Страница:
— Да и спрятать его здесь легче, — в отчаянии добавила она.
Уортон бросил туповатый взгляд на угол возле печки.
— Там же стол, — недоуменно произнес он.
— Мы передвинем его.
Уортон по-прежнему сомневался. Она нетерпеливо добавила:
— Но нам больше негде его спрятать.
— Тогда не впускай сюда никого, — предложил Уортон очень простой по его мнению выход.
— Я не могу этого сделать. Я готовлю травы и снадобья для больницы.
Уортон исподлобья смотрел на нее, продолжая упорствовать.
— Люди же умрут, если я их не приготовлю! — Эдлин исчерпала, кажется, все возможные доводы.
— Мне нет дела до всех остальных. — Уортон стоял на своем с несгибаемостью дубового бревна.
— А мне есть, — прервал их рыцарь. Уортон тут же утихомирился, и Эдлин вздохнула с облегчением.
— Кроме того, — добавила она, — если я перестану впускать сюда монахинь, они наверняка заподозрят что-нибудь неладное. А сейчас давай наконец снимем с него доспехи…
— Сначала подшлемник, — сказал воин. — Снимите его.
Он сжал зубы, когда Уортон начал отдирать от его волос слипшийся с ними от засохшей крови подшлемник. Каждое движение причиняло ему боль, и Эдлин видела, как кожаные полоски упрямо не желали отрываться от его гладких светлых волос, их приходилось с трудом выдергивать, раздражая кожу головы. Уортон все время бормотал извинения, но у его хозяина не вырвалось ни слова упрека. Он продолжал лежать спокойно, но только часто и тяжело дышал. Когда наконец он смог заговорить, то произнес:
— Теперь мое лицо. Вымой его.
Уортон торопливо схватил кусок влажной материи, но рыцарь сказал:
— Нет. Пусть она.
Пораженная, Эдлин почувствовала на себе глубоко обиженный взгляд Уортона, но так и не заметила, откуда у нее в руке появился влажный кусок ткани.
Она ничего не понимала. Сначала оба изо всех сил скрывали личность воина, а теперь он сам спокойно предоставляет ей возможность опознать его, приказывая именно ей вымыть его лицо.
А то, что она узнает его, было вполне реально. Ведь в поисках расположения Эдлин и графини Джэггер к ним в дом приезжали легионы рыцарей и знатных господ, наперебой предлагая ей свою поддержку. Естественно, когда по приказу принца убили Робина, все они исчезли.
Она держала в руках влажную материю и нерешительно смотрела вниз, на покрытое коркой грязи лицо. Возможно, он сам узнал ее?
— Чего ты ждешь? — спросил он голосом повелителя.
Она ничего не ответила. Она просто склонила голову и провела мокрым куском ткани по его лбу.
Широкий лоб, чистый, но несколько глубоких морщин — свидетельство пережитого — все же пересекали его. Затем она стерла грязь вокруг глаз, заметив сетку морщин, которые образуются, если щуришься от лучей солнца. Он пристально разглядывал ее. Эдлин смутилась, ибо взгляд его карих глаз неуловимо напоминал о чем-то.
От этого она немного замешкалась, ее рука растерянно повисла в воздухе, как будто забыв, что надо делать. Как он смотрит! Что в ее лице так заинтересовало его?
Уортон выхватил ткань из ее рук, прополоскал, очищая от грязи и крови, затем грубо сунул ей обратно. Темные пятна грязи удачно скрывали черты лица воина, причудливо играя искаженными тенями. Когда она дошла до скул, то обнаружила, что они высокие и острые, вполне соответствующие его выступающему подбородку. Шрамы от прежних переломов изуродовали его нос, который прежде, наверное, выглядел как костяное лезвие. Его губы, когда не были столь распухшими, выглядели такими щедрыми, что любая молоденькая девушка могла только мечтать о том, чтобы целовать их.
По мере того как лицо его все больше и больше освобождалось от грязи и засохшей крови, у нее начали мелко дрожать руки, и она уже знала отчего.
Когда-то совсем-совсем молоденькая девушка, глядя на этого мужчину влюбленными до безумия глазами, должно быть, придумала его. Ах, как опрометчиво она влюбилась когда-то давно. И в том уже исчезнувшем времени она наградила его всеми добродетелями. И если молоденькой девушке пришлось выйти замуж за человека, годившегося ей в отцы, нет ничего удивительного в том, что она пронесла в своей душе образ прекрасного рыцаря, словно сияющую икону. Все годы напролет она думала, что именно он был тем самым единственным человеком, которому удалось пробудить в ней истинную страсть. Время ушло безвозвратно, что-то сломалось в душе совсем-совсем молоденькой девушки.
Она совершала много ошибок, неоднократно и слишком много. Она выросла и должна заплатить за свою глупость сполна. Божья чаша терпения переполнилась.
Да, она узнала его! Неумолимое время и тяжкие ратные труды не смогли преобразить мужественную красоту ее рыцаря.
Сунув мокрый кусок ткани Уортону, Эдлин брезгливо вытерла руки о юбку, словно пыталась отчистить пятна грязи от соприкосновения с ним.
— Хью, — сказала она безучастным, отчетливым голосом. — Вы — Хью из Флоризона.
2.
Уортон бросил туповатый взгляд на угол возле печки.
— Там же стол, — недоуменно произнес он.
— Мы передвинем его.
Уортон по-прежнему сомневался. Она нетерпеливо добавила:
— Но нам больше негде его спрятать.
— Тогда не впускай сюда никого, — предложил Уортон очень простой по его мнению выход.
— Я не могу этого сделать. Я готовлю травы и снадобья для больницы.
Уортон исподлобья смотрел на нее, продолжая упорствовать.
— Люди же умрут, если я их не приготовлю! — Эдлин исчерпала, кажется, все возможные доводы.
— Мне нет дела до всех остальных. — Уортон стоял на своем с несгибаемостью дубового бревна.
— А мне есть, — прервал их рыцарь. Уортон тут же утихомирился, и Эдлин вздохнула с облегчением.
— Кроме того, — добавила она, — если я перестану впускать сюда монахинь, они наверняка заподозрят что-нибудь неладное. А сейчас давай наконец снимем с него доспехи…
— Сначала подшлемник, — сказал воин. — Снимите его.
Он сжал зубы, когда Уортон начал отдирать от его волос слипшийся с ними от засохшей крови подшлемник. Каждое движение причиняло ему боль, и Эдлин видела, как кожаные полоски упрямо не желали отрываться от его гладких светлых волос, их приходилось с трудом выдергивать, раздражая кожу головы. Уортон все время бормотал извинения, но у его хозяина не вырвалось ни слова упрека. Он продолжал лежать спокойно, но только часто и тяжело дышал. Когда наконец он смог заговорить, то произнес:
— Теперь мое лицо. Вымой его.
