Донна Валентина. Покоренная поцелуем

   Зажав рукой рот, чтобы не разрыдаться при всех, Эдит стремглав выбежала из зала. Она бежала к Хью. Неужели это правда? Неужели у монахинь есть права, права на ее собственность и только потому, что Хью не мог исполнять своих супружеских обязанностей?
   Он поднял на нее глаза, когда она вошла в их святилище. Фен, заметив ее покрасневшее лицо, ее вздымающуюся грудь, с понимающей улыбкой выскользнул из спальни. Тяжело дыша она задвинула дверь широкой доской, - теперь в комнату никто не мог войти. Несколько свечей довольно ярко освещали ее. Хотя здесь было ужасно холодно, Хью сидел, опершись спиной о спинку кровати, голый по пояс, небрежно накинув волчью шкуру на бедро и ноги. Прыгающее пламя свечей отражалось у него на груди, превращая его коричневатые волосы в золотистые, очерчивая мускулистые контуры его тела, которые говорили о том, как много ему приходилось заниматься физическим трудом.
   - Э... Э... Эдит?
   Появившаяся у него на губах улыбка сразу же согрела ее лучше всякого солнца. Его глубокий, богатый тонами голос, освобожденный от эффектов его "дозы", пробудил где-то внутри нее незнакомое томление. Нет, она не расстанется с ним.
   - Ну-ка повтори, Хью.
   - Эдит, моя жена.
   - Правильно, - сказала она, распуская на ходу волосы, и быстро она прыгнула к нему в кровать.
   ***
   Может, оттого, что монахини сами были девственницами и поклялись сохранять свое целомудрие во имя Христа, они не понимали истинного значения тех воплей от удовольствия, глухих постанываний, мужских криков триумфатора, доносившихся до них из спальни Хью и Эдит. Намереваясь съесть как можно больше в Лэндуолде, они сидели, склонив голову, над своими досками с нарезанным мясом и уже не рассуждали перед Марией о целомудренных невестах, аннулированных браках или правах на собственность. Не упоминала аббатиса и о горшочке со снадобьем.
   Мария была не против немного поболтать, чтобы развлечься, а также не слышать страстных звуков, доносящихся сюда из соседней комнаты, и вообще позабыть о беге времени. Этот негодяй Филипп, где он сейчас, задавала она себе вопрос, когда заполнившие холл сладострастные звуки не оставляли никакого сомнения в том, что Хью де Курсон все еще мужчина, да еще какой. "Пусть расскажет об этом Вильгельму", - подумала она.
   Но эта радостная мысль блекла, когда появилась у нее уверенность в том, что с каждым новым куском, который монахини отправляли себе в рот, Гилберт все больше отдавал себе отчет в том, что здесь происходит. Еще один сеанс врачевания мог лишь усилить его подозрения, вызвать такую реакцию в крови, с которой он мог и не справиться. Сердце ее радостно забилось, - может, уже через день она сможет повидаться с Ротгаром.
   Норманнские рыцари, один за другим, оставляли их. Даже Уолтер, бросив загадочный взгляд в ее сторону, явно возбужденный похотью своего господина, зашагал по холлу по направлению к двери, за которой его ждала любовь его дамы. Он остановился, пытаясь что-то разглядеть.
   - Кто идет? - послышался негромкий окрик. Из затемненного угла вышел оруженосец Гилберта, жестом указывая на Марию. Этот подлец здесь следил за ней, но Уолтер не стал связываться с ним и, пожав плечами, пошел дальше.
   Эта сцена тоже не привлекла внимания монахинь. Чему тут удивляться? Обрамлявшие лица складки их головных уборов были похожи на шоры, которые рыцари используют, чтобы закрыть боковое зрение своих коней. Только вспышка огня, осветившая глаз, или крепкий белый зуб, вгрызающийся в ломоть хлеба, говорила о том, что в этом обтянутом черной шерстяной материей пространстве находилось чье-то лицо.
