Дольников Григорий. Летит стальная эскадрилья

   Об этом бое нам, молодым пилотам, постоянно рассказывали его участники. Это была жестокая схватка, символизировавшая боевое братство, доблесть и мужество советских воинов. И таких боев было немало. Поэтому наши летчики и завоевали в небе Кубани господство в воздухе и удерживали его до полной победы в небе Берлина.
   * * *
   В полку нас распределили по эскадрильям, а там, в свою очередь, - по звеньям. Петя Гучек попал ведомым к самому Борису Глинке, Женя Денисов - к командиру эскадрильи Микитянскому, Вася Можаев - к Шурубову. Им крупно повезло (так мы тогда все считали). Меня же ведомым определили к младшему лейтенанту В. Сапьяну, и я, откровенно говоря, поначалу был огорчен, думал, что виной всему - моя злополучная посадка. Но вскоре убедился, что лучшего ведущего мне не найти.
   Василий был скромный, застенчивый, тихий, ко всем очень внимательный и серьезный. У него было редкое по нынешним энергичным временам, почти исчезающее качество - он умел слушать. Спокойно, не перебивая, думая над словами собеседника. Я сделал с Василием несколько первых боевых вылетов. И получилось так, что благодаря его умелому, бережному и вместе с тем требовательному вводу в строй впоследствии прослыл одним из лучших ведомых полка.
   А на боевое задание первым из нас вылетел Иван Кондратьев. К этому времени в полку уже выработалась четко продуманная методика ввода молодых летчиков в строй. Какова бы ни была группа, больше одного новичка на боевой вылет в нее не включали, причем постоянно наблюдала за ним и оберегала его, порой в ущерб общему замыслу боя, вся группа.
   Мы с нетерпением ждали ушедших на задание, чтобы от самого первого побывавшего в бою узнать; как оно там, в атаке... Но Иван Кондратьев из этого полета не вернулся.
   Настроение резко упало: ведь Кондратьев по технике пилотирования был лучшим среди нашего выпуска. К тому же все "старики" вернулись невредимыми, даже одержали победы, а для Кондратьева первый полет оказался роковым...
   Ведущим у Кондратьева был лейтенант Василий Бондаренко, который прибыл в полк всего несколькими днями раньше нас. Это был веселый, никогда не унывающий летчик. Вася неплохо играл на баяне и пел украинские песни, лихо отбивал чечетку. Своими рассказами о боевой работе он привлек к себе общее внимание, и даже Иван Бабак намеревался присмотреться к его хватке, поучиться воевать.
   Для Бондаренко этот боевой вылет в нашем полку тоже был первым. Видимо, переоценил он свой в общем-то скромный опыт первых месяцев войны и не смог своевременно оказать помощь ведомому в сложной обстановке. К счастью, Иван Кондратьев остался жив. Он выпрыгнул с парашютом и к вечеру вернулся в расположение полка. Радости нашей не было предела!
   Впоследствии они хорошо слетались парой, прекрасно понимали друг друга в воздухе и на земле. Василий Бондаренко стал Героем Советского Союза, а Иван Кондратьев прослыл храбрейшим летчиком полка.
   Первый боевой вылет, первый воздушный бой, первая победа - эти события фронтовой жизни в подробностях помнятся каждому пилоту. В последующих боях, радость от побед не меркнет. Но счастье первых победных атак навсегда оставалось с нами. Не боясь показаться сентиментальным, скажу, что такое счастье, наверное, сродни чувству первой любви...
   В июле в небе Кубани было сравнительно спокойно. Не каждый боевой вылет заканчивался воздушным боем, как это было в марте - апреле. Вот и мое боевое крещение оказалось, образно говоря, холостым. Но командир группы капитан Петров на этот раз разбор полета провел особенно тщательно. Остановившись на несоблюдении установленного боевого порядка в парах, он кивком указал в мою сторону. "Излишне много разговоров по радио" - это также относилось к нашей паре, вернее, к моему ведущему Сапьяну, который чересчур заботливо опекал меня.