Уортон торопливо схватил кусок влажной материи, но рыцарь сказал:
— Нет. Пусть она.
Пораженная, Эдлин почувствовала на себе глубоко обиженный взгляд Уортона, но так и не заметила, откуда у нее в руке появился влажный кусок ткани.
Она ничего не понимала. Сначала оба изо всех сил скрывали личность воина, а теперь он сам спокойно предоставляет ей возможность опознать его, приказывая именно ей вымыть его лицо.
А то, что она узнает его, было вполне реально. Ведь в поисках расположения Эдлин и графини Джэггер к ним в дом приезжали легионы рыцарей и знатных господ, наперебой предлагая ей свою поддержку. Естественно, когда по приказу принца убили Робина, все они исчезли.
Она держала в руках влажную материю и нерешительно смотрела вниз, на покрытое коркой грязи лицо. Возможно, он сам узнал ее?
— Чего ты ждешь? — спросил он голосом повелителя.
Она ничего не ответила. Она просто склонила голову и провела мокрым куском ткани по его лбу.
Широкий лоб, чистый, но несколько глубоких морщин — свидетельство пережитого — все же пересекали его. Затем она стерла грязь вокруг глаз, заметив сетку морщин, которые образуются, если щуришься от лучей солнца. Он пристально разглядывал ее. Эдлин смутилась, ибо взгляд его карих глаз неуловимо напоминал о чем-то.
От этого она немного замешкалась, ее рука растерянно повисла в воздухе, как будто забыв, что надо делать. Как он смотрит! Что в ее лице так заинтересовало его?
Уортон выхватил ткань из ее рук, прополоскал, очищая от грязи и крови, затем грубо сунул ей обратно. Темные пятна грязи удачно скрывали черты лица воина, причудливо играя искаженными тенями. Когда она дошла до скул, то обнаружила, что они высокие и острые, вполне соответствующие его выступающему подбородку. Шрамы от прежних переломов изуродовали его нос, который прежде, наверное, выглядел как костяное лезвие. Его губы, когда не были столь распухшими, выглядели такими щедрыми, что любая молоденькая девушка могла только мечтать о том, чтобы целовать их.
По мере того как лицо его все больше и больше освобождалось от грязи и засохшей крови, у нее начали мелко дрожать руки, и она уже знала отчего.
Когда-то совсем-совсем молоденькая девушка, глядя на этого мужчину влюбленными до безумия глазами, должно быть, придумала его. Ах, как опрометчиво она влюбилась когда-то давно. И в том уже исчезнувшем времени она наградила его всеми добродетелями. И если молоденькой девушке пришлось выйти замуж за человека, годившегося ей в отцы, нет ничего удивительного в том, что она пронесла в своей душе образ прекрасного рыцаря, словно сияющую икону. Все годы напролет она думала, что именно он был тем самым единственным человеком, которому удалось пробудить в ней истинную страсть. Время ушло безвозвратно, что-то сломалось в душе совсем-совсем молоденькой девушки.
Она совершала много ошибок, неоднократно и слишком много. Она выросла и должна заплатить за свою глупость сполна. Божья чаша терпения переполнилась.
Да, она узнала его! Неумолимое время и тяжкие ратные труды не смогли преобразить мужественную красоту ее рыцаря.
Сунув мокрый кусок ткани Уортону, Эдлин брезгливо вытерла руки о юбку, словно пыталась отчистить пятна грязи от соприкосновения с ним.
— Хью, — сказала она безучастным, отчетливым голосом. — Вы — Хью из Флоризона.
2.
— А вы — Эдлин, герцогиня Клирская.
О Господи, Хью помнит!
— Когда-то была ею. — Она торопливо поднялась на ноги и отошла от него подальше, как бы желая отстраниться от ненужных воспоминаний.
Он, видимо, ждал, что она назовет свое новое имя, и, не дождавшись, произнес:
— Я слышал — герцог умер.
— Он был уже немолод, — холодно ответила она.
— Ты снова вышла замуж?
Она отвернулась, чтобы не встречаться с ним взглядом. Несколько лет назад она отдала бы все за то, чтобы Хью так посмотрел на нее.
Но теперь уже слишком поздно. Все в прошлом.
Ее невольное волнение, казалось, лишь забавляло его, потому что он с усмешкой произнес:
— Но ты все еще Эдлин, надеюсь?
— Можешь называть меня так, — ответила она.
— Леди Эдлин? — пожелал уточнить Хью.
Он преследовал ее вопросами с упорством барсука, который охотится на крысу, но Эдлин совсем не хотелось чувствовать себя чьей-то добычей.
— Нет, просто Эдлин. — Тон ее становился все суше и отстраненнее.
Допрос явно продолжался бы и дальше, пока она не выложила бы все, что ему хотелось знать, о чем скорее всего потом пожалела бы, но внезапно он, приложив ухо к грязному полу, произнес:
— Сюда кто-то идет.
Слуга его так стремительно выхватил кинжал, что Эдлин не успела отступить в сторону.
— Кто бы это ни был, живо отделайся от него, — прошипел он.
— Убери кинжал, Уортон, — приказал Хью слабым голосом. Казалось, его охватила усталость от бесконечных вопросов, вдобавок он понял, что выведать ничего не удастся. — Она меня не выдаст.
Эдлин неожиданно почувствовала себя униженной. Как же он должен быть уверен в ее преданности! Конечно, он имел возможность заметить, что за все эти годы ее страсть к нему не угасла. Так что же, теперь он думает, она по-прежнему готова пожертвовать ради него жизнью? Она усмехнулась. О мужское самомнение! На земле существовали только два человека, ради которых она принесла бы такую жертву, и Хью к ним не относился.
Острие кинжала незаметно для Хью уперлось ей в бок.
— Если выдашь моего хозяина, я тебя прикончу. — Уортон, впрочем, постарался, чтобы хозяин этого не услышал.
Не в силах больше терпеть непрекращающиеся унижения и угрозы, Эдлин взорвалась.
— Убери нож! — гневно закричала она и ударила Уортона кулаком по руке. Это так обескуражило его, что он выронил свое оружие. — И не смей больше никогда мне угрожать!
Лежавший на полу Хью хмыкнул.
— Узнаю свою Эдлин, — произнес он так покровительственно, что ей захотелось немедленно поколотить его, невзирая на его раны. — Ты всегда была горячей женщиной.
— Я вовсе не твоя Эдлин, и помни это впредь, — отрезала она и повернулась к Уортону. — Не в моих правилах предавать тех, кто ищет у меня убежища или помощи, и мне все равно, кто это.
Смерив надменным взглядом их обоих — онемевшего от неожиданности слугу и его улыбавшегося хозяина, она круто повернулась и, стараясь не шуметь, направилась к выходу.
