Страница:
В авиашколе моим старшиной звена был младший сержант Григорий Дольников. Строгий командир был...хотя в сущности это был чудесный и душевный паренек из Минска, добродушный парнишка с одного из минских заводов. Кареглазый Гриша.
С Гришей Дольниковым мы вместе пробыли до весны 1942 года. Потом нас разбили по разным авиаэскадрильям. И Григорий Дольников закончил школу раньше меня.
В июле 1942 года я курсантом-летчиком был включен в состав школьного авиаполка и принял участие в боях с немецкими захватчиками в районе Махачкала, Дербент.
Полк нес боевую работу по прикрытию подступов к Баку. Летчиками были наши школьные инструкторы, а мы, курсанты, выполняли роль механиков, оружейников, старшин и т. д.
А в районе Гудермес, Грозный в это же время сражался наш другой полк. Там воевали мои инструкторы Георгий Адамович и Михаил Бобров. Они погибли в этих боях, но врага в Закавказье не пропустили.
Я же осенью 1942 года вместе с группой других батайцев-курсантов по приказу главкома был отозван обратно в авиашколу для доучивания. Но в октябре 1942 года в разгар самых ожесточенных боев за Кавказ меня с большой группой других курсантов послали на защиту перевалов Большого Кавказского хребта в район Нухи. Там наши курсанты несли сторожевую службу и укрепляли перевалы.
В зиму 1942/43 года мы, курсанты, вели борьбу с бандитами и дезертирами в лесах по реке Куре, в районе нынешнего Мингечаурского гидроузла. Сейчас здесь рукотворное море... Авиашколу окончил уже по возвращении в Батайск.
Больше на фронте быть не пришлось. Служил в разных авиачастях летчиком-истребителем вплоть до августа 1947 года.
21 августа 1947 года в учебно-боевом вылете на истребителе "Лавочкин-7" на низкой высоте (Н-150 м) отказал мотор самолета. Это было на первом развороте, после ухода на второй круг. Посадка была неудачной. При ударе о землю я сломал позвоночник на уровне груди, меня сковал паралич - от сердца и до конечностей.
Начались трудные дни во многих военных госпиталях. 2,5 года на больничной койке. 1 год 7 месяцев со мной в одном госпитале была жена Наташа. Она сыграла главную роль в моем выздоровлении. Я остался жив, но навечно прикован к постели параличом. Тело и ноги парализованы. Работают только голова и руки. Так и живу вот уже шестнадцатый год.
Стихи начал писать в госпитале. Это было летом 1948 года (после года лежания на спецкойке). Писал о голубом небе, о друзьях-товарищах, о страстном желании летчика опять взлететь, высоко подняться...
8 марте 1949 года был переправлен на самолете в Москву, в Главный военный госпиталь имени академика Бурденко. Тут пролежал еще одиннадцать месяцев.
9 октября 1949 года московская газета "Тревога" (орган Московского округа ПВО) опубликовала первые мои стихотворные пробы - "Стихи лейтенанта Ивана Шамова". С этих пор стал выступать в армейской печати. В феврале 1951 года в журнале "Советский воин" No 4 была дана большая подборка моих стихов со вступительной статьей поэта Михаила Васильевича Исаковского.
Это была для меня путевка в большую литературу. Как я благодарен поэту!
В это же время (февраль 1951 г.) друзья-однополчане написали письмо в Москву композитору-песеннику Борису Андреевичу Мокроусову с просьбой навестить их друга поэта Ивана Шамова. Композитор оказался чутким и внимательным человеком. Вскоре он приехал ко мне и Измайлово - один из строящихся районов столицы. В результате его визита появилась песня "На лавочке" ("Костры горят далекие"). Мы стали с ним большими друзьями.
В эти же годы меня начали навещать друзья-товарищи по военному училищу и однополчане.
В 1951 году из далекого Забайкалья я получил дорогое для меня письмо от майора Григория Устиновича Дольникова, фронтового летчика, моего славного товарища и командира. Потом он приехал учиться в Краснознаменную академию ВВС и часто приезжал ко мне вместе с супругой в нашу маленькую комнатку на Измайловском бульваре.
Итак, началом моего творчества надо считать лето 1948 года. Раньше, до госпиталя, стихов не писал.
За эти годы я издал девять сборников стихов, вместе с советскими композиторами создал 20-30 песен...
Вот пока и все. В общем, работаем!
Сейчас пишу новые стихи и песни, преимущественно о воинах и молодежи.
Взращенный авиацией,
Горжусь своим трудом
И новой диссертацией
Считаю каждый "том".
С искренним московским приветом ваш Иван Шамов", Так вот по-разному складывались судьбы моих товарищей по военной авиашколе. К счастью, так, как у Дмитрия, редко.
* * *
А тогда мы, группа младших командиров, еще только переодевались в новое обмундирование. Каждый прикручивал по два или три треугольника в петлицы соответственно полученному званию. К этому времени состоялся очередной набор курсантов, из которых сформировали отряд. Звенья в отряде комплектовали по росту курсантов: самые рослые были в первом звене, малыши - в четвертом. По такому же принципу назначали и старшин звеньев.
И вот я стал старшиной первого звена, Иван Коробков - второго, Жора Агикян - третьего, а Василий Гущин - последнего, четвертого, звена. Интересно отметить, что Жора Агикян по росту был ничуть не выше Гущина, но при определенных обстоятельствах обязательно приподнимался на носки и как-то умело вытягивал шею. Таким образом ему удавалось казаться более рослым.
За наведение порядка в звеньях мы взялись круто. Шумели, кричали, наказывали. Все было. В нашем звенс собрались в основном приехавшие из Минска и центра России - Сергей Саломатов, Петр Гучек, Александр Давыдов, Геннадий Тишуров, Илья Танхилевич, Сергей Козак, москвичи Николай Фигуркин, Николай Бакунин, Иван Шамов, Петр Тихонков, Борис Савинов.
За годы учебы всех нас связала крепкая дружба. Теоретический курс мы усваивали усердно, а Саломатов, Фигуркин, Шамов, Гучек были примером во всем. Старательно учился и я - ходил в передовиках. Начал заниматься спортом, которому в школе уделялось много внимания. Пробовал бегать, прыгать, бороться, боксировать, но ни в чем не преуспел. На ринге получил такой удар в висок, что всю неделю кошмары снились. Очень хотелось стать чемпионом, как Сережа Саломатов, который был первым и в беге, и в борьбе, причем не только у нас в школе, но и во всем округе. И вот записался в борцы. Поначалу, может, действительно какие-то задатки были, только после официальной схватки с Сашей Ваулиным наотрез отрекся от борцовского ковра и занялся штангой. Но, видимо, силенки еще маловато было - поединка со штангой тоже не выдержал. К слову сказать, через много лет я стал даже чемпионом академии в полусреднем весе.