   В конце разбора ведущий группы совсем огорошил меня - приказал нам с Васей потренироваться на земле по системе "пеший по-летному". "Плохи мои дела, подумал я, - надо стараться". И старался. Ходили мы по аэродрому с Сапьяном, растопырив руки, - атаковали невидимого противника, сами уходили из-под атаки, в азарте нарушая боевой порядок, отчего мой олимпийски невозмутимый ведущий повышал голос и повторял маневр.
   Эта нехитрая методическая форма тренировки в слетанности, в понимании выполняемых маневров и замысла предстоящего полета, так метко названная "пеший по-летному", до сих пор одна из лучших форм подготовки летного состава.
   А с противником я не встретился и в трех последующих боевых вылетах. Гучек, Денисов, Караваев уже провели по воздушному бою. И мы подробно, втайне от "стариков" анализировали их до глубокой ночи. Правда, анализ этот был весьма относительный: мало еще разбирались ребята в динамике боя.
   И вот мой пятый боевой вылет... В тот день ведущим группы был капитан Дмитрий Глинка. Еще задолго до вылета Василий Сапьян предупредил меня:
   - Полетишь ведомым у ДБ.
   Почему принято такое решение и кем - спрашивать не стал. Знал, что летать с Дмитрием почетно, хотя и нелегко. Это был прирожденный летчик-истребитель. Как и старший брат, Дмитрий Глинка был высокого роста, волевой взгляд из-под коротких бровей придавал лицу строгое, даже суровое выражение, и мы, молодые, откровенно побаивались этого взгляда. Мастер воздушного боя, Дмитрий очень метко стрелял с коротких дистанций, пилотировал с большими перегрузками, чаще всего не предупреждая о своем маневре по радио.
   Долгое время ведомым Дмитрия летал Иван Бабак. Об этом воздушном бойце мы услышали задолго до того, как увидели его. А встретились - и немало удивились. Представляли себе сурового великана, а перед нами оказался симпатичный, несколько сутуловатый, лейтенант. Иван был невидным, но умное лицо и всегда изысканная опрятность делали наружность его довольно приятной. Честный и прямодушный, он отличался тонкостью, свойственной людям его профессии (до войны Бабак работал учителем). Откровенность его, совсем непритворная, была, однако же, не без расчета: он так искусно, шутливо, необидно умел говорить величайшие истины людям сильным, что их самих заставлял улыбаться. Словом, очень быстро и незаметно Иван стал среди нас "своим" - не бывалым "стариком", а скорее, опытным старшим братом. Теперь он уже сам водил пару. Ведомым к нему определили Валентина Караваева.
   В моем пятом боевом вылете эта пара стояла в нашем звене, летевшем в качестве ударной группы. Вторую четверку возглавлял командир эскадрильи капитан Микитянский с ведомым Денисовым, который к этому времени успел совершить десять боевых вылетов и участвовал в двух воздушных боях. Ведущий второй пары старший лейтенант Лавицкий взял к себе ведомым Сапьяна.
   Стоя в строю и слушая предполетные указания Дмитрия Глинки, я думал, что при встрече с пашей группой никаким гитлеровским эскадрам несдобровать, хотя на себя я не очень рассчитывал. Дмитрий, как всегда, был немногословен. Еще раз уточнив место и задачи каждой пары в боевом построении, а также время взлета, он обратился ко мне:
   - Ну а ты, Горачий, будешь выполнять только одну задачу - держаться моего хвоста. Оторвешься - убьют. Немцы ждут одиночек, специально пары такие держат в воздухе, вроде охотников. Понял? - Заметив робость новичка, мой ведущий, уже уходя к самолету, на ходу добавил: - Да ты не дрейфь, Горачий, не дрейфь Г В обиду не дадим. Сзади нас Бабак, а еще выше Лавицкий о Микитянским. Это же во братва! - И показал большой палец.