   Наконец, с громкой отрыжкой, не свойственной скромным монахиням, аббатиса отодвинула от себя доску с мясом. Сестра Мэри Целомудренная нехотя последовала ее примеру. Гилберт, вздохнув, заерзал на табурете.
   Хотя она никогда бы не заснула после столь обильной пищи, Мария, указав на свой спальный альков, сказала:
   - Можете разделить со мной мою кровать, сестры. В моем алькове вас никто не побеспокоит.
   - Мы захватили с собой тюфяки, - начала было сестра Мэри Целомудренная, но суровый взгляд аббатисы заставил ее замолчать.
   - Там достаточно места для нас троих? - поинтересовалась настоятельница.
   - Не думаю, - ответила Мария. - Но прошу вас, не беспокойтесь обо мне. Сегодня ночью мне нужно о многом поразмыслить.
   - Да, дочь моя, это просто необходимо сделать, - сказала аббатиса. Она посмотрела на горшочек с мазью, на Гилберта, дверь, ведущую в комнату Хью, откуда теперь доносился беззаботный веселый смех. Но мысли ее, возникающие от такого осмотра, от этих звуков, были надежно скрыты у нее в голове за ее плотным головным убором, который был в этом отношении столь же надежным, как и шлем рыцаря, закрывающий его лицо от ударов врагов.
   - Захватите свечи, сестры.
   Сестра Мэри Целомудренная сразу протянула обе руки. Аббатиса мягким движением сжала ей пальцы на свободной левой руке. - Достаточно одной, дочь моя. Мы привыкли раздеваться в темноте.
   Монахини задернули за собой гобелен Марии. Слабый свет от мерцающей свечи пробивался через щель между полом и краем гобелена. Мария наблюдала за полоской света и сразу заметила, как она потемнела и оттуда высунулся край черного одеяния, - вероятно, одна из монахинь сбросила свою сутану, не удосужившись даже аккуратно ее свернуть. Потом свеча погасла.
   В зал вошел сакский мальчик с охапкой дров. Он постоял немного, отряхивая руками тунику, а затем вприпрыжку направился к себе на кухню.
   Огонь вспыхнул с новой силой, но она все равно куталась в плащ, так как даже усиливающееся тепло не согревало ее. На нее веяло холодом из бездны, разверзнувшейся в ее душе. Она была такой одинокой, как никогда прежде. Хью, который хотя и выздоравливал, все же, по ее мнению, был далек от дееспособности. Могла ли она доверять Эдит, которая рассталась со своей невинностью, и тем самым покончила с любой возможностью возвратиться к монахиням? Ведь все говорило против этого. Если она ничего им не сообщила, то кто же это сделал? Ни один из саксов, кроме отца Бруно, не разговаривал с Эдит со времени ее свадьбы, а верный Уолтер сопровождал ее до монастыря за снадобьем, и он, конечно, мог заставить ее при необходимости замолчать.
   Лэндуолд.., что произошло с ними со всеми с того времени, когда они нашли пристанище под крышей этого большого дома? Хью повредился рассудком, дай Бог, чтобы не навсегда. Она сама отказала в помощи раненым, все время лжет, и теперь была на грани совершения убийства, жертвой которого должен был стать Гилберт, этот когда-то верный и стойкий рыцарь. Столуорт Уолтер, который должен был немедленно стать на ее защиту, когда обнаружил, что за ней следит оруженосец, никак на это не отреагировал, а поспешил к своей возлюбленной.
   Такие мысли не покидали ее часами и, казалось, всегда заставляли сделать единственный вывод: из всех окружавших ее людей только один никогда ей не лгал, всегда держал данное слово, заботился о Лэндуолде и его жителях себе же во вред - это Ротгар. У нее вдруг перехватило дыхание. Он ведь сказал ей, что если она не придет к нему ночью, то, значит, она переметнулась на сторону Гилберта. Она безрассудно согласилась, даже не представляя себе, какую слежку за ней установит Гилберт. Как же должен презирать ее теперь Ротгар!