А в ту пору, забросив не только спорт, но и учебу, вдруг начал зачитываться Мопассаном, Лондоном, Толстым, Достоевским. Читал все подряд, с юношеским восторгом восхищаясь героями и героинями или ненавидя их, опуская философские детали и лирические отступления. Читал везде, но главным образом на занятиях. Сидел, как положено старшему, за первым столом, но умудрялся на глазах преподавателей читать.
Разоблачил меня батальонный комиссар Мололетков. Он вел курс марксистско-ленинской подготовки. Это был удивительный человек. За гражданскую войну комиссара отметили орденом Красного Знамени. Орден от времени потускнел, эмаль во многих местах отбилась, но смотрели мы и на орден и на орденоносца с невообразимой завороженностью и почтением. Не знаю, вызывает ли у сегодняшней молодежи подобные эмоции целая орденская колодка... Мне же помнится, как в автобусе, в трамвае, в очереди, увидев орденоносца, люди расступались, вежливо предлагая место.
А вот каким образом засек меня читающим на занятии комиссар Мололетков, не могу и сейчас представить. Только уже со следующего дня каждый преподаватель, входя в класс, приказывал:
- Отделенный командир Дольников, художественную литературу на стол!
Я изменил тактику: перешел на чтение по ночам. Но вскоре стал замечать, что буквы на страницах сливаются. Сначала решил, что накал лампочки упал, но то же самое повторилось днем, когда все вокруг словно затуманилось. Читать я уже не мог, натыкался на окружающие предметы и, боясь признаться в этом, принялся промывать глаза до красноты, отчего стало еще хуже. Меня положили в санчасть. Встал вопрос о списании еще не летавшего летчика. Но постепенно зрение мое восстановилось, и через две недели я приступил к занятиям.
Дни учебы тянулись однообразно: лекции, семинары, зачеты, экзамены... Вечерами курсанты писали письма родным и близким, но ни о чем конкретно не упоминали, боясь раскрыть военную тайну. Нам же отвечали пространно, безо всяких намеков: девушки восторгались нашими подвигами (многие ребята, еще не летая, сочиняли были о баталиях в небе). Матери же, как правило, давали наказы сыновьям летать потише да пониже.
Я письма получал редко - только от матери. В них она весьма кратко сообщала о нелегкой жизни, спрашивая, скоро ли закончу службу и вернусь в родную хату. Вернулся же с финской Микита (брат двоюродный) с отшибленной ногой - пора бы и мне, старшему кормильцу, подумать о доме.
Так прошло лето. Многие курсанты уже летали самостоятельно, а наш отряд продолжал учебу. По этому поводу ходили разные слухи: одни говорили, что нас специально готовят к полетам на новых самолетах, которые уже где-то осваивают наши будущие инструкторы, другие, наоборот, утверждали, что никакими летчиками мы не станем, а будем преподавателями, потому что пилотов много, а самолетов нет.
В октябре командование объявило о нашем участии в параде войск в Ростове-на-Дону в честь 23-й годовщины Октября и мы приступили к усиленной строевой подготовке. Готовились серьезно - отрабатывали строевой шаг с оружием в руках, равнение в колоннах. Особенное внимание уделялось строевым песням. Запевал, как правило, Анатолий Володин. Небольшого роста, весельчак, впоследствии он проявил себя в боях с фашистами и заслужил звание Героя Советского Союза. К удивлению многих, иногда запевал и я.
И вот в день Октябрьской революции мы прошли перед центральной трибуной, на которой находились руководители области и командование округа. Я же на трибуне никого не разглядел - видел в основном грудь четвертого в шеренге. За парад мы заслужили благодарность командующего и конечно же лейтенанта Шовкопляса, который объявил, что строевой подготовкой заниматься не будем до самой весны.
* * *
Наступил новый, 1941 год. Думали ли мы тогда, что он станет годом начала Великой Отечественной?.. В школе были летчики-инструкторы и преподаватели, участвовавшие в военных событиях в Испании, в Китае, на Халхин-Голе, в Финляндии. Второй год шла мировая война. Из печати, из выступлений политруков мы знали, что фашизм готовит нападение на Советский Союз, но считали, что большая война не столь близка и неизбежна. Во всяком случае, надеялись, что еще успеем стать летчиками-истребителями.
В начале апреля наш отряд прибыл на полевой аэродром. Поселились в палаточном городке. Чистый степной воздух, зеленый ковер душистых трав летного поля и окрестностей - все это внесло радостное разнообразие в казенную обстановку казарм и учебных классов. Здесь нам предстояло освоить сначала учебно-тренировочный самолет УТ-2, а затем боевой И-16.
Своих инструкторов мы знали еще задолго до выезда в лагеря. В нашей, первой летной группе инструктором был младший лейтенант Николай Нестеренко, закончивший нашу же школу несколько месяцев назад. Опыта обучения он, конечно, не имел, но производил впечатление требовательного командира: с каждым из нас помногу беседовал, тщательно изучал ребят как по скромным личным делам, так и в повседневной жизни. Инструктором второй летной группы нашего звена был его хороший товарищ младший лейтенант Анатолий Кожевников. Вместе с Нестеренко они окончили школу и по-дружески делились своими первыми опытами в обучении курсантов.
С Анатолием Кожевниковым в последние годы войны мне довелось служить в одном авиакорпусе и встречаться на фронтовых аэродромах. Воевал он смело, творчески, заслужил уважение товарищей, и слава о его боевых делах ушла далеко за пределы полка. В конце войны Анатолий стал Героем Советского Союза, командовал истребительным авиационным полком. Позже окончил военно-воздушную академию, затем Военную академию Генерального штаба и находился на различных командных должностях в звании генерал-лейтенанта авиации. Сейчас Анатолий Кожевников живет в Москве, пишет книги.
Командиром нашей эскадрильи был известный в школе методист майор Казанский. Его по праву считали одним из лучших летчиков школы, и курсанты гордились этим.
Начались полеты. Без особого труда мы освоили самолет УТ-2, так как почти все летали в аэроклубах на По-2, который немногим отличался от учебно-тренировочного самолета. Первыми поднялись в небо и стали летать самостоятельно Саломатов, Фигуркин, Гучек. Не ладилось с посадкой у Савинова, Тихонкова и Шамова, но благодаря совместным усилиям инструктора, опытных командиров звеньев и они успешно закончили программу.