   Разумеется, каждый боец - характер на свой лад, со своими особенностями, но есть еще и фронтовое братство, которое, не стирая индивидуальности, придает новые силы, столь необходимые для того, чтобы перенести тяготы и скорбь трагических обстоятельств, неумолимо возникающих на войне. Эти силы - та нравственная чистота, которая не внушалась поучениями или приказами и возникала в сознании не по абстрактным кормам и застывшим рецептам, а формировалась во фронтовом братстве, проверялась жизнью и смертью...
   Взлетели мы парами. Быстро собрались и в установленном боевом порядке эшелонированно по высоте и в глубину - с набором высоты пошли к линии фронта для прикрытия наших войск. Строго держал свое место: справа сзади и чуть выше самолета ведущего. Хотелось посмотреть, где остальные, но боялся оторваться. Слышал, Дмитрий докладывал на землю, что прибыли в район на работу, просил сообщить обстановку.
   - Пока спокойно. Выполняйте задание, - ответила земля.
   На солнце шли с набором, затем разворотом "все вдруг" от солнца со снижением и разгоном скорости. Чуть больше скосил взгляд влево - увидел пару Бабака. Ходили уже минут десять. Все тихо. И вдруг...
   - ДБ, с запада большая группа! От вас на встречных на одной высоте смотрите! - передала наземная радиостанция.
   - Пошли выше на солнце! Всем смотреть! - скомандовал Дмитрий.
   И началось... Четкие, отрывистые команды - то Глинки, то Бабака, то Микитянского:
   - Атакуем слева! Прикрой, Коля!
   - Смотри снизу, отсекай!
   Чаще всего слышались команды для меня:
   - Крути влево, Горачий. Держись!..
   Куда крутили, зачем - я понимал плохо и, кроме хвоста машины своего ведущего, ничего не видел. А перегрузки такие, что временами в глазах темнело. "Когда же все это кончится? - вкрадывалась мысль. - А может, никакого боя и нет? Может, это летчики меня тренируют да проверяют?" Но нет, судя по возбужденным командам и сложным стремительным маневрам, наверное, все-таки бой. Временами в поле зрения я все же замечал силуэты самолетов, но чьи машины - наши или противника - различить не мог.
   Все как-то разом вдруг утихло. Последовала команда с земли, разрешавшая следовать на посадку, при этом была передана благодарность за работу. На аэродром вернулись попарно, с небольшими интервалами по времени. Мы с Глинкой сели последними. Зарулив и выключив мотор, заметил, что самолет несколько накренился вправо. Поспешно вылез из кабины. Увидел теплый, сочувствующий взгляд встречающего техника:
   - Трудно пришлось?
   - Нелегко!
   - Эх, прикрыть не могли молодого! Куда смотрели?.. - ворчал мой встречающий.
   Оглядев хвостовое оперение, затем изрешеченную правую плоскость и спущенную стойку шасси, я понял, что побит действительно крепко. Более двадцати пробоин насчитал техник в моем самолете. Сразу стало как-то не по себе...
   Подошел Дмитрий Глинка, поздравил с боевым крещением.
   - Молодец, удержался... - сказал скупо и пошел своей неторопливой, ровной походкой на КП.
   Не помню, сколько я сидел под моим израненным самолетом в глубоком раздумье. Только вдруг заметил - рядом Иван Бабак. Спокойно, не торопясь, по-пилотски жестикулируя для ясности, рассказал мне Иван Ильич все подробности прошедшего боя. Объяснил, что это был сложный, неравный по силам, но выигранный нами бой. Главное же, что мы не понесли потерь, а четверых гитлеровцев фюрер недосчитается.
   Бабак особенно подчеркнул в своем рассказе действия ведомых, отметил, что в таком трудном, маневренном бою я не оторвался от ведущего, а это редко кому удавалось в первой боевой схватке.