   В зале было пусто, жутковато. Она отправила Роберта и Стифэна по домам, Уолтер уехал. Только один Гилберт, тревожно, полулежа, дремал рядом с ней, да эта свинья оруженосец, не спускающий с нее глаз из темного угла, разделяли с ней громадное пространство зала. Даже собаки успокоились, как будто понимая, что монашенки не оставили для них никаких объедков; одни с довольным видом лежали, положив свои носы на лапы, другие зевали и почесывались. Все они грелись у огня. Доносившийся сюда из спальни Хью и Эдит шум прекратился. Дыхание Гилберта стало чуть слышным. Он слегка посапывал. Вдруг до нее от двери донеслось урчание, храп - оруженосец Гилберта заснул.
   Тихо-тихо, так, что даже собаки не зашевелились, она, словно тень, направилась к алькову. Нагнувшись, она стала нащупывать под гобеленом одежду, которую сбросила с себя монахиня. Медленно, дюйм за дюймом, она тащила ее к себе. Как сильно у нее билось сердце, когда она, обряжаясь в черную сутану, нахлобучивала головной убор, обвязывала талию потертым веревочным поясом. При этом она вспоминала, как тщательно этот наряд скрывал от ее глаз этих монахинь. Теперь даже если Гилберт проснется или очнется его оруженосец, они наверняка примут ее за одну из сестер Христовых. Шерстяная материя была настолько изношена, что ее черные края порыжели от времени. Чувствуя неотступный запах прогорклого ладана, она поспешила через зал, на кухню навстречу свободе, навстречу Ротгару.
   ***
   Гилберт нанес сильный удар оруженосцу между ребрами.
   - Где она? - спросил он, когда тот наконец продрал глаза.
   - Кто, милорд? - заикаясь, осведомился он.
   - Леди Мария. Если ты помнишь, я поставил тебя здесь, чтобы ты за ней постоянно следил. От страха глаза оруженосца полезли на лоб. Черт подери эту слабость, сковавшую все его члены! Он чувствовал в жилах неприятное пощипывание, вероятно, оно-то и лишало его сил. Он попытался отделаться от этого чувства, успокоить себя, проигнорировать то, что происходит у него внутри, как он обычно не обращал внимания на полученные в битве раны. Мария все превратила в битву своеволий. И он, Гилберт, все равно станет победителем.
   - Может, она спит вместе с монашками? - неуверенно предположил оруженосец.
   Схватив со стола свечу, Гилберт, громыхая, направился к алькову. Резко отдернув гобелен, он протянул вперед руку со свечой. Две женщины с остриженными, торчащими, как колоски, волосами, свидетельствующими об их монашеском статусе, мирно посапывали в кровати. Марии рядом с ними не было.
   - Будь она проклята! - выругался Гилберт. Он резко толкнул оруженосца, который оказался на полу. Зал приобрел какой-то особый красноватый оттенок; вновь знакомый розовый туман возник у него перед глазами; он пульсировал в унисон с лихорадочным потоком крови в его теле.
   - Я отыщу ее, милорд, - воскликнул оруженосец, с трудом поднимаясь на ноги, но Гилберт резким ударом снова отправил его на пол.
   - Где Уолтер?
   - Отправился к своей женщине, сэр Гилберт. Он недовольно заворчал:
   - В таком случае мне не о чем беспокоиться. Я тоже этой ночью отправлюсь на поиски легкодоступных удовольствий. А ты лучше ступай спать и будь готов к разговору завтра утром по поводу твоего спанья. Побелев, оруженосец сразу пал духом. Ноги послушно несли Гилберта к конюшне, но стоило ему поднять седло своей лошади, как они сразу подкосились. Он упал. Тяжело и часто дыша, он, собрав все свои силы, попытался сесть. Он сидел, широко расставив ноги, положив седло между ними.