Однажды неожиданно для всех мы увидели на аэродроме боевые самолеты И-16 и учебные УТИ-4. Наконец-то!
Самолеты И-16 все еще считались у нас лучшими истребителями, и мечтой каждого летчика было овладеть этой сложной в технике пилотирования машиной. Особенно неподатливым был И-16 на взлете и посадке, думается, сложнее самолетов всех последующих поколений.
Эти особенности самолета мы хорошо знали, поэтому очень тщательно готовились. Но прежде чем начать полеты, курсанты должны были отработать рулежку. Для этой цели были подготовлены устаревшие, отслужившие сроки, еще со старыми моторами, самолеты И-16, да и у тех обшивку на крыльях сняли, чтобы на разбеге они не смогли взлететь.
И вот мы с увлечением рулим и "взлетаем" без взлета. Поначалу почти каждый, начав разбег в одну сторону, заканчивал его в обратную. Бывали и случаи капотирования - когда самолет переворачивался через крыло и оказывался вверх колесами. Это происходило при соответствующей ошибке и у бывалых летчиков на боевых самолетах. Тогда шутники говорили: "Перевернули вверх колесами для просушки", а несведущие новички верили.
На боевом самолете И-16 первым вылетел Сергей Саломатов. К этому дню готовилась вся наша группа, особенно инструктор Нестеренко. Ведь Саломатов был его "первачком". Все прошло удачно. Взлетел Сергей ровно, приземлил машину на три точки и без "козлов", как говорили, "притер".
У меня с первых провозных полетов успешно пошло все. Инструктор был доволен и планировал выпустить меня на самостоятельные полеты. При проверке же командиром звена выявилась моя старая, еще аэроклубовская ошибка на посадке высокое выравнивание. Много ушло времени и труда на ее исправление. Большая часть не только нашей группы, но и звена летала уже самостоятельно по кругу, в зону, а меня все еще учили на учебном УТИ-4. Учили терпеливо - как-никак старшина звена. Неудачи в полетах начали сказываться и на моих старшинских обязанностях. Я понимал: как же спрашивать с подчиненных, если они тебя обошли в главном - в полетах? Большинство товарищей переживали мою неудачу, старались помочь, ведь мы уже больше года служили вместе и крепко сдружились. А курсантская служба тех лет была нелегкой.
Ну вот, помнится, сопровождали мы самолеты на земле: отлетав, каждый был обязан сопровождать за крыло машину своего товарища при выруливании на взлетную и встретить после посадки. Хорошо, когда летали сами - рулили тихо, без рывков. А иной инструктор, желая проучить курсанта, рулил с такой скоростью, что, уцепившись за плоскость, бежишь подчас, переставляя ноги в воздухе, словно в горизонтальном полете. Да еще пыль аэродромная в глаза набивается, на зубах скрипит. Хорошо сопровождать, когда отлетался, и ох как трудно летать, насопровождавшись.
После полетов мы допоздна готовили самолеты к завтрашнему дню. Под руководством механика все делали сами: не только драили машины от носа до хвоста, но и умели выполнять все тонкие работы - заплетали тросы, регулировали зазоры, меняли кольца, перебирали шасси. Уставали необычайно. Отдыхали в выходные дни, которых становилось все меньше и меньше - ловили погоду. Все было подчинено скорой подготовке летчиков для строевых частей. В те редкие выходные немногие из нас получали увольнения, а единственное место, куда можно было пойти, - село Кулешовка. Здесь по вечерам местные девушки и парни собирались на вечеринки после нелегких сельскохозяйственных работ.
Играла двухрядка, танцевали тустеп, краковяк, вальс, барыню. Мы были опасными конкурентами для местных ребят, так как сельские девушки отдавали предпочтение летчикам. Нередко дело доходило до неприятных разговоров, но патрульная служба была строгой и своевременно вмешивалась в инциденты, не допуская крайностей.
Наиболее дисциплинированным, хорошо успевающим курсантам как поощрение разрешали увольнение в Ростов-на-Дону. Тогда под руководством старшины звена или отряда рано утром выезжали, как правило, в город, где покупали немудреные парфюмерные принадлежности, ходили в кино, а затем на берег Дона. Возвращались к вечеру отдохнувшие. И снова аэродром, снова любимое дело, которому отдавалось все.
Вечером 21 июня 1941 года я был назначен старшим группы, увольняемой в воскресенье в город...
Война народная
В тот знойный июньский вечер никто даже не предполагал, что утром следующего дня вся наша жизнь круто изменится. Курсанты, собравшиеся в увольнение, проснулись не от радостного ощущения яркого солнца, предстоящей прогулки по городу. Мы проснулись под длительный вой сирены, поднявшей нас по боевой тревоге.
Из уст в уста передавалось тяжелое, страшное слово: "Война!" Где он, этот коварный враг? Где и когда - завтра, через неделю - мы должны вступить с ним в бой? Казалось, все должно быть ясно и понятно: что и как делать каждому. В действительности же многое происходило далеко не по плану.
Собравшись по тревоге, мы стояли в строю, ждали распоряжений и тихо переговаривались. Сразу же возникла твердая уверенность, что враг будет разбит и уничтожен. Но успеем ли в этой борьбе принять участие мы?
- В обороне главное - харч! - негромко сказал Вася Гущин, как бы желая снять напряжение.
События же шли своим чередом. Сначала состоялся митинг. Речь держал наш любимый батальонный комиссар Мололетков. Он сказал, что война будет трудной, что надо готовиться к ней серьезно и всем. И выступавшие заверили, что в борьбе с фашизмом отдадут все силы, а если потребуется - и жизнь.
На следующий день войны мы уже увидели прошедший над аэродромом "юнкерс". Стояла низкая облачность, и на фюзеляже пролетевшего Ю-88 хорошо можно было рассмотреть фашистские кресты. В воздухе в это время находилось несколько самолетов, которые летали, как всегда, по плану. Они пытались перехватить гитлеровскую машину, но немец скрылся в облаках.
Наша курсантская жизнь резко изменилась, и к худшему. Мы стали меньше летать, так как часть боевых самолетов отправили на фронт, а на оставшихся летали те, кто по программе был впереди. Наш же отряд отставал: полеты мы начали позже других.
Поступали первые вести с фронтов. В воздушных схватках уже отличились младшие лейтенанты М. П. Жуков, С. И. Здоровцев, П. Т. Харитонов. Петр Харитонов - наш, всего полгода назад окончил авиашколу. Через месяц засверкала слава выпускника нашей эскадрильи Николая Тотмина - летчик таранным ударом уничтожил фашистский самолет.