Распахнув дверь, висевшую на кожаных петлях, она вышла в сад как раз в тот момент, когда к хранилищу уже приближалась леди Бланш со своей неприятной, не в меру льстивой служанкой.
— Леди Эдлин! Леди Эдлин! — завопила леди Бланш писклявым голоском, удивительно подходившим к ее низкорослой фигурке. — Нам срочно нужен опийный сироп, чтобы облегчить страдания одного благородного лорда.
Когда-то давным-давно, когда Эдлин, самая знатная дама в округе, была патронессой монастыря Истбери, леди Бланш со своим румянцем на яблочных щечках и не сходившей с тонких губ улыбкой казалась ей воплощением всех монашеских добродетелей. Но всем нам свойственно ошибаться.
Теперь Эдлин вынуждена была познакомиться с ней и ее пристрастиями поближе.
— Вы, конечно, имеете в виду барона Сэдинтона?
Леди Бланш остановилась на дорожке как вкопанная, а ее служанка Эдда словно вросла в землю позади нее на положенном приличиями расстоянии. По одинаково недоброжелательным взглядам их обеих Эдлин еще раз убедилась в том, насколько хорошо они понимают друг друга.
— Вы подвергаете сомнению справедливость моего требования? — сварливо спросила леди Бланш.
— Ни в коем случае, — не задумываясь, солгала Эдлин. — Боюсь, однако, что благородному лорду придется потерпеть. Как я уже говорила вам еще вчера утром, опийный сироп кончился. — С этими словами она решительно захлопнула дверь в хранилище, явно не собираясь никого туда впускать.
— Ну-ну, милая, — примирительно сказала леди Бланш, засеменила вперед и вплотную приблизилась к Эдлин. Чуть не хватая ее за рукав, она настаивала, пытаясь переубедить ее: — Мы все знаем, что хотя бы немного сиропа вы всегда оставляете про запас для самых неотложных случаев, а у нас именно такой.
— Хотя я вынуждена повторить свой отказ, я рада, что вы здесь, ведь с вами служанка, а мне требуется помощь. — Эдлин кивнула в сторону Эдды, почтительно стоявшей позади леди Бланш. — Пусть-ка она принесет мне дров.
Если что-то и могло заставить леди Бланш убраться, то только подобная просьба — Эдлин била наверняка. Всю жизнь Эдда неустанно трудилась, но лишь ради комфорта самой леди Бланш, и та терпеть не могла, когда кто-нибудь еще претендовал на услуги ее преданной тени.
Но, к огромному изумлению и тревоге Эдлин, леди Бланш лишь великодушно кивнула:
— Эдда, помоги леди.
Будь Эдлин сейчас более внимательна, она увидела бы испепеляющий взгляд Эдды. Но леди была слишком занята своими мыслями, чтобы обращать внимание на чью-то бессильную злобу. На нее навалилось так много всего…
Раненый рыцарь в хранилище…
Его слуга Уортон, чуть что хватающийся за кинжал…
И леди Бланш, всем известная интриганка, которая постоянно втаптывает в грязь ее имя… Ну, согласитесь, что ей какая-то служанка, до нее ли теперь?
— Позвольте я покажу, какие дрова мне нужны, — предложила Эдлин, стараясь таким образом отвлечь своих посетительниц.
— Все дрова одинаковые, — менторским тоном заявила леди Бланш и весьма настойчиво потянула Эдлин за руку к хранилищу. Эдда тем временем послушно зашаркала к поленнице.
Эдлин, часто сетовавшая на свой небольшой рост, была все же выше совсем уж крошечной леди Бланш. Сейчас это, казалось бы, не Бог весть какое важное обстоятельство придало ей уверенности.
— Не так все просто, — проговорила она, упорно не желая возвращаться к теме, интересующей леди Бланш, и нарочно раздражая вспыльчивую даму. — Во всяком случае, для меня. Дуб горит медленно и надежно. Сосна — быстро и жарко. Орех горит…
— Знаю, знаю, — оборвала ее леди Бланш. — Что с того?
— Понимающий травник должен готовить каждое снадобье при определенной температуре, соблюдая все многочисленные правила… — Тон Эдлин стал вдруг невыносимо поучительным.
— Бросьте притворяться, леди Эдлин, — презрительно скривила губы леди Бланш, наконец выведенная из терпения. — Мы обе прекрасно знаем, что вы не имеете к врачеванию никакого отношения. Понимающий травник — скажите, пожалуйста! Вы всего-навсего обнищавшая аристократка, принятая в монастырь из милости.
— В свое время я немало пожертвовала на его содержание! — немедленно вспыхнула Эдлин, еще не остывшая от стычки с Уортоном.
— Хороши пожертвования, которые требуют Такого воздаяния! — зашлась от негодования леди Бланш. — Ваш позор — это пятно на репутации всего монастыря! Если бы настоятельницей была я…
— К счастью, настоятельница здесь леди Корлисс, — уже спокойнее заметила Эдлин. — Да продлит Господь ее дни! — от души пожелала она.
С тех пор как Эдлин из покровительницы превратилась в просительницу, она не услышала от настоятельницы ни единого слова упрека. Леди Корлисс стала той путеводной звездой, которая провела ее через бурное море отчаяния. Эдлин ее просто боготворила.
Леди Бланш тоже на свой лад обожала настоятельницу, поэтому, перестав презрительно поджимать губы, она поспешно повторила:
— Да продлит Господь ее дни! — Потом маленькие глазки леди Бланш, похожие на вдавленные в тесто изюминки, ехидно сузились.
— Моя обязанность, — сказала она, — оберегать настоятельницу от чрезмерных волнений, а вы, леди Эдлин, не приносите ей ничего, кроме неприятностей.
— Леди Корлисс так вам и сказала? — Эдлин, разумеется, не верила ни одному слову леди Бланш, но даже малейший намек на ситуацию, в которой она оказалась, ранил ее, потому что она знала: леди Бланш права. Весь год Эдлин старалась как можно больше развить свой природный дар знахарки, чтобы стать полезной монастырю. Но мысль, что она все равно занимает чужое место, так никогда и не оставляла ее, и от этого тоска, тихо прокрадывавшаяся в ее покои одинокими бессонными ночами, еще сильнее жгла сердце. Поэтому предательский удар Бланш мгновенно достиг цели.
— Для этого леди Корлисс слишком добра, — язвительно продолжила она, чтобы окончательно добить Эдлин.
Кажется, день не задался, решила Эдлин. Леди Бланш, торжествуя, засеменила по дорожке к воротам сада и удалилась, возможно, даже забыв, зачем приходила сюда.
Эдлин взглянула на дверь хранилища, молясь про себя, чтобы мужчины не слышали их перебранки, иначе Хью непременно постарается выспросить все о ее теперешнем положении. Он очень хорошо умел это делать. Однако поскольку она не собиралась ничего ему рассказывать ни сейчас, ни когда-либо потом, ей пришлось бы трудновато.