   Любому рыцарю известно, каким освежающим, бодрящим может быть короткий сон. Стоит воину перехватить несколько минут сна, и он может возвращаться с новыми силами на поле битвы. Но лучше всего укрепляла дух мужчины ночь, проведенная в объятиях девушки. Мария все упирается, но есть другие, которые готовы его удовлетворить, - все равно по своей собственной воле или насильно. Гилберт прислонился спиной к стене. Он лишь чуть-чуть вздремнет, и, когда проснется, силы вернутся к нему. После этого он займется любовными играми со своей девушкой, а потом, утром, став уже другим мужчиной, серьезно поговорит с Марией.
   ***
   В сарае Ротгара, построенным между наблюдательным постом Евстаха и небольшим выступом на холме, было удивительно тепло, даже уютно. Сюда не проникал леденящий зимний холод. Он был такой маленький, что, казалось, удерживал тепло его тела, поэтому ему не было холодно под единственной выделенной ему шерстяной подстилкой в течение всей ночи, но при всем при этом вставать со своего тюфяка в такую ночь ему не хотелось, он знал, как задрожит от холода всем телом, и еще больше до самого подбородка натянул подстилку.
   Поймут ли они когда-нибудь?
   Незначительные, мелкие, причиняющие ущерб акты саботажа случались довольно часто, и Ротгару никак не удавалось переубедить крестьян, заставить их отказаться от такой идеи выражения протеста. Только вчера утром он разговаривал по этому поводу с Бриттом.
   - Вы ведь причиняете вред только себе самим, когда сжигаете предназначенный для замка строительный лес. Это означает, что нам придется заготавливать заново, - убеждал он его. - Все равно норманны нас отсюда не отпустят до тех пор, пока мы не завершим строительство, даже если ради этого придется работать на протяжении всего сева.
   Бритт в ответ только пожимал плечами, говорил, что лэндуолдские жители в этом неповинны, что здесь орудуют какие-то темные силы, но при этом он все время отворачивал глаза от Ротгара, и тот сразу понял, что этот человек что-то скрывает.
   Звуки, доносившиеся до него снаружи, не давали Ротгару покоя. Он пролежал достаточно на своем тюфяке в блаженном тепле; теперь пора резко распахнуть дверь, чтобы застать злоумышленника на месте преступления. Сбросив с себя подстилку, он медленно пополз к двери. Потом, встав на ноги, осторожно открыл ее, опасаясь, как бы незнакомец не нанес ему удара либо топором, либо мечом.
   В лунном свете неуверенно пробиралась монахиня; ее сутана свободно болталась на ее фигуре - вероятно, она слишком увлеклась постом.
   Ротгар попятился. Нет, конечно, монашка не может нести никакой ответственности за мелкие акты саботажа! Но что привело ее сюда в разгаре ночи. Она постоянно одергивала мешавшую ей сутану, проклиная все на свете отнюдь не святыми словами?
   Порыв ветра чуть сбил ее головной убор, развеял складки, открыв ее лицо.
   Нет, здесь что-то не так. У монахинь не бывает таких длинных волос. Они их стригут коротко, что является непременным условием сохранения их девичества.
   Казалось, она почувствовала на себе его взгляд, хотя его самого не было видно в дверном проеме его маленького сарая. Чуть слышно вскрикнув, она, подобрав юбки и спотыкаясь, устремилась к нему навстречу. И хотя он не видел ни ее лица, ни форм ее тела, что-то внутри его вздрогнуло, оживилось.
   Мария.
   Хотя он и поклялся больше никогда не прикасаться к ней, он, конечно, не мог позволить ей упасть, когда она споткнулась о комок смерзшейся земли. Он ловко подхватил ее. Казалось, вполне естественный поступок с его стороны, сорвать с ее головы монашеский убор, высвободить ее мягкие волосы, убедиться еще раз в том, что перед ним на самом деле Мария.