Но, несмотря на стойкость, мужество и отвагу советских воинов, война стремительно подкатывалась к Ростову-на-Дону. Началась подготовка к перебазированию. Полеты практически прекратились. Многие инструкторы всеми правдами и неправдами добивались направления на фронт.
Попрощались и мы с полюбившимся нам Николаем Нестеренко, инструктором первой группы. Вместе с ним в боевые части уехали Кожевников, Киселев, Кириллов. На их место инструкторами назначили совсем молодых сержантов. Но теперь главной нашей задачей были не полеты, а погрузка самолетов и имущества в эшелоны, которые вместе с нами отправлялись на юг. Куда едем - никто не знал.
Через несколько суток мы оказались в Закавказье. Помню, на одной из станций прошел слух, что недалеко от эшелона продают гранаты. Выходить из вагонов запрещалось, поэтому, быстро сговорившись и сложив оставшиеся деньги, отправили Новикова и Давыдова закупить хотя бы по парочке гранат на каждого. Через несколько минут курсанты принесли какие-то фрукты, похожие на красные яблоки.
- Зачем деньги зря тратите? Сказано же: гранаты нужны! - возмущались ребята.
- Так вот они, гранаты, дары кавказской природы.
Долго мы вспоминали потом эти гранаты...
Эшелон разгрузили ночью на какой-то станции. Конечно же никакой станции, по нашим представлениям, здесь не было. Соблюдая глубокую маскировку - война уже приучила, - поставили палатки, зажгли фонари "летучая мышь". А где-то совсем близко, в кустах за палатками, притаились, злобно воя, шакалы.
Здесь, на азербайджанской земле, в степи, не найдешь зеленого ковра кругом сухая, потрескавшаяся от зноя земля. Над ней предстояло летать, и мы принялись строить аэродром. Когда обжились, подготовили летное поле, казалось, в самый бы раз развернуть полеты. Но нам все меньше и меньше доставляли бензина, да и самолетов совсем мало осталось.
* * *
Наступил 1942 год. Мы все еще курсанты. Менялись инструкторы, командиры звеньев, отрядов, эскадрилий. Одни поднимались вверх по служебной лестнице здесь, в школе, другие добивались разрешения и отправлялись на фронт. Нас, курсантов, часто посылали на помощь колхозникам Азербайджана, самоотверженно трудившимся на полях. Особенно охотно работали мы на сборе винограда, персиков, бахчевых культур.
Для меня же важнейшим событием этого года стало вступление в партию. Был я уже старшиной отряда, комсоргом звена, выполнял множество общественных поручений, поэтому считал себя вполне подготовленным к вступлению в ряды ВКП (б). Правда, заявление подал не сразу - мучили сомнения: курсант ведь, люди на фронте бьются, а я в тылу... С чего начать? К кому за рекомендацией обратиться?
Все оказалось несколько проще, чем я предполагал. В ответ на мое первое несмелое обращение в комитет комсомола получил рекомендацию. Охотно поручились за меня и коммунисты нашего отряда, доверие которых я стремился оправдать всей своей жизнью.
Но вот невзгоды, трудности и радости учебы позади. Инструктор старший сержант Волков пишет служебную характеристику:
"Летную программу закончил с общей оценкой "отлично". Имеет налет на УТИ-4:
вывозных - 109 полетов - 10 час 03 мин
контрольных - 114 полетов - 13 час 49 мин
самостоятельно - 83 полета - 10 час 43 мин
Считаю целесообразным дальнейшее обучение на новой материальной части..."
Не знал я тогда этой характеристики и твердо был уверен, что готовится выпускная, а следовательно, на фронт. Но мой выпуск был отсрочен.
Повезло, правда, что вскоре инструктором группы был назначен Сергей Саломатов, раньше пас успевший окончить школу и ускоренную программу подготовки инструкторов. Ежедневные настойчивые просьбы - и вот уже Саломатов пишет выпускную характеристику:
"Партии Ленина-Сталина и социалистической Родине предан. Летать любит, в полете вынослив. Активно участвует в общественной и политической жизни подразделения. Целесообразно использовать в истребительной авиации РККА. Достоин присвоения воинского звания сержант.
С аттестацией и выводом согласились:
Командир звена мл. лейтенант Шалдыр.
Командир отряда лейтенант Хозяйчиков.
Командир 4 иаэ капитан Потапов.
Решение утверждающего аттестацию: Выпустить военным пилотом в строевую часть. Присвоить воинское звание сержант.
Начальник школы полковник Кутасин.
11 января 1943 г."
* * *
Прощай, родная школа! Почти три долгих нелегких года шел к цели. Своим внешним видом мы значительно отличались от выпускников довоенных и послевоенных лет: поношенные серенькие шинели, шапки-ушанки, обмотки. Какую же надо было иметь сноровку, чтобы, надев ботинки, быстро и в меру красиво намотать эти знаменитые обмотки!
И вот в начале февраля 1943 года небольшая группа выпускников-батайцев прибыла для прохождения дальнейшей службы в 25-й запасной авиационной полк, базировавшийся тогда здесь же, в Азербайджане. Хотя и не на фронт мы попали, но уже считались самостоятельными летчиками. Мы понимали, что в запасном полку долго не задержимся и что по прибытии очередной части с фронта для пополнения или переучивания сразу же вольемся в нее.
Два месяца службы в 25-м запасном успеху в летном деле не сопутствовали, так как все внимание командование уделяло переучиванию, комплектованию маршевых полков. Мы же летали редко - ходили в наряды, изучали новую авиационную технику. Большим счастьем считали встречи с летчиками-фронтовиками, которые имели боевой опыт, были награждены орденами, а некоторые стали уже и Героями Советского Союза.
В это время заканчивали переучивание на "Аэрокобрах" летчики 16-го и 45-го истребительных авиационных полков, в которых служили будущие знаменитые асы Покрышкин, братья Глинка, Речкалов, Клубов, Бабак, Фадеев. Довелось видеть их в полетах, в летной столовой, а иногда и слушать беседы с необстрелянными вроде нас выпускниками. Мы втайне надеялись попасть в один из этих полков, но вскоре они убыли на фронт. А уже через два месяца в воздушных боях над Кубанью родилась слава Покрышкина и Глинки, Бабака и Клубова, Фадеева и Лавицкого.
Мог ли я тогда подумать, что совсем скоро мне посчастливится прибыть на Кубань и вместе с этими прославленными летчиками ходить в атаки. А пока что в начале апреля Евгения Денисова, Николая Новикова и меня направили в 494-й истребительный авиационный полк, находившийся на переучивании и пополнении.
