушка Ледбеттер, благослови господи ее душу, вытравила из Этти всю религиозность своими пламенными проповедями, в которых сочетались католичество и истовый баптизм. Что, если хорошенько задуматься, мало чем отличалось от сумасшедшего бреда, которым сейчас потчевала своих слушательниц Хатейк Имахам. Вместо корня Благословенного Иоанна-Завоевателя — ладан и святая вода.
Подергав себя за проколотую мочку уха без серьги, Хатейк продолжила подробно растолковывать бесполезность приворотных заговоров и зелья, оберегающего от сглаза и порчи. Главное — это то, что находится в сердце. Мысли Этти унеслись куда-то далеко и наконец остановились на Джоне Пеллэме. Ей захотелось узнать, когда он навестит ее снова. Если вообще когда-либо навестит. Да он уже должен быть за многие сотни миль отсюда. Черт возьми, ну зачем он ей помогает? Этти с ужасом подумала о том, что Пеллэм чуть не погиб в пожаре. Затем она подумала про Хуана Торреса. Мысленно помолилась за мальчишку, хотя и ни во что не верила.
Послышался шум. Металлический лязг. Заключенные закричали, встречая новоприбывшую.
— Ого, девочка, кажется, ты и дня не пробыла на воле? Тебя так быстро загребли снова?
— Проклятие, Данетта, ты приносишь несчастье. Девочка, я буду держаться от тебя подальше.
Этти проследила за тем, как молодая негритянка с рябым лицом и красивой фигурой неуверенно прошла в большую камеру. Она узнала в ней одну из проституток, которых выпустили лишь вчера. Она вернулась так скоро? Этти улыбнулась новоприбывшей, но та ей не ответила.
Данетта подошла к женщинам, сидящим вокруг Хатейк Имахам. Та ей кивнула.
— Привет, девочка. Рада тебя видеть.
Ее слова показались Этти какими-то странными. Хатейк как будто ожидала возвращения Данетты.
Молодая негритянка заняла место в кругу, и Хатейк продолжила читать лекцию об оккультизме, перейдя теперь к Дамбалле, самой могущественной в пантеоне вуду. Этти знала это от своей сестры, которая несколько лет назад увлекалась этой чертовщиной. Затем Хатейк понизила голос, и женщины стали о чем-то тихо шептаться. Время от времени то одна, то другая оборачивались на Этти, но ее они в свой разговор больше не включали. Что было и к лучшему. Пожилая негритянка была благодарна им за тишину, за возможность отдохнуть несколько минут. Ей предстояло еще так много обдумать, а, видит бог — или Дамбалла, мысленно рассмеялась Этти, — здесь несколько минут спокойствия были большой редкостью.
Опять это чувство. Кто-то за ним следит.
Пеллэм стоял на тротуаре перед домом, в котором жила Этти, и терял время впустую, расспрашивая строителей, словно пораженных амнезией, не было ли кого-нибудь из них в переулке в тот момент, когда начался пожар, и не знают ли они, кто мог здесь находиться.
Он резко обернулся. Да, точно. Футах в пятидесяти застыл сверкающий черный лимузин. Машина стояла на строительной площадке, под большим стендом, на котором художник проникновенно изобразил законченное здание. Пеллэм уже видел подобные стенды в Вест-Сайде: тем, кто их рисовал, удавалось изобразить небоскребы такими же привлекательными и насквозь фальшивыми, как рисунки женщин в нижнее белье на рекламных объявлениях дорогих универмагов «Лорд энд Тейлор» в газетах.
Пеллэм внимательно посмотрел на лимузин. Стекла были тонированными, но он смог разглядеть, что на заднем сиденье кто-то сидел — предположительно, мужчина, — и пристально смотрел на него.
Резко вскинув видеокамеру к плечу, Пеллэм направил ее на лимузин.
Через мгновение на заднем сиденье произошло какое-то движение. Водитель нажал на газ, и длинный лимузин, выехав на улицу, быстро затерялся в потоке машин, направляющихся к свинцово-серой полосе Гудзона.
Пеллэм сошел с тротуара на проезжую часть, следя видеокамерой за уехавшим лимузином, и поэтому не увидел вторую машину, которая едва не налетела на него.
Услышав визг тормозов, Пеллэм резко обернулся и отскочил в сторону. Запрыгивая обратно на тротуар, он не удержал равновесие и упал на четвереньки. При этом он содрал локти, спасая видеокамеру, — которая в данный момент стоила больше, чем его жизнь.