   - Что, и вас так били? И вы ничего не видели и не понимали?.. - робко спросил я, в глубине души надеясь на поддержку.
   Иван Ильич подробно, не рисуясь, рассказал мне о своем боевом крещении, о первых воздушных боях других, теперь уже известных летчиков. О многом мы говорили в тот трудный для меня день. Итог его был очень важен для меня: я поверил в себя, а еще больше - в смелых и преданных друзей-однополчан. Один из них стал для меня другом на всю жизнь - человек рыцарского, героически самозабвенного отношения к своему долгу перед Родиной Иван Ильич Бабак.
   Огненные рубежи
   Вот уже несколько дней, как мы всей дивизией перебазировались с Кубани на очищенную от фашистской погани украинскую землю, на юг Донбасса. Кругом разруха, вместо городов - груды развалин, вместо деревень - обгоревшие, скособочившиеся одинокие трубы печей.
   До жгучих слез тяжело смотреть на освобожденных от немецкого ига людей. Худые, оборванные, голодные... На лицах отпечатались невыносимо трудные два года мук, насилий и истязаний. Это те, кто выжили. А сколько еще томится в фашистских застенках по всей Европе!.. Сердца солдат спекались от огня и страданий; "Мстить, мстить, мстить!.."
   И в небе Донбасса я одержал свою первую победу. Это произошло в наш праздник - День Воздушного Флота, 18 августа 1943 года.
   Мы вылетели тогда на прикрытие наземных войск в районе Голая Долина, Богородицкое, Красный Лиман. Ударную группу из шести самолетов возглавлял капитан Шаренко. Группу прикрытия, также из шести самолетов, вел капитан Микитянский. Наша пара находилась в ней выше всех со стороны солнца.
   И вот появились "мессершмитты". Они пришли в этот район явно с целью связать нас боем, так как следом за ними с незначительным интервалом по времени под прикрытием истребителей летела большая группа Ю-87 для выполнения основной задачи - нанесения бомбового удара по нашим войскам. Первой в борьбу с восьмеркой Ме-109 вступила группа Шаренко. В атаку на фашистских бомбардировщиков всем звеном пошел Микитянский. Нам же с Сапьяном он приказал связать боем истребителей прикрытия - двенадцать Ме-109.
   Первоначальный замысел противнику удался. Ударная шестерка Шаренко на некоторое время была связана восьмеркой "мессершмиттов", и поэтому основную задачу - не дать прицельно отбомбиться группе Ю-87 - решали истребители Микитянского. Смелый и дерзкий их удар нарушил боевой порядок первой шестерки бомбардировщиков, однако следом шли вторая и третья группы Ю-87.
   Летчики Шаренко, сбив два Ме-109, постепенно оттеснили остальных с поля боя и ринулись на помощь Микитянскому. Общими усилиями удалось не допустить к цели и вторую шестерку бомбардировщиков противника. В это время наша пара завязала бой с группой прикрытия. Сапьян, искусно маневрируя, уходил из-под атак нескольких пар противника, но слишком неравны были силы...
   Мой опыт уже позволял видеть складывающуюся обстановку. Я понимал, что нам необходимо еще немного продержаться, связывая истребителей прикрытия, и тем самым дать возможность Шаренко и Микитянскому решить главную задачу. Но, разгадав наш замысел, противник изменил тактику, ведь мы парой сковывали всю группу прикрытия. Гитлеровцы решили разделаться с нами побыстрее и, взяв в клещи сверху и сбоку, еще одной парой зашли снизу в хвост. Хорошо, что эту нижнюю пару я вовремя заметил и успел передать Сапьяну:
   - Уходи под атакующих справа сверху, я отсекаю нижних!