С Гришей Дольниковым мы вместе пробыли до весны 1942 года. Потом нас разбили по разным авиаэскадрильям. И Григорий Дольников закончил школу раньше меня.
В июле 1942 года я курсантом-летчиком был включен в состав школьного авиаполка и принял участие в боях с немецкими захватчиками в районе Махачкала, Дербент.
Полк нес боевую работу по прикрытию подступов к Баку. Летчиками были наши школьные инструкторы, а мы, курсанты, выполняли роль механиков, оружейников, старшин и т. д.
А в районе Гудермес, Грозный в это же время сражался наш другой полк. Там воевали мои инструкторы Георгий Адамович и Михаил Бобров. Они погибли в этих боях, но врага в Закавказье не пропустили.
Я же осенью 1942 года вместе с группой других батайцев-курсантов по приказу главкома был отозван обратно в авиашколу для доучивания. Но в октябре 1942 года в разгар самых ожесточенных боев за Кавказ меня с большой группой других курсантов послали на защиту перевалов Большого Кавказского хребта в район Нухи. Там наши курсанты несли сторожевую службу и укрепляли перевалы.
В зиму 1942/43 года мы, курсанты, вели борьбу с бандитами и дезертирами в лесах по реке Куре, в районе нынешнего Мингечаурского гидроузла. Сейчас здесь рукотворное море... Авиашколу окончил уже по возвращении в Батайск.
Больше на фронте быть не пришлось. Служил в разных авиачастях летчиком-истребителем вплоть до августа 1947 года.
21 августа 1947 года в учебно-боевом вылете на истребителе "Лавочкин-7" на низкой высоте (Н-150 м) отказал мотор самолета. Это было на первом развороте, после ухода на второй круг. Посадка была неудачной. При ударе о землю я сломал позвоночник на уровне груди, меня сковал паралич - от сердца и до конечностей.
Начались трудные дни во многих военных госпиталях. 2,5 года на больничной койке. 1 год 7 месяцев со мной в одном госпитале была жена Наташа. Она сыграла главную роль в моем выздоровлении. Я остался жив, но навечно прикован к постели параличом. Тело и ноги парализованы. Работают только голова и руки. Так и живу вот уже шестнадцатый год.
Стихи начал писать в госпитале. Это было летом 1948 года (после года лежания на спецкойке). Писал о голубом небе, о друзьях-товарищах, о страстном желании летчика опять взлететь, высоко подняться...
8 марте 1949 года был переправлен на самолете в Москву, в Главный военный госпиталь имени академика Бурденко. Тут пролежал еще одиннадцать месяцев.
9 октября 1949 года московская газета "Тревога" (орган Московского округа ПВО) опубликовала первые мои стихотворные пробы - "Стихи лейтенанта Ивана Шамова". С этих пор стал выступать в армейской печати. В феврале 1951 года в журнале "Советский воин" No 4 была дана большая подборка моих стихов со вступительной статьей поэта Михаила Васильевича Исаковского.
Это была для меня путевка в большую литературу. Как я благодарен поэту!
В это же время (февраль 1951 г.) друзья-однополчане написали письмо в Москву композитору-песеннику Борису Андреевичу Мокроусову с просьбой навестить их друга поэта Ивана Шамова. Композитор оказался чутким и внимательным человеком. Вскоре он приехал ко мне и Измайлово - один из строящихся районов столицы. В результате его визита появилась песня "На лавочке" ("Костры горят далекие"). Мы стали с ним большими друзьями.
В эти же годы меня начали навещать друзья-товарищи по военному училищу и однополчане.
В 1951 году из далекого Забайкалья я получил дорогое для меня письмо от майора Григория Устиновича Дольникова, фронтового летчика, моего славного товарища и командира. Потом он приехал учиться в Краснознаменную академию ВВС и часто приезжал ко мне вместе с супругой в нашу маленькую комнатку на Измайловском бульваре.
Итак, началом моего творчества надо считать лето 1948 года. Раньше, до госпиталя, стихов не писал.
За эти годы я издал девять сборников стихов, вместе с советскими композиторами создал 20-30 песен...
Вот пока и все. В общем, работаем!
Сейчас пишу новые стихи и песни, преимущественно о воинах и молодежи.
Взращенный авиацией,
Горжусь своим трудом
И новой диссертацией
Считаю каждый "том".
С искренним московским приветом ваш Иван Шамов", Так вот по-разному складывались судьбы моих товарищей по военной авиашколе. К счастью, так, как у Дмитрия, редко.
* * *
А тогда мы, группа младших командиров, еще только переодевались в новое обмундирование. Каждый прикручивал по два или три треугольника в петлицы соответственно полученному званию. К этому времени состоялся очередной набор курсантов, из которых сформировали отряд. Звенья в отряде комплектовали по росту курсантов: самые рослые были в первом звене, малыши - в четвертом. По такому же принципу назначали и старшин звеньев.
И вот я стал старшиной первого звена, Иван Коробков - второго, Жора Агикян - третьего, а Василий Гущин - последнего, четвертого, звена. Интересно отметить, что Жора Агикян по росту был ничуть не выше Гущина, но при определенных обстоятельствах обязательно приподнимался на носки и как-то умело вытягивал шею. Таким образом ему удавалось казаться более рослым.
За наведение порядка в звеньях мы взялись круто. Шумели, кричали, наказывали. Все было. В нашем звенс собрались в основном приехавшие из Минска и центра России - Сергей Саломатов, Петр Гучек, Александр Давыдов, Геннадий Тишуров, Илья Танхилевич, Сергей Козак, москвичи Николай Фигуркин, Николай Бакунин, Иван Шамов, Петр Тихонков, Борис Савинов.
За годы учебы всех нас связала крепкая дружба. Теоретический курс мы усваивали усердно, а Саломатов, Фигуркин, Шамов, Гучек были примером во всем. Старательно учился и я - ходил в передовиках. Начал заниматься спортом, которому в школе уделялось много внимания. Пробовал бегать, прыгать, бороться, боксировать, но ни в чем не преуспел. На ринге получил такой удар в висок, что всю неделю кошмары снились. Очень хотелось стать чемпионом, как Сережа Саломатов, который был первым и в беге, и в борьбе, причем не только у нас в школе, но и во всем округе. И вот записался в борцы. Поначалу, может, действительно какие-то задатки были, только после официальной схватки с Сашей Ваулиным наотрез отрекся от борцовского ковра и занялся штангой. Но, видимо, силенки еще маловато было - поединка со штангой тоже не выдержал. К слову сказать, через много лет я стал даже чемпионом академии в полусреднем весе.