К нему тотчас же подскочил мужчина — огромного роста, широкоплечий. Твердые как клещи руки схватили Пеллэма за плечи, рывком подняли на ноги, вырвали камеру. Не успев выразить вслух свое возмущение, Пеллэм очутился на заднем сиденье седана. Сперва у него мелькнула мысль, что это Джимми Коркоран, узнав, что он расспрашивает о его банде, прислал за ним своих людей.
Ножовка… Пеллэм отчетливо представил себе эту жуткую картину.
Но затем он понял, что его схватили не бандиты. Этим людям было уже лет под сорок, а то и больше. И они были в костюмах. Потом Пеллэм вспомнил, где видел верзилу, который его схватил, — с гладкой как у младенца кожей и горами мускулов. Поэтому он нисколько не удивился, увидев того, кто сидел на переднем сиденье рядом с водителем.
— Добрый день, офицер Ломакс, — сказал Пеллэм.
Гигант-помощник забрался за руль и включил передачу.
— Я не из полиции, — поправил Ломакс.
— Вот как?
— Угу.
— В таком случае, как вас называть? Инспектором? Брандмейстером? Похитителем?
— Ха. Наверное, мне следует называть вас мистером Шутником. Вместо мистера Везунчика. Так и искрит своим остроумием, ты не находишь? — обратился Ломакс к своему помощнику.
Борец-тяжеловес ничего не ответил.
Молчал и мужчина, сидевший рядом с Пеллэмом, тощий полицейский или пожарный, который мог бы выступать в наилегчайшем весе. Не обращая на Пеллэма никакого внимания, он сидел, отвернувшись и уставившись в окно.
— Как идут ваши дела? — спросил Ломакс.
— Так, слушайте внимательно, — сказала она молодым женщинам, собравшимся вокруг нее. — Не покупайтесь на эту бредятину. Корень Благословенного Иоанна-Завоевателя? Кровь черной летучей мыши, природный магнит, свеча Бичона, притягивающая сердца? Все это чушь несусветная. Годится только на то, чтобы выуживать у человека денежки. Вы-то должны это понимать.
Этти Вашингтон, лежавшая на койке в противоположном углу камеры, слушала в пол-уха. Сегодня боль мучила ее больше, чем сразу после пожара. Рука ныла, посылая болезненные разряды прямо в нижнюю челюсть. Лодыжка тоже болела. А голова просто раскалывалась. Этти снова попыталась достать у охранниц болеутоляющее, но те лишь посмотрели на нее таким взглядом, каким смотрели на снующих по полу мышей.
— Но я знаю, что это тоже помогает, — возразила одна тощая женщина. — Однажды мой муженек вздумал меня обмануть, и я…
— Слушайте сюда. Если у человека есть магическая сила, ему не нужны ни кровь, ни свечи, ни коренья. Ну а если ее нет, тут уж ничего не поможет. Когда люди обращаются за помощью и советом ко мне, я прошу их лишь оставить несколько грошей Дамбалле. Только и всего. Но большинство знахарей и заклинателей в Нью-Йорке думают только о деньгах. — Хатейк повысила голос. — Ну а вы что скажете, миссис Вашингтон? Вы верите в Дамбаллу?
— В кого?
— В богиню-змею? В Сантерию, в вуду?
— Если честно, не очень, — призналась Этти.
Ей не хотелось вдаваться в разъяснения, что бабушка Ледбеттер, благослови господи ее душу, вытравила из Этти всю религиозность своими пламенными проповедями, в которых сочетались католичество и истовый баптизм. Что, если хорошенько задуматься, мало чем отличалось от сумасшедшего бреда, которым сейчас потчевала своих слушательниц Хатейк Имахам. Вместо корня Благословенного Иоанна-Завоевателя — ладан и святая вода.
Подергав себя за проколотую мочку уха без серьги, Хатейк продолжила подробно растолковывать бесполезность приворотных заговоров и зелья, оберегающего от сглаза и порчи. Главное — это то, что находится в сердце. Мысли Этти унеслись куда-то далеко и наконец остановились на Джоне Пеллэме. Ей захотелось узнать, когда он навестит ее снова. Если вообще когда-либо навестит. Да он уже должен быть за многие сотни миль отсюда. Черт возьми, ну зачем он ей помогает? Этти с ужасом подумала о том, что Пеллэм чуть не погиб в пожаре. Затем она подумала про Хуана Торреса. Мысленно помолилась за мальчишку, хотя и ни во что не верила.
Послышался шум. Металлический лязг. Заключенные закричали, встречая новоприбывшую.
— Ого, девочка, кажется, ты и дня не пробыла на воле? Тебя так быстро загребли снова?
— Проклятие, Данетта, ты приносишь несчастье. Девочка, я буду держаться от тебя подальше.