Стараясь держаться как можно прямее, она вернулась в дом, где готовились лечебные снадобья, и замерла в изумлении. Хью и Уортон исчезли, словно их и не было вовсе, от их доспехов не осталось и следа. Все выглядело так, как будто ничего не произошло. Пораженная, Эдлин растерянно моргнула. Неужели ее отчаянная попытка спасти свой разум вопреки всем испытаниям потерпела крах и раненый рыцарь с его угрожавшим ей слугой — это только видения ее воспаленного мозга?
Да нет же! Вот на столе початая бутылка со снадобьем, из-за деревянных ящиков, в которых Эдлин хранила высушенные травы, выглядывал краешек окровавленного тряпья. Стол, стоявший обычно возле печи, был отодвинут к стене, исчезла циновка. Приглядевшись, Эдлин заметила на полу следы от половика, на котором Уортон, видимо, тащил тяжелое беспомощное тело Хью.
Они догадались спрятаться в том самом укромном уголке, который она им указала, и по возможности уничтожили следы своего пребывания.
— Слава Богу, кажется, эти ненормальные способны проявить здравый смысл, — с облегчением пробормотала Эдлин и направилась было к их укрытию, по счастью успев сделать всего несколько шагов.
— С кем это вы разговариваете? — догнал ее чей-то голос.
Вскрикнув, Эдлин обернулась. Ее первая мысль, что вернулась леди Бланш, оказалась ошибочной: в хранилище вошла коротышка-служанка с огромной охапкой хвороста в руках.
Эдда! Она же совсем забыла об Эдде! Как глупо было поверить, что леди Бланш так просто уберется восвояси! Эдлин удалось отбить только первую атаку.
— Сама с собой, — ответила она.
— А-а, — многозначительно протянула Эдда. Она решила, что стычка с леди Бланш задела Эдлин за живое.
— Давай-ка я возьму дрова, — распорядилась Эдлин.
Но Эдда ловко увернулась от ее протянутых рук, якобы не желая утруждать леди.
— Куда их положить? — с фальшивой почтительностью спросила она.
Поленница находилась как раз возле убежища Хью, и дров в ней, как справедливо заметил перед этим Уортон, почти не осталось.
— Возле печи, — коротко приказала Эдлин.
Не спеша обшарив взглядом все углы, служанка двинулась вперед.
— Не смей идти дальше! — громко воскликнула Эдлин, боясь, что из-за пронырливости Эдды ей не уйти от ножа Уортона.
— Ну, разумеется, — злобно пропищала Эдда, сваливая хворост поверх жалких остатков поленницы. Голосок у нее был въедливый, под стать хозяйке. — Вы тут такой беспорядок устроили! Леди Корлисс непременно будет обо всем доложено!
Испуганная Эдлин в смятении огляделась. Да, такого в ее хранилище еще не бывало! Тряпки из корзины были вывалены на пол. Сама корзина, перевернутая вверх дном, прикрывала явно подозрительную груду лохмотьев. А если получше приглядеться, можно было обнаружить многое, что ясно доказывало — дело нечисто.
Окажись на месте Эдды человек с хорошим зрением, его, безусловно, не удалось бы обмануть. Но Эдда, подобно леди Бланш, тоже страдала близорукостью, что было крайне кстати.
Эдлин незаметно промокнула краем головного платка внезапно выступивший на лбу пот. Она, разумеется, не собиралась спускать такую наглость этой жалкой, но зловредной копии леди Бланш.
— Что происходит в моем хранилище — вообще никого не касается, а тебя — менее всего! Насколько я понимаю, вам с леди Бланш хочется самим распоряжаться опийным сиропом и иметь его в неограниченных количествах. Напрасные надежды! Ступай-ка лучше к своей госпоже, доложи о вашей неудаче и получи заслуженную взбучку.
Внезапно Эдда резко наклонилась, едва не уткнувшись носом в фартук Эдлин.
— Ой, да тут у вас на фартуке кровь! — удивленно воскликнула она и вновь подняла взгляд на Эдлин, явно ожидая ответа на незаданный вопрос.
Эдлин медленно опустила глаза, внимательно рассматривая одежду и одновременно придумывая убедительное объяснение. Действительно, на фартуке, который она надевала, чтобы не испачкать тонкую шерстяную юбку, оказалось несколько мелких пятнышек крови. Эдлин поскребла их, стараясь оттереть, но тщетно.
— Наверное, я запачкалась, когда на рассвете ходила в больницу осматривать раненого, — как можно равнодушнее сказала она.
Ее было, конечно, очень легко поймать на этом обмане, но Эдлин не умела лгать.
— Мне не спалось, — поспешно добавила она для большей достоверности.
— Подозреваю, из-за нечистой совести, — злорадно заметила Эдда, не упустив случая уколоть ненавистную леди.
— А ну-ка убирайся! — негромко приказала Эдлин, окончательно потеряв терпение и неосознанно подражая командному тону Хью. — И не вздумай возвращаться, иначе твоя дерзость доведет меня до греха злословия об одном из слуг Господа.
— О ком же? — напоследок осмелилась осведомиться нахалка.
Подойдя к двери, Эдлин широко ее распахнула.
— О тебе! — бросила она, указывая служанке на выход. Закудахтав как курица, та выкатилась в сад и поспешно заковыляла по дорожке.
Проводив Эдду не самым любезным взглядом, Эдлин захлопнула дверь. От этого звука к ней неожиданно вернулось самообладание. Однако несчастья ее отнюдь не кончились.
Уортон неуклюже поднялся из угла и принялся счищать с себя прилипшие лохмотья. Сердито взглянув из-под нависающих бровей, он погрозил ей ножом.
— Я же предупреждал тебя, чтобы ты не впускала их сюда.
— А я говорила тебе, что это невозможно. — Она внимательно наблюдала за тем, как он начал освобождать от прикрывающего тряпья долговязую, закованную в металл фигуру, растянувшуюся на полу, и ей страстно захотелось, чтобы все это оказалось дурным сном.
— Сними с него наконец доспехи, — устало сказала она. — Ему необходимо как следует отдохнуть. Вряд ли это возможно под такой грудой ржавого металла.
— Ржавого?! — возмущенно воскликнул Уортон пронзительным голосом.
— Груды? — угрожающе переспросил Хью, оскорбившись так же, как и его слуга. Реакция обоих была настолько схожей, что Эдлин чуть не расхохоталась.
Довольная, что ей удалось задеть их за живое, она продолжала:
— Кроме того, его следует одеть во что-нибудь другое. — И, внимательно посмотрев на Уортона, добавила: — Я не думаю, что у вас найдется хотя бы чистая рубаха, не так ли?