   Ее обращенное к нему облитое лунным светом лицо было сияющим, жемчужным. Он взял его в руки и неподвижно стоял, пораженный его красотой, начисто позабыв о всех оскорбительных, отработанных им для большей эффективности на норманнском языке фраз, о колких обвинениях в ее адрес, которые он мечтал выплеснуть, если только ему представится такая возможность.
   - Боже, как много мне нужно рассказать тебе, - прошептала она. Она погладила его рукой по щекам, на которых росла далеко не шелковая колючая щетина, постепенно приобретающая форму будущей бороды. От ее прикосновения у него дернулись колени, он крепко сжимал ее тело, и, казалось, от этого весь он наливался силой, чувствуя ее поддержку.
   - Ты, вероятно, возненавидел меня, когда я не пришла к тебе? - сказала она.
   - Да, - прошептал он. - Я ненавижу тебя. Ненавижу. - Крепко прижавшись губами к ее губам, он, не выпуская ее из объятий, попятился назад к своему уединенному сарайчику и был вынужден там упасть на тюфяк, с которого совсем недавно с такой неохотой вставал. Когда он начал осыпать ее упреками, бросать в лицо обвинения, то почувствовал, что его язык, его губы здесь оказываются бесполезными - они ведь доказали, что могут выполнять куда более приятные вещи.
   Они долго сидели рядом. Мария прислонилась к нему, распустив волосы, и они струились по им обоим.
   - Нужно снять эту дурно пахнущую сутану, - сказала она.
   Ротгар почувствовал, как убыстряется его пульс; его чресла, которые и без того давно ныли от страстного желания, еще больше набрякли. Он чувствовал, как у него в жилах сильно бьется кровь, побуждая его поскорее сорвать этот оскорбительный для нее наряд, почувствовать ее теплое, мягкое голое тело. Он все же попытался размышлять трезво, почувствовав предупредительный шепот внутреннего голоса: "Ты должен это сделать, и пусть она возвращается к Гилберту с его, Ротгара, семенем в своем лоне". Но его страсть тут же улетучилась. Он еще сжимал ее плечи, словно цепляясь за последнюю возможность овладеть ею, но потом оттолкнул от себя.
   - Ротгар, что с тобой?
   Свет не проникал в его уютное жилище. Он отошел от нее в самый дальний угол, радуясь, что здесь так темно. Он мог сейчас представить себе, как она стоит перед ним на коленях, умоляюще протянув к нему руку, как в глазах ее стоят слезы. Но даже для его заколдованного разума одного этого образа оказалось достаточно, чтобы у него возникло желание снова обнять ее, смягчить причиненную ей боль; а прежде казалось, что он уже никогда не поддастся ее колдовским чарам.
   - Разве нельзя разжечь огонь? Ведь.., я тебя совсем не вижу.
   - Это ведь моя тюрьма. В ней не предусмотрена яма для костра.
   - Ротгар, прошу тебя. Ты должен меня выслушать.
   - Я бы бесконечно слушал тебя, если бы ты захотела прийти ко мне раньше, как мы и договорились. Я достаточно наслушался, Гилберт болтал о вашем браке, а ты и не подумала это опровергнуть, когда заставила отца Бруно поверить, что я обесчестил тебя.
   Ротгар, чувствуя, как обрывается у него сердце, ждал, затаив дыхание, когда она опровергнет все эти обвинения, но она молчала. Он услыхал, как она била кулачком по стене, пытаясь найти дверь. Под ее напором, она, скрипнув, отворилась, и в сарай ворвался луч лунного света, пронзив, словно ножом, густую темноту. Она вышла на свет.
   - Посмотри на меня, - властным тоном сказала она. - Скажи, кого ты перед собой видишь?
   - Ведьму, - не задумываясь, резко ответил он. - Лгунью. - Он видел, как слезы катятся по ее щекам.
   Она резко откинула назад голову, словно получила от него удар.
   - Чего же ты ожидаешь от меня? Что я могу увидеть? - заорал он, сжимая кулаки, стараясь побороть в себе острое желание дотянуться до нее, приблизить к себе, сказать ей, что он видит женщину, которую любит. Застонав, он, не отрывая спины от стены, сполз на пол.
   - Видишь ли ты мой стыд?
   - Стыд, из-за чего? - спросил он устало; он был удручен, и при этих ее словах приступ гнева, казалось, медленно утихал. Она все сделала, чтобы выжить, эта женщина, ведущая опасную игру в мире, где правят грозные мужчины. Что же теперь делать, если она решила, что ему нет места в ее жизни? Но ведь он жил.
   - Эдит полюбила Хью, - сказала она. Сделав несколько шагов, она опустилась перед ним на колени, чтобы смотреть на него, глаза в глаза.
   Итак, наконец Эдит нашла свою любовь. Кривая улыбка тронула уголки его губ, когда он вспомнил, как она умоляла всех вернуть ее в монастырь при мысли о том, что ее мужем станет Ротгар Лэндуолдский. Скорее всего он не обладал никаким шармом в глазах женщин.
   - Это скорее причина для радости, а не для стыда.
   - Она его любит. И когда над ней нависла угроза, она не прибегла ко лжи, не стала строить тайные планы, чтобы добиться своего. О, как я ошиблась в Эдит! Я считала ее глупой и скучной девушкой, но она сейчас спит в объятиях мужа, которого любит.
   - Если ты считаешь таким замечательным подвигом находиться со своим мужем в кровати, то для чего ты, Мария, пришла сюда? Если я все помню верно, то ты забыла о нашей сделке и заключила помолвку с Гилбертом Криспиным.
   Руки ее дрожали.
   - Но я люблю только тебя, Ротгар! В его жизни бывали моменты, когда он получал удар подлых, падал с норовистой лошади, ударялся головой о бревно или каким-то иным образом оказывался оглушенным и лежал неподвижно, чуть дыша, и такое состояние, казалось, длилось целую вечность. Но никогда прежде причиной его не был приступ радости, который весь наполнил его головокружительным восторгом. Он только и смог глупо улыбнуться в темноте и переспросить: "Ты любишь меня? "
   В ответ она бросилась в его объятия и прижалась губами к его губам.
   - Как ужасно трудно любить человека, который тебя ненавидит, - шептала она, не отпуская его губ.
   - Действительно ужасно, - согласился он, учащенно задышав, когда она рукой надавила на ту часть его тела, которая сразу набухла. Ее губы податливо раскрылись, и он протолкнул язык в мягкую влажную теплоту ее рта. Ее быстрый, ласковый язычок напомнил ему, как он ловко перевирает все слова, как она умеет все передернуть, подогнать возникшую ситуацию к собственным нуждам. - Можно ли тебе верить, сладкая лгунья?
   - Ты должен мне верить.
   - Чему же мне верить, верить, что ты вступила в заговор с Гилбертом и оклеветала меня перед священником и сделала все это, исходя из самых добрых побуждений?
   - Да, именно так. - Она, как казалось, пришла в восторг от его сарказма.
   - Только женщина может думать навыворот. Она еще крепче сжала рукой его пульсирующий ствол.
   - Ты говоришь, только женщина? Черт подери, а я-то думал, что я разыгрываю придуманную тобой хитрость.
   Ротгар хмыкнул, от ее прикосновения у него становилось легче на сердце. Его усталые, стертые после тяжелого рабочего дня руки проникли через ее плащ в надежде прильнуть к ее теплому телу. Черт возьми - под ее монашеской сутаной на ней было надето еще одно платье и туника.
   - Ты был прав, Ротгар, придумав такую хитрость, - сказала она, не обращая внимания на его шарящие пальцы и еще сильнее прижимаясь к нему, словно она могла через кожу своего тела донести до него всю силу своих убеждений. - Хотя мне и пришлось немало пофантазировать, на что я явно не рассчитывала, нужно признать, что Хью становится лучше день ото дня, а мы с Эдит осуществляем полный контроль над Гилбертом с помощью снадобья...
   Теперь уже Ротгар не хмыкнул, а громко рассмеялся.
   - Придется, моя дорогая, внимательно следить за своей едой и питьем в твоем присутствии. Судя по всему, ты стремишься опоить своей "дозой" всех мужчин в Лэндуолде.
   - Нет, ты не понял. Мы прекратили давать Хью его "дозу" и прибегнули к мази, чтобы хоть чем-то укротить варварскую натуру Гилберта.
   - Вот этого-то я и опасаюсь, - прошептал Ротгар, уткнувшись лицом в ее волосы; руки его наконец прикоснулись к ее коже, такой мягкой, такой податливой под грубой шерстяной тканью. - Достаточно одного прикосновения, одного взгляда, и я сам превращаюсь в варвара.
   - Ну-ка прекрати, Ротгар! - закричала она, пытаясь увернуться от его проворных пальцев. - Прежде ты должен выслушать все, что я тебе скажу.
   - Ну, говори. - Вздохнув, он снова лег на тюфяк, придвигая ее к себе поближе. Но теперь он довольствовался только тем, что нежно держал ее за талию.
   И она поведала ему самую изумительную историю. Он слушал ее, лишившись дара речи от удивления, а она описывала ему свою стычку с Гилбертом в хижине, ту неохоту, с которой она была вынуждена согласиться обвенчаться с ним, чтобы успокоить этого злобного человека. Она рассказывала о своем фактическом пленении в доме Лэндуолда, откуда ей не разрешали выходить, и в результате она не могла сдержать данного ему обещания. О постепенном выздоровлении Хью, о возвращении к нему рассудка, об объединении своих сил с Эдит в борьбе против Гилберта.
   - Мы уже так близки к цели, Ротгар, - заключила она. - Пройдет всего неделя, может, даже меньше, и Хью сможет занять свое законное место. Но Лэндуолд теперь настолько уязвим. Эти таинственные ночные налеты на строительную площадку, уничтожение строительных материалов могут быть признаком грозящих нам еще худших бед. Стифэн уже никогда не сможет воевать. У нас, по существу, осталось лишь три рыцаря, на которых можно положиться.
   - Но ты говоришь, что вы его стараетесь отравить, - напомнил ей Ротгар.
   - Я вынуждена это делать, - ответила она. -Кажется, в последнее время он изменился. Мне страшно от того, что он может натворить. Эдит утверждает, что мазь может отправить его на тот свет, и я бы, без колебаний, пошла бы на это, если бы только наш боевой отряд не понес таких ощутимых потерь. Мне нужно проявлять особую осторожность, чтобы он от этого снадобья становился только неуклюжим и сонливым, но при этом нужно сохранить всю его жизненную энергию, чтобы он мог, стряхнув с себя эффекты снадобья, броситься на нашу защиту, чтобы не допустить наихудшего до того времени, когда власть в свои руки снова возьмет Хью.
   - Неужели ты на самом деле способна убить его? - спросил Ротгар с трудом, против своей воли, представляя, как Мария прикладывает отравленную мазь к шее ничего не подозревающего Гилберта.
   - Я... - Она вдруг умолкла. - Не знаю.
   - Я наблюдал за Гилбертом Криспином и не заметил у него особых достоинств. Он только ревет, как зверь, и рассыпает пустые угрозы. Он, судя по всему, умеет драться, хорош в бою, но у него нет способности стать вождем.
   - Конечно, нет, - согласилась Мария. - Вместо этого он всех запугивает, особенно тех, кто бессильны перед ним. Однажды, когда мы с Феном купали Хью, мы заметили у него на теле синяки. С тех пор Фен не позволяет ни одному из рыцарей оставаться наедине с Хью, даже Уолтеру, но у меня есть веские основания предполагать, что лишь отстранение Гилберта от Хью положило конец всем злоупотреблениям.