Додд Кристина. Рыцарь надежды

   Он действовал так спокойно, так обдуманно. Как удавалось человеку, который всего несколько дней назад был на грани смерти, удерживать ее, здоровую, сильную женщину? Явное недовольство прозвучало в ее голосе, она все не оставляла попыток сопротивляться:
   — Этого… не… надо делать.
   — Я собираюсь только целовать тебя, а между людьми, которые только что пообещали друг другу пожениться, это вполне допустимо.
   — Я не давала тебе никаких обещаний, — возмутилась Эдлин.
   — Скоро ты поймешь, что это хорошо, и все наладится.
   Он сказал это так, словно это на самом деле было правдой. Словно ее возражения ничего не значили. Словно она ничего собой не представляла и была всего лишь бестолковой, заблудившейся в этом мире леди, так нуждающейся в мужчине, который устроил бы ее жизнь без всякого ее участия! Хуже того, он сам в это верил, самонадеянный болван.
   Прижав ее к полу бедром, он ловко удерживал ее в положении, наименее удобном для сопротивления. Сначала он избавился от платка — легкий кусок ткани соскользнул с ее головы, — и пальцы Хью ощутили великолепные пряди ее волос, выбившиеся из косы. Медленно распуская косу совсем, он неотрывно смотрел на нее.
   — Прекрати! — Она схватила его за запястье.
   Он не обратил никакого внимания на это восклицание и продолжал глядеть на нее, зажатую между полом и его телом.
   — Я помню, что уже видел это, — твои распущенные волосы в свете яркого пламени и тебя такую же, но совсем раздетую.
   — Что-то на мне все же было! На мне было… — Она умолкла. Слишком поздно. Он вполне удовлетворенно улыбался.
   Эдлин выпалила совершенно неожиданно для себя:
   — Что ты еще помнишь?
   Он не нашел нужным ответить. Лишь наклонился вперед и слегка коснулся своими губами ее губ. Она не закрыла глаз и, когда он, оторвавшись от ее рта, поднял голову, устало сказала:
   — Сначала ты пытался увлечь меня. Потом решил соблазнить меня нежным обращением. Какой твой следующий шаг?
   Ей надо было бы получше скрывать выдающие ее эмоции, поскольку он ответил:
   — Нежностью можно добиться всего, чего я хочу.
   Она еще держала свое тело в сильном напряжении, но знала, что он, конечно, прав. Одиночество монастырской жизни отдавалось эхом в ее душе. Безусловно, вокруг всегда были люди, но в таком месте, где плоть считалась порождением греха, презрительно относятся к любому проявлению ласки. Конечно, сыновья обнимали ее, но она не могла забыть жизнь в замке Джэггера, да и виделись они редко. Она скучала по импульсивным объятиям девочек, которых воспитывала, по приветственным, вежливым поцелуям, которыми она награждала своих гостей. Но больше всего, надо сознаться честно, она скучала по объятиям своего мужчины, и неохотный ответ на ласки Хью был ни чем иным, как неудержимо вырвавшимся на волю желанием.
   А может, она и вправду была именно такой безнравственной, как на это намекала леди Бланш?
   Рука Хью лежала под ее головой, и он зачарованно смотрел на нее, что, как ей казалось, было совершенно непозволительно. Под его взглядом она испытывала мучительную неловкость, но она взяла себя в руки и ехидно поинтересовалась:
   — На что это вы так смотрите, рыцарь?
   — На леди, которая скоро станет моей женой и вместе с тем на женщину, которая спасла мне жизнь.
   Его сердечность против ее воли подействовала на нее.
   — С Божьего благоволения, — произнесла Эдлин уже значительно мягче.
   — Да, Господь избрал тебя своим ангелом, приносящим жизнь. — Он погладил ее по волосам. — А разве меня не наградят привилегией избавить этого ангела от отчаянной нищеты, разве нет на то воли Господа?