— Прошу прощения, миледи, но в пылу сражения я забыл о ней, — насмешливо поклонился Уортон. Неуклюжая шутка простолюдина придала ей силы.
— Ну что ж, нелегко будет найти одежду такой длины, которая была бы достаточной ддя твоего господина, однако попробую поискать в монастырской больнице.
Она выскользнула из дома, прежде чем Уор-тону удалось задержать ее, и впервые с тех пор, как увидела сломанный замок на дверях, вздохнула с облегчением.
За какие прегрешения небо посылает ей такие страдания? Ей хотелось надеяться, что худшее уже позади; она истово молилась, чтобы небо наконец послало ей покой, а горе, неотступно преследующее ее, ежеминутно напоминающее о себе, оставило бы ее. Она не рассчитывала обрести счастье. Но хотя бы светлую печаль вместо гнетущей тяжелой тоски неужели она не заслужила? Немного погодя ей показалось, что Бог услышал ее молитвы. На самом же деле это были пустые надежды. Господь отвернулся от нее, может быть, навсегда.
Выйдя из сада, где она выращивала лекарственные травы, Эдлин оказалась в монастырском дворе, где располагались все необходимые постройки. Отсюда хорошо были видны кельи монахинь, монастырская больница, амбары и жилье для мирских гостей, где обитала и она. В центре стоял храм, который торжественно возвышался, стремясь шпилем в небеса, объединяя все сущее под своей божественной сенью.
Стадо монастырских овец мирно щипало траву у больших каменных ступеней, ведущих к кладбищу, и одна не очень знатного происхождения монахиня кормила кухонными отбросами трех хрюкающих свиней. Здесь ничто не напоминало об ужасах и кровавых жестокостях постоянно идущих войн. Бароны сражались против принца, они сражались друг с другом, они делили земли и замки, топча и разрушая, сжигая и убивая. Война стала плотью и кровью, она стала жизнью мужчин. Эдлин всегда помнила об этом и не желала смиряться с происходящим.
По другую сторону церкви — через дорогу — на своей собственной небольшой территории, хотя и в подчинении Истбернского монастыря, жили и работали монахи. Монахини занимались знатными странниками и больными, монахи — бродягами и прокаженными. Каждый занимался своим делом.
Каждый, за исключением Эдлин.. Чтобы понимать это, она не нуждалась в указаниях леди Бланш. Она чувствовала это каждый день, и когда она пересекала площадь, ей внезапно захотелось оказаться где-нибудь в другом месте. Где угодно — пусть это и чистое безрассудство. Она слишком долго была хозяйкой в своем собственном доме, чтобы так легко привыкнуть жить под чьим-либо руководством, несмотря на…
— Леди Эдлин!
Эдлин стремительно повернулась на звук любимого голоса.
— Вы были где-то так далеко. — Настоятельница монастыря взяла Эдлин под руку и повела ее в сторону больницы. — Вам не хотелось бы вернуться к нам? Мы весьма ценим ваш здравый смысл. — Она говорила мягко, почти нежно, стремясь заглушить ту боль, что вечно терзала леди Эдлин.
Леди Корлисс улыбнулась, и нахлынувшее чувство вины затопило сознание Эдлин. Настоятельница не заслуживает такого предательства. Эта леди, такая почтенная, такая царственная особа, всегда приходила на помощь Эдлин, когда та нуждалась в ней, никогда ни единым словом не обижала ее, всегда отзывалась о ее не столь уж глубоких знаниях с таким неподдельным восхищением, что тоска, грызущая ее душу, затихала.
— Дорогая, вы выглядите такой взволнованной. Я могу вам чем-нибудь помочь?
«Да, да! — хотелось закричать Эдлин. — Скажите мне, что мне делать с раненым рыцарем, с его жутким прислужником, с самой собой?! Что мне делать, леди Корлисс?» Но ничего подобного она, разумеется, не произнесла.
— Если вы переживаете из-за того, что отказались дать леди Бланш опийный сироп, то ради Бога оставьте это. Вы были абсолютно правы, я так ей и сказала, когда она позволила себе прийти ко мне жаловаться.
Наклонив голову, леди Корлисс внимательно посмотрела на Эдлин из-под седых бровей.
— Я знаю, вы думаете, что я не вижу, как леди Бланш обращается с вами. Напрасно. Я знаю и принимаю определенные меры, чтобы исправить это. Конечно, она не прислушивается к моим замечаниям и клянется, что докажет, сколь вероломны вы на самом деле. Но я сказала ей, что леди Эдлин — невинная душа, которую очень обидели, и не следует добавлять ей горя.
По мере того как мать-настоятельница говорила все это, чувство вины Эдлин становилось все нестерпимее.
— Не такая уж я невинная, — пробормотала она, впрочем, едва слышно.
— Ваши незначительные грехи, которые есть у любого человека, не могут служить оправданием той несправедливости, которой вас подвергли недостойные люди. — Подняв руку, леди Корлисс указала в сторону церкви. — Конечно, кто я такая, чтобы судить? Я постоянно молюсь о том, чтобы вам было легче нести тяжелый крест судьбы вашей, чтобы миру открылась правда о вашей доброте и честности. Я еще увижу, как благоволение Господа нашего снизойдет на вас. Ничто не поддержит нас так, как молитва и непоколебимая вера.
О Господи, Хью помнит!
— Когда-то была ею. — Она торопливо поднялась на ноги и отошла от него подальше, как бы желая отстраниться от ненужных воспоминаний.
Он, видимо, ждал, что она назовет свое новое имя, и, не дождавшись, произнес:
— Я слышал — герцог умер.
— Он был уже немолод, — холодно ответила она.
— Ты снова вышла замуж?
Она отвернулась, чтобы не встречаться с ним взглядом. Несколько лет назад она отдала бы все за то, чтобы Хью так посмотрел на нее.
Но теперь уже слишком поздно. Все в прошлом.
Ее невольное волнение, казалось, лишь забавляло его, потому что он с усмешкой произнес:
— Но ты все еще Эдлин, надеюсь?
— Можешь называть меня так, — ответила она.
— Леди Эдлин? — пожелал уточнить Хью.
Он преследовал ее вопросами с упорством барсука, который охотится на крысу, но Эдлин совсем не хотелось чувствовать себя чьей-то добычей.
— Нет, просто Эдлин. — Тон ее становился все суше и отстраненнее.
Допрос явно продолжался бы и дальше, пока она не выложила бы все, что ему хотелось знать, о чем скорее всего потом пожалела бы, но внезапно он, приложив ухо к грязному полу, произнес:
— Сюда кто-то идет.
Слуга его так стремительно выхватил кинжал, что Эдлин не успела отступить в сторону.
— Кто бы это ни был, живо отделайся от него, — прошипел он.
— Убери кинжал, Уортон, — приказал Хью слабым голосом. Казалось, его охватила усталость от бесконечных вопросов, вдобавок он понял, что выведать ничего не удастся. — Она меня не выдаст.