   Полупереворотом сваливаюсь на пару гитлеровцев, тут же круто закручиваю машину - и вот я в хвосте ведомого. Из всех семи точек даю очередь... Мимо... Эх и досада! Ошеломленный фашист переворотом выходит из боя, а ведущий пытается зайти мне в хвост, но - врешь! - на этом маневре меня не купишь. Секунды борьбы - и я в хвосте "худого", который пытается спастись переворотом. Иду за ним. Близко земля, растет скорость. Даю очередь - "мессершмитт" вроде бы споткнулся, клюнул носом, и тут же взрыв. Меня сильно тряхнуло. Рванул ручку на себя - машина вздыбилась вверх. Никого не слышу. Что же там с нашими? Попытался запросить по радио, но по-прежнему тихо. Куда же я ушел, где нахожусь?
   Ориентировка над Донбассом сложная. Нас предупредили, что в случае отрыва от ведущего, потери ориентировки проще всего взять курс 90 градусов и производить посадку на наш первый попавшийся аэродром. Так и делаю. Беру курс 90, лечу, а стрелка бензиномера все ближе и ближе к нулевому делению. Где же эти аэродромы? В воздухе тихо. Постоянно осматриваюсь. Кажется, лечу уже вечность, да к тому же не знаю, над чьей территорией...
   И наверное, я обрадовался больше, чем Робинзон Крузо, заметивший подплывающий корабль, когда наконец увидел впереди аэродром. Лечу напрямую, жду: вот-вот мотор встанет - стрелка бензиномера на нуле. Захожу на посадку с ходу, и тут мелькнула недобрая мысль: "А вдруг аэродром не наш?.." Сектор газа вперед до отказа, лучше плюхнусь где-нибудь в поле, чем... Но тут мотор несколько раз надрывно заскрежетал и замолк. Стало тихо. Скорости хватило, чтобы перетянуть через дорогу и приземлиться на аэродроме далеко от посадочных знаков. На мое счастье, эта часть летного поля была сравнительно ровной. Еще на пробеге увидел самолеты со звездами на фюзеляже и облегченно вздохнул...
   Со всех концов аэродрома, как это всегда бывало, когда садился кто-то чужой, бежали техники, механики и все, кто был свободен. С любопытством разглядывали самолет и с каким-то особым уважением посматривали в мою сторону. Я не спеша вылез из кабины. Посыпались вопросы.
   - Что за самолет?
   - Не видишь, деревня, "Кобра" американская! - ответил за меня кто-то.
   - Откуда прилетел? Почему мотор тут выключил? - полюбопытствовал один из механиков.
   - В гости к тебе. Видишь, звезд сколько привез, - съязвил другой.
   Подъехала машина, и все расступились, давая пройти вышедшему из полуторки капитану, которому прямо на ходу старший из присутствующих что-то докладывал.
   Капитан понимающе посмотрел на чужой самолет, подойдя ко мне, представился: это был инженер полка.
   - Что, командир, вынужденно к нам? - спросил.
   - Вынужденно... 22 звезды! Один целый полк фашистский угробил. Вот как воевать надо! - указывая на звездочки на фюзеляже моего самолета, проговорил стоявший рядом с инженером техник.
   И только тогда я понял особый интерес ко мне всех собравшихся. Я ведь совсем забыл, что в этот раз на боевое задание ушел на самолете старшего лейтенанта Лавицкого. И звездочки на фюзеляже его машины - количество сбитых Лавицким самолетов.
   - Товарищ инженер, пожалуйста, заправьте мой самолет горючим. Только что из боя, но вот до своего аэродрома не дотянул, - тут же обратился я к капитану, сообразив, что здесь я не младший лейтенант Дольников, а знаменитость и таким положением можно воспользоваться.
   - Это мы быстро, - ответил он и отдал распоряжение. - Вот только насчет бензина сомневаюсь: какой вам надо? Техника-то американская, а мы, как видите, на Ил-2 воюем.
   К моему стыду, я точно не знал, каким бензином заправлялись наши "Кобры".
   Спрашиваю у инженера:
   - А у вас какой бензин?
   - Б-70.
   - Лейте, долечу, - лихо приказал я.