   Ее доброжелательность мгновенно испарилась.
   — Я сама вполне способна заботиться о себе.
   — О да, конечно! — Он картинно обвел взглядом ее любимое хранилище трав и снадобий. — Очень даже неплохо.
   Она прекрасно знала, что он увидел: низкие потолки, грязный пол, ее короба и ящички с травами, которые она заботливо сортировала. Что собой представляло это место, если сравнить его с замком, где окна со стеклами в рамах, с деревянным полом, устланным камышом, где стены увешаны великолепными гобеленами? Однако именно благодаря ее щедрости, так разумно проявленной ранее, она смогла прийти в монастырь вместо того, чтобы заниматься бродяжничеством. Ее дети имели кров и пищу, они учились, а не побирались под окнами. По словам священников, это награда Господа за дела праведные. Когда Хью смотрел на нее, он видел леди, для которой настали трудные времена. Сама она думала о себе, как о женщине, которой кое-что удалось.
   Отчаявшись хоть что-то объяснить ему, она произнесла вслух столь распространенную жалобу женщин всех веков и народов:
   — Ну что за ослы эти мужчины!
   На это он ничего не ответил, да и глупо было бы. Он только притянул ее к себе ближе и снова стал целовать. Нежными, короткими поцелуями, легкими касаниями он давал ей возможность расслабиться, забыться, войти во вкус. Она полагала, что ничего не хочет, во всяком случае, от него, поэтому она крепко стиснула зубы, но его язык довольно быстро проник сквозь преграду и она почти сдалась.
   Его дыхание успокаивало ее, как и его мерно вздымающаяся и опускающаяся грудь, на которой теперь лежала ее голова. Она все это несчастливое время испытывала голод по мужской ласке, всячески скрывая это от себя и особенно от окружающих. Ее охватило блаженное чувство защищенности и доверия, казалось, уже давно забытое. От этого безотчетно росло желание, которое Хью умело раскалял.
   — Эдлин, — прошептал он. За время болезни он оброс бородой, которая приятно щекотала ее подбородок, крепкий мужской запах его тела необыкновенно возбуждал ее.
   Вплотную прижатая к нему, она почувствовала, как его сердце пульсирует у ее груди и этот ритм ускоряет ее собственное сердцебиение, заставляя кровь быстрее двигаться по венам.
   — Эдлин, отдайся мне. — Его рука ласкала ее шею, затем он запустил пальцы в ее пышные волосы и медленными, гипнотическими круговыми движениями слегка поглаживал кожу. Это кружило голову подобно вину.
   Ее глаза были закрыты, но она видела все внутренним зрением. Разум изменил ей, но она услышала где-то далеко собственный отказ, который ничего не значил. Она почувствовала, как Хью торжествовал, когда заполнил языком ее рот. Затем — его разочарование, когда она позволила делать ему все, что он хотел, никак не отзываясь на его попытки.
   Он прижал ее к себе еще теснее, хотя ближе уже было некуда, сплетая свои ноги с ее ногами, ритмично надавливая коленом между ними, пока это не принесло ей знакомых ощущений. Он понял, что одержал еще одну победу, и последовали новые возбуждающие движения. Она слабо пыталась отвергнуть их, но он двигался настойчиво и хитро.
   — Почувствуй меня, — проникновенно нашептывал он прямо ей в ухо. — Это Хью обнимает тебя, доставляет тебе удовольствие. Это твой старый друг, твой новый любовник, твой будущий муж.
   — Нет.
   — Что за слабый, едва различимый звук! Я не слышу его.
   Он шутил, и это нисколько не выводило ее из себя, как прежде. Его руки — сколько их у него? — блуждали по изгибу ее шеи, по ее плечам, по всему ее телу, спустившись к бедрам, где вдруг замерли. Она настолько прониклась им, что даже ощутила острую боль его раны. Она почувствовала, как оба они слились в одно целое. Он был чародеем, который всецело поглотил ее. Эдлин, кажется, полностью растворилась в его желаниях, в его крови, в его душе.