Эдлин неожиданно почувствовала себя униженной. Как же он должен быть уверен в ее преданности! Конечно, он имел возможность заметить, что за все эти годы ее страсть к нему не угасла. Так что же, теперь он думает, она по-прежнему готова пожертвовать ради него жизнью? Она усмехнулась. О мужское самомнение! На земле существовали только два человека, ради которых она принесла бы такую жертву, и Хью к ним не относился.
Острие кинжала незаметно для Хью уперлось ей в бок.
— Если выдашь моего хозяина, я тебя прикончу. — Уортон, впрочем, постарался, чтобы хозяин этого не услышал.
Не в силах больше терпеть непрекращающиеся унижения и угрозы, Эдлин взорвалась.
— Убери нож! — гневно закричала она и ударила Уортона кулаком по руке. Это так обескуражило его, что он выронил свое оружие. — И не смей больше никогда мне угрожать!
Лежавший на полу Хью хмыкнул.
— Узнаю свою Эдлин, — произнес он так покровительственно, что ей захотелось немедленно поколотить его, невзирая на его раны. — Ты всегда была горячей женщиной.
— Я вовсе не твоя Эдлин, и помни это впредь, — отрезала она и повернулась к Уортону. — Не в моих правилах предавать тех, кто ищет у меня убежища или помощи, и мне все равно, кто это.
Смерив надменным взглядом их обоих — онемевшего от неожиданности слугу и его улыбавшегося хозяина, она круто повернулась и, стараясь не шуметь, направилась к выходу.
Распахнув дверь, висевшую на кожаных петлях, она вышла в сад как раз в тот момент, когда к хранилищу уже приближалась леди Бланш со своей неприятной, не в меру льстивой служанкой.
— Леди Эдлин! Леди Эдлин! — завопила леди Бланш писклявым голоском, удивительно подходившим к ее низкорослой фигурке. — Нам срочно нужен опийный сироп, чтобы облегчить страдания одного благородного лорда.
Когда-то давным-давно, когда Эдлин, самая знатная дама в округе, была патронессой монастыря Истбери, леди Бланш со своим румянцем на яблочных щечках и не сходившей с тонких губ улыбкой казалась ей воплощением всех монашеских добродетелей. Но всем нам свойственно ошибаться.
Теперь Эдлин вынуждена была познакомиться с ней и ее пристрастиями поближе.
— Вы, конечно, имеете в виду барона Сэдинтона?
Леди Бланш остановилась на дорожке как вкопанная, а ее служанка Эдда словно вросла в землю позади нее на положенном приличиями расстоянии. По одинаково недоброжелательным взглядам их обеих Эдлин еще раз убедилась в том, насколько хорошо они понимают друг друга.
— Вы подвергаете сомнению справедливость моего требования? — сварливо спросила леди Бланш.
— Ни в коем случае, — не задумываясь, солгала Эдлин. — Боюсь, однако, что благородному лорду придется потерпеть. Как я уже говорила вам еще вчера утром, опийный сироп кончился. — С этими словами она решительно захлопнула дверь в хранилище, явно не собираясь никого туда впускать.
— Ну-ну, милая, — примирительно сказала леди Бланш, засеменила вперед и вплотную приблизилась к Эдлин. Чуть не хватая ее за рукав, она настаивала, пытаясь переубедить ее: — Мы все знаем, что хотя бы немного сиропа вы всегда оставляете про запас для самых неотложных случаев, а у нас именно такой.
— Хотя я вынуждена повторить свой отказ, я рада, что вы здесь, ведь с вами служанка, а мне требуется помощь. — Эдлин кивнула в сторону Эдды, почтительно стоявшей позади леди Бланш. — Пусть-ка она принесет мне дров.
Если что-то и могло заставить леди Бланш убраться, то только подобная просьба — Эдлин била наверняка. Всю жизнь Эдда неустанно трудилась, но лишь ради комфорта самой леди Бланш, и та терпеть не могла, когда кто-нибудь еще претендовал на услуги ее преданной тени.
Но, к огромному изумлению и тревоге Эдлин, леди Бланш лишь великодушно кивнула:
— Эдда, помоги леди.
Будь Эдлин сейчас более внимательна, она увидела бы испепеляющий взгляд Эдды. Но леди была слишком занята своими мыслями, чтобы обращать внимание на чью-то бессильную злобу. На нее навалилось так много всего…
Раненый рыцарь в хранилище…
Его слуга Уортон, чуть что хватающийся за кинжал…
И леди Бланш, всем известная интриганка, которая постоянно втаптывает в грязь ее имя… Ну, согласитесь, что ей какая-то служанка, до нее ли теперь?
— Позвольте я покажу, какие дрова мне нужны, — предложила Эдлин, стараясь таким образом отвлечь своих посетительниц.
— Все дрова одинаковые, — менторским тоном заявила леди Бланш и весьма настойчиво потянула Эдлин за руку к хранилищу. Эдда тем временем послушно зашаркала к поленнице.
Эдлин, часто сетовавшая на свой небольшой рост, была все же выше совсем уж крошечной леди Бланш. Сейчас это, казалось бы, не Бог весть какое важное обстоятельство придало ей уверенности.
— Не так все просто, — проговорила она, упорно не желая возвращаться к теме, интересующей леди Бланш, и нарочно раздражая вспыльчивую даму. — Во всяком случае, для меня. Дуб горит медленно и надежно. Сосна — быстро и жарко. Орех горит…
— Знаю, знаю, — оборвала ее леди Бланш. — Что с того?
— Понимающий травник должен готовить каждое снадобье при определенной температуре, соблюдая все многочисленные правила… — Тон Эдлин стал вдруг невыносимо поучительным.
— Бросьте притворяться, леди Эдлин, — презрительно скривила губы леди Бланш, наконец выведенная из терпения. — Мы обе прекрасно знаем, что вы не имеете к врачеванию никакого отношения. Понимающий травник — скажите, пожалуйста! Вы всего-навсего обнищавшая аристократка, принятая в монастырь из милости.
— В свое время я немало пожертвовала на его содержание! — немедленно вспыхнула Эдлин, еще не остывшая от стычки с Уортоном.
— Хороши пожертвования, которые требуют Такого воздаяния! — зашлась от негодования леди Бланш. — Ваш позор — это пятно на репутации всего монастыря! Если бы настоятельницей была я…
— К счастью, настоятельница здесь леди Корлисс, — уже спокойнее заметила Эдлин. — Да продлит Господь ее дни! — от души пожелала она.
С тех пор как Эдлин из покровительницы превратилась в просительницу, она не услышала от настоятельницы ни единого слова упрека. Леди Корлисс стала той путеводной звездой, которая провела ее через бурное море отчаяния. Эдлин ее просто боготворила.