   Хотелось поскорее улететь к себе - знал, что там волнуются, ищут... Но я еще не выяснил, на каком же, собственно, аэродроме нахожусь и как лететь домой.
   Спрашивать в открытую было как-то неудобно, ведь в глазах присутствующих я не младший лейтенант, только что сбивший первый самолет, а по меньшей мере капитан, уничтоживший более двух десятков фашистских стервятников...
   Тем временем слух о посадке знаменитого аса дошел до пилотов, и вот они в комбинезонах, как и я, с планшетами через плечо, по двое, по трое потянулись к месту, где я руководил заправкой самолета. Штурмовики наперебой расспрашивали, когда сбил первого, когда последнего фашиста, когда было труднее воевать: год назад или сейчас. Было множество и других вопросов, и как отвечал, как выкрутился из создавшегося положения - не помню.
   Потом, взяв полетную карту у одного из пилотов, как бы невзначай я поинтересовался о заходе на посадку на их аэродроме. Затем попросил об одолжении - прикинуть на карте курс и время на мой аэродром: мол, некогда. Сел, как оказалось, на полевом аэродроме в Купянске, и лететь до своих предстояло довольно далеко.
   Наконец я, к радости однополчан, особенно моего ведущего Василия Сапьяна, благополучно вернулся на аэродром. К вечеру появился и Коля Новиков, выпрыгнувший на парашюте. Следовательно, мы потеряли только один самолет, а сбили шесть. Подтвердилось и место падения сбитого мной Ме-109.
   Вот запись из боевого донесения полка, хранящегося в архиве: "Гвардии младший лейтенант Дольников, будучи в паре ведомым у гвардии младшего лейтенанта Сапьяна, во время воздушного боя погнался за Ме-109, который уходил от него левым переворотом. Догнав его на бреющем в 12 километрах западнее Красного Лимана, загнал в землю. Сам после этого произвел посадку в Купянске, где заправился и прилетел на свой аэродром".
   Вечером при подведении итогов за день командир полка поставил в пример всем работу группы Шаренко. Вместе с тем он указал на неправильность моих действий. Как ведомый, я не должен был гнаться за сбитым мной самолетом, необходимо было только отбить атаку и снова пристроиться к ведущему. За сбитый же самолет комполка поблагодарил и приказал представить меня к награде.
   В тот вечер на разных уровнях долго обсуждался боевой вылет нашей группы. И конечно, мои действия вызвали много споров среди молодых пилотов, хотя большинство ребят сошлись на том, что отрыв от ведущего при подобном исходе боя был все же правильным. А я чувствовал неудовлетворенность и даже вину перед Сапьяном - все-таки бросил его... А пара не должна распадаться...
   В тот вечер за ужином боевые друзья шутили:
   - Да здравствует рыцарь крестового туза, "Горачий" белорус Рыгор, сын Устина, ура!
   - Есть предложение послать "горбатым" в Купяпск телеграмму о новой победе их сегодняшнего знаменитого гостя!
   - Придется Гришке догнать Лавицкого!
   - Подумаешь, осталось-то всего ничего - 21 гада прибить!..
   Так пилотская братва, всякий раз в часы затишья, чаще вечерами за ужином (особенно когда подкреплялись по "фронтовой"), любила пошутить. За простоватостью и ребячливостью суждений, за высокопарностью языка порой скрывались удивительная зрелость и внутренняя красота нравственных чувств, глубокое и цельное понимание гражданского долга, осознанная любовь к родной земле, решимость защищать ее до последнего дыхания...
   * * *
   Август 1943 года был, пожалуй, самым напряженным для нас временем за всю войну. За один месяц - с 3 августа по 1 сентября - нашим полком было выполнено 897 боевых вылетов, сбито 63 самолета противника. Рекордным этот месяц был и для меня: в 35 боевых вылетах я провел 16 воздушных боев, сбил 3 вражеских самолета. За этими сухими цифрами огромнейшее напряжение, непомерная усталость, но одновременно и окрыленность, радость побед. Меня охотно брали на самые трудные задания. Доверие придавало сил, а молодость и трудовая закалка помогли выдержать небывалые перегрузки, как физические, так и психологические.