А в ту пору, забросив не только спорт, но и учебу, вдруг начал зачитываться Мопассаном, Лондоном, Толстым, Достоевским. Читал все подряд, с юношеским восторгом восхищаясь героями и героинями или ненавидя их, опуская философские детали и лирические отступления. Читал везде, но главным образом на занятиях. Сидел, как положено старшему, за первым столом, но умудрялся на глазах преподавателей читать.
Разоблачил меня батальонный комиссар Мололетков. Он вел курс марксистско-ленинской подготовки. Это был удивительный человек. За гражданскую войну комиссара отметили орденом Красного Знамени. Орден от времени потускнел, эмаль во многих местах отбилась, но смотрели мы и на орден и на орденоносца с невообразимой завороженностью и почтением. Не знаю, вызывает ли у сегодняшней молодежи подобные эмоции целая орденская колодка... Мне же помнится, как в автобусе, в трамвае, в очереди, увидев орденоносца, люди расступались, вежливо предлагая место.
А вот каким образом засек меня читающим на занятии комиссар Мололетков, не могу и сейчас представить. Только уже со следующего дня каждый преподаватель, входя в класс, приказывал:
- Отделенный командир Дольников, художественную литературу на стол!
Я изменил тактику: перешел на чтение по ночам. Но вскоре стал замечать, что буквы на страницах сливаются. Сначала решил, что накал лампочки упал, но то же самое повторилось днем, когда все вокруг словно затуманилось. Читать я уже не мог, натыкался на окружающие предметы и, боясь признаться в этом, принялся промывать глаза до красноты, отчего стало еще хуже. Меня положили в санчасть. Встал вопрос о списании еще не летавшего летчика. Но постепенно зрение мое восстановилось, и через две недели я приступил к занятиям.
Дни учебы тянулись однообразно: лекции, семинары, зачеты, экзамены... Вечерами курсанты писали письма родным и близким, но ни о чем конкретно не упоминали, боясь раскрыть военную тайну. Нам же отвечали пространно, безо всяких намеков: девушки восторгались нашими подвигами (многие ребята, еще не летая, сочиняли были о баталиях в небе). Матери же, как правило, давали наказы сыновьям летать потише да пониже.
Я письма получал редко - только от матери. В них она весьма кратко сообщала о нелегкой жизни, спрашивая, скоро ли закончу службу и вернусь в родную хату. Вернулся же с финской Микита (брат двоюродный) с отшибленной ногой - пора бы и мне, старшему кормильцу, подумать о доме.
Так прошло лето. Многие курсанты уже летали самостоятельно, а наш отряд продолжал учебу. По этому поводу ходили разные слухи: одни говорили, что нас специально готовят к полетам на новых самолетах, которые уже где-то осваивают наши будущие инструкторы, другие, наоборот, утверждали, что никакими летчиками мы не станем, а будем преподавателями, потому что пилотов много, а самолетов нет.
В октябре командование объявило о нашем участии в параде войск в Ростове-на-Дону в честь 23-й годовщины Октября и мы приступили к усиленной строевой подготовке. Готовились серьезно - отрабатывали строевой шаг с оружием в руках, равнение в колоннах. Особенное внимание уделялось строевым песням. Запевал, как правило, Анатолий Володин. Небольшого роста, весельчак, впоследствии он проявил себя в боях с фашистами и заслужил звание Героя Советского Союза. К удивлению многих, иногда запевал и я.
И вот в день Октябрьской революции мы прошли перед центральной трибуной, на которой находились руководители области и командование округа. Я же на трибуне никого не разглядел - видел в основном грудь четвертого в шеренге. За парад мы заслужили благодарность командующего и конечно же лейтенанта Шовкопляса, который объявил, что строевой подготовкой заниматься не будем до самой весны.
* * *
Наступил новый, 1941 год. Думали ли мы тогда, что он станет годом начала Великой Отечественной?.. В школе были летчики-инструкторы и преподаватели, участвовавшие в военных событиях в Испании, в Китае, на Халхин-Голе, в Финляндии. Второй год шла мировая война. Из печати, из выступлений политруков мы знали, что фашизм готовит нападение на Советский Союз, но считали, что большая война не столь близка и неизбежна. Во всяком случае, надеялись, что еще успеем стать летчиками-истребителями.
В начале апреля наш отряд прибыл на полевой аэродром. Поселились в палаточном городке. Чистый степной воздух, зеленый ковер душистых трав летного поля и окрестностей - все это внесло радостное разнообразие в казенную обстановку казарм и учебных классов. Здесь нам предстояло освоить сначала учебно-тренировочный самолет УТ-2, а затем боевой И-16.
Своих инструкторов мы знали еще задолго до выезда в лагеря. В нашей, первой летной группе инструктором был младший лейтенант Николай Нестеренко, закончивший нашу же школу несколько месяцев назад. Опыта обучения он, конечно, не имел, но производил впечатление требовательного командира: с каждым из нас помногу беседовал, тщательно изучал ребят как по скромным личным делам, так и в повседневной жизни. Инструктором второй летной группы нашего звена был его хороший товарищ младший лейтенант Анатолий Кожевников. Вместе с Нестеренко они окончили школу и по-дружески делились своими первыми опытами в обучении курсантов.
С Анатолием Кожевниковым в последние годы войны мне довелось служить в одном авиакорпусе и встречаться на фронтовых аэродромах. Воевал он смело, творчески, заслужил уважение товарищей, и слава о его боевых делах ушла далеко за пределы полка. В конце войны Анатолий стал Героем Советского Союза, командовал истребительным авиационным полком. Позже окончил военно-воздушную академию, затем Военную академию Генерального штаба и находился на различных командных должностях в звании генерал-лейтенанта авиации. Сейчас Анатолий Кожевников живет в Москве, пишет книги.
Командиром нашей эскадрильи был известный в школе методист майор Казанский. Его по праву считали одним из лучших летчиков школы, и курсанты гордились этим.
Начались полеты. Без особого труда мы освоили самолет УТ-2, так как почти все летали в аэроклубах на По-2, который немногим отличался от учебно-тренировочного самолета. Первыми поднялись в небо и стали летать самостоятельно Саломатов, Фигуркин, Гучек. Не ладилось с посадкой у Савинова, Тихонкова и Шамова, но благодаря совместным усилиям инструктора, опытных командиров звеньев и они успешно закончили программу.