Леди Бланш тоже на свой лад обожала настоятельницу, поэтому, перестав презрительно поджимать губы, она поспешно повторила:
— Да продлит Господь ее дни! — Потом маленькие глазки леди Бланш, похожие на вдавленные в тесто изюминки, ехидно сузились.
— Моя обязанность, — сказала она, — оберегать настоятельницу от чрезмерных волнений, а вы, леди Эдлин, не приносите ей ничего, кроме неприятностей.
— Леди Корлисс так вам и сказала? — Эдлин, разумеется, не верила ни одному слову леди Бланш, но даже малейший намек на ситуацию, в которой она оказалась, ранил ее, потому что она знала: леди Бланш права. Весь год Эдлин старалась как можно больше развить свой природный дар знахарки, чтобы стать полезной монастырю. Но мысль, что она все равно занимает чужое место, так никогда и не оставляла ее, и от этого тоска, тихо прокрадывавшаяся в ее покои одинокими бессонными ночами, еще сильнее жгла сердце. Поэтому предательский удар Бланш мгновенно достиг цели.
— Для этого леди Корлисс слишком добра, — язвительно продолжила она, чтобы окончательно добить Эдлин.
Кажется, день не задался, решила Эдлин. Леди Бланш, торжествуя, засеменила по дорожке к воротам сада и удалилась, возможно, даже забыв, зачем приходила сюда.
Эдлин взглянула на дверь хранилища, молясь про себя, чтобы мужчины не слышали их перебранки, иначе Хью непременно постарается выспросить все о ее теперешнем положении. Он очень хорошо умел это делать. Однако поскольку она не собиралась ничего ему рассказывать ни сейчас, ни когда-либо потом, ей пришлось бы трудновато.
Стараясь держаться как можно прямее, она вернулась в дом, где готовились лечебные снадобья, и замерла в изумлении. Хью и Уортон исчезли, словно их и не было вовсе, от их доспехов не осталось и следа. Все выглядело так, как будто ничего не произошло. Пораженная, Эдлин растерянно моргнула. Неужели ее отчаянная попытка спасти свой разум вопреки всем испытаниям потерпела крах и раненый рыцарь с его угрожавшим ей слугой — это только видения ее воспаленного мозга?
Да нет же! Вот на столе початая бутылка со снадобьем, из-за деревянных ящиков, в которых Эдлин хранила высушенные травы, выглядывал краешек окровавленного тряпья. Стол, стоявший обычно возле печи, был отодвинут к стене, исчезла циновка. Приглядевшись, Эдлин заметила на полу следы от половика, на котором Уортон, видимо, тащил тяжелое беспомощное тело Хью.
Они догадались спрятаться в том самом укромном уголке, который она им указала, и по возможности уничтожили следы своего пребывания.
— Слава Богу, кажется, эти ненормальные способны проявить здравый смысл, — с облегчением пробормотала Эдлин и направилась было к их укрытию, по счастью успев сделать всего несколько шагов.
— С кем это вы разговариваете? — догнал ее чей-то голос.
Вскрикнув, Эдлин обернулась. Ее первая мысль, что вернулась леди Бланш, оказалась ошибочной: в хранилище вошла коротышка-служанка с огромной охапкой хвороста в руках.
Эдда! Она же совсем забыла об Эдде! Как глупо было поверить, что леди Бланш так просто уберется восвояси! Эдлин удалось отбить только первую атаку.
— Сама с собой, — ответила она.
— А-а, — многозначительно протянула Эдда. Она решила, что стычка с леди Бланш задела Эдлин за живое.
— Давай-ка я возьму дрова, — распорядилась Эдлин.
Но Эдда ловко увернулась от ее протянутых рук, якобы не желая утруждать леди.
— Куда их положить? — с фальшивой почтительностью спросила она.
Поленница находилась как раз возле убежища Хью, и дров в ней, как справедливо заметил перед этим Уортон, почти не осталось.
— Возле печи, — коротко приказала Эдлин.
Не спеша обшарив взглядом все углы, служанка двинулась вперед.
— Не смей идти дальше! — громко воскликнула Эдлин, боясь, что из-за пронырливости Эдды ей не уйти от ножа Уортона.
— Ну, разумеется, — злобно пропищала Эдда, сваливая хворост поверх жалких остатков поленницы. Голосок у нее был въедливый, под стать хозяйке. — Вы тут такой беспорядок устроили! Леди Корлисс непременно будет обо всем доложено!
Испуганная Эдлин в смятении огляделась. Да, такого в ее хранилище еще не бывало! Тряпки из корзины были вывалены на пол. Сама корзина, перевернутая вверх дном, прикрывала явно подозрительную груду лохмотьев. А если получше приглядеться, можно было обнаружить многое, что ясно доказывало — дело нечисто.
Окажись на месте Эдды человек с хорошим зрением, его, безусловно, не удалось бы обмануть. Но Эдда, подобно леди Бланш, тоже страдала близорукостью, что было крайне кстати.
Эдлин незаметно промокнула краем головного платка внезапно выступивший на лбу пот. Она, разумеется, не собиралась спускать такую наглость этой жалкой, но зловредной копии леди Бланш.
— Что происходит в моем хранилище — вообще никого не касается, а тебя — менее всего! Насколько я понимаю, вам с леди Бланш хочется самим распоряжаться опийным сиропом и иметь его в неограниченных количествах. Напрасные надежды! Ступай-ка лучше к своей госпоже, доложи о вашей неудаче и получи заслуженную взбучку.
Внезапно Эдда резко наклонилась, едва не уткнувшись носом в фартук Эдлин.
— Ой, да тут у вас на фартуке кровь! — удивленно воскликнула она и вновь подняла взгляд на Эдлин, явно ожидая ответа на незаданный вопрос.
Эдлин медленно опустила глаза, внимательно рассматривая одежду и одновременно придумывая убедительное объяснение. Действительно, на фартуке, который она надевала, чтобы не испачкать тонкую шерстяную юбку, оказалось несколько мелких пятнышек крови. Эдлин поскребла их, стараясь оттереть, но тщетно.
— Наверное, я запачкалась, когда на рассвете ходила в больницу осматривать раненого, — как можно равнодушнее сказала она.
Ее было, конечно, очень легко поймать на этом обмане, но Эдлин не умела лгать.
— Мне не спалось, — поспешно добавила она для большей достоверности.
— Подозреваю, из-за нечистой совести, — злорадно заметила Эдда, не упустив случая уколоть ненавистную леди.
— А ну-ка убирайся! — негромко приказала Эдлин, окончательно потеряв терпение и неосознанно подражая командному тону Хью. — И не вздумай возвращаться, иначе твоя дерзость доведет меня до греха злословия об одном из слуг Господа.
— О ком же? — напоследок осмелилась осведомиться нахалка.
Подойдя к двери, Эдлин широко ее распахнула.