   Но наши многочисленные победы оплачивались немалыми потерями. За этот месяц полк потерял 15 самолетов и четырех летчиков. Особенно тяжело переживали в полку гибель командира эскадрильи капитана Микитянского.
   ...В тот трагический день боевые действия начались с рассветом. Мы прикрывали свои войска в районе Калиновка, Криничка, Артемовна, Алексеевка. Группы прикрытия регулярно менялись в воздухе. Фашистские летчики эшелонированно, большими группами бомбардировщиков в сопровождении истребителей непрерывно рвались в расположение советских частей и соединений, Командование требовало усилить отпор врагу, не допустить вражеской бомбардировки наших войск. В полки то и дело приезжали представители фронта, армии, и наш неутомимый комдив Дзусов постоянно был среди летчиков. Его советы, личное участие в боевых вылетах вдохновляли пилотов. Несмотря на огромное напряжение и усталость, мы рвались в бой.
   И вот в 10 часов утра 22 августа 1943 года очередную шестерку на прикрытие войск повел командир эскадрильи капитан Микитянский. Мы все любили этого скромного, грамотного летчика, требовательного и необычайно заботливого командира.
   Ведомым у Микитянского был младший лейтенант Борис Лихонос, прибывший в полк незадолго до конца боевых действий па Кубани. Вторыми летели Василии Сапьян и я, а прикрывающей парой - Дмитрий Глинка с Иваном Кондратьевым. По прибытии в заданный район с ходу вступили в бой с подходившей группой "юнкерсов" из 15 машин, прикрываемых шестеркой Ме-109.
   Это была короткая, но решительная схватка. Уже в первой атаке боевой порядок бомбардировщиков был расстроен. Еще одна смелая атака - и мой ведущий с короткой дистанции зажег Ю-87, который упал факелом, рассыпаясь в воздухе. Дмитрий Глинка с Иваном Кондратьевым закрутились на вертикалях с шестеркой "мессершмиттов". Вскоре один из них, сраженный Дмитрием Глинкой, рухнул на землю.
   Прорвавшаяся к нам незаметно сверху со стороны солнца при очередной атаке по "юнкерсам" пара "худых" зашла Василию в хвост. Я заметил их поздновато и крикнул Сапьяну:
   - Крути вправо!
   Но очередь фашиста все-таки прошила хвост "Кобры". (Всю следующую ночь наши неутомимые технари клеили и штопали многочисленные пробоины, к утру самолет был в строю.)
   А где же Микитянский?.. Несколько дерзких, решительных атак комэска окончились еще одним сбитым стервятником, но и самолет Микитянского загорелся. Тогда командир направил свою горящую машину на ведущего группы бомбардировщиков.
   Так героически погиб наш любимый комэск. Могила его осталась безымянной, но память о нем живет в сердцах ветеранов...
   Не менее тяжело переживали мы другую утрату - гибель штурмана полка майора Федора Михайловича Телегина. Человек легендарной биографии, Федор Михайлович воевал в гражданскую, был награжден орденом Красного Знамени, который носил с особой гордостью. Своей житейской мудростью, огромным опытом летной работы он щедро делился с молодежью, был приветлив, доступен каждому, но вместе с тем и строг. Несмотря на нелетный возраст, штурман полка активно участвовал в боевых действиях. Пилоты наблюдали за ним в воздухе, оберегали по возможности, но в тот роковой вылет Федора Михайловича не уберегли...
   Всякий успех, даже маленькая победа оплачивались на войне кровью, но количество жертв зависело от многих условий, некоторые из них можно было, необходимо было предугадать и предусмотреть. Что же случилось? И почему не вернулся с боевого задания майор Телегин?