Однажды неожиданно для всех мы увидели на аэродроме боевые самолеты И-16 и учебные УТИ-4. Наконец-то!
Самолеты И-16 все еще считались у нас лучшими истребителями, и мечтой каждого летчика было овладеть этой сложной в технике пилотирования машиной. Особенно неподатливым был И-16 на взлете и посадке, думается, сложнее самолетов всех последующих поколений.
Эти особенности самолета мы хорошо знали, поэтому очень тщательно готовились. Но прежде чем начать полеты, курсанты должны были отработать рулежку. Для этой цели были подготовлены устаревшие, отслужившие сроки, еще со старыми моторами, самолеты И-16, да и у тех обшивку на крыльях сняли, чтобы на разбеге они не смогли взлететь.
И вот мы с увлечением рулим и "взлетаем" без взлета. Поначалу почти каждый, начав разбег в одну сторону, заканчивал его в обратную. Бывали и случаи капотирования - когда самолет переворачивался через крыло и оказывался вверх колесами. Это происходило при соответствующей ошибке и у бывалых летчиков на боевых самолетах. Тогда шутники говорили: "Перевернули вверх колесами для просушки", а несведущие новички верили.
На боевом самолете И-16 первым вылетел Сергей Саломатов. К этому дню готовилась вся наша группа, особенно инструктор Нестеренко. Ведь Саломатов был его "первачком". Все прошло удачно. Взлетел Сергей ровно, приземлил машину на три точки и без "козлов", как говорили, "притер".
У меня с первых провозных полетов успешно пошло все. Инструктор был доволен и планировал выпустить меня на самостоятельные полеты. При проверке же командиром звена выявилась моя старая, еще аэроклубовская ошибка на посадке высокое выравнивание. Много ушло времени и труда на ее исправление. Большая часть не только нашей группы, но и звена летала уже самостоятельно по кругу, в зону, а меня все еще учили на учебном УТИ-4. Учили терпеливо - как-никак старшина звена. Неудачи в полетах начали сказываться и на моих старшинских обязанностях. Я понимал: как же спрашивать с подчиненных, если они тебя обошли в главном - в полетах? Большинство товарищей переживали мою неудачу, старались помочь, ведь мы уже больше года служили вместе и крепко сдружились. А курсантская служба тех лет была нелегкой.
Ну вот, помнится, сопровождали мы самолеты на земле: отлетав, каждый был обязан сопровождать за крыло машину своего товарища при выруливании на взлетную и встретить после посадки. Хорошо, когда летали сами - рулили тихо, без рывков. А иной инструктор, желая проучить курсанта, рулил с такой скоростью, что, уцепившись за плоскость, бежишь подчас, переставляя ноги в воздухе, словно в горизонтальном полете. Да еще пыль аэродромная в глаза набивается, на зубах скрипит. Хорошо сопровождать, когда отлетался, и ох как трудно летать, насопровождавшись.
После полетов мы допоздна готовили самолеты к завтрашнему дню. Под руководством механика все делали сами: не только драили машины от носа до хвоста, но и умели выполнять все тонкие работы - заплетали тросы, регулировали зазоры, меняли кольца, перебирали шасси. Уставали необычайно. Отдыхали в выходные дни, которых становилось все меньше и меньше - ловили погоду. Все было подчинено скорой подготовке летчиков для строевых частей. В те редкие выходные немногие из нас получали увольнения, а единственное место, куда можно было пойти, - село Кулешовка. Здесь по вечерам местные девушки и парни собирались на вечеринки после нелегких сельскохозяйственных работ.
Играла двухрядка, танцевали тустеп, краковяк, вальс, барыню. Мы были опасными конкурентами для местных ребят, так как сельские девушки отдавали предпочтение летчикам. Нередко дело доходило до неприятных разговоров, но патрульная служба была строгой и своевременно вмешивалась в инциденты, не допуская крайностей.
Наиболее дисциплинированным, хорошо успевающим курсантам как поощрение разрешали увольнение в Ростов-на-Дону. Тогда под руководством старшины звена или отряда рано утром выезжали, как правило, в город, где покупали немудреные парфюмерные принадлежности, ходили в кино, а затем на берег Дона. Возвращались к вечеру отдохнувшие. И снова аэродром, снова любимое дело, которому отдавалось все.
Вечером 21 июня 1941 года я был назначен старшим группы, увольняемой в воскресенье в город...
Война народная
В тот знойный июньский вечер никто даже не предполагал, что утром следующего дня вся наша жизнь круто изменится. Курсанты, собравшиеся в увольнение, проснулись не от радостного ощущения яркого солнца, предстоящей прогулки по городу. Мы проснулись под длительный вой сирены, поднявшей нас по боевой тревоге.
Из уст в уста передавалось тяжелое, страшное слово: "Война!" Где он, этот коварный враг? Где и когда - завтра, через неделю - мы должны вступить с ним в бой? Казалось, все должно быть ясно и понятно: что и как делать каждому. В действительности же многое происходило далеко не по плану.
Собравшись по тревоге, мы стояли в строю, ждали распоряжений и тихо переговаривались. Сразу же возникла твердая уверенность, что враг будет разбит и уничтожен. Но успеем ли в этой борьбе принять участие мы?
- В обороне главное - харч! - негромко сказал Вася Гущин, как бы желая снять напряжение.
События же шли своим чередом. Сначала состоялся митинг. Речь держал наш любимый батальонный комиссар Мололетков. Он сказал, что война будет трудной, что надо готовиться к ней серьезно и всем. И выступавшие заверили, что в борьбе с фашизмом отдадут все силы, а если потребуется - и жизнь.
На следующий день войны мы уже увидели прошедший над аэродромом "юнкерс". Стояла низкая облачность, и на фюзеляже пролетевшего Ю-88 хорошо можно было рассмотреть фашистские кресты. В воздухе в это время находилось несколько самолетов, которые летали, как всегда, по плану. Они пытались перехватить гитлеровскую машину, но немец скрылся в облаках.
Наша курсантская жизнь резко изменилась, и к худшему. Мы стали меньше летать, так как часть боевых самолетов отправили на фронт, а на оставшихся летали те, кто по программе был впереди. Наш же отряд отставал: полеты мы начали позже других.
Поступали первые вести с фронтов. В воздушных схватках уже отличились младшие лейтенанты М. П. Жуков, С. И. Здоровцев, П. Т. Харитонов. Петр Харитонов - наш, всего полгода назад окончил авиашколу. Через месяц засверкала слава выпускника нашей эскадрильи Николая Тотмина - летчик таранным ударом уничтожил фашистский самолет.