— О тебе! — бросила она, указывая служанке на выход. Закудахтав как курица, та выкатилась в сад и поспешно заковыляла по дорожке.
Проводив Эдду не самым любезным взглядом, Эдлин захлопнула дверь. От этого звука к ней неожиданно вернулось самообладание. Однако несчастья ее отнюдь не кончились.
Уортон неуклюже поднялся из угла и принялся счищать с себя прилипшие лохмотья. Сердито взглянув из-под нависающих бровей, он погрозил ей ножом.
— Я же предупреждал тебя, чтобы ты не впускала их сюда.
— А я говорила тебе, что это невозможно. — Она внимательно наблюдала за тем, как он начал освобождать от прикрывающего тряпья долговязую, закованную в металл фигуру, растянувшуюся на полу, и ей страстно захотелось, чтобы все это оказалось дурным сном.
— Сними с него наконец доспехи, — устало сказала она. — Ему необходимо как следует отдохнуть. Вряд ли это возможно под такой грудой ржавого металла.
— Ржавого?! — возмущенно воскликнул Уортон пронзительным голосом.
— Груды? — угрожающе переспросил Хью, оскорбившись так же, как и его слуга. Реакция обоих была настолько схожей, что Эдлин чуть не расхохоталась.
Довольная, что ей удалось задеть их за живое, она продолжала:
— Кроме того, его следует одеть во что-нибудь другое. — И, внимательно посмотрев на Уортона, добавила: — Я не думаю, что у вас найдется хотя бы чистая рубаха, не так ли?
— Прошу прощения, миледи, но в пылу сражения я забыл о ней, — насмешливо поклонился Уортон. Неуклюжая шутка простолюдина придала ей силы.
— Ну что ж, нелегко будет найти одежду такой длины, которая была бы достаточной ддя твоего господина, однако попробую поискать в монастырской больнице.
Она выскользнула из дома, прежде чем Уор-тону удалось задержать ее, и впервые с тех пор, как увидела сломанный замок на дверях, вздохнула с облегчением.
За какие прегрешения небо посылает ей такие страдания? Ей хотелось надеяться, что худшее уже позади; она истово молилась, чтобы небо наконец послало ей покой, а горе, неотступно преследующее ее, ежеминутно напоминающее о себе, оставило бы ее. Она не рассчитывала обрести счастье. Но хотя бы светлую печаль вместо гнетущей тяжелой тоски неужели она не заслужила? Немного погодя ей показалось, что Бог услышал ее молитвы. На самом же деле это были пустые надежды. Господь отвернулся от нее, может быть, навсегда.
Выйдя из сада, где она выращивала лекарственные травы, Эдлин оказалась в монастырском дворе, где располагались все необходимые постройки. Отсюда хорошо были видны кельи монахинь, монастырская больница, амбары и жилье для мирских гостей, где обитала и она. В центре стоял храм, который торжественно возвышался, стремясь шпилем в небеса, объединяя все сущее под своей божественной сенью.
Стадо монастырских овец мирно щипало траву у больших каменных ступеней, ведущих к кладбищу, и одна не очень знатного происхождения монахиня кормила кухонными отбросами трех хрюкающих свиней. Здесь ничто не напоминало об ужасах и кровавых жестокостях постоянно идущих войн. Бароны сражались против принца, они сражались друг с другом, они делили земли и замки, топча и разрушая, сжигая и убивая. Война стала плотью и кровью, она стала жизнью мужчин. Эдлин всегда помнила об этом и не желала смиряться с происходящим.
По другую сторону церкви — через дорогу — на своей собственной небольшой территории, хотя и в подчинении Истбернского монастыря, жили и работали монахи. Монахини занимались знатными странниками и больными, монахи — бродягами и прокаженными. Каждый занимался своим делом.
Каждый, за исключением Эдлин.. Чтобы понимать это, она не нуждалась в указаниях леди Бланш. Она чувствовала это каждый день, и когда она пересекала площадь, ей внезапно захотелось оказаться где-нибудь в другом месте. Где угодно — пусть это и чистое безрассудство. Она слишком долго была хозяйкой в своем собственном доме, чтобы так легко привыкнуть жить под чьим-либо руководством, несмотря на…
— Леди Эдлин!
Эдлин стремительно повернулась на звук любимого голоса.
— Вы были где-то так далеко. — Настоятельница монастыря взяла Эдлин под руку и повела ее в сторону больницы. — Вам не хотелось бы вернуться к нам? Мы весьма ценим ваш здравый смысл. — Она говорила мягко, почти нежно, стремясь заглушить ту боль, что вечно терзала леди Эдлин.
Леди Корлисс улыбнулась, и нахлынувшее чувство вины затопило сознание Эдлин. Настоятельница не заслуживает такого предательства. Эта леди, такая почтенная, такая царственная особа, всегда приходила на помощь Эдлин, когда та нуждалась в ней, никогда ни единым словом не обижала ее, всегда отзывалась о ее не столь уж глубоких знаниях с таким неподдельным восхищением, что тоска, грызущая ее душу, затихала.
— Дорогая, вы выглядите такой взволнованной. Я могу вам чем-нибудь помочь?
«Да, да! — хотелось закричать Эдлин. — Скажите мне, что мне делать с раненым рыцарем, с его жутким прислужником, с самой собой?! Что мне делать, леди Корлисс?» Но ничего подобного она, разумеется, не произнесла.
— Если вы переживаете из-за того, что отказались дать леди Бланш опийный сироп, то ради Бога оставьте это. Вы были абсолютно правы, я так ей и сказала, когда она позволила себе прийти ко мне жаловаться.
Наклонив голову, леди Корлисс внимательно посмотрела на Эдлин из-под седых бровей.
— Я знаю, вы думаете, что я не вижу, как леди Бланш обращается с вами. Напрасно. Я знаю и принимаю определенные меры, чтобы исправить это. Конечно, она не прислушивается к моим замечаниям и клянется, что докажет, сколь вероломны вы на самом деле. Но я сказала ей, что леди Эдлин — невинная душа, которую очень обидели, и не следует добавлять ей горя.
По мере того как мать-настоятельница говорила все это, чувство вины Эдлин становилось все нестерпимее.
— Не такая уж я невинная, — пробормотала она, впрочем, едва слышно.
— Ваши незначительные грехи, которые есть у любого человека, не могут служить оправданием той несправедливости, которой вас подвергли недостойные люди. — Подняв руку, леди Корлисс указала в сторону церкви. — Конечно, кто я такая, чтобы судить? Я постоянно молюсь о том, чтобы вам было легче нести тяжелый крест судьбы вашей, чтобы миру открылась правда о вашей доброте и честности. Я еще увижу, как благоволение Господа нашего снизойдет на вас. Ничто не поддержит нас так, как молитва и непоколебимая вера.