Этти проследила за тем, как молодая негритянка с рябым лицом и красивой фигурой неуверенно прошла в большую камеру. Она узнала в ней одну из проституток, которых выпустили лишь вчера. Она вернулась так скоро? Этти улыбнулась новоприбывшей, но та ей не ответила.
Данетта подошла к женщинам, сидящим вокруг Хатейк Имахам. Та ей кивнула.
— Привет, девочка. Рада тебя видеть.
Ее слова показались Этти какими-то странными. Хатейк как будто ожидала возвращения Данетты.
Молодая негритянка заняла место в кругу, и Хатейк продолжила читать лекцию об оккультизме, перейдя теперь к Дамбалле, самой могущественной в пантеоне вуду. Этти знала это от своей сестры, которая несколько лет назад увлекалась этой чертовщиной. Затем Хатейк понизила голос, и женщины стали о чем-то тихо шептаться. Время от времени то одна, то другая оборачивались на Этти, но ее они в свой разговор больше не включали. Что было и к лучшему. Пожилая негритянка была благодарна им за тишину, за возможность отдохнуть несколько минут. Ей предстояло еще так много обдумать, а, видит бог — или Дамбалла, мысленно рассмеялась Этти, — здесь несколько минут спокойствия были большой редкостью.
Опять это чувство. Кто-то за ним следит.
Пеллэм стоял на тротуаре перед домом, в котором жила Этти, и терял время впустую, расспрашивая строителей, словно пораженных амнезией, не было ли кого-нибудь из них в переулке в тот момент, когда начался пожар, и не знают ли они, кто мог здесь находиться.
Он резко обернулся. Да, точно. Футах в пятидесяти застыл сверкающий черный лимузин. Машина стояла на строительной площадке, под большим стендом, на котором художник проникновенно изобразил законченное здание. Пеллэм уже видел подобные стенды в Вест-Сайде: тем, кто их рисовал, удавалось изобразить небоскребы такими же привлекательными и насквозь фальшивыми, как рисунки женщин в нижнее белье на рекламных объявлениях дорогих универмагов «Лорд энд Тейлор» в газетах.
Пеллэм внимательно посмотрел на лимузин. Стекла были тонированными, но он смог разглядеть, что на заднем сиденье кто-то сидел — предположительно, мужчина, — и пристально смотрел на него.
Резко вскинув видеокамеру к плечу, Пеллэм направил ее на лимузин.
Через мгновение на заднем сиденье произошло какое-то движение. Водитель нажал на газ, и длинный лимузин, выехав на улицу, быстро затерялся в потоке машин, направляющихся к свинцово-серой полосе Гудзона.
Пеллэм сошел с тротуара на проезжую часть, следя видеокамерой за уехавшим лимузином, и поэтому не увидел вторую машину, которая едва не налетела на него.
Услышав визг тормозов, Пеллэм резко обернулся и отскочил в сторону. Запрыгивая обратно на тротуар, он не удержал равновесие и упал на четвереньки. При этом он содрал локти, спасая видеокамеру, — которая в данный момент стоила больше, чем его жизнь.
К нему тотчас же подскочил мужчина — огромного роста, широкоплечий. Твердые как клещи руки схватили Пеллэма за плечи, рывком подняли на ноги, вырвали камеру. Не успев выразить вслух свое возмущение, Пеллэм очутился на заднем сиденье седана. Сперва у него мелькнула мысль, что это Джимми Коркоран, узнав, что он расспрашивает о его банде, прислал за ним своих людей.
Ножовка… Пеллэм отчетливо представил себе эту жуткую картину.
Но затем он понял, что его схватили не бандиты. Этим людям было уже лет под сорок, а то и больше. И они были в костюмах. Потом Пеллэм вспомнил, где видел верзилу, который его схватил, — с гладкой как у младенца кожей и горами мускулов. Поэтому он нисколько не удивился, увидев того, кто сидел на переднем сиденье рядом с водителем.
— Добрый день, офицер Ломакс, — сказал Пеллэм.
Гигант-помощник забрался за руль и включил передачу.
— Я не из полиции, — поправил Ломакс.
— Вот как?
— Угу.
— В таком случае, как вас называть? Инспектором? Брандмейстером? Похитителем?
— Ха. Наверное, мне следует называть вас мистером Шутником. Вместо мистера Везунчика. Так и искрит своим остроумием, ты не находишь? — обратился Ломакс к своему помощнику.
Борец-тяжеловес ничего не ответил.
Молчал и мужчина, сидевший рядом с Пеллэмом, тощий полицейский или пожарный, который мог бы выступать в наилегчайшем весе. Не обращая на Пеллэма никакого внимания, он сидел, отвернувшись и уставившись в окно.
— Как идут ваши дела? — спросил Ломакс.