Но, несмотря на стойкость, мужество и отвагу советских воинов, война стремительно подкатывалась к Ростову-на-Дону. Началась подготовка к перебазированию. Полеты практически прекратились. Многие инструкторы всеми правдами и неправдами добивались направления на фронт.
Попрощались и мы с полюбившимся нам Николаем Нестеренко, инструктором первой группы. Вместе с ним в боевые части уехали Кожевников, Киселев, Кириллов. На их место инструкторами назначили совсем молодых сержантов. Но теперь главной нашей задачей были не полеты, а погрузка самолетов и имущества в эшелоны, которые вместе с нами отправлялись на юг. Куда едем - никто не знал.
Через несколько суток мы оказались в Закавказье. Помню, на одной из станций прошел слух, что недалеко от эшелона продают гранаты. Выходить из вагонов запрещалось, поэтому, быстро сговорившись и сложив оставшиеся деньги, отправили Новикова и Давыдова закупить хотя бы по парочке гранат на каждого. Через несколько минут курсанты принесли какие-то фрукты, похожие на красные яблоки.
- Зачем деньги зря тратите? Сказано же: гранаты нужны! - возмущались ребята.
- Так вот они, гранаты, дары кавказской природы.
Долго мы вспоминали потом эти гранаты...
Эшелон разгрузили ночью на какой-то станции. Конечно же никакой станции, по нашим представлениям, здесь не было. Соблюдая глубокую маскировку - война уже приучила, - поставили палатки, зажгли фонари "летучая мышь". А где-то совсем близко, в кустах за палатками, притаились, злобно воя, шакалы.
Здесь, на азербайджанской земле, в степи, не найдешь зеленого ковра кругом сухая, потрескавшаяся от зноя земля. Над ней предстояло летать, и мы принялись строить аэродром. Когда обжились, подготовили летное поле, казалось, в самый бы раз развернуть полеты. Но нам все меньше и меньше доставляли бензина, да и самолетов совсем мало осталось.
* * *
Наступил 1942 год. Мы все еще курсанты. Менялись инструкторы, командиры звеньев, отрядов, эскадрилий. Одни поднимались вверх по служебной лестнице здесь, в школе, другие добивались разрешения и отправлялись на фронт. Нас, курсантов, часто посылали на помощь колхозникам Азербайджана, самоотверженно трудившимся на полях. Особенно охотно работали мы на сборе винограда, персиков, бахчевых культур.
Для меня же важнейшим событием этого года стало вступление в партию. Был я уже старшиной отряда, комсоргом звена, выполнял множество общественных поручений, поэтому считал себя вполне подготовленным к вступлению в ряды ВКП (б). Правда, заявление подал не сразу - мучили сомнения: курсант ведь, люди на фронте бьются, а я в тылу... С чего начать? К кому за рекомендацией обратиться?
Все оказалось несколько проще, чем я предполагал. В ответ на мое первое несмелое обращение в комитет комсомола получил рекомендацию. Охотно поручились за меня и коммунисты нашего отряда, доверие которых я стремился оправдать всей своей жизнью.
Но вот невзгоды, трудности и радости учебы позади. Инструктор старший сержант Волков пишет служебную характеристику:
"Летную программу закончил с общей оценкой "отлично". Имеет налет на УТИ-4:
вывозных - 109 полетов - 10 час 03 мин
контрольных - 114 полетов - 13 час 49 мин
самостоятельно - 83 полета - 10 час 43 мин
Считаю целесообразным дальнейшее обучение на новой материальной части..."
Не знал я тогда этой характеристики и твердо был уверен, что готовится выпускная, а следовательно, на фронт. Но мой выпуск был отсрочен.
Повезло, правда, что вскоре инструктором группы был назначен Сергей Саломатов, раньше пас успевший окончить школу и ускоренную программу подготовки инструкторов. Ежедневные настойчивые просьбы - и вот уже Саломатов пишет выпускную характеристику:
"Партии Ленина-Сталина и социалистической Родине предан. Летать любит, в полете вынослив. Активно участвует в общественной и политической жизни подразделения. Целесообразно использовать в истребительной авиации РККА. Достоин присвоения воинского звания сержант.
С аттестацией и выводом согласились:
Командир звена мл. лейтенант Шалдыр.
Командир отряда лейтенант Хозяйчиков.
Командир 4 иаэ капитан Потапов.
Решение утверждающего аттестацию: Выпустить военным пилотом в строевую часть. Присвоить воинское звание сержант.
Начальник школы полковник Кутасин.
11 января 1943 г."
* * *
Прощай, родная школа! Почти три долгих нелегких года шел к цели. Своим внешним видом мы значительно отличались от выпускников довоенных и послевоенных лет: поношенные серенькие шинели, шапки-ушанки, обмотки. Какую же надо было иметь сноровку, чтобы, надев ботинки, быстро и в меру красиво намотать эти знаменитые обмотки!
И вот в начале февраля 1943 года небольшая группа выпускников-батайцев прибыла для прохождения дальнейшей службы в 25-й запасной авиационной полк, базировавшийся тогда здесь же, в Азербайджане. Хотя и не на фронт мы попали, но уже считались самостоятельными летчиками. Мы понимали, что в запасном полку долго не задержимся и что по прибытии очередной части с фронта для пополнения или переучивания сразу же вольемся в нее.
Два месяца службы в 25-м запасном успеху в летном деле не сопутствовали, так как все внимание командование уделяло переучиванию, комплектованию маршевых полков. Мы же летали редко - ходили в наряды, изучали новую авиационную технику. Большим счастьем считали встречи с летчиками-фронтовиками, которые имели боевой опыт, были награждены орденами, а некоторые стали уже и Героями Советского Союза.
В это время заканчивали переучивание на "Аэрокобрах" летчики 16-го и 45-го истребительных авиационных полков, в которых служили будущие знаменитые асы Покрышкин, братья Глинка, Речкалов, Клубов, Бабак, Фадеев. Довелось видеть их в полетах, в летной столовой, а иногда и слушать беседы с необстрелянными вроде нас выпускниками. Мы втайне надеялись попасть в один из этих полков, но вскоре они убыли на фронт. А уже через два месяца в воздушных боях над Кубанью родилась слава Покрышкина и Глинки, Бабака и Клубова, Фадеева и Лавицкого.
Мог ли я тогда подумать, что совсем скоро мне посчастливится прибыть на Кубань и вместе с этими прославленными летчиками ходить в атаки. А пока что в начале апреля Евгения Денисова, Николая Новикова и меня направили в 494-й истребительный авиационный полк, находившийся на переучивании и пополнении.