   — Я освобождаю твою страсть, — едва слышно говорил он. — Так долго гонимую, такую голодную и требовательную. — Его колено снова ритмично задвигалось. — Когда ты ощутишь…
   Она с усилием заставила себя сказать:
   — Никогда.
   Он неожиданно перестал двигаться, перестал дышать и вообще замер в такой неподвижности, что она открыла глаза и изумленно посмотрела на него.
   Она видела его лежащим без сознания. Она видела его страдающим от боли. Она видела его выздоравливающим. Она видела его любопытствующим. Но она никогда не видела его столь непреклонным, однако теперь он был именно таким.
   Его спокойный пристальный взгляд встретился с ее глазами. Он бесстрастно промолвил:
   — Я не собираюсь оставлять тебя. Я Не собираюсь позволить тебе уйти. Я буду держать тебя до тех пор, пока ты не ответишь на мои ласки со всей страстью, на какую ты способна, или до тех пор, пока мы оба не умрем здесь от голода и жажды.
   Ей хотелось сказать ему, что это невозможно. Кто-нибудь явится за ней, когда понадобятся новые лекарства. И любовники на самом деле не умирают в объятиях друг друга, несмотря на романтические небылицы.
   Однако, внимательно вглядевшись в выражение его лица, напоминающего мастифа, настигшего добычу, она подумала, что, пожалуй, лучше уступить. Тогда все закончится, она освободится, и он снова удостоверится в своей непоколебимой мужественности.
   В конце концов, это именно то, вокруг чего все и вертится, не так ли? Женщина не поддается ему, и его хрупкое мужское достоинство мгновенно разбивается вдребезги. Хотя он и не выглядит особенно разбитым. Он выглядит терпеливым и настойчивым, а это еще хуже. Ей вовсе не хотелось сдаваться, но в своей жизни ей приходилось делать много такого, чего ей не хотелось. В конце концов, такова женская доля.
   Сдавшись, она подняла голову и прижалась к его губам.
   — Еще.
   Губы Эдлин раскрылись, и она окончательно признала, что уступила. Ее рука еще сжималась в кулак. Но вместо того, чтобы использовать его как оружие, она подложила его под свою голову. Другой рукой она обняла его за плечо, широко открыла глаза и стала целовать его в губы, раздвигая их языком, проникая внутрь, играя, сдаваясь совсем.
   Она намеренно легко открывалась, признавая, что он поставил на своем.
   Уступила. Она уступила.
   Прервав поцелуй, он вдруг спросил:
   — Неужели до сих пор тебя никто не научил делать это лучше?
   — Что ты имеешь в виду? — Она обомлела от такого заявления.
   — В этой области намного больше возможностей, чем просто колоть мужчину своим языком, уверяю тебя.
   Вот это наглость! И прежде чем подумать, она быстро ответила:
   — Но я очень хорошо это умею!
   — Тебе только так кажется.
   Она обиженно отстранилась, но он снова притянул ее поближе и опрокинул на спину. Ей не понравилось, как он вдруг поднялся над ней, возвышаясь надо всем вокруг, но она не возражала, предоставив ему делать все по-своему.
   — Закрой глаза, — наставлял он ее.
   Она повиновалась.
   — Расслабься.
   Она попробовала.
   — Хорошо, теперь учись.
   Это был поцелуй, о котором она мечтала все эти годы. Сокровенный. Чувственный. Упоительный. Его язык поглотила нежная ткань ее щек изнутри. Он проникал так глубоко, что она чуть не задохнулась, изумленно распахнув глаза.
   Страстный поцелуй, длившийся несказанно долго. Его руки блуждали по ее телу, касаясь таких мест, которых так давно никто не касался, что она, должно быть, снова стала девственной.
   Он слегка покусывал ее, пока она не ответила довольно бурно. После этого он вновь заставил ее стать покорной и снова принялся осыпать поцелуями.
   Она никогда прежде не встречала мужчину, который любил бы целоваться или по крайней мере делал это так долго и доставлял ей такое удовольствие. Когда женщины болтали между собой о всяких интимных вещах, они соглашались, что поцелуи не доставляют ни малейшего удовольствия мужчинам. Поцелуи — это лишь недолгое ожидание того момента, когда женщина выкажет готовность принять мужчину в себя. Если она не проявляет этого достаточно быстро, мужчина довольно поспешно прекращает свои поцелуи. Это Эдлин действительно знала по своему опыту.
   Но Хью был совершенно особенный. Он с наслаждением целовал ее рот, шею, лицо и потом снова губы. Он не пытался сорвать с нее одежду. Он не выказывал нетерпения, даже когда она захотела большего. Хью немного отстранил ее от себя настолько, чтобы хорошо видеть ее, улыбнулся и сказал:
   — Я знал, что смогу заставить тебя отозваться на мои ласки.
   Ах да, ведь она уступила! Действительно ли это так?! Нет, она не уступила! Она разозлилась. Разозлилась внезапно, придя просто в неистовую, неудержимую ярость. Его самодовольное высказывание после того, что произошло, казалось ей совершенно неуместным. Сукин сын, развалился тут рядом и торжествует! Она так быстро подняла колено, что он даже не успел приготовиться к обороне. Один хороший удар, и она, уже освободившись, стояла над ним, наблюдая, как он корчится на полу.
   Злющая, задыхающаяся от гнева, она закричала:
   — Я уже похоронила двоих мужей, но я, пожалуй, сделаю для тебя исключение. Если ты когда-нибудь прикоснешься ко мне еще раз, я похороню тебя прежде, чем ты успеешь жениться на мне.

6.

   — Воин никогда не должен упиваться своей победой, Уортон, до тех пор, пока не убедится, что его враг полностью разоружен. — Тяжело облокачиваясь на длинный стол, Хью медленно передвигался по комнате.
   — Да, вы, как всегда, мудры, хозяин. — Уортон пританцовывал вокруг него, расставив руки в стороны, словно встревоженный родитель около своего ребенка, только начинающего ходить. — Вы не думаете, что уже пора отдохнуть?
   — Мне не в первый раз преподали урок, но никогда раньше никто не втолковывал его мне так основательно.
   — Она жестокая женщина, она могла лишить вас мужского достоинства, — горячо сказал Уортон.
   — Эдлин — женщина-воин, и она заслуживает того, чтобы вынашивать моих детей. — Прервав свою прогулку вокруг стола, Хью обратился к Уортону с явным неодобрением: — К тому же она твоя будущая хозяйка, поэтому обращайся с ней соответственно.
   Уортону в душе очень не нравилась идея, что женщина ни с того ни с сего станет повелевать им. Это весьма удручало его.
   — По правде говоря, что она делает и что говорит, не имеет значения. Она оказала мне неоценимую услугу. — Хью перевел дыхание. — Она убедительно доказала, что все мои части моего тела работают нормально и что я буду полноценно жить.
   — По крайней мере женщины годятся хотя бы для этого, — согласился Уортон и вновь обес-покоенно спросил: — Вы сегодня на ногах дольше, чем в прошлый вечер, и гораздо дольше, чем в предыдущий. Не пора ли все-таки отдохнуть?
   — С каждым днем я становлюсь во сто крат сильнее. — Хью осторожно оттолкнулся от стола и поднял руки. Кожа натянулась, но не чрезмерно. Накануне Эдлин сняла швы, и даже она поразилась тому, как быстро шло заживление. — Мы никогда не должны забывать, Уортон, что лечение травами леди Эдлин вернуло меня к жизни.
   — Не говорите так, хозяин, — вздрогнул Уортон. — Я не могу этого слышать.
   — Я помню, — настаивал Хью, — как я лежал там около печи. Я даже не в силах был открыть глаза. Я едва дышал. Потом я почувствовал, как запахло чем-то странным, необыкновенным. Этот запах напомнил мне… запах свежего коня перед боем и одновременно запах кольчуги, хорошо смазанной маслом. Мне хотелось вдыхать и вдыхать его. Ты не поверишь, я становился сильнее от этого запаха. — Он сжал кулаки, и его взор устремился вдаль. — После этого повязка стала мягкой и теплой, как хорошо выделанная кожа, из которой сделаны мои рукавицы.
   — Вам все это привиделось, хозяин, — твердо сказал Уортон, но уверенность его растаяла мартовским снегом, как только Хью перевел свой взгляд на него.
   — Разве я говорю неправду? — куда менее храбро спросил Уортон.
   — Мне знакомы сновидения, и я всегда отличу их от реальности. Это… это было и то, и другое. — Хью задумался. — Или нет. Это точно происходило на самом деле!
   — Да, хозяин, — поспешно согласился Уортон, смутившись, и спросил с подозрением: — А что еще вы помните?
   — Вкус. Я смог попробовать.
   — Что попробовать?
   — Ее.
   — Леди Эдлин? — Уортон так и сел. — Она что, колдовством засунула себя к вам в рот, пока вы спали? — Он задумался. — Или вы занимались чем-то еще?
   — Конечно, нет, болван! Это все совсем не то.
   Уортон был преданным слугой, но иногда его тупость в каких-то вопросах поражала Хью. Объяснить ему что-либо, отступающее от самых простых вещей, могло оказаться опасным предприятием.
   — Вкус разлился по моему языку, вкус, которого я раньше никогда не ощущал. Мне хотелось смаковать его долго-долго. Мне хотелось вбирать его в себя все больше и больше. И я знал, что это аромат леди Эдлин.
   Уортон боязливо поежился.
   — То, что вы говорите, ужасно. Она вас, конечно, заколдовала!
   Медленно, экономя силы, Хью повернулся к двери.
   — А, собственно, зачем?
   — Ну вы же говорите, что женитесь на ней.
   — Да, женюсь. — Хью добрался до двери, ухватился за косяк и широко распахнул ее в ночь.
   — Но в этом нет никакой необходимости. Вы можете иметь ее и так, — доверительно сообщил Уортон.
   Затрясшись от ярости, Хью вспомнил, как Эдлин сомневалась в мужчинах и в их чести. Похоже, не зря.
   — Каковы же твои соображения?
   — Здесь же нет никого, кто бы мог с вами соперничать. Возьмете ее — и все! — Слуга был совершенно спокоен, поскольку искренне считал: что хозяин захочет — то и берет.
   С самым суровым выражением лица, на которое был способен, Хью повернулся к этому человеку, чтобы Уортону никогда не пришло в голову сделать такое предложение когда-либо еще.
   — Это был бы поступок мошенника, но я перережу глотку любому, кто скажет, что я мошенник.
   Глаза Уортона вылезли из орбит, и он громко сглотнул.
   — Конечно, хозяин, я ведь просто имел в виду, что нет никого достойней вас, и поэтому вы можете жениться на ней в любое время, как только захотите. — Уортон вопросительно поглядел на господина — все ли правильно он сказал?
   — Надеюсь, что ты имел в виду именно это, — улыбнулся Хью, но продолжал смотреть довольно холодно. — Хоть у меня и нет здесь соперников, это отнюдь не уменьшает мой аппетит.
   — Но… почему на ней? — все-таки осторожно позволил себе спросить Уортон, который не мог скрыть своего огорчения, так отчетливо прозвучавшего в его возгласе, шедшего прямо из глубины его опечаленного сердца. — Почему вы хотите жениться именно на этой женщине?
   Поразмыслив, Хью решил, что Уортон, пожалуй, нуждается в некоторых объяснениях.
   — Она доведена до отчаяния, живет здесь в крайне стесненных обстоятельствах, и я чувствую ответственность за нее.
   Уортон немедленно дал совет, снимавший по его мнению все проблемы:
   — Дайте ей денег.
   — Но мне нужна жена.
   — Молодая жена, — возразил Уортон.
   — Опытная жена, которая сможет твердой рукой управлять моими землями, пока я, наемный рыцарь, не постигну всех необходимых тонкостей, которые должны быть известны всякому благородному лорду.
   — Конечно, жена должна отвечать потребностям собственного мужа. — Это Уортон понял легко. — Но она же безобразно обращается с вами. Никакого почтения, о смирении я и не говорю.
   — Я сумею смягчить ее нрав. — Хью очень хотелось в это верить.
   — Она не захочет выйти за вас замуж, — привел весомый довод неугомонный Уортон.
   — Итак, ты думаешь, что Эдлин относится к тем женщинам, которые твердо знают, что для них подходит лучше всего?
   Уортон ответил, не задумываясь, так как хозяин говорил вещи просто невозможные:
   — Нет. Конечно, нет!
   Хью с трудом подавил улыбку.
   — Так же считаю и я. Она женщина, которая, безусловно, достойна восхищения, прекрасная женщина, но она всего лишь женщина, и наверняка станет счастливой, только когда согласится подчиниться мужчине. Мужчины, по определению, более мудры.
   Уортон собирался еще поспорить о качествах этой леди, но поостерегся. Каждое слово Хью было чистой правдой. Он, наконец признав свое поражение, неуклюже поклонился, а Хью, довольный, что ему удалось только при помощи слов усмирить распоясавшегося слугу, вышел наружу.
   На свежий воздух он не выбирался со дня своего последнего сражения. Его запихнули в это душное хранилище, где он потихоньку умирал, пока Эдлин не сотворила чуда. Он мало что помнил о своей болезни, но уж это он запомнит на всю жизнь.
   Каменная стена вокруг сада защищала его от чьих угодно любопытных взглядов, так что он мог чувствовать себя в безопасности. Ночной воздух благоухал сладкими запахами свободы, и он, прищурившись, с удовольствием посмотрел на небо. Неважно, что оно затянуто облаками. Он никогда не думал, что это так приятно — просто посмотреть на небо. Дождь, мелкий и прохладный, капал на его лицо. Он и раньше слышал его дробный стук по крыше, но, Боже, как остро он стал все воспринимать после болезни! Кажется, что за радость — торчать под дождем? Но Хью был почти счастлив.
   Боясь оставить на улице своего изрядно ослабевшего хозяина одного, Уортон шаркающей походкой подошел к нему и встал рядом. Надо сказать, что верный слуга Хью не переносил воды в любом ее виде. Он считал, что она медленно, но верно убивает человека, пьющего ее, и лишает его мужской силы, если он купается в ней, поэтому Хью не без удовольствия насмешливо наблюдал за промокшим Уортоном.
   — Леди Эдлин — немного… — Уортон теперь гораздо осторожнее подыскивал слова, памятуя о недавнем неудовольствии хозяина, — странный выбор, если вспомнить тех женщин, которые обычно окружают вас.
   — В каком смысле?
   — Она старая, — выпалил Уортон, отступив на всякий случай на пару шагов.
   — Двадцать восемь лет, если я правильно считаю, и по-прежнему очень хороша собой.
   — В своей брачной постели вы достойны иметь девственницу, — решил продолжить слуга, видя, что хозяин не гневается.
   — Достоин? — Хью разразился громким смехом, но тут же схватился за бок, подождал, пока боль не утихнет, и спросил: — А я разве заслуживал того, что едва не умер?
   — Нет-нет, хозяин! — Тут Уортон нарочито громко закашлял, пытаясь всем своим видом показать, что если они останутся на этом отвратительном моросящем дожде еще немного, то ему не избежать ужасных болезней.
   Хью не обратил на это никакого внимания.
   — Жизнь наказывает тебя или награждает независимо от того, чего ты достоин, — рассуждал он.
   — Если вы возьмете в жены леди Эдлин, я знаю, кем она для вас окажется.
   — Божьим наказанием? — Хью немного углубился в сад. Ночь была такой темной, что хоть глаз выколи, право, ему раньше не доводилось видеть такой ночи, Облака так плотно затянули небо, что мерцающий обычно свет далеких звезд не проникал на землю. Тихий и темный монастырь замер в ожидании рассвета.
   Хорошо запоминающийся, своеобразный запах лекарственной кровохлебки предостерег его, что он вот-вот забредет на грядки монастырского сада, и он поспешил вернуться на устланную сеном дорожку. Эдлин не выразит ему своей благодарности за то, что он затоптал ее новые посадки. Слава Богу, он вовремя свернул. Как все изменилось, остается только удивляться. Ту Эдлин, которую он знал в Джорджес Кроссе, жизнь еще не подвергала серьезным испытаниям, и она смотрела на него с немым обожанием. Эта новая Эдлин будет сражаться — она привыкла к борьбе — за то, что ей причитается.
   Уортон следовал за Хью, осторожно ступая по соломе, старательно избегая грязи, и словно услышал его мысли.
   — В женщине воинственность не привлекает.
   Хью когда-то соглашался в этом с Уортоном, но с тех пор прошло четыре недели. И каких четыре недели! Теперь казалось, что это было так давно, и теперь он не понимал сомнений Уортона.
   — Что хорошего в женщине, которая не способна защитить то, что ей принадлежит?
   Отступив в очередной раз от правил вежливости, Уортон напомнил:
   — Вы ей не нравитесь.
   — Да, она крепкий орешек, — невозмутимо согласился Хью.
   — Она не нуждается в инвалиде. Она считает, что мужчина, лежащий на спине, уступает мужчине, твердо стоящему на обеих ногах.
   Под прикрытием темноты Хью позволил себе улыбнуться.
   — Я думал об этом, но, слава Богу, ее стараниями я скоро буду совершенно здоров. Мои прежние силы возвращаются ко мне столь быстро, что я не могу этому поверить. Через недолгое время кто посмеет сказать, что я калека, тот не проживет и часа. И это все сделала Эдлин. Кроме того, сознайся, она такая здравомыслящая, такая практичная, такая сильная, что наверняка признает силу в других.
   — Она сильная. — Уортон явно считал это качество ее недостатком. — Она поднимала вас, когда вы лежали без сознания. — Это прозвучало уже откровенным упреком.
   — Это не совсем то, что я имею в виду, но согласен, у нее сильные и хорошие руки, ногти у нее короткие, так легче работать.
   Ее длинные пальцы и немного грубоватые ладони казались ловкими и очень чувственными. Хью замечал, что, когда он наблюдал за этими руками, ему хотелось узнать, окажутся ли они такими же ловкими и чувственными, когда она станет метаться под ним хоть на половике, хоть в постели.
   — Вам всегда нравились утонченные женщины, — напомнил ему Уортон.
   — Отныне они меня не интересуют. — Отрекшись от своих прежних пристрастий, Хью, задумавшись, пальцами стал расчесывать отросшую бороду.
   — За мной стоит сила, и она, кажется, не знает о той роли, которую я играю при королевском дворе, поэтому причина ее равнодушия кроется в чем-то ином, — рассуждал он вслух.
   — Ну, когда она узнает, кто вы такой, она бросится в ваши объятия со всех ног, — уверенно сказал Уортон.
   — Ты думаешь, что вдова графа Джэггера захочет меня? — Хью грустно улыбнулся. — Когда откроется правда, она скорее плюнет мне в лицо.
   — Возможно! — Голос Уортона вдруг зазвучал весело. — Ну, если это так, то вам ни за что не убедить ее выйти за вас